АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Музыкальная фабрика

Читайте также:
  1. Долгосрочные контракты на сырье и полуфабрикаты. Размеры партий.
  2. ДОСЛІДЖЕННЯ М'ЯСНИХ НАПІВФАБРИКАТІВ
  3. Завдання 2. Визначення маси напівфабрикатів
  4. ЗАМОРОЗКА МЯСА И ПОЛУФАБРИКАТОВ
  5. Запасы полуфабрикатов
  6. Застосуванні напівфабрикатного і безнапівфабрикатного варіанта
  7. І рибних напівфабрикатів»
  8. К счету 70 «Расчеты с персоналом по оплате труда» ОАО «Макаронная фабрика»
  9. Литературно-музыкальная композиция, посвящённая жизни и творчеству М.И. Цветаевой.
  10. Лускою. Технологія приготування котлетної маси та напівфабрикатів з неї.
  11. Мелкокусковые полуфабрикаты
  12. Методи визначення повареної солі у м’ясних напівфабрикатах.

 

Вокруг этих трех стержневых институтов возникло множество других организаций. Правительственные министерства, спортивные клубы, церкви, торговые палаты, профсоюзы, профессиональные организации, политические партии, библиотеки, этнические объединения, группы совместного отдыха и тысячи других появились в кильватере Второй волны, создавая исключительно сложную организационную экологию, требующую обслуживания каждой группы, координации и уравновешивания интересов всех групп.

На первый взгляд, разнообразие этих групп наводит на мысль об их случайности или хаосе. Однако более пристальное рассмотрение обнаруживает в этом некий глубоко скрытый шаблон. В любой из стран Второй волны изобретатели в социальной сфере, считающие, что фабрика или завод являются наиболее прогрессивным и эффективным органом производства, пытались воплотить свои принципы и в другие организации. Таким образом, школам, больницам, тюрьмам, правительственным структурам и другим организациям присущи многие черты фабрично–заводского производства с его разделением труда, с иерархической структурой и полной безликостью.

И даже в искусстве мы находим некоторые принципы, свойственные фабричному производству. Музыканты, художники, композиторы и писатели работают не для какого–либо покровителя, как это было принято в период долгого господства сельскохозяйственной цивилизации, а все больше зависят от милости рыночной площади. Все в большей степени они превращаются в «товары», предназначенные для анонимных потребителей. И поскольку этот сдвиг происходит в каждой стране Второй волны, меняется сама структура артистической деятельности.

Ярким примером этого является музыка. Когда Вторая волна докатилась до разных стран, повсюду — в том числе в Лондоне, Вене и Париже — начали появляться концертные залы. Вместе с ними возникли театральные кассы и импресарио — люди, которые финансировали создание музыки, а затем продавали билеты ее потребителям.

Чем больше билетов мог продать такой человек, тем больше денег он, естественно, мог сделать. Поэтому в зале становилось все больше мест. Крупные концертные залы требовали в свою очередь все более громкого звучания — музыки, которая была бы хорошо слышна даже в самом последнем ряду. В результате произошел сдвиг от камерных к симфоническим формам.

Курт Закс говорит в своей пользующейся авторитетом книге «История музыкальных инструментов»: «Переход от аристократической культуры к демократической, происшедший в XVIII столетии, заменил небольшие салоны все более и более гигантскими концертными залами, которые требовали большой силы звука»[41]. Поскольку еще не было соответствующих технических средств, то для того чтобы создать необходимую громкость, на сцене стали увеличивать число инструментов и исполнителей. Таким образом были созданы современные симфонические оркестры, и именно для этого индустриального нововведения написали свои великолепные симфонии Бетховен, Мендельсон, Шуберт и Брамс.

Даже во внутренней структуре самого оркестра отразились некоторые особенности фабричной организации. Вначале симфонический оркестр не имел руководителя или же им руководил кто–либо из исполнителей. Позже музыканты, как рабочие на заводе или служащие в бюрократической конторе, были разделены на отделы (инструментальные группы), каждый из которых вносил свой вклад в общий продукт (музыку) и был управляем сверху менеджером (дирижером) или кем–либо из административной иерархии (первой скрипкой или руководителем группы). Учреждение продавало свой товар на массовый рынок, добавляя к своему продукту еще и фонографические записи. Так родилась музыкальная фабрика.

История оркестра служит лишь одной иллюстрацией того, как возникла социосфера Второй волны с ее тремя стержневыми институтами и тысячами самых разных организаций, каждая из которых была приспособлена к запросам и стилю индустриальной техносферы. Но цивилизация — это нечто большее, чем простая техносфера и находящаяся с ней в паре социосфера. Все цивилизации нуждаются также в «инфосфере», чтобы создавать и распространять информацию, и здесь перемены, принесенные Второй волной, также были исключительно яркими.

 

Бумажная буря

 

Все группы людей, от «примитивных» времен до сегодняшнего дня, зависят от общения людей друг с другом, лицом к лицу. Но для того чтобы послать сообщение через пространство и время, требуются определенные устройства. Говорят, что у древних персов была сеть башен, или «звуковых столбов», на которых располагались люди с громкими, пронзительными голосами, криками передающие сообщения от башни к башне. Римляне действовали при помощи развитой службы посланников, называемой cursus publicus. В период между 1305 г. и началом 1800–х годов почтовая экспресс–служба «Дом Таксиса», использовавшая перекладных лошадей или пони, охватывала всю Европу. К 1628 г. в ней были заняты 25 тыс. человек. Ее курьеры в голубых и серебряных униформах пересекали континент, перевозя различные послания и осуществляя связь между принцами и генералами, торговцами и ростовщиками.

Во время цивилизации Первой волны все эти каналы связи были предназначены только для богатых и власть имущих, обычные люди не имели к ним доступа. Как отмечает историк Лаурин Зиллиакус, даже на «попытки послать письма другими способами» власти «смотрели с подозрением или вообще запрещали это»[42]. Коротко говоря, если непосредственный, лицом к лицу, обмен информацией был доступен всем, то возникшие способы передачи информации за пределы семьи или поселения были в значительной мере закрыты для простых людей и использовались лишь для целей социального или политического контроля. В действительности они представляли собой оружие избранных.

Вторая волна, вовлекая в свою сферу страну за страной, полностью уничтожила эту коммуникационную монополию. Это произошло не потому, что богатые и могущественные люди внезапно стали альтруистами, а потому, что технология и массовое производство Второй волны потребовали «массивных» движений информации, с которыми просто не могли справиться старые каналы связи.

Информация, необходимая для экономического производства в «примитивных» обществах и обществах Первой волны, относительно проста, ее можно получить от кого–нибудь, кто находится поблизости, в виде устного сообщения или жеста. Напротив, экономика Второй волны нуждается в тесной координации работы, выполненной в разных местах. При этом должно создаваться и тщательно распределяться не только сырье, но и огромное количество информации.

По этой причине, как только Вторая волна набирала силу, каждая страна начинала быстро создавать почтовую службу. Почта была таким же ярким и социально полезным изобретением, как и волокноотделитель или прядильная машина, почта вызывала сильнейший энтузиазм, в значительной степени забытый в наше время. Американский оратор Эдвард Эверетт выразил это так: «Я вынужден рассматривать почтовую службу — наряду с христианством — как правую руку нашей современной цивилизации»[43].

Действительно, почтовая служба предоставила первый широко открытый канал для коммуникаций в индустриальную эру. К 1837 г. Британская почтовая служба передавала не только сообщения для элиты; в год она осуществляла огромное по тем временам число отправлений — 88 млн. К 1960 г., т. е. примерно в то время, когда индустриальная эра достигла максимума и когда начала подниматься Третья волна, это число выросло уже до 10 млрд. В том же году почта Соединенных Штатов доставила каждому американцу (мужчине, женщине или ребенку) по 355 отправлений, посланных внутри страны[44].

Вал почтовых сообщений, сопровождающий индустриальную революцию, — отнюдь не весь объем информации, который шел в кильватере Второй волны. Гораздо большее количество сообщений распространялось посредством того, что можно определить как «микропочтовые системы» внутри крупных организаций. Докладные записки — это письма, которые никогда не попадают в общественные коммуникационные каналы. В 1955 г., когда Вторая волна достигла своего пика в Соединенных Штатах, гуверовская комиссия заглянула в папки с делами трех крупных корпораций. Обнаружилось, что на каждого служащего, числящегося в платежной ведомости, приходилось соответственно по 34 тыс., 56 тыс. и 64 тыс. документов и докладных записок![45]

Но растущие, как грибы, информационные потребности индустриальных обществ не могли обойтись одними только письменными сообщениями. Таким образом, в XIX в. были изобретены телефон и телеграф, также призванные к тому, чтобы принять на себя часть постоянно растущей коммуникационной нагрузки. К 1960 г. американцы делали около 256 млн телефонных вызовов в день, т. е. свыше 93 млрд в год, и даже самые совершенные в мире телефонные системы и сети часто оказывались перегруженными[46].

По существу эти системы служили для передачи сообщений от одного отправителя к одному получателю в какой–то момент времени. Однако обществу, развивающему массовое производство и массовое потребление, требовалось передавать и массовые сообщения — от одного отправителя одновременно ко многим получателям. В отличие от предпринимателя доиндустриальной эпохи, который, если ему это было нужно, лично мог навестить каждого из своих рабочих у них дома, предприниматель индустриального периода не может общаться с тысячами своих рабочих один на один. Еще труднее встретиться со своими покупателями продавцам или распространителям массовой продукции. Общества Второй волны нуждались в мощных средствах передачи одного и того же сообщения одновременно многим людям, которые обеспечивали бы связь быстро, дешево и надежно; неудивительно, что такие средства были изобретены.

Почтовая служба могла в принципе передать одно и то же сообщение миллионам людей, но этого нельзя было сделать быстро. Телефоны могли передавать сообщения быстро, но — не миллионам людей одновременно[47]. Эта брешь оказалась заполненной благодаря средствам массовой информации.

Конечно, в наши дни массовая циркуляция газет и журналов — столь привычный компонент повседневной жизни каждой индустриальной страны, что это считается само собой разумеющимся. Однако рост тиражей средств массовой информации внутри страны отражал одновременное развитие многих новых промышленных технологий и социальных форм. Так, как пишет Жан–Луи Серван–Шрайбер, он стал возможным благодаря ряду одновременно действующих факторов: «поездам, перевозящим публикации в пределах страны (европейского размера) за один день; копировальным устройствам, способным изготовить десятки миллионов копий за несколько часов; телефонной и телеграфной сети... и кроме того, массовому умению читать, приобретенному благодаря обязательному обучению, и службам, необходимым для массового распределения этой продукции»[48].

В средствах массовой информации, от газет и радио до кино и телевидения, — повсюду мы опять–таки обнаруживаем основные принципы фабричного производства. Все они штампуют одинаковые сообщения для миллионов мозгов, так же как фабрика штампует один и тот же товар, чтобы он использовался в миллионах домов. Стандартизованные, массово изготовленные «факты», двойники стандартизованных, массово изготовленных продуктов, поступают от немногочисленных фабрик по изготовлению образов (image–factories) к миллионам потребителей. Без этой обширной и мощной системы информации, передающейся по разным каналам, индустриальная цивилизация не смогла бы оформиться и надежно функционировать.

Таким образом, во всех индустриальных обществах, как в капиталистических, так и в социалистических, выросла хорошо разработанная инфосфера — коммуникационные каналы, посредством которых индивидуальные и массовые сообщения могут распределяться столь же эффективно, как товары и сырье. Эта инфосфера переплелась с техно– и социосферами, которые она обслуживает, помогая интегрировать экономическое производство с поведением отдельных людей.

Каждая из этих сфер выполняла ключевую функцию в более крупной системе и не могла бы существовать без остальных. Техносфера создавала и распределяла материальные ценности; социосфера, вместе с тысячами связанных с ней организаций, распределяла роли отдельных людей в системе, а инфосфера — информацию, необходимую для работы всей системы. Все вместе они образовывали основную архитектуру общества.

Таким образом, мы имеем здесь в схематическом виде структуры, общие для всех стран Второй волны, независимо от их культурных и климатических различий, независимо от их этнических и религиозных традиций, независимо от того, называют ли они себя капиталистическими или коммунистическими.

Эти параллельные структуры, являющиеся основными как в Советском Союзе и Венгрии, так и в Западной Германии, Франции или Канаде, определяют границы, внутри которых только и могут проявляться политические, социальные и культурные различия. Повсюду они возникали после мучительных политических, культурных и экономических сражений между теми, кто пытался сохранить старые структуры Первой волны, и теми, кто понимал, что только новая цивилизация сможет решить болезненные проблемы старого мира.

Вторая волна принесла с собой небывалый рост человеческих надежд. В первое время мужчины и женщины осмеливались верить, что бедность, голод, болезни и тирания могут быть преодолены. Утопические писатели и философы, от аббата Морелли[49]и Роберта Оуэна[50]до Сен–Симона[51], Фурье[52], Прудона[53], Луи Бланка[54], Эдуарда Беллами[55]и пары десятков других, видели в зарождающейся индустриальной цивилизации потенциальные возможности для установления мира, гармонии, всеобщей занятости, равенства во владении богатством или в возможностях его достижения, конец передаваемых по наследству привилегий, конец всех тех условий, которые казались неизменны.

Если сегодня индустриальная цивилизация кажется нам чем–то далеким от этой утопии, если на самом деле она выглядит жестокой, деспотической, мрачной и безотрадной, опасной в экологическом отношении, склонной к войнам, психологически репрессивной, мы должны понять, почему это так. Мы сможем ответить на этот вопрос только тогда, когда посмотрим на гигантский клин, который расщепил душу Второй волны на две борющиеся друг с другом части.

 

 

Глава 3

 

НЕВИДИМЫЙ КЛИН

 

Вторая волна, как некая ядерная цепная реакция, резко расщепила два аспекта нашей жизни, которые до сих пор всегда составляли единое целое. Она вбила гигантский невидимый клин в нашу экономику, в наши души и даже в наш сексуальный склад.

На одном уровне индустриальная революция создала замечательно интегрированную социальную систему со своими особыми технологиями, со своими собственными социальными институтами и своими собственными информационными каналами, причем все они хорошо подогнаны друг к другу. Однако на другом уровне она разрушила лежащее в ее основе единство общества, создавая стиль жизни, полный экономической напряженности, социальных конфликтов и психологического нездоровья. И только если мы поймем, каким образом этот невидимый клин формировал нашу жизнь в эру Второй волны, мы сможем в полной мере оценить влияние Третьей волны, которая уже сегодня начинает переделывать нас по–своему.

Две половинки человеческой жизни, которые разделила Вторая волна, — это производство и потребление. Например, мы привыкли думать о самих себе как о производителях или потребителях. Но так было не всегда. До индустриальной революции основная масса всех продуктов питания, товаров и услуг, создаваемых людьми, потреблялась самими производителями, их семьями или очень тонким слоем элиты, которому удавалось наскрести избытки для своего собственного использования.

В большинстве сельскохозяйственных обществ значительную часть населения составляли крестьяне, которые жили вместе в небольших, полуизолированных сообществах. Они жили на диете, достаточной, чтобы не умереть с голоду, выращивая ровно столько, сколько нужно, чтобы поддержать собственную жизнь и хорошо обеспечить своих хозяев. Не имея возможности долго хранить пищевые продукты, дорог, чтобы отвезти их на далеко расположенный рынок, и хорошо понимая, что любые излишки, если они появятся, скорее всего будут конфискованы рабовладельцем или феодалом, они не имели и сильного побуждения к улучшению технологии или увеличению своего производства[56].

Конечно, существовала торговля. Мы знаем, что небольшое количество отважных торговцев переправляли товары за тысячи миль при помощи верблюдов, тележек или лодок. Мы знаем, что вырастали города, зависящие от деревень, доставлявших им продукты питания. В 1519 г., когда испанцы появились в Мехико, они были поражены, увидев, что тысячи человек в Тлателолко заняты покупкой и продажей украшений, драгоценных металлов, рабов, сандалий, одежды, шоколада, веревок, кож, индюшек, овощей, кроликов, собак и глиняной посуды самого разного вида[57]. «The Fugger Newsletter», частные официальные сообщения для немецких банкиров в XVI и XVII вв., красочно свидетельствуют о размерах торговли в тот период. Так, письмо из индийского Кочина описывает подробно переживания одного европейского торговца, который прибыл на пяти судах, чтобы закупить перец для транспортировки его в Европу. Он объясняет, что иметь «склад перца — это хорошее занятие, но оно требует огромного энтузиазма и упорства»[58]. Этот торговец вез морем на европейский рынок также гвоздику, мускатный орех, муку, корицу, мэйс и различные лекарственные средства.

Тем не менее в масштабах истории вся эта коммерция представляла собой лишь ничтожно малый элемент, если ее сравнить с размерами продукции, производимой сельскохозяйственными рабами или крепостными для непосредственного использования ими самими. Даже в конце XVI столетия, согласно Фернану Броделю[59], историческое исследование которого в отношении этого периода остается непревзойденным, вся средиземноморская область — от Франции и Испании на одном конце и до Турции на другом — снабжала продуктами питания население, состоящее из 60–70 млн человек, 90% которых занимались сельским хозяйством и производили лишь очень небольшое количество товаров на продажу. Как пишет Бродель, «60 или, может быть, 70% всей продукции Средиземноморья никогда не поступало на рынок»[60]. И если таково было положение дел в средиземноморском регионе, то что же можно сказать о Северной Европе, где каменистая почва и длинные холодные зимы создавали еще большие трудности для того, чтобы крестьяне могли получить какие–либо излишки на своей земле?

Понять Третью волну нам поможет осознание того факта, что перед индустриальной революцией экономика Первой волны состояла из двух секторов. В секторе А люди производили продукты для собственного использования. В секторе Б — для торговли или обмена Сектор А был огромным; сектор Б — ничтожным. Поэтому для большинства людей производство и потребление сливались в единственную функцию жизнеобеспечения[61]. Это единство было столь полным, что греки, римляне и европейцы в средние века вообще не проводили различия между этими категориями. В их языке даже не было слова для обозначения такого понятия, как потребитель. На протяжении всей эры Первой волны лишь очень незначительный процент населения находился в зависимости от рынка; большинство людей жило вне его. По словам историка Р. Г. Тони, «денежные операции были узенькой каемкой на мире натурального хозяйства».

Вторая волна резко изменила эту ситуацию. Вместо самодостаточных по существу людей и сообществ она впервые в истории создала такую ситуацию, при которой подавляющее количество всех продуктов, товаров и услуг стало предоставляться для продажи, меновой торговли или обмена. Она действительно смела с лица земли товары, производимые для собственного употребления, т. е. для использования тем, кто их произвел, для его (или ее) семьи, и создала цивилизацию, в которой почти никто, в том числе и фермер, не является больше самодостаточным. Каждый человек стал почти полностью зависеть от товаров или услуг, производимых кем–то другим.

Коротко говоря, индустриализм разрушил единство производства и потребления и отделил производителя от потребителя[62]. Единое хозяйство Первой волны было преобразовано в расщепленную экономику Второй волны.

 

Значение рынка

 

Последствия этого раскола обнаружились очень быстро. Но и теперь мы понимаем их очень плохо. Во–первых, рыночная площадь — когда–то малозаметное, периферическое явление — сместилась в самый центр жизненного водоворота. Хозяйство стало «рыночным». И это произошло и в капиталистической, и в социалистической индустриальной экономике.

Западные экономисты предпочитают думать о рынке как о чисто капиталистическом феномене жизни и часто используют этот термин как синоним «экономики свободного предпринимательства». Однако из истории мы знаем, что обмен и рыночная площадь возникли раньше и независимо от прибыли. Ибо рынок, в собственном смысле слова, это не более, чем система обмена, как бы коммутатор, благодаря которому товары или услуги, подобно сообщениям, направляются к местам своего назначения. Рынок не является капиталистическим по своей природе. Такой коммутатор играет столь же существенную роль в социалистическом индустриальном обществе, сколь и в индустриализме, ориентированном на получение прибыли.[63]

Коротко говоря, как только возникла Вторая волна и целью производства стало не использование продукции, а ее обмен, тогда же должен был появиться механизм, посредством которого мог бы осуществляться обмен. Должен был возникнуть рынок. Но рынок не был пассивным. Историк–экономист Карл Полани показал, как рынок, который в ранних обществах играл роль, подчиненную социальным, религиозным или культурным целям, сам стал определять цели индустриальных обществ. Большинство людей были буквально всосаны в денежную систему. Коммерческие ценности стали главными, экономический рост, определаемый размерами рынка, стал первоочередной целью всех правительств, будь они капиталистическими или социалистическими.

Рынок оказался склонным к экспансии, самоусиливающимся учреждением. Как начальное разделение труда стимулировало в первую очередь развитие торговли, так теперь само существование рынка, или коммутатора, стимулирует дальнейшее разделение труда и приводит к резкому росту его производительности. Самоусиливающийся процесс был приведен в движение.

Эта взрывоподобная экспансия рынка внесла свой вклад в самый быстрый рост жизненного уровня, который когда–либо переживал мир.

Однако обнаружилось, что правительства Второй волны все в большей степени страдают в своей политике от конфликта нового вида, порожденного расколом между производством и потреблением. То особое значение, которое марксисты придавали классовой борьбе, постоянно затемняло более мощный, более глубокий конфликт, возникший между требованиями производителей (как рабочих, так и предпринимателей) более высокой заработной платы, прибыли и пенсий, с одной стороны, и противоположных требований потребителей (включая сюда и тех же производителей), стремящихся к низким ценам. Качели экономической политики работали на этой точке опоры.

Рост движения потребителей в Соединенных Штатах, нынешние восстания в Польше против утвержденного правительством повышения цен, бесконечно бушующие дебаты о ценах и политике в отношении доходов в Великобритании, страшная идеологическая борьба в Советском Союзе по вопросу о том, что должно быть более приоритетным — тяжелая промышленность или производство товаров народного потребления, — все это разные стороны глубокого конфликта, порожденного расщеплением между производством и потреблением в любом обществе, капиталистическом или социалистическом. Не только политика, но и культура тоже сформирована этим расщеплением, ибо она создала самую жадную, думающую только о деньгах, коммерциализованную и расчетливую цивилизацию, какой не знала история. Необязательно быть марксистом, чтобы согласиться со знаменитым обличением «Коммунистического манифеста»: новое общество «не оставило между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного чистогана». Личные отношения, семейные связи, любовь, дружба, связь с соседями и земляками, — все пропиталось духом коммерческого своекорыстия.

Маркс был совершенно прав, выявляя эту дегуманизацию межличностных связей; однако он был не прав, приписывая этот процесс капитализму. Конечно, он писал в то время, когда единственное индустриальное общество, доступное его наблюдению, было капиталистическим по форме. В наши дни, после более чем 50–летнего опыта индустриальных обществ, базирующихся на социализме, или, по меньшей мере, на государственном социализме, мы знаем, что неуемная жажда наживы, коммерческая коррупция и сведение человеческих взаимоотношений к сугубо экономическим категориям не являются монополией системы, ориентированной на прибыль.

Всепоглощающая забота о деньгах, товарах и вещах присуща не капитализму или социализму, а индустриализму. Это отражение той центральной роли, которую занимает рынок во всех обществах, где производство отделено от потребления, где каждый человек зависит от рынка, а не от своих навыков, служащих удовлетворению жизненных потребностей.

В таком обществе, независимо от его политической структуры, покупаются, продаются, являются предметом торговли и обмена не только продукты труда, но и сам труд, идеи, искусство, а также и душа человека. Западный агент по закупкам, который кладет себе в карман незаконно полученные комиссионные, не так уж сильно отличается от советского издателя, берущего взятки от авторов в обмен на одобрение их работ для публикации, или от водопроводчика, требующего бутылку водки за работу, за которую он получает зарплату. Французский, британский или американский писатель или художник, который пишет или рисует только за деньги, не столь уж отличен от польского, чешского или советского писателя, художника или драматурга, который продает свою свободу творчества за такие экономические блага, как дача, премия, возможность купить новую машину или другие дефицитные товары.

Такая коррупция внутренне присуща состоянию «развода» между производством и потреблением. Истинная потребность рынка, или коммутатора, — восстановить связь между потребителем и производителем, переместить товары от производителя к потребителю, — необходимым образом наделяет тех, кто контролирует рынок, непомерно большой властью, независимо от той риторики, которая используется для обоснования этой власти.

Этот отрыв производства от потребления, который стал определяющей особенностью всех индустриальных обществ, или обществ Второй волны, оказал воздействие даже на наши души и на наши представления о личности[64]. На поведение стали смотреть как на набор сделок. Вместо общества, основанного на дружбе, кровном родстве, племенной или феодальной принадлежности, в кильватере Второй волны возникла цивилизация, основанная на контрактных узах, истинных или предполагаемых. В наше время даже мужья и жены говорят о брачных контрактах.

В то же время расщепление этих двух аспектов — потребителя и производителя — внутри человека привело к раздвоению его личности. Один и тот же человек, который в качестве производителя воспитывался семьей, школой и начальством на работе так, чтобы ограничивать свои желания, быть дисциплинированным, контролируемым, ограниченным, послушным, т. е. быть игроком своей команды, в то же время, будучи потребителем, приучен к тому, чтобы добиваться немедленного удовлетворения своих желаний, быть скорее жизнелюбивым, чем расчетливым, избегать дисциплины, стремиться к личному удовольствию, — т. е., коротко говоря, быть совершенно другим человеком. В западных странах вся огневая мощь рекламы натренирована на потребителя, побуждая его брать деньги в долг, покупать тогда, когда захочется, «лети сейчас, плати потом» и, поступая таким образом, исполнять свой патриотический долг, поддерживая движение экономического механизма.

 


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 | 48 | 49 | 50 | 51 | 52 | 53 | 54 | 55 | 56 | 57 | 58 | 59 | 60 | 61 | 62 | 63 | 64 | 65 | 66 | 67 | 68 | 69 | 70 | 71 | 72 | 73 | 74 | 75 | 76 | 77 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.008 сек.)