Поэтический цикл 2006 года

Ленинградская акварель

Геннадию Васильевичу Жиркову –

самому дорогому для меня человеку –

этот Петербургский цикл.

х х х

На Невский трезубец наколотый город

Меня поманил, и – сдержаться не в силах –

Накину свой плащ, подниму выше ворот:

Сегодня он ждёт там, где время застыло.

Безлюдно и тихо ещё спозаранку.

Сквозь лёгкую дымку Исакий чуть видно.

Пройдусь по Гороховой я, по Казанской,

На Невский сверну и на Думскую выйду…

Мне город знаком. Провожатых не нужно.

Гостиный, пожалуй, пройду стороною.

Вот видится банка подкова-окружность,

Пойду по Садовой на встречу с Сенною.

Где женщину били когда-то кнутами –

Стоит гауптвахта и ватер-клозеты…

Вперёд по Садовой, пока не устану:

Там ждёт Вознесенский, никем не воспетый.

И снова направо – до "Сашкина сада".

Мне купол Исакия дарит сиянье.

Не надо спешить, торопиться не надо,

Сэр Питер любитель неспешных гуляний.

В любую погоду – хоть ведро, хоть слякоть –

Вершу кругосветку. Мне путь этот дорог.

Люблю – и от счастья мне хочется плакать! –

На Невский трезубец наколотый город.

х х х

Ходят слухи, что родился в мае –

Прям как я, открою вам секрет! –

И живёт, и всё про Питер знает

Журналист, учёный и поэт.

Путь к проверке слуха был недолгий:

В самом деле, согревая век,

Так же как и я живёт на Зорге

Самый мне приятный человек.

Как и я в полуночной прохладе

Любит наблюдать мостов развод,

И мираж узорный на оградах,

И небес июньских чистый свод,

И полудня пламень ярко-синий,

И Петра, что в синеве застыл,

И изгиб мостов, и улиц-линий

Перспективу вытянутых жил.

В общем, мы влюбились в город с детства,

И когда мы от Невы вдали,

Вспоминаем шпиль Адмиралтейства,

Аничков, Исакий, корабли,

Трудно жить нам без его кумиров

И небес, прозрачных словно сон…

Знаете, мне всех дороже в мире

Этот город, где родился он.

х х х

Высокое небо пронзил Петропавловский шпиль,

Нева растворилась навеки в величье неброском…

Наверное, так: я отправлю все мысли в утиль,

Чтоб строить свой город по Вашим, Учитель, наброскам.

Немного эстет Вы. Но разве же это порок?

Органом звучит в этом городе архитектура.

"Отечества не унести на подошвах сапог"…

Но это Отечество – Ваша вторая натура.

Нас что-то роднит. Может, этот Казанский собор?

А может быть сад, где склоняются липы тенисто?

Вы знаете, я ведь немного эстет и отчасти позёр,

Заснувший над книгою, где-нибудь у букиниста.

Я вечный романтик, приехавший в эти края

Ходить к равелину, гранита рукою касаться…

Простите, Учитель, такая уж доля моя.

Я вжился в свой сон. Я уже не хочу просыпаться…

х х х

Этот город – лишь сон, этот город – Zero,

Этот город – придуманный замок.

И по линиям улиц волшебных его

Где-то бродит Прекрасная Дама.

Этот город – в мечтах, этот город – в любви

И в сплетениях тени и света,

Этот город – стальные его корабли,

Этот город – виденье Поэта.

Этот город – как плач, этот город – как стон,

Моя вечная боль и награда,

Государевых тюрем сырой бастион

И холодные ночи Блокады.

Он под просинью неба, где речки изгиб,

Золотится игрушечной главкой,

Но ночами слышней в Инженерном шаги

И рыданья над Зимней канавкой.

х х х

На Дворцовой площади

Загрустили лошади:

Путешествуют по свету

Нынче вовсе не на них,

В золочёные кареты

Сели кучеры одни.

И скучают лошади –

Как игрушки брошены…

Лошади, как прежние,

Бережны и вежливы.

Люди любят жить без риска,

На игрушки деньги тратя,

А ведь лошади туристов

Так по Невскому прокатят –

Бережно и вежливо,

Их не нужно сдерживать…

Чья-то гладит их рука.

Заманить бы ездока.

Где-то в небе тучка тает,

Где-то рядом Летний сад,

Где-то музыка играет,

Только лошади грустят:

Заманить бы ездока –

Мол, цена не высока…

х х х

Повелел построить царь неласковый

Храм святой – венец земного гения,

Чтоб почтить Исакия Далматского,

Ознаменовав свой день рождения.

Над Невой-рекой зачат четырежды,

Два столетья ждал он воплощения.

Но терпело небо, небо выждало,

Небо предвкушало восхищение.

Архитектор был хитёр до чёртиков:

Фреска итальянцев – в запрестольную,

Из Парижа – Пантеона портики,

Купол – от Святого Павла в Лондоне.

Целый век в лесах печально высилось

Чудное творенье монферраново,

А когда закончилось строительство,

Кончилось и царствие Романовых.

Не от горя в мае небо плакало,

И не человеком слёзы вытерты:

Купольное золото Исакия

Впаяно навеки в просинь Питера.

х х х

Я вдоль Зимнего шёл с головой непокрытой,

Продираясь сквозь ветра ноябрьского вой,

И опять за спиной грохотали копыта,

Искры сыпались в небо над тёмной Невой.

Снова Медный кумир над взбешённой стихией

Рвал поводья – и конь поднимался во фрунт.

А Нева бушевала подобно России:

Беспощадный, безумный, бессмысленный бунт.

На добро бы кому-то был город задуман, –

Нет! надменным соседям он строил назло.

Так над топью болот, всё в оградах чугунных,

Петербурга гранитное чрево взросло.

Не пытаясь гадать – это грех ли, не грех ли –

Медный Всадник летел, чуть дрожала рука…

Догорела луна своим медным доспехом,

И кровавой зарёй истекли над Невой облака.

х х х

В глухую полночь на исходе марта

Предчувствие томительно и жгуче:

На кон легла моя шальная карта,

Которую поднимет подпоручик.

Мучительна от пристани дорога,

И лунный свет – тяжёлый груз на плечи.

Что ждёт? Марьяж? Ах, крапом вверх так долго

Понтирует судьба на чёт и нечет.

Здесь тишина. Но вот беда – усну ли?

Не суждена мне скорая расплата:

Та партия закончится в июле

Под сводами сырого каземата.

Понтёр зарвётся, козыри положит,

Чужой игры, увы, не замечая.

И по могиле – как мороз по коже –

Сиреневые волны Иван-чая.

Дрожат зигзаги дальнего созвездья,

Стряхнув дурман тюремного недуга,

И луч луны, как высшее возмездье,

Пронзает в полночь стены Шлиссельбурга.

х х х

Когда-нибудь, под бой часов, полночный ангел вострубит,

Заветный свиток будет вновь рукою вечности развит,

К раззолочённому крыльцу опять подкатит экипаж,

И исполины на руках поднимут Новый Эрмитаж.

Когда-нибудь, под звон копыт, очнутся чахлые сады,

Вновь оторвутся стаи птиц белёсым паром от воды,

С залива ветер налетит, но вспять Нева не потечёт,

И снова бронзовый поэт стихи надрывные прочтёт.

Когда-нибудь, под рокот волн, мосты взовьются к небесам,

И будет трудно на земле стоять задумчивым лесам,

Тогда мы двинемся вперёд, хоть будет труден каждый шаг,

Поднимет ввысь Мальтийский крест над Инженерным замком флаг.

х х х

В окруженье лиственниц высоких,

В поисках российского Эдема,

Он грустил, курчавый, светлоокий,

Соискатель царского гарема.

Белые мужские рукавицы,

Чёрный шарф, акация и роза,

Гроб кровавый – от судьбы не скрыться, –

"Мак-бенах", Адонирама слёзы…

Сицилийский лжец в Ротонде-Башне

Обещал: с премудростью Востока

Станет, мол, богаче он и краше.

И ему поверил светлоокий.

Ставший завсегдатаем салона,

Думал быть на Петербурге первым,

Отыскать записки Соломона…

Но соврал родившийся в Палермо.

Сладость обещаний экселенца

Завлекла светлейшего в путину:

Выбор был – красавица Лоренца

Или же фавор Екатерины.

Всё прошло. И остаётся верить:

Исцелит болезного от флирта

Эликсир, что создал Ерофеич, –

Он на треть составлен был из спирта…

х х х

Двенадцать месяцев – двенадцать мальчиков,

И млеют клавиши от нежных пальчиков,

А струны сердятся, ворчат неласково:

"Двенадцать месяцев – сюжет затасканный".

Вот в камельке огонь, внезапно вспыхнувший

Под Петербургскими седыми крышами,

Волшебным отблеском прогнал ночную хмарь, –

И добрым мальчиком сошёл с небес январь.

Он круговерти дней, он в неба просини,

Под цвет подснежника, под промельк осени,

И в хороводе нот прошли-растаяли

Двенадцать месяцев – творенья малые.

Ещё рояль раскрыт в сиянье ночи, но

Двенадцать пьес уже давно закончены,

А струны ластятся, мурлычут искренне:

"Двенадцать месяцев – сюжет изысканный".

Умолкли критики, их словно срезали.

А "пустячки" всегда сродни поэзии,

Они по-доброму улыбкой светятся:

Двенадцать мальчиков – двенадцать месяцев…

х х х

Ставят памятники и большим, и маленьким,

Много камня на них поистратили,

Лишь один из них – Пржевальскому,

Путешественнику и писателю.

Не для времени жил он – для вечности,

Повидал, что другим не снилось, и

Знал один лишь народ – человечество

и закон один – справедливости.

Его именем горы названы

И ледник на Алтае, растения,

Им открытые звери разные,

Но не это величит гения.

Слышал сам я у бюста не раз уже:

"Был он в Гори весною иль осенью,

Может быть, вы про это расскажете,

Что скрывать, что отец он Иосифу?

Тот же профиль, усы с подпалиной –

До чего же усы-то похожие! –

Может быть, это памятник Сталину,

Что ж верблюд-то лежит у подножия?"

В "Сашкин сад" заходить мне не хочется,

Очень трудно там с веком ладить:

Только "Сталин с верблюдом" в почести,

Только миф оставляет память.

х х х

Питер нынче я оставлю –

Славлю, славлю, славлю, славлю

То решение простое:

Стоит, стоит, стоит, стоит!

Доберусь туда к обеду –

Еду, еду, еду, еду, –

Где свой век короткий правил

Павел, Павел, Павел, Павел…

Путь, признаться, невесёлый –

Поле, поле, поле, поле,

Дальше – вновь без интереса –

Лесом, лесом, лесом, лесом.

Чтоб развлечь нас, гид умелый,

Смелый, смелый, смелый, смелый,

Говорил нам о масонах –

Сонно, сонно, сонно, сонно,

О судьбе царя тяжёлой –

Квёло, квёло, квёло, квёло,

О течениях подспудных –

Нудно, нудно, нудно, нудно.

Царь мечтал, чтоб мир трудился –

Бился, бился, бился, бился,

Но не впрок порыв усердный.

Бедный, бедный, бедный, бедный…

Нынче царском захолустье

Пусто, пусто, пусто, пусто.

Может, день стоит прохладный?

Ладно, ладно, ладно, ладно…

х х х

Под цветистой радугой,

На рассвете – розовый…

Я люблю над Ладогой

Этот край берёзовый.

Он не только грозами

Осенью богатый:

Месяц над берёзами –

Серебро да злато;

Сосен строй над дюнами;

Отмели с откосами –

Вытянулись струнами

С камешками острыми;

Кряжи каменистые

К небу спины выгнули;

Мотобот неистовый

Капитана Сигварда;

Волны цвета кобальта

Манят за собою;

Нежно берег пробует

Белый снег прибоя;

Молнии разрывами –

Проблеск между тучами…

Сердце с корнем вырвал мне

Этот край задумчивый.

х х х

Я забуду, наверное, город,

Его улиц прямых паутину.

Я уеду отсюда. Но скоро

Без него в одиночестве сгину.

Не оставить мне сердце без тела,

Не оставить мне душу без Бога,

Мой магнит – эта серая стела

И на Чёрную речку дорога…

Моя кровь – эти гроздья рябины,

Этот снег по-весеннему рыхлый…

Петербург я едва ли покину

До тех пор, пока боль не утихла,

Пока рана ещё кровоточит,

Сердце в рёбра колотится бойко,

И покуда под пологом ночи

Стынут толпы у дома на Мойке.

х х х

Бьёт о гранит Нева устало,

Промчится как мгновенье год.

Скорбеть об этом не пристало:

Спешу, куда судьба ведёт,

Пока не примет смерть в объятья,

Закрыв уста своей печатью, –

"В опасный путь средь бурных вод".

Пока мне кто-то в казино

Коварно Даму Пик не вынет,

Хочу пригубить, как вино,

Для россиян святое имя

И повторить призыв простой:

"Красуйся, град Петров, и стой…"

Ан, не стоит! несётся мимо!

Ему весь мир – одна потеха…

И этой скачкой опьянён,

Живу, пытаясь без успеха

Гасить в груди своей огонь

И наблюдать: над кромкой леса

Взошла луна – экслибрис беса.

"Куда ты скачешь, гордый конь?"

х х х

Облака, словно снов вереницу,

В город ветер июньский принёс,

И не спрятаться мне, и не скрыться

От Её белокурых волос.

И от глаз Её ясно-лучистых

Мне уже никуда не уйти.

И предчувствие – что-то случится –

Щемит радостью сердце в груди.

Когда подвечер вспыхнут зарницы

И навеки сожгут небеса,

Я увижу – трепещут ресницы

Той Незримой, чьё имя – Краса.

Очарованный вечною тайной,

Я забудусь, но чуть погодя

Её губ ощущу я дыханье

В жарком воздухе, полном дождя.

А затеплится месяц лампадкой,

То под отблеск Ростральной свечи

Встречу я над Лебяжьей канавкой –

Незнакомку, что плачет в ночи.

х х х

Серебристых тучек стая,

Воздух приторно-густой,

В хмуром мареве растаял

Золотой кораблик твой.

Острова спешат укрыться

В клейкой зелени садов.

В город шествует царица

Голубых весенних снов.

Сердцу стало так тоскливо –

Прочь от Питерской земли!

В дымке Финского залива

Чуть заметны корабли.

За весенней этой ломкой –

То ли промельк, то ли тень:

Чу! прекрасной Незнакомкой

Улыбнётся новый день.

х х х

Затмевая ликом солнце,

Царь здесь как-то проезжал,

Встретил старого чухонца

И такую речь держал:

"Удивит крещёный мир

Здесь открытый Монплезир.

Для изящных женских станов,

Для фигур толстенных дур

Встанет тут среди фонтанов

С луком голенький Амур.

Струю запустит к небесам

Фонтан по имени Адам.

Поставим рядом статую

Голую, носатую.

И теперь пусть эта дева

Посреди других статyй

Будет воплощеньем Евы

В окруженье тонких струй.

А для пущего парада –

Сто сорок две струи каскада.

И пускай под этим склоном

Лев в лицо плюёт Самсону.

Пусть ещё стоят шутихи,

Пирамида и Дубок.

Станет шумным этот тихий

Неприметный уголок.

Всё, друзья, проект готов:

Будем строить Петергоф!"

х х х

Был проспект задуман дерзко,

Стало трудным воплощение:

Не сошлись монахи с пленными –

Потому изломан Невский.

Было много сил истрачено,

Дни и ночи стали длинными,

По проспекту – им лишь зримому –

Шли навстречу два подрядчика.

От "Кружала" к дальней Лавре

Был проспект прорублен шведами,

А от Лавры хоть – и с бедами –

Чернорясыми направлен.

И почти три века тянутся

По проспекту в струнку здания,

Лишь на площади Восстания

Тот излом – как вечный памятник.

Но сквозь годы-лихолетия

Нам одно усвоить надо бы:

Не делите дело надвое –

Пусть один за всё в ответе!

х х х

На офортах – гранит и ограды,

Истуканы стоят как литые,

И решётка у Летнего сада,

И над Смольным кресты золотые.

Сеть ветвей в обрамлении неба,

Грязно-жёлтого, словно холстина…

И малюет Господь на потребу

Петербурга скупые картины.

Как отрава бесплодных хотений

Эти тусклые белые ночи,

И скользят над офортами тени,

И тревога уняться не хочет.

х х х

На Смоленском кладбище лютуют:

Чертят символ с ветхостью пророчеств…

Над Невой всё жёстче ветры дуют,

Всё длинней тоскующие ночи.

С просинью февральские метели,

Только в них прожить совсем не просто

О душе страдая – не о теле,

Подвизаясь в подвиге юродства.

Заметает землю злая вьюга,

Но своей молитвою нас греет

Первая святая Петербурга –

Ксения под именем Андрея.

И в своём служении неброском,

Чтоб сберечь нам в сердце человека,

Всё приходит в мужниных обносках

К нам из восемнадцатого века.

Может быть, весною снег растает,

И в часовню отворятся двери…

А чудес на свете не бывает

Потому, что в них теперь не верят…

х х х

Я уезжаю, так тайны не вызнав

Этих проспектов, расчерченных строго.

Если и есть геометрия жизни,

То, вероятно, она не от Бога.

Город, как Молох людей пожирая,

Тысячи тел превращает в фундамент.

Если и есть здесь хоть что-то от Рая,

Это молитва погибнувших. Amen.

Кто архитектор твой? Строю догадки.

В линиях улиц легко заблудиться.

Белые ночи обманчиво кратки.

Чёрные дни обещают продлиться.

х х х

Город львов – город хищных царей,

Колыбель революций и смуты,

Вместо виселиц – ряд фонарей,

И расправы – мгновенны и круты…

Почему ж я люблю этот мир,

Где так сумрачно, сыро как в трюмах,

Где коня вздыбив, Медный кумир

На Коллегии смотрит угрюмо?

Потому, что под рокот Невы

И под шелест стареющих клёнов

Он со мною почтенно на Вы –

Этот город невежд и учёных…

Поиск по сайту: