Сценка в вагоне

Народу было немного: кто спал, кто читал, кто смотрел по сторонам. Вдруг в вагон вошла высокая худая женщина с сыном, и мгновенно начался шум, перебранка, люди оторвались от своих занятий и поневоле стали прислуши­ваться к вспыхнувшему разговору.

Сын не был похож — во всяком случае внешне — на мать. Это был упитанный, даже откормленный бутуз лет пяти-шести. Он ни секунды не сидел на месте, носился по вагону, за ним гналась мать, уговаривая его остановиться и успокоить­ся. Она обещала сыну конфеты, машинки, еще что-то. Мальчишка на какое-то время остановился и закричал: «Хочу сесть на то место»,— и указал, где ему хотелось сидеть. На том месте дремала пожилая женщина, почти с ног до головы увешанная кульками, сетками, сумками. Мать подошла к этой женщине и вначале тихо и вежливо, а потом все более напористо и громко стала просить ее уступить место

мальчишке. Женщина проснулась, недоуменнно выслушала речь пассажирки, пробор­мотала: «Вы сошли с ума, кто же уступает место обожравшемуся и нахальному мальчишке»,— и закрыла глаза. И тут пассажирку прорвало — какие только руга­тельства она не выкрикивала по адресу пожилой женщины, как только ее не стыди­ла, как только не требовала, чтобы та уступила место ее сыну! Единственное, что она не делала, это не занималась рукоприкладством.

Мальчишка не обращал никакого внимания на слова матери. Когда в потоке ее ругательства наступила малюсенькая пауза, мальчишка закричал: «Не хочу туда — хочу вон туда». Мать метнулась к тому пассажиру, который сидел на месте, понравившемся ее сыну. Там восседал здоровенный парень, презрительно и с вызовом смотревший на эту женщину. Когда та принялась его упрашивать уступить место, он обозвал ее полоумной и заявил, что с места не сдвинется, что не взрослые должны уступать место детям, а дети взрослым. И замолчал.

Мать же вышла из себя: видно, она уже далеко не впервые так набрасывалась на пассажиров.

И тут люди, сидевшие поодаль, наконец-то подали голос. Они стали стыдить ее, но женщина огрызалась, и тем нахальнее, чем больше ее стыдили.

А мальчик? Тому было на все наплевать, он не обращал никакого внимания на крики. Взгляд его остановился на игрушке, которую держала какая-то девочка. Он выхватил игрушку и побежал в другой конец вагона. Девочка — за ним, требуя, чтобы он вернул игрушку. Мать мальчишки схватила девочку за косички и закричала на нее:

— Да как ты смеешь отбирать у моего сына игрушку?

— Но это же моя игрушка!

— Ну и что?

Мать совсем обезумела от любви к сыну, а скорее от пресмыкательства перед ним, совсем потеряла голову, и образумить ее было невозможно.

Любовь, носившая явно карикатурный характер, в сочетании с примитив­ностью матери, ее ограниченностью делали ее посмешищем в глазах уравновешенных людей, она вызывала у них лишь раздражение.

Один из пассажиров внушительно сказал:

— Если вы не покинете вагон на ближайшей станции, я отведу вас в
милицию.

Это лишь подлило масла в огонь.

— Да ты знаешь, от кого я родила сына? От пьяницы...

— Что же вам за это — медаль повесить? Никто вас не просил рожать от дегенерата.

— Но от кого-то же мне пришлось бы рожать! Я же женщина!

Тут на пассажирку набросились уже женщины. Что они втолковывали ей, не будем повторять. Упомянем лишь главное.

— Незачем было рожать,— говорили они,— если заранее известно, что ребенок будет больным.

— Но еще больше мальчик стал больным из-за неумеренной любви к нему, потворства его прихотям, распущенности,— продолжали другие.

Я вышел на своей остановке и не слышал конца разговора. Да он мне был и неинтересен: столько раз приходилось сталки­ваться с подобной ситуацией, что надоело уже об этом не только говорить, но и думать.

Но моя профессия такова, что я обязан заниматься этой про­блемой, даже сознавая, что это может оказаться сизифовым тру­дом.

Чтобы не рассказывать каждой матери в отдельности, к чему приводят дефекты воспитания, ссоры родителей, пьянство, я и напи­сал эту книгу. Чтобы прежде чем родители задумают родить ре­бенка, они бы задумались над своим поведением, своими дефекта­ми, чтобы не передать их своим будущим детям. Ну, а если супруги

не хотят исправлять себя и надеются, что дефекты их будущих детей будут исправлять учителя да врачи, пусть такие супруги трезво оценят возможности педагогики и медицины и поймут, что такие де­фекты не всегда можно исправить. Куда легче их предотвра­щать.

Но для этого нужно исправить прежде всего себя, самому необходимо стать другим человеком, прежде чем создавать других людей.

Когда я пришел на работу, меня ожидала одна пожилая жен­щина. История ее тоже не блистала оригинальностью.

Имея взрослого сына, она захотела родить еще ребенка. В 47 лет родила девочку. Нормальную, хорошую девочку, которая развивалась абсолютно нормально. Но силы матери были уже на исходе. Она устала от жизни, от нагрузки как на работе, так и дома. Ей хотелось отдохнуть, а приходилось массу сил отдавать дочери, имевшей полное право требовать от родителей, чтобы те занимались ею.

На этой почве у матери начались психические расстройства — не сильные, не трагические, но ощутимые. Работоспособность снизилась, и она стала с нетерпением ожидать пенсионного возраста.

Ко мне она пришла не по поводу дочери, а по поводу себя. Назначил ей лекарства, дал советы, но сможет ли она их испол­нять и не отразится ли это на воспитании дочери — не знаю. Дочери-то за что страдать? Она не виновата, что мать не сораз­мерила свои желания со своими возрастными возможностями и в ре­зультате родила девочку, которую не в силах развивать и воспи­тывать.

С чем только не приходится сталкиваться детским врачам, какие только уродства межлюдских отношений нам не ведомы! Пре­дотвратить их могли лишь те, кто их породил. А вместо этого взрослые люди несут, ведут, привозят к медикам и педагогам плоды своего неблагоразумия, эгоизма, безответственности и требу­ют, чтобы они выправили этих несчастных детей.

Порой семья внешне абсолютно благополучна, но в ней проис­ходят процессы, которые через много-много лет, а иногда и только у потомков могут дать о себе знать.

Отец и мать часто ссорились. Когда их отношения достигали крайней точки взаимной ненависти (кстати, скоро сменяясь такой же бурной любовью), отец говорил сыну, как плоха его мать. Видно, это врезалось в душу ребенка.

Он вырос, и в подростковом возрасте отношения с матерью резко ухудшились. Потом они, правда, восстановились, но доверия и любви уже не было.

Сын женился, его семейная жизнь шла внешне нормально. У него родился тоже сын (будем называть его внуком). У внука с 7—8-летнего возраста стало появляться недоброжелательное отношение к собственной матери, он приписывал ей массу недостатков, подозревал в дурном к себе отношении. По поводу этих настрое­ний его консультировали у детского психиатра. Но можно ли лекарствами выле­чить такое явление, никак не сочетающееся с другими психическими расстрой­ствами, которых у внука, к счастью, не было?

Внук вырос, отношение к матери не улучшилось. Женился. Внешне его жена — вылитая мать. Пока живут дружно, но что будет потом?

Уважать родителей! В той степени, в какой это подсказыва­ют учителю ум и сердце, он должен повышать авторитет родите­лей (даже если родители этого не заслуживают). Не нужно озлоб­лять детей — им и так нелегко. Какая тут нужна деликатность, какая культура! И как редко она встречается.

Привели на консультацию 12-летнего паренька. А история его такова. У него еще два брата, мал мала меньше. Мать — добрая, работящая женщина. Отец когда-то был хорошим специалистом, потом стал пьяницей и дебоширом. Семья много лет провела за границей: отец работал в посольстве, а вечерами — когда не видели сослуживцы — пил. Так и спился. Когда вернулись в Советский Союз, пить стал открыто. А это привело к разрыву с семьей.

Герой нашего рассказа не переносил, вида пьяного отца: когда отец ушел из семьи, сын сказал: «Я помогу тебе, мама, вырастить моих младших братьев, только не пускай сюда отца, я его видеть не могу».

Мальчик делал все, что должна была делать мать: он уводил и приводил младших братьев из детского сада, ухаживал за ними, ходил за продуктами. В общем, почти заменил отца, как потом говорила его мать.

Мальчик стремительно взрослел, стал нетерпим к лжи, обостренно восприни­мал всяческое лицемерие. Когда отец приходил в школу, то приносил учительнице всякие заграничные подарки, та их с радостью принимала. Но вот она узнала, что отец ушел из семьи. То ли отец ее настроил против сына, то ли сама она оказа­лась такой недалекой — в общем учительница устроила над мальчиком судилище. Однажды он много вертелся на уроке, учительница сделала ему замечание, а потом заявила,что завтра будет классное собрание, посвященное его поведению. И действительно, на следующий день мальчика посадили в центре класса, а его одноклассники по команде учительницы стали его ругать, приписывая школьнику все реальные и вымышленные грехи. Под занавес учительница заявила, что из-за дурного поведения мальчика его отец ушел из семьи, что мальчик должен на коленях умолять отца вернуться домой. *

У героя нашего рассказа хватило силы воли и благородства, чтобы сдержаться и не начать обсуждать со сверстниками свои семейные дела. Но с тех пор что-то сломилось в его душе: он стал дерзить учительнице (только этой и никому друго­му), на ее уроках специально нарушать дисциплину. Он изводил учительницу, та — его. Дело дошло до открытого конфликта, директор школы отправил мать к детскому психиатру, чтобы тот дал заключение о состоянии здоровья мальчика. И подписал такую характеристику, с которой надо сразу идти в тюрьму, а не к детскому врачу.

Психиатры, у которых уже побывала мать, обратили внимание на полное несоответствие характеристики, выданной классным руко­водителем, состоянию ребенка. Позвонили в школу, но там заявили, что надо прислушиваться к мнению педагогов, а не родителей, и что если ребенка признают здоровым, то школа будет жаловаться выше. Врач перепугалась и пришла ко мне за советом. Так я оказался свидетелем этой мерзкой истории. Мерзкой только в отношении поведения учителей, но достойной в отношении поведения школьни­ка.

Хотя, конечно, нарушать дисциплину никому не полагается, но в данном случае мальчик защищал свою честь, требовал невмеша­тельства в свои семейные дела. А какие еще у мальчика были способы самозащиты? Если вы, читатель, их знаете, сообщите о них,— только боюсь, что это все те же, которые ребенок уже испробовал.

Борясь за сохранение семьи, педагоги должны в этом знать

меру, не пытаясь восстановить семьи, распавшиеся из-за алко­голизма отцов или матерей. Тут толку никакого все равно не будет. Куда важнее, если учителя будут воспитывать в школьниках любовь и уважение к семейной жизни вообще, если будут формировать в детях неизбежность и уверенность в важности своей семейной жизни.

Мне очень понравилось неоднократно повторявшееся по Цен­тральному телевидению выступление учителя литературы одной из ленинградских школ Евгения Николаевича Ильина. На вопрос, какую бы тему для сочинения он хотел задать своим ученикам, педагог ответил: «Как готовилась Наташа Ростова к будущей семей­ной жизни».

Будем так воспитывать детей, будем их готовить к будущей семейной жизни, будем в них формировать благоговение перед этим биологическим и социальным феноменом,— глядишь, разводов будет меньше и будет меньше неблагополучных детей.

Поиск по сайту: