Лингвистическая модель

Известно, что структурализм возникает благо­даря применению к антропологии и вообще к на­укам о человеке лингвистической модели. У исто­ков структурализма мы найдем прежде всего Фердинанда де Соссюра и его "Курс общей линг­вистики" и, конечно, собственно фонологическое направление лингвистики Трубецкого, Якобсона, Мартине. Благодаря им произошло переворачи­вание отношений между системой и историей. Со­гласно историцизму, понять значит определить генезис, отыскать предшествующую форму, ис­токи, смысл эволюции. Для структурализма по­нять значит упорядочить, отыскать в данном со­стоянии систематическую организованность, ко­торая изначально интеллигибельна. Это перево­рачивание начинается с Фердинанда де Соссюра, который в языке различает речь и слово. Если под речью понимается совокупность соглашений, принятых социальным целым, чтобы индивиды могли практиковать язык, то под словом - сама операция говорения; это капитальное различение имеет своим следствием формулирование трех правил, которые, если взять их в обобщенном ви­де, сразу выведут нас за пределы лингвистики, где они первоначально были выведены.

Прежде всего сама идея о системе; речь, отде­ленная от говорящих субъектов, представляет со­бой систему знаков. Разумеется, Фердинанд де Соссюр не был фонологом; его концепция линг­вистического знака как отношения звукового оз­начающего и концептуального означенного в большей степени семантическая, нежели фонологическая. Тем не менее для него предметом лингвистической науки является система знаков, вытекающая из взаимной обусловленности, суще­ствующей между звуковым рядом означающего и концептуальным рядом означенного. В этой взаимообусловленности главными являются не термины, взятые каждый по отдельности, а раз­деляющие их разрывы; разрывы эти говорят о различиях между звуком и смыслом и отноше­ниями между ними, образующими речевую сис­тему знаков. В таком случае становится понят­ным, что каждый знак произволен как изолиро­ванное отношение одного смысла к звуку и что все знаки одной и той же речи вместе образуют систему: "в речи нет ничего иного, кроме разли­чий".

Эта ключевая идея главенствует во второй те­ме, непосредственно касающейся отношения между диахронией и синхронией. В самом деле, система различий возникает только там, где име­ет место сосуществование элементов, в корне от­личное от их последовательной смены друг друга. Так рождается синхронная лингвистика как наука о состояниях, взятых в их систематических прояв­лениях, отличная от диахронической лингвисти­ки, или науки об эволюциях, происходящих в сис­теме. Как видим, история является вторичной и выступает в качестве искажения системы. Бо­лее того, в лингвистике эти искажения менее ин­теллигибельны, чем состояния системы. "Никог­да, - пишет Соссюр, - система не изменялась не­посредственно; сама по себе она неподвижна; из­менению подвергаются ее определенные элемен­ты, а не то, что связывает их в единое целое". История несет ответственность скорее за наруше­ние, чем за значительные изменения; Соссюр вполне определенно говорит на этот счет: "Фак­ты синхронического плана суть отношения; фак­ты диахронического плана суть события в систе­ме". Отсюда следует, что лингвистика изначально синхронична, а диахрония сама по себе интелли­гибельна только в качестве сравнения предшест­вующих и последующих состояний системы; диа­хрония - компаративна, и как таковая она зави­сит от синхронии. В конечном итоге события мо­гут постигаться как свершившиеся в системе, то есть как получающие от системы регулярный характер; диахронический факт - это инновация, вытекающая из слова (одного или нескольких) и становящаяся фактом языка".

Центральной проблемой нашего анализа ста­нет вопрос о том, в какой мере лингвистическая модель отношений между синхронией и диахро­нией применима для постижения историчности, свойственной символам. Отметим сразу же: мы подойдем к критической отметке, когда непо­средственно столкнемся с подлинной традицией, то есть с серией повторяющихся интерпретаций, которые не могут уже более рассматриваться как вторжение беспорядка в устойчивую систему.

Вдумаемся внимательно: я не предписываю структурализму, как это делают некоторые его критики, чистого и простого противопоставления диахронии и синхронии. В этом отношении Леви-Строс прав, когда в пику своим хулителям ссыла­ется на объемную статью Якобсона "Принципы исторической фонологии", где автор разводит в разные стороны синхронию и статику. Здесь

важно подчеркнуть не противостояние диахронии и синхронии, а подчиненность диахронии синхро­нии; эта-то подчиненность и станет проблемой в герменевтическом постижении; диахрония об­ладает способностью означать лишь в отношении к синхронии, но никак не наоборот.

Вот, наконец, и третий принцип, который в не меньшей степени относится к нашей проблеме интерпретации и времени интерпретации. Он в значительной степени вытекает из фонологии, уже в ней он присутствует в рамках соссюровского противопоставления языка и речи: лингвисти­ческие законы имеют отношение к бессознатель­ному уровню, а значит, к не-рефлексивному, не­историческому слою духа; однако это не фрей­довское бессознательное импульса, желания, об­ладающее способностью к символизации; оно скорее кантовское категориальное, комбинаци­онное бессознательное; это конечный порядок, или конечность порядка, который сам этого не осознает. Я говорю о кантовском бессознатель­ном, имея в виду исключительно его организа­цию, поскольку здесь речь идет скорее о катего­риальной системе, не соотносящейся с мыслящим субъектом; вот почему структурализм, как фило­софская концепция, будет, по существу, развивать своего рода анти-рефлексивный, анти-идеалистический и анти-еноменологический интеллектуа­лизм; этот бессознательный дух, может быть, по­добен самой природе; может быть, он есть сама природа. С этим мы столкнемся в "Дикарском мышлении"; но уже в 1956 году, ссылаясь на пра­вило экономии в толковании Якобсона, Леви-Строс писал: "Утверждение о том, что наиболее экономичным является такое объяснение, кото­рое, во всех своих аспектах, наиболее приближа­ется к истине, в конечном счете основывается на постулируемой идентичности законов мира и за­конов мышления".

Этот третий принцип нас интересует в не мень­шей степени, чем второй, поскольку он устанав­ливает между наблюдателем и системой отноше­ние, которое само по себе не является историчес­ким. Понимать не значит овладевать смыслом. В противоположность тому, что говорит Шлейермахер в "Герменевтике и критике", Дильтей в своей объемной статье "О возникновении гер­меневтики" и Бультман в "Проблемах герменев­тики", "герменевтического круга" не существует;

между историчностью и пониманием нет никако­го отношения. Отношение объективно, оно не за­висит от наблюдателя; именно поэтому структур­ная антропология - наука, а не философия.

Поиск по сайту: