 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
ЛЕКЦИЯ VI 11 страница
Из того, что я говорил, не следует, будто я хочу сказать, что можно при изучении второй сигнальной системы отбросить членораздельную либо письменную речь. Я хочу сказать только, что мыслимы случаи, когда вторая сигнальная система будет использовать другие механизмы.
Теперь я перехожу ко второй стороне дела, которая тоже часто ошибочно трактуется при изложении и разработке представлений И.П. Павлова.
И.П. Павлов проводил грань между людьми различного склада. Он характеризовал людей как людей с «художественным» складом и с «мыслительным» складом нервной системы. Он высказывался в том смысле, что люди художественного склада – это те, которые преимущественно используют первую сигнальную систему, действуют и живут в пределах конкретных фактов, а люди мыслительного склада используют преимущественно вторую сигнальную систему, живут и действуют в мире отвлеченных понятий. Из этого представления можно было бы сделать неправильный вывод о том, что художественная натура – это работники искусства и что последние имеют только первую сигнальную систему, а ученые и мыслители могут использовать вторую сигнальную систему. Это был бы неправильный вывод из представлений И.П. Павлова. В действительности Иван Петрович не так примитивно представлял себе дело. Когда он говорил о художественной и мыслительной натуре, он не имел в виду делить людей на представителей искусства и представителей науки потому, что и в искусстве вторая сигнальная система является доминирующей. Мы не можем назвать искусством простую примитивную сигнализацию, постукивание камнями или палочками для созыва своих подчиненных и совершения с ними каких-либо действий. Музыкальные произведения наших больших композиторов невозможно себе представить как простое проявление первой сигнальной системы. Разве мы не знаем, что комбинации звуков, которые предлагает музыкант своим слушателям, раскрывают смысловое содержание, что для этого используется огромный опыт человечества, приводящий к тому, что определенный комплекс звуковых раздражений вызывает определенное эмоциональное состояние у человека? Разве при этом не используются те звуковые раздражители, которые дают человеку определенный характер приятного либо неприятного ощущения? Разве не создается при помощи музыкальной картины обстановка, при которой человек получает определенные переживания? В качестве самого блестящего образца можно привести «Страсти» Баха. Их нельзя слушать без того, чтобы не проникнуться рядом тяжелых переживаний, и человек воспринимает музыкальное произведение именно так, как этого хотелось бы автору. Музыкант, давая свое произведение, выражает в нем известные мысли и чувства. Для того, чтобы сделать это произведение понятным широким массам, выступает специальный докладчик и излагает то, что хотел вложить П.И. Чайковский или другой композитор в свое произведение, а музыкально грамотные люди, оценивая произведение, стараются выяснить, существует ли определенное смысловое содержание в тех музыкальных картинах, которые даются автором, соответствует ли музыкальная картина той идее, которую вложил композитор? Можно привести ряд примеров диссонанса между характером музыки и смысловым содержанием. Например, песенка Жермона из «Травиаты», где отец умоляет Виолетту спасти его сына, отказавшись от него, и поет арию с веселым мотивом. Этот диссонанс для некоторых музыкальных людей часто непереносим. Я вспоминаю, как мне однажды пришлось слышать исполнение «Траурного марша» Шопена в темпе фокстротного танца, – это было непереносимо потому, что это было использование звуковых раздражителей, комбинации звуков, написанных в определенном ритме, имеющих определенное содержание, которое дает отражение в наших эмоциях, для совершенно иных целей. Это было все равно, как если бы мы вздумали серьезное научное произведение читать нараспев на базаре.
Всем вышеизложенным я хочу сказать, что использование второй сигнальной системы имеет одинаковое место и в научном и в художественном творчестве и, следовательно, вторая сигнальная система не характеризует научного творчества по сравнению с художественным, а характеризует более высокий уровень деятельности человека и может принимать различные формы и направления: в сторону искусства и науки, которые представляют собою два разветвления наивысших форм высшей нервной деятельности человека.
Для дальнейшей иллюстрации моей мысли позвольте привести пример опять-таки из музыкального творчества и музыкального исполнения. Музыкальному человеку можно дать ноты, и он будет исполнять данное произведение голосом или на музыкальном инструменте á livre ouvert, читая эти ноты так, как мы читаем книгу, потому что нотные знаки для него то же, что буквенные знаки в нашем письме, и они вызывают у музыкального человека сложные картины, которые мы получаем при чтении книги, и сложные голосовые или другие специальные моторные акты. Музыкально грамотный и музыкально творческий человек, услышав мелодию, может записать ее в виде нотных знаков. На одном из совещаний мы слышали рассказ Д.И. Похитонова о том, как творил П.И. Чайковский, который, гуляя по саду и читая стихотворения А.С. Пушкина, тут же заносил на полях книги нотными знаками ту музыкальную картину, которая у него возникла. Можно ли сказать, что вторая сигнальная система не является характерной для музыкального творчества? Следовательно, разграничение по признаку художественной или мыслительной натуры по Павлову не следует смешивать с разграничением представителей искусства и науки, где речь идет о различных формах проявления второй сигнальной системы.
Последний момент, на котором я хотел бы остановить ваше внимание, это те механизмы, которые лежат в основе использования второй сигнальной системы и которые являются необходимыми для того, чтобы эта вторая сигнальная система приводила к созданию чего-то нового и обеспечивала бы то или иное проявление творческих способностей человека. Мне кажется, что для физиологической трактовки этого явления мы находим все необходимые элементы в учении об условных рефлексах, которое дал И.П. Павлов, – именно в понятиях образования временных связей, иррадиации и концентрации возбуждения и торможения, индукции и выработки внутреннего торможения в различных его формах и проявлениях. Все эти элементы дают достаточное основание для того, чтобы представить себе механизмы, лежащие в основе второй сигнальной системы. Мне кажется, что ничего нового искать не приходится. Мы имеем дело со сложной организацией человеческого мозга, которая гарантирует многоэтажность функций. Я не хочу сказать, что я понимаю эту многоэтажность в буквальном смысле слова, но многослойное строение мозга допускает такое толкование: афферентные волокна, вступая в кору мозга, дают массу ветвлений, которые укладываются в две системы – радиальную и тангенциальную. Идущие с периферии импульсы, вступая в кору мозга, имеют возможность проникать в различные глубины, в различные слои, разливаясь одновременно по поверхности и охватывая различные площади. Ни для радиального, ни для тангенциального распространения возбуждения в коре мозга нет предела, и весь мозг представляет собою единую целостную систему, по которой фактически и осуществляется эта неограниченная иррадиация с охватом почти всей центральной нервной системы. Понятно, что эта иррадиация может происходить на различных уровнях и можно получать различную картину вовлечения тех или иных аппаратов. Но этой широкой иррадиации ставится граница функционального порядка.
За счет афферентных же систем, которые между собою конкурируют и оказываются между собою в антагонизме, создаются условия для направления иррадиирующих волн, для выявления иррадиированного возбуждения в том или ином очаге, для концентрации нашей деятельности на том основании, что различные афферентные импульсы тормозят различные волны возбуждения.
На основании всего сказанного можно себе представить целый ряд переходных форм от простого синэстетического до сложного ассоциационного акта, лежащего в основе нашей психической деятельности. Можно привести примитивный случай: имеются мононевронные связи, которые создают внутрисегментные взаимодействия. Это можно хорошо видеть у человека при некоторых поражениях центральной нервной системы. У животных можно разрушить центральную нервную систему и обнаружить определенную аксон-рефлекторную деятельность за счет мононевронных связей. К этому нужно прибавить внутрисегментную и межсегментную передачу и генерализацию через спинной, продолговатый, средний мозг, межуточный мозг, которая обеспечивает возможность охвата всех отделов центральной нервной системы через симпатическую и парасимпатическую систему. Кора мозга представляет большое число этажей, которые дают возможность широкого рассеивания. Тут может быть простая синэстезия, когда при болевом раздражении одного участка тела наступает боль и в симметричной поверхности. Это самый примитивный случай охвата того или иного отдела центральной нервной системы влиянием иррадиированного возбуждения. Представьте себе тот же процесс на более высоком уровне, и вы получите более сложную картину: встречаются люди, у которых звуковое раздражение сопровождается зрительным ощущением. Таких людей не так много, но не потому, что у большинства нет процесса иррадиации, а потому, что у них либо достаточно развито торможение, которое мешает этому влиянию достичь нужного уровня высоты, либо потому, что человек не умеет уловить и оценить наблюдаемые явления.
Далее надо иметь в виду, что системность, обнаруживаемая в деятельности головного мозга при изучении первой сигнальной системы, не может не отражаться на тех формах деятельности, о которых мы говорим сегодня. В результате повторных совпадений раздражений создаются определенные условные комплексные системы, которые будут проявляться между прочим тем, что на определенных уровнях будут заставлять иррадиирующие волны возбуждения и их концентрацию принимать различные формы: у одного субъекта под влиянием раздражения будут возникать простые синэстезии, а у другого будут возникать комплексные системные деятельности. Этому способствует то обстоятельство, что кроме иррадиации и концентрации возбуждения существует еще процесс индукции, создающий на расстоянии противоположное состояние нервной ткани и уточняющий деятельность центральной нервной системы. Вы видите, что мысли, высказанные И.П. Павловым относительно закономерностей работы первой сигнальной системы, которая является высшим проявлением элементарных физиологических процессов, характеризуют всю нервную деятельность. Вполне понятно, что эти закономерности характеризуют и вторую сигнальную систему.
Все вышеизложенное представляет собой схематизированное упрощение. Не нужно думать, что я проповедую необходимость закончить на этом работу по изучению второй сигнальной системы. Наоборот, тут открывается ряд вопросов: на какие уровни разделяются процессы, на чем основано различие, если элементарные процессы являются общими для деятельности первой и второй сигнальной систем? На второй сигнальной системе мы еще раз убеждаемся в правильности того объективного метода изучения, который был предложен и проведен в жизнь И.П. Павловым. Мы еще раз убеждаемся в том, что необходимо параллельное изучение субъективного и объективного мира; использование субъективного метода оценки при правильной постановке приводит к получению тех же результатов, какие получаются при объективном методе, и это еще раз позволяет утверждать, что наш субъективный мир не представляет собою чего-то оторванного от объективной нервной деятельности или объективно существующей нервной системы, а представляет собою проявление той же деятельности и того субстрата, который объективно изучался и изучается школой И.П. Павлова.
ФИЗИОЛОГИЯ И ПСИХОЛОГИЯ [26]
Тема моего доклада может быть понята различно: можно вложить в нее исключительно философское содержание и после многих сотен попыток, уже сделанных другими, сделать еще одну попытку разрешить труднейшую задачу уяснения взаимоотношений между физиологией и психологией с точки зрения взаимоотношений психического и физического мира. Однако эта задача не входит сегодня в мои намерения, и не входит по многим причинам.
Во-первых, это дело лиц, более компетентных в философии, чем я, а во-вторых, эта попытка едва ли могла бы привести сейчас к новому разрешению задачи после того, как вопрос подвергся тщательному серьезному рассмотрению со стороны В.И. Ленина, которому принадлежит решающее слово в этом вопросе.
Кроме того, как представитель экспериментальной науки я хотел бы подойти к этому вопросу с чисто практически-научной стороны и показать, в каких взаимоотношениях должны сейчас стоять эти две дисциплины для того, чтобы, по возможности, приблизить нас к точному и полному познанию психики человека.
Как известно, существует целый ряд течений, в значительной степени противоречащих и враждующих друг с другом, которые стараются размежевать эти две дисциплины. С одной стороны, некоторые физиологи, в том числе и корифеи русской физиологии И.М. Сеченов и И.П. Павлов, делали попытки завладеть тем кругом вопросов, которыми до них занимались психологи, и охватить их физиологическим изучением; причем существует разница в подходе к этому вопросу между И.М. Сеченовым и И.П. Павловым. И.М. Сеченов определенно высказывался за то, что психологию следует изучать физиологам и что физиологическим изучением может быть заменена психология, а И.П. Павлов в своих выступлениях был более осторожен и говорил, что нужно создать истинную физиологию больших полушарий головного мозга и, таким образом, подготовить физиологическую канву, на которой когда-нибудь будет возможно разложить субъективный мир человека во всем его многообразии. Таким образом, попытка И.М. Сеченова, главным образом, сводилась к применению законов физиологии для истолкования целого ряда психических процессов, а И.П. Павлов чисто экспериментально создал учение об условных рефлексах, в которых видел физиологическую канву психических явлений.
Наряду с систематическим экспериментальным исследованием предмета, которому И.П. Павлов посвятил 35 лет своей жизни, он обдумывал психофизическую проблему и пытался найти правильную формулировку взаимоотношений между физическим и психическим, причем многого из того, что он продумал и высказал в отдельных частных беседах, он не высказывал в своих публичных и печатных выступлениях.
Многие из сотрудников И.П. Павлова делали попытки осветить учение об условных рефлексах с философской точки зрения и подвести это учение под ту или иную философскую теорию. Все эти попытки в том или ином отношении оказывались удачными, но не оказались удачными с точки зрения конечного разрешения вопроса.
В частности, я пытался осветить значение павловского учения с точки зрения господствовавшей в начале нынешнего столетия гносеологической теории, распространенной тогда у нас в стране и, в частности, проповедывавшейся с той кафедры, на которой мы сейчас проводим нашу конференцию. Само собою понятно, что подход к разрешению подобных задач может быть двояким. Можно стоять на чисто экспериментаторском пути, разрешая определенные задачи экспериментальным порядком и только проверяя правильность своих выводов с точки зрения той или иной гносеологической теории, а можно, исходя из полученного конкретного материала, подойти к разрешению самой гносеологической проблемы. Эти две линии научной работы постоянно друг друга сменяют соответственно тому или иному этапу развития конкретной науки.
В тот период, когда И.П. Павлов приступил к изучению условных рефлексов, он стоял на пути переворота в области: основных наших утверждений относительно взаимоотношений физиологии и психологии как научных дисциплин. Один из первых своих докладов он назвал «Экспериментальная: психология и психопатология животных». Но вскоре он убедился, что этот термин является преждевременным, так как разрешить психологические задачи ему оказалось не под силу, а пользование психологической терминологией даже мешало ему. Он перешел на позиции изучения «истинной физиологии больших полушарий головного мозга» и занялся физиологией, не считаясь с психическим миром человека. На известном этапе он утверждал, что его задача заключается в изучении физиологических явлений, в их объяснении и научном толковании. Господствовавшая в то время гносеология допускала эмпирический параллелизм, т.е. утверждение, что, независимо от того, какова взаимосвязь между материей и духом, физическим и психическим, физиологические объективные явления происходят так, как если бы субъективных явлений и не существовало вовсе. Это давало право физиологам заниматься изучением физиологических явлений без учета субъективных психических проявлений. Но это не означало, что физиология отрицала субъективный мир человека или животных; это не означало, что она принимала ту или иную точку зрения в вопросе о природе психических явлений и их связи с явлениями физическими, – физиологи только использовали из господствующих гносеологических утверждений право на самостоятельное построение физиологии, вне ее связи с сопутствующими или параллельными психическими явлениями.
Но после того, как был накоплен огромный материал, допускавший возможность построения основных законов нервной динамики, снова возник вопрос, являются ли такие знания полными или нет, могут ли физиологи на этом успокоиться и считать свою задачу исчерпанной. И.П. Павлов на это отвечал отрицательно. Он не считал изучение физиологии больших полушарий законченным разрешением этих вопросов и надеялся, что когда-нибудь на этой физиологической канве будет происходить изучение субъективного мира человека.
Какие же должны быть пути для того, чтобы расширить наши знания и если не довести их до конца, то добиться того, чтобы субъективный мир человека и физиология его нервной системы не стояли в отрыве друг от друга, а дали единое, целостное и полное представление о реально существующей человеческой психике?
Эти пути были с самого начала намечены И.П. Павловым. Наряду с систематическим изучением динамики мозговых процессов, Иван Петрович старался связать физиологию больших полушарий с основными законами физиологии нервной системы вообще. Он не устранялся от общей физиологии нервной системы, а с другой стороны, он поставил (в частности, передо мною) задачу усовершенствоваться в области физиологии органов чувств, и заняться этим разделом. В сопоставлении данных физиологии органов чувств с данными объективно наблюдающейся высшей нервной деятельности животных он видел путь к объединению этих двух дисциплин. Но, не будучи лично знаком с физиологией органов чувств или, вернее, будучи знаком с массовым материалом этого раздела физиологии, который направлен был, главным образом, на детальное изучение отдельных частностей действия раздражителей на периферические воспринимающие аппараты, И.П. Павлов сам их не использовал. Но он считал этот путь правильным. Нужно подчеркнуть, что этот подход, намеченный И.П. Павловым, полностью совпал (как выяснилось для нас несколько позднее) с точкой зрения, которую развивал В.И. Ленин в книге «Материализм и эмпириокритицизм», где он говорит, что сопоставление данных физиологии органов чувств с данными физиологии центральной нервной системы составляет необходимое звено в деле научного целостного изучения человеческой психики. Этот путь в настоящее время в значительной степени применяется нами на практике, и он дает нам ряд обнадеживающих моментов, которые подтверждают его правильность и приближают к пониманию конкретных взаимоотношений между объективными и субъективными явлениями. Я, со своей стороны, на протяжении целого ряда лет подчеркивал необходимость такого одновременного двустороннего изучения высшей нервной деятельности.
Из этой области я позволю себе привести несколько примеров.
Я должен напомнить, что основу учения Павлова представляет собою учение о «временных связях». Остановившись на изучении условных рефлексов слюнной железы у собаки, И.П. Павлов выбрал удачный объект для изучения основных законов деятельности больших полушарий. Он понимал, что, вырабатывая искусственные условные рефлексы у собак, он тем самым подтверждает основное положение ассоциативной психологии, которое заключалось в том, что ассоциации образуются в результате одновременного возникновения в центральной нервной системе двух или нескольких очагов возбуждения.
Некоторыми психологами задолго до И.П. Павлова было выдвинуто это утверждение, которое он положил в основу своего учения. Заслуга Павлова заключается в том, что он за объект изучения принял установление функциональных связей не между двумя одновременно возбужденными сенсорными очагами, а между сенсорным и эффекторным очагами.
Получив, таким образом, выработку условного рефлекса, Павлов экспериментально доказал правильность положения, которое когда-то приняли психологи для объяснения ассоциативной деятельности.
Вместе с тем установление новых связей между сенсорными и эффекторными очагами дало в его руки новое явление, которое он мог подвергнуть систематическому анализу и делать соответствующие выводы. Таким образом, И.П.Павлов оправдал свои основные положения, высказанные им в докладе на Международном Конгрессе врачей в Мадриде. Существенным является не образование условных рефлексов как таковых, рефлексов, выражающихся в деятельности слюнной или какой-либо иной железы либо в той или иной моторной деятельности, либо в изменении деятельности сосудистой системы; существенным является принцип образования временных связей между двумя одновременно возбужденными очагами. Этот принцип временных связей является основным законом деятельности высших отделов центральной нервной системы и лежит в основе элементарных психических актов. Это делает необходимым изучение тех механизмов, которые обеспечивают возникновение новых связей и временный их характер. Изучая частный случай условных рефлексов слюнной железы, И.П. Павлов выяснил значение взаимодействия двух элементарных процессов: с одной стороны, установления функциональных связей в результате одновременного возбуждения двух или более очагов, а с другой стороны, постоянной выработки внутреннего торможения, которое маскирует новые связи, противодействует им, обеспечивает их временный характер и ведет' к тому, что из огромного числа возникающих условных связей остается реальных, действенных лишь очень ограниченное число. Подавляющее большинство вновь возникающих функциональных связей оказывается, однако, не уничтоженным, а заторможенным, скрытым от внешнего проявления в силу противодействия процессу возбуждения со стороны процесса торможения.
Анализ, проведенный Павловым, дает возможность дробить это внутреннее торможение на целый ряд разновидностей. Все они ведут к тому, что вновь возникающие связи носят временный характер: они затормаживаются, следовательно, не уничтожаются, а только маскируются. Аналогичные явления, протекающие между двумя или несколькими сенсорными очагами центральной нервной системы, должны подчиняться тем же закономерностям. Эти закономерности могут быть выявлены при тех методах изучения, которые дают возможность сопоставлять явления, протекающие внутри сенсорных сфер. Из этого приходится делать вывод, что, если бы мы занялись субъективным анализом тех явлений, которые разыгрываются в центральной нервной системе, мы могли бы уловить те же закономерности, которые И.П. Павлов объективно улавливал, наблюдая за условно-рефлекторной деятельностью слюнной железы либо за тем или иным условно-рефлекторным моторным актом. На каждом шагу эта точка зрения находит себе подтверждение. Большие противоречия, с которыми сталкивались исследователи при сопоставлении физиологического толкования явлений, с одной стороны, и психологического – с другой, были в значительной степени основаны на том, что в качестве психологии подавалось очень примитивное представление о психической деятельности, взятое из обыденной жизни, или, наоборот, предъявлялись логические требования и смешивались психология мышления с логикой, что, конечно, не одно и то же.
Всегда была необходимость строгого различения психологии мышления от логики, но это не всегда доходило до широкого круга исследователей, в том числе и физиологов. Между тем, если ближе рассмотреть те возражения, которые делались со стороны физиологов по адресу психологии, то очень часто они основаны были на том, что под психологией либо понимали очень примитивные представления, взятые из обыденной жизни, либо сразу переходили к логике и законы логического мышления противопоставляли динамике условных рефлексов; а если бы динамику условных рефлексов противопоставляли динамике мышления как таковой, то могли бы в этой психологии мышления обнаружить все те элементы нервной динамики, которые И.П. Павлов установил для условно-рефлекторной деятельности.
В процессе образования временных связей приходится наблюдать такие явления, как первоначальная генерализация явлений и последующая концентрация иррадиировавших процессов возбуждения и торможения, с широким охватом почти всей центральной нервной системы, с возникновением контрастных взаимоотношений между отдельными частями центральной нервной системы, с явлениями взаимодействия в форме одновременной и последовательной индукции, т.е. с целым рядом физиологических процессов, которые свидетельствуют о том, что механизм коры головного мозга представляет собою подвижной пластичный аппарат, который перестраивается в своих функциональных взаимоотношениях и создает вечную смену динамических структур. Эти факты при сопоставлении со сложной анатомической структурой головного мозга дают нам основание думать о возможности, с одной стороны, межэтажных, а с другой стороны, внутриэтажных взаимодействий частей центральной нервной системы. Действительно, физиология нервной системы убеждает нас в том, что основные элементарные процессы – иррадиация и концентрация возбуждения – различно складываются как внутри этажей, так и между этажами, и притом как между близкими, так и между более или менее отдаленными уровнями и отделами центральной нервной системы. Если не брать только конечные логические выводы, которые обычно интересуют нас в науке, а наблюдать весь ход возникновения тех или иных заключений, тех или иных выводов, тех или иных сопоставлений или находок, то мы легко убедимся, что везде лежат указанные выше процессы; да и можно ли себе представить открытие без того, чтобы тот или иной внешний или внутренний стимул не дал толчка к широкому рассеянию возбуждения по всей центральной нервной системе и возникновению сходных явлений в других отделах центральной нервной системы, чтобы какое-нибудь субъективно переживаемое нами явление, возникнув, не сопровождалось развитием субъективно переживаемых нами явлений в других отделах центральной нервной системы и чтобы не происходило борьбы между непрерывно протекающими процессами, которые возникают в новых отделах центральной нервной системы, сталкиваются с противоположной тенденцией подавления одних субъективных явлений другими, и т.д.
Анализ деятельности органов чувств позволяет утверждать, что различные афферентные системы, входящие в состав нашего организма и обеспечивающие под влиянием действия тех или иных раздражителей на рецепторы приток импульсов с периферии к центральной нервной системе, находятся в состоянии взаимодействия и мы воспринимаем то или иное явление внешнего мира не так, как мы его ощущали бы, если бы у нас существовала одна изолированная афферентная система. В этом отношении результаты физиологических опытов на органах чувств человека в основном совпадают с данными клинических наблюдений.
Если мы обратимся к афферентным системам, то мы увидим, что, изучая даже один орган чувств – зрение, с помощью тщательных экспериментов и точных фактических данных доказано, что каждое возникающее у нас ощущение представляет собою не просто результат воздействия данного физического агента на данный участок сетчатки, на данный участок нашего соматического поля зрения, а является результатом взаимодействия между возбуждением данного участка сетчатки и функциональным состоянием всей остальной сетчатки, что весь орган зрения представляет собою единую сложную машину, в которой отдельные участки непрерывно друг с другом взаимодействуют, в результате чего происходит либо усиление, либо ослабление эффектов, а конечный эффект, субъективно переживаемый нами, оказывается различным, в зависимости от того, в каких условиях застигнуты отдельные части аппарата. Взаимоотношения, наблюдаемые внутри отдельных афферентных систем, в той же форме разыгрываются между отдельными афферентными системами. Впервые русский ученый А.Я. Данилевский (1865 г.) и затем Хэд (1908) установили, что в аппарате кожной чувствительности, который обладает целым рядом рецепторов, связанных с самостоятельными афферентными волокнами, наблюдается постоянное взаимодействие их, обеспечивающее различные рефлекторные реакции и те картины кожных восприятий, которые мы переживаем при выключении одного из отделов сложной афферентной системы кожной чувствительности. Хэд допустил, что различные аппараты кожной чувствительности не равноценны, а одни являются филогенетически более древними, а другие – филогенетически более молодыми системами и что наслоения новых афферентных систем постоянно модифицируют показания более ранних первичных афферентных систем.
Эта точка зрения, перенесенная на другие анализаторы, позволяет нам принять как общее положение, что вся масса субъективно переживаемых нами деятельностей центральной нервной системы представляет собою сложную картину взаимодействия различных афферентных систем. Данные психиатрической клиники полностью подтверждают эту точку зрения. Можно привести целый ряд примеров такого взаимодействия. Достаточно напомнить о взаимодействии всей совокупности экстероцептивных афферентных систем, подчиненных действию внешних раздражителей, и интероцептивных, несущих импульсы из внутренних органов. В нормальном состоянии показания внутренних органов оказываются до такой степени маскированными, что мы их субъективно иногда совсем не переживаем, а показания экстероцепторов доминируют и составляют всю основу нашей субъективной жизни. Но бывают моменты как в индивидуальной жизни каждого человека, так, в особенности, в индивидуальной жизни некоторых больных субъектов, когда показания внутренних органов получают такую яркость, что подавляют собою экстероцептивные показания, и человек оказывается оторванным от внешнего мира, потерявшим контакт с окружающей средой и всецело подчиненным действию импульсов и показаний, исходящих из его внутренних органов; в результате у него развиваются ненормальные ипохондрические или эйфорические состояния, а иногда и сложные картины бреда.
Поиск по сайту: