ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ЛЕКЦИЯ. ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЯ

Уважаемые дамы и господа! Не стоит ли мне еще раз показать вам пройденный нами путь? Как мы, применяя нашу технику, натолкнулись на искажение сновидения, раздумывали сначала, как бы его обойти, и получили важнейшие сведения о сущности сновидения из инфантильных сновидений? Как мы затем, вооруженные результатами этого исследования, занялись непосредственно искажением сновидения и, надеюсь, шаг за шагом преодолели его? Но теперь мы должны признать, что найденное тем и другим путем не совсем совпадает. Перед нами встает задача сопоставить оба результата и соотнести их между собой.

С обеих сторон мы пришли к выводу, что работа сновидения, в сущности, состоит в переводе мыслей в какое то галлюцинаторное переживание. Как это происходит, представляется весьма загадочным, но это является проблемой общей психологии, которая не должна нас здесь занимать. Из детских сновидений мы узнали, что работа сновидения стремится к устранению нарушающего сон душевного раздражения при помощи исполнения желания. Об искаженных сновидениях мы не могли сказать ничего подобного, пока не научились их толковать. Но с самого начала мы предположили, что сможем рассматривать искаженные сновидения с тех же позиций, что и инфантильные. Первым же подтверждением этого предположения стало сделанное нами открытие, что, собственно говоря, все сновидения являются детскими сновидениями, работают с детским материалом, с детскими душевными движениями и при помощи детских механизмов. Считая искажение сновидения снятым, мы должны приступить к исследованию того, может ли быть распространено положение об исполнении желания на искаженные сновидения.

Недавно мы подвергли толкованию ряд сновидений, но совсем упустили из виду исполнение желания. Убежден, что при этом у вас неоднократно напрашивался вопрос: куда же делось исполнение желания, которое, видимо, является целью сновидения? Это важный вопрос, именно его и стали задавать наши доморощенные критики. Как вы знаете, человечество обладает инстинктивной оборонительной реакцией на интеллектуальные новшества.[[52]] Она выражается в том, что такое новшество сразу же низводится до самой незначительной величины, по возможности сводится к лозунгу. Этим лозунгом для новой теории сновидения стало исполнение желания. Дилетант задает вопрос: где же исполнение желания? Сразу же после того как он услышал, что сновидение должно быть исполнением желания, он, задавая этот вопрос, отвечает на него отрицательно. Ему сразу же приходят в голову многочисленные собственные сновидения, с которыми было связано неприятное чувство вплоть до гнетущего страха, так что данное утверждение психоаналитической теории сновидения кажется ему совершенно невероятным. Нам нетрудно ответить ему, что при искаженных сновидениях исполнение желания не может быть очевидным, а его необходимо поискать, так что без толкования сновидения указать на него нельзя. Мы также знаем, что желания этих искаженных сновидений – запрещенные, отвергнутые цензурой желания, существование которых как раз и стало причиной искажения, мотивом для вмешательства цензуры. Но критику дилетанту трудно доказать, что до толкования сновидения нельзя спрашивать об исполнении его желания. Однако он об этом постоянно забывает. Его отрицательная позиция по отношению к теории исполнения желания является, собственно, не чем иным, как следствием цензуры сновидения, замещением и результатом отрицания этих прошедших цензуру желаний сновидения.

Разумеется, и у нас возникает потребность найти объяснение тому, что есть много мучительных и, в частности, страшных сновидений. При этом мы впервые сталкиваемся с проблемой аффектов в сновидении, которая заслуживает изучения сама по себе, но, к сожалению, мы не можем ею заняться. Если сновидение является исполнением желания, то во сне невозможны мучительные ощущения, в этом критики дилетанты, по видимому, правы. Но нужно принять во внимание три вида осложнений, о которых они не подумали.

Во первых, может быть, что работе сновидения не вполне удалось осуществить исполнение желания, так что часть мучительного аффекта мыслей сновидения остается в явном сновидении. Тогда анализ должен был бы показать, что эти мысли были еще более мучительными, чем получившееся из них сновидение. Каждый раз это и удается доказать. Тогда мы соглашаемся, что работа сновидения не достигла своей цели, так же как сновидение, в котором пьешь под влиянием жажды, мало достигает цели утолить жажду. Ее продолжаешь испытывать, и нужно проснуться, чтобы попить. И все таки это было настоящее сновидение, в его сущности ничего не изменилось. Мы должны сказать: Ut desint vires, taьmen est laudanda voluntas.[[53]] По крайней мере, заслуживает похвалы ясно выраженное намерение. Такие случаи неудачи нередки. Этому содействует то, что работе сновидения намного труднее изменить в нужном смысле аффекты, чем содержание; аффекты иногда очень устойчивы. Вот и получается, что работа сновидения превратила мучительное содержание мыслей сновидения в исполнение какого то желания, в то время как мучительный аффект прорывается в еще неизмененном виде. В таких сновидениях аффект совершенно не соответствует содержанию, и наши критики могут сказать, что сновидение настолько далеко от исполнения желания, что в нем даже безобидное содержание может ощущаться как мучительное. На это неразумное замечание мы ответим, что именно в таких сновидениях стремление работы сновидения исполнить желание вследствие его [стремления] изолированности проявляется яснее всего. Ошибка происходит от того, что тот, кто не знает неврозов, представляет себе связь между содержанием и аффектом слишком тесной и поэтому не может понять, что содержание может меняться, не изменяя относящееся к нему аффективное проявление.

Второй, гораздо более важный и глубокий момент, который также недооценивается дилетантом, следующий. Исполнение желания, конечно, должно было бы доставить наслаждение, но, спрашивается, кому? Разумеется, тому, кто имеет желание. Но о видевшем сон нам известно, что он относится к своим желаниям совершенно особо. Он отвергает их, подвергает цензуре, одним словом, не терпит их. Таким образом, их исполнение может доставить ему не наслаждение, а только противоположное чувство. Далее опыт показывает, что это противоположное чувство, которое следует еще объяснить, выступает в форме страха. Видевшего сон в отношении к его желаниям во сне можно сравнить только с существом, состоящим из двух лиц, очень тесно связанных, однако, между собой. Взамен дальнейших рассуждений предлагаю вам послушать известную сказку, в которой вы найдете те же отношения. Добрая фея обещает бедной супружеской паре, мужу и жене, исполнение их первых трех желаний. Они счастливы и собираются тщательно выбрать эти три желания. Но жена соблазняется запахом жареных сосисок из соседней хижины и желает получить пару таких сосисок. Через мгновение они уже здесь – и первое желание исполнено. Тогда муж сердится и в горькой обиде желает, чтобы сосиски повисли у жены на носу. Это тоже исполняется, и сосиски нельзя удалить с их нового места пребывания – вот исполнилось и второе желание, но уже желание мужа; жене исполнение этого желания очень неприятно. Вы знаете, что происходит дальше в сказке. Так как оба, в сущности, составляют все таки одно, мужа и жену, то третье желание заключается в том, чтобы сосиски оставили нос жены. Мы можем использовать эту сказку еще много раз в другой связи; здесь она служит только иллюстрацией того, что исполнение желания одного может вызвать неприятное чувство у другого, если оба не согласны между собой.

Теперь нам будет нетрудно еще лучше понять страшные сновидения. Мы только привлечем еще одно наблюдение и тогда решимся высказать предположение, в защиту которого можно привести много доводов. Наблюдение состоит в том, что страшные сновидения часто имеют содержание, совершенно свободное от искажения, так сказать, избежавшее цензуры. Страшное сновидение часто является неприкрытым исполнением желания, естественно, не приятного, а отвергаемого желания. Вместо цензуры появляется страх. Если о детском сновидении можно сказать, что оно является исполнением дозволенного желания, об обыкновенном искаженном сновидении – что оно замаскированное исполнение вытесненного желания, то для страшного сновидения подходит только формула, что оно представляет собой неприкрытое исполнение вытесненного желания. Страх является признаком того, что вытесненное желание оказалось сильнее цензуры, что, несмотря на нее, оно все таки пробилось к исполнению или было готово пробиться. Мы понимаем, что то, что для него является исполнением желания, для нас, поскольку мы находимся на стороне цензуры сновидения, может быть только поводом для мучительных ощущений и отпора. Появляющийся при этом в сновидении страх, если хотите, есть страх перед силой этих обычно сдерживаемых желаний. Почему этот отпор проявляется в форме страха, нельзя понять, изучая только сновидения; очевидно, нужно изучать страх по другим источникам.

Все, что справедливо для неискаженных страшных сновидений, мы можем предположить также для таких сновидений, которые претерпели частичное искажение, и для прочих неприятных сновидений, мучительные ощущения которых, вероятно, близки к страху. Страшное сновидение обычно ведет к пробуждению; мы имеем обыкновение прерывать сон, прежде чем вытесненное желание сновидения пробьется через цензуру к своему полному исполнению. В этом случае результат сновидения оказывается негативным, но его сущность от этого не меняется. Мы сравнивали сновидение с ночным сторожем, охраняющим наш сон, чтобы ему не помешали. И ночной сторож попадает в такое положение, когда он будит спящих, а именно тогда, когда чувствует себя слишком слабым, чтобы устранить помеху или опасность. И все таки нам иногда удается продолжать спать, даже если сновидение становится тревожным и начинает зарождаться страх. Мы говорим себе во сне: ведь это только сон – и продолжаем спать.

Когда же случается так, что желание сновидения оказывается в состоянии преодолеть цензуру? Условие для этого может возникнуть как со стороны желания сновидения, так и со стороны цензуры. По непонятным причинам желание может стать иной раз чересчур сильным: но у нас складывается впечатление, что чаще вина за это смещение соотношения действующих сил лежит на цензуре сновидения. Мы уже знаем, что цензура работает в каждом отдельном случае с разной интенсивностью, к каждому элементу относится с разной степенью строгости; здесь нам хотелось бы высказать еще одно предположение, что она вообще весьма вариабельна и не всегда одинаково строга к одному и тому же неприличному элементу. Если случится так, что она на какой то момент почувствует себя бессильной перед каким либо желанием сновидения, угрожающим захватить ее врасплох, то вместо искажения она прибегает к последнему оставшемуся ей средству – отказаться от состояния сна под влиянием нарастающего страха.

При этом нам бросается в глаза, что мы ведь вообще не знаем, почему эти скверные, отвергнутые желания дают о себе знать именно в ночное время, чтобы нарушить наш сон. Ответ может дать только предположение, учитывающее природу состояния сна. Днем на эти желания тяжело давит цензура, не дающая им, как правило, возможности проявиться в каком то действии. В ночное время эта цензура, вероятно, как все другие интересы душевной жизни, сводится к единственному желанию спать или же, по крайней мере, сильно ослабляется. Этому ослаблению цензуры в ночное время запретные желания и обязаны тем, что могут снова оживать. Есть нервные больные, страдающие бессонницей, которые признавались нам, что сначала они сами хотели своей бессонницы. Они не решались уснуть, потому что боялись своих сновидений, т. е. последствий этого ослабления цензуры. Вы, правда, легко заметите, что эту приостановку деятельности цензуры все же не следует оценивать как большую неосторожность. Состояние сна лишает нас способности двигаться; наши дурные намерения, если они и начинают шевелиться, не могут привести ни к чему иному, как к практически безвредному сновидению, и на это успокоительное состояние указывает в высшей степени благоразумное замечание спящего, относящееся, правда, к ночи, но не к жизни во сне: ведь это только сон, поэтому предоставим ему свободу действия и будем продолжать спать.

Если, в третьих, вы вспомните о том, что мы представили видевшего сон борющимся со своими желаниями, состоящим из двух отдельных, но каким то образом очень тесно связанных лиц, то признаете и другую возможность: как благодаря исполнению желания может осуществиться то, что в высшей степени неприятно, – а именно наказание. Здесь нам опять может помочь сказка о трех желаниях: жареные сосиски на тарелке были прямым исполнением желания первого лица, жены; сосиски на ее носу были исполнением желания второго лица, мужа, но одновременно и наказанием за глупое желание жены. При неврозах мы находим затем мотивацию третьего желания, которое еще осталось в сказке. В душевной жизни человека много таких наказуемых тенденций; они очень сильны, и их можно считать ответственными за некоторую часть мучительных сновидений. Теперь вы, может быть, скажете, что при этих условиях от хваленого исполнения желания остается немногое. Но при более пристальном рассмотрении придете к заключению, что не правы. По сравнению с более поздними указаниями на многообразие того, чем могло бы быть сновидение, – а по мнению многих авторов, чем оно и является на самом деле, – представление о сновидении как исполнении желания – переживании страха – исполнении наказания – оказывается все таки весьма ограниченным. К этому нужно прибавить то, что страх есть прямая противоположность желания, что противоположности в ассоциации особенно близки друг другу, а в бессознательном, как мы узнали, совпадают, далее то, что наказание тоже является исполнением желания, но другого – цензурирующего лица.

Итак, я в общем не сделал никаких уступок вашему возражению против теории исполнения желания. Но мы обязаны доказать исполнение желания в любом искаженном сновидении и, конечно, не собираемся отказываться от этой задачи. Вернемся к уже истолкованному сновидению о трех плохих театральных билетах за 1 гульден 50 кр., на примере которого мы уже многому научились. Надеюсь, вы его еще помните. Дама, муж которой сообщил ей днем, что ее подруга Элиза, которая моложе ее на три месяца, обручилась, видит во сне, что она сидит в театре со своим мужем. Одна сторона партера почти пуста. Ее муж говорит ей, что Элиза с женихом тоже хотели пойти в театр, но не смогли, так как достали только плохие места, три за один гульден пятьдесят. Она полагает, что в этом нет никакого несчастья. Мы догадались, что мысли сновидения выражали досаду на раннее замужество и недовольство своим мужем. Любопытно, как эти мрачные мысли были переработаны в исполнение желания и где кроется его след в явном сновидении. Мы уже знаем, что элемент «слишком рано, поспешно» устранен из сновидения цензурой. Намеком на него является пустой партер. Загадочное «три за один гульден пятьдесят» становится теперь более понятным с помощью символики, с которой мы за это время познакомились. Эта тройка в действительности означает мужчину, и явный элемент легко можно перевести: купить себе мужа за приданое («за мое приданое я могла бы себе купить в десять раз лучшего»). Замужество явно замещено посещением театра.[[54]] «Слишком ранняя покупка билетов» прямо замещает слишком раннее замужество. Но это замещение является делом исполнения желания. Наша дама не всегда была так недовольна своим ранним замужеством, как в тот день, когда она получила известие о помолвке своей подруги. В свое время она гордилась им и чувствовала свое превосходство перед подругой. Наивные девушки часто после помолвки выражают радость, что теперь скоро пойдут в театр на все до сих пор запрещенные пьесы и все увидят. Доля страсти к подглядыванию или любопытства, которая здесь проявляется, была сначала определенно сексуальной страстью к подглядыванию, направленной на половую жизнь, особенно родителей, и затем стала сильным мотивом, побуждавшим девушку к раннему замужеству. Таким образом, посещение театра становится понятным намекающим заместителем для замужества. Так что в своей теперешней досаде на свое раннее замужество она возвращается к тому времени, когда оно было исполнением желания, потому что удовлетворяло страсть к подглядыванию, а под влиянием этого прежнего желания замужество замещается посещением театра.

Мы можем сказать, что выбрали не самый удачный пример для доказательства исполнения скрытого желания. Аналогичным образом мы должны были бы поступить и с другими искаженными сновидениями. Я не могу этого сделать и хочу только выразить убеждение, что это всюду удастся. Но на этом моменте теории мне хочется еще задержаться. Опыт показал мне, что во всей теории сновидения этот момент самый уязвимый и что многие возражения и недоразумения связаны с ним. Кроме того, у вас, может быть, сложится впечатление, что я уже отчасти отказался от своего утверждения, сказав, что сновидение является выполненным желанием или его противоположностью – осуществленным страхом или наказанием, и подумаете, что это удобный случай для того, чтобы вынудить меня на дальнейшие уступки. Я слышал также упрек в том, что излагаю вещи, кажущиеся мне очевидными, слишком сжато и потому недостаточно убедительно.

Если кто нибудь следовал за нами в толковании сновидений до этого места и принял все, что оно нам до сих пор дало, то нередко перед вопросом об исполнении желания он останавливается и спрашивает: допустим, что каждое сновидение имеет смысл, и этот смысл можно вскрыть при помощи психоаналитической техники, почему же этот смысл, вопреки всякой очевидности, обязательно должен быть втиснут в формулу исполнения желания? Почему смысл этого ночного мышления не может быть настолько же разнообразным, как и смысл дневного мышления, т. е. сновидение может соответствовать один раз одному исполненному желанию, в другой раз, как вы сами говорите, его противоположности, какому то действительному опасению, а затем выражать и какое то намерение, предостережение, рассуждение за и против или упрек, укор совести, попытку подготовиться к предстоящему действию и т. д.? Почему же всегда одно желание или в лучшем случае еще его противоположность?

Можно было бы подумать, что разногласие в этом вопросе не так важно, если во всем остальном с нами согласны. Достаточно того, что мы нашли смысл сновидения и пути, чтобы его узнать; в сравнении с этим не имеет большого значения то, что мы вынуждены ограничить этот смысл, однако это не так. Недоразумение в этом пункте затрагивает самую суть наших представлений о сновидении и ставит под сомнение их значение для понимания невроза. Кроме того, та уступчивость, которая в коммерческом мире ценится как «предупредительность», в науке неуместна и, скорее всего, вредна.

Мой первый ответ на вопрос, почему сновидение не должно быть в указанном смысле многозначным, гласит, как обычно в таких случаях: я не знаю, почему так не должно быть. Я бы не имел ничего против. Пусть будет так. Лишь одна мелочь противоречит этому более широкому и более удобному пониманию сновидения, а именно то, что в действительности это не так. Второй мой ответ подчеркивает, что мне самому не чуждо предположение о соответствии сновидения многообразным формам мышления и интеллектуальных операций. Я как то сообщал в одной истории болезни о сновидении, являвшемся три ночи подряд и больше не повторявшемся, и объяснил этот случай тем, что сновидение соответствовало намерению, которому незачем было повторяться после того, как оно было выполнено. Позднее я опубликовал пример одного сновидения, соответствовавшего признанию. Как же я все таки могу утверждать, что сновидение представляет собой всегда только исполненное желание?

Я делаю это потому, что не хочу допускать глупого недоразумения, которое может лишить нас результатов всех наших усилий в анализе сновидений, недоразумения, при котором сновидение путают со скрытыми его мыслями и высказывают о нем то, что относится к этим последним и только к ним. Абсолютно правильно, что сновидение может представлять все это и быть заменено тем, что мы уже перечислили: намерением, предостережением, рассуждением, приготовлением, попыткой решения какой то задачи и т. д. Но если вы присмотритесь, то увидите, что все это относится только к скрытым мыслям сновидения, превратившимся в сновидение. Из толкований сновидений вы знаете, что бессознательное мышление людей занято такими намерениями, приготовлениями, размышлениями и т. д., из которых затем работа сновидения делает сновидения. Если вас пока не интересует работа сновидения, но очень интересует бессознательная работа мышления человека, то исключите работу сновидения и скажите о сновидении правильно, что оно соответствует предостережению, намерению и т. п. В психоаналитической деятельности это часто встречается: по большей части стремятся только к тому, чтобы вновь разрушить форму сновидения и вместо него восстановить общую связь скрытых мыслей, из которых оно составлено.

Так, совершенно между прочим мы узнаем из оценки скрытых мыслей сновидения, что все эти названные чрезвычайно сложные душевные процессы могут проходить бессознательно, – столь же грандиозный, сколь и ошеломляющий результат!

Но вернемся назад. Вы будете правы, если уясните себе, что пользовались сокращенными выражениями, и если не будете думать, что должны отнести упомянутое разнообразие к сущности сновидения. Если вы говорите о сновидении, то вы должны иметь в виду или явное сновидение, т. е. продукт работы сновидения, или в лучшем случае саму работу сновидения, т. е. тот психический процесс, который образует явное сновидение из скрытых мыслей. Любое другое употребление слова будет путаницей в понятиях, которая может быть только причиной недоразумения. Если в своих утверждениях вы имеете в виду скрытые мысли, стоящие за сновидением, то скажите об этом прямо и не облекайте проблему сновидения в неясные выражения, которыми вы пользуетесь. Скрытые мысли – это материал, который работа сновидения преобразует в явное сновидение. Почему же вы непременно хотите смешивать материал с работой, которая его формообразует? Какие же у вас тогда преимущества по сравнению с теми, кто видит только продукт и не может объяснить, откуда он происходит и как он сделан?

Единственно существенным в сновидении является работа сновидения, которая воздействует на материал мыслей. Мы не имеем права игнорировать ее в теории, если и можем себе позволить пренебречь ею в определенных практических ситуациях. Кроме того, аналитическое наблюдение показывает, что работа сновидения никогда не ограничивается тем, чтобы перевести эти мысли в известную вам архаическую или регрессивную форму выражения. Но она постоянно прибавляет кое что, не имеющее отношения к дневным скрытым мыслям, являющееся, собственно говоря, движущей силой образования сновидения. Это неизбежное добавление и есть бессознательное желание, для исполнения которого преобразуется содержание сновидения. Таким образом, сновидение может быть чем угодно – предостережением, намерением, приготовлением и т. д., если вы будете принимать во внимание только представленные им мысли; оно всегда будет также исполнением бессознательного желания и только им, если вы будете рассматривать его как результат работы сновидения. Сновидение, таким образом, никогда не будет просто намерением, предупреждением, а всегда намерением и т. п., переведенным с помощью бессознательного желания в архаическую форму выражения и преобразованным для исполнения этих желаний. Один признак – исполнение желания – постоянен, другой может изменяться, он может, в свою очередь, тоже быть желанием, так что дневное скрытое желание сновидение представляет исполненным с помощью бессознательного желания.

Я все это очень хорошо понимаю, но не знаю, удалось ли мне сделать это понятным для вас. Затрудняюсь также доказать вам это. С одной стороны, это невозможно без тщательного анализа многих сновидений, а с другой – нельзя убедительно изложить этот самый щекотливый и самый значительный пункт нашего понимания сновидения, не приводя его в связь с тем, о чем будет речь ниже. Можете ли вы вообще представить себе, что при тесной связи всех вещей можно глубоко проникнуть в природу одной, не вмешавшись в другие, сходной с ней природы? Так как мы еще ничего не знаем о ближайших родственниках сновидения, о невротических симптомах, то и здесь мы вынуждены ограничиться достигнутым. Я только хочу разъяснить вам еще один пример и привести новые соображения.

Возьмем опять то самое сновидение о трех театральных билетах за 1 гульден 50 кр., к которому мы неоднократно возвращались. Могу вас заверить, что сначала я взял его в качестве примера без особых намерений. Скрытые мысли сновидения вы знаете. Досада, что дама поспешила с замужеством, после того как узнала, что ее подруга только теперь обручилась; пренебрежение к своему мужу, мысль, что она могла бы иметь лучшего, если бы только подождала. Желание, создавшее сновидение из этих мыслей, вы тоже знаете – это страсть к подглядыванию, возможность ходить в театр, происходящая, по всей вероятности, из прежнего любопытства узнать наконец, что же происходит, когда выходишь замуж. Это любопытство, как известно, у детей постоянно направлено на сексуальную жизнь родителей, так что оно инфантильно, а поскольку присутствует и дальше, является влечением, уходящим корнями в инфантильное. Но для пробуждения этой страсти к подглядыванию дневное известие не было поводом, а вызвало только досаду и сожаление. Сначала это желание не относилось к скрытым мыслям сновидения, и мы могли включить результат толкования сновидения в анализ, не обращая на него внимания. Досада сама по себе не способна вызвать сновидение; из мыслей «бессмысленно было так рано выходить замуж» сновидение не могло образоваться ранее, чем они пробудили прежнее желание узнать наконец, что происходит при замужестве. Затем это желание образовало содержание сновидения, заменив замужество посещением театра и придав ему форму исполнения прежнего желания: вот, я могу идти в театр и смотреть все запрещенное, а ты не можешь; я замужем, а ты должна ждать. Таким образом, настоящая ситуация превратилась в свою противоположность, прежний триумф был поставлен на место нового поражения. Между прочим, удовлетворение страсти к подглядыванию сливается с эгоистическим удовлетворением от победы в конкуренции. Это удовлетворение определяет явное содержание сновидения, в котором она действительно сидит в театре, а подруга не смогла попасть. К этой ситуации удовлетворения в виде неподходящей и непонятной модификации прибавлены те элементы содержания сновидения, за которыми еще спрятаны скрытые мысли сновидения. При толковании сновидения не нужно обращать внимания на все, что служит изображению исполнения желания, а восстановить мучительные скрытые мысли сновидения.[[55]]

Одно соображение, которое я хочу привести, должно обратить ваше внимание на вставшие теперь на первый план скрытые мысли. Прошу вас не забывать, что, во первых, они бессознательны[[56]] для видевшего сон, во вторых, совершенно разумны и связны, так что их вполне можно принять за понятные реакции на повод сновидения, в третьих, что они могут иметь значимость любого душевного движения или интеллектуальной операции. Эти мысли я назову теперь строже, чем до сих пор, «остатками дневных впечатлений» независимо от того, признается в них видевший сон или нет. Теперь я разделяю остатки дневных впечатлений и скрытые мысли сновидения, называя скрытыми мыслями в соответствии с нашим прежним употреблением все то, что мы узнаем из толкования сновидения, в то время как остатки дневных впечатлений – это только часть скрытых мыслей сновидения. Далее, согласно нашему пониманию, к остаткам дневных впечатлений что то прибавляется, что то относившееся также к бессознательному, сильное, но вытесненное желание, и только оно делает возможным образование сновидения. Влияние этого желания на остатки дневных впечатлений вызывает другую часть скрытых мыслей сновидения, ту, которая уже не кажется рациональной и понятной из жизни в бодрствовании.

Для отношения остатков дневных впечатлений к бессознательному желанию я воспользовался сравнением, которое могу здесь только повторить. Во всяком предприятии нужен капиталист, берущий на себя расходы, и предприниматель, который имеет идею и умеет ее осуществить. В образовании сновидения роль капиталиста всегда играет бессознательное желание; оно отдает психическую энергию для образования сновидения; предприниматель – остаток дневных впечатлений, который распоряжается этими расходами. Правда, капиталист сам может иметь идею, а предприниматель капитал. Это упрощает практическую ситуацию, но затрудняет ее теоретическое понимание. В народном хозяйстве это одно лицо всегда будут делить на два – капиталиста и предпринимателя – и восстановят ту основную позицию, из которой произошло наше сравнение. При образовании сновидения тоже случаются такие же вариации, проследить которые я предоставляю вам.

Дальше мы с вами не можем пойти, потому что вы, вероятно, уже давно заняты вопросом, который заслуживает внимания. Вы спрашиваете, действительно ли остатки дневных впечатлений бессознательны в том же смысле, что и бессознательное желание, которое прибавляется, чтобы сделать их способными создать сновидение? Ваше предположение правильно. Здесь скрывается самая суть всего дела. Они не бессознательны в том же смысле. Желание сновидения относится к другому бессознательному, к тому, которое мы признаем за инфантильное и наделяем особыми механизмами. Было бы вполне уместно разделить эти два вида бессознательного, дав им разные названия. Но с этим лучше подождать, пока мы не познакомимся с областью неврозов. Если уж за одно бессознательное нас упрекают в фантастичности, то что же скажут на наше признание, что нам необходимы еще и два вида бессознательного?

Давайте здесь остановимся. Опять вы услышали только о чем то незаконченном; но разве не внушает надежду мысль, что эти знания приведут к новым, которые приобретем мы сами или другие после нас? А мы сами разве не узнали достаточно нового и поразительного?

Поиск по сайту: