Иаков Мних - патриарх Смоленщины литературной

Кириллица как азбука прочно закрепилась в письмен­ной культуре смолян вместе с принятием христианства - при органическом сращении с существовавшими здесь ранее местными письменами, о чем свидетельствует Гнездовская археологическая находка - глиняный горшок с надписью ‘Тороухща”. Этот “симбиоз” дал превосходные результаты. Уже в раннее Средневековье на Смоленщине появляются литературные произведения высокого художественного уровня. Именно отсюда начинает свой творческий разбег самый древний литературный жанр - житийной историогра­фии, основоположником которого считают Иакова Мниха, жившего в XI веке.

Как свидетельствовал на смертном одре преподобный Феодосий, Иаков Мних прибыл в Киево-Печерский монастырь из Переяславля и сразу обратил на себя внимание черноризской братии своими выдающимися способностями и основательной подготовкой в области религиозных учений. Феодосий рекомендовал его на свое место архимандрита. Из-за отсутствия фактических данных не удается выяснить, где был Иаков до того, как обосновался в Переяславском монастыре. Предполагают - эту версию обосновал академик И. И. Срезневский, - что свой иноческий путь он начинал в Смоленске. Во всяком случае Иаков Мних прекрасно ориентировался в местном смоленском материале, знал Смоленщину, в чем можно убедиться из его “Сказания о Борисе и Глебе”.

Борис и Глеб, сыновья великого Киевского князя, крес­тителя Руси, Владимира Святославича и супруги его в христианском браке Анны, были зверски убиты в 1015 году старшим по отцу братом Святополком, незаконно занявшим после смерти отца “золотой” Киевский стол.

Накануне этих кровавых событий Борис, княживший в Ростове Великом, по настоянию отца выступил с его дружиной против печенегов, которые стали сильно беспокоить русские окраины. Разогнав и рассеяв кочевников, с чувством исполненного долга Борис, возвращался в Киев, чтобы порадовать отца выполнением его поручения. Однако в дороге его настигла печальная весть о том, что отец умер, а оказавшийся при нем Святополк захватил власть.

Незлобивый и послушный, чуждый честолюбия и гор­дыни, Борис не стал противоборствовать и распустил дружину. Святополк только и ждал этого: он подослал убийц, и те совершили кровавое дело. Борис был убит в шатре на берегу реки Альты под Киевом. Тело его, завернутое в шатровое полотно, привезли в Вышгород и там погребли.

За первым злодеянием последовало второе. Бес ко­варства и подозрительности вселился в Святополка, не желавшего ни с кем делиться властью. Вызвав от имени отца в стольный Киев младшего брата Бориса - муромского князя Глеба, он выслал навстречу ему убийц во главе с Горясером.

Неслыханное по жестокости и коварству подлое убий­ство ни в чем не повинных братьев, проявивших кроткое послушание старшему брату, глубоко потрясло сердца современников. Трагически завершившаяся история эта была тогда у всех на устах, поэтому она нашла широкое художественное отражение в литературе и фольклоре. Известно 170 рукописных списков художественных произведений о “святых мучениках” Борисе и Глебе, выполненных в разных жанрах - сказаний, летописных повестей, слов, чтений, житий, духовных стихов, возникших в конце XI - начале XII века и утвердивших в древнерусской литературе и устном поэтическом творчестве особый тип повествования - “княжеское житие”.

Существует смоленская редакция литературного памят­ника о Борисе и Глебе, принадлежащая Иакову Мниху, расширенная и дополненная за счет существовавших в народной памяти преданий. Она существенно отличается от редакции Нестора, помещенной в “Повести временных лет” и носящей заглавие “Чтение о житии и погублении блаженную страстотерпцу Бориса и Глеба”. Ученый монах Киево-Печерского монастыря не мог, конечно, знать тех подробно­стей, которые известны были Иакову Мниху, поэтому они отсутствуют и у Нестора, и в других редакциях произведе­ния, выполненных в южных городах Руси.

Какие это детали и подробности?

В смоленской редакции подробно рассказывается о начале пути князя Глеба. Он выехал из Мурома на коне и в доспехах, в сопровождении небольшой дружины. В других списках этой детали нет.

Когда конный отряд подъезжал к устью реки Тмы (в пределах Смоленщины), произошло несчастье - лошадь Глеба в сумерках запуталась в сцеплениях корневищ деревьев, споткнулась и сломала ногу. Князь выпал из седла и так сильно зашибся, что не смог продолжать путешествия верхом на коне. Поэтому он вынужден был пересесть в ладыо и спускаться вниз по Днепру. И этой подробности в других редакциях памятника нет.

Смоленский автор сообщает далее о том, что ладья князя Глеба причалила, проехав Смоленск, к берегу, где в это время находились подосланные Святополком убийцы, поджидавшие свою жертву. Если бы Глеб проследовал и далее вниз по реке, никто бы не заметил его, и не соверши­лось бы злодейство. Юный муромский князь понял это, когда уже ничего нельзя было поправить. Как только ладьи подошли к берегу, вооруженные люди Горясера повскаки­вали в ладьи и стали бесчинствовать и убивать всех.

Отметим еще одну деталь смоленской редакции, дающую возможность сделать вывод о некотором смятении, возникшем среди подосланных убийц. В спешном порядке они попытались замести следы преступления, стали метаться, не зная, куда спрятать тело убитого князя. Не придумав ничего другого, они бросили его на землю, накатили сверху две огромные сосновые колоды и забросали хворостом. Такие подробности Иаков Мних мог почерпнуть только из местных смоленских источников.

Сказание о Борисе и Глебе во всех его редакциях и вари­антах, значительно отличающихся друг от друга, представ­ляет собой оригинальнейшее явление в художественной литературе Древней Руси. И композиция, и язык, и стилистика, и вся образная система его основана на принципе резкого контраста. Силам добра и света противопоставлены в этом произведении силы зла и непробудной тьмы.

С одной стороны, перед читателями выступают идеаль­ные люди, братья-мученики, страдальцы за землю Русскую, кристально чистые и правдивые ревнители христианства.

С другой - Святополк “окаянный”, “треклятый”, злодей с душой дьявола, рожденный с отметиной греха - “оть дьвою отцю” (от двоих отцов), - намек на то, что, убив брата Ярополка, Владимир захватил в плен его беременную жену. Понимая, что врожденную греховность ему никогда не замолить перед богом, Святополк поставил главной целью жизни сеять повсюду только зло, “перебить всех наследников отца своего”.

В отличие от Святополка, не испытывающего никаких угрызений совести, Борису и Глебу близки муки и страдания людей. Узнав о смерти отца, они глубоко переживают и горько оплакивают его кончину, не стыдясь слез своих. При этом автор снимает с них личину княжеского величия, оставляя чисто человеческие качества, коими наделены обычные люди. Борис, под стать всем людям, боится смерти, хотя и знает, что свыше ему предопределено погибнуть (мотив “погубления”, страстотерпчества) и погибнуть в самом расцвете сил, чтобы своей смертью утвердить общерусские идеалы и принципы. Так же, как и Борис, ведет себя Глеб. Особенно трогательна в своей беззащитности и обреченности сцена его убийства на Смядыни. Рассчитывая на милосердие, князь-отрок умоляет своих убийц: “Не тро­гайте меня (не дейте мене). Пощадите, братья и повелители мои, пощадите... Не губите меня, в жизни юного, не пожинайте колоса, еще не созревшего, соком беззлобия налитого! Не срезайте лозу, еще не выросшую, но плод имеющую! Умоляю вас и отдаюсь на вашу милость”.

Чтобы воссоздать богатство духовного мира братьев- страстотерпцев, Иаков Мних приводит множество молитв, диалогов, размышлений. Поэтическую нарядность произ­ведению придают цитаты из творений отцов и учителей христианской церкви - Иосифа, Якова, Вениамина и др.

Литературный памятник, рассказывающий взволнован­ным языком о “житии и погублении” Бориса и Глеба, предельно насыщен яркими оборотами русской образной речи. Он заканчивается торжеством добра. Новогородский князь Ярослав Мудрый решительно выступает против братоубийцы Святополка “окаянного” и побеждает его в жестокой битве на реке Альте. Гонимый “гневом божьим”, под тяжестью совершенных преступлений, Святополк бежит в Ляшскую землю и умирает в пустынном месте от ран, между Чехией и Польшей. “И с тех пор, - заключает свой рассказ автор, - прекратились усобицы в Русской земле, а Ярослав принял всю землю Русскую”.

Достойно похоронив Бориса и Глеба в Вышгороде, Ярослав стал настойчиво добиваться их канонизации как святых. И добился - в честь братьев-мучеников в Константи­нополе был выстроен великолепный храм. 24 июля ежегодно во всем христианском мире стал проводиться церковный праздник Бориса и Глеба как первых русских святых, что, конечно, значительно повысило международный престиж Русской земли.

Ученые считают, что Иаков Мних написал свою траги­ческую повесть почти по горячим следам событий, по крайней мере до 1072 года, а другие два произведения - о Владимире, принявшем христианство как государственную религию, и о бабке его княгине Ольге - позднее.

“Память и похвала Владимиру” написана до создания русской летописи, преимущественно по устным преданиям. То, что этот литературный памятник XI века принадлежит Иакову, а не Нестору, или еще кому-либо, находит подтверждение в “Сказании о Борисе и Глебе”, где автор обещал рассказать о крестителе Руси.

“Память и похвала Владимиру” и “Сказание о Борисе и Глебе” содержат много общих признаков и с “Повестью временных лет” Нестора. Однако, по всем соображениям, не они зависели от летописи, а скорее, первоначальная русская летопись воспользовалась этими произведениями как перво­источниками.

В своем произведении о Владимире Иаков Мних обра­тил внимание на личную, чисто человеческую сторону деятельности великого Киевского князя: психологическое состояние Владимира он передал посредством его речей, обращений, похвал, что по сути и составило его композици­онную структуру. Новую веру вслед за Владимиром принимают его дети, за ними киевские бояре, а затем и все жители города “если кто не явится к реке, - объявил Владимир киевлянам, - да будет мне противен”.

За “похвальным словом” в честь Владимира вставлено автором “золотое слово” в честь княгини Ольги, которая воспитала своего внука так, что он не только сам принял православную веру, но сделал христианство государственной религией.

Черноризцу Иакову принадлежат еще два произведе­ния - “Житие княгини Ольги” и “Послание великому князю Изяславу”.

Киевская княгиня крестилась в Константинополе в 955 году. От греческого патриарха она получила благослове­ние и крест из цельного куска “животворящего дерева”, на котором был распят Иисус Христос. Эту величайшую святыню русская княгиня привезла в Киев. После крещения Руси Владимиром святыню водрузили в деревянной церкви, построенной в честь святой Софии, а затем при Ярославе Мудром, когда был построен знаменитый Софийский собор, чудо мирового архитектурного искусства, ее перенесли туда. Ольга скончалась в глубокой старости, когда ей исполнилось 70 лет.

“Память и похвала Владимиру”, как и “Житие княгини Ольги”, характеризуют Иакова Мниха не только как писателя агиографического плана, последовательного защитника православной веры, но и как художника, в совершенстве овладевшего высоким искусством торжествен­ного красноречия. Этот жанр получит свое наивысшее развитие примерно через сто лет, но уже под пером Иакова Мниха он засверкал своими яркими гранями. По следу Мниха пойдут другие русские писатели и достигнут художественных высей “Слова о полку Игореве”.

Получивший образование на Смоленщине и, может быть, начавший там свою литературную деятельность, Иаков Мних состоялся как выдающийся русский писатель XI века в иночестве, в Киево-Печерской лавре, которая выдвинула плеяду ярких самобытных талантов. Смоленщина по праву может гордиться своим далеким предком, стоящим у истоков великой русской литературы. Принадлежность его к Смоленской художественной школе подтверждают и источники устнопоэтические. Так, в “Смоленском этногра­фическом сборнике”, составленном В. Н. Добровольским, в рубрике “Духовные стихи” помещено обширное фольклорное произведение “Святые Борис и Глеб и Святополк окаян­ный” - нечто вроде былины или поэмы, духовной песни, бытовавшей на Смоленщине.

Святые Борис и Глеб и Святой Палхва

Духовная песня-поэма “Святые Борис и Глеб и Святой Палхва” начинается с упоминания о том, что в “славном же гради а у Киеви” жил-проживал Владимир-князь. Дважды подчеркнуто, что он жил в своем доме “благочестном”, в “каменных палатах” и имел 12 сыновей.

А узлюбив он только трех чадыу,

Первыга сына - Бариса,

Другога - Глеба,

А третъива - Святого Палхву (Святополка).

Святополк, как явствует из произведения, отнесен вместе с братьями по отцу к числу любимых сыновей, хотя на самом деле таковым не был. За то, что он постоянно препирался с Владимиром, претендуя как старший сын на лучшую вотчину, отец не любил его и удалил из Киева в Вышгород, находящийся в нескольких десятках верст от столицы.

Обращает на себя внимание использованный в произве­дении эпитет “святые” по отношению к Борису и Глебу, которые действительно были первыми русскими святыми.

Смоленская духовная песня, по всей очевидности, появи­лась после того, как братья были канонизированы. Причем, в нарушение субординации, младший из братьев Глеб Владимирович поставлен на первый план перед старшим братом Борисом, что можно объяснить только тем, что смоляне особо почитали младшего сына Владимира. Видимо, они считали его более своим, поскольку он погиб и был погребен первоначально в Смоленске, на Смядыни. Но и это не все: святые Глеб-Борис фигурируют в произведении как одно лицо. Значит, они полностью перешли в сферу всеобщего поклонения и почитания, как герои легенд и церковных каноников.

В фольклорном произведении, как и в литературном житии и сказании, светлым силам, идущим от Христа, противопоставлены силы тьмы и сатанинских козней, олицетворяемых Святым Палхвой. В этом случае эпитет “святой” не несет в себе качественного заряда, а идет от имени Святополк.

В “листах”, посланных Борису и Глебу, Святополк называет греческую принцессу Анну, жену Владимира в христианском браке, своей матерью и собирается поминать ее, хотя фактически она ие мать его, а мать только Бориса и Глеба. У троих упоминаемых братьев общим был отец. Но поскольку Владимир выступает в произведении как глав­ная фигура предстоящего обряда, то, естественно, по зако­нам древнерусского искусства, он выдвигается на первый план; остальные, в том числе и его умершая жена, как бы составляют шлейф его поминального обряда. В данном слу­чае проскользнула еще одна важная деталь, связанная с уходящим еще в языческую пору обрядом, когда мужа и жену хоронили в одной домовине и в одно время. И поминали вместе.

И письменные, и устно-поэтические произведения о Борисе и Глебе появились в христианскую пору, примерно через 30 лет после крещения Руси. И поэтому нет ничего удивительного и противоестественного в том, что в сознании смолян оставались пережитки старой веры - с ее свычаями и обычаями. Особенно долго они сохранялись в поминальных обрядах.

В духе русского дружинного эпоса в песне-поэме расска­зывается о сборах князей-братьев на поминальный пир, и здесь они выступают как одно лицо. В строгом соот­ветствии с закономерностями устно-поэтического творчества Борис и Глеб проезжают три поля - первое, второе и третье и останавливаются на отдых. Святополк “са сваими верными слугами, са сваими вострыми мечами” прибывает им навстречу: “хочуть, хочуть двух братыу загубить: и Глеба и Бариса”. Само убийство “возлюбленных братьев” воспроизводится одинаково как в литературном, так и в устно-поэтическом произведениях:

Святэй Палхва, ни зри, ни зри превузрение,

Не губи ты юню маладога,

Не разливай крови горячей.

Слова эти произносит не Глеб Владимирович, как в литературном произведении Иакова Мниха. В соответствии с жанром духовного, агиографического произведения, они звучат откуда-то “сверху”, потому что далее следует в духовной песне такой сюжетный резонанс:

Нягадливый сын (негодный, негодяй), ненавистный, Ангельского слова не слушает, Церковного писания не читает.

Бориса он копьем забил,

А Глеба ножом заколол,

И в топкое болото сволок,

И в тонком болоте утопил,

Над теми мощами надругался.

Этот рассказ-плач о святых мощах Глеба-Бориса зани­мает в произведении особое место, что не является случайностью.

Иаков Мних зафиксировал в литературном памятнике, что тело князя Глеба Владимировича убийцы бросили в пустынном месте, на заболоченном берегу Днепра “межю дьвемя колодами”. Автор пишет, что “этого святого, лежащего долгое время, не оставил Бог в неведении и пренебрежении, но сохранил невредимым и явлениями ознаменовал: проходившие мимо этого места купцы, охотники и пастухи иногда видели огненный столп, иногда горящие свечи или слышали ангельское пение. И ни единому, видевшему и слышавшему это, не пришло на ум поискать тело святого”. По приказу Ярослава Мудрого были организованы поиски тела Глеба, и некоторое время спустя оно было найдено на том месте, где видели чудеса. Нетленные останки положили в ладыо, привезли в Вышгород, где похоронен был Борис, и, раскопав рядом землю, положили братьев вместе.

Более ста лет пролежали они, пока смоленский князь Да­выд Ростиславич тайно не перевез их на Смядынь, в Борисо­глебский монастырь. Может^- быть, в этом факте скрыта вторая причина, по которой имена двух братьев сведены в одно имя “Глеба-Бориса”, что ориентировано на факт перенесения общей раки с мощами из Вышгорода, где они покоились в церкви св. Василия, в Смоленск, где для них была построена такая же точно церковь под таким же названием св. Василия.

Перед вторым захоронением раку, наверное, вскрывали, чтобы посмотреть состояние мощей:

Съ прид святого Глеба-Бориса Лижать мощи кабы 30 лет и три леты Ни боялися мощи ни чога Ни вот таго жаркага сопца,

Ни вот таго сильнага дожжу,

Ни вот таго буйныга ветру,

Ни вот таго лютыга марозу.

Ничога мащей ни урядуючи'.

Загадочна и непонятна в данном контексте фраза: “30 лет и три леты. С одной стороны, это, может быть, просто дань, отданная фольклорному жанру: веда Илья Муромец тоже просидел сиднем дома 30 лет и три года. С другой стороны, здесь, может быть, содержится намеке на определенные фактические события.

Каменная церковь в Вышгороде для перенесения мощей Бориса и Глеба была построена в 1150 году, а в 1180 году Давыд Ростиславич переехал в Смоленск, оставив княжить в Вышгороде своего сына. Примерно в это время и возник у него замысел тайно перевезти святые мощи, чтобы прославить Смоленск во всем христианском мире. Перед ним стояла и другая, тайная цель - лечь после смерти рядом со святыми братьями. Поэтому в Борисоглебском монастыре построили церковь св. Василия, через некоторое время на Смядыни по инициативе Давыда была заложена и построена Свирская церковь - самое красивое сооружение древнего Смоленска. Предполагают, что в Свирской церкви был похоронен смоленский князь Давыд.

Духовная песня-поэма о Глебе-Борисе отражает содер­жание “Повести о перенесении святых гробниц Бориса и Глеба”, написанной смоленским епископом Симеоном. В устно-поэтическом произведении есть такие строки:

Ничога мощей ни урядучи.

Нихто мощей ни справедываитъ:

Ни тец, ни мати - Справедывау мощи сам Сус Христос:

Становилися стаубы залатыя Сы вышнига неба салитаючи,

Нон тыи мощи забираючи,

Пад Киеу под град паднашиваючи,

А у Киеви у гради спакладаючи...

Киев-град упоминается здесь больше по традиции, потому что мощи святых братьев никогда там не были, их не “спакладаючи”.

Перенесение ветхих гробниц из Вышгорода в Смоленск могло произойти в 1183 год}'. Их поставили в специально построенной новой церкви:

Састрилась и садвигнуласъ Пресвященная каменная церкыу.

С присвятого Глеба-Бориса,

При стол яго звиличаючи,

Аллилуя воспиваючи.

Такими словами заканчивается это произведение - необычное по содержанию, жанру и стилю. В центре повествования сказителя стоят не конкретные фигуры князей Бориса и Глеба, вряд ли они ощущались физически, а святые мощи в их общем саркофаге, им и воздал хвалу автор.

Художественная культура смолян при Владимире Мономахе и его внуках

Оформление государственности явилось большим шагом вперед на Смоленщине, ибо сочетание вечевой, народной и княжеской индивидуальной властей послужило мощным стимулом в духовном развитии края. Между князем, жившим в своем “княжеском городе” на Смядыни, и горожанами установились прочные связи, основанные на доверии и взаимопонимании. Они особенно упрочились после съезда князей в Любече в 1097 году, когда Смоленск окончательно закрепился за Владимиром Мономахом и его родом. С этого времени идет неуклонный процесс интенсификации всей культурной жизни княжества, зафиксированный во многих летописных сводах. В 1101 году Владимир Мономах заложил на Соборной горе каменную церковь Успения Божьей Матери, ставшую затем кафедральным храмом епископов смоленских. В 1111 году церковь была построена. При освя­щении ей передали икону Божьей Матери, известную под именем Одигитрии Смоленской.

По существующему древнему преданию, эта икона была написана святым евангелистом Лукой. В 1077 году ее прислали из Hapbq^afla черниговскому князю Всеволоду Ярославичу - отцу Владимира Мономаха. А последний передал ее кафедральному Успенскому собору, где она находилась до начала XV века. Когда в 1404 году литовский князь Витовт захватил Смоленск, князь Юрий Святославич вывез ее в Москву. 110 лет она хранилась в одном из храмов Московского Кремля и только в XVI веке ее возвратили в Смоленск.

Именем Богородицы и местных святых смоляне клялись мужественно защищать город от врагов. Так, в 1608 году перед нашествием поляков они обещали “Господу и угодникам: Меркурию, Авраамию и Ефрему, - стоять за дом Богоматери до смерти”. В 1811 году “старанием преосвящен­ного Серафима икона была одета в новую ризу - “весу в ней три пуда”.

В дни Отечественной войны 1812 года, отступая с боями на восток, русская армия несла с собой образ Богородицы. После изгнания французов икона во второй раз была возвращена в свое родное лоно, в “богоизбранный град Смоленск”.

До революции 1917 года она находилась в Смоленском Успенском соборе. Какой-то неизвестный реставратор подновил ее. Утверждают, что она находилась на своем месте в соборе до Великой Отечественной войны. Как и когда она исчезла, никто толком объяснить до сих пор не может. Одни утверждают, что иконы уже не было на месте накануне войны, другие говорят, что она исчезла бесследно с уходом оккупантов в 1943 году. В настоящее время на ее месте находится копия.

Такова полная драматизма судьба иконы Божьей Мате­ри Одигитрии, которую подарил Смоленску Владимир Мономах, княживший в нем.

Судя по своеобразному дневнику Мономаха, он бывал в Смоленске неоднократно: и княжил, и “снова и вторично ходил к Смоленску”, чтобы защитить его от непрошенных пришельцев и “три зимы” затем еще ходил к Смоленску, а оттуда в Ростов и другие города.

Как выдающийся писатель и политический деятель, Владимир Мономах во многом обязан Смоленску. В своем “Поучении” он завещал детям и внукам учиться наукам и иностранным языкам, указав на пример отца своего, черниговского князя Всеволода Ярославича, который “дома сидя, знал пять языков”. Молодым людям он советует постоянно учиться: “Что умеете хорошего, - пишет он, - то не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь”.

При потомках Мономаха Смоленск превращается в большой “каменный город”. В 1125 году завершается строительство церкви Богородицы, в 1145 - заканчивается еще один “каменный храм” - “святых Бориса и Глеба в граде“.

“В граде” - так называлась княжеская резиденция Смя- дынь, расположенная по левому берегу Днепра, протяжен­ностью почти пять верст, где размещались княжеский дворец, Борисоглебский монастырь с его церквами, торговые и хозяйственные застройки и училище со скрипторнем для тиражирования книг.

Внук Владимира Мономаха, Ростислав Мстиславич закладывает в Смоленске сразу три храма - Петропавлов­ский, Ильинский и Косьмодемьянский. Основывает в честь своего отца город-крепость на реке Вихре - Мстислав. Об этом рассказывает лаконичная летописная “Повесть о великом князе Ростиславе Мстиславиче Смоленском и о церкви”.

Ростислав Мстиславич не только строил города и хра­мы, но и собирал рукописи, содержал штат переводчиков и переписчиков. При нем Смоленское княжество стало называться “великим”. В честь князя неизвестный автор из клира кафедрального собора создал литературное произведение в стиле русского торжественного красноречия - “Похвала князю Ростиславу Мстиславичу, князю Смолен­скому”.

В композиционном плане произведение распадается на две части: первую составляет собственно похвала, выдер­жанная в духе произведений этого жанра и опирающаяся на его традиции, а вторую - история освящения церкви Богородицы в 1150 году.

В произведении воздается должное умершему смолен­скому князю как выдающемуся политическому и церковному деятелю, учредившему епископию в своем княжестве, построившему оборонительную стену в городе, воздвигшему крепость на Вихре.

Все исследователи этого оригинального литературного памятника отмечали местный характер его содержания. Даже то, что Ростислав Мстиславич последние годы княжил в Киеве, преподносится автором, как награда за его огромные заслуги перед Смоленском. Не случайно в произведении он называется “преблаженным и святым”. Горожане действительно любили и чтили его. Ипатьевская летопись рассказывает, как на пути из Киева в Новгород смоляне встречали Ростислава Мстиславича за триста верст. Имя князя, по свидетельству историка русской церкви Е. Е. Голубинского, было занесено в книгу святых, хотя официальной канонизации он не получил. Похвала в его честь свидетельствует о том, что в Смоленском княжестве он окружен был атмосферой церковного почитания.

По инициативе Ростислава Мстиславича в Смоленске в 1137 году была учреждена епископия, что, безусловно, значительно повысило политический и церковный авторитет княжества.

Первым смоленским епископом был Мануил, прибыв­ший из Византии в числе “гораздых певцов”, которые должны были обучать пению и музыке русских юношей.

Утверждение епископии потребовало подготовки боль­шого числа образованных людей. С этой целью приглаша­лись учителя из-за границы для преподавания греческого и латинского языков. Большой спрос был и на преподавателей славянских языков и других учебных дисциплин. Смоленский князь Ростислав хотел, чтобы подле него было как можно больше образованных людей. Сам он живо интересовался наукой и искусством, обладал прекрасным литературным стилем.

Смоленский князь вел оживленную переписку с митро­политом Климентом Смолятичем по сложнейшим вопросам религии, философии, античной литературы. Из переписки он предстает перед нами большим книголюбом, человеком обширнейших знаний, который мог на равных вести полемику с самим митрополитом - выдающимся ученым того времени.

Перу Ростислава Мстиславича пренадлежит “Уставная грамота” - своего рода свод законов духовной и светской жизни. Единственный экземпляр грамоты находится в Швеции.

Уставная грамота определяет границы Смоленского княжества, сообщает сведения о доходах, поступавших в княжескую казну.

Свою неудержимую тягу к знаниям и искусству Рос­тислав Мстиславич передал детям. Особенно отличился в этом плане его старший сын Роман. Когда он княжил в Смоленске, то дополнительно открыл несколько училищ, привлекая для учения не только боярских детей, но и способных отроков простого звания. Князь так увлекся идеей просветительства, что потратил на это дело всю казну свою. И когда он умер, то не нашлось денег на его погребение, и смоляне похоронили его на свой счет.

Высокий уровень образования и обшей культуры удер­живался и при брате Романа - Давыде, который, хотя “немного был учен, но любил книги читать и память острую имел”.

В истории нашей страны XII век занимает особое место. Его по праву можно назвать “бриллиантовым веком”. Кажется, никогда, только, может быть, в XIX веке, наша духовная мощь на была такой сильной, а художественная мысль не взлетала в такие заоблачные выси, как в это время. Неслучайно поэтому его венчает гениальное “Слово о полку Игорсве”, равного которому нет в мире; на его страницах отразилась и наша Смоленская земля с его людьми. Именно в это примечательное столетие наливается живительными соками смоленская художественная литература. При князе Ростиславе Мстиславиче она ярко засверкала всеми своими гранями, проявив исключительный интерес к внутренней жизни людей, являя свое жанровое и стилевое многообразие.

У истоков смоленской литературы стоят летописная “Повесть о великом князе Ростиславе Мстиславиче Смо­ленском и о церкви”, о которой уже упоминалось, подыто­жившая огромную деятельность родоначальника смоленско­го княжеского дома по градостроительству, возведению храмов и культурному строительству, и “Похвала князю Ростиславу Мстиславичу, князю Смоленскому”, выполненная в жанре русского красноречия, золотым веком которого было XII столетие.

Созданная в Смоленске при кафедральной церкви Бого­матери “Похвала” принадлежит к жанру кратких посмерт­ных произведений, рисующих образ просветленного, идеального князя с помощью художественных средств житийной стилистики. В то же время это уникальное произведение периода наивысшего расцвета Смоленского княжества полно намеков на церковно-политические события того времени, особенно во второй своей части, рассказы­вающей об освящении церкви Богородицы. Факт этот имеет прямое отношение к острой борьбе, которая развернулась вокруг кандидатуры Климента Смолятича на пост митрополита всея Руси.

Созванный по инициативе великого киевского князя Изяслава Мстиславича в 1147 году собор епископов для избрания митрополита не проявил единодушия. Некоторые его участники были против Смолятича. Однако его избрали на пост митрополита большинством голосов. Что касается противников его, то они подверглись гоненшо: Нифонта Новогородского заточили в Печерском монастыре, а Мануил Смоленский вынужден был скрываться некоторое время. Только в 1150 году он смог вернуться к службе. 15 августа этого года, как об этом рассказывается в произведении, он освятил новую построенную кафедральную церковь.

Исследователи памятника приходят к единодушному мнению, что неизвестный автор “Похвалы Ростиславу Мстиславичу” был образованнейшим человеком своего времени, талантливым писателем, опытным политиком. Хотя он и принадлежал к клиру кафедральной смоленской церкви, но писал по-светски. Некоторые части его произведения соответствуют дипломатическим формулярам средневекового документа.

К периоду расцвета культуры Смоленского княжества принадлежит еще один памятник литературы, созданный в стиле агиографии - “Повесть о перенесении ветхих гробниц Бориса и Глеба”.

Интересна история открытия памятника.

20 сентября 1908 года председатель смоленской архив­ной комиссии, известный ученый Иван Орловский, в докладе общему собранию этой комиссии сообщил, что киевский профессор Н. И. Петров нашел в библиотеке Киево- Михайловского монастыря рукопись, в которой повествуется о том, что останки Бориса и Глеба из Вышгорода переправ­лены были в Смоленск, на Смядынь.

Современные исследователи, среди mix профессор Н. Н. Воронин, считают, что останки братьев едва ли могли уцелеть к 1191 году, потому что прошло более 170 лет со времени их захоронения, однако дело не в том, что было перевезено, а в самом этом факте перенесения. Смоленский князь Давыд Ростиславич решил увековечить Смоленск, создав на Смядыни второй Вышгород.

“Повесть о перенесении ветхих гробниц Бориса и Глеба” позволяет выделить Давыда - одного из коренных смоленских князей. Фигура его, судя по имеющимся источникам, весьма противоречива: он мог уклониться от битвы, о чем намекнул автор “Слова о полку Игореве”, но и решительно расправиться со своими противниками, проявить доброту и ласку по отношению к дружине своей (“бе любяй дружину, а злых казня якоже подобает церем творити”), и жестоко подавить восставший “черный люд”, когда “много голов паде луцьших муж”.

В Повести удачно привлечены приемы житийного жанра - чудеса, исцеления. Использован факт фиктивного ослепления Мстислава и Ярополка владимирским князем Всеволодом Большое Гнездо. Прикоснувшись к святым мощам братьев, они прозрели. Автор вводит в повествование и другие детали, чтобы подтвердить правдивость своего рассказа. Он упомянул, например, что в связи с перенесением гробниц в новой церкви на Смядыни был настлан “майолиновый пол”.

Переплетение летописного, житийного, торжественного жанров в смоленской литературе XII века нельзя считать от­ступлением от общих литературных норм. В таком плане создавались и другие художественные произведения той поры. Молодая, еще не окрепшая литература пробовала свои силы в разных жанрах, опираясь на разные источники как устного, так и письменного происхождения.

Развитие литературы на Смоленщине вполне соответ­ствовало общим закономерностям развития художественной культуры Древней Руси. Именно в XII веке содержание литературных памятников опиралось преимущественно на местный материал. К тому же Смоленское княжество достигло в этом веке высокого уровня развития - политиче­ского, экономического, художественного, что нашло свое отражение в памятниках словесности.

Климент Смолятич - выдающийся деятель XII века

В 1892 году известный собиратель древних русских руко­писей X. М. Лопарев опубликовал “Послание, написанное Климентом, митрополитом русским, Фоме пресвитеру, истолковано Афанасием Мнихом”. В этом же году под таким же заголовком, но по другой рукописи, этот литературный памятник был вторично издан и подробно прокомментиро­ван в книге Н. К. Никольского “О литературных трудах митрополита Климента Смолятича, писателя XII века”.

Многогранной религиозно-политической, педагоги­ческой, просветительской и литературной деятельности митрополита Климента Смолятича посвятил несколько страниц в своей “Истории церкви” Е. Е. Голубинский.

Так в научный обиход вошло неизвестное ранее имя русского общественного и культурного деятеля XII века.

Занимая митрополичью кафедру в Киеве, Климент называл себя Смолятичем, подчеркивая этим свои нерастор­жимые связи со Смоленщиной.

Как можно установить из существующих немногочис­ленных источников, Климент долгое время жил на Смоленщине, был священником в Зарубе - большом, бога­том, процветающем селении на берегу Днепра. Владела селом родная сестра смоленского князя Ростислава Мстиславича - Рогнеда.

Послание Смолятича, если судить по заглавию докумен­та, дошло до нас не в первоначальном виде, а в цитировании и истолковании некоего ученого монаха - Афанасия, хотя адресовано было не ему, а смоленскому пресвитеру Фоме.

История возникновения Послания загадочна. Очевидно, за ним стояли события драматические по своему характеру и содержанию, о которых рассказывают другие литературные памятники того времени. Так уже указывалось на ориги­нальное произведение, выполненное в стиле русского торжественного красноречия, - “Похвалу князю Ростиславу Мстиславичу, князю Смоленскому”, особенно во второй его части. Лаврентьевская летопись повествует о том, как великий киевский князь Изяслав Мстиславич, родной брат смоленского Ростислава, “вывед из заруба” Климента. Ипатьевская летопись сообщает под 1147 годом, что “поставил Изяслав митрополитом Клима Смолятича, выведя из Заруба, где он был черноризцем-схимником, и был он книжник и философ такой, каких в Русской земле не бывало”.

Выдвигая Климента митрополитом из числа русских священнослужителей, киевский князь шел наперекор установившемуся порядку избрания, поскольку всегда на этот ответственный пост подбирались кандидатуры самим константинопольским патриархом. А Изяслав вдруг дерзко нарушил сложившуюся традицию. Воспользовавшись тем, что по смерти умершего митрополита из Византии долго не присылали нового кандидата, он выдвинул на освобо­дившееся место духовника своей родной сестры, так как хотел иметь подле себя преданного делу русской церкви человека. Когда в Константинополе попытались искусствен­но затянуть процесс утверждения митрополита на Руси, Изяслав собрал собор епископов и на нем узаконил свой выбор. Ученые монахи помогли ему найти обходные пути: вместо патриаршьего благословения последовало утвержде­ние митрополита посредством “главы святого Климента”. Церковно-канонический акт был подменен внешним обря­дом. Все это было сделано на законном основании. Хотя четыре епископа проголосовали против избрания Климента Смолятича, однако изменить воли киевского князя они не смогли.

Избранный собором епископов, новый митрополит был человеком сложившихся убеждений. Это был один из образованнейших людей, “книжник”, как называет его летопись, основательно знавший не только богословскую литературу, но и античную философию и искусство. Считают, что такое прекрасное образование он получил, живя еще в Смоленске, где функционировали училища по подготовке священнослужителей высокой квалификации.

В своем послании Климент называет имя Григория, которому он был обязан своими знаниями в области богословия, философии и античной литературы.

Заняв митрополичью кафедру в Киеве, Климент Смоля- тич стал проводить в жизнь свои идеи. Он считал, что общее богословское образование необходимо дополнить и углубить за счет введения в училищах светских гуманитарных дисцип­лин. Проблемы воспитания и образования были в центре внимания переписки митрополита с главой смоленского княжеского дома и близким к нему по своим взглядам пресвитером Фомою.

В одном из писем к Ростиславу Мстиславичу Климент Смолятич неосторожно высказался о пресвитере, может быть, даже обидел его, и он пожаловался князю смоленскому в письме, содержание которого последний передал митрополиту. И тот ответил Фоме своим особым посланием к нему, которое и сохранилось в цитатах и истолковании монаха Афанасия, видимо, близкого к Фоме человека.

Что же написал пресвитер Фома князю Ростиславу Мстиславичу и на что так отреагировал Климент Смолятич?

Смоленский пресвитер обвинил митрополита в отступ­лении от канонов христианской веры, упрекнул в чрезвычай­ном пристрастии к античной премудрости, в том, что из тщеславия он “творился философом”, “приводил” в качестве авторитета своего учителя Григория. Со своей стороны Фома советовал ему “оставить почитаемые писания”, горько “сожалел” его и сетовал на то, что он “вменил его в свидетели еретического дела”.

Вынужденный защищаться по главным пунктам обви­нения - относительно истинности веры и душевного спасения, - Климент в письме к пресвитеру Фоме отверг его доводы как голословные. Однако он не отверг того, что в письмах своих к смоленскому князю широко цитировал и Гомера, и Аристотеля, и Платона, что, конечно, свидетель­ствовало о прекрасном знании им подлинных текстов сочинений древнегреческих философов и поэтов.

Существует предположение, что подле великокняжеско­го двора Изяслава Мстиславича подобралась группа книжников, занимавшихся проблемами античности, возглавляемая Климентом Смолятичем.

Кроме писем и посланий, из литературного наследства Климента Смолятича привлекает внимание жанр вопросно- ответных произведений, получивших в науке название “библейской экзегетики”, стоящих на грани литературы и литературной критики. Появление и развитие этого оригинального жанра в славянской письменности относится к раннему периоду христианства и связано с утверждением и защитой православной веры, с истолкованием ее каноника.

К XII веку, когда жил Климент Смолятич, в русской литературе и литературе других славянских народов имелся уже целый ряд памятников этого типа: Изборник Симеона- Святослава 1073 года, вопросы и ответы Афанасия к князю Антиоху, вопросы и ответы Анастасия Синаита, четыре беседы святого Кесария, толкования блаженного Феодорика на пятикнижие, вопросы и ответы Григория Богословца и Василия и некоторые другие.

Будучи одним из просвещенных людей своего времени, Климент Смолятич с огромным интересом занимался библейской экзегетикой, толкованием тех или иных выражений из священных книг: для Ветхого Завета он использовал изъяснения блаженного Феодорита Киррского, переведенные к тому времени на славянские языки, а для Нового Завета - пользовался трудами епископа Ираклийско- го Никиты - и в подлиннике, и в переводах. Надо отметить, что переводчики с греческого языка, как и переписчики готовых переводов, не довольствовались уже существующей книжной продукцией и старались ее совершенствовать. Сокращая текст оригинала, они часто вводили новый вопросно-ответный материал, добиваясь наиболее выразительной формы произведений.

Такой представляется внешняя сторона литературной работы Климента Смолятича в жанре библейской экзегети­ки. Но в ней была и внутренняя сторона, особенно привлекательная. Его вопросно-ответные произведения содержали разгадку неясного путем замены одного пред­ставления о предмете другим, аналогичным ему представле­нием, - тем самым прояснившим его смысл и значение.

Из дошедших произведений вопросно-ответного жанра Клименту Смолятичу доподлинно принадлежит 30-й ответ, помещенный в “Вопрошаниях Кирика”. Особенностью его является краткость, четкость и обязательно иносказательный смысл толкования. Автор видит аналогию между духовным возрождением человека и возрождением природы: “цветы благоухания процветают, яко цветы добродетели пущающе”, “древо животное” истолковывается применительно к человеческой нравственности.

Не только законченные фразы, но каждое слово в этих произведениях получает образное выражение. С этой стороны жанр библейской экзегетики позволял Клименту Смолятичу широко внедрять образы и понятия античной философии и литературы.

Послания и толкования митрополита всея Руси Кли­мента Смолятича отличались живым изложением, быта! пронизаны единой связующей нитью, что свидетельствовало о большом таланте их автора. Как философ, просветитель и писатель XII века, он проявил особое пристрастие к про­образам, к “приточному” (образному, даже символическому) способу объяснения существа светских и церковных книг. Именно это сближало Климента Смолятича с другими древнерусскими писателями и проповедниками, такими как митрополит Иларион - создатель гениального “Слова о законе и благодати”, - Кирилл Туровский. У них, как и у

Климента Смолятича, было стремление “по тонку” (до точности) доискаться до смысла разбираемого текста, что в то время, когда господствовала система буквального истолкования книжных выражений, было явлением выдающимся.

Смоленщина в “Слове о полку Игореве”

Литературная Смоленщина, если судить по произведе­ниям Климента Смолятича, творчески осваивала принципы и основы художественной культуры Древней Руси, имела большие связи и широкие выходы к магистральным дорогам искусства. В этом одна из причин художественного отражения нашего края в героическом эпосе русского народа - “Слове о полку Игореве”.

Общерусская народная идея объединения разрозненных княжеств, выраженная в “Слове”, реализуется автором разными художественными средствами: своеобразным описанием Игорева похода (“полка Игорева”), ярким изображением кровавой сечи русичей с половцами, введением первозданных картин природы с ее чарующими, поистине языческими красками, наконец, гениальный создатель литературного памятника обращается от своего лица к русским князьям со страстным призывом объединить силы для борьбы с половцами.

В числе русских князей названы Роман и Мстислав, Рюрик и Давыд, и “все три Мстиславича” - “не худа гнезда шестокрыльцы”. Вотчины их не указаны, в силу чего трудно определить, кто они и какими землями владели. Первые издатели “Слова” А. И. Мусин-Пушкин, Н. Н. Бантыш- Каменский и А. Ф. Малиновский считали их смоленскими князьями.

Роман Ростиславич смело отражал нападения внешних и внутренних врагов. В 1173 году с большими силами смолян он ходил против Литвы и возвратился с большим полоном. Правда, он более известен был как просветитель, открывав­ший училища в Смоленске. “Храбрая мысль носит ваш ум на дело”, - пишет о нем автор “Слова”.

Под стать ему Мстислав Ростиславич, его младший брат, которого русская летопись называет Храбрым.

Если Романа и Мстислава, как героев “Слова о полку Игореве”, нельзя определенно отнести к Ростиславичам (академик Д. С. Лихачев считает Романа волынским, а не смоленским князем), то князья, выступающие в древнерус­ском памятнике под коллективным именем “вен три Мстиславичи”, являются отпрысками Мстислава Храброго, с малых лет проявившие себя в битвах против половцев, особенно Владимир Мстиславич, участник похода Романа Ростиславича против половцев.

“Шестокрыльцами не худого гнезда Ростиславова” являются Рюрик и Давыд, о которых сказано в “Слове”:

Ты, буй Рюрике, и Давыде!

Не ваю ли вой

злачеными шеломы но крови плаваша?

Не ваю ли храбрая дружина рыкают, акы тури,

ранены саблями калеными на ноле незнаеме?

Вступита, господина, в злата стременъ

за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы,

буего Святъславича!

Исключительно принципиален и активен был в борьбе с половцами Рюрик Ростиславич.

Если обратиться к Ипатьевской летописи, то имя его очень часто мелькает на ее страницах, например:

Рюрик из Смольныны шел против Ярослава к Турову...

Рюрика отец отпустил с полоцким князем Рогволодом воевать против Ростислава Минского.

Рюрик вместе с Святославом Всеволодовичем выступил против Изяслава...

В 1180 году Рюрик Ростиславич утвердился в Киеве на “золотом столе” и с тех пор занимал его 7 или 8 раз.

Осуждавший княжеские междоусобицы, автор “Слова” удостоил Рюрика высшей похвалы: он назвал его “буем”, положив в основу несомненные заслуги его в борьбе с половцами. И это подкрепляется фактическими данными, а именно: в этой же Ипатьевской летописи имя Рюрика упоминается на 40 страницах.

Величая Рюрика “буем”, автор “Слова” распространяет этот эпитет и на его брата Давыда, поскольку далее речь вдет о храброй дружине братьев Ростиславичей, об отваж­ных воинах, рыкающих, “аки тури”, раненые саблями калеными на поле незнаемом.

Большой смысл заключен в том, что братья Ростислави- чи поставлены рядом. Уже давно и убедительно доказано, что “Слово о полку Игореве” имеет прочную документаль­ную основу, отличается исключительной смысловой емкостью. Если автор поставил рядом с Рюриком его брата Давыда, то на это были у него все основания. Летопись сообщает на этот счет много фактов. Начиная с 1167 года братья всегда выступали рядом, предпринимали дерзкие и смелые походы против половцев. Если иметь в виду, что с 1160-х и по 1185-й годы русские князья в общей численности совершили 39 походов на половцев, в 12 участвовали Рюрик и Давыд. В большинстве случаев походы завершались победами. Но иногда приходилось переживать и горечь поражений.

Верный своему основному художественному принципу - “писать по былинам сего времени”, - автор выразил эти поистине трагические моменты в их боевой жизни одной гениально емкой фразой:

Не ваю ли вой

злачеными шеломы по крови плаваша?

Комментаторы древнерусского памятника считают, что этим развернутым метафорическим сравнением автор намек­нул на былые победы Рюрика и Давыда Ростиславичей. Академик Б. А. Рыбаков, напротив, полагает, что в этом случае подразумеваются иные факты и события и приводит пример, когда в мае 1176 года половцы напали на Русскую землю и разграбили 6 берендейских городов.

В “Слове о полку Игореве”, безусловно, имеются в виду какие-то реальные события. Если принять это в соображение, то, чтобы призвать Рюрика и Давыда “всупить в золотые стремена”, надо было указывать им не только на победы, которые, кстати, быстро забываются, а напомнить прежде всего о тяжких поражениях, которые помнятся обычно очень долго. К тому же представленная автором картина плавающих в крови золоченых шлемов создает впечатление чего-то ужасного, страшного, трагического. В связи с этим можно сослаться на летопись, в которой приведены несколько эпизодов с участием смоленских князей.

Зимой 1160 года Изяслав привел большие силы полов­цев, “иде на Смоленскую волость... и повоевавь, и тамо много зла створиша половцы, взяша душ боле тмы, а иные изсекоша”. Это кровавое побоище, когда половцы увели с собой более десяти тысяч русских людей, а остальных, подвернувшихся под руку, “иссекоша”, вполне могло ассоциироваться у автора “Слова” с плавающими в крови шеломами. Юные Рюрик и Давыд были не только очевидца­ми, но и участниками этой ужасной сечи. Пораженные страшным зрелищем массового избиения русских людей, они должны были непременно отомстить поганым врагам. Вот почему автор обратился именно к Рюрику и Давыду, как к реальной силе, способной остановить двинувшуюся половецкую лавину.

Вместе с тем от его цепкого взора не укрылись и тяже­лые последствия междоусобиц, которые в конечном счете привели к разобщенности основных русских сил.

В “Слове о полку Игореве” имеется один примечатель­ный эпизод, который наглядно раскрывает несогласован­ность действий двух братьев в самую решительную минуту:

Сего бо ныне сташа стязи Рюриковы, а друзии - Давыдовы, но розно ся им хоботы пашутъ.

В чем тут дело?

Ипатьевская летопись рассказывает, что после пораже­ния и пленения Игоря и его союзников половцы во главе с ханом Кончаком двинулись на Киев. Святослав Киевский с Рюриком Ростиславичем поспешили навстречу. На помощь прибыл Давыд Ростиславич со смолянами. Сразу обнару­жить им половцев не удалось, на поиски противника ушло много времени. Дойдя до Треполя, смоляне собрали вече, говоря: “Мы пошли до Киева, да же бы была рать, бились быхом, намъ ли иное рати искати, то не можемъ уже ся есмы изнемогле”. Святослав с Рюриком перешли Днепр и продол­жили поиски половцев, а Давыд возвратился в Смоленск.

Уместно в связи с этим поставить вопрос: почему Давыд Ростиславич уклонился от битвы? О его союзе с половецким ханом Кончаком не может быть и речи. Тогда какая причина заставила его возвратиться домой, не приняв битвы?

Для ответа на эти вопросы обратимся снова к летописи и взглянем на события, предшествовавшие тем, которые отражены в “Слове о полку Игореве”.

После смерти князя Андрея Боголзобского (1170-е годы) обострилась борьба между черниговскими и смоленскими князьями за овладение киевским престолом.

Ипатьевская летопись под 1177 годом сообщает, что Рюрик и Давыд потерпели поражение от половцев и бежали, спасая свои жизни, в Ростовец. Услышав о поражении Ростиславичей, Ольговичи, к которым принадлежал и Игорь, “обрадовавшаяся, акы не ведуще Божия казни”.

Наибольшей остроты междоусобная борьба за киевский престол достигает к 1180-му году, за пять лет до событий “Слова”.

Святослав Всеволодович, произносящий в произведении “золотое слово со слезами смешанное”, начинает открытую борьбу против Ростиславичей, ища, по словам В. Н. Тати­щева, “изгнать Рюрика из Белаграда, а Давыда из Вышгорода и всю Русскую землю самому одному, как при прежних великих князьях было, обладать”. Первой своей жертвой Святослав выбрал Давыда. Узнав; что он часто ездит за Днепр на рыбную ловлю, он тайно подкрался к тому месту, где Давыд без всякого опасения “забавлялся ловлей”, и внезапно напал на него. Еле успел Давыд вскочить в ладью с княгиней и отплыть от берега на недосягаемое расстояние и тем спасся от неминуемой смерти.

Это только один из многих эпизодов междоусобной борьбы, которая продолжалась и во все последующие годы. На стороне Святослава против Рюрика и Давыда Ростисла­вичей выступал и Игорь, главный герой “Слова о полку Игореве”. В 1181 году, за четыре года до событий, он вместе с половцами пошел против витебского князя. Княживший в Смоленске Давыд Ростиславич выступил в защиту соседа. Подкрепление прислал Рюрик. Поход Игоря закончился печально для него. Игорь вместе с ханом Кончаком ушли к Городцу и в Чернигов. В этой битве было пленено множество половецких ханов и русских воевод “яко их от 9000 не спаслося ни трети, - пишет В. Н. Татищев. - Русских же пленников, бывших в руках их, более 2000 освободили”.

Так развивались события накануне Игорева похода 1185 года. Только менее чем за два года до него произошло примирение Ольговичей с Росгиславичами: Святослав породнился с Рюриком, женив своего сына на его дочери. Но именно с этого времени боевые стяги Рюрика и Давыда уже не развевались по ветру рядом: “розно ся имь хоботы пашуть”, - как образно выразился автор “Слова о полку Игореве”.

На призыв киевского князя Святослава выступить против волжских болгар весной 1184 года Давыд сам не пошел, а послал своего сына Мстислава со смоленским полком. В двух последующих походах против половцев смоленский князь тоже не участвовал. По всему видно, что он затаил обиду на Святослава, который хотел коварно его убить во время рыбной ловли. Видимо, эта неприязнь и обида в какой-то мере распространилась и на Рюрика, ставшего теперь родственником его злейшего врага. Вот почему Давыд прибыл со своими смолянами на защиту Киева летом 1185 года без особого энтузиазма. Он под­чинился великому киевскому князю, но когда после недельных поисков половцев обнаружить так и не удалось, он использовал этот случай и возвратился в Смоленск.

Умный, хорошо ориентирующийся в политической обстановке, автор “Слова о полку Игореве” в своем обращении призвал Рюрика и Давыда к активным действиям, напомнив им, что они связаны между собой не только узами родства, но и многолетней совместной борьбой против половцев, что их боевой союз скреплен кровью, пролитой за общерусское дело, что поэтому в сложившейся ситуации надо стать выше личных обид, ибо немыслимо, чтобы в ответственнейший для страны момент боевые стяги родных братьев, зарекомендовавших себя в борьбе против внешних врагов, трепетали на ветру порознь.

Возвращаясь к основному вопросу - о Смоленщине в “Слове о полку Игореве”, - можно прийти к важным выводам, а именно: локальная тема, связанная с публицистическими отступ­лениями-призывами автора, поставленная как самостоятель­ная проблема, приоткрывает некоторые факты огромного значения, позволяет говорить об исключительной сложности политической борьбы, в которой участвовали не только потомки Олега Гориславича и Всеволода Полоцкого, но и Ростислава Мстиславича.

“Роман и Мстислав, Рюрик и Давыд были выходцами из Смоленской земли, здесь протекали их детство и юность, мужали и закалялись характеры, каждый из них потом правил в разных местах - в Киеве и Новгороде, Белаграде и Вышграде, смотря по обстоятельствам, однако Смоленское княжество всегда принадлежало кому-то из них.

Нет ничего удивительного в том, что из 28 современных автору “Слова” русских князей двое с оговоркой и пятеро без всяких оговорок оказались выходцами из Смоленской земли. В то время Смоленское княжество занимало одно из ведущих мест в раздробленной на отдельные вотчины Киевской Руси; это было экономически сильное княжество, которое, благодаря удобному географическому положению, почти не подвергалось нашествию степных кочевников; через него шел важнейший торговый путь “из варяг в греки”; границы его на юге подходили почти к Киеву.

Именно поэтому, отдав должное Всеволоду Юрьевичу, как могущественному властителю северной Руси, который из-за отдаленности Владимиро-Суздальского княжества не мог оказать немедленной военной помощи Киевскому князю, автор “Слова” обратился к Ростиславичам, как к реальной силе в борьбе против половецкого нашествия.

Обнаружив острые противоречия между отдельными враждующими княжескими кланами, создатель “Слова” сделал попытку примирить их в свете общерусской задачи коллективной защиты родной земли.

Авторская мысль о единстве Русской земли, воплощен­ная в людские судьбы, определила в своей совокупности высокие художественные достоинства древнерусского литературного памятника, в котором публицистические отступления, занимающие треть его пространства, стали важной частью поэтики.

Развитие смоленской литературной традиции. Авраамий Смоленский

Смоленская литература, как и вся древнерусская словес­ность киевского периода, и в первой трети XIII века продолжала совершенствовать свою жанровую систему: киевская традиция четко отпечатлелась во всех ее ведущих направлениях - летописании, дидактическом и эпидикти- ческом красноречии, агиографии.

Рассматривая жития русских святых как исторический источник, В. О. Ключевский отметил высокую книжную культуру “Жития преподобного Авраамия Смоленского” - произведения, по его словам, цельного, содержательного и оригинального. Смоленская литературная традиция выдвинула житие местного святого, ни в чем не уступив позднейшим произведениям этого жанра, появившимся в XV и XVI веках.

Из традиционных форм агиографической литературы, отразившихся в “Житии Авраамия Смоленского”, отметим прежде всего Приступ, наполовину взятый из “Жития Бориса и Глеба”, имеются литературные переклички с “Житием Феодосия Печерского”, традиционен “Плач Ефрема”, автора “Жития Авраамия Смоленского”, по случаю кончины героя произведения и т. д.

В то же время смоленское житие отличается важными художественными открытиями, выделяющими его среди других памятников русского агиографического искусства. В этом смысле его автор, Ефрем, создал произведение, которое существенно отличается от так называемых “княжеских житий”, берущих свое начало в “Чтении о Борисе и Глебе”, в “Житии Владимира Святого”, “Житии княгини Ольги”.

Как писатель и ученик Авраамия, Ефрем творчески использовал литературные традиции смоленской художе­ственной школы, значительно приумножив их. Его произ­ведение отличается большой новацией.

Главный герой “Жития Авраамия Смоленского” и не князь, и не воитель, а выдающийся духовный деятель из “рядовых” русских монахов. Именно это обстоятельство и определило оригинальность и новаторскую сущность литературного памятника. Житие по-новому мотивирует страстотерпческую судьбу героя, которому в произведении противостоят такие же, как и сам он, священнослужители. Именно они подстрекают взбешенную толпу на расправу с ним.

В житии используются карнавальные сцены, что прида­ет ему оттенок художественного сатирического изображения. Идеальный герой противопоставляется сатанинской массе - многоликой, злобной, беспощадной. В период создания этого произведения сатира еще не получила своего развития, это произошло значительно позднее. Однако в “Житии преподобного Авраамия Смоленского” она как бы пред­восхитила свое появление в древнерусской литературе.

Защищая своего главного героя всеми имеющимися в его распоряжении художественными средствами, автор создал ряд поистине трагических ситуаций. Авраамию противопо­ставлена враждебная среда с низменными страстями. Это толпа горожан, подстрекаемая священниками и черне­цами, низвергающая проклятия в адрес святого человека: “от великой злобы заскрежетали на него зубами”. Автор пишет, что “если бы им дали волю, они бы проглотили его живого”. “И возвысили голоса свои, словно волки рыкаю­щие, иные же восклицали: «Да изгнан будет из города и заточен льстец и лицемер этот!». Другие же вопили: «Да сож­жен будет еретик!». Другие кричали: «Да убит будет волхв!»”.

Льстец, еретик, волхв - в те времена это были очень веские обвинения. Видимо, в своих проповедях и наставлени­ях Авраамий не ограничивался только толкованием священ­ных текстов, а заглядывал и в другие письменные источники. Из Греции, Болгарии, Сербии хлынула на Русь масса апокрифических, отреченных сочинений, в которых, кроме вопросов богословских, трактовались также проблемы космологии, психологии, зоологии. Русские книжники, не находя в трудах христианских ученых ответов на интере­сующие вопросы, обращались нередко к сочинениям запре­щенным, находя в них великую премудрость, “глубину морскую”. Эти сочинения назывались “глубинными” или “голубиными” книгами.

Из жития можно заключить, что Авраамий доставал и читал книги такого рода наравне с житиями, поучениями и другими произведениями “святоотческой” литературы. И не только сам читал, но и считал необходимым знакомить с их содержанием других, - тех, кто приходил к нему, когда он пребывал в Селищенском монастыре, и когда он затем перешел в монастырь Честного Креста, расположенный в Смоленске. И в первом, и во втором случае он приходил в непримиримые противоречия со своей же монашеской братией. Он один выступал против всех, принимая на себя всю ответственность за свободу своих активных действий. Собственно такой конфликт лежит в основе греческой трагедии. Если учесть, что традиции античного искусства нашли свое прочное обоснование в трудах ученого митрополита Климента Смолятича, оставившего после себя школу в Смоленске, то использование этих традиций его младшими современниками, Авраамием и его учеником Ефремом, не должно вызывать недоумений.

Кроме античной традиции, автор жития об Авраамии Смоленском часто использовал традиции ораторского искусства, пробивавшего себе дорогу из Древней Греции через Византию - в русскую литературу. Пять раз в житии упоминается имя Иоанна Златоуста, прославленного мастера христианского красноречия, а также Василия Великого, - которые учились искусству слова у знаменитого Либания - прославленного софиста Древней Греции.

Ефрем считал, что его учитель Авраамий проповедовал в духе Златоуста и Василия Великого, речи которых по содержанию и форме напоминали речи софистов. Смолен­ский проповедник в своих выступлениях перед паствой поднимал серьезные вопросы мироздания, социальные и политические, этические и философские - семьи, воспитания, труда как основы общественного благосостояния.

Кроме обличения недостатков в жизни горожан и слу­жителей культа, он касался и других проблем, выдвигая целую программу будущего идеального общественного устройства. Неистовый проповедник слова Божьего рисовал перед своими многочисленными слушателями картины счастливой жизни и полного благополучия, основанных на братстве всех людей перед Богом. Может быть, поэтому в житии фигурируют имена патриарха Иерусалима Ильи, апостолов Петра и Павла. Из русских нестяжателей дважды упомянут Феодосий Печерский, которому во многом следовал Авраамий, придерживаясь в своей жизни так называемого Студитского устава.

Известный Византийский церковный деятель и писатель VIII-IX веков, Феодор Студит, отличался строгостью и суровостью по отношению к монашеской пастве. От каждого члена общины он требовал полного и безоговорочного отречения от собственности и соблюдения строжайшей дисциплины. Каждый монах обязан был безоговорочно подчиняться своему игумену и трудиться каждодневно.

Устав Студита полностью исключал праздность и безделье. Только труд в поле, в монашеской пекарне, во дворе считался нормальным состоянием монашеской жизни. Может быть, это обязательное условие бескорыстно трудиться на общее благо будоражило монашескую общину в Селище и Честном Кресте, настраивало ее против Авраамия как последователя Феодора Студита.

В строгом соответствии с особенностями житийного жанра автор сосредоточивает внимание читателей на фигуре главного героя произведения - человеке исключительно талантливом, одаренном, высокообразованном. Эта его необыкновенность, неординарность, свидетельствует он, проявилась еще в детские годы: “дух Божий измлада в нем вселился, детскими играми он мало интересовался, но зато часто приходил слушать божественное и церковное пение и был наделен быстрым разумом”.

Детство и юность Авраамия падает как раз на то время, когда в Смоленске было образцово поставлено школьное образование. Начало ему положил смоленский князь Ростислав Мстиславич. Затем его дело продолжил и преумножил его старший сын Роман и его преемники на княжеском престоле.

Поиск по сайту: