Вступление. Поскольку бесценный дар, который я приношу свету, может удовольствовать не все вкусы серьезностью своей материи

Поскольку бесценный дар, который я приношу свету, может удовольствовать не все вкусы серьезностью своей материи, основательностью суждений и глубокой ученостью, содержащейся на последующих страницах, необходимо как-либо оправдать выход этого труда в столь пустой век, который не занимает ничто, кроме современной политики, сатиры на известные лица и праздных сочинений. Итак, истинной причиной, побудившей меня одолеть все эти препятствия, было единственно следующее: предчувствие, что сей труд должен быть сохранен для потомков; и хотя сегодня его могут осуждать, я не сомневаюсь, что к нему отнесутся с надлежащим почтением через сотни веков, когда мудрость и ученость обретут подобающее им влияние на человечество, и когда люди станут читать только ради назидания и совершенствования своего разума. Поскольку я собираюсь отпечатать около сотни тысяч экземпляров, то некоторые из них, надеюсь, переживут смятение, в коем пребывают духовные труды, и тогда сия драгоценность озарит мир своим истинным сиянием. Я весьма спешил отдать этот труд в набор, поскольку предвижу, что вскоре искусство книгопечатания будет вовсе утрачено, как и другие полезные открытия, хорошо знакомые древним. Таковы были искусство растворять камни в горячем уксусе, искусство обучения слонов танцевать на льняном канате, изготовления ковкого стекла, сочинения эпических поэм, которые каждый прочтет спустя месяц после их выхода в свет, и наиважнейшее изобретение новых религий, тайна, последним хранителем которой был неграмотный Магомет.

Невзирая на такое радение к хорошей словесности и на мою ревность ко всемирному гражданству (поскольку я провозглашаю, что задумал этот дар для всех наций), на моем пути существуют мелкие затруднения, которые не позволяют мне оказать свету это великое благодеяние в полной мере и сразу. Я вынужден выпускать его малыми долями, и поэтому призываю молитвы всех добрых и мудрых людей, которые могли бы продлить мою жизнь, пока я не опубликую весь этот труд полностью, потому что не найдется ни одного другого человека, способного выполнить сие лучше меня, по причинам, кои мне не позволит уточнить скромность. Пока же, поскольку в обязанности издателя входит довести до света все, что относится к нему самому и его автору, я считаю справедливым упомянуть о тех причинах, которые понуждают меня публиковать этот труд по частям. Обычно подобные действия оправдываются тем, что для удобства покупателей книга должна стать дороже, ибо предполагается, что средний человек скорее расстанется с двадцатью шиллингами, выплачивая по шесть пенсов раз в две недели, чем отдаст десять шиллингов сразу. При всей заботе об интересах общественности признаюсь, что причины моего поступка всего лишь личные. Поскольку обстоятельства мои весьма скромны, настолько, что едва позволяют достойно содержать джентльмена моих дарований и образования, я не могу позволить себе напечатать сразу сотню тысяч экземпляров тех двух томов ин-фолио, которые будут представлять собой весь объем «Иероглифических сказок», доведенных до совершенства. Затем, страдая сильной астмой и нуждаясь в свободном доступе воздуха, я обитаю на верхнем этаже дома в переулке неподалеку от Сент-Мэри Экс; и поскольку в этом здании располагается весьма доброе общество, только значительная любезность позволила мне одному занять отдельную комнату; в сей комнате не имеется никакого места, чтобы разместить весь тираж, потому что я намереваюсь продавать экземпляры самостоятельно и, по обыкновению прочих великих людей, собственноручно надписывать каждый титульный лист.

При всем желании ознакомить свет и со многими другими обстоятельствами, которые меня касаются, некоторые личные соображения не позволяют мне здесь больше потворствовать любопытству, однако я позабочусь составить столь подробный отчет о самом себе для одной публичной библиотеки, что будущие комментаторы и издатели настоящего труда не останутся без необходимых им путеводных огней. А пока же прошу читателя принять в качестве временного возмещения рассказ об авторе, труд которого я издаю.

«Иероглифические сказки» были, несомненно, написаны незадолго до сотворения мира и с тех пор сохранялись в устных преданиях гор Крампкраггири, необитаемого острова, доселе не открытого. Эти скупые факты могут с большой подлинностью удостоверить несколько священников, которые помнят, как слышали их от стариков задолго до того, как они, эти упомянутые священники, родились. Мы не станем докучать читателю этими удостоверениями, поскольку уверены, что всякий поверит им так же, как если бы сам с ними ознакомился. Намного труднее установить подлинного автора. Мы можем с большой вероятностью приписать их Кеманрлегорпику, сыну Квата, хотя и не уверены, что такая личность когда-либо существовала, и потому остается неясным, написал ли он что-нибудь, кроме поваренной книги, да и ту героическим стихом. Другие приписывают их мамке Квата, а некоторые – Гермесу Трисмегисту, хотя труд последнего, посвященный клавесину, содержит место, прямо противоречащее рассказу о первом вулкане из 1147й Иероглифической сказки. Поскольку труд Трисмегиста утрачен, невозможно судить, является ли упомянутое противоречие настолько определенным, как утверждают многие ученые люди, которые могут догадываться о мнении Гермеса по другим местам из его сочинений и которые на деле не уверены, говорил ли он о вулканах или о ватрушках, потому что рисовал он так скверно, что его иероглифы зачастую можно принять за предметы, прямо противоположные в природе; а поскольку нет такого предмета, которого он не трактовал, то нельзя узнать точно, что в каком-либо из его трудов обсуждалось.

Вот самое большее, что мы с долей уверенности можем заключить об авторе. Однако были ли эти сказки написаны им самим шесть тысяч лет тому назад, как мы предполагаем, или их написали за него в минувшее десятилетие, они бесспорно представляют собою древнейший на свете труд; и хотя в них не много воображения и даже еще меньше изобретательности, в них, тем не менее, такое множество мест, в точности напоминающих Гомера, что любой из живущих мог бы заключить, что они подражают этому великому поэту, если бы не было уверенности, что это Гомер заимствовал из них, чему я приведу два доказательства: прежде всего, поместив параллельные отрывки Гомера внизу страницы, и затем, переложив Гомера прозой, что сделает его настолько непохожим на самого себя, что никому не придет в голову, что он мог быть исходным автором; и тогда, когда он станет совершенно безжизненным и пресным, нельзя будет не предпочесть эти сказки Илиаде; в особенности потому, что я намереваюсь придать им такой стиль, который не будет ни стихами, ни прозой; слог, в последнее время часто используемый в трагедиях и в тех героических поэмах, которые за отсутствием правдоподобия редко представляют собой героические поэмы, поскольку древле-современный эпос является, по сути дела, всего лишь трагедией, не имеющей, или почти не имеющей, места действия, а также никаких потрясений, кроме призрака или бури, и никаких событий, кроме гибели главных лиц.

Я не буду дольше удерживать читателя от прочтения этого бесценного труда; однако же, я должен просить публику поспешествовать, чтобы весь тираж разошелся, как только я сумею его отпечатать; поэтому я обязан ей сообщить, что замышляю еще более ценный труд; а именно, новую историю римлян, где я намереваюсь осмеять, разоблачить и выставить в истинном свете все добродетели и патриотизм древних и покажу по подлинным бумагам, которые собираюсь написать и впоследствии захоронить в развалинах Карфагена, дабы затем извлечь, что письма Ганнона к пуническому посланнику в Риме доказывают, что Сципион был на жаловании у Ганнибала и что медлительность Фабия объясняется тем, что и его тоже содержал сей полководец. Я сознаю, что это открытие пронзит мое сердце; однако поскольку мораль лучше всего преподавать, показывая, как мало она значила для самых лучших людей, я принесу самые добродетельные имена в жертву воспитанию безнравственности сегодняшнего поколения; и не сомневаюсь, что как только они выучатся презирать любимых героев древности, они сразу же станут добрыми подданными самого благочестивого короля из живших когда-либо со времен Давида, который, изгнав законно правившую семью, слагал потом псалмы памяти Ионафана, своей предвзятостью освободившего ему престол.

Поиск по сайту: