Часа 03 минуты)

– Добрый вечер, пастор, – сказал Штирлиц, быстро затворяя за собой дверь. – Простите, что я так поздно. Вы уже спали?

– Добрый вечер. Я уже спал, но пусть это не тревожит вас, входите, пожалуйста, сейчас я зажгу свечи. Присаживайтесь.

– Спасибо. Куда позволите?

– Куда угодно. Здесь теплее, у кафеля. Может быть, сюда?

– Я сразу простужаюсь, если выхожу из тепла в холод. Всегда лучше одна, постоянная температура. Пастор, кто у вас жил месяц тому назад?

– У меня жил человек.

– Кто он?

– Я не знаю.

– Вы не интересовались, кто он?

– Нет. Он просил убежища, ему было плохо, и я не мог ему отказать.

– Это хорошо, что вы мне так убежденно лжете. Он говорил вам, что он марксист. Вы спорили с ним как с коммунистом. Он не коммунист, пастор. Он им никогда не был. Он мой агент, он провокатор гестапо.

– Ах вот оно что… Я говорил с ним как с человеком. Неважно, кто он – коммунист или ваш агент. Он просил спасения. Я не мог отказать ему.

– Вы не могли ему отказать, – повторил Штирлиц, – и вам неважно, кто он – коммунист или агент гестапо… А если из-за того, что вам важен «просто человек», абстрактный человек, конкретные люди попадут на виселицу – это для вас важно?

– Да, это важно для меня…

– А если – еще более конкретно – на виселицу первыми попадут ваша сестра и ее дети – это для вас важно?

– Это же злодейство!

– Говорить, что вам неважно, кто перед вами – коммунист или агент гестапо, – еще большее злодейство, – ответил Штирлиц, садясь. – Причем ваше злодейство догматично, а поэтому особенно страшно. Сядьте. И слушайте меня. Ваш разговор с моим агентом записан на пленку. Нет, это не я делал, это все делал он. Я не знаю, что с ним: он прислал мне странное письмо. И потом, без пленки, которую я уничтожил, ему не поверят. С ним вообще не станут говорить, ибо он мой агент. Что касается вашей сестры, то она должна быть арестована, как только вы пересечете границу Швейцарии.

– Но я не собираюсь пересекать границу Швейцарии.

– Вы пересечете ее, а я позабочусь о том, чтобы ваша сестра была в безопасности.

– Вы словно оборотень… Как я могу верить вам, если у вас столько лиц?

– Вам ничего другого не остается, пастор. И вы поедете в Швейцарию хотя бы для того, чтобы спасти жизнь своих близких. Или нет?

– Да. Я поеду. Чтобы спасти им жизнь.

– Отчего вы не спрашиваете, что вам придется делать в Швейцарии? Вы откажетесь ехать туда, если я поручу вам взорвать кирху, не так ли?

– Вы умный человек. Вы, вероятно, точно рассчитали, что в моих силах и что выше моих сил…

– Правильно. Вам жаль Германию?

– Мне жаль немцев.

– Хорошо. Кажется ли вам, что мир – не медля ни минуты – это выход для немцев?

– Это выход для Германии…

– Софистика, пастор, софистика. Это выход для немцев, для Германии, для человечества. Нам погибать не страшно – мы отжили свое, и потом, мы одинокие стареющие мужчины. А дети?

– Я слушаю вас.

– Кого вы сможете найти в Швейцарии из ваших коллег по движению пацифистов?

– Диктатуре понадобились пацифисты?

– Нет, диктатуре не нужны пацифисты. Они нужны тем, кто трезво оценивает момент, понимая, что каждый новый день войны – это новые жертвы, причем бессмысленные.

– Гитлер пойдет на переговоры?

– Гитлер на переговоры не пойдет. На переговоры пойдут иные лица. Но это преждевременный разговор. Сначала мне нужно иметь гарантии, что вы свяжетесь там с людьми, которые обладают достаточным весом. Нужны люди, которые смогут помочь вам вступить в переговоры с представителями западных держав. Кто может помочь вам в этом?

Пастор пожал плечами:

– Фигура президента швейцарской республики вас устроит?

– Нет. Это официальные каналы. Это несерьезно. Я имею в виду деятелей церкви, которые имеют вес в мире.

– Все деятели церкви имеют вес в этом мире, – сказал пастор, но, увидев, как снова дрогнуло лицо Штирлица, быстро добавил: – У меня там много друзей. Было бы наивностью с моей стороны обещать что-либо, но я думаю, мне удастся обсудить этот вопрос с серьезными людьми. Брюнинг, например… Его уважают… Однако меня будут спрашивать, кого я представляю.

– Немцев, – коротко ответил Штирлиц. – Если вас спросят, кто конкретно намерен вести переговоры, вы спросите: «А кто конкретно поведет их со стороны Запада?» Но это через связь, которую я вам дам…

– Через что? – не понял пастор.

Штирлиц улыбнулся и пояснил:

– Все детали мы еще оговорим. Пока нам важна принципиальная договоренность.

– А где гарантия, что сестра и ее дети не попадут на виселицу?

– Я освободил вас из тюрьмы?

– Да.

– Как вы думаете, это было легко?

– Думаю, что нет.

– Как вы думаете, имея в руках запись вашего разговора с провокатором, мог бы я послать вас в печь?

– Бесспорно.

– Вот я вам и ответил. Ваша сестра будет в безопасности. До тех пор, естественно, пока вы будете делать то, что вам предписывает долг человека, скорбящего о немцах.

– Вы угрожаете мне?

– Я предупреждаю вас. Если вы поведете себя иначе, я ничего не смогу сделать для того, чтобы спасти вас и вашу сестру.

– Когда все это должно произойти?

– Скоро. И последнее: кто бы ни спросил вас о нашем разговоре…

– Я стану молчать.

– Даже если вас будут спрашивать об этом под пыткой?

– Я буду молчать.

– Хочу вам верить…

– Кто из нас двоих сейчас больше рискует?

– Как вам кажется?

– Мне кажется, что больше рискуете вы.

– Правильно.

– Вы искренни в желании найти мир для немцев?

– Да.

– Вы недавно пришли к этой мысли – дать мир людям?

– Да как вам сказать, – ответил Штирлиц, – трудно ответить до конца честно, пастор. И чем честнее я отвечу, тем большим лжецом, право слово, могу вам показаться.

– В чем будет состоять моя миссия более конкретно? Я ведь не умею воровать документы и стрелять из-за угла…

– Во-первых, – усмехнулся Штирлиц, – этому недолго научиться. А во-вторых, я не требую от вас умения стрелять из-за угла. Вы скажете своим друзьям, что Гиммлер через такого-то или такого-то своего представителя – имя я вам назову позже – провоцирует Запад. Вы объясните, что этот или тот человек Гиммлера не может хотеть мира, вы докажете своим друзьям, что этот человек – провокатор, лишенный веса и уважения, даже в СС. Вы скажете, что вести переговоры с таким человеком не только глупо, но и смешно. Вы еще раз повторите им, что это безумие – идти на переговоры с СС, с Гиммлером, что переговоры надо вести с иными людьми, и назовете им серьезные имена сильных и умных людей. Но это – после.

Перед тем как уйти, он спросил:

– Кроме вашей прислуги, в доме никого нет?

– Прислуги тоже нет дома, она уехала к родным.

– Можно осмотреть дом?

– Пожалуйста…

Штирлиц поднялся на второй этаж и посмотрел из-за занавески на улицу: центральная аллея маленького городка просматривалась отсюда вся. На аллее никого не было.

Через полчаса Штирлиц приехал в бар «Мехико» – там он назначил встречу своему агенту, работавшему по вопросам сохранения тайны «оружия возмездия». Штирлиц хотел порадовать шефа гестапо – пусть завтра послушает разговор. Это будет хороший разговор умного нацистского разведчика с умным нацистским ученым: после ареста гестаповцами специалиста по атомной физике Рунге Штирлиц не забывал время от времени подстраховывать себя – и не как-нибудь, а обстоятельно и всесторонне.

Поиск по сайту: