ЧЕЛОВЕК В ЧЕЛОВЕКЕ

Я против “я”

Совесть, как писали подростки, - это “лучшее Я”, “обязательно правильное”. Назовем это второе Я “ духовным Я ”, не пытаясь определить его. Это голос вечности в душе человека, его творческое начало и перспектива становления.
Духовное Я неизмеримо превосходит наличные возможности человека. Даже будучи неосознанным, духовное Я действует в человеке, и совесть является одним из его проявлений. Совесть - это нравственная интуиция. Ее можно развивать, как всякую другую способность, и таким образом приближаться к реализации в себе потенциального духовного Я.
Другим проявлением духовного Я является творческая интуиция художника, поэта, философа, ученого. Она сродни совести. Так, например, говоря о чуткости отношения к слову, П.А. Флоренский называл это “совестью ушей”. Духовное Я неповторимо, индивидуально. Оно проявляется в творчестве человека, осуществляющего свое творческое призвание. Мы узнаем великих творцов в их творениях. Они вечны, бессмертны, как бессмертно духовное Я, вдохновившее человека на их создание.
Проявлением духовного Я является способность к самопожертвованию. С точки зрения “здравого смысла” необъяснимо, как может человек преодолеть самый мощный инстинкт - самосохранения? История знает неисчислимое множество подвижников, мучеников, героев. Их гибель вселяет в нас вместе с состраданием радость победы духа над плотью. Это чувство духовное, оно подтверждает существование духовного Я, победа которого является призванием человека.
Пытаясь определить, что такое - духовное Я, исследователь уподобляется Пилату с его вопросом: “Что есть истина?” Христос не ответил на этот вопрос: Он - живая Истина - стоял перед Пилатом. В вопросе: “ Что есть истина?” звучит отношение к истине как к объекту рассудочного познания. Поведение Пилата выражает скептическое отношение к существованию истины. Вопрос об истине в таком тоне ложен и не ведет к ответу, потому что Пилат не ищет и не желает живой Истины, хотя он не прочь поиграть словами об истине. Первый акт познания невидимого - вера в его существование. Это относится и к духовному Я человека.
“Сокровенный сердца человек” невидимо живет в каждом. Об этом рассказал в своей сказке о злой Сове с добрым сердцем четырехлетний мальчик Данилка: “Росло дерево с волшебным дуплом. Там было чудо в дупле - муравьи. Влетела Сова в то дупло и одних муравьев съела, а других распугала. И стала Сова жить в том дупле. И вдруг она услышала: стучит кто-то. Выглянула из дупла - никого нет. Все равно кто-то стучит. Заглянула за березку - никого нет. А это стучало ее сердце. Потому что Сова была злая, а сердце у нее было доброе. Оно стучало и говорило: “Отпусти муравьев, отпусти муравьев!” [1]. Об этом пишут и рассказывают подростки. Многовековой опыт человечества на разных языках, в многообразных символах религий, в философских системах, бессмертных произведениях искусства утверждает духовность человека. Но каждому дана свобода признать ее в себе или отвергнуть.
...“Я был единственным сыном у матери, посвятившей мне жизнь. В детстве я обожал свою маму и восхищался ею: она казалась мне самой умной, самой доброй и самой красивой. Но главным моим воспитателем и учителем был дедушка. Виделись мы с ним не часто: он работал хирургом и много времени отдавал работе. Дома у него собирались знакомые и друзья, читали стихи, слушали музыку; многие приходили за помощью, за советом. Дедушка был не просто умным, он был мудрым человеком.
Мне хотелось стать таким, как дедушка, и часто я просил его рассказать о себе. Особенно мне нравились его рассказы о войне. “На войне я родился заново, - говорил мне дедушка. - Я рос изнеженным, избалованным ребенком. Родные, знакомые видели во мне будущего знаменитого музыканта, и это породило в моей душе чувство своей особенности, исключительности. А на войне я оказался простым солдатом...”
Из рассказов дедушки я понял, что значат слова “огонь войны”. “Перед лицом смерти я научился по-настоящему любить жизнь. Боялся ли я смерти? Конечно, умирать мне не хотелось. Но в бою перестаешь думать о себе. Как бы тебе объяснить это? Когда горит костер, никакая мошкара к нему не приблизится. Но стоит ему погаснуть, как полчища комаров обрушиваются на тебя и ничем от них не отбиться. Так и в человеке: когда в сердце его огонь - все мелкое, личное отступает”.
- Дедушка, значит, только на войне и можно стать человеком? - допытывался я.
- Нет, дорогой. И в мирное время нужно жить так, чтобы в сердце горел огонь.
- Как у Данко? - вспомнил я последний урок литературы. Для меня это были пока высокие слова, хотя и запавшие в душу, но еще не ставшие тем глубоким убеждением, которое рождается лишь опытом жизни.
Вскоре я понял: чтобы стать настоящим человеком, надо победить свое Я; эта война может начаться в самых мирных обстоятельствах.
Трудности подросткового возраста не миновали и меня. Особенно тяжко пришлось матери, привыкшей к нежности и послушанию своего ребенка: я чувствовал себя уже взрослым, самостоятельным, все понимающим, и меня тяготила ревнивая опека матери и постоянные вопросы: “Куда пошел?”, “Когда вернешься?”, “С кем говорил?” У меня появились свои личные дела и отношения... Особенно - с Таней... Мы поссорились - это мое личное дело...
Когда мне было трудно и тяжко на душе, я уезжал к дедушке на дачу. Так было и на этот раз. Вернее сказать, так тяжко еще никогда не было... Я был совершенно разбит, подавлен, обессилен не только душевно, но и физически... Я уехал из дома “навсегда”, хлопнув дверью.
Дедушка пристально посмотрел на меня - и не стал ни о чем спрашивать. Был солнечный зимний день. Пообедав по-холостяцки, мы взяли лыжи и пошли в лес. Мой дедушка был не только хирургом, он был для меня врачевателем души. Мы перебрасывались шутками, состязались в забавных колкостях, дедушка рассказывал мне уморительные истории. Отсмеявшись, мы предались созерцанию. Я чувствовал, как жизнь ко мне возвращается, я снова начинаю видеть красоту деревьев, чистоту снега, радоваться пестрой синичке. Я был благодарен дедушке, благодарен лесу, солнцу, маленькой синичке за жизнь, красоту и душевный покой. Но в этот покой время от времени набегали облака неприятных воспоминаний. Мама... Таня... Мне захотелось освободиться от их навязчивости, и дедушка был тем слушателем, которому я впервые раскрыл все так, как за минуту до этого не смог бы рассказать самому себе. Казалось, вся природа помогала мне находить нужные слова и само солнце высвечивало в тайниках души то, что я до тех пор не видел. Дедушка слушал молча и серьезно. “Вот человек, который может все понять и все простить”, - подумал я.
Дома. у весело горящей печки, было тепло и уютно. Простой ужин казался необычайно вкусным. “Ну а теперь можно и отдохнуть, послушать музыку. У тебя, наверное, еще нет этой пластинки: Шуман “Круг песен”, “Любовь и жизнь женщины”, исполняет Элизабет Шварцкопф”. Дедушка любил заканчивать воскресный день музыкой. И ему я обязан любовью к музыке. С ним я понял удивительное таинство совместного слушания: когда я слушал один, не воспринимал так глубоко содержание и смысл музыки. Присутствие дедушки как бы вливало в меня глубины и конкретность его слышания- в той мере, в какой я мог вместить его. После прослушивания мы привыкли обмениваться впечатлениями.
Голос Элизабет Шварцкопф пронзил меня, как те лучи солнца в снежном лесу; он был так нежен и чист, наполнен такой любовью, которая, кажется, может растопить самое жесткое сердце.
“Круг песен” я слушал сначала с удовольствием, но постепенно в душе начала шевелиться смутная тревога: музыка коснулась скрытой тупой боли, от которой, как мне казалось, я вылечился в лесу. Волшебный голос Лорелеи пробудил воспоминание о первой встрече с Таней, казавшейся мне загадочной и недосягаемой... Потянулась цепочка унылых мыслей. И когда зазвучали ликующие песни “В лесу” и “Весенняя ночь”, во мне не нашлось места для радости. Я сказал об этом дедушке. “Все понятно”, - ответил он тоном врача и перевернул пластинку.
Эта музыка открывала мне глубину женской любви голосом чистой женственности. Мне стало трудно слушать. Ласковая игра матери с младенцем в предпоследней песне вызвала во мне странное чувство протеста. Заключительная песня цикла “Ты в первый раз наносишь мне удар” была мне так тяжела, что я внутренне устранился, как бы закрыл уши сердца, чтобы не слушать ее.
“Как тебе слушалось?” - спросил дедушка, “просвечивая” меня взглядом. “Неважно. Последнюю песню я не слышал, как будто она прошла мимо меня”, - признался я. “Скажи точнее: ты прошел мимо, - неожиданно резко и сухо отрезал дедушка. - Здесь сердце истекает кровью. А ты проходишь мимо!” Эти слова оглушили меня, как удар по голове. Так жестко и жестоко он со мной никогда не говорил. “Почему ты так говоришь со мной?! Что случилось? Я не понимаю!” - “Я говорю с тобой точно так, как ты говоришь с теми, кому это больно, - с потрясающим спокойствием ответил дедушка. - Спокойной ночи”. Я остался один.
Спокойной ночи не было. Душивший меня комок в горле прорвался и пролился слезами обиды, досады, оставленности. Я приехал за утешением, а вместо этого получил удар от лучшего друга. Сейчас невозможно описать точно, что тогда совершалось в моей душе. Кратко и схематично я могу передать это в виде такого диалога двух Я внутри меня.
“- Зачем такая жестокость? Ведь это дедушка все нарочно “подстроил”, чтобы наказать меня! Я открыл ему все, чтобы встретить понимание и прощение.
- А когда ты нашел это понимание и прощение - понял ли ты, как жестоко обошелся с матерью, с Таней?
- Мне было так хорошо в лесу, пусть бы так и осталось, зачем было слушать эту музыку?!
- Тебе было хорошо, но ты не подумал вернуться домой, чтобы принести радость и утешить их.
- Но можно же было сказать мне об этом по-дружески, прямо... зачем нужно было устраивать эту “сцену”!
- Если ты, “все открыв” перед дедушкой, сам не увидел жестокости своего поведения с близкими и совесть в тебе не проснулась, это было бы бесполезно. Теперь ты увидел и услышал себя и пережил то, что причинил близким.
- Дедушка не любит меня. Он осудил меня и спокойно пошел спать. Завтра утром я уеду и больше не вернусь сюда.
- А когда дедушка умрет - ты приедешь к нему на похороны? Как ты будешь вспоминать о нем?.. ”
Я все понял. Я сам никого не люблю. Все мои поступки продиктованы эгоизмом, и во имя этого идола я готов оставить самых дорогих людей. Я впервые увидел себя во всей неприглядности своего раздутого Я, услышал свой голос в резком и холодном тоне дедушки: да, он говорил со мной точно так, как я говорил вчера с мамой, - он, как в зеркале, показал мне меня самого. Это была боль, пробившая скорлупу эгоцентризма, плотно закрывшего меня от сострадания близким людям. Теперь я переживал их страдания как свои, голос совести проснулся во мне. Я плакал уже не от обиды и уязвленного самолюбия, а от раскаяния и сострадания.
Рано утром я написал записку: “Дорогой дедушка! Я все понял. Спасибо тебе”. И с первым поездом поехал домой...”
Так в муках рождается осознание в себе противостояния и борьбы двух Я. Духовное Я дает о себе знать голосом совести: наличное Я заявляет о себе горделивым самооправданием, уязвленным самолюбием, обидой, чтобы оправдать себя, надо обвинить того, кто задел это Я, обесценить его, отвернуться с чувством вражды и ненависти, тогда только Я в безопасности. Это так называемые “защитные механизмы” наличного Я, ревниво охраняющего свою безопасность. Вопреки рассудочному самооправданию и “защитным механизмам” наличного Я, голос совести тяготит человека, закрывающего глаза на правду, убивает в нем радость жизни. Кто победит? Это зависит от выбора: личность не пассивная арена, ей дана свобода - это духовный дар.
Признание духовности человека обязывает изменить привычную систему представлений и понятий, укоренившихся в отечественной психологии и педагогике.

Поиск по сайту: