 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
http://freud.by.ru/pages/sanadzei.shtml#txt
Санадзе И.А.
ОЦЕНКА ФРЕЙДОВСКОЙ ТЕОРИИ ВОЗНИКНОВЕНИЯ, РАЗВИТИЯ И СУЩНОСТИ РЕЛИГИИ
Личностные истоки богоотрицания Фрейда и анализ бессознательных проявлений его религиозности
"Если в науке или философии мы иногда находим как будто нечто злое, чему непреодолимо противится наша природа, мы не можем без предварительного исследования думать, что та часть её, которая вызывает подобное смущение, содержит в себе нечто ложное. И более внимательное изучение этой части, изучение способа её происхождения, всегда и наверное откроет, что под нею лежит не чистая мысль, но мысль, искаженная каким-нибудь пришедшим чувством, каким-нибудь страхом или влечением." (В.В.Розанов. 17: 167)
Обилие биографических и исторических работ, посвященных личности Фрейда, и, как следствие, соответствующих интерпретаций и суждений, заставляет думать: создатель психоанализа отныне настолько хорошо известен, что является одной из наиболее изученных личностей во всей истории! Но возникает удивительный парадокс: непрерывно и тщательно изучаемый, казалось бы, хорошо известный и понятный, Фрейд ускользает от всех попыток познать его, расстраивает планы всех своих исследователей. Чем больше читаешь его работы, тем больше поражаешься тому, насколько сложен и многогранен человек, раскрывший, как никто другой до него, "бездонные глубины своего "Я"", и в то же время так и оставшийся для нас загадкой. Что касается моих биографов, то пусть они помучаются, мы не будем облегчать им задачу. "Каждый сможет по-своему представить "эволюцию героя", и все будут правы; меня уже веселят их ошибки", - так писал Фрейд жене в апреле 1895 года. При чтении работ Фрейда, посвященных религии, меня не покидало ощущение того, что все, столь громогласно звучащие призывы основателя психоанализа "покончить с этой иллюзией" - всего лишь вершина айсберга. Да, на словах получалось: Фрейд - один из наиболее убежденных атеистов. Тем более значимыми кажутся мне его сдерживаемые и, тем не менее, все-таки выплескивающиеся на поверхность, мысли, которые дают понять, что в глубине его души все было далеко не так однозначно. Главным наследием Фрейда, по-моему, явилось то, что, в каком-то смысле пожертвовав собой, он дал нам возможность, соглашаясь или не соглашаясь с ним, искать и находить истину - каждому свою. Ведь в ответе на вопрос: что есть религия - нечто данное нам изначально или созданный самим человеком способ защиты от окружающего мира - кроется и наше отношение к Богу, к Первородному Греху, к смерти, к тому, что, собственно, есть сам человек.
1. Оценка Фрейдовской теории возникновения и развития религии.
Фрейд считал, что религия появилась на заре человечества как результат того, что человек, слабый и беззащитный, стремился уберечься от могучих сил природы. Первым шагом было "…очеловечение природы. С безличными силами и судьбой не вступишь в контакт, они остаются вечно чужды нам. Но если в стихиях бушуют страсти, как в твоей собственной душе, если повсюду в природе тебя окружают существа, известные тебе из опыта твоего собственного общества, то ты облегченно вздыхаешь... Ты, может быть еще беззащитен, но уже не беспомощно парализован... Так почему бы не ввести в действие против сверхчеловеческих насильников те же средства, к которым мы прибегаем в своем обществе: почему бы не попытаться заклясть их, умилостивить, подкупить, отняв у них путем такого воздействия какую-то часть их могущества. Такая замена естествознания психологией не только дает мгновенное облегчение, она указывает и путь дальнейшего овладения ситуацией....Ведь в такой же беспомощности человек когда-то уже находился маленьким ребенком перед лицом родительской пары, не без оснований внушавшей ребенку страх, особенно отец, на которого при всем том можно было, однако, рассчитывать... Так что проще всего было приравнять друг другу обе ситуации" (23: 105 - 106). В этих словах, мне думается, заключалась одна из ошибок Фрейда: он попытался взглянуть на мир не глазами первобытного человека, как такового, а глазами человека современного, цивилизованного, оказавшегося вдруг волей случая в пещерах каменного века. При этом он провел несуществующую параллель между низким уровнем экономики и техники "примитивов" и их интеллектом. На самом же деле наше мышление и первобытное - это отнюдь не разные ступени одного и того же процесса, это совершенно отличные друг от друга пути познания мира. Люсьен Леви-Брюль в книге "Сверхъестественное в первобытном мышлении" пишет: "Различие это становится тем ощутимее, чем глубже проникает сравнительное исследование, чем дальше позволяют накопляющиеся факты его продвинуть. Исследователь, который быстро и бегло знакомится с обществом "низшего" типа, не имеет времени заняться этой проблемой. Он почти никогда не думает о том, чтобы поставить ее. Переходя от одного общества к другому, он только констатирует поразительное постоянство некоторых черт человеческой природы... и удовлетворяется общими "объяснениями", даваемыми традиционной психологией и логикой" (9:56). Мы сочли себя вправе называть первобытные народы "дикарями", но, читая работы, посвященные вопросу их возникновения и развития, мне пришлось несколько раз столкнуться с теориями существования древних, доисторических цивилизаций, в которых "каменный век" является не началом, а временем их падения и вырождения. Изучение остатков доисторических культур, памятников древнего искусства и литературы, исследование религиозных обычаев и обрядов, сравнительное изучение религий и древних языков позволило сделать интереснейший вывод: все без исключения нынешние "дикари", т.е. народы, которые наша культура обнаружила в диком или полудиком состоянии, являются потомками более культурных народов, оказавшихся в состоянии вырождения. У всех диких народов есть сказки и предания о "золотом веке" или героическом периоде; эти сказки повествуют об их собственном прошлом. Языки всех народов содержат слова и понятия, для которых в нынешней жизни не осталось места. Все народы обладали раньше лучшим оружием, лучшими кораблями, лучшими городами, более высокими формами религии. Тот же факт объясняет превосходство палеолитических, т.е. более древних рисунков, найденных в пещерах, над неолитическими, более близкими к нашему времени. Эти исследования можно считать лишь гипотезой, но вряд ли она заслуживает меньшего доверия, чем теория анимизма: и те и другие ученые лишь предполагают, опираясь на наиболее убедительные, с их точки зрения, данные. Но, тем не менее, большинство исследователей едины во мнении: никогда "цивилизованный" не смог похвастать тем, что ему удалось усвоить ход мыслей первобытного человека или даже обнаружить путь этого мышления. Умственный процесс протекает здесь совершенно иначе и более сложно. То, что мы называем опытом и последовательностью явлений, отнюдь не находит у них сознания, готового просто воспринять и пассивно подчиниться полученному впечатлению. Там, где мы ищем вторичные причины, пытаемся найти устойчивые предшествующие моменты, первобытное мышление обращает внимание на мистические причины, действие которых оно чувствует повсюду. Оно без всяких затруднений допускает, что одно и то же существо может одновременно пребывать в двух или нескольких местах. Оно подчиняется закону партиципации /сопричастности/, обнаруживая полное безразличие к противоречиям, которых не терпит наш разум. "В коллективных представлениях первобытного мышления предметы, существа, явления непостижимым для нас образом могут быть одновременно и собой, и чем-то иным. Не менее непостижимо они излучают и воспринимают силы, способности, качества, мистические действия, которые ощущаются вне их, не переставая пребывать в них. Противоположность между единицей и множеством, между тождественным и другим не диктует обязательного отрицания одного из указанных терминов при утверждении противоположного. Эта противоположность имеет для первобытного сознания лишь второстепенный интерес" (9:62). Нам кажется непостижимым, но туземец может считать себя таким-то мужчиной или такой-то женщиной и быть одновременно мистически сопричастным сущности животного или растительного вида, имя которого носит его тотем. При таком способе мышления вряд ли возникнет необходимость "сделать силы природы человекообразными существами, с которыми он будет общаться как с равными". "Дикарь" слит с природой, он - её часть. Для него невидимый мир не составляет изолированного плана бытия, для его мышления существует только один мир, в котором всякая действительность, как и всякое действие, мистична, следовательно, мистичным является и всякое восприятие. Исследователь, изучающий дикое племя Кубу (Суматра), спросил одного из охотников: - Ходил ли ты когда-нибудь ночью по лесу? - Да, часто. - Слыхал ли там стоны и вздохи? - Да. - Что же ты думал? - Что трещит дерево. - Не слыхал ли ты криков? - Да. - И что же ты подумал? - Что кричит зверь. - А если ты не знаешь, какой зверь кричит? - Я знаю все звериные голоса... - Значит, ночью в лесу ты ничего не боишься? - Нет, я знаю все. Таким образом, не просто страх перед природой или неведение относительно голосов животных и птиц становятся источником веры в одухотворенность мира. Если такой страх и появлялся, то он был скорее результатом чувства этой одухотворенности. Не просто зверь, гора или дерево являлись причиной мистического страха человека, а то, как он воспринимал их. Первобытный человек еще не утерял ключа к тайне Единства человечества, и, возможно, именно сказки о "золотом веке" и бережно хранимая "дикими племенами" вера в Высшее Благое Существо, которое почитается настолько, что даже не является предметом культа, являются отголосками этого единства. " Мы никогда не узнаем подлинной сущности туземного мышления, ибо давным-давно уже захлопнулись ворота, выводящие на эту таинственную дорогу" - сказал исследователь новозеландских маори Бест (цит. По 9:57).. Я думаю, это не совсем так. Пусть редко, но современный человек тоже может заглянуть за эти "ворота". В работе "Неудовлетворенность культурой" есть строки из ответа Р. Роллана Фрейду. В них автор сожалеет, что Фрейд "не отдал должного подлинному источнику религиозности. Он заключается в особом, никогда его не покидающем чувстве, подтверждение которого он нашел и у других людей и которое, вероятно, свойственно миллионам. Это чувство он мог бы назвать ощущением "вечности", как бы ощущением чего-то безграничного, беспредельного, чего-то "океанического". Это чувство - чисто субъективное явление, а не догмат веры". Думается, что именно это "океаническое" чувство - возврат к тому изначальному Единству, в котором мы все пребывали. В связи с этим мне хотелось бы сделать небольшое отступление, касающееся исследований американского ученого Уолтера Панке. В 1966 году он провел сравнительное исследование и определил общие черты трансцедентальных состояний (опыты с ЛСД). Ими оказались: -чувство единства и связи с другими людьми -невыразимость -превосходство над временем и пространством -духовный характер (люди убеждены, что находятся в контакте с высшим знанием о реальности и природе существования) -парадоксальность (нарушаются законы логики) -чувство объективности и реальности: человек не испытывает сомнения в том, что имеет дело с безусловной и высшей реальностью, которая в определенном смысле более реальна, чем воспринимаемый нами мир явлений (6:166). Не прослеживается ли здесь поразительное сходство между "океаническим" чувством, описанным Р.Ролланом, мышлением первобытного человека и тем, что было названо в психоанализе "бессознательным"? Мне кажется, что да. Единственное отличие - это всё-таки присутствующий в жизни первобытных людей страх. Да, они ощущают единство с миром гораздо в большей степени, чем мы, но... Если природа и я - одно целое - чего мне бояться?
2. Грехопадение:психоаналитический и философский взгляды.
Страх возник как результат потери Единения, и книга Бытия говорит о нарушении гармонии между человеком и природой как о Первородном грехе, "великом разрыве". История религий свидетельствует не только о "золотом веке", но и о какой-то трагедии, создавшей преграду между Богом и человеком и обрекшей людей на умирание. Так, согласно бушменскому мифу человечество стало смертным, потому что не поверило Божеству. Шумерийские и вавилонские легенды повествуют о счастливых первобытных временах, когда люди и боги жили в мире; египтяне говорили о древнем грехе человека перед Солнцем, который повлёк за собой суровое возмездие. Греки считали, что род людской несёт на себе бремя вины титанов, восставших против Неба. А не об этом ли разрыве говорил Платон в своей легенде об Андрогинах? Таким образом, говоря словами Шарля Секретана, следует признать, что "сознательно или бессознательно религии признают некоторый беспорядок, некоторое нарушение, которое следовало бы восстановить"(цит. по 13:141). Писание, с одной стороны, усматривает в Грехопадении определённое событие, которое, подобно антропогенезу, имело место во времени, с другой же - оно описывает его не как обычный исторический факт, а пользуется символическим языком мифа. Первозданный человек представлен там как "хранитель и возделыватель" того, что Бог "насадил", как существо, поставленное "владычествовать" над остальными тварями (Быт. 1,26;2,15). Творец одарил его силами, превосходящими всю природу, а живое единение с Богом должно было постоянно питать и развивать эти силы. То, что до Грехопадения Первочеловек говорит с Богом лицом к лицу, означает его полную открытость Божественному. Но Библия с самого начала подчеркивает изначально данную человеку свободу, а, следовательно, возможность пойти по ложной дороге, по-своему оценить себя и своё положение в мире. Пользуясь этой свободой, человек не только изменил своему призванию, но оказал ему сознательное сопротивление. Книга Бытия изображает это в виде посягательства на плоды "Древа Познания добра и зла", а мотивом нарушения заповеди называет желание людей "быть как боги". Конкретно Первородный грех можно представить в виде попытки человека повлиять на природу, используя данные ему силы в одних лишь своекорыстных целях. Человек осознал, что он свободен, что он может действовать вопреки Богу: гармония духа и плоти была нарушена. Между Небом и Землёй разверзлась пропасть... Тема Первородного греха, "Великого разрыва" и по сей день остаётся животрепещущей. Зигмунд Фрейд тоже не обошёл её молчанием, причём звучит она в его работах дважды: это "миф об Отцеубийстве" в "Тотеме и табу" и описание Эроса в "По ту сторону принципа наслаждения". При чтении последней из этих работ меня удивило, насколько по-разному автор доказывает существование влечения к смерти и влечения к жизни. В первом случае в качестве доказательств используются достижения науки: физики, химии, биологии. Во втором же за основу берётся платоновский "миф об Андрогинах", причём Фрейд пишет, что "...я бы не осмелился привести здесь её (гипотезу), не отвечай она именно тому условию, к которому мы стремимся. А именно: она ведёт один из инстинктов от потребности восстановить прежнее состояние"(24:186). Далее дословно: "Решиться нам, следуя указанию поэта-философа, на смелое предположение, что живая субстанция при своем оживании была разорвана на мелкие частицы, которые с тех пор, путём сексуальных первичных позывов, стремятся к воссоединению? Что эти первичные позывы, в которых находит своё продолжение химическое сродство неживой материи, постепенно через царство протистов преодолевают трудности, которые этому стремлению противопоставляет заряженное жизнеопасными раздражениями окружение, что вынуждает к образованию защитного коркового слоя? Что эти раздробленные частицы живой субстанции достигают таким путём многоклеточности и, наконец, передают зародышевым клеткам инстинкт к воссоединению в высочайшей концентрации? Думаю, что здесь как раз нам и следует остановиться" (24: 187-188). Почему же в данном случае основатель психоанализа не обратился к достижениям науки? Возможно, потому, что сразу стал бы явным парадокс: воссоединение может идти только вопреки законам физики. Ведь второй закон термодинамики, согласно которому бесчисленные обратимые процессы, сопровождающие превращения энергии, приводят к тому, что она, в конце концов, оказывается неспособной к дальнейшим превращениям, был открыт задолго до написания книги. Возрастание энтропии есть нечто свойственное физическим телам и означает переход к более вероятному состоянию (кстати, эта мысль звучит в работе очень ясно); хаос более вероятен, чем организованность, путь к выравниванию энергетической интенсивности, к "омертвению" энергии есть путь к наиболее вероятному состоянию природы. Артур Кёстлер выразил свое мнение по этому поводу словами: "Когда мы читаем пассажи по этому вопросу, мы с удивлением отмечаем, что эти два влечения регрессивны: и то, и другое стремится восстановить предшествующую ситуацию. Эрос, используя обман принципа наслаждения, старается установить древнее "единство протоплазмы", в то время как Танатос имеет целью ещё более прямой возврат к неорганическому состоянию материи. Поскольку оба стремления пытаются повернуть вспять эволюцию, задаёшься вопросом: как же ей всё-таки удаётся двигаться вперёд"? Позднее американский физик, лауреат Нобелевской премии Юджин Вингер рядом вычислений покажет, что природа самовоспроизводящихся систем (организмов) есть настоящее "чудо", что с "точки зрения известных законов физики существование структур такой природы крайне невероятно"(5: 160). По существу, Фрейд был прав, описывая стремление организмов к единению, но по своей воле или бессознательно ушёл от поиска ответа на вопрос: в чем кроется истинная причина этого явления?
Возможно, для некоторых мнение о том, что в описании Эроса звучит тема Первородного греха, может показаться несколько надуманным. "Миф об Отцеубийстве" вряд ли вызовет такие сомнения: совершенно очевидно - это одна из теорий Грехопадения. Опираясь на дарвиновскую теорию, Фрейд в качестве постулата принимает такое первобытное состояние общества: жестокий, ревнивый отец оставляет при себе всех самок и изгоняет сыновей по мере того, как они подрастают. Этого Первоотца, который установил в дикой Орде свой закон, свергают в результате путча. Фрейд так описывает его: "В один прекрасный день изгнанные братья соединились, убили и съели отца и положили таким образом конец отцовской орде. Они осмелились сообща и совершили то, что было бы невозможно каждому в отдельности. Может быть, культурный прогресс, умение владеть новым оружием дало им чувство превосходства. То, что они, кроме того, съели убитого, вполне естественно для каннибалов-дикарей. Жестокий праотец был, несомненно, образцом, которому завидовал и которого боялся каждый из братьев. Они ненавидели отца, который являлся таким большим препятствием на пути удовлетворения их стремлений к власти и их сексуальных влечений, но в то же время они любили его и восхищались им. Устранив его, утолив свою ненависть и осуществив своё желание отождествиться с ним, они должны были попасть во власть усилившихся нежных душевных движений. Это приняло форму раскаяния, возникло сознание вины, совпадающее с испытанным всеми раскаянием" (26:331-333). Нельзя не услышать в этих словах тот же смысл, который несёт Библейская история. "Невозможность игнорировать это универсальное чувство греховности, - пишет Александр Мень, - вынуждает безрелигиозную мысль искать ему "естественное" объяснение. Фрейд предположил, что сознание вины, а вслед за ним религия и мораль возникли в "первобытной орде" после некоего коллективного преступления... Такого рода теория первородного греха кажется более чем странной, ибо заставляет думать, что подобное событие происходило во всех примитивных семьях, а также что первобытный человек отличался какой-то особенной совестливостью (а ведь, по Фрейду, сама совесть восходит к этому древнему преступлению). Трудно в этом случае объяснить то обстоятельство, что многочисленные отцеубийцы в последующей истории отнюдь не были склонны создавать новую религию и мораль. Одним словом, очевидно, что Фрейд предлагает собственный "научный" миф, который, в свою очередь, нуждается в подтверждениях и толкованиях. Тем не менее, уже то, что отец психоанализа принуждён был искать объяснение вере в Первородный грех, показывает, что с ней приходится считаться даже противникам религии"(13:142). Действительно, сложно себе представить, что единичное событие в одном племени могло в полном смысле "перевернуть" жизнь человечества. Но нужно принять во внимание, что в Библии Адам мыслится не столько как отдельная личность, сколько как олицетворение всечеловека. "Под Адамом, - говорит Вл. Соловьёв, - разумеется не отдельное только лицо наряду с другими, а всеединая личность, заключающая в себе всё природное человечество"(цит. по 13:149). Мысль Соловьёва продолжает С.Булгаков: "Адам не имеет индивидуального лица в том смысле, в каком мы его теперь понимаем. Человек един. Индивиды в его духовном организме есть только всплески, ипостасные явления единой человечности"(цит. по 13:149). На глубинную связь общечеловеческого духа указывает и юнговское "коллективное бессознательное": косвенное подтверждение тому - удивительное сходство процессов, происходивших в умственной жизни разделённых между собой народов древности. Вся метаистория есть история единого Адама. Мы все пребываем в этом единстве и в нем увлечены на ложный путь. Сущность Грехопадения - не в чьей-то отдельной вине, ибо, как говорит апостол Павел, в нём (Адаме) "все согрешили"(13:49). Именно поэтому мы несём на себе печать трагического разрыва бытия и можем себя осознавать участниками Грехопадения. Оно совершилось на уровне, превышающим индивидуальное сознание, но охватывающем весь вид в целом. "Грехопадение, - сказал Бердяев, - есть религиозно-метафизический, а не моральный факт, оно лежит неизмеримо глубже моральности и частного явления человеческой психики. Грехопадение совершилось в глубине мистической стихии мира, это таинственный факт метафизической свободы, разрыв бытия и порабощение его частей, а не нарушение моральной законности"(цит. по 13: 145). Поэтому, если исходить из того, что под "первобытной ордой" Фрейд подразумевал нечто более общее, то его миф несет в себе глубокую идею и смысл. "Поскольку гипотеза Фрейда не подтверждается никакими антропологическими данными, её можно было бы полностью отбросить. Но тот факт, что она расчленяет в последовательность катастрофических событий историческую диалектику господства и тем самым освещает до сих пор необъяснимые аспекты цивилизации, придает ей символическую ценность. Возможно, что архаические события, постулируемые гипотезой, всегда будут вне досягаемости антропологической верификации, но последствия, с ними связываемые, являются историческими фактами, и интерпретация последних в свете гипотезы Фрейда придает им значение, которым не следует пренебрегать, ибо оно предсказывает историческое будущее. И если гипотеза кажется здравому смыслу вызывающей, то сам этот вызов - напоминание об истине, забыть которую его научили",- слова Герберта Маркузе кажутся наиболее точными в оценке этой теории (12:55). Но основатель психоанализа считал, что "у разума нет вышестоящей инстанции". "Все религиозные учения лишь... иллюзии, - говорит он, - доказательств им нет, никого нельзя заставить считать их истинными, верить в них. Некоторые из них настолько неправдоподобны, настолько противоречат всему нашему в трудах добытому знанию о реальности мира, что мы вправе - с необходимым учетом психических различий - сравнить их с бредовыми идеями. О соответствии большинства из них действительному положению вещей мы не можем судить. Насколько они недоказуемы, настолько же и неопровержимы. Мы знаем ещё слишком мало для того, чтобы сделать их предметом более близкого критического рассмотрения. Загадки мира лишь медленно приоткрываются перед нашим исследованием, наука на многие вопросы еще не в состоянии дать никакого ответа. Научная работа остается для нас, однако, единственным путем, способным вести к познанию реальности вне нас" (23:120). При таком подходе, конечно, невозможно допустить, что причиной возникновения религии не является конкретное историческое событие.
3. Личностные истоки богоотрицания Фрейда. Отцовский комплекс как основа его бессознательного амбивалентного отношения к религии.
Что явилось истоком столь страстного неприятия религии Фрейдом? В какой-то степени ответом на этот вопрос могут быть слова Бердяева: "Человек обманывает себя, думая, что его сомнение против веры интеллектуально-познавательно. Когда отрицают существование Бога, это есть лишь выражение страстного эмоционального состояния, заслуживающего, впрочем, большого сочувствия"(2:72-73). Для того чтобы понять причину фрейдовского "отречения", наверное, имеет смысл обратиться к его личной жизни. В работе "Неудовлетворенность культурой" он говорит: "Мне кажется неопровержимым тот факт, что религиозная потребность проистекает из инфантильной беспомощности и вызванного ею влечения к отцу... Я не мог бы назвать ни одной другой, возникшей в детстве потребности, которая бы могла приблизиться к потребности в покровительстве отца "(25:320). Сказанное в последних строках, наверное, можно было бы назвать объяснением Фрейда в любви к собственному отцу. И тут возникает естественный вопрос: а о чем говорит отсутствие религиозной потребности? О том, что у человека не было ни детской беспомощности, ни влечения к отцу? Ведь Фрейд, судя по его словам, был убежденным атеистом. Знакомство с историей жизни нашего героя дает понять, что именно эта парадоксальность, двойственность чувств к отцу и была причиной "страстного эмоционального состояния". В предисловии ко второму изданию "Толкования сновидений" Фрейд пишет: "Для меня эта книга имеет и другое значение, субъективное, которое я осознал лишь по окончании работы. Я понял, что в ней заключена часть моего самоанализа, моей реакции на смерть отца, - одной из самых горестных драм человеческой жизни". Якоб Фрейд скончался осенью 1896 года. Зигмунд писал Вильгельму Флису: "Каким-то неясным образом, лежащим за пределами обычного сознания, смерть отца очень глубоко на меня повлияла. Я высоко ценил его и всецело понимал. С присущей ему смесью глубокой мудрости и фантастической беспечности он очень много значил для меня в жизни. С его смертью истекло его время, но внутри меня это трагическое событие заново пробудило все мои ранние чувства. Сейчас я ощущаю себя полностью раздавленным"(8:181). Фрейд долго не мог примириться со смертью отца, не мог избавиться от наплывавших образов и воспоминаний о нем. Внешне это были приятные воспоминания: Якоб, идущий с ним на воскресную прогулку в Пратер, послушать музыку во дворце при смене караула; Якоб за пасхальным столом, произносящий наизусть еврейскую молитву; Якоб, приносящий ему книгу в день получки... И только некоторые бередили его душу, заставляли вспоминать об отце с болью. "Мне было десять или двенадцать лет, когда отец начал брать меня с собой на прогулки и беседовать со мною о самых различных вещах, - вспоминает Фрейд в "Толковании сновидений". Так, однажды, желая показать мне, насколько мое время лучше, чем его, он сказал мне: "Когда я был молодым человеком, я ходил по субботам в том городе, где ты родился, в праздничном пальто, с новой хорошей шляпой на голове. Вдруг ко мне подошел один христианин, сбил мне кулаком шляпу и закричал: "Жид, долой с тротуара!" - "Ну и что же ты сделал?" - " Я перешел на мостовую и поднял шляпу",- ответил отец. Это показалось мне небольшим геройством со стороны большого сильного человека, который вел меня, маленького мальчика, за руку"(22:204-205). Упорно всплывала перед мысленным взором еще одна сцена: когда ему было семь лет, он вошел в спальню родителей после того, как они, должно быть, заснули. Дверь была плотно закрыта, но не заперта. Шагнув в темноту комнаты, он неясно увидел и услышал в постели родителей череду непонятных движений, необычайно взволновавших его. Его отец, почувствовав, что кто-то вошел, посмотрел через плечо, увидел стоявшего мальчика и замер. Дальше воспоминание было туманным: иногда он видел себя мочившимся на пол сразу за дверью, иной раз имел смутное впечатление, будто побежал к постели, бросился в объятья матери и тут же помочился. У отца это вызвало отвращение, и он сказал: "Из тебя ничего не выйдет!" Слова отца не выходили из головы. Не потому ли эта сцена возвращалась к нему так часто? С нею был связан и другой элемент, с которым он никогда прежде не сталкивался. Почему он помочился в спальне родителей? С двух лет его кровать всегда была сухой и чистой. Почему в семь лет он совершил столь возмутительный акт без явной необходимости? Ответ пришел внезапно, дав объяснение и самому этому эпизоду и терзающему чувству вины перед Якобом. Он ревновал к своему отцу! Он хотел положить конец тому, что происходило - и выбрал самый драматический способ: освобождая мочевой пузырь, он симулировал то, чем занимался его отец. Он как бы завершал акт любви, случайно увиденный им. Фрейд писал Флису: "Я обнаружил любовь к матери и ревность к отцу также в моем собственном случае и считаю теперь это общим феноменом раннего детства. Если это так, то захватывающая сила "Эдипа - царя"... становится разумной". Он добрался до конечной правды! Его невроз после смерти Якоба был вызван тем фактом, что его подсознание считало его виновным в желании убить отца и лечь в постель с матерью. Его реакция на открытие была глубоко эмоциональной. Если он не ошибается насчет Эдипа - тогда он достиг ядра, определяющего состояние человека. Но еще более важным оказалось открытие того, что детские чувства не теряют своей остроты и у взрослых. В "Толковании сновидений" он описывает сон, в котором видит отца в виде пожилого господина. "Спутник мой слеп, по крайней мере, на один глаз, и я держу перед ним стакан для мочи". После этого сна он пишет в записной книжке: "...Даже после разрушения Эдиповой ситуации детские чувства ревности, соперничества и агрессии в отношении отца способны проявляться. Они изменяют себя для нормального сознательного состояния, но не для сновидения". У Якоба была глаукома, он почти ослеп на один глаз, и вот сын мстит ему, выставляя себя авторитетной фигурой и заставляя старика мочиться в мочеприемник. Он был поражен силой настроений против отца, сохранившихся в подсознании. "Родители не хотят быть мертвыми. Они живут с нами до нашей смерти. Не поэтому ли появилась мысль о тяжелых надгробных камнях - держать под землей мать и отца?"- записал Зигмунд после установления памятника на отцовской могиле. Эти слова, пожалуй, и могут раскрыть причину, по которой Фрейд столь яростно боролся с религией. Он перенес на Отца небесного те негативные чувства, которые испытывал к отцу земному. Не имея сил отказаться от Якоба даже после его смерти, он отказывается от гораздо большего: самой идеи Бога. Отвергнув её, он словно переступает через свой страх и кричит отцу: "Вот он я - свободный и независимый, не нуждаюсь даже в Боге, а, значит, тем более, могу обойтись без тебя!" Ведь, следуя логике Фрейда, "задачей человеческого развития является преодоление инфантильной привязанности. Человек должен научиться иметь дело с реальностью. Если он знает, что ему не на что положиться, кроме собственных сил, то научится и правильно ими пользоваться. Только свободный человек - человек, освободившийся от власти авторитета, власти, которая одновременно угрожает и защищает, - может правильно употребить разум и понять мир и свою роль в нем объективно, не впадая в иллюзии... Только тогда мы вырастаем и перестаем быть детьми, боязливыми и зависимыми от авторитета, мы можем осмелиться на самостоятельное мышление; но верно и обратное: только если мы осмелимся мыслить, мы освободимся от господства авторитета. В этом контексте, согласно Фрейду, чувство беспомощности противоположно религиозному чувству"(31:152). Отношение Фрейда к религии можно, наверное, назвать "особым способом преодоления Эдипова комплекса", который помог ему избежать тяжелейшего невроза. Ведь до смерти отца он отнюдь не был таким уж убежденным атеистом. В этом можно убедиться, читая строки его писем к Марте, тогда еще невесте: "...Действительно, человечество в течение столетий верит. Следовательно, веру, религию ни в коей мере нельзя считать безрассудством. Напротив, в религии есть высший смысл... Лессинг прав в том смысле, что религиозное воспитание многих поколений обусловило прогресс человечества. Влияние религии на сознание человека огромно, особенно когда религиозные, глубоко философские идеи перестали быть застывшими догматами. Они стали объектом глубоких научных размышлении и, конечно, оказали огромное влияние на мировое искусство, поэзию и литературу... Даже если отвлечься от глубокого содержания религии, то надо признать, что её необычайная одухотворенность и логическая стройность вдохновляли лучшие умы человечества" (30:54-55). Это письмо было написано в июле 1882 года. После этих строк слова о том, что "религиозное воспитание несет на себе большую часть вины за помрачнение ума человечества"(23:134), и, что " о вреде религиозных задержек развития мышления свидетельствуют жизнеописания почти всех выдающихся людей прошлых времен"(27:408) буквально режут слух. Как же должен был измениться человек, чтобы так изменить свои взгляды? А, может, он и не менял их вовсе, а содержал в себе и то, и другое? "Нам часто случалось открывать амбивалентность чувств в настоящем смысле, т.е. совпадение любви и ненависти к одному и тому же объекту, в основе значительных культурных образований. Мы ничего не знаем о происхождении этой амбивалентности. Можно допустить, что она - основной феномен жизни наших чувств. Но, как мне кажется, достойна внимания и другая возможность, а именно, что первоначально амбивалентность чужда жизни чувств, и приобретается человечеством благодаря переживанию отцовского комплекса, где психоаналитическое исследование еще и теперь открывает его более выраженным у отдельного человека", - так пишет Фрейд в заключительной части "Тотема и табу". Теперь попытаемся вернуться к тому, что было сказано раньше. Если принять во внимание, что все человечество - единый "Адам", то Первородный грех был, по существу, восстанием против Отца и овладением Матерью (природой) - " комплексом Эдипа", возросшим до масштабов истории. В этом случае и первичная амбивалентность - результат этой ситуации. А, поскольку, каждый человек - маленькое подобие Первочеловека, то каждый из нас несет в себе эти чувства, отреагируя их на "домашних богах" - отце и матери. Если понимать слова Фрейда, что ".. человечество в целом приобрело свое сознание вины, источник религии и нравственности в начале своей истории их Эдипова комплекса..."(32:211) именно в этом аспекте, то с ним нельзя не согласиться. 4. Теория сексуальности как подмена бессознательной религиозности Фрейда. Читая работы Фрейда, посвященные вопросам религии, порой трудно избавиться от ощущения искусственно созданного автором образа Люцифера. В качестве эпиграфа к "Толкованию сновидений" он выбирает строки Вергилия: "Если небесных богов не склоню, Ахеронт всколыхну я". О нем говорили: "Поскольку секрет человеческого естества - единственный настоящий секрет, подобный загадке сфинкса, невозможно вырвать у ревностно хранящих его Богов, познать на верхних этажах психики, (т.е. на уровне сознания и известных знаний, доступных рациональной науке, анализирующей внешнюю объективную сторону предметов), Фрейд спускается за ним в Ад, в царство теней, обращается к ночному существу человека". Не кажется ли несколько странной параллель между Адом и подсознанием? И откуда исходит уверенность, что в подсознании скрыт только Ад? Ведь, исходя из теории амбивалентности, все имеет верх и низ, внутреннюю и внешнюю стороны. Ответом на этот вопрос могут быть строки из воспоминаний К.Г.Юнга, где он говорит о Фрейде, как о человеке, одержимом своей теорией сексуальности, но "...хотя она имела для него несомненное нуминозное значение, его терминология, казалось, определяла её как чисто биологическую функцию. Лишь эмоциональный накал, с которым он говорил о ней, позволял разглядеть вибрировавшие в нем глубинные элементы. Фрейд никогда не спрашивал себя, что именно заставляет его постоянно говорить о сексуальности, почему эта мысль имеет над ним такую власть. Он не сознавал, что эта "монотонность интерпретации" выражала стремление бежать от самого себя или от того аспекта своего существа, который можно было бы назвать "мистическим". Хотя в то время я еще не понимал всего этого должным образом, я усмотрел во Фрейде пробуждение бессознательных религиозных факторов... Было ясно: Фрейд, всегда подчеркивавший свою безрелигиозность, утраченного ревнивого Бога заменил другим всеохватывающим идолом - сексуальностью. Этот идол был столь же требователен, настойчив, суров, деспотичен, грозен и морально амбивалентен, сколь и первый. Сила, которой приписывается особая психическая действенность, всегда наделяется "божественными" или "демоническими" атрибутами; так и здесь "сексуальное либидо" приняло на себя роль deus absconditus - скрытого, спрятанного бога. Преимущество подобной трансформации для Фрейда состояло, очевидно, в том, что он имел возможность рассматривать новый нуминозный принцип как научно безупречный и свободный от каких бы то ни было оттенков религиозности. Но в самом глубинном, сущностном измерении нуминозность - то есть психологическое качество - двух таких несопоставимых на рациональном уровне противоположностей, как Яхве и сексуальность, не изменилась. Изменилось только название, а вместе с ним, конечно, и точка зрения: утраченного бога теперь приходилось искать внизу, а не вверху. Но, в конце концов, действующей психической силе совершенно безразлично, какое имя ей дается в каждом отдельном случае"(35: 158). В связи с этими словами Юнга вспоминается интересный факт: древними философами-мистиками душа человека рисовалась в виде окна или нескольких окон в бесконечность. Человек в обычной жизни представлялся им живущим как бы на поверхности самого себя, не зная и не сознавая того, что именно находится в его глубине. Гихтель, мистик 17 столетия, даже давал рисунок "совершенного человека" - каббалистического Адама Кадмона, т.е. человеческого рода, копией которого является каждый из нас. Рисунок представляет фигуру человека, на голове которого (во лбу) изображен Святой Дух; в сердце - Иисус; в солнечном сплетении - Иегова; верхняя часть груди с органами дыхания изображает "мудрость" или "Зеркало Бога"; а нижняя часть тела с его органами содержит "Темный мир", или "Корень душ в центре Вселенной". Таким образом, на рисунке изображено пять путей в бесконечность внутри человека. Человек может избрать любой из них, и то, что он найдет, будет зависеть от того, каким путем он пойдет. "Человек потому стал таким темным и таким внешним, - говорит Гихтель, - что он ищет очень далеко то, что находится совсем рядом с ним, во внутреннем центре души" (цит. по 21:157). Выбрав "пятый путь", Фрейд одним из первых приблизился к этому центру. К сожалению, он не смог понять всю глубину своего открытия, сказав, что " будет иллюзией, если мы станем ожидать чего-то от интуиции и погружения в себя: таким путем мы ничего не получим, кроме, с трудом поддающихся интерпретации, откровений относительно нашей собственной душевной жизни"(23:120). Он, раскрывавший тайны психики человека, все время говорящий о двойственности, не согласился с тем, что человек тоже двуедин. По словам Соловьева " человек - существо, содержащее в себе (в абсолютном порядке) божественную идею, т.е. всеединство или безусловную полноту бытия, и осуществляющее эту идею (в естественном порядке) посредством разумной свободы в материальной природе"(цит. по 1:76). Отвергнув первое, Фрейд словно "обезглавил" психоанализ, ибо если "нет Бога, стало быть, и нет полноты; а если нет полноты, то нет смысла..." (цит. по 1:80)
5. Танатофобия Фрейда как следствие идентификации с умершим отцом. Проблема бессмертия.
Нельзя не заметить - отрицательная сила во всех её формах доминирует в работах Фрейда: преступление, виновность и грех, торможение, инстинктивные отказы, основанная на запрете организация, а, главное, работа смерти. К теме смерти он обращался не раз, словно подтверждая слова одного из своих пациентов: "Когда умер мой отец, я вдруг понял, что теперь очередь за мной. Сейчас я только отец и больше не сын; скоро сыновья будут оплакивать меня. Я никогда не думал о смерти до кончины отца. Теперь я постоянно думаю о ней". Тяжелое заболевание в течение шестнадцати лет напоминало ему, что каждый день может быть последним. Не явились ли его многочисленные повторения слова "смерть" парадоксальной реакцией на чувство страха? Нередко ведь именно ужас перед опасностью толкает к ней навстречу. Человека, взобравшегося на вершину, притягивает пропасть. Порой размышления на эту тему доходили у него до самоистязания. Юнг приводит в своих воспоминаниях эпизод, происшедший в Бремене: " Я где-то читал о "трупах в торфянике" (останках первобытных людей) и, попав в Бремен, вспомнил о них. Но по рассеянности спутал их с мумиями в свинцовых подвалах города. Это мое любопытство вызвало нервную реакцию Фрейда. Он несколько раз спросил меня: "И на что вам сдались эти трупы?" Он то и дело раздраженно заговаривал на эту тему, пока, наконец, во время одной из застольных бесед не потерял сознание. Впоследствии он признался мне, что был убежден, будто все эти разговоры о покойниках указывали на мое желание видеть его мертвым. Нужно ли говорить, как поразила меня эта интерпретация. Меня встревожила чрезмерная живость его воображения, способная даже довести его до обморока!"(35:163) Но особенно трагичным кажется то, что, вынужденный быть последовательным в отрицании Бога, Фрейд стал отрицать и возможность нашего бессмертия. Если принять за истину его слова о том, что часто нам бывает необходимо разрушить что-либо или кого-либо, чтобы удержаться от стремления разрушения самих себя, защититься от позывов к самоуничтожению, то какой силы должна быть самоагрессия, чтобы попытаться разрушить основу мироздания, не оставив при этом даже надежды - ни себе, ни другим? "Давайте же вернемся к первобытному человеку... Когда он видел, как умирает кто-то из его близких - жена, друг, ребенок... он убеждался на опыте, что человек может умереть, потому что каждый из тех, кого он любил, был частицей его "Я", но, с другой стороны, в каждом из этих любимых была и частица ему чуждая. Первобытный человек уже не мог оспаривать смерть, в своем горе он отчасти узнал на собственном опыте, что это такое, но вместе с тем, он не хотел её признавать, потому что не хотел видеть умершим самого себя. Тогда он пошел на компромисс: он допускал смерть, но отрицал, что она есть то самое уничтожение жизни, которого он мысленно желал своим врагам. Над телом любимого существа он выдумывал духов, воображал разложение индивидуума на плоть и душу... Он создавал себе представление об иных формах существования, для которых смерть - это лишь начало, он создавал себе понятие загробной жизни после смерти... Затем были придуманы предыдущие существования, второе рождение и переселение душ, и все это преследовало цель лишить смерть её значения, состоявшего в отмене жизни" (28:18-19). Трудно удержаться от улыбки, представляя себе дикаря, подперевшего щеку у могилы жены и с грустью размышляющего: "А, может, есть она, загробная жизнь"? "Философствующий дикарь" - это миф; об особенностях мышления первобытных людей в этой работе уже говорилось. Первопричину веры в бессмертие раскрывает сам Фрейд, говоря, что "наше бессознательное так же относится к смерти, как относился к ней первобытный человек". Жаль только, что он снова представил этот факт, как спуск вниз, а не наоборот, так и не поняв, что глубинная основа первобытного мироощущения - это мостик, связывающий нас с Богом. Не потому ли в его лозунге: "Если хочешь вынести жизнь, готовься к смерти"(18:25), - "жизнь" звучит так, будто это тяжелый камень на шее. И немудрено: какое уж там веселье "как честный малоземельный крестьянин знай обрабатывать свое поле, перестав ожидать чего-то от загробного существования и сосредоточив все высвободившиеся силы на земной жизни..."(23:137) Интересно, что и Ветхий Завет, и Евангелие довольно скупо говорят о посмертии: человек призван в этом мире осуществлять свое призвание, а отнюдь не пассивно ожидать загробной жизни. Горизонт бессмертия только делает перспективу еще более широкой и труд - более осмысленным. Лишь плохо понятое учение о вечной жизни может подорвать творческую активность людей на Земле. "Надобно помнить, - замечает Н.О. Лосский, - что временной ряд событий и безвременное бытие суть два глубоко разнородных мира, а человек хотя и стоит одною ногою в одном из этих миров, а другою - в другом, все же развивает в себе умение отчетливо наблюдать только один из этих миров, именно - временной; поэтому, когда речь идет о вечном "Я" мы умеем только указать его наличность, но не рассказать о его безвременном содержании; между тем, это содержание должно существовать и быть гораздо более богатым, чем временная жизнь" (13:127). Можно, конечно, сказать, что все это досужие вымыслы, иллюзии, но... Даже материалисты - те, к кому были обращены пламенные призывы Фрейда, не желают смириться с такими перспективами. Недавно мне попалась на глаза книга с интригующим названием: "Бессмертие человека - реально ли оно?", в которой говорится: "Материалистическая философия, призванная понять мир таков, каков он есть, оказывается способной выработать реалистичную и обоснованную концепцию личного бессмертия, жизни без смерти. Она может и должна стать действенной альтернативой религиозному вероучению о загробной жизни. Особую ценность в этом отношении имеет диалектико-материалистическая методология, позволяющая отыскивать наиболее надежный путь достижения заветной цели. Главная трудность сегодня - спокойно вдуматься в новую постановку проблемы, привыкнуть к непривычному, сжиться с ним. Все это, конечно, нелегко. Но другого пути нет. Таково настоятельное требование времени, нового мышления..." Затем серьезно обсуждались достижения нашей науки в решении проблемы "практического бессмертия", критиковались те, кто высказывал сомнения относительно её целесообразности, т.к. "такие настроения противоречат программным требованиям КПСС, социалистического государства в этой области и чаяниям людей". Заканчивалась работа словами: "Так сколько все-таки может жить человек? "Практически вечно, - отвечают ученые, - И притом не где-нибудь там, в несуществующем потустороннем мире, а здесь, на Земле, оставаясь всегда молодым". И нет у нас сомнения, что, в конце концов, все изберут именно этот путь. Иного выбора, иного пути просто не может, не должно быть". Да, от судьбы не уйдешь. Жить вечно хочется всем. Даже тем, на нерелигиозное воспитание которых были потрачены силы, и кому не вливали с детства "сладкий или кисло-сладкий яд". Задаешься вопросом: какая же из двух "иллюзий" - бессмертие души или бессмертие тела - иллюзорнее? Что больше похоже на "обещание латифундии на Луне?" Трудно сказать, что ответил бы на это Фрейд. С одной стороны, представители "культурного клада" буквально повторяют его слова: "несмотря на её нынешнее несовершенство и присущие ей (науке) трудности,.. она способна на невиданные совершенствования", а, с другой - оставляют его в одиночестве, не желая "вернуть смерти в действительности и наших мыслях то место, которое ей принадлежит". Наша наука действительно может очень многого достичь: во всяком случае, результаты открытий в области генной инженерии заставляют относиться к ним с уважением. Но вряд ли теоретические предпосылки видового бессмертия человека смогут стать чем-то большим, чем увеличение продолжительности его жизни. Думается, истина звучит все-таки не в словах ученых, а в размышлениях философов. Еще Сократ говорил о том, что все в нашем мире делится на вещи составные и несоставные. Составные - вещи сами по себе, их можно ощутить с помощью чувств, они видимы и постоянно изменяются. А несоставные - это сущность вещей, которые постоянны, неизменны и невидимы, и постигнуть их можно лишь с помощью размышления. Человек тоже состоит из двух начал, одно из которых видимо и меняется - тело, а другое - душа - невидимо и неизменно. Его мысль продолжает В.Розанов: "Всякое умирание, как мы понимаем его, есть расторжение между веществом оформленной вещи и между формою, в которую было заключено это вещество. Так, тело человека умирает, когда частицы вещества в нем, не сдерживаемые прежней формою, распадаются; государство разрушается, когда от него отделяется политическая форма и то, что было под нею; дом уничтожен, когда куча дерева не имеет уже более вида дома. Разрушается, собственно, только одна категория бытия. Что же именно и как может разрушиться в духе, как в чистой форме? Ясно, что разрушения в том смысле, как оно существует для оформленных материальных вещей, для него нет. Нет в нем частиц, которые раздались бы в стороны, отделившись друг от друга, потому что не только самый дух, но и все явления в нем пребывают в одном времени: не может одна часть духа пойти вправо, а другая влево, или та вверх, а эта вниз, как нет правого и левого, верха и низа для мышления, чувства и воли. Не могут части духа (как это бывает во всем умирающем) разместиться иначе, чем были размещены прежде, когда они никак не размещены. Форма форм, которая не имеет какого-либо одного вида, в какую бы форму не переходила, - всегда останется тождественной самой себе и даже не изменится, переходя. Таким образом, смерть, исчезновение входит, как одна из составных сторон, в само существо духа, и умирание - в жизнь его" (16:321-323).
Заключение.
Не скрою, читая и оценивая сказанное, действительно чувствуешь, что появляется некий Высший смысл, ради которого стоит жить. Поэтому вряд ли случайны слова Фрейда, сказанные им в своей последней работе: "Сколь достойными зависти представляются нам, нищим верою, те исследователи, которые убеждены в существовании верховного божественного существа! Для этого великого Духа мир не представляет проблемы, потому что он сам создал все его устройства. Как всеобъемлющи, исчерпывающи и окончательны учения верующих в сравнении с трудными, жалкими и фрагментарными попытками объяснения, ради которых мы доходим до предела своих возможностей! Божественный дух, который сам является идеалом этического совершенства, насадил в человеке знание этого идеала и одновременно стремление возвысить свое существо до этого идеала... Нам остается только пожалеть, если известные жизненные переживания и наблюдения мира делают для нас невозможным принять гипотезу подобного верховного существа" (29:1024). Что же, Фрейд всегда был исследователем и борцом. "Еще в школе я всегда был среди самых дерзких оппозиционеров и неизменно выступал в защиту какой-нибудь радикальной идеи. Как правило, готов был сполна платить за это, идти до конца. Мне часто казалось, что я унаследовал дух бунтарства и всю ту страсть, с которой наши древние предки отстаивали свой Храм, свою веру. Я мог бы с радостью пожертвовать своей жизнью ради великой цели", - писал Зигмунд невесте. "...Откровенно говоря, мне кажется, что во мне есть нечто необычное, нечто странное, - продолжал он. Было время, когда во мне говорили только любознательность и честолюбие... Давно знаю, что я - не гений, и сам не понимаю, почему так хочется стать им. Быть может, я даже не очень одарен. Однако, некоторые особенности моей личности, черты характера предопределили способность к работе. Уверен, что такое сочетание свойств весьма плодотворно для медленного восхождения к истине"(30:131). Психоанализ был, в сущности, его ребенком, "рожденным в муках", и вставшим на ноги не "благодаря", а "вопреки" всему. Такие дети - дороже всех остальных. Не мудрено, что Фрейд ни с кем не хотел делиться своим детищем. Даже с Богом. Следствием этого оказалось то, что так напоминает легенду о могущественном горном духе Рюбецале: Поднявшись однажды на поверхность земли, Рюбецаль был поражен зрелищем купавшейся в струях водопада красавицы. Чтобы вполне насладиться созерцанием столь великолепной красоты, дух воплотился в ворона и перелетел на высокое дерево. Однако, устроившись на его ветвях, ворон почему-то стал прислушиваться к карканью и принюхиваться к запаху падали. Дух быстро понял, в чем дело, и немедленно превратился в цветущего юношу. Фрейд, в отличие от него, слишком увлекся, рассматривая в человеке его "животный мир", в результате чего прекрасная цель, ради которой он поднялся на " древо науки", так и не была им оценена по достоинству. И в этом, пожалуй, его можно сравнить с Колумбом, проделавшим трудный путь первооткрывателя, но по ошибке назвавшего континент островом. Но её все-таки оценили другие: "Психоанализ (несмотря на многочисленные заблуждения, которые столь же мало затрагивают его суть, как заблуждения духовенства - суть церкви) не имеет и не может иметь сегодня другой основной цели, как создать внутри нас самих некое пространство, в котором мы смогли бы услышать Бога", - сказал Г.Гессе (цит. по 7). Мне кажется, что в этих словах кроется истинный смысл психоанализа. Так же, как истинное отношение Фрейда к религии кроется все-таки не в том, что она "...заключается в умалении ценности жизни и в химерическом искажении картины реального мира..." (25:329), а в словах: "Может ли быть так, что все наши предшествующие разыскания не обнаружили всей мотивировки, а вскрыли только относительно поверхностный слой, и за ним ожидает раскрытия еще какой-то другой, очень важный момент? При исключительной сложности причинных зависимостей в жизни и истории следовало бы быть готовым к чему-то подобному" (29:1025). Не ответом ли ему звучат строки Бердяева?: "Я погружаюсь в глубину и становлюсь перед тайной мира, тайной всего, что существует. И каждый раз с пронизывающей остротой я ощущаю, что существование мира не может быть самодостаточным, не может не иметь за собой в еще большей глубине Тайны, таинственного смысла. Эта тайна есть Бог. Люди не могли придумать более высокого слова. Отрицание Бога возможно лишь на поверхности, оно невозможно в глубине"(2:185). Ведь написаны они были в том же 1939 году. Заканчивая свою работу, я хочу сказать, что, конечно же, не смогла затронуть все вопросы, волновавшие меня. Но для себя я поняла главное: психоанализ и вера в Высшее вовсе не противоречат друг другу. Напротив, они только подтверждают важность и истинность друг друга. "Что Бог есть, мы верим, а что он есть, - испытываем и узнаем" (1:95). Если у Фрейда и были причины не увидеть этого - ценность его учения не уменьшится, даже если у нас есть повод в чем-то с ним не согласиться. И вспомним вечные слова Фауста:
Кто с полным чувством убежденья Не побоится утвержденья: Не верую в него? Он, Вседержитель И Всеохранитель Не обнимает ли весь мир - Тебя, меня, Себя? Не высится ль над нами свод небесный? Не твердая ль под нами здесь земля? Не всходят ли, приветливо мерцая, Над нами звезды вечные? А мы Не смотрим ли друг другу в очи, И не теснится ль это все Тебе и в ум и в сердце, И не царит ли в вечной тайне И зримо и незримо вкруг тебя? Наполним же все сердце этим чувством, И если в нем ты счастье ощутишь, Зови его как хочешь: Любовь, Блаженство, Сердце, Бог! Нет имени ему! Все в чувстве! И имя только дым и звук, Туман, который застилает небосвод. (цит.по 13: 74)
Список литературы.
1. Акулинин В.Н. Философия всеединства: От В.С. Соловьева к П.А. Флоренскому - Новосибирск: Наука. Сиб. отд.,1990. - 158 с. 2. Бердяев Н.А. Самопознание. - М.; Книга, 1991. - 446 с. 3. Бубер М. Два образа веры: Пер. с нем. - М.; Республика,1995. - 464 с. 4. Вишев И.В. Бессмертие человека. Реально ли оно? Минск, "Беларусь", 1990. - 150 с. 5. Вингер Ю. Этюды о симметрии/ Пер. с англ., М., 1971, 240 с. 6. Гроф С., Хэлифакс Дж. Человек перед лицом смерти. - Пер. с англ. - М.: Изд - во Трансперсонального Института, 1996. - 246 с. 7. Дадун Р. Фрейд. М.: 1994. - 512 с. 8. Джонс Э. Жизнь и творения Зигмунда Фрейда.: Пер. с англ. - М.: Гуманитарий, 1996. - 448с. 9. Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. - М.: Педагогика - Пресс, 1994. - 608 с. 10. Леви - Строс К. Первобытное мышление. - М.: Республика, 1994. - 384 с. 11. Лосский Н.О. Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция. М.: Республика, 1995. - 400 с. 12. Маркузе Г. Эрос и цивилизация. - К.: "ИСА" 1995. - 352 с. 13. Мень А.В. История религии: В поисках Пути, Истины и Жизни: В 7 т. Т.1. Истоки религии. - М.: СП "Слово",1991. - 287 с. 14. Мень А.В. История религии: В поисках Пути, Истины и Жизни: В 7 т. Т 2. Магизм и единобожие: Религиозный путь человечества до эпохи великих Учителей. - М.: СП "Слово",1991 - 462 с. 15. Платон Собрание сочинений в 4 т. Т 2/ Общ. Ред. А.Ф. Лосева и А.А. Тахо - Годи; Пер. с древнегреч. - М.: Мысль, 1993. - 528 с. 16. Розанов В.В. О понимании. Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания. С-Пб.: Наука, 1994. - 540 с. 17. Розанов В.В. О легенде "Великий инквизитор" / В сб. О великом инквизиторе: Достоевский и последующие. - М.: Мол. Гвардия, 1991. - 270 с. 18. Рязанцев С. Танатология - наука о смерти. - С-Пб.: Изд - во ВЕИП,1994. - 382 с. 19. Стоун И. Страсти ума, или Жизнь Фрейда. / Пер. с англ.- М.:Мысль,1998.-752с. 20. Уайтхед А. Религия и наука / В сб. Заблуждающийся разум?: Многообразие вненаучного знания. - М.: Политиздат,1990. - 464 с. 21. Успенский П.Д. Новая модель Вселенной: Пер. с англ. - СПб: Изд. Чернышова,1993. - 560с. 22. Фрейд З. Толкование сновидений / Пер. с нем.; - Мн.: "Попурри", 1997.- 576 с. 23. Фрейд З. Будущее одной иллюзии. / Сб. Сумерки богов. - М.: Политиздат, 1989. с.94 - 142. 24. Фрейд З. По ту сторону принципа наслаждения. / Сб. "Я" и "Оно".Труды разных лет. Тбилиси, "Мерани", 1991. - с.139-192. 25. Фрейд З. Неудовлетворенность культурой./ Сб. "Либидо", М.: Гуманитарий, 1996. - 476 с. 26. Фрейд З. Тотем и табу.. / Сб. "Я" и "Оно".Труды разных лет. Тбилиси, "Мерани", 1991. - с.193-350. 27. Фрейд З. Лекция 35 "О мировоззрении"./ В кн. Введение в психоанализ: Лекции. - М.: Наука. 1991. - с.399-416. 28. Фрейд З. Мы и смерть. /В кн. Танатология - наука о смерти. - С-Пб.: Изд - во ВЕИП,1994. с.13-26. 29. Фрейд З. Человек Моисей и монотеистическая религия. / В кн. Я и Оно: Сочинения. - М.:ЗАО Изд-во ЭКСМО - Пресс; Харьков: Изд-во "Фолио", 1998. с. 915 - 1038. 30. Фрейд З. Письма к невесте / Пер. с нем., - М.: Моск. рабочий, 1994. - 142 с. 31. Фрейд З. Лекция 21. Развитие либидо и сексуальная организация. "./ В кн. Введение в психоанализ: Лекции. - М.: Наука. 1991. - с.203 - 215. 32. Фромм Э. Психоанализ и религия. / Сб. Сумерки богов. - М.: Политиздат, 1989. с.143-221. 33. Юнг К.Г. Зигмунд Фрейд как культурно - историческое явление. / В кн. Феномен духа в искусстве и науке. Пер. с нем. - М.: Ренессанс, 1992 - с. 54 - 65. 34. Юнг К.Г. Зигмунд Фрейд. / В кн. Феномен духа в искусстве и науке. Пер. с нем. - М.: Ренессанс, 1992 - с. 66 - 78. 35. Юнг К.Г. Воспоминания, сны, размышления / В кн. Карл Густав Юнг: дух и жизнь. Сборник. Пер. с нем. - М.: Практика, 1996. - 560 с.
| ||||||||||||||||||||
| на сайте в Интернете на странице |
|
© Веб-студия «inСАЙТ», 2000-2001  istudio@mail.ru
|
Поиск по сайту: