Я И СВЕРХ-Я (Я-ИДЕАЛ)

Если бы Я было только частью Оно, определяемой влиянием системы восприятия, только представителем реального внешнего мира в душевной области, все было бы просто. Однако сюда присоединяется еще нечто.

В других местах уже были разъяснены мотивы, побу­дившие нас предположить существование некоторой ин­станции в Я", дифференциацию внутри Я, которую можно назвать Я-идеалом или сверх-Я*. Эти мотивы вполне правомерны**. То, что эта часть Я не так прочно связа­на с сознанием, является неожиданностью, требующей разъяснения.

Нам придется начать несколько издалека. Нам уда­лось осветить мучительное страдание меланхолика благо­даря предположению, что в Я восстановлен утерянный объ­ект, т.е. что произошла замена привязанности к объекту (Objektbesetzung) идентификацией***. В то же время, од­нако, мы еще не уяснили себе всего значения этого процес­са и не знали, насколько он прочен и часто повторяется. С тех пор мы говорим: такая замена играет большую роль в образовании Я, а также имеет существенное значение в выработке того, что мы называем своим характером.

Первоначально в примитивной оральной фазе индиви­да трудно отличить обладание объектом от идентифика­ции. Позднее можно предположить, что желание обладать объектом исходит из Оно, которое ощущает эротическое

Zur Einfiihnmg des Narzipmus; Massenpsychologie und Ich-Anafyse. Ошибочным и нуждающимся в исправлении может по­казаться только обстоятельство, что я приписал этому сверх-Я" функцию контроля реальностью. Если бы испытание реальностью оставалось собственной задачей Я, это совершенно соответствова­ло бы отношениям его к миру восприятия. Также и более ранние недостаточно определенные замечания о ядре Я должны теперь найти правильное выражение в том смысле, что только система W — Bw может быть признана ядром Я. *** Trauer und Melancholic.

стремление как потребность. Вначале еще хилое Я" полу­чает от привязанности к объекту знание, удовлетворяется им или старается устранить его путем вытеснения*.

Если мы нуждаемся в сексуальном объекте или нам приходится отказаться от него, наступает нередко изме­нение^, которое, как и в случае меланхолии, следует опи­сать как внедрение объекта в Я; ближайшие подробно­сти этого замещения нам еще неизвестны. Может быть, с помощью такой интроекции (вкладывания), которая яв­ляется как бы регрессией к механизму оральной фазы, Я облегчает иди делает возможным отказ от объекта. Мо­жет быть, это отождествление есть вообще условие, при котором Оно отказывается от своих объектов. Во вся-ком.случае процесс этот, особенно в ранних стадиях раз­вития, наблюдается очень часто; он дает нам возмож­ность предположить, что характер Я является осадком отвергнутых привязанаостей к объекту, что он содержит историю этих выборов объекта. Поскольку характер лич­ности отвергает или приемдет эти влияния из истории эротических выборов объекта, естественно наперед допус­тить целую шкалу сопротивляемости. Мы думаем, что в чертах характера женщин, имевших большой любовный опыт, легко найти отзвук их привязанностей к объекту. Необходимо также принять в соображение случаи одно­временной привязанности к объекту и идентификации, т.е. изменения характера прежде, чем произошел отказ от объ­екта. При этом условии изменение характера может ока­заться более длительным, чем отношение к объекту, и да­же, в известном смысле, консервировать это отношение.

Другой подход к явлению показывает, что такое пре­вращение эротического выбора объекта в изменение Я

* Интересной параллелью замены выбора объекта иденти­фикацией служит вера первобытных народов в то, что свойства принятого в пищу животного перейдут к лицу, вкушающему эту пэтпу> и основанные на этой вере запреты. Она же, как известно, служит также одним из основании каннибализма и сказывается в целом ряде обычаев тотемической трапезы вплоть до святого причастия. Следствия, которые здесь приписываются овладению объектом, действительно оказываются верными по отношению к позднейшему выбору сексуального объекта.

является также путем, каким Я получает возможность овладеть Оно и углубить свои отношения к нему, прав­да, ценой значительной уступчивости к его переживани­ям. Принимая черты объекта, Я как бы навязывает Оно самого себя в качестве любовного объекта, старается воз­местить ему его утрату, обращаясь к нему с такими сло­вами: «Смотри, ты ведь можешь любить и меня — я так похоже на объект».

Происходящее в этом случае превращение объект-либидо в нарцистическое либидо, очевидно, влечет за со­бой отказ от сексуальных целей, известную десексуали-запию, а стало быть, своего рода сублимацию. Более того, тут возникает вопрос, заслуживающий внимательного рассмотрения, а именно: не есть ли это обычный путь к сублимации, не происходит ли всякая сублимация посредством вмешательства Я, которое сперва превращает сексуальное объект-либидо в нарцистическое либидо с тем, чтобы в дальнейшем поставить, может быть, ему совсем иную цель*? Не может ли это превращение влечь за собой в качестве следствия также и другие-изменения судеб влечения, не может ли оно приводить, например, к расслоению различных слившихся друг с другом влече-аий? К этому вопросу мы еще вернемся впоследствии.

Хотя мы и отклоняемся от нашей цели, однако, необ­ходимо остановить на некоторое время наше внимание на объектных идентификациях Я. Если таковые умно­жаются, становятся слишком многочисленными, чрез­мерно сильными и несовместимыми друг с другом, то они легко могут привести к патологическому результату. Дело может дойти до расщепления Я, поскольку отдельные идентификации благодаря противоборству изолируются друг от друга и загадка случаев так называемой «мно­жественной личности», может быть, заключается как раз в том, что отдельные идентификации попеременно овла­девают сознанием. Даже если дело не заходит так дале-

* С введением нарциссизма мы теперь, после того как отде­лили Я от Ом, должны признать От большим резервуаром ли­бидо. Либидо, направляющееся на Я вследствие описанной иден­тификации, составляет его «вторичный нарциссизм».

ко, создается все же почва для конфликтов между раз­личными идентификациями, на которые раскладывает­ся Я, конфликтов, которые в конечном итоге не всегда могут быть названы патологическими.

Как бы ни окрепла в дальнейшем сопротивляемость характера в отношении влияния отвергнутых привязанностей к объекту, все же действие первых, имевших место в самом раннем возрасте идентификаций будет широ­ким и устойчивым. Это обстоятельство заставляет нас вернуться назад к моменту возникновения Я-идеала, ибо •за последним скрывается первая и самая важная иден­тификация индивидуума, именно — идентификация с от­цом в самый ранний период истории развития лично­сти*. Такая идентификация, по-видимому, не есть следствие или результат привязанности к объекту; она прямая, не­посредственная и более ранняя, чем какая бы то ни было привязанность к объекту. Однако выборы объекта, отно­сящиеся к первому сексуальному периоду и касающиеся отца и матери, при нормальных условиях в заключение приводят, по-видимому, к такой идентификации и тем самым усиливают первичную идентификацию.

Все же отношения эти так сложны, что возникает необходимость описать их подробнее. Существуют два момента, обусловливающие эту сложность: треугольное расположение Эдипова отношения и изначальная би­сексуальность индивида.

Упрощенный случай для ребенка мужского пола скла­дывается следующим образом: очень рано ребенок об­наруживает по отношению к. матери объектную привя­занность, которая берет свое начало от материнской груди и служит образцовым примером выбора объекта по ти-

* Может быть, осторожнее было бы сказать «с родителями», так как оценка отца и матери до точного понимания полового различия — отсутствие пениса — бывает одинаковой. Из исто­рии одной молодой девушки мне недавно случилось узнать, что, заметив у себя отсутствие пениса, она отрицала наличие этого ор­гана вовсе не у всех женщин, а лишь у тех, которых она считала неполноценными. У ее матери он, по ее мнению, сохранился. В целях простоты изложения я буду говорить лишь об идентифи­кации с отцом.

пу опоры (Aniehnungstypus); с отцом же мальчик вден-тифипируется. Оба отношения существуют некоторое вре­мя параллельно, пока усиление сексуальных влечений к матери и осознание того, что отец является помехой для таких влечений, не вызывает Эдипова комплекса*. Иден­тификация с отцом отныне принимает враждебную ок­раску и превращается в желание устранить отца и заме­нить его собой у матери.'С этих пор отношение к отцу амбивалентно, создается впечатление, будто содержащаяся с самого начала в идентификации амбивалентность ста­ла явной. «Амбивалентная установка» по отношению к отцу и лишь нежное объектное влечение к матери со­ставляют для мальчика содержание простого, положи­тельного Эдилова комплекса.

При разрушении Эдипова комплекса необходимо от­казаться от объектной привязанности к матери. Вместо нее могут появиться две вещи: либо идентификация с матерью, либо усиление идентификации с отцом. По­следнее мы обыкновенно рассматриваем как более нор­мальный случай, он позволяет сохранить в известной мере нежное отношение к матери. Благодаря исчезнове­нию Эдилова комплекса мужественность характера маль­чика, таким образом, укрепилась бы. Совершенно ана­логичным образом Эдипова установка маленькой де­вочки может вылиться в усиление ее идентификации с матерью (или в появлении таковой), упрочивающей жен­ственный характер ребенка.

Эти идентификации не соответствуют нашему ожи­данию, так как они не вводят оставленный объект в Я', однако и такой исход возможен, причем у девочек его наблюдать легче, чем у мальчиков. В анализе очень час­то приходится сталкиваться с тем, что маленькая девоч­ка, после того как ей пришлось отказаться от отца как любовного объекта, проявляет мужественность и иден­тифицирует себя не с матерью, а с отцом, т.е. с потерян­ным объектом. Ясно, что при этом все зависит от того, достаточно ли сильны ее мужские задатки, в чем бы они ни состояли.

Ср. Massenpsychologie und Ich-Analyse, УЛ.

Таким образом, переход Эдиповой ситуации в иден­тификацию с отцом или матерью зависит у обоих полов, по-видимому, от отяосительной силы задатков того или другого пола. Это один способ, каким бисексуальность вмешивается в судьбу Эдипова комплекса. Другой спо­соб еще более важен. В самом деле, возникает впечат­ление, что простой Эдипов комплекс вообще не есть наиболее частый случай, а соответствует некоторому уп­рощению иди схематизации, которая практически осу­ществляется, правда, достаточно часто. Более подроб­ное исследование вскрывает в большинстве случаев более полный Эдипов комплекс, который бывает двояким, по­зитивным и негативным, в зависимости от первона­чальной бисексуальности ребенка, т.е. мальчик нахо­дится не только в амбивалентном отношении к отцу и останавливает свой нежный объектный выбор на мате­ри, но он одновременно ведет себя как девочка, прояв­ляет нежное женское отношение к отцу и соответст­вующее ревниво-враждебное к матери. Это вторжение бисексуальности очень осложняет анализ отношений между первичными выборами объекта и идентифика­циями и делает чрезвычайно затруднительным понятное их описание. Возможно, что установленная в отношении к родителям амбивалентность должна быть целиком от­несена на счет бисексуальности, а не возникает, как я утверждал это выше, из идентификации вследствие со­перничества.

Я полагаю, что мы не^ ошибемся, если допустим суще­ствование полного Эдипова комплекса у всех вообще людей, а у невротиков в особенности. Аналитический опыт обнаруживает затем, что в известных случаях та или другая составная часть этого комплекса исчезает, оставляя лишь едва заметный след, так что создается ряд, на одном конце которого стоит позитивный ком­плекс, на другом конце — обратный, негативный ком­плекс, в то время как средние звенья изображают полную форму с неодинаковым участием обоих компонентов. При исчезновении Эдипова комплекса четыре содержа­щихся в нем влечения сочетаются таким образом, что из них получается одна идентификация с отцом и одна с матерью, причем идентификация с отцом удерживает объект-мать позитивного комплекса и одновременно за­меняет объект-отцаобратного комплекса; аналогичные явления имеют место при идентификации с матерью. В различной силе выражения обеих идентификаций отра­зится неравенство обоих половых задатков.

Таким образом, можно сделать грубое допущение, что в результате сексуальной фазы, характеризуемой господ­ством Эдилова комплекса, в Я отлагается осадок, со­стоящий в образовании обеих названных, как-то согла­сованных друг с другом идентификаций. Это изменение Я сохраняет особое положение: оно противостоит про­чему содержанию Я в качестве Я-идеала или еверх-Я.

Сверх-Я не является, однако, простым осадком от первых выборов объекта, совершаемых Оно, ему прису­ще также значение энергичного реактивного образова­ния по отношению к ним. Его отношение к Я не исчер­пывается требованием «ты должен быть таким же (как отец)», оно выражает также запрет: «Таким (как отец) ты не смеешь быть, т.е. не смеешь делать все-то, что делает отец; некоторые поступки остаются его исклю­чительным правом». Это двойное лицо Я"-вдеала обу­словлено тем фактом, что сверх-Я стремилось вытеснить Эдипов комплекс, более того — могло возникнуть лттттть благодаря этому резкому изменению. Вытеснение Эди­лова комплекса было, очевидно, нелегкой задачей. Так как родители, особенно отец, осознаются как помеха к осуществлению Эдиповых влечений, то инфантильное Я. накапливало силы для осуществления этого вытесне­ния путем создания в себе самом того же самого пре­пятствия. Эти силы заимствовались им в известной ме­ре у отца, и такое заимствование является актом» в выс­шей степени чреватым последствиями. Сверх-Я сохранит характер отца, и чем сильнее был Эдипов комплекс, чем стремительнее было его вытеснение (под влиянием ав­торитета, религии, образования и чтения), тем строже впоследствии сверх-Я будет властвовать над Я как со­весть, а может быть, и как бессознательное чувство ви­ны. Откуда берется сила для такого властвования, отку­да принудительный характер, принимающий форму категорического императива, — по этому поводу я еще выскажу в дальнейшем свои соображения.

Сосредоточив еще раз внимание на только что опи­санном возникновении сверх-Я, мы увидим в нем ре­зультат двух чрезвычайно важных биологических фак­торов: продолжительной детской беспомощности и зависимости человека и наличия у него Эдипова ком­плекса, который был сведен нами даже к перерыву раз­вития либидо, производимому латентным периодом, т.е. к двукратному началу половой жизни. Это последнее обстоятельство является, по-видимому, специфически че­ловеческой особенностью и составляет, согласно психо­аналитической гипотезе, наследие того толчка к куль­турному развитию, который был насильственно вызван ледниковым периодом. Таким образом, отделение сверх- Я от Я не случайно, оно отражает важнейшие черты как индивидуального, так и родового развития и даже боль­ше: сообщая родительскому влиянию длительное выра­жение, оно увековечивает существование факторов, ко­торым обязано своим происхождением.

Несчетное число раз психоанализ упрекали в том, что он не интересуется высшим, моральным, сверхличным в человеке. Этот упрек несправедлив вдвойне — истори­чески и методологически. Исторически — потому что психоанализ с самого начала приписывал моральным и эстетическим тенденциям в Я побуждение к вытесне­нию, методологически — вследствие нежелания понять, что психоаналитическое исследование не могло высту­пить, подобно философской системе, с законченным сво­дом своих положений, но должно было шаг за шагом добираться до понимания сложной душевной жизни пу­тем аналитического расчленения как нормальных, так и аномальных явлений. Нам не было надобности дро­жать за сохранение высшего в человеке, коль скоро мы поставили себе задачей заниматься изучением вытес­ненного в душевной жизни. Теперь, когда мы отважива­емся подойти, наконец, к анализу Я, мы так можем от­ветить всем, кто, будучи потрясен в своем нравственном сознании, твердил, что должно же быть высшее в челове­ке: «Оно несомненно должно быть, но Я-идеал или сверх- Я, выражение нашего отношения к родителям, как раз и является высшим существом. Будучи маленькими деть­ми, мы знали этих высших существ, удивлялись им и испытывали страх перед ними, впоследствии мы приня­ли их в себя самих».

Я-идеал является, таким образом, наследником Эди­пова комплекса и, следовательно, выражением самых мощных движений Оно и самых важных судеб его ли­бидо. Выставив этот идеал, Я сумело овладеть Эдиповым комплексом и одновременно подчиниться Оно. В то время как Я является преимущественно представи­телем внешнего мира, реальности, сверх-Я выступает на­встречу ему как поверенный внутреннего мира, или Оно. И мы теперь подготовлены к тому, что конфликты меж­ду Я и Я-идеалом в конечном счете отразят противоре­чия реального и психического, внешнего и внутреннего миров.

Все, что биология и судьбы человеческого рода созда­ли в Оно и закрепили в нем, — все это приемлется в Я в форме образования идеала и снова индивидуально пе­реживается им. Вследствие истории своего образования Я-идеал имеет теснейшую связь с филогенетическим дос­тоянием, архаическим наследием индивидуума. То, что в индивидуальной душевной жизни принадлежало глу­бочайшим слоям, становится благодаря образованию Я-идеала самым высоким в смысле наших оценок достоя­нием человеческой души. Однако тщетной была бы попытка локализовать Я-идеал, хотя бы только по при­меру Я, или подогнать его под одно из тех сравнений, при помощи которых мы пытались наглядно изобра­зить отношение Я и Оно.

Легко показать, что Я-идеал соответствует всем тре­бованиям, предъявляемым к высшему началу в челове­ке. В качестве заместителя страстного влечения к отцу оно содержит в себе зерно, из которого выросли все ре­лигии. Суждение о собственной недостаточности при сравнении Я со своим идеалом вызывает то смиренное религиозное ощущение, на которое опирается страстно верующий. В дальнейшем ходе развития роль отца пе­реходит к учителям и авторитетам; их заповеди и запреты сохраняют свою силу в Я"-идеале, осуществляя в качестве совести моральную цензуру. Несогласие между требованиями совести и действиями Я ощущается как чувство вины. Социальные чувства покоятся на иден­тификации с другими людьми на основе одинакового Л-идеада. <...>

Поиск по сайту: