Кострецкие дети

Жуки

^{Татьяна Смирнова}
Анна АРТЕМЬЕВА — «Новая»

Мы едем в Жуки. К Татьяне Смирновой, матери двоих детей.

По дороге завернули в дом, который хранит приметы прежнего быта. Построен в 1889 году. Ни с чем не сравнимое удовольствие — рукой прикоснуться к бревнам, из которых сложен дом. Ступишь ногой на большой камень перед домом — видишь, вот этот край камня как будто подточен. «Должно быть, на него чаще наступали», — говорит хозяйка. И мы наступаем именно на эту часть камня. Рядом с огромной печкой — каженка. По ней спускались в подполье.

— Можно и пьяного гостя тут положить. А иногда и самому погреться.

Тяжеленные утюги, машина, на которой ткали, кровати в подзорах, гармошка. Целая коллекция подзоровых полотенец. А вот и кольцо. Здесь люлька висела.

Вспоминают, как сестрица качала братишку, да сама в люльку легла. Маленькая была. Уронила братца. У него родимец сделался, ну он вскоре умер.

Окошки у печки — это печорки. Раньше туда рукавицы клали. Придешь с мороза — и туда!

Живут в доме только летом. Не тронуты ни стены, ни потолки, ни полы.

— Полы не крашены. Да и мы раньше как делали: песочку насыплешь и голяком драишь.

Тут у нас совхоз большущий был. Телята, поросята, лошадей держали. А в конце села птицеферма была. Сейчас ничего нет. Есть молочная ферма, да и та на ладан дышит. Народ разъезжаться начал, как льнозавод закрыли.

Еще печаль — про леса. Тропинки не найдешь. Все зарастает. Да борщевик замучил. Куда ни кинься, везде борщевик.

— Ядовитый? — спрашиваю.

— Еще бы! Вон как ноги жжет. Следы остаются.

Нас в этот старинный дом привела Марина Александровна, москвичка. Живет в Кострецах до глубокой осени. Она — морфолог. Специалист по морской фауне. Главная страсть — океан.

Она поясняет: «Борщевик не ядовитый. Он не ядом действует. Его сок разрушает защитные свойства кожи от ультрафиолета. Если вы косите борщевик вечером, то никаких ожогов. Солнце не светит. А если днем, то ожог не от борщевика, а от солнца. Кожа не сопротивляется. Получаются ожоги. Шрамы остаются».

Есть одна особенность жителей Кострецкого поселения — чувство истории родного края. Думается, это и есть источник позитивного отношения к жизни.

У бабушки Устиньи было восемь детей. Кто — где. Один на Дальнем Востоке, другой — в Тынде, кто-то в Запорожье. Жили бедно. Хорошо, коровушка была. Молока нальют по полстаканчика. Если есть, дадут кусочек сахара. Картошки нечищеной чугунок. Огурцы соленые свои были, квашеная капуста.

Отец с матерью по-карельски говорили. Тверские карелы — целая группа этническая. Наши хозяюшки читают по-карельски стихи:

Солнышко родимое, приходи к нам
в гости.
Мы тебя накормим, напоим
И за горочку отправим.

«Кеть тяма он?» — по-карельски означает: «Кто ты такой?»

Они вспоминают, сколько было домов, и в каждом — скотина. «Куда все подевалось?» — этот вопрос в деревне звучит как непременный причет.

Молодые такого вопроса уже не задают. Времена меняются, и уже непонятно, как в классах было по 30 человек. А теперь — 30 человек на всю школу.

Валентина и Людмила — это наши проводники в историю Кострецов. Одна живет в Твери, другая — в Кировске Мурманской области. Исходное чувство, определяющее отношение к жизни, — любовь к родному очагу и, как сказал бы поэт, к отеческим гробам. Об этом рассказывал и отец Валерий: «Приезжайте на Троицу. Здесь целое нашествие. Люди приезжают поминать своих предков. Остановите любого. Он вам расскажет свою историю и историю села».

* * *

Татьяне Смирновой 37 лет, мужу Алексею — 42. Двое детей: Даниле — 13 лет, Максиму — девять.

В конце минувшего года мы с этими мальчиками пробивались к Ривзаводской школе. Кромешная тьма, обледенелые дороги. Летом Жуки в полной красоте. Красоте ошеломляющей.

Неужели никогда Смирновы не хотели переехать в город? Никогда! Их родители здесь жили и работали. Как говорит Татьяна, ногами ее мамы, агронома, исхожены все поля. Сама Таня окончила сельхозтехникум. Поначалу за родителей держались — как их оставить? А потом поняли: жить будут в деревне всегда. Вот и этот замечательный дом строится всю жизнь. То одно пристроят, то другое улучшат. Вот оно, чувство истории. Неубиваемое. Личностное. То, что современные историки называют эго-историей. Историей, прошедшей через мой род, мою судьбу. Немногие нынешние деревни сохраняют это чувство.

— Как же можно уехать? Здесь все предки наши похоронены, — говорит Татьяна.

«Полететь хочется»

Спрашиваю о счастливых минутах жизни.

Татьяна: Вот все дома. После бани пьем чай. Мама пришла. Поговорили. Когда маленькие болеют, не до счастья. А вот все здоровы. Я сяду отдохнуть. Все спят — красота. Все рядом. Со мной. Или Новый год. У нас тут елка. Видите, прямо за окном. Мы ее наряжаем. Огонечки навешиваем. Сделали проводку — подключаем. Сказка! А деньги? Шут с ними. Золота мне не надо. Бриллиантов — ни хрена не надо. Полететь вот хочется еще.

Я вот думаю: если умру и Боженька спросит, чего я хочу, скажу: «Хочу быть птичкой». Хочу посмотреть сверху на то место, где жила. Не знаю, почему меня эта мысль преследует. Вот интересно, как мы выглядим сверху: красиво или некрасиво?

Разговор переходит к деревням Кострецкого поселения. Острые Луки, Русские Овсяники, Пирожково, Бураки…

В Острых Луках был детский сад, богатый колхоз, даже стоматологический аппарат был. Периодически приезжали врачи. Клуб, столовая, цех по переработке мяса… Быльем все поросло. Быльем!

А в Пирожкове в зиму остается один мужчина с женой. «Там тоже красиво, — почему-то добавила Таня. — Мы еще помним времена, когда каждое полюшко было обпахано».

А потом пошло-поехало… Еще до всяких наших ответов на санкции Запада здесь, в Кострецах, уже заговорили о возможных перекрытиях продовольственных каналов. Уже был известен запрет на вывоз молочных продуктов из Украины. Отсюда все и пошло.

Отец Валерий: Реально никто себя не кормит, потому что есть магазины, где можно все купить. Все забыли, что может существовать опасность, что, допустим, муки не будет. И в деревне уже есть люди ( называет фамилии. — Э. Г. ), которые неадекватны этой земле. Вообще. Неадекватны так, что волосы дыбом стоят. Они всю жизнь прожили в деревне, но ничего не могут. Ладно — не хотят. Они ничего не могут. Мне кажется, что все может кончиться голодовкой рано или поздно.

Татьяна: Есть такое выражение: «Негде душу приложить». Вот здесь, в деревне, есть где. Много вырастить одному тяжело. Но для семьи всегда можно. Выйду в огород — вот тут и душа! Тут огуречик, там свеколка. Вот нам все говорят: «Инвесторы идут». Что они там производят, мы не знаем.

Отец Валерий: Колбасу, наверное… В случае возникновения проблемы ни на кого рассчитывать не придется. Мне один толковый батюшка из-под Твери рассказывал. Он рукастый. Все может делать сам. Несколько месяцев назад, когда еще серьезных действий в Украине не было, он объяснял мне: «Твоя проблема не Украина, твоя проблема — это твои алкаши. Вот им жрать будет нечего, первым делом они придут к тебе. Это реально твоя проблема».

Я: Алкаши деревенские?

Отец Валерий: Да! Федя придет, когда есть захочется.

Я: Какой Федя?

Отец Валерий: Какой, какой, да Федор, который с вами утром беседовал. Что он будет есть?

Я: Он сказал, что покупает на зиму три мешка картошки и больше ему ничего не надо.

Отец Валерий: Белоусов (один из лучших кострецких жителей, фермерствовал с 90-х годов. — Э.Г.) говорит, что нас раскулачат. Но у нас останется опыт выживания. К счастью, у нас есть Белоусов, и не каждый мужик выкинул последнюю жилетку.

Татьяна: И мы держим! И мы не выкинули жилетку. Плуг, бороны, диски. У нас копалка есть. Картошку сажаем руками. Я, знаете, что вам скажу: да, в 90-е годы, когда полки пустые были, мы не голодали. А у доярок на книжках тысячи лежали. В каждом доме корова. Жизнь — она такая. Мы приучены. Мы приучены к физическому труду. И детей своих научили.

Отец Валерий: Они и сейчас нам помогают.

У отца Валерия шестеро детей. Он говорит, что трудно с детьми, когда их двое или трое. Когда пять-шесть, все образуется. Воспитывают друг друга.

Здесь, в Жуках, как и в любой деревне, вам расскажут про поросячью резню, про драконовы правила содержания скота, про специальную бойню — про все меры, которые ведут к уничтожению крестьянского подворья.

Вы узнаете, что поросенок должен жить отдельно от другого скота. Под отдельной крышей, и отстоять она должна от других построек на 20 метров. Называется это «отдельное содержание».

Узнаете, как некто сумел сохранить поросенка и переработал его в тушенку. Как изымали эту тушенку из холодильников. Кто-то попадал в какие-то списки, а потом этих списочников шерстили.

Татьяна от этой поросячьей кампании отделалась малым: только взяли маленьких поросят, успели выкормить. Укол сделали… да закопали — весь сказ.

Таня — социальный работник. Она ухаживает за бабушкой. Бабушке 82 года. Это, по сути, единственная работа, куда может устроиться молодой человек. Все! «Неужели применить силы больше не к чему?» — спрашивает она.

На чем можно заработать в деревне? На ягодах, например, тысяч 30—40 можно заработать.

Татьяна: Вот знаете, что я еще переживаю: такое здание школы осталось. Огромное. Хоть продали бы кому. Какому-нибудь бизнесмену, супермену, я не знаю.

Отец Валерий: Когда школу разграбили, мы сообщили в милицию и департамент. Нам сказали, что старое нет смысла переносить в новую школу.

Татьяна: При чем тут старое? Вы попробуйте выставить на торги и школу, и имущество. Растащат ведь всё!

Отец Валерий: Может, какой-нибудь бизнесмен хочет завести свой бизнес подальше от Москвы… Приехал бы.

Татьяна: Может, кому-то капитальное помещение для складов понадобится. Да мало ли что… Вы попытайтесь!

Об этом же говорит бывший кочегар школы Кириллов.

— Вот сейчас некуда поселить беженцев, а тут большое помещение. Мы бы что-то сами бы отремонтировали. Люди бы жили нормально.

Отец Валерий: Меня волнует не столько то, что мы получаем, а что мы делаем с нашей историей. Как можно взять и все, что было, обнулить?

Татьяна: В Ривзаводе вроде и неплохо нас приняли, но дом-то свой мы потеряли. Вот и непонятно: чьи мы? У нас своя история — или мы часть чьей-то истории?

* * *

Татьяна: Каждая земля пахнет по-своему. Вы когда-нибудь пахали землю? Она теплая, пахнет особой свежестью. Ну я не знаю, как объяснить. Мне нравится в земле копаться. Время шоуменов, барменов, суперменов проходит! Это точно! Я вижу, что наступает время вернуться к земле. Потихоньку, но вернуться.

К чему мы пришли? А пришли мы к тому, что в Кострецах должна быть школа. Школа будет! Будут дети. Будет жизнь.

Они пришли к тому, о чем говорил протоиерей Шмеман. Об этом напомнил отец Валерий: «К концу жизни хочется настоящего». Отцу Валерию, Татьяне еще нет 40 лет. Вот этим чувством жизни, этим чувством настоящего, над которым не властны ни рациональные построения, ни руководящие указания, — преисполнены кострецкие жители. С этим чувством, несмотря ни на что, мы покидаем Жуки. Мы торопимся. Отцу Валерию надо непременно, пока нет дождя, вывезти на тракторе 3 тонны сена от Белоусова, который работает в поте лица круглый год. Всегда!

Ключевая фраза кострецких бесед: «Хотим, чтобы кто-то в нас нуждался» (отец Валерий).

Кострецкие дети

«Меня зовут Наташа. Мне 14 лет. У меня большая дружная семья, которую я очень люблю. Иногда мне хочется побыть одной. Подумать: а все ли я сделала так, как надо? Может, жить надо иначе, невзирая на чужое мнение? Порой, размышляя, захожу в тупик, из которого не в силах выбраться.

…Я не могу жить без живописи. Мне хочется хоть раз в жизни увидеть «Джоконду». Когда пишу очередной пейзаж, перестаю думать. В мире красок и воображения не хочется думать ни о жизни, ни о трудностях, которые нас подстерегают на каждом шагу. Не думать ни о прошлом, ни о будущем, ни о чем, что реально существует. Хочется нырнуть в эту картину, которую пишешь, и не возвращаться. Не всю жизнь хочу там жить, а часть своей жизни. Другую часть посвятить людям, нуждающимся в нашей с вами помощи. Хочу, чтоб люди хоть чуточку стали добрее по отношению друг к другу. Тогда прекратятся войны, межнациональные конфликты, станет меньше катастроф. Может, тогда мы не вымрем как духовно, так и физически. Да, да, не вымрем. Посмотрите вокруг. Что вы видите? Правильно. Хаос, войны, беспорядок. А почему? Не потому ли, что добрые люди, желающие помочь ближнему, подчиняются массовому мнению. А если не подчинишься, окажешься в списке отшельников или «белых ворон».

Это Наташа Кизилова.

* * *

На этот раз я привезла стихотворение Бориса Пастернака «Август». Вот отклик Наташи.

«Я нахожусь впервые в такой ситуации, когда не знаю, что писать. «Август» поверг меня в шок и заставил задуматься. Ведь каким надо быть чувствительным гением, чтобы так откровенно и искренне передать боль, горе, восторг, идущие от чистого сердца. С трудом подбираю слова, чтобы передать, что я чувствую. А знаете, что самое интересное: во мне борются два чувства — тупая боль и пустынная тоска. Честно говоря, это стихотворение дало повод задуматься над своей жизнью. Не знаю, почему, но мне кажется, что автор был серьезен и печален, когда писал это стихотворение. Во мне сейчас царит смятение. Ну прочтите его раз шесть и вам покажется, будто автор его не закончил. Оставил сокрытый смысл. Я бы очень хотела, чтобы это стихотворение знали все наизусть и чувствовали его, прежде всего сердцем.

Хочу вам рассказать одну историю. Она вспомнилась мне после чтения этого стихотворения. Свою историю я назвала так: «Я люблю осень».

«Осень. Тоска. Любовь.

Я очень люблю осень, даже не знаю, почему. Как-то шла по набережной и вдыхала холодный воздух. Было сыро и холодно. Да, осень полностью вступила в свои права.

Мое внимание резко сосредоточилось на рыбаке, который учил, видимо, своего сына правильно забрасывать удочку. Странно, но мальчик с неохотой это делал, и вид его был обиженный или даже напуганный. Я не смогла как следует разглядеть личико ребенка.

Подойдя ближе, я услышала ужасные слова. Взрослый мужчина лет 30 ругал шестилетнего ребенка за небрежность и нежелание ловить рыбу. Меня бросило в дрожь. Я ужаснулась такому воспитанию. Представила картину: разгневанный лев и испуганный ягненок. Жуть.

Я ушла с набережной. И с этого дня там не появлялась. Я больше не люблю осень. То чувство страха за мальчика так сильно вбилось в мое сердце. Я не смогла его перебороть и вряд ли когда-нибудь забуду этот день.

Осень. Страх. Ненависть».

…Задание даю в форме личного письма к ученику. Традиция, которой неукоснительно следую. Вот и Жене Кизиловой, окончившей школу, я передаю письмо с двумя стихотворениями Бориса Пастернака — «Август» и «Единственные дни». Получаю ответ.

«Да, Вы были правы. «Единственные дни» — мое стихотворение, то есть для меня. Да, мы люди… Что у нас на уме? Конечно! Конечно, любовь. Избитая вечная тема. Всемогущее чувство! И что за зверь эта «любовь»? Когда приходит и зачем? А если уходит, почему? У каждого свое определение. Любим мы всех? Нет. Нет, не так… Любим родных, близких, домашних питомцев. Любим… Сколько смыслов в одном слове. Не объять».

А дальше идет большое сочинение на тему: «Загляните в себя… Что вас мучает? Что не дает жить спокойно?» Речь идет об обидах, прощении, преодолении злобы. О поисках силы в самом себе, способности простить. «Прощать — это тоже искусство» — так заканчивается это сочинение.

* * *

Фотокор Аня Артемьева привезла детям подарки. Наш старый друг, которому 10 лет, назовем его Артем, получает дивную книжку с роскошными иллюстрациями. Артем потрясен таким подарком. И мы читаем чеховскую «Каштанку». Слово, на котором нет тлена, завораживает.

…Умирал гусь Иван Иваныч. Каш-танка ходила около ног своего нового хозяина и не понимала, «отчего это у нее такая тоска и отчего все так беспокоятся». Артем грустил, но заметил, что мы-то знаем, отчего такое беспокойство. Когда Каштанка пошла за старым хозяином, пропахшим клеем и лаком, Артем встревожился. Последняя фраза рассказа погрузила нас в тревожные воспоминания: Каштанке представилась ее жизнь с Гусем, с котом Федором Тимофеевичем, вкусными обедами как «длинный, перепутанный, тяжелый сон…». Неужели важны не перемены в жизни, а только то, что приводило Каштанку в радость, — «жизнь не обрывалась ни на минуту»?

Вот мы и вспомнили с Артемом его «перепутанный тяжелый сон» — пребывание в психиатрической больнице. Его туда направила школа за плохое поведение. На самом деле поведение Артема назвать хорошим нельзя было. Но что же должен был сделать ребенок, в работе с которым педагогические средства давали осечку? Я давно тревожусь за детей, которых школа направляет в психиатрические заведения. Эти заведения закрыты от общественного контроля. Мне удалось там побывать только однажды.

Зрелище, мягко говоря, грустное… Артем рассказывает, что от уколов его кривило. Он показывает, как его кривило. Спасает Артема одно: он обладает способностью забывать травмирующие действия, которым подвергался. Благо это или приобретенный порок, я не знаю. Пока трудно понять. Но я знаю другого Артема. Готовясь к Пасхальным песнопениям в декабре прошлого года, он так вдумчиво и сердечно читал Воскресные тропари, что хотелось верить только в лучшее. «Благословен еси, Господи, научи оправданием твоим», — читал, а потом пропевал Артем. А как он дорожит доверием Ани Артемьевой! Как боится утратить его. И как радуется футбольному мячу, который подарила Аня. Сейчас сложно сказать, чем аукнется для Артема пребывание в лечебнице, да и сам «педагогический способ» такого решения подростковой судьбы.

* * *

Мы играли. Артем и Нина Бояринцева (9 лет). У меня в руках томик стихов Пастернака. Я прошу назвать страницу и строчку (произвольно). Вот она, семнадцатая страница и первая строчка: «Я понял в жизни цель и чту…» Что это за цель?

Нина, не задумываясь, отвечает: «Попасть в рай». Объясняет, что для этого надо сделать. Артем: «Оказаться там, где творятся чудеса. Например, нет у тебя велосипеда. И вот он появился».

Анна Ахматова писала о вечном детстве, которым награжден Пастернак, а я вот все думаю, как нашим детям прожить детство — как детскость со всеми присущими этой эпохе достоинствами, невоспроизводимыми в других возрастах. Чтобы детство стало надежным тылом, в который можно было бы отступить в тяжелую минуту. Как говорил великий педагог Шалва Амонашвили, необходимо создать фонд счастливых воспоминаний. Они не подведут.

* * *

В анкете нашего друга и психолога Наны Оганесян, которую мы распространили среди кострецких детей, есть вопрос о способах траты больших денег, если бы они были. Строительство школы в Кострецах и пожертвования в пользу больных, сирот, малоимущих — это не просто приоритеты кострецких детей. Других способов просто не оказалось.

Местожительство однозначно — деревня («Никакого города!»). Только однажды в анкете 12-летней девочки возник Лас-Вегас, а в качестве профессии — стилист.

…Алине — 13 лет. Начав рассказ о себе и окружающей жизни, она резко обрывает его такими словами: «У меня очень большая жизнь, что на лист не поместишь». Дай-то Бог! Детство не должно быть бессобытийным.

На вопрос: «Что бы я изменил в мире?» — пишут в основном о войне и войнах. Чтобы их никогда не было.

Все-таки, видимо, мы недооцениваем травмирующее действие войны на ребенка, даже если эта война идет за пределами твоей страны. Поубавить бы военно-патриотический пафос!

Чем старше заполняющий анкету, тем осторожнее ответ на вопрос об изменениях в мире.

«Что бы изменил в мире? Ничего. Все идет своим чередом» (юноша, 21 год).

«Что бы изменил в мире? Ничего. Слишком малы для этого. Нам не дано менять мир (ну в одиночку)» (девушка, 18 лет).

Но и у 12-летней девочки есть характерное признание: «Учусь в Ривзаводской школе. Мне там не очень нравится, но ко всему можно привыкнуть».

И привыкают. Ко всему.

Фото Анны АРТЕМЬЕВОЙ

Автор: Эльвира Горюхина, Анна Артемьева

Постоянный адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/society/66358.html

Поиск по сайту: