Я И ОНО

Патологические изыскания отвлекли наш интерес исключительно в сторону вытесненного. После того как нам стало известно, что и Я в собственном смысле слова может быть бессознательным, нам хотелось бы больше узнать о Я. Руководящей нитью в наших ис­следованиях служил только признак сознательности или бессозна­тельности; под конец мы убедились, сколь многозначным может быть этот признак.

Все наше знание постоянно связано с сознанием. Даже бес­сознательное мы можем узнать только путем превращения его в сознательное. Но каким же образом это возможно? Что значит: сделать нечто сознательным? Как это может произойти?

Мы уже знаем, откуда нам следует исходить. Мы сказали, что сознание представляет собой поверхностный слой душевного ап­парата, т. е. мы сделали его функцией некоей системы, которая пространственно является первой со стороны внешнего мира. Про­странственно, впрочем, не только в смысле функции, но на этот раз и в смысле анатомического расчленения[3]. Наше исследование также должно исходить от этой воспринимающей поверхности.

Само собой разумеется, что сознательны все восприятия, при­ходящие извне (чувственные восприятия), а также изнутри, ко­торые мы называем ощущениями и чувствами. Как, однако, об­стоит дело с теми внутренними процессами, которые мы — не­сколько грубо и недостаточно — можем назвать процессами мы­шления? Доходят ли эти процессы, совершающиеся где-то внутри аппарата, как движения душевной энергии на пути к действию, доходят ли они до поверхности, на которой возникает сознание? Или, наоборот, сознание доходит до них? Мы замечаем, что здесь кроется одна из трудностей, встающих перед нами, если мы хо­тим всерьез оперировать с пространственным, топическим пред­ставлением душевной жизни. Обе возможности одинаково немыс­лимы, и нам следует искать третьей.

В другом месте[4] я уже указывал, что действительное разли­чие между бессознательным и предсознательным представлением (мыслью) заключается в том, что первое совершается при помощи материала, остающегося неизвестным (непознанным), в то время как второе (vbw) связывается с представлениями слов. Здесь впервые сделана попытка дать для системы vbw и ubw такие при­знаки, которые существенно отличны от признака отношения их к сознанию. Вопрос: «Каким образом что-либо становится созна­тельным?» — целесообразнее было бы облечь в такую форму: «Ка­ким образом что-нибудь становится предсознательным?» Тогда ответ гласил бы так: «Посредством соединения с соответствующими словесными представлениями».

Эти словесные представления суть следы воспоминаний; они были когда-то восприятиями и могут, подобно всем остальным следам воспоминаний, стать снова сознательными. Прежде чем мы успеем углубиться в обсуждение их природы, нас осеняет но­вая мысль: сознательным может стать лишь то, что некогда уже было сознательным восприятием; за исключением чувств, все, что хочет стать внутренне сознательным, должно пытаться перейти во внешнее восприятие. Последнее возможно благодаря следам воспоминаний.

Следы воспоминаний мы мыслим пребывающими в системах, которые непосредственно примыкают к системе воспринимаемого сознательно, так что их содержание легко может быть перенесено изнутри на элементы этой системы. Здесь тотчас же приходят на ум галлюцинации и тот факт, что самое живое воспоминание все еще отличается как от галлюцинаций, так и от внешнего восприя­тия, однако не менее быстро мы находим выход в том, что при возникновении какого-либо воспоминания его содержание остает­ся заключенным в системе воспоминания, в то время как неотли­чимая от восприятия галлюцинация может возникнуть и в том случае, если ее содержание не только переносится от следов вос­поминаний к элементу восприятия, но всецело переходит в по­следний.

Остатки слов происходят главным образом от слуховых вос­приятий, благодаря чему для системы vbw дано как бы особое чувственное происхождение. Зрительные элементы словесного представления можно как второстепенные, приобретенные посред­ством чтения оставить пока в стороне, так же как и двигатель­ные образы слова, которые, если исключить глухонемых, имеют значение вспомогательных знаков. Слово в конечном итоге есть все же остаток воспоминания услышанного слова.

Однако нам не следует, ради упрощения, забывать о значении зрительных следов воспоминания — не слов, а предметов — или отрицать возможность осознания процессов мысли путем возвра­щения к зрительным следам, что, по-видимому, является преобла­дающей формой у многих. О своеобразии такого зрительного мышления мы можем получить представление, изучая сновидения и предсознательные фантазии по наблюдениям Varendonck'a. Вы­является, что при этом сознается преимущественно конкретный материал мысли, что же касается отношений, особенно характе­ризующих мысль, то для них зрительное выражение не может быть дано. Мышление при помощи зрительных образов является, следовательно, лишь очень несовершенным процессом сознания. Этот вид мышления, в известном смысле, стоит ближе к бес­сознательным процессам, нежели мышление при помощи слов, и как онто-, так и филогенетически, бесспорно, древнее его.

Возвращаясь к нашему аргументу, мы можем сказать: если гаков именно путь превращения чего-либо бессознательного в предсознательное, то на вопрос: «Каким образом мы делаем вы­тесненное пред-сознательным?» — следует ответить: «Создавая при помощи аналитической работы упомянутые предсознательные посредствующие звенья». Сознание остается на своем месте, но и бессознательное не поднимается до степени сознательного.

В то время как отношение внешнего восприятия к Я совер­шенно очевидно, отношение внутреннего восприятия к Я требует особого исследования. Отсюда еще раз возникает сомнение в пра­вильности допущения, что все сознательное связано с поверхност­ной системой воспринятого сознательного (W—Bw).

Внутреннее восприятие дает ощущения процессов, происходя­щих в различных, несомненно также глубочайших слоях душев­ного аппарата. Они мало известны, и лучшим их образцом может служить ряд удовольствие — неудовольствие. Они первичнее, эле­ментарнее, чем ощущения, возникающие извне, и могут появлять­ся в состояниях смутного сознания. О большом экономическом значении их и метапсихологическом обосновании этого значения я говорил в другом месте. Эти ощущения локализованы в различ­ных местах, как и внешние восприятия, они могут притекать с разных сторон одновременно и иметь при этом различные, даже противоположные, качества.

Ощущения, сопровождающиеся чувством удовольствия, не со­держат в себе ничего побуждающего к действию, наоборот, ощу­щения неудовольствия обладают этим свойством в высокой степе­ни. Они побуждают к изменению, к совершению движения, и по­этому мы рассматриваем неудовольствие как повышение энергии, а удовольствие — как понижение ее. Если мы назовем то, что сознается как удовольствие и неудовольствие, количественно-ка­чественно «иным» в потоке душевной жизни, то возникает воп­рос: может ли это «иное» быть осознанным в том месте, где оно находится, или оно должно быть доведено до системы восприня­того сознательного (W)?

Клинический опыт решает в пользу последнего предположе­ния. Он показывает, что это «иное» проявляется как вытесненное побуждение. Оно может развить движущую силу без того, чтобы Я заметило какое-либо принуждение. Лишь сопротивление при­нуждению и задержка устраняющей реакции приводит к осозна­нию этого «иного» как неудовольствия. Подобно напряжению по­требностей может быть бессознательной также и боль, которая представляет собою нечто среднее между внешним и внутренним восприятием и носит характер внутреннего восприятия даже в том случае, когда причины ее лежат во внешнем мире. Поэтому остается верным, что ощущения и чувства также становятся со­знательными лишь благодаря соприкосновению с системой вос­приятия (W), если же путь к ней прегражден, они не осущест­вляются в виде ощущений, хотя соответствующее им «иное» в потоке возбуждений остается тем же. Сокращенно, но не совсем правильно мы говорим тогда о бессознательных ощущениях, при­держиваясь аналогии с бессознательными представлениями, хотя эта аналогия и недостаточно оправдана. Разница заключается в том, что для приведения в сознание бессознательного представле­ния необходимо создать сперва посредствующие звенья, в то вре­мя как для ощущений, притекающих в сознание непосредственно, такая необходимость отпадает. Другими словами, разница между Bw и Vbw для ощущений не имеет смысла, так как vbw здесь ис­ключается: ощущения либо сознательны, либо бессознательны. Даже в том случае, когда ощущения связываются с словесными представлениями, их осознание не обусловлено последними: они становятся сознательными непосредственно.

Роль представлений слов становится теперь совершенно яс­ной. Через их посредство внутренние процессы мысли становятся восприятиями. Таким образом, как бы подтверждается положе­ние: всякое значение происходит из внешнего восприятия. При осознании (Überbesetzung) мышления мысли действительно вос­принимаются как бы извне и потому считаются истинными.

Разъяснив взаимоотношение внешних и внутренних восприя­тий и поверхностной системы воспринятого сознательного (W-Bw), мы можем приступить к построению нашего представления о Я. Мы видим его исходящим из системы восприятия (W), как из своего ядра-центра, и в первую очередь охватывающим Vbw, ко­торое соприкасается со следами воспоминаний. Но, как мы уже видели, Я тоже бывает бессознательным.

Я полагаю, что здесь было бы очень целесообразно последо­вать предложению одного автора, который из личных соображе­ний напрасно старается уверить, что ничего общего с высокой и строгой наукой не имеет. Я говорю о G. Groddeck'e[5], неустанно повторяющем, что то, что мы называем своим Я, в жизни прояв­ляется преимущественно пассивно, что в нас, по его выражению, «живут» неизвестные и неподвластные нам силы. Все мы испыты­вали такие впечатления, хотя бы они и не овладевали нами на­столько, чтобы исключить все остальное, и я открыто заявляю, что взглядам Groddeck'a следует отвести надлежащее место в науке. Я предлагаю считаться с этими взглядами и назвать сущность, исходящую из системы W и пребывающую вначале предсознатель-ной, именем Я, а те другие области психического, в которые эта сущность проникает и которые являются бессознательными, обоз­начить, по примеру Groddeck'a[6], словом Оно.

Мы скоро увидим, можно ли извлечь из такого понимания ка­кую-либо пользу для описания и уяснения. Согласно предлагае­мой теории индивидуум представляется нам как непознанное и бессознательное Оно, которое поверхностно охвачено Я, возник­шим как ядро из системы W. При желании дать графическое изо­бражение можно прибавить, что Я не целиком охватывает Оно, а покрывает его лишь постольку, поскольку система W образует его поверхность, т. е. расположено по отношению к нему примерно так, как зародышевый кружок расположен в яйце. Я и Оно не разделены резкой границей, и вместе с последним Я разливается книзу.

Однако вытесненное также сливается с Оно и есть только часть его. Вытесненное благодаря сопротивлениям вытеснений резко обособлено только от Я; с помощью Оно ему открывается возможность связаться с Я. Яс­но, следовательно, что почти все разграничения, которые мы ста­рались описать на основании дан­ных патологии, относятся только к единственно известным нам по­верхностным слоям душевного аппарата. Для изображения этих отношений можно было бы на­бросать рисунок, контуры кото­рого служат лишь для нагляд­ности и не претендуют на какое-либо истолкование. Следует, по­жалуй, прибавить, что Я, по свидетельству анатомии мозга, имеет «слуховой колпак» только на одной стороне. Он надет на него как бы набекрень.

Нетрудно убедиться в том, что Я есть только измененная под прямым влиянием внешнего мира и при посредстве W—Bw часть Оно, своего рода продолжение дифференциации поверхностного слоя. Я старается также содействовать влиянию внешнего мира на Оно и осуществлению тенденций этого мира, оно стремится за­менить принцип удовольствия, который безраздельно властвует в Оно, принципом реальности. Восприятие имеет для Я такое же значение, как влечение для Оно. Я олицетворяет то, что можно назвать разумом и рассудительностью в противоположность к Оно, содержащему страсти. Все это соответствует общеизвестным и популярным разграничениям, однако может считаться верным только для некоторого среднего, идеального случая.

Большое функциональное значение Я выражается в том, что в нормальных условиях ему предоставлена власть над побужде­нием к движению. По отношению к Оно Я подобно всаднику, ко­торый должен обуздать превосходящую силу лошади, с той толь­ко разницей, что всадник пытается совершить это собственными силами, Я же силами заимствованными. Это сравнение может быть продолжено. Как всаднику, если он не хочет расстаться с ло­шадью, часто остается только вести ее туда, куда ей хочется, так b Я превращает обыкновенно волю Оно в действие, как будто бы это было его собственной волей.

Я складывается и обособляется от Оно, по-видимому, не толь­ко под влиянием системы W, но под действием также другого мо­мента. Собственное тело, и прежде всего поверхность его, представляет собою место, от которого могут исходить одновременно как внешние, так и внутренние восприятия. Путем зрения тело вос­принимается как другой объект, но осязанию оно дает двоякого рода ощущения, одни из которых могут быть очень похожими на внутреннее восприятие. В психофизиологии подробно описывалось, каким образом собственное тело обособляется из мира восприя­тий. Чувство боли, по-видимому, также играет при этом некото­рую роль, а способ, каким при мучительных болезнях человек по­лучает новое знание о своих органах, является может быть, ти­пичным способом того, как вообще складывается представление о своем теле.

Я прежде всего телесно, оно не только поверхностное суще­ство, но даже является проекцией некоторой поверхности. Если искать анатомическую аналогию, его скорее всего можно уподо­бить «мозговому человечку» анатомов, который находится в моз­говой коре как бы вниз головой, простирает пятки вверх, глядит назад и управляет, как известно, слева речевой зоной.

Отношение Я к сознанию обсуждалось часто, однако здесь необходимо вновь описать некоторые важные факты. Мы привык­ли всюду привносить социальную или этическую оценку, и поэто­му нас не удивляет, что игра низших страстей происходит в под­сознательном, но мы заранее уверены в том, что душевные функ­ции тем легче доходят до сознания, чем выше указанная их оцен­ка. Психоаналитический опыт не оправдывает, однако, наших ожи­даний. С одной стороны, мы имеем доказательства тому, что даже тонкая и трудная интеллектуальная работа, которая обычно тре­бует напряженного размышления, может быть совершена предсознательно, не доходя до сознания. Такие случаи совершенно бесспорны, они происходят, например, в состоянии сна и выра­жаются в том, что человек непосредственно после пробуждения находит разрешение трудной математической или иной задачи, над которой он бился безрезультатно накануне[7].

Однако гораздо большее недоумение вызывает знакомство с другим фактом. Из наших анализов мы узнаем, что существуют люди, у которых самокритика и совесть, т. е. бесспорно высоко­ценные душевные проявления, оказываются бессознательными и, оставаясь таковыми, обусловливают важнейшие поступки; то об­стоятельство, что сопротивление в анализе остается бессознатель­ным, не является, следовательно, единственной ситуацией в этом роде. Еще более смущает нас новое наблюдение, приводящее к необходимости, несмотря на самую тщательную критику, считать­ся с бессознательным чувством вины, факт, который задает но­вые загадки, в особенности если мы все больше и больше прихо­дим к убеждению, что бессознательное чувство вины играет в большинстве неврозов экономически решающую роль и создает сильнейшее препятствие выздоровлению. Возвращаясь к нашей оценочной шкале, мы должны сказать: не только наиболее глубо­кое, но и наиболее высокое в Я может быть бессознательным. Та­ким образом, нам как бы демонстрируется то, что раньше было сказано о сознательном Я, а именно, что оно прежде всего Я-тело.

III

Поиск по сайту: