БОНАПАРТИЗМ КАК ТИП ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАДСТРОЙКИ

Сравнения сталинского режима с режимом Наполеона Бонапарта во Франции производились еще в 20-е - 30-е гг. XX в. как противниками Советской власти (П.Н. Милюков), так и защитниками идей Октября от сталинизма (Л.Д. Троцкий). Чтобы выяснить правомерность таких сравнений необходимо прежде всего определить само понятие бонапартизм. Это тем более необходимо, что, несмотря на неослабевающий интерес советской и постсоветской литературы к наполеоновской эпохе и личности самого Наполеона I (только в советское время тремя изданиями вышла книга о нем Е.В. Тарле и пять изданий выдержала биография Наполеона, написанная А.З. Манфредом), проблема бонапартизма как типа политической надстройки, его социальной сущности в отечественной науке остается совершенно не разработанной.

Буржуазные политологи, исследуя внешние признаки бонапартизма, не могут объяснить причины этого явления и его социальную, классовую сущность. Один из наиболее объективных из них, А.Н. Медушевский определяет бонапартизм как стремление к неограниченной власти цезаристского типа, опирающейся на волю народа (в отличие от монархической власти, опирающейся на “волю божью”), отмечая, что “в этом смысле тоталитарные режимы ХХ века при всем отличии их социального облика… многим обязаны наполеоновской диктатуре”.[ccxxii]

Советские историки, когда речь заходила о сущности бонапартизма как политического режима, обычно ограничивались ссылками на слова Ф. Энгельса из работы "Происхождение семьи, частной собственности и государства":

"Так как государство возникло из потребности держать в узде противоположность классов; так как оно в то же время возникло в самих столкновениях этих классов, то по общему правилу является государством самого могущественного, экономически господствующего класса, который при помощи государства становится также политически господствующим классом и приобретает таким образом новые средства для подавления и эксплуатации угнетенного класса. Так, античное государство было, прежде всего, государством рабовладельцев для подавления рабов, феодальное государство - органом дворянства для подавления крепостных и зависимых крестьян, а современное представительное государство есть орудие эксплуатации немного труда капиталом. В виде исключения встречаются, однако,периоды, когда борющиеся классы достигают такого равновесия сил, что государственная власть на время получает известную самостоятельность по отношению к обоим классам, как кажущаяся посредница между ними. Такова абсолютная монархия XVII - XVIII вв., которая держит в равновесии дворянство и буржуазию друг против друга; таков бонапартизм первой и особенно второй империи во Франции, который натравливал пролетариат против буржуазии и буржуазию против пролетариата"[ccxxiii].

Хотя каких-либо доказательств такого натравливания Ф. Энгельс не привел, эту же схему воспроизвел в своей работе "Государство и революция" и В.И. Ленин, который к числу бонапартистских режимов отнес также режим А.Ф. Керенского в России[ccxxiv]. Однако, эта теория вызывает следующие возражения.

Во-первых, Ф. Энгельс не уточнил, у кого собственно возникла потребность "держать в узде" и откуда вообще появилась эта потребность. Если у господствующего класса появляется потребность держать в узде угнетенные классы, то точнее было бы так и сказать, а не ссылаться на некие падающие сверху, подобно манне небесной, потребности.

Во-вторых, по Ф. Энгельсу, государство может возникнуть лишь после появления классов, а сами классы лишь в результате развития товарно-денежных отношений и экономического неравенства производителей. Как доказал Ю.И. Семенов, эта схема развития буржуазного общества ничего общего с классо- и политогенезом в первобытности не имеет.[ccxxv] Исторически система внеэкономического принуждения возникла раньше, чем система принуждения экономического, поэтому класс эксплуататоров не мог стать экономически господствующим раньше,чем он стал господствующим политически. Следовательно, государство возникает не после появления классов, а одновременно с ними, и не как дополнительное средство подавления и эксплуатации, а как основное (исторически первое) - политарное - средство эксплуатации и подавления.

В-третьих, отсюда же вытекает и несостоятельность энгельсовой теории равновесия для объяснения сущности абсолютизма и бонапартизма. Действительно, по Ф. Энгельсу, получается, что государство особенно усиливается в тот момент, когда оно даже не сидит на двух стульях, а висит где-то между двумя стульями, между двумя противостоящими друг другу классами. Единственный из приводимых В.И. Лениным примеров действительного равновесия классовых сил - режим А.Ф. Керенского в России - показывает как раз не усиление, а ослабление государственной власти.

Иллюзии о некой надклассовой сущности государства представляют собой не что иное как пережиток буржуазных представлений о публичной власти и противоречат марксистскому пониманию сущности государства. Государство как общественный институт не может стоять над обществом, оно может стоять над угнетенными классами, но всегда находится на службе у класса эксплуататоров в целом.

Более точное объяснение классовой сущности абсолютизма предложил английский историк-марксист Пэрри Андерсон. По его наблюдениям, абсолютизм в Западной Европе представляет собой такой тип политической надстройки эпохи позднего феодализма, когда старый господствующий класс - дворянство - использует усиление государственно-бюрократического аппарата, государственных форм эксплуатации и, добавим от себя, новые буржуазные методы (госкапитализм) для компенсации исчезнувшего крепостничества и сохранения своего господства в условиях роста буржуазных отношений.[ccxxvi]

Бонапартизм, на наш взгляд, представляет собой зеркальное отражение абсолютизма, отделенное от него буржуазной революцией.

Специфика бонапартизма как типа политической надстройки состоит в том, что новый господствующий класс (буржуазия) для утверждения нового способа производства (капитализма) использует методы и атрибуты старого феодального строя.

В политике к таковым прежде всего относится неограниченная, абсолютная власть обожествляемого диктатора, который, впрочем, в отличие от монарха объявляет, что его власть покоится не на божьей милости, а на воле народа. Как писал Л.Д. Троцкий,

"демократическим ритуалом бонапартизма является плебесцит. Время от времени гражданам ставится вопрос: за или против вождя? При чем голосующий чувствует дуло револьвера у виска."[ccxxvii]

Увенчанием сталинского бонапартизма стала конституция 1936 года, установившая в СССР тайное голосование.

В сфере идеологии важнейшим атрибутом бонапартизма является государственная религия: у Кромвеля это было пресвитерианство, у Наполеона-католицизм, сталинский режим превратил в религию извращенный и догматизированный марксизм или, как его стали называть с конца 20-хгодов, "марксизм-ленинизм". Из стройной системы взглядов более или менее объективно отражавшей действительность, он превратился в набор штампованных фраз, используемых в качестве лозунгов и заклинаний.[ccxxviii]

Изменения, произошедшие с марксизмом в сталинский период, вполне могут быть охарактеризованы как "вторичная утопизация" научной идеологии, т.е. превращение ее в крайне упрощенную и заманчивую целевую установку с явными чертами псевдоисторической мифологии, которая используется для обоснования своих прав на власть представителями новой элиты, говорящей и правящей от имени народных масс, хотя отнюдь не всегда в их интересах. В таких условиях "в старую форму вливается новое содержание, и временами исподволь, незаметно столь знакомые привычные формулировки и термины начинают вдруг жить как бы второй жизнью - замерзают, окостеневают и, наконец, начинают светиться каким-то странным мистическим светом."[ccxxix]

Подобно тому, как средневековые богословы объясняли эпидемии и войны отступлением людей от церкви и забвением ее заповедей, а победы и благополучие - верностью церковным догматам, так и советская пропаганда утверждала, что все недостатки в СССР - следствие отступления от ленинских принципов, а все успехи - следствие верности заветам Ленина (при чем сами эти "принципы" и "заветы" были не более устойчивы, чем генеральная линия партии). Как в православной и католической церквях толкование Священного писания является исключительным правом вселенских соборов, так и в Советском Союзе со времен Сталина "толкование принципов и заветов Ленина является исключительным правом съездов партии".[ccxxx]

В полной мере к ленинскому наследию можно отнести его собственные слова о том, что после смерти революционных мыслителей угнетающие классы пытаются

"превратить их в безвредные иконы (выделено нами. -А.З.), канонизировать их, предоставить известную славу их имени, для “утешения” угнетенных классов и для одурачения их, выхолащивая содержание революционного учения, притупляя его революционное острие, опошляя его."[ccxxxi]

Бонапартистский режим всегда строго преследует распространение в стране иных религий идеологий, кроме официальной. Оливер Кромвель еще в 1655 г. поручил своим наместникам генерал-майорам следить за проповедниками и не допускать подозрительных людей к преподавательской деятельности. Пропаганда католицизма в кромвелевской Англии, к примеру, наказывалась повешением или четвертованием[ccxxxii].

Жесткому идеологическому контролю служит прежде всего цензура всех печатных изданий. В Англии она была введена в том же 1655 г. Во Франции генерал Бонапарт, придя к власти, закрыл 60 газет из 73 существовавших. А в 1810 г. Наполеон учредил должность главного директора, который должен был заведовать всем, что относится к печати и книжной торговле.

“О всякой поступившей для печатания рукописи тотчас же должно быть заявлено властям, которые могут воспретить печатание вовсе или прервать его. Главный директор может требовать не только уничтожения отдельных мест в печатаемой книге, но и изменений в ней.”[ccxxxiii]

С тем же дореволюционным прошлым связывают сталинский режим и внеэкономическое принуждение в экономике, и восстановление офицерских и генеральских званий и министерских титулов в чиновной "табели о рангах", и продолжение великодержавных традиций царизма во внешней политике, наиболее ярким проявлением чего стали империалистические разделы мира на "сферы влияния" между Сталиным и Гитлером в 1939 г. и между Сталиным, Черчиллем и Рузвельтом в 1944-1945 гг.[ccxxxiv]

Подобно тому, как на сторону Наполеона I в свое время перешли многие бывшие противники якобинцев, так и в 30-е гг. сталинский режим начинают поддерживать многие бывшие враги Октября и большевизма. Очень точную характеристику такого рода "друзей Страны Советов" на примере четы Веббов дал Л.Д. Троцкий:

"Фабианцы возмущались, когда революционный пролетариат отнимал свободу действий у "образованного" общества, но считают в порядке вещей, когда бюрократия отнимает свободу действий у пролетариата."[ccxxxv]

Уже в конце 30-х годов находившийся в эмиграции лидер кадетов П.Н. Милюков публично выразил свою поддержку сталинскому режиму, который наконец-то решил навсегда избавиться от старой революционной гвардии и посадил на скамью подсудимых не только старых большевиков, но и большевизм как таковой. Как восстановление "петровских и екатерининских границ Российской империи" расценил П.Н. Милюков и присоединение в 1939-1940 гг. Прибалтики, Бесарабии и "восточных областей Польши".[ccxxxvi]

В 1940 году СССР чуть было не осуществил даже голубую мечту г-на Милюкова и давнишний план царизма - захват Босфора и Дарданелл. 13 ноября 1940 г. министр иностранных дел фашистской Германии И. Риббентроп передал через В.М. Молотова предложение И.В. Сталину присоединиться к "тройственному пакту" Германии, Италии и Японии, заменившему собой "Антикоминтерновский пакт" 1936г. Вождь "первого в мире социалистического государства" с интересом отнесся к этому предложению и передал через В.М. Молотова свои условия: Германия, Италия и Япония гарантируют СССР создание военной и военно-морской базы в районе Босфора и Дарданелл на началах долгосрочной аренды, признают центром интересов СССР район к югу от Батума и Баку в общем направлении к Персидскому заливу и др. Однако эти уступки показались Гитлеру слишком большими и сделка не состоялась.[ccxxxvii]

Советская государственная буржуазия хорошо понимала, что западный капитал никогда не смирится с потерей своей собственности в России и будет стремиться вернуть себе утраченное, что отсталость страны не совместима с существованием сильного и независимого государства. Внешние причины, заставившие номенклатуру форсировать индустриализацию, доводя иногда ее темпы до настоящего авантюризма, недвусмысленно признал и сам И.В. Сталин в известной речи на первой всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 г.:

"Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут."[ccxxxviii]

Характерно, что если Наполеон, поощряя развитие французской промышленности, выступил реализатором многих идей Ж.Б. Кольбера[ccxxxix], то в Сталине многие ученые видят наиболее решительного продолжателя политики догоняющей индустриализации, начатой при С.Ю. Витте.[ccxl] Американский историк Т. фон Лауэ, к примеру, пишет, что

«социалистическая индустриализация» не порождена большевистской теорией. «Те, кто так думает, будут поражены, обнаружив, что критика первых пятилеток была предвосхищена почти в тех же выражениях в атаках на более раннюю быструю индустриализацию России, связанную с именем С. Витте… Несмотря на глубокие различия между советской системой и эпохой Витте, существует, по-видимому, внутренняя преемственность, указывающая на более глубокие закономерности и трагедии, с которыми приходится сталкиваться отсталым странам с сильными националистическими и империалистическими тенденциями, когда они начинают быстро развиваться»[ccxli].

Таким образом, очевидно, что сталинский режим отвечает всем основным признакам бонапартизма, и именно сочетание бонапартистской политической надстройки с государственной формой капитализма и создало настолько централизованную разновидность государства, что западные политологи получили повод говорить об особом, неизвестном доселе типе политического режима - тоталитаризме.

VIII

Поиск по сайту: