Joy Division

1

…я помню гладкий лист учебника географии. Солнечный день и блики на свежей странице – в этот учебник до меня заглядывали редко. Он был как новенький, а новые учебники не вызывают доверия. Потрёпанные страницы утверждают жизнь книг, новые – полны оптимизма и телячьей радости, им только-только предстоит жить.

…Как дитя, он тих и мил -
Он пришёл и всех простил.
Я дитя, и Агнец ты -
И у нас его черты!..

Тянулись минуты. И календарь врал, что сегодня понедельник…

Услышав свою фамилию, я прочёл первое попавшееся предложение: «… на Африканском континенте проживает около одного миллиарда человек…», и под дружный смех был выдворен из класса. – Так я впервые прогулял урок литературы...

«Нет ничего нового под солнцем», говорит Экклезиаст – на Африканском континенте по-прежнему проживает около одного миллиарда человек… - в этом городе – восемь миллионов, и это на тысячу двести квадратных километров. В общем, не так уж и много. Но, Господи, здесь слишком легко потеряться.

Горячие лучи полуденного солнца играют бликами, и это первое, что бросается в глаза. Чего, казалось бы, проще. И кому-то этого достаточно, кому-то достаточно видеть бесконечный поток придорожных кафе - «потому что становишься тем на что смотришь, что близко видишь», сказал поэт и закурил третью подряд сигарету.

Раскалённый воздух обступал сталь фонарных столбов, он опускался на головы прохожих – так плавно, словно это вовсе и не воздух, а гребни исполинских океанских волн. Пробегая мимо, люди терялись из виду, оставляя на сетчатке зеркальных витрин яркие пятна. «В этом, человек…», - недоговорив, блики тают в перламутровой дымке.

Над чёрной полосой асфальта стелился пар.

Из открытого канализационного люка выглядывала ярко-красная каска дорожного рабочего. Козырёк был нахлобучен на глаза.

- А может и лица-то там никакого нет. – И отара мальчишек проносится мимо.

Рядом с люком, прямо напротив оранжевого сигнального буйка, стоял подрядчик в белой каске похожей на половинку фисташковой скорлупы. Кивая сам себе, он нервно озирался по сторонам. «Что я здесь забыл? И почему до сих пор торчу посреди дороги? Моя работа протирать штаны………» - в его голове крутилась одна единственная мысль – «что я здесь делаю?». Любой вопрос предполагает ответ. Этот – не предполагал ничего, разве что сомнение в реальности происходящего, а значит, реальности вообще. Стало быть, он бился над древнейшим вопросом философии.

Подрядчик махнул рукой:

– Сворачиваемся.

Красная каска нырнула в люк.

Над чёрной полосой асфальта стелился пар, стелился точно морская пена.

В небольшом искусственном парке ветер листал газету…

- Что-то случилось? – Спросите вы.

-... – промолчу я.

- Расскажи!

В конце концов – история должна быть рассказана. Вселенная состоит из историй как искусство из нюансов. – В этом оправдание журналистики. Документальное повествование было началом истории: Гомер - «Илиада», «Одиссея» - отметьте в своём списке книг для чтения. Впрочем, не будем вдаваться в подробности и оставим конкретику литературоведам. Я не вправе учить других как жить. И лавры моралиста, увы, не по мне. И вселенная моя едва тянет на перечень или список... Но я могу дать голос – кому? – допустим, этому ветру, и уж он расскажет историю

о человеке с книгой в руках.

Время от времени он поглядывал по сторонам – будто ждёт кого-то (да вот только ждать ему некого). Добавить длинный серый плащ и широкополую шляпу, вложить в руки вышеупомянутую газету, прибавить двадцать лет бурной жизни – и перед нами герой остросюжетной французской ленты. Но француз ушёл за десять минут до его появления, оставив газету на скамье.

Он всматривался в заголовок. Не читая, а просто пробегая глазами по причудливо-выгнутой форме l и j. Подняв голову и слегка прищурясь, сказал:

- Будет гроза… - Захлопнув книгу, поправил воротник и, подняв измятую ветром газету, с минуту крутил в руках.

- Гроза? - Закинув сумку на плечо, он скрылся за углом высотки где-то в районе восточных восьмидесятых. Время тянулось незаметно, так, словно кто-то ждал прибытия поезда. PM 12:21.

Дождь разошёлся не на шутку. Чёрные провода, раскачиваясь от усиливающегося ветра, гудели, и порой, с треском соприкасаясь друг с другом, осыпались искрами на блестящий асфальт. Тьма съедала потемневшие силуэты зданий, заставляя всматриваться во мрак и молчать… Молчать, обречённо уступая очередной силуэт небытию. – За всем этим маячило ветхозаветное «Произнеси своё имя»… и темнота отступит………………… но ты молчишь. Так и тянулось бесконечное молчание – пока мы не решились нарушить его.

Капли чертили границу между светом и тьмой, все чётче и чётче. Долгие кружева темноты. – Словно до неё можно дотронуться рукой. Капли капли капли. Падая, они исчезают в тёмных потоках воды вобравшей в себя соль земли.

* * *

Молодой человек судорожно выстукивал витиеватый ритм по дверце такси. Он старался держать себя в руках, но волнение лезло напоказ. Ощущение – словно ныряешь в бассейн полный пены для бритья. Он сидел закрыв глаза и откинув голову назад, вжимаясь в старое потускневшее кресло.

- Приехали…

- Да. Подождите секунду. Хорошо? Договорились?!

Водитель, типичный южанин с густой недельной щетиной, кивнул и стал копаться в облупленном бардачке.

Мелькнула молния, спустя секунду грянул гром. А что если уже слишком поздно? Ветер бросал капли косым дождём на лобовое стекло - «самое время»… Водитель выпрямился и недовольно нахмурил густые брови:

- Так и будешь сидеть? Мне работать над…

- Да-да, секунду.

Хлопнула дверь.

Телефонная будка стояла прямо через дорогу.

Преодолев десятиметровый интервал, разделяющий машину такси и таксофон, он захлопнул дверцу и встряхнул головой – за несколько секунд проведённых под дождём умудрился промокнуть насквозь.

- И правда, льёт как из ведра.

Пар оседал на холодных стёклах будки. Капли били со всех сторон, и было если не невозможно, то весьма трудно определить направление.

И больше ничего – только будка, он и дождь. Переводя дух, перебирая и хлопая по карманам в поисках мелочи, он водил пальцем по запотевшему стеклу, рисуя стрелку направленную вверх.

Такие телефонные будки уже настоящая редкость в этих краях, совсем скоро их не останется вовсе. Возможно, эта – последняя, хотя, кто знает. Сняв потускневшую серую трубку, он закинул монету в отверстие аппарата и стал водить по клавишам: некогда чёрные цифры – чёрные как мрак Эйксуннского автодорожного тоннеля – но только прежде………………………. и никогда впредь.

Охрипший динамик выдавал своё бесконечное:

- Ммм…ммм…ммм…

Электрическая паутина, прожигая чёрное небо, коснулась земли. Она на миг озарила город металлическим светом и тут же погасла, рассеяв в дрожащем воздухе мириады молекул озона. Натянутая (как струна) тишина взорвалась оглушительным раскатом грома. Так, словно где-то по близости разорвалась бомба. Стёкла дрожали, сама земля дрожала и ходила ходуном, словно где-то внутри – в самых её недрах – сейчас проносятся тысячи поездов.

Эхо волной побежало по сонным улицам, заставляя мирно дремавшие авто бешено гудеть сигнализацией. Потрескивая, гудели провода. Раскачиваясь над чёрной полосой асфальта, они уносились вдаль и, теряясь из виду, растворялись в пустоте кипящего дождём небытия.

Тряся головой из стороны в сторону, точно смахивая снег – примерно за двадцать секунд до того как разобраться во всём что произошло – он очутился в полной темноте. Звон в ушах уступал завыванию автосигнализации. Дождь не унимался, продолжая обрушиваться на город всё с большим напором, барабанил по крыше и стёклам будки, пока, словно по щелчку выключателя, не прекратился вовсе – также внезапно, как начался. С чувством юмора у природы всё отлично.

8

Подняв трубку, он щупал карманы в поисках спичек, машинально, всматриваясь в запотевшие стёкла. Размытые очертания улицы за стеклом превратили будку в камеру обскура. Где-то с треском посыпались искры. И лампы расплескали свет...…… плечи, рукава клетчатой куртки, сумка, мятый листок в руке, дождь за стеклом и тысячи капель …повсюду повисли застыли остались такими как были забыли и всюду и всюду вода чистая чистая чистая всюду вода и она как слёзы ручьи вода осень зима и долгие дни бесконечные дни молнии синтаксис линии вниз оставляя следы подожди и вперёд и вперёд по пути что ведёт он не знает куда и куда же идёт и идёт…

пространство вновь обрело форму, казалось, потеряв её навсегда. Оно обрело её навсегда.

И капли бегут по стеклу, оставляя долгий след.

Бывает, я вспоминаю её вопрос:

- Что с тобой?! – она смотрела мне прямо в глаза.

- Не знаю…

Она засмеялась и убежала, а я вопросительно смотрел ей вслед… Был толи март, толи апрель, точно не помню – лет с тех пор пронеслось порядком, хотя, конечно, не так уж и много. Но, всё же, я отчётливо помню, тогда – вечером – тоже началась гроза... Её лица мне не вспомнить, того её лица, но я хорошо помню глаза – карие. Кажется, мне было тогда лет девять, а ей, стало быть, около восьми. Мы никогда не держались за руки…

- Насколько странная штука память?

- Настолько, что запросто может поднять человека с постели.

И я спрашиваю себя – почему одно запечатлено в моей памяти столь отчетливо, а другое исчезло навсегда? Но как бы я не старался, сколько бы усилий не прилагал, вернуть потерянное вряд ли удастся. Почему? Ответа на этот вопрос у меня нет. Знаю только, что вопросов всегда больше, чем ответов. А значит, что-то останется со мной до конца, пускай и в вопросительной форме. Может быть, это не такое уж плохое утешение, или просто ужасное. – Одно из двух. Но почему-то при мысли об этом мне становится грустно.

…

Открыв дверцу, я не нашёл ни таксиста, ни машины, только два красных огонька удаляющихся аварийных габаритов, что спустя пару секунд растворились в потоке машин. В луже, в самом центре яркого масляного пятна, дотлевал окурок. Бурая полоска фильтра – единственное, что оставил после себя нервный таксист. И бог с ним.

В небе мелькнул серебристый «Боинг», с шумом разрезая воздух, он уносил чужие сны всё дальше от города, всё выше и выше… от суеты, от страха, от безысходности… «Их уже не вернуть, все эти сны» - подумал я, шаркая подошвой о сырой асфальт.

Свет фар и дорожных указателей отражался в лужах. Сверкали витрины и лучи, застревая в огромных глазницах оконных рам, сплетали огненного Феникса. Ночной город необычайно красив… особенно после грозы.

И мы застряли между двух миров, шагая по ночному небу, вдруг отразившемуся в лужах.

Пять минут назад город дремал, съёжившись под плотным одеялом проливного дождя. И вот – он очнулся. Всюду стали появляться парочки и компании, одни смеялись и шутили, другие оживлённо обсуждали грозу, прикидывая дальнейшие планы. Оно и верно, можно ли «пропустить такую волшебную ночь»? – Пропустить никак нельзя. Города живут по ночам. Из-за угла выскочил кот, промчался мимо и исчез в груде сырых коробок под рекламным щитом «BMW». Я не спеша выдохнул этот дождь и зашагал вперёд. Через дорогу меня ждал бар.

Обстановка что надо. Аккуратные круглые столики со скромными букетиками белых азалий. Кофейно-бежевые стены. Фотографии и портреты музыкантов, вставленные в стеклённые деревянные рамки.

Ночь незаметно ступает по угольно-чёрным тропам, купая свои обнажённые плечи в водах священного Ганга. Она несёт благословление городам.

Я кивнул создателю:

- Да-а, Друг, безупречный интерьер. – Ничего лишнего – просто и со вкусом.

Официантки плавно проплывали мимо.

- «Мои чувства приходят ко мне издалека», - кажется, это Поль Валери.

Я не спеша перелистал меню: «Гремящие двадцатые» – время гангстеров и бутлегеров, Великой депрессии и коррумпированного чиновничества. Сверкнув латунными инициалами, эпоха ушла навсегда. – Её Ночь нежна.

В углу послышались скромные аплодисменты, обернувшиеся настоящими овациями. На небольшую сцену, которую я заметил только сейчас, поднялся конферансье, чёрт его дери, в смокинге…………….. Перед фортепьяно, улыбаясь, возник парень с сигаретой в зубах и чёрных солнечных очках – прямо Рэй Чарльз. Он скромно поклонился и сел за инструмент, потирая ладони. «Рэй» поднял крышку и glissando пробежался по клавишам, улыбнулся и начал играть. Я поднял бутылку и сделал первый глоток…

Ух, играл он мастерски и при этом явно знал себе цену. Через в общем-то печальный тон то и дело проглядывали лучезарные нотки – дань старикам классикам, в этот момент он поворачивался в зал и весело улыбался, потом выпускал струйку дыма и выдавал какую-нибудь высокую трель a-la Монк. Зал хлопал, взрываясь смехом.

За столиком напротив сидели две очаровательные девчонки. Они смеялись и глазели по сторонам. Поймав мой взгляд, они захихикали. Тут же на правильных личиках моих визави появилась тень загадочности и любопытства. Я улыбнулся в ответ и заказал за их столик пару коктейлей. Когда их принесли, приподнял руку - «привет! Как дела?». Они помахали в ответ – «привет! Все отлично!».

Парень бил по клавишам очень лихо. И люди уже пританцовывали.

«Ну что, опять» - подумал я, - «я опять наблюдаю за людьми».

Одна из девчонок вытащила сигарету и неловко закурила. Бессмысленно-новая пачка лежала на столике – даже среди бокалов с коктейлями она была совершенно одинока. Я наблюдал как свет оседает в тёмных, собранных в хвостик волосах девчонки в светлом платье. Она задумчиво выпускала струйку дыма, пытаясь пустить кольцо, но безуспешно. Просто дурачилась. Порой, по-настоящему глотнув дыма, она начинала кашлять, провоцируя подругу на безудержный хохот. Я читал по губам - «вот же неумёха, брось ты эту сигарету уже!». А она ласково толкала её в бок и смеялась.

Музыка продолжает созидать мир, свет – наделять его формой, а мы – придавать ему смысл, наполняя сигаретным дымом и одиночеством.

«Жизнь – череда мгновений», хороший слоган для фотоателье.

- Живи сейчас – живи как радуга, сияй в дождливый день. - И этот день незаметно обратится в ночь, скрыв видимый глазу мир за пеленой сумерек. – И там продолжит свой танец.

А к пианисту, тем временем, присоединилась гитара.

Опустив глаза, я рассматривал «сувенир» - картонную книжку спичек с эмблемой бара, что принесла стройная официантка:

- Заходите ещё!

К столику напротив присоединилась компания, девчонка и двое парней, в том возрасте, когда начинают бриться почти по-настоящему. С регулярностью в два-три дня. Они поцеловались и уставились на меня. Девчонка с тёмными волосами, собранными в хвостик, помахала мне, и парни нахмурили брови…

Респектабельщина. Такие «мальчики» всегда задаются не по делу – толи гордятся эмблемой элитного колледжа, толи ещё чем... Скукотища – комбинация подтасована и нагоняет тоску. Они любят сыпать цитатами из книг, которых никогда не читали по-настоящему. Напустят на себя скучающий вид и болтают о творчестве Джойса. А вообще, кто знает, может быть в большинстве своём они славные ребята, а почему бы и нет. «Ты чересчур сгущаешь краски», хотя чаще я слышу бескомпромиссное – «злой». И, стало быть, это правда. Их будущее обеспечено… Система воспроизводит себя, а таких как мы, в лучшем случае, обходит стороной, в худшем – перемалывает в своих жерновах. Перед таким самоуверенным взглядом я не смог удержаться и улыбнулся, показывая два пальца в ответ - «peace». Нет, но если что-то не устраивает, мы можем выйти и поговорить на улице, серьёзно, ведь там – главные вопросы – как говаривал Ницше. Ответа не последовало.

После пятиминутного перерыва снова зазвучала музыка. Завсегдатаи первыми начали подниматься, словно давая знак – пора потанцевать по-взрослому. Компания напротив, подталкивая друг друга, потянулась танцевать. Приподнявшись, девчонка с хвостиком вопросительно посмотрела на меня. Я помахал рукой, а она, улыбнувшись, кивнула в ответ и исчезла.

Я сунул спички в карман, поправил капюшон и, расплатившись, направился к выходу уже не оборачиваясь.

- Эй, «Рэй», продолжай играть! – сказал вслух или только подумал? Не знаю…

Голова кружилась. Над дорогой витала легкая дымка – каменеющий пар, что к утру обратится в туман. Ночь плавно стелилась по бесконечно-холодному руслу тёмной реки асфальта. Я подумал - «а что если махнуть сейчас в парк?».

Прогуляться вдоль тёмных зелёных аллей,

Где под взором немым, силуэты огней

Тосковали по звёздам...

Судя по всему, здесь никогда не поймать такси. Сомнение набухало как губка и проваливалось в мир. Этот комок встал поперёк горла... Ни одной жёлтой машины, «где вы все?!» - думал, шагая по блестящему тротуару вдоль чёрных домов густо выкрашенных дождём. Мелькнула машина. Ускорив шаг, я махнул рукой. Забираясь внутрь, проговорил – «в парк». И хлопнул дверью.

- Куда тебе? – переспросил таксист.

- В парк.

Машина встала, старик сжимал руль двумя руками, исподлобья впиваясь в пустоту перед собой.

- Чёртовы светофоры, – буркнул он.

Загорелся зелёный. Вдавив педаль в пол, старик оскалился.

- Что ты там забыл, в парке? Ночью? Там уж наверняка никого, кроме каких-нибудь психов, бродяг и этих, как их…

- Ну, просто захотелось, так бывает: захочется и всё тут... захотел, и уже ничего с этим не поделаешь! – человек не может противостоять своим желаниям, или не хочет, какая разница... просто захотелось убежать: куда глаза глядят. Наверное, всем иногда хочется, а?

- Ну, может быть – сказал водитель, поглядывая на часы, – но я бы не советовал тебе ошиваться там ночью одному, полным-полно странных типов, и…

Недоговорив, он резко надавил на тормоз, а я – не пристёгнутый – полетел вперёд, но всё-таки успел выставить руки (прежде чем влепиться в лобовое стекло).

- Чёртовы светофоры… - буркнул он, ударив по рулю.

- Уф-ф!.. – выдавил я, пристёгивая ремень безопасности.

На бардачке лежала книга в потрёпанной мягкой обложке. Я провёл указательным пальцем по обрезу страниц.

- Можно?

- Валяй, - устало отозвался он.

Полистав, я положил книгу на место.

- Ремарк, – сквозь зубы процедил старик, – кто-то оставил на заднем сиденье. Читал?

- Ага, кое-что… – говорю.

- И я кое-что «ага», когда помоложе был...

Вытащив сигарету, он прикурил. Дым тянулся к приоткрытому окну, растворяясь во мраке сияющего проспекта. – Он оставался позади. Покинув машину, дым оставался позади уже навсегда. И мы как дым. Слегка повернув голову и мельком взглянув на книгу, таксист хотел что-то сказать… но не сказал. Сигарета дотлела до жёлтой полоски фильтра. Я взглянул в окно и заметил как в свете фонарей, неподалёку, поблескивали листья деревьев, они растворялись в сумраке ночи, там, где свет уже не мог их достать.

На счётчике мигали жёлтые силуэты цифр. Они напоминали старый пересохший колодец – угрюмый под стать таксисту. Машина встала и числа, прежде мигавшие на панели счётчика, мгновенно застыли. Они не обращали на нас ни какого внимания, просто ждали своего дождя, и всё. И мы как дождь.

- Приехали.

- Да, спасибо! – расплатившись, я пожелал ему доброй ночи.

- Чёртовы светофоры…

Парк – особенный мир. Это свой лес.

Из-за высокого кустарника доносилось одинокое пение. Я прислушивался к мелодии, пытаясь уловить ключевые нотки и интонации – это была колыбельная, Птица пела её своим птенцам.

А знаете ли вы, что в Центральном парке обитает 215 видов птиц? или около того…

Я медленно шагаю вглубь парка, слушаю как шум трассы сливается с сонным шелестом листьев. Закрыв лицо, я вслушивался в ночь, и, сдаётся мне, она вслушивалась в меня.

«У одиночества семь шкур, и ничто не проникает сквозь них» - говорил Ницше.

Иногда я ощущаю как время подбирается ко мне. Всё ближе и ближе, но не для того чтобы проглотить меня, а чтобы обнять. И тогда мне становится грустно:

- Почему?

- Потому что мне не хватает огней ночного города, не хватает проезжающих мимо машин, не хватает аллей и мостов, но особенно – людей, которых я никогда не знал.

Время тянулось, извивалось, мелькало среди деревьев, оно плескалось в пруду. Растворяясь в тумане, время ускользало прямо из рук. Казалось, ещё чуть-чуть и я поймаю его, но нет. – Видимо не сегодня. Так и бегут сквозь беззаботные летние деньки чьи-то секунды. Я поднялся и зашагал вперёд.

Бывает, в моей голове крутятся странные мысли – мысли о жизни, мысли о смерти, об одиночестве, ей богу, я сумасшедший. Шагая между деревьев, от одной скамьи к другой – я вижу, словно сквозь пальцы и время, как кто-то кормит голубей или читает газету. Вообще-то, время течёт не так уж и быстро, не быстрее нашего представления о его движении. – Оно относительно (ещё одна прописная истина). Это как день или ночь – неважно, если тебе не с кем поговорить.

Лужи дрожат на ветру. Я вдыхаю холодный воздух. Задерживаю дыхание. Выдыхаю белую струйку пара.

Пять минут огромное сизое облако, одно-одинёшенько во всём ночном небе, тянулось на юго-восток. Может быть из нас двоих оно первым встретит солнце. Далеко-далеко, где-то над беспокойными водами Атлантики. В тот самый миг, когда бесконечно-синее небо растворит линию горизонта, став одним целым, бесконечно-синим Океаном.…..и этот океан рухнул на город.

Добравшись до скамьи под сенью высокого кустарника, я плюхнулся в неё. Растянулся как на кушетке. Веки начали тяжелеть. Не то чтобы я не мог отогнать сон, просто смотрел на звёзды. Рукава куртки забрались на кисти, так, что только кончики пальцев выглядывали из под них.

Бернард Шоу сказал однажды - «одиночество – великая вещь, но не тогда, когда ты один». И то верно, ведь никто не хочет быть одиноким, даже в раю. А я всё чаще думаю о тех, с кем с удовольствием поболтал бы прямо сейчас. Знаешь, есть люди – с которыми просто хорошо, но я почему-то никогда не говорил им об этом. – Жаль. Однажды я обязательно скажу, ну, или напишу. Да, так и напишу –

«ami, знаешь, есть люди, с которыми просто хорошо.

ПРИВЕТ!».

Где-то вдали сверкают зарницы. И раскаты грома утопают в ночном небе. Далеко-далеко. Атмосферный фронт. «На западном фронте без перемен», западный фронт, мой западный фронт… дожди и заборы скамейки с задором по угольным тропам потопом шагаем на встречу на вы корабли самолёты до неба рукой бы подать или падать смеяться но время и врём что не верим как тянется не замечаем мечтаем и всё на круги на своя на чужие находим теряем находим меняем себя не меняем и ходим пролёты дворы возле арок и взглядами томными дни провожаем… Веки тяжелели, я уже не пытался отогнать сон, просто достал из сумки клетчатый арабский шарф и накинул на плечи. Дремал я около часа, не больше.

В баре ко мне подошла официантка и, улыбаясь, пролепетала что-то про «лучший в мире яблочный пирог». Я должен обязательно попробовать! С удовольствием – однажды, обязательно …

Складывая шарф, я огляделся по сторонам.

Фонари мерцали точно звёзды – с высоты птичьего полёта они выглядят именно так.

- Парк, прости меня, – и он простит, он знает, что город ждёт меня. «Я расскажу городу о тебе, парк», - подумал я, - «он должен знать, ведь города должны знать всё».

Шаг за шагом, ступая по воде, по отражению мира в свинцовых зеркалах, я проплываю сквозь дрожащий воздух, сквозь шелест листьев и чужие сны. И мне это нравится. Пусть твой сон будет крепким, а утром, как знать, мы встретимся – перебегая дорогу навстречу друг другу. Открыть бы окно, заварить чай и вытащить пару старых пластинок. Музыка заставляет чувствовать мир острее.

Осталось найти спокойное местечко, приветливое и светлое. Иногда сам себе удивляюсь – вот ведь бродяга, ей богу.

- Вперёд!

Комната оказалась очень даже ничего. Второй этаж, внизу холл и бар, а внутри – широкая одноместная кровать. Столик, телевизор, настольная лампа и телефон. В тумбочке лежала чёрная Библия с красным обрезом. Прошла целая вечность, но она была как новая.

Ну что ж.

- Что-то не так?

- Нет, меня всё устраивает.

Я спустился вниз, взял в автомате кофе, поднялся и запер дверь. Погасив свет, завалился на кровать, закинув руки за голову. Спать не хотелось. За окном гудела пятая авеню, Олмстед и Вокс - 1873 год.

Поднявшись, я вытащил из куртки мятый тетрадный лист и взгромоздился на кровать, по-турецки скрестив ноги. Листок так и лежал в руках, будто приговор, будто право на новую жизнь. Я нежно провёл по нему ладонью, поднялся и положил в записную книжку.

«Это славная комната», - подумал я, - «хорошо, что она есть». Порой достаточно и четырёх стен чтобы понять одну простую истину – всё хорошо, ты здесь и не провалился в пустоту, в ничто.

Задремав, я надавил на пульт. В ночном шоу говорили о лотерее. Сквозь сон до меня донеслось «…мечтают о счастливом шансе…» бла бла бла – вот почему они тратятся на лотерейные билеты, бла бла бла – ведь у всех есть шанс?.. Мечты, да, мечты. Люди живут мечтой, Пруст прав – «они воображают, будто в жизни можно насладиться очарованием мечты». Любятжитьмечтой …….. о загородном доме, о стабильной работе с гольфом по выходным, о страховке, мечтой о славе, конечно, о женщинах – причём как мужчины, так и женщины, о путешествиях, о престижной литературной премии, порой, об отсутствии ревматизма или геморроя и так далее. Авиабилеты, страхование, холодное пиво, палочки для чистки ушей, сатори, секс, мировой рекорд, диски на 64 дюйма, кружевные занавески, неприкаянность, рай… Господи, я забыл о «мире во всём мире». Участница конкурса красоты, надменно приподняв идеальную бровь, наверняка пожелала бы мне гореть в аду. И была бы права.

Нужно открыть окно, просто открыть окно…

Я поднимаюсь и медленно надеваю башмаки. Ветер настойчиво треплет летние занавески, будто к дождю, - он знает, что нужно делать, и делает это безупречно. Холодный воздух резко бьёт в лицо – к этому не привыкнуть никогда.

Из приоткрытой сумки выглядывает уголок в несколько бумажных складок. В свете ночного светильника он предстает вершиной айсберга. Подчеркивая некогда блестящий глянец бумаги, ныне же довольно потрёпанной, «айсберг» уходит в глубину сумки. Я ношу с собой карту метро, всю исписанную, с подчёркнутыми станциями и обведёнными перекрёстками, ношу с собой карту города. Они близняшки. Говорят, этот город построен идеально – с ма-те-ма-ти-чес-кой точностью… - и поэтому в нём невозможно потеряться. Он долгий лабиринт, чьи перекрёстки порой не освещены совершенно, и голоса не хватит перечислить всех имён – и только темнота, но она отступает...

«Время собирать камни» - так начинаются города. Я слышал имена, кажется, Вавилон был среди них, Сион был среди них…

«Кто-то меряет жизнь дистанцией от кровати до кровати», - кто это сказал? Неужели я…

- Доброй ночи.

С тем и провалился в сон, а когда открыл глаза, почувствовал, что уже утро. Под дверью тонкой полоской горел свет. «…день обещает быть жарким…» - сообщила симпатичная телеведущая. Повернувшись на левый бок, я нашарил под подушкой пульт и вырубил звук. За окном уже вовсю гудит район. День в городах начинается задолго до рассвета, и если есть хоть малейшее основание говорить о том, что он имеет начало – то самым метким выражением, пожалуй, и будет - «задолго до рассвета». Здесь день продолжается.

Восходящее солнце выкрасило дома в алый – будто долгим дождём смыло всю пыль времён. Редкие облака, отражаясь в стекле небоскрёбов, продолжали свой путь уже не спеша.

Ванная, душ… обычный порядок вещей. Босиком, потягиваясь, прогуливаюсь по комнате.

- Доброе утро! – сказал я и улыбнулся.

Несколько часов назад эта комната казалась совершенно незнакомой, дальней родственницей самого первого Дома. Внизу, в баре, никого, словно посетители попрятались и выжидают ночь. «Люди играют в странные игры», - подумал я.

Развернув карты и крепко-накрепко заперев дверь, принялся намечать маршрут. Чего-то не хватает… Как будто я что-то упустил, что-то важное, что-то очень… необходимое, волнующее до глубины души. Что именно? – отвечать на этот вопрос придётся самому.

Я не заметил как оторвался от карт и откинулся в кресло, сжимая газетный лист с маленькой статейкой и чёрно-белой фотографией… И я вижу лица людей, всматриваюсь в каждое.

Секундная стрелка встала, капля воды, падая в ванной, повисла в воздухе, бум, бум-бум… Секундная стрелка часов движется в обратном направлении. Я вспоминаю вчерашний день, будто отматываю плёнку кино, назад. Назад. Парк, бар, танцы, завитки сигаретного дыма… будка таксофона, дождь. Дождь… движения не естественны, отматываю плёнку назад, назад… Книжный магазин в полуподвале, стеллажи и ряды книг, улыбаюсь, стаю на кассе протягивая книгу – нашёл случайно, случайно?… не случайно. Солнце поднимается выше – четвёртый час по полудню. Битком забитый перрон метро (резким гудком в память врезаются поезда)…

Тёмно-синие жилки в мраморе колонн напоминали Эгейское море, и я думал о средиземноморском солнце. Вокруг меня сновали силуэты, эти силуэты вряд ли возведут здесь Парфенон.

Светлый, металлического цвета вагон с шумом распахнул двери. Люди, мгновенье назад стоявшие со скучающим видом, ринулись вперёд, жадно переступая жёлтую линию на платформе – так стремительно, словно осаждают крепость. Вагон встретил нас электрическим жужжанием. – Выждав положенный срок, двери захлопнулась.

Когда этот поток хлынул с платформы, казалось, что людям числа нет! Я даже подумал, что вагон, в конце концов, не выдержит и разойдётся по швам. «Людской поток хлынул с неистовой силой…», к слову – из всех шестнадцати видов лавин, известных цивилизованному человеку, имеет пределы только людская. Снежная река, сметая всё на своём пути, стремительно мчится вперёд, и никогда назад… нам следует поучиться этому.

Кто-то стоял, обречённо уткнувшись в блестящие поручни, кто-то сидел со скучающим видом врача… всё как всегда, каждый поглощён собой, своими заботами. Только здесь можно всматриваться в лица людей. «Это последний приют» – подумал я.

Кто-то слушал музыку и топал в такт мелодии. Каждый третий читал – газеты и мягкие обложки, а кто-то просто играл, уткнувшись в планшет. Утомлённые, они кивали головами, будто поплавки. Хотелось крикнуть – «клюёт!».

На глубине десятка метров под землёй, в тёмном (словно сердце горы) тоннеле, по двум полоскам металла скользит серебристый вагон. «Мы не знаем друг друга, - не знаем даже имён… но мы так близко друг к другу» - с удивлением подумал я.

Напротив меня сидела маленькая девочка, лет пяти, надув щёчки она закатила мамаше скандал, была жутко чем-то недовольна, и готова была вот-вот расплакаться. Люди раздражённо отрывались от своих газет, а затем вновь возвращались к ним. Судя по всему, до слёз было не далеко. Вот первая слезинка побежала по её щеке. Я достал записную книжку и вырвал лист, затем, чуть повозившись, свернул бумажного журавлика оригами, тихонько повертел его в руках и ура! - привлёк внимание маленькой плаксы. Она вопросительно посмотрела на журавлика. Я протянул «игрушку» и улыбнулся. Малышка забрала его и, ловко кивнув, быстро вернулась на место. Причина слёз – наверняка какая-нибудь мелочь – была забыта моментально.

Она сидела и вертела его в руках, а люди вокруг закрыли свои газеты, всё-всё закрыли, стояли и улыбались, переглядываясь друг с другом.

- Это всегда работает, – говорю, обращаясь к девчонке, сидящей рядом с довольной мамашей и маленькой плаксой.

Она улыбнулась, многозначительно кивнула и сказала:

- Ага, похоже на то, - затем поправила платок, накинутый на плечи, повернулась и задумчиво проговорила, - журавлик…

- Наверное, у каждого есть своя история. История про «рыбку-бананку», - говорю, - а моя, про бумажного журавлика, что любит кататься в подземке. Вообще-то, нужно быть очень внимательным, чтобы не пропустить…

Она слегка прищурилась:

- Помню-помню! Классная история, вот только… надеюсь, вы не собираетесь глупостей наделать? Вдруг ещё кому-нибудь понадобится журавлик… - она, вытянув пальцы, сложила «пистолет» и улыбнулась, - «Симор»! – а затем вопросительно мурлыкнула.

- Ага, - улыбнулся я, - я буду просто счастлив, если кому-нибудь пригодится эта моя «история».

Люди улыбались, а вагон продолжал движение по чёрному, словно ночь, тоннелю. Она выдернула лист из тетради, что держала в руках, и протянула мне.

- А мне сделаете? – наверное, обыкновенный вопрос, но сердце моё билось как чёкнутое.

- Конечно, с удовольствием. Сверну для Вас особенного, подземного журавлика!

Приподнявшись, я аккуратно взял листок, случайно коснувшись её руки.

За окном мелькали очертания платформы. Я проводил по сгибам, как вдруг почувствовал толчок, кто-то локтём пихал меня в бок, я поднял глаза – рядом, кивая головой, сидел старик.

- Смотри, эй, парень, - проорал он.

Я поднял голову… «она вышла!». Двери с треском захлопнулись.

Она стояла на платформе, улыбаясь и махая рукой, как бы говоря – «эй, взгляни-ка на журавлика!». Я рассеянно помахал в ответ…

Сев на место, я попытался всё обдумать. Что это значит? Сидящий рядом старик похлопал меня по плечу. Я взглянул на журавлика. Только сейчас заметил, что на краешке крыла были цифры, я осторожно развернул его – на тетрадном листе был записан номер телефона.

Я чувствую волнение, тепло внутри, чувствую, бьётся сердце. Так мы и ехали, улыбаясь и переглядываясь. На моей станции я посмотрел на малышку, птичка была уже изрядно потрёпана. Девочка довольно улыбалась, я кивнул на прощание людям в серебристом вагоне и вышел, положив тетрадный лист в записную книжку.

Рельсы уносили поезд в темноту тоннеля. Машинист сонно надавил на рычаг, а я, улыбнувшись, побрёл к эскалатору. «ТЕЛЕФОН» - думал я, - «ТЕЛЕФОН».

Это волнение, раскачивая сердце, разбудило меня. Я открыл глаза. Высокое небо, новый день. Я размял шею, поднялся, завязал шнурки и пересчитал деньги. На улице светало уже по-настоящему. Новый день, - Слышишь? Улыбнись! Новый День! Твой и Мой! Я сунул спички в карман и захлопнул окно.

Внизу, за деревянной стойкой портье, стояла, болтая, пара постояльцев.

- Это связано с определёнными трудностями… - говорил один из них.

- Знаете, люди всё любят связывать с трудностями … Доброго дня! – сказал я и пожал плечами, положив на стойку ключи. Они провожали меня вопросительным взглядом.

Пруст писал, что жизнь есть усилие во времени. Помнится, дочитав абзац, я поднялся из-за стола и быстрым шагом вышел из читального зала.

«Усилие во времени…».

Солнце ещё не показалось, но утренний воздух уже вобрал в себя дыхание океана, рухнувшего на город минувшей ночью. Я завернул в маленькое летнее кафе и, потягиваясь в плетёном кресле, ожидал заказ.

- Жарковато сегодня, а ведь ещё только утро! – сказала официантка.

- Ага-а.

- Может быть вам положить в сок льда?

- Да-а, пожалуйста, если вас не затруднит… было бы замечательно.

- Нет проблем! И ка-ак же всё-таки жа-арко! У-ух, - она посмотрела на небо и упорхнула в кафе.

Я смотрел на лежащую рядом газету и думал о море. Там, под крики чаек волны бьются о гранит причала, и мачты яхт ныряют за длинную линию горизонта. Там, в тёплых прибрежных водах плещутся парочки, и на горячем песке дети играют с мячом. Там день длиться бесконечно долго, он длится и длится, а после – ты засыпаешь самым безмятежным сном… и улыбаешься во сне.

Того красного мяча уже давно не найти, и дети давно повзрослели, но в холодные вечера все они – клерки и актрисы, менеджеры и таксисты, закрыв глаза, возвращаются в свой долгий день, как в нерушимую крепость, возведённую чередой лучших мгновений их жизни. Там они обретают покой…

Я шагал вперёд. В голове крутилась одна-единственная мысль – «найти телефон». Номер я запомнил без особых хлопот. Ночная гроза вывела из строя телефонную сеть, молния угодила в какую-то важную вышку, так оно и бывает. Аппарат в номере молчал, спустившись вниз, я узнал, что во всём этом «треклятом мире» не работает ни один телефон, ни сотовый, ни стационарный. Да, сидящий внизу лифтёр так и сказал:

- Сынок, в этом т-треклятом мире не работает ни один ч-чёртов телефон, - он сделал глоток из чашки, что держал в руках, и продолжил, - раньше, когда у н-нас были только стационарные телефоны, знаешь, т-такие на проводах… т-такого не бывало. Цивилизация, сынок. Цивилизация! - повторил он, подняв руку с оттопыренным указательным пальцем.

- Угу, - ответил я.

Болтая с официанткой, я, между делом, спросил про телефон. И там он не работал тоже.

Шагая по просторному тротуару, упёрся в многоквартирный кирпичный дом. «L’vinyle», «музыкальный магазин виниловых пластинок».

Открыв дверь с зелёной вывеской гласящей «ОТКРЫТО», я очутился внутри.

Сутулые стеллажи, коробки и сотни пластинок. Цветные конверты в полиэтиленовых формах блестят так, что просто дух захватывает. В музыкальных магазинах (в общем как и в книжных), я могу проторчать битый час, а то и два и три… просто не ощущая течения времени. Джаз, фанк, рок… Музыка – это имя очаровательной леди...

Из динамиков разносился громыхающий бит Premier’а.

Я вижу имена, сотни, тысячи имён. Я слышу голоса, и со временем они звучат всё громче.

…

Если Время спрячет мгновенье и скажет - «сейчас уже ускользнуло, оно укрылось в безмятежной пустоте», - ответь – «может так, а может и нет». Как бы то ни было – «нет, не ускользнуло… ведь у нас есть угольные поля, так что не беспокойся, Время».

Резкий хлопок позади меня взорвался криком, машинально, не обдумывая, я схватил коробку с пластинками и переставил её, ногой оттолкнул стеллаж и почувствовал, как плечи взмокли и с головы полетели крупные капли. Из трубы, что тянулась вдоль стены, бил мощный поток воды.

- А-а, лопнула, чтоб её… труба! Труба! – заорал парень из-за прилавка.

- Перекрой! – ору, сражаясь с бешеным потоком воды, - кран поверни, вот тот!.. (и откуда мне было знать, что тот?)

Он не растерялся, выскочив, лихо долетел до старого крана и начал крутить вентиль. Поток ослаб и прекратил бить вовсе. Выдыхая, я поднялся. Куртка промокла насквозь, сумку я машинально отшвырнул сразу же.

- Ух! - Выдохнул я. Парень из-за прилавка, растерянно улыбаясь, протянул мне руку.

- Спасибо, мужик!

- А-а, да не за что!.. – говорю.

Мы осмотрелись, коробки казались целыми. В общем-то, весь поток пришёлся на меня. «Да, лопнула труба, но хорошо ещё, что не взорвался трансформатор или кухонная плита» - подумал я.

Продавец, парень в коричневом берете с выбившимися из под него дредами-косичками, озадачено чесал затылок. Он перевернул табличку на двери и опустил металлические жалюзи.

- Мужик, тебе бы подсохнуть не мешало! – ухмыляясь, проговорил он.

- Ага.

- Саид.

- Эл...

Он бросил сложенную пополам тряпку в лужу. За кассой находилась дверь, ведущая в подсобку.

На стене висел большой ямайский флаг, был и ещё один флаг поменьше. Что можно найти в подсобке частного магазинчика? – всё что угодно. Широкий диван, несколько гитар, этнические барабаны, бубны, там-тамы, и… большой шкаф битком забитый книгами! Я закрыл рот рукой. Саид взял ведро, швабру и отправился в зал.

- Ого, а симфонического оркестра здесь случайно нет?

Он расхохотался.

- Там… ну вот же… да, уборная. Повесь шмотки, пускай подсохнут. Возьми один вентилятор, ну, в общем, сообразишь.

- Отлично.

Я скинул куртку, а затем рубаху, выжал их и повесил на бельевую верёвку, протянутую в ванной. В общем-то, пара минут и готово. Загудел вентилятор.

Рядом с книжным шкафом стоял проигрыватель – аккуратная новенькая вертушка. Я вытащил из коробки пару пластинок и, повертев в руках, поставил одну из них. Раздался щелчок, и по комнате побежал мягкий шелест пластинки…

Достоевский, Уитмен, Хемингуэй, Шоу, Чехов, Делёз, Сароян, Элиот, Бродский…

В комнату ввалился Саид, довольно улыбаясь и вытирая лоб.

- Всё-ё, готово! Магазин как новенький, давно надо было сделать уборку! – он поставил ведро в уборную, плюхнулся на диван, патом встал, подошёл к маленькому холодильнику, вытащил пару банок холодного пива и одну из них протянул мне, расплываясь в улыбке.

- Ох спасибо, холодное! То что надо.

- Еще бы!.. – он довольно посмотрел на книги, - мы с ребятами собираем вот.

- Ага, круто!

Он провел по корешкам. Наугад остановился и вытащил одну из книг. Это был Керуак.

- Читал?

- Агам, - говорю - кое-что и не раз!

- А это? – смеясь, спросил он, доставая наугад следующую, «Старик и море».

- А как же! Папа Хэм, он за неё, поговаривают, Пулицера взял…

- И потом еще Нобель был! Хотя это не так уж и важно, в конечном-то счёте. Премии то есть.

- Точно, - улыбнулся я, - мужи-ик! – мы рассмеялись.

- Эх, повезло, что ты оказался рядом с этой блин трубой. Ну, мне повезло, – расхохотавшись, добавил он, посмотрев в ванную.

- Что да, то да.

Мы щёлкнули жестянками банок. Комната утопала в трубе си-бемоль, неторопливой как рассвет над озером.

Вслед за «Porgy and Bess» Саид поставил концертную запись «Bob Marley and the Wailers - Live». Это был английский винил 75ого года, тот, на котором «No Woman, No Cry» в самой что ни на есть классической версии. После концерта отыгранного в Лондоне её исполняли только так.

- Этот магазинчик держит старый музыкант, мировой мужик! Мне кажется, он играет годов с тридцатых, ровесник района, из первых, кто перебрался сюда. Чертовски хороший он трубач, где-то лежали его записи, знаешь, такой старый винил, - говорил он, махая руками, - мы его иногда просим подыграть нам, а он смущается, только прикинь. Вот такие люди до сих пор топчут нашу грешную землю.

Саид указал на лежавшую рядом Библию и сказал расхохотавшись:

- Я иногда называю его Праведником, ему уж лет сто пятьдесят. Это его Библия, он иногда читает нам Заветы... Никогда не видел, чтобы он злился, представляешь?

Он немного помолчал, затем кивнул сам себе и сказал:

- Эх, а ведь как всё-таки круто, что ты оказался с этой трубой блин рядом!

- Ага, круто получилось… надеюсь это водопроводная труба, а не…

- Ха-а, надейся!

Хохот, наверное, был слышен и на улице.

Банки опустели, их заменяли следующие. Было просто хорошо, весело в этой маленькой уютной комнатке, где играла светлая музыка и два человека могли поболтать и от души посмеяться.

- А вот ещё… я тогда только устроился…

Игла скользила по кругу, разливая мягкий шелест по комнате. Он поднимался к самому небу и с дождём опускался вниз, покрывая холмы и долины.

Я поднял там-там и, легко постукивая, начал выбивать ритм, то ослабляя, то акцентируя удары. Саид поднял гитару и начал бить по струнам в слабую долю, а затем запел. То была импровизация – про обычный день, про необычную встречу, и… про то как лопаются трубы. Мы смеялись, то и дело сбиваясь с ритма. Затем вступил я, начал рифмовать, сменив легкий ритм на более жесткий и бескомпромиссный бит, а он распевал вторым голосом. Мы говорили об этом дне, о ночной грозе, о городах… Расхохотавшись, мы крепко пожали руки, раскланиваясь перед воображаемой публикой.

Ни каких вопросов, мы просто знали друг о друге всё.

- Как там? – спросил я, поглядывая на книгу. – «Он снова спал. Ему снились львы», знаешь, мне иногда снится Африка, – говорю, - странно, ведь я там никогда не был. Просто знаю, что это Африка, и всё.

- Африка? - Саид задумался, покачал головой и сказал, - мне кажется, я понимаю о чём ты… - он снова замолчал, - Африка, как бы тебе объяснить, это наш общий дом что ли, большой Дом, где нас всегда будут ждать. Всегда будут ждать нашего возвращения. Это Семья … а сейчас мы просто эмигранты. Скитаемся по большим городам: сегодня здесь – завтра там... птицы перелётные…

На столике стояла фотография.

- Красивая.

Он улыбнулся.

- Это мы после венчания! Она сейчас во Франции, на практике. Переводчик.

- L’amour!

- Oui, ami… Oui!

Я рассказал ему про вчерашнюю встречу.

- Всё это из головы не идёт. - Давно я не испытывал ни чего подобного. И испытывал ли вообще? Да. Однажды… тогда была гроза, и мне было девять.

- Так в чём проблема? Вот телефон! – он кивнул в сторону стола, где стоял аппарат, - давай, мужик!

Глубоко вздохнув, я зашагал к столу. – Чёрный дисковый телефон полувековой давности.

- Ты серьёзно, - спрашиваю, - а он работает?

- А то!

Какие-то обрывки мыслей, странные ассоциации, нелепые цитаты, кадры из фильмов: всё это промелькнуло у меня перед глазами…

Я вытащил из сумки лист и начал водить по диску - «ци-фер-блат» - поймал-таки что-то из собственных мыслей. Раздался мягкий щелчок – из динамиков полилась та самая «No woman, no Cry».

Cause - 'cause…

Сause I remember when a we used to sit

In a government yard in Trenchtown,

Oba - obaserving the 'ypocrites - yeah! -

Mingle with the good people we meet, yeah!

Good friends we have, oh, good friends we have lost

Along the way, yeah!

In this great future, you can't forget your past;

So dry your tears, I seh. Yeah!

- Где ты достал эту штуку? – спрашиваю, сжимая трубку.

- В одной лавке, там куча всего, я взял там ещё печатную машинку, знаешь, механическую, портативную, пятидесятых годов, - улыбаясь, ответил он, - винта-аж.

Диск под действием пружины с треском возвращался на место, сердце билось всё быстрее и быстрее.

- Алло, алло! – проговорил я в трубку, - Привет! Алло…

В ответ я услышал только треск и помехи, повернулся и покачал головой, - «он безнадёжен… этот твой телефон».

- Да-да, иногда связь плохая… сейчас всё будет… он только при соединении барахлит!..

- Дбр…й.. днь… это с… - вот что прозвучало из трубки.

- Алло, привет! Это я, эм… «Симор», у меня Ваш журавль, мисс, алло! – что и говорить, в метро я не успел узнать её имя.

Треск прекратился. Серьёзный мужской голос отчеканил в трубку:

- Что Вы хотели?

Вот тут я слегка растерялся, совсем чуть-чуть. Как яблоко под десятитонным катком. Вообще-то, я предполагал услышать в ответ немного другие слова, да что там слова… голос… «Ответом на абсурд должен быть абсурд, в идеале – легкое помешательство», - подкинуло вдруг подсознание.

И понеслось.

- Добрый день, мсье! Хочу знать, нет ли у вас в конторе прелестной юной девушки, что разбирается в Сэлинджере… - и так далее… - И ещё, кажется, я наплёл что-то про викторианские симфонии…

Монолог был прерван… я ожидал, конечно, что это произойдёт, однако собеседник обладал кое-каким запасом терпения. Я вздохнул с облегчением, когда прекратил нести чушь, и с огорчением, когда понял, что не получу нужных ответов.

- Так… послушай-ка сюда… это серьёзное заведение, если хочешь поиграть, или что там у тебя на уме…

- Я только хотел… - но было уже слишком поздно, - эй, маэстро?

- Ты позвонил не туда, псих чертов… постой, сейчас, вот, специально для тебя найду в справочнике, вот номер, записывай, а нет, лучше вот что – иди в ж…

Я положил трубку на рычаг. …актеры… Мир – театр… абсурда.

Саид хохотал, хлопая по дивану, а я растерянно смотрел на книжный шкаф, думая - «какого?..»

- …не плохо, - говорю.

- Вот так, - улыбнулась она, - а твоя любимая книга?

- Моя?.. хм, учебник по феноменологии.

- Неожиданно, - прыснула она, - я так и думала.

- Да нет… я люблю читать тексты на упаковках, знаешь, на кетчупе или майонезе… те, что на разных языках: на монгольском или на языке кечуа…

Она смеялась:

- Ну конечно, это святое!

Всё это промелькнуло за какую-то пару-тройку секунд. А я так и стоял с открытым ртом, глядя на книги, слушая добродушный смех.

- Человек имеет странную привычку – именовать судьбой только то, что его сокрушает… - говорю.

- А?..

- …льбер Камю… как-то так у него было.

- Чего за ахинею ты нёс?!

- Там… Не она в общем…

- А кто тогда?

- Парень какой-то… кокая-то контора…

- Эк, здорово она тебя. Ну что, чувство юмора есть! – не унимаясь, хохотал он, - лишь бы это была не миграционная служба…

- Э-эх.

Я слушал, как ветер треплет занавески летних кафе. Скоро час пик. Скоро кто-то начнёт бить в ладоши, аплодируя этому городу. Театр абсурда? – Театр Жестокости… «Браво! Браво!..».

Трубка лежала на рычаге аппарата, мирно коротая свой век... Нормально, всё будет нормально. Мы просидели в этой тишине минут десять, думая каждый о своём...

- Ну всё, хватит сидеть, идём, покажу тебе кое-что.

Мы выбрались из комнаты. Старые лестничные пролёты встретили нас запахом краски, полумрак действовал усыпляюще. Поскрипывая подошвами, он вёл меня за собой.

Яркий солнечный свет заставил прищуриться. Мы оказались на крыше усеянной мелкой брусчаткой. Добравшись до каменного бордюра, Саид сказал, указывая пальцем:

- Вот, смотри, там парк. А вот там – неплохой бар, - смеялся он, - а вот тут мы иногда играем…

Я скользил взглядом по асфальту дорог, по бетону блоков, по жилам огромного каменного великана, различая Ле Корбюзье, причудливость Магритта и плавные линии Дали. Птицы заливались звонким смехом, конечно, ведь здесь легче дышать. Я забрался на бордюр.

- Ещё-ка разок, где бар?

- Эй, осторожнее там!

- Ага, я осторожно… - звонок всё не шёл у меня из головы. Словно я вернулся назад, под холодный весенний дождь, что лил несколько дней к ряду.

Саид сел у бордюра, поставив кулак на кулак, он упёрся в них заросшим подбородком. Мы смотрели на громадный стеклянный столб в квартале от нас. Огромный луч из стекла и металла. Одна из вавилонских башен нашей эпохи. Мы разучились называть всё своими именами.

- Тысячи суетящихся беловоротничковых пчёл, - говорю, - там, внутри.

- Да уж, пчёл и тружеников-муравьев. Пчёлы без крылышек, но с амбициями…

- Да что-то не замечал я у них амбиций.

- Они есть… мм… просто спрятаны, знаешь, как… нет, ну представь сам, как кто-то что-то прячет… ну короче ты понял, они есть, амбиции, но они их засунули глубоко в… себя.

- Думаешь?

- Надеюсь… а иначе зачем они здесь? У всех есть право на мечту, знаешь, право хоть на какую-то мечту. А если амбиций нет – мечте конец.

С минуты на минуту над городом появится солнце. Эти каменные дома, казалось, уже добрую сотню лет ждут его появления. День за днём, в бесконечном ожидании фиесты.

Мы просидели так минут десять, я посмотрел вниз – под моими ногами разверзлась бездна. Приземистый красный кирпич уходил резко вниз. Мне вдруг померещилось, что там, внизу, стоит кто-то, в клетчатой куртке с накинутой на плечо сумкой, стоит и смотрит ввысь, прямо на меня, приставив ладонь козырьком ко лбу.

Внизу послышались крики, я слез с бордюра и мы направились на другую сторону. Внизу шла большая процессия с транспарантами. Люди что-то выкрикивали в громкоговорители, хлопали и выкидывали кулаки над головами.

- Опять демонстрация, - услышал я.

- Да уж, что-то слишком часто в последнее время… вот если бы всё это действительно работало. Если бы действительно… - оборвал я, так и не договорив. - Вот только посмотри, приглядись какие они гордые. Они накормят голодных, приютят бездомных, да что там – они войны остановят, предотвратят катастрофы. Они сделают это, сделают то… они только что прошли мимо старика с протянутой рукой, там, на обочине, и даже не заметили его. Состряпали уютный мирок из красивых слов. Они выросли, но по-прежнему кутаются в детское одеяло. Почему они не хотят отвечать за собственную жизнь? И чего я завожусь опять?! Тоска. Похоже, я неисправимый пессимист, а? - горько ухмыльнулся я.

- «Как безумен род людской»… Да нет, ты печальный реалист, - хохотал Саид, - забавно, вот только прикинь, ведь всё это согласованно с теми, против кого направлена эта идиотская демонстрация. Шишки разрешили «оппозиционерам» вот такую вылазку, просто чтобы пар выпустить… облаять вчерашний день. А что, удобно, не скажу, что умно, но так ничего себе – пошуметь и разбежаться по домам. А потом тыкать пальцем в экран и говорить - «и я там был». Они называют это гражданской позицией. Как по мне, так просто дешёвка, – он немного помолчал и добавил в полголоса - «Очарованное стройностью, человечество всё больше забывает, что это стройность замысла шахматистов, а не ангелов…».

- Поколение, которое позволяет хаять прошлое, на своей шкуре испытает тоже самое…

Они медленно двигались вперёд, создавая шум и гам, хлопая в ладоши и выкрикивая невероятные вещи. Я отошёл от бордюра и развалился на брусчатке, тыльной стороной ладони закрыв глаза. Мне почему-то вспомнился Ганди.

- Помнишь… фотку… Ганди на соляном марше?

- Ага.

- Вот это сила! Вот так меняют миры… Сначала над тобой смеются… а потом уже ничего нельзя изменить. Может быть, всё дело в эгоизме? Нужно бороться с эгоизмом!.. нужно? А?

- Как сказать. Мне кажется, нужно быть эгоистичным настолько, чтобы с голодухи не помереть, - сказал он и рассмеялся, - а остальное, пожалуй, излишне.

- М, справедливо, - заметил я. – нужно дорожить собой? – Саид улыбнулся, но ничего не ответил.

Солнце заливало город: его проспекты и улицы, дома и кирпичные стены в стыках поросшие мхом.

И ещё пару слов о Ганди. Он был анархистом.

- Ну что, спускаемся? Пора открывать магазин, - смеялся Саид, почёсывая щетину.

- Хм! Точно, самое время!

* * *

Куртка высохла, я оделся и стал копаться в сумке. На глаза попался сложенный надвое газетный лист, тот самый, что нашёл вчера у скамьи. Я развернул его, пытаясь рассмотреть повнимательнее. Спустя минуту поднял глаза – у книжного шкафа задумчиво стоял Саид, закинув руки на затылок, он теребил дреды. Я вытащил из сумки томик «Афоризмов» Шопенгауэра, который прочёл на днях, подошёл к полкам и приладил его в ряд. Он, как всегда, хохотал:

- Куда сейчас?

- Пока не знаю, - говорю.

- Вот ведь бродяга, - он вытащил «В дороге» Керуака и протянул мне, - вот держи, ещё разок прочтёшь, специально для тебя – инструкция: как бродяжничать по-взрослому.

Жалюзи под действием нехитрого механизма задрожали и распахнулись, острые полоски света мгновенно врезались в стены и стеллажи. Зал выглядел как павильон киностудии, даже старый вентилятор вписывался как нельзя лучше.

Я вытащил лист с номером и повертел в руках, провёл пальцем по веренице цифр. Стоял, держа в одной руке газетный лист, а в другой – листок с номером.

- Эй! – услышал я из-за спины, - я знаю это местечко, это здесь неподалёку! – ткнул пальцем в фото Саид, - смотри, вот он, наш старик… да вот же, рядом с этой милашкой, сбоку.

Я посмотрел на старика-музыканта, затем на стоявшую рядом девчонку и чуть на месте не присел.

- Это она! - говорю, - она! Она была в метро, она написала номер на этом тетрадном листе! И эта улыбка…

- Вот как?! ну что ж, неплохо, совсем неплохо, да, - говорит, - это центр… да, центр литературных исследований, они открылись буквально вчера, вот и нашего старика пригласили. Называется «Ренессанс», или что-то в этом духе…

- А как до него добраться?.. Как… Я…

- Да он в двух шагах… пара кварталов… я смотрю тебе надо спешить, - расхохотался он, - сейчас, - он пару минут возился с листом, - вот, держи! – и протянул мне «карту», затем скрылся в подсобке и явился, держа в руке пластинку Боба.

Над дверью прозвенел звонок, и в магазин вошла пожилая пара, было не трудно догадаться, что эта улыбчивая японская чета – туристы: их выдавали массивные фотоаппараты.

- Ну, давай поспеши!

Я сжал его ладонь и похлопал по плечу.

- Давай! Удачи, ещё увидимся!..

- Не сомневаюсь… - проговорил он, - только в следующий раз возвращайся не один, ну ты понял… «Так бывает, вдруг…» - пропел он, поворачиваясь к прилавку:

- Добрый день! Коннитиуа…

Я на ходу складывал пластинку, у самых дверей меня догнал голос Саида.

- Эй! – он подмигнул и расхохотался. Я улыбнулся в ответ.

Said – said…

Said I remember when we used to sit

In the government yard in Trenchtown, yeah!

And then Georgie would make the fire lights,

I seh, logwood burnin' through the nights, yeah!

Then we would cook cornmeal porridge, say,

Of which I'll share with you, yeah!

My feet is my only carriage

And so I've got to push on through.

Oh, while I'm gone,

Everything's gonna be all right!

Everything's gonna be all right!

Машины сигналили как сумасшедшие. Навалившись плечом на стену соседнего здания, я остановился и сквозь дымку, застилающую приземистый кирпич верхних этажей, посмотрел на крышу.

Мимо проносились люди, проносились сквозь меня, я ощущал это всем своим существом. Я простоял секунд двадцать, приставив ладонь козырьком ко лбу и вглядываясь в чистое небо.

На обочине, метрах в десяти от меня, играли дети – они плескались в лужах. Рядом с красной пожарной колонкой стоял старик, сжимая в руках большой газовый ключ, он довольно улыбался, стирая со лба выступившую испарину. Я бы и сам не прочь вот так скинуть с себя ботинки и пошлёпать по тёплой воде, но просто сел на ступеньках дома, слушая детский смех.

Солнце уже припекает вовсю, если так пойдёт и дальше, то к вечеру от города не останется и следа. Только тени будут блуждать по полоскам света. Скинув куртку, я закатал рукава, поднялся и зашагал вперёд – прямо по дороге, сжимая в руках «карту» да сложенную пополам куртку. «Нужно поспешить, мне нужно поспешить, нужно поспешить…», - вот такая молитва, известная всякому страннику. Пробираясь мимо детворы, я почувствовал как в спину летят брызги. Повернувшись, наклонился и стал плескать в ребятишек, они довольно хохотали, подбрасывая капли воды в воздух, топали и кружились, кружились словно танцуя. Птицы, восседая на магазинных вывесках, смотрели на малышей и заливались мелодичным пением, порой, поборов смущение, они слетали с насиженных мест, чтобы на миг окунуться в какую-нибудь лужицу. Я помахал на прощание рукой и двинулся вперёд, - «вот ведь уморы» - думал я.

Район был отстроен в двадцатых годах, на месте, где прежде простирались глухие пустыри, свалки и чёрные горы шлака. Как бы там ни было, сейчас квартал выглядит здорово. – Красные кирпичные дома, чьи фасады местами поросли мхом и лишайником, дорожные указатели, зелень деревьев, баскетбольные площадки, огороженные металлическими сетками, строгие католики-тротуары. Ветер поднимал с земли облака пыли и уносил их вдаль, туда, где, быть может, человек впервые почувствовал себя свободным. Свобода необратима.

«Свобода необратима», думал я, шагая по бетонной тропе, пока не угодил под ушат холодной воды – рядом залаял пёс, я чуть не подпрыгнул от неожиданности – нервы ни к чёрту, но виду я не подал. Нужно держать себя в руках. Всегда…

- Эй, парень, спокойней, ну, - я посмеялся над собой, а пёс всё не унимался и лаял, но тут я понял, что лаял он вовсе не на меня. Там, над крышами домов, летели клином птицы.

- О, да это же утки! - Восторженно проговорил я, - ну надо же.

Их было девять, они спокойно летели, плавно размахивая крыльями. Я повернулся и схватил первого встречного за плечо: им оказался парень лет тридцати, в дорогом деловом костюме, говоривший в этот момент что-то безапелляционным тоном в трубку.

- Гляди, да ведь это утки! – говорю.

Он остановился и взглянул наверх.

- Да… а нет… это не утки, - проговорил он.

Из трубки раздался крик:

- Алло, чтоб тебя…

- А кто же тогда?

Но он уже не слышал, насупив брови, мчался по тротуару, нервно сжимая ручку чёрного кейса. Я посмотрел ему вслед:

- Как же не утки?.. А-а, да ладно…

Потрепав пса по голове, я зашагал вслед стаи «не уток». И смотрел я отнюдь не на дорогу, поэтому, не сделав и двух шагов, врезался в парочку болтающих друг с другом девиц. Они рассмеялись, а я, улыбаясь, забормотал извинения: чуть не сбил одну из них с ног. Помните историю про Фалеса?.. Так и шагал – задрав голову да всматриваясь в небо. Но думал я совсем не о том… так и забрёл на середину дороги.

Монотонный сигнал заставил опустить голову – прямо на меня летела жёлтая машина такси. Водитель выжимал тормоз, оставляя на асфальте две чёрные рифлёные полосы, отмечающие тормозной путь. Линии расплывались в жидком асфальте, они гудели как оркестровые тубы. Машина успела остановиться, я отпрыгнул назад ударив по капоту.

- Да ты спятил, какого… грязный ублюдок… - задыхаясь от гнева, таксист со скрипом подбирал слова.

Я поднял руки – точно оскаленная пасть кольта уставилась на меня. Внутри что-то щёлкнуло - «пора уносить ноги!», что я и сделал. Мои подошвы задымили, я умчался за поворот прежде чем таксист успел окончить свою речь. И, как знать, прежде чем он успел вытащить пистолет.

- Так, осторожнее, что на тебя нашло, дружище? Что ты творишь? – отчитывал я себя, - у меня ещё столько дел и… словом, под машину кинуться всегда успеешь… как хочешь, а я собираюсь её сегодня разыскать, так что давай без глупостей, договорились? – давненько я не разговаривал с собой. Остатки хмеля благополучно улетучились. – Следующие пять минут я был самым внимательным пешеходом в мире.

И в кафе напротив подземки вытащил газетный лист с фотографией.

В углу стоял старенький музыкальный автомат с пластинками, он отражал лезвия солнечных лучей, пуская солнечных зайчиков на радость маленькому дымчатому котёнку, играющему на полу возле стойки. Я наблюдал за его игрой – озорной и симпатично простой. Официантка, закончив свою смену, сняла фартук и ловко подняла его на руки, поцеловала и прижала к себе, а затем принесла блюдце с молоком.

- Приятного аппетита! – мне подали заказ.

- Спасибо, – ответил я, повернувшись к экрану плоского телевизора.

Поиск по сайту: