ПОМЯННИК

ПРЕДИСЛОВИЕ

О грехе аборта написано немало книг. Умных, порой горестных, с научными выкладками и страш­ными цифрами... Эта книга уникальна тем, что ос­нову ее составляют покаянные письма женщин, в окаменении сердец погубивших во чреве соб­ственных детей. Или — рассказанные журналиста­ми подлинные истории грехопадения.

Страницы этой книги истекают кровью. Кровью наших нерожденных детей — тех, кому, быть мо­жет, Господь судил стать великими подвижниками и молитвенниками, или нести врачующее исцеление больным в госпиталях и больницах, или наставлять на доброе в школах тех счастливцев, которым их матери позволили появиться на свет Божий. Эти рассказы попытка воззвать хотя бы к тем кто еще способен услышать такую простую заповедь Бо-жию — не убий.

Дай-то Бог, чтобы хоть кто-то услышал голос совести — глас Божий, хоть кто-то, оплакав в по­каянии собственные грехи, решился сделать все для спасения нерожденных младенцев. Тогда — не на­прасен наш труд. И малые дети придут в нашу вы­мирающую страну и наполнят ее звонким смехом и тихой молитвой, наполнят щедро изливаемой Бо-жией благодатью.

И хотя невозможно человеку исправить столь ве­ликое зло, как убиение нерожденного младенца, но пока мы живы, есть еще возможность принести по­каяние и слезно молить Господа о даровании благой участи отправленным нами в темную юдоль, чадам. Вот почему мы поместили в конце книги покаянный акафист жен, загубивших своих чад, и молитвы.

Составитель

И сердце омылось слезами

(рассказы женщин)

НЕРОЖДЕННАЯ ОЛЕНЬКА

Жизнь свою заполняем всем, что только под руку попадется. Разборчивые в еде и одежде, мы порой так неразборчивы в средствах, которые избираем, чтобы достигнуть временного своего телесного покоя... Душа чернеет от осознания сво­его греха. Да ведь сама я, сама! — просила у Бога семью, детей...

Было мне уже 27 лет. Институт за плечами, ра­бота интересная, друзья, а нет ощущения полноты жизни. Пришло понимание простой истины — жен­щина только в семье, в детях раскрывает свое пред­назначение.

Училась я тогда в Ростове-на-Дону на профес­сиональных курсах. Как-то поехали мы на экскур­сию в Новочеркасск. В программе было и посеще­ние храма. Заходила как в музей, а вошла — как на небо взошла: люди молятся, свечи горят... Я эту жизнь тогда не знала. Отыскала знакомую икону Николая Чудотворца (у меня отец был Николай), встала рядом. Свеча горит в руке, поставить не­куда: нет пустого места на подсвечнике. Не зная ни одной молитвы, я стала молиться душой и сле­зами. Всю горечь своего женского одиночества излила перед святым образом. Я просила святителя Николая изменить мою жизнь, чтобы дал мне Бог мужа любимого и любящего, детей, семью, дом, чтобы не жила я одна-одинешенька, не катилась по миру как перекати-поле. И хоть я только про­сила, не умея благодарить за все, что уже дал мне

Господь, даже такая молитва стала для меня очи­щением души.

Вошла в автобус, а там все места уже заняты, кроме одного, рядом с незнакомым мужчиной. Раз­говорились... Он и познакомил меня вскоре с моим будущим мужем.

Жить бы и радоваться — родилась у нас дочень­ка. Только квартиры у нас пока не было. И хотя по­сылал нам Господь деток, мы, озабоченные квар­тирным вопросом, отвергали безценный дар Божий. Четыре аборта я сделала, и один из них —двойня. Одну родила, пятерых загубила!

Это теперь я ужасаюсь, а тогда нам с мужем ка­залось, что все у нас в порядке. То ли душа окамене­ла, то ли власть мира сего взяла верх над нами. И лишь одну потерю по Божьей милости я опла­кала еще в роддоме, со­жалея о содеянном.

Было это 5 июля 1984 года. Все помню: и сто­птанные сандалии, и белую сорочку — одея­ние грешников в боль­нице, и как стояли мы вдоль стенки, слушая жуткие вопли тех, кто добровольно привел уже дитя свое на Голго­фу. А ведь есть у абор­та миг, когда криком исходит душа, — хоть ты губы в кровь кусай, хоть кричи и маму зови на помощь, — в этот миг нет мысли, только сгусток боли. И чувство это — та же смерть. Кажется, что вся жизнь твоя сейчас на тонкой ниточке. А это — миг вечной разлуки матери с ее неродившимся ребенком. И только ужас в голове и одна мысль: скорее бы все кончилось!

Скоро все и кончилось. Во мне казнили моего ребенка, а он так хотел жить! Мое тело стало лоб­ным местом, плахой, местом смерти. Господь создал нас, женщин, храмом для чуда рождения жизни, а мы превратили тело свое в адскую мясорубку.

...После «экзекуции» вошла в палату — светлую, чистую, солнцем залитую. Я осталась совсем одна, и показалось, что это — навсегда. Осознав, что сде­лала непоправимое, я разрыдалась. Теперь уже я искренне жалела, что не оставила ребеночка. Я ощутила вселенскую потерю в себе, и ничего уже нельзя было изменить!

Это уже — как землю бросают на гроб. Но не будет на земле того места, где найдет приют тело моего ребенка, куда прийти бы с покаянием, по­плакать. И нет покоя душе загубленного младен­ца, как не досталось ласки материнской, света Бо­жьего. И будет он, твой первенец или просто лиш­ний, навеки сирота. Мы давно привыкли задви­гать подальше свою совесть в угоду обществен­ному мнению: «Что скажет Марья Алексевна?!» Суда людского боимся — не Божьего! Но вечным сиротством убиенного чада навсегда пронзится и душа матери независимо от того, понимает ли она это или нет. А если осознает и покается? Милос­тив Господь к нам, грешным!

Вот и меня Господь не оставил, не пригвоздил мою душу за смертный грех, а пожалел за мое раскаяние и даже утешил. Откуда-то пришло ко мне имя: Оль­га. Не голос сказал, а будто надо мной и во мне раз­лилось это слово. И поняла я, что убила дочкину се­стренку. Это была моя навсегда неродившаяся дочь Оленька, которую я даже не видела, на руках не дер­жала, не кормила, не дала ей света Божьего увидеть! Господи, прости меня, окаянную!

Открыл Господь мне имя загубленного мной ре­бенка, и я теперь молюсь за нее дома. Но почему именно Ольга? Мы бы сами так не назвали, у нас в роду другие имена. По святцам ли — впереди, 24-го июля, день святой равноапостольной Ольги, в кре­щении Елены, или потому что два имени — мое, Еле­на, и пришедшее мне от Бога Ольга, незримо связа­ны — только вот оно, это имя, в памяти и в самом сердце. Имя моей доченьки... Тайна сия от Бога.

...На другой день меня выписали. Я купила торт и ромашки. Дома меня ждала маленькая дочь На­стя — в этот день ей исполнилось четыре года. Вче­ра я убила ее сестру, а сегодня везу ей торт и цве­ты. Только нет в душе праздника, на сердце кошки скребут. И я чувствую свою безмерную вину перед этим маленьким сокровищем за то, что у нее никог­да не будет сестренки. Быть может, это главная моя потеря в жизни... Сколько же таких потерь у всего человечества!

Смотрю теперь на икону Вифлеемских Младен­цев-мучеников, и кажется, что мои это дети впере­ди стоят, а в центре — моя Оленька. Прости меня, доченька моя, прости, научи покаянию. Ты, и не­родившаяся, мудрее меня, живущей, ищущей свет во тьме грехов своих.

Прошу ваших молитв обо мне.

Елена, г. Самара

«БЛАГОДЕТЕЛЬНИЦА»

В своей жизни я встречала много добрых, сер­дечных людей. Одним из таких «благодетелей» на­долго стала для меня и Наталья Николаевна.

Мы почти не были знакомы, но, узнав о моей «проблеме» она утешила:

— Все это поправимо! Не можешь идти на аборт по месту жительства — понятно, зачем тебе «све­титься». Приходи, я тебе дам направление в обла­стную больницу. И не переживай ни о чем...

Дала мне карточку с домашним адресом и теле­фоном.

В назначенный день я приехала к ней — и полу­чила направление, притом с уже вписанными буд­то бы сданными анализами. От принесенной короб­ки конфет врач отказалась наотрез:

—Своих деток корми! У меня и так всего вдоволь...

Когда «проблема» возникла снова, я уже не му­чилась вопросом, что же мне делать. Набрала зна­комый номер и вновь услышала приветливое:

— Помогу — о чем речь!

Наталья Николаевна встретила меня в домаш­нем халате.

— Подожди, я переоденусь, — она предложила мне присесть у журнального столика с дымящимся кофейником и двумя чашечками.

Выйдя из спальни уже в красивом модном пла­тье, она пожаловалась:

— Беда с этим протезом. Только и следи, чтобы ровно лежал на теле.

' И рассказала, что не так давно перенесла ампу­тацию груди. Возникла опухоль — и пока она из доброкачественной не перешла в неизлечимую сте­пень рака, пришлось отнять грудь. Так что пыш­ный бюст — не более, чем муляж...

Понадобились многие годы, чтобы мне, уже по­нявшей всю непоправимую тяжесть греха чадоу-бийства, вспомнился тот давний «визит» к Ната­лье Николаевне. И с ужасающей ясностью откры­лось: да ведь ее, врача-гинеколога, отнявшую жизнь у множества нерожденных детей, Господь лишил груди — символа материнства. Грудью вскармливаются младенцы...

Как же перевернулось все в наших душах, что мы благодетелями считаем палачей! И с умилени­ем вспоминаем добрых тетенек, «выручивших» нас, посодействовав в убийстве собственных детей...

Ольга, г. Самара

ПИСЬМО БАТЮШКЕ

...Жили мы, помню, в Юнгородке — на рабочей окраине Самары. Как-то утром иду с завода пос­ле третьей смены, вижу — у домоуправления на­род толпится, люди что-то рассматривают. Подо­шла и я. Смотрю — лежит голенький ребеночек, мертвенький, кожица местами слезла, сам мальчик весь синий... Говорят, утром машина очищала ка­нализацию и вдруг «зачихала». Рабочий поднял шланг — висит ребенок! Головку в шланг засоса­ло, а тельце не пролезло.

Сколько лет прошло, а я до сих пор помню этого мальчика: глазки закрыты, губки бантиком, носик аккуратненький — в жизни красавец был бы! Бабы его жалели, приговаривая:

— Что за дура — вовремя аборт не сделала! До­тянула, родила — и убила ведь уж человека!

Другая возразила:

— Аборт-то ведь тоже грех!

— Дак не доводи до двенадцати недель, как он шевелиться начнет, — избавляйся раньше!

Вот при такой «школе жизни» я жила — и впи­тывала в себя все «умные» советы... Убивала рав­нодушно, не чувствуя за собой вины. Те редкие се­мьи, где рожали много, считали — вроде они с простинкой. Куда нищету плодят? Подумали бы... Мгла царила в наших очерствелых сердцах.

Спираль — этой новизны в мою молодость еще не было, а вот уж в отделе молодые наши сотрудни­цы не скрывая открыто говорили, что поставили себе спираль. Хвалились — надежная. Уверены были, что уж это-то не грех...

А до каких грехов доходили мы — и вспомнить страшно. Лежала я на очередном аборте. Соседка по койке рассказала, что ее дочка сейчас у мамы в деревне.

— Когда я ее родила, то сон увидела, будто при кормлении вихрь вырвал ее у меня из рук и унес...

И похвастала:

— Мы теперь с мужем приладились — так удоб­но, никаких абортов делать не надо, по врачам ходить. Шесть месяцев я ношу, потом включаю приемник погромче, сама себе открываю роды и под шум рожаю...

— Как же ты здесь оказалась?

— По глупости... Муж сильно потянул ребенка за ножку — оторвал, испугался, что я умру, вызвал «скорую». Когда приехали, я уж родила, но они на­стояли, увезли...

Геройски рассказывала, мол, не раз уж так де­лала, от четырех или пяти, мол, сама избавилась.

...Прошло года два — три. Встретилась мне на улице беременная женщина и ведет за ручку ма­лыша, еще плохо шагающего мальчика. Я узнала в ней ту самую соседку по койке. Разговорились, и она мне поведала:

— Тогда я пришла из больницы, а дома на сто­ле телеграмма из деревни. Дочка умерла скоропо­стижно.*:. Схоронили — и я дала Богу зарок, что двоих рожу подряд.

Больше я ее не встречала. Не знаю, как жила она дальше, после выполнения зарока. Двоих подряд родила, а потом?.. Дай-то Бог, вразумилась бы.

А я-то грешная! Что только над собой не вытво­ряла, лишь бы не родить. Как стемнеет, ношу вед­ра с водой в худую кадушку, с крыши сарая прыга­ла; в бане нажгусь-напарюсь (учили бабы) и такое зелье выпью, аж оглохну! — ан нет, без больницы не обходилось. Самой вытравить не удалось — иду к врачам...

На самый первый аборт решилась, когда доч­ка в четыре месяца стала грудь выплевывать. Про­верилась я — беременная. В больницах тогда про медаборты не слышно было, но всегда можно было тайком, «по договоренности», сделать. Вот и я договорилась в Отрадном. Медсестра сдела­ла, что могла, и ушла, наказав:

— Ходи, ходи, быстрее вылетит!

Хозяйка снаружи дом на замок закрыла, я одна. Хожу, как велено. Глянула в зеркало — синяя! Ду­маю, все: видно, внесла она мне заражение. Корчи­лась одна, не смела позвать на помощь — тогда строго было. Наутро надо было ехать домой. Кое-как добралась на вокзал. Ступеньки у поезда вы­сокие, народу! — а у меня адские схватки. Но мне освободили место на скамье. Скрючилась и еду... Домой уже не шла — ползла по обочине, оставляя красные следы. В ночь поднялся жар. Вызвали «ско­рую» и увезли в больницу. Утром положили меня на кресло, сделали чистку. Ругали меня врачи на чем свет стоит! И поделом...

Но вскоре аборты разрешили делать, уже в но­ябре 1955 года можно было смело идти в больни­цу... Хоть и считали нас грязными абортницами, держали в отдельных палатах и к «чистым» стро­го-настрого запрещали заходить.

Годы прошли, и слава Богу, слушая Ваши, доро­гой мой батюшка, наставления — истину святую — осознала я свою огромную греховность, вину во­век непоправимую.

Простите, что уж очень подробно-то я все описа­ла. Да разве мыслимо на исповеди вот так все излить?

Отче честный, помолитесь за меня окаянную Гос­поду, да простит он меня, великую грешницу, а де­точек моих неповинных, мною загубленных, да из­ведет из мрака и причтет к младенцам-мученикам, от Ирода убиенным...

Антонина, г. Самара

ОЖЕСТОЧЕНИЕ СЕРДЕЦ

В коридоре женской консультации одна из две­рей ведет в «операционную». На самом деле это абортарий, потому что большинство операций, которые здесь производятся, это мини-аборты. Абортарий в обычной женской консультации од­ного из районов города Самары, операции каждую среду и пятницу, начиная с 1992 года.

Раньше, чтобы сделать аборт, надо было полу­чить в консультации направление в стационар и провести несколько дней на больничной койке.

Теперь же все предельно упростилось. Чтобы убить собственное дитя, женщина с маленьким сроком бе­ременности сдает анализы, приходит в консульта­цию к девяти утра, а в 12 утра — «налегке» — ухо­дит домой. Сама «процедура» занимает около де­сяти минут. По месту жительства эту операцию де­лают безплатно.

От самой мысли о том, что мне придется присут­ствовать при убийстве детей, безсильно опустив при этом руки, мерк свет. Эти три часа стали тремя часами в аду. Но не для тех шести женщин, кото­рые пришли в этот день на аборт. Я попыталась поговорить с каждой в отдельности, пока все не спеша собирались у операционной. Протягиваю листовку «Не убий!» (о том, что такое аборт) пра­вославного центра «Жизнь». И снова, и снова на­тыкаюсь на холодные глаза: «Да я все это давно знаю!»; «А что теперь каждого рожать? Я все вре­мя «залетаю», меня тут уже и так прозвали — мать-героиня, ха-ха!»; «Да что вы! У меня двое детей, хватит! Зачем мне еще третий!»

Ни у одной — ни колебаний, ни сомнений. Уве­ренность в праве решать, жить или не жить ребен­ку. Еще все они полны этой жизнью. Еще все дети живы и надеются, что их мамы передумают. Но мамы не передумают.

Мне хочется, чтобы время в этот момент оста­новилось, однако оно неумолимо идет вперед. Нас заводят в «предбанник» операционной, где стоят койки для «больных». Постель было велено прино­сить с собой. Женщины аккуратно застилают кро­вати ослепительно белыми простынями, красивым цветным бельем, тщательно выглаженным. И сами они при параде: с прическами, накрашенными рес­ницами, яркой помадой на губах, на ногтях — ро­зовый маникюр. У некоторых на шее золотые кре­стики. Переоделись в импортные ночные рубашки с кружевами. Видно, что готовились к событию: на людях надо выглядеть прилично.

Одна за другой эти нарядные женщины пересту­пали порог операционной навстречу аборту. Сес­тра их наставляла:

— Тапочки сними перед порогом и дальше иди босиком. Если забудешь, снимай в любом месте по пути, назад не возвращайся — плохая примета.

Врачи подбадривали:

— Девочки, не волнуйтесь!

Такая теплая атмосфера. Дверь закрывалась. Минут через пять-семь возникал зловещий гул: ра­ботал вакуумный аппарат, которым отсасывали плод. А скоро в дверях появлялась и чуть бледная абортница, поддерживаемая под локоток сестрой. И вслед каждой из операционной летело: «Моло­дец, пятерка!»

— Ну как? — спросил кто-то у плодовитой мамы.

— Кайф! — воскликнула она, подходя к своей по­стели, и рассмеялась.

Другая радостно заявила:

— Ой, девочки, мне сделали всего за пять минут! Ее тут же поддержали:

— И я даже не заметила — так быстро! Завязал­ся общий оживленный разговор:

— А что, бедноту, что ли, плодить? Вон они по улицам бегают, грязные, оборванные.

Но ни одна из этих женщин не выглядела бед­ной, скорее наоборот. У четырех из шести — му­жья, у всех работа, достаток.

Скоро все «отличницы» сладко спали — полага­лось часок отдохнуть. На вид такие красивые, та­кие нежные и мягкие — само воплощение женствен­ности и материнства. Симпатичные женщины из городской толпы. Женщины-убийцы. Возникла нео­твязная мысль: весь город полон женщин-убийц. Они спали, и им казалось, что все их проблемы за­кончились. Но никакие «приметы с тапочками» не спасут никого из них от медицинских осложнений, депрессии, разлада в семье и ночных кошмаров. Но все это будет потом.

Они спали. А мимо ходили туда-сюда беремен­ные женщины. Молча глядя на абортниц и поджав губы, проходили через «предбанник» в противопо­ложную операционной дверь налево. Там, как ни странно, расположился дневной стационар для жен­щин, сохраняющих беременность. Двенадцать коек, и все заняты. И столько усилий и медиков, и собственных, чтобы сохранить своего ребенка. В этой консультации все рядом: направо — убивают, налево — сохраняют. Свобода личности, выбирай: убить или сохранить. Приветствуется равно и то, и другое. Многие в один момент своей жизни вы­бирают дверь направо, в другой — налево.

Напоследок я поговорила с заведующей кон­сультацией, она же врач, которая делает здесь аборты. И на все вопросы получила очень уверен­ные ответы.

По ее мнению то, что мини-аборты стали делать­ся в женских консультациях (в Самаре — с 1990 года), — великое благо. Быстро, удобно, мини-аборт дает меньше осложнений. «Жаль, что эта методика так долго не разрешалась Минздравом. Одно плохо: мы опять отстаем от Америки, где амбулаторно дела­ется аборт до десяти недель. После аборта у нас женщин учат предохраняться, абортов стало мень­ше. Как хорошо, что женщина теперь сама может решать. Раньше аборты запрещали, сколько было судебных дел. А теперь девочка с пятнадцати лет может сама решить сделать аборт и имеет право не ставить в известность маму...»

— И вы сделаете ей аборт? — содрогнулась я.

— Сделаем, а куда деваться. Беда в том, что наше население неграмотно, не знает, как пользо­ваться контрацептивами. Нужно девочек учить с семилетнего возраста, — был категоричный ответ.

И только на один вопрос: «Куда вы деваете де­тей, которых извлекаете из женщин во время абор­та?» — заведующая консультацией замешкалась с ответом и промолчала. Но я повторила вопрос и услышала недовольное: «Куда надо! Санэпидем­станция за этим следит!.. Все это делается пра­вильно!»

Людмила Белкина

НЕЗАЖИВАЮЩАЯ РАНА

Наше поколение выросло без веры. Так, в глуби­не души чувствовали, что есть какая-то Сила, Ко­торая движет жизнью на земле. Но веры не было. Я родилась в войну и жила как в основном все жили в мое время. Пока не пришло горе в мою семью.

Родили мы с мужем троих сыновей. Два старших сыночка женились, имеют свои семьи, но вот млад­шенькому Алёше не суждено было... Он был умница, в школе учился хорошо, весельчак, любимец всей дет­воры. Окончил 11 классов и первый из нашего села поступил в университет, на вечернее отделение био­фака. Им гордились учителя, мы радовались за него.

Проучился год — и взяли его в армию. Это был 1994 год. В армии жестокая «дедовщина»: избили его осетины, такие же солдаты, как и он, и Алёша

Отцу он сказал, а от меня скрыл (щадил меня), что его отправляют

в Чечню. Там он отслужил два месяца и в мае демо­билизовался. Радости не было краев, что вернулся с войны целым и, как казалось внешне, невредимым. Отдыхал дома от всего пережитого.

Вскоре они поехали с ребятами в соседнее село, а на обратном пути попали в аварию, и мой сыно­чек разбился. Добавил своей бедной головушке еще перелом челюсти в пяти местах, лопнул череп и вер­хняя мозговая оболочка... Когда мы узнали о слу­чившемся и приехали к нему в больницу, Алёшень­ка был неузнаваем. Голова раздулась, ни глаз, ни носа не видать; в одночасье ослеп. Лежал он — живой труп, даже не кричал, а лишь изредка сто­нал. Я взмолилась Богу: помоги ему, Господи, спа­си, ведь он с войны вернулся, а тут дома так неле­по погибает. Молитв никаких я не знала...

Пролежали мы с ним в районной больнице две недели. Все кругом за деньги, а у нас и денег-то нет: что за тридцать лет насобирали на сберкниж­ку, давно уже обезценилось, всего нас лишили. Я ломала себе руки от безпомощности: сынок уми­рает; были бы деньги, спасли бы его!

Кое-как я выплакала, допросилась, чтобы Алё­шу отправили в Самару, в областную больницу.

Но было поздно... Врачи в Самаре как глянули на него, на снимки, так и говорят: «Что же так по­здно, почему не привезли его раньше?» Пообеща­ли сделать все, что только в их силах, чтобы спас­ти сыну жизнь— и вернуть зрение. Нужна опера­ция, причем срочная, — может, и удастся спасти... Оказалось, что еще после избиения в армии у Алё­ши остался в носу застарелый незаживающий свищ — чуть простынет, и вся инфекция из носа пойдет на мозги. Алёша говорит:

— Я не выдержу!

А врач обнадежил:

— Не знаю, сможем ли зрение вернуть, а жить ты будешь!

Целых десять часов, с 9 утра до 7 вечера, делали ему операцию. Все шло хорошо, температура и дав­ление были в норме. А на девятый день после опе­рации у него пошла опухоль от челюсти, поднялась температура, а за ней и давление. Утром он поте­рял сознание и стал биться. Я и еще одна женщина, Шура (она тоже с сыном лежала в палате) пытались удержать Алёшу — он крутился, как юла, на крова­ти. Сбежались медики, забрали его в реанимацию, а меня туда не допустили. Пролежал он там сутки — и скончался. Я сделалась как дурочка от этого горя! Алёшу любили все — и старые и малые, все сверст­ники были его друзьями. Провожали моего сыноч­ка всем селом. Жалели: пережил войну, пришел до­мой — и так глупо умереть в двадцать лет...

Он еще лежал в морге, когда я первый раз по­шла в церковь, в Самаре, чтобы купить на похоро­ны все необходимое. Там мне подсказали, как за­казать отпевание. И после этого на меня такое об­легчение снизошло, не могу даже выразить своего тогдашнего состояния. Видимо, Господь Бог меня пожалел и дал мне силы похоронить сыночка, пе­режить эту утрату...

Наверное, не надо бы и рассказывать обо всем этом, ведь у Каждого свое горе, свои беды. Но я поняла, что смертью сына меня Бог наказал за аборты. За мои грехи забрал Он моего сыночка.

Когда я забеременела Алёшей, мы с мужем пло­хо жили — он пил, меня бил, и детям достава­лось. Алёшенька был нам лишний. Я узнала о бе­ременности поздно, врачи уже не взялись бы де­лать аборт (тогда они хотя бы сроков придержи­вались, не всех подряд убивали). И в отчаянии решила я сама сделать аборт. Но ничего у меня не получилось, ребенок остался жить. Подходит время рожать, я последние дни была в декрете. Мой муж подрался со своим родным братом, чуть не задушил его; я бросилась разнимать их — ив драке они меня помяли. Через час я родила Алёш­ку. Он был весь синий и не дышал, но врачи ста­ли делать искусственное дыхание, и он ожил, зак­ричал.

Вот так на свет появился мой нежданный, мой любимый сыночек. Мне его Господь оставил до двадцати лет — и забрал его, наказал за мои гре­хи. Это сейчас стали в газетах рассказывать, что ребенок как только зачался, уже живой. А тогда было такое мнение: пока не шевелится, он не жи­вой, так — кусок мяса... Вот и старались убивать их, пока не шевелятся.

Когда Алёша умер, меня сразу как в голову уда­рило. Он лежал в гробу, а я навзрыд кричала:

— Прости меня, сыночек, я ведь тебя убила!

Господи, прости Ты меня за этот тяжкий грех! Я же тогда не думала, что придется так дорого зап­латить за свои грехи!..

Сейчас я прозрела, потянулась к вере. Тяжело мне она дается, молитвы я запоминать не могу, за три года едва выучила Господню молитву и «Бого­родице Дево, радуйся...». Литературу куплю — чи­таю, а понимаю с трудом. Возьмусь молиться, и слезы заливают глаза, и я ничего не вижу. И про­шу у Господа Бога нашего прощения за мои грехи своими словами и горькими слезами.

Прости меня, Господи, окаянную! Прости, сыно­чек мой Алёшенька!

Галина, Болъшечерниговский район Самарской области

БОГАТЫРЬ СТЁПУШКА

Хочу рассказать о чуде рождения моего младше­го сына.

Замужем я второй раз, у меня есть сын от перво­го брака и у мужа в первом браке был сын. Общая у нас дочь Татьяна. Муж хотел наследника, и у меня было тайное желание родить ему сына. Но, тем не менее, согрешила: то время «неподходящее», то муж сильно заболел, — для греха всегда повод найдет­ся. Сделала я один за другим два аборта. А когда настало «нужное» (по нашим мирским понятиям) вре­мя, — не смогла забеременеть. Муж вроде как с оби­дой на меня говорит: «Даже родить не можешь».

И стала я усиленно молиться: в ночь на Рожде­ство просила у Бога, чтобы мне родить сына. И на Крещение опять молилась о том же. Потом лег­ла спать и вижу сон: стою я и прошу у Бога сына, а на небе образовался круг и оттуда, как прожек­тор, луч света. И голос мне говорит очень строго:

— Я слышал твою просьбу и понял, теперь ты зайди в дом, а Я хочу поговорить с твоим мужем.

Мне было интересно, что ему скажут, но я заш­ла в дом — и сразу проснулась. У меня сильно би­лось сердце, это было настолько реально, что я еще долго не могла уснуть.

Прошло несколько недель, и мои чаяния, похо­же, сбылись. Радуюсь: будет сыночек! А родилась дочь. Я опечалилась, говорю маме:

— У Бога просила сына, а Он послал дочь. Мама ответила:

— Бог знает, кого давать, так Ему угодно.

И вот в июне 1997 года я чувствую, что опять беременна. Что же делать? Младшенькой дочке всего четыре месяца, да и в мои тридцать пять лет не так-то просто рожать — с варикозом и дав­лением...

Мама мне напомнила:

— Ты сама просила сына! Если убьешь младен­ца, вдвойне согрешишь, не выполнишь обещание перед Богом.

А вдруг да опять будет девочка? У меня и так уже трое детей. Их-то растить нелегко. Отец, ус­лышав о моих колебаниях, пристрожил:

— Даже и не вздумай делать аборт! Родится сын — и не сомневайся, да еще какой богатырь!

Но для меня настал месяц душевных мучений. Уже совсем было решилась — взяла направление на аборт. Вечером лежу на кровати, убаюкиваю дочь. Смотрю на икону Казанскую — она висит в углу. Окно выходит на запад, шторы закрыты. В комнате сумрак. Смотрю я на икону и мысленно с ней разговариваю: «Что мне делать, как быть?..» Всю сложившуюся ситуацию в мыслях перебираю.

И вдруг луч заходящего солнца пробился сквозь шторы и упал на икону. Да так, что внизу иконы словно бы загорелась лампада, живоиграющий ого­нек, и от него два луча — один прямо на Богороди­цу, другой на стоящего Младенца Иисуса Христа. И больше нигде никакого света.

Этот огонь горел 5-7 минут, потом исчез. Я не­сколько раз привставала, заглядывала — откуда же этот свет, но так и не увидела ничего. Это Божия Мать ответила так на все мои сомнения.

На другой день я, конечно же, не пошла на аборт. Беременность проходила легко. Один раз я сильно стукнулась животом, но все обошлось бла­гополучно.

Многие говорили, что опять будет девочка. И на УЗИ подтвердили: похоже, что девочка. Но я надеялась, что Господь исполнит мою просьбу.

И — долгожданная радость! В феврале я роди­ла сына, действительно богатыря — на 5 килограм­мов! Назвали Стёпушкой.

Когда он лежит на кроватке, — а в изголовье находится та самая Казанская икона Божией Ма­тери, — он всегда поворачивает голову и смотрит на нее, улыбается и весело гулит. Божия Мать обе­регает моего сына.

Валерия, Тюменская область

В ДУШЕ БЫЛА ТИХАЯ РАДОСТЬ

В газете «Благовест» я прочитала о молитвен­ном правиле за младенцев, загубленных во чреве. Прочитав, я решила с Божией помощью исполнить его в Великий пост.

Получила у священника благословение на вы­полнение этого молитвенного правила, и в эту же ночь вижу сон. Длинный темный коридор и ог­ромная очередь стоящих в темноте. Во сне я знаю, что мы стоим ко Причастию. Себя не вижу, но чувствую, как в мою юбку ручонками крепко-крепко вцепился ребеночек (его я тоже не виде­ла, но пыталась оторвать от юбки). И вот я за­волновалась: чей ребенок?! Кричу, а мне никто не отвечает. Я говорю: «Я его обязательно под­веду ко Причастию, вы только скажите, как его зовут. Имя, имя?..» — и так с этим криком и со­крушением проснулась. И долго этот сон не вы­ходил из моего сердца.

С Божией помощью молитвенное правило я вы­полнила — и сразу после этого вижу другой сон. Все светло, светло, и я очень быстро еду в открытой машине и так нежно, но крепко-крепко держу на руках ребеночка! Его я не вижу, но чувствую, и в его ручках огромная игрушка — яркая, неземных кра­сок... И так мне хорошо!.. Проснулась — и целый день в душе была какая-то тихая радость.

Покаяние в грехе детоубийства я приносила не раз и исполняла различные правила, что добрые люди подсказывали, но снов таких тогда не видела.

Елисавета, г. Самара

НРАВСТВЕННАЯ КАЗНЬ

Одна молоденькая женщина, готовясь к варвар­ской операции, призналась мне, обливаясь слеза­ми: «Как подумаю, что будут кромсать это малень­кое существо, так холодею от ужаса».

Подобное чувство жалости или внутреннего раскаяния мне было незнакомо. Я шла на аборты с холодной решимостью. Гнусную мою душонку волновала только чисто физическая боль. А ее, по Божиему попущению, мне выпало за десятерых. После каждой операции состояние моего здоро­вья ухудшалось. В последний раз я шла на аборт уже с опухолью матки, и врач промучила меня на известном кресле 1 час 20 минут...

Опасные предраковые заболевания стали пора­жать мои детородные органы. Но самая страшная кара обрушилась на меня через нашего единствен­ного ребенка, которого в течение 6 лет мучили не­понятные припадки.

Что может оправдать детоубийство? Но у меня и вовсе никаких «особых» причин для прерывания беременностей не было. Бог дал мне все блага: лю­бящего, добрейшего мужа (которого я в ту пору не очень и ценила), безбедное существование, хо­рошую работу, людей, готовых прийти на помощь, и многое другое. На этот преступный шаг толка­ла греховная, ветреная молодость, стремившаяся не обременять себя проблемами быта.

Задуматься о наказании Господнем мне, тогда убежденной атеистке, и в голову не приходило. Если же какой-нибудь верующий заводил со мной разговор о грехе, я с оттенком возмущения в голо­се говорила: «А чего мне бояться? Я не убивала, не крала, не обижала!»

Господи, прости мне речи мои фарисейские! Ос­лепленная грехом, я не ведала обмана, выдавая свое внешне пристойное поведение за чистоту души.

Не буду описывать все обстоятельства и пути сво­его прозрения. Главную роль, как я понимаю, сыгра­ли молитвы моей матери (помяни ее, Господи, во Царствии Твоем!). Когда дьявольский покров стал спадать с моей души, голос совести, вороша прошлое, обличал: «Убивала! Крала! Обижала! Обманывала!..» И не было конца этому мысленному списку грехов.

Поначалу я осознавала их и регистрировала холодным рассудком. Но однажды, когда я чита­ла перед, причастием «Канон покаянный...», при­шли обильные слезы и рыдания, рвущиеся из глу­бины души.

То же случилось и на исповеди. И теперь грех детоубийства стал представать в ужасающих картинах... По Божиему промыслу напоминание о моем кровавом преступлении приходит часто разными путями. Читаю газетную статью о ма­ньяке, который у себя в гараже сдирал кожу с живых похищенных детей, — и, цепенея от ужа­са, вижу себя соучастницей этого злодеяния. Нравственная казнь вторгается во все помыслы.

Теперь я не могу без волнения смотреть в чис­тые, лучезарные детские глаза. Однажды на авто­бусной остановке маленький мальчик долго и при­стально разглядывал меня. Взгляд этот — вырази­тельный, глубокий и как будто обличающий — выз­вал целое смятение в моей душе. «Это мой судья!» — подумалось мне.

Мои «судьи» бегают вокруг, заливаясь звон­ким смехом, ползают на четвереньках, ковыляют на слабых ножках... И всех бы я их перецеловала теперь. Но они не мои дети. А мои, разрезанные на кусочки, сгнили на свалках без креста и име­ни.

Господи Милосердный! Прости мне грех сей смертный. Помилуй нас — всех матерей, которые по духовной слепоте и жестокости сердец продол­жили кровавое дело царя Ирода.

Боже, милостив буди к чадам нашим, не познав­шим материнской любви, а принявшим мученичес­кую смерть от рук наших.

Приими, Господи, слезы покаяния рабы Твоей.

Елена, г. Тольятти

БЫЧЬЯ КРОВЬ

— В том-то и беда, что делала я аборты, — Ли­лия сокрушенно покачала головой, отодвинула пу­стую чашку. — Ведь и замужем — правда, тогда мы не были венчаны, — и квартира, и все условия. Единственная дочка... Что еще? Но только скажу мужу: «Я ведь беременна», — а он в ответ: «Ну и что? Иди, делай аборт» — «Ну может, оставим?..» — «Да зачем тебе это надо!»

Вот так мы и решали участь наших нерожден­ных деток. Не потому ли и в семье все так непрос­то. Молюсь о сохранении брака, а все только хуже идет...

Когда наконец-то я твердо решила: следующего обязательно рожу! — и мужа уговорила, — тут-то и оказалось, что от нашего желания мало что зави­сит. Не давал Господь детей чадоубийцам! Долгие пять лет пришлось молить Бога о даровании ребен­ка. И, может быть, Господь так и не откликнулся бы на мои молитвы, если бы мы не повенчались с му­жем. Вскоре после венчания я забеременела.

И вот тут пришлось столкнуться с нежданными искушениями. Будто все ополчились на моего за­чатого младенчика — как бы его извести.

На учет я встала уже на пятом месяце, чтобы сразу отсечь саму попытку уговоров на аборт. Но в женской консультации услышала:

— Да ты что — с ума сошла! До такого срока до­тянула... Под сорок лет — в твоем возрасте рожать: знаешь какой это риск — может родиться урод!

— С какой стати? — я ведь тоже кое-что читала, не совсем уж глупенькая.— Насколько я слышала, риск этот — если он вообще еще есть — только для первородящих женщин. У меня вторые роды. Да сколько их, первородящих, рожают и постарше меня — и слава Богу, ничего. Так что не надо пу­гать меня — не боюсь.

Тогда медики стали убеждать меня лечь в боль­ницу, в целях профилактики. И опять я отказалась: чувствую себя хорошо, анализы неплохие. Что мне делать в больнице?

Они свое: надо подкрепить здоровье. Знаю я их «подкрепить»... Но подумала все же, что витами­ны и впрямь можно бы поколоть, да ведь для этого не обязательно в стационаре лежать. Попросила выписать лекарства, я их сама куплю и буду ходить на уколы.

Купила, что было выписано. Пришла домой, от­крыла коробочку с ампулами и стала читать лис­товку-вкладыш. Читаю: препарат изготовлен на основе вытяжки из бычьей крови... Единственное противопоказание — беременность! Я — к врачу:

— Что же вы мне выписали! Читайте, тут напи­сано, что при беременности это лекарство проти­вопоказано!

Врач рукой замахала:

— Это старая инструкция, нечего и читать ее. Недавно ассоциация гинекологов признала это ле­карство совершенно безопасным для беременных.

— Ну уж нет! Препарат импортный, и если зару­бежная фирма-производитель признает, что лекар­ство может представлять угрозу для плода, значит, так оно и есть. Скорее уж фирмачи постарались бы скрыть эту опасность от пациентов, денег не по­жалели бы, чтобы убрать эту строчку, да ведь не убрали — значит, угроза серьезная. И потом: бы­чья кровь... Это что же, в меня и моего ребенка зве­риную кровь вольют?

— Да мы это лекарство абсолютно всем женщи­нам назначаем — и ничего! Одна ты такая умная...

Умная или нет, а от этих уколов я отказалась. Были и другие искушения, и много, — ну, слава Богу, удалось и их как-то одолеть...

Мы сидели на кухне за давно остывшим чаем и говорили, говорили о детях — живых и убиенных, о том, как же все-таки можно хотя бы попытаться отмолить столь тяжкий грех. А за стеной мирно по­сапывал носиком маленький Иванушка. Мамина и папина кровинушка. Не бычья...

Ольга Ларькина

«А ЭТУ И ДВА СЕЛА НЕ ОТМОЛЯТ...»

В Самарской области многие помнят великую пред Господом молитвенницу и праведницу Пашу Давыдову (+ 10 февраля 1957 года). Жила она в селе Дмитриевка, в двенадцати километрах от Подъем-Михайловки, и часто приезжала к своей снохе Зое в село Большая Глушица. Многое было открыто тете Паше, сомолитвеннице и собеседнице Митро­полита Мануила (Лемешевского) и протоиерея Иоанна Фомичева. При жизни не раз побывала она в раю; духовно прозревала посмертную участь как умерших, так и еще живых людей.

Про мамину свекровь тетя Паша говорила, что она в раю — и спаслась деторождением: всех сво­их деточек родила, — вспоминает живущая ныне в Самаре Алевтина Куликова. — В другой же раз тетя Паша говорит:

— А вот за эту два села будут молиться и не отмолят!

Мы к окну, смотрим — наша врач-гинеколог с мужем под ручку, он несет ее сумочку, — идут улы­баются...

НАША КРОВАВАЯ КНИГА

Если бы кто-то из живущих вздумал написать книгу обо всех убиенных младенцах, не хватило бы места на ее страницах — так много жертв прино­сим мы торжествующему врагу рода человеческо­го. Такая книга есть — на небесах, и все ее листы — как обнаженные раны, каждая строчка истека­ет кровью. Наша Кровавая книга...

Вот лишь несколько строчек — несколько ис­торий. Что-то было со мной, что-то услышано от других.

+ + +

— У моей дочери уже было трое детей, и вот она забеременела четвертым. Что делать? Плодить ни­щету? Решили с мужем, что хватит им и троих де­тей. Этих бы воспитать как следует, дать им все необходимое.

Сделала она аборт. А через неделю ее муж по­ехал на рыбалку и не вернулся. Погиб... Убийц так и не нашли. Осталась она с тремя малыми на ру­ках. Вот уж вдоволь хлебнула и горя, и нужды...

+ + +

У Наташи двое детей. Старший сын уже взрос­лый, учится в институте. Очень хороший, добрый юноша. А младший... Нет, он очень умен, отлично учится, никогда не обижает животных. Но детей, особенно маленьких, просто ненавидит. Еще трех­летним малышом он кричал, распаляясь злобой:

— Я убью его! Зарежу! Разорву на кусочки! Я ему голову разобью!..

Отец и мать — оба с высшим образованием, очень интеллигентные люди. Все учат его добру, все стараются обуздать кипящую в нем ярость. Но единственное, чего смогли добиться, — это чисто внешнее укрощение страсти. Тяжелый, жестокий взгляд, клокочущий в самом сердце ребенка гнев — с этим ничего не могут поделать.

— Это мне Божья кара за мой грех, — говорит Наташа.

Она забеременела вторым младенцем, когда старшему было четыре года. Рожать? Но так не хотелось опять надолго оставлять работу, всеце­ло погружаться в докучливый быт. Муж сказал ей сразу: решай сама, хочешь — рожай, не хочешь — твое дело. Обе матери — ее мама и свекровь — в один голос заявили: на нас не рассчитывай, по­мочь материально, игрушками и одежкой, — по­можем, но сидеть с малышом не будем. Самим еще работать да работать...

В ночь перед операцией Наташе привиделось: к ее кровати подходит Женщина, вся в черном, и протягивает ей дитя:

— Наташа, возьми!

Та отвернулась: не надо... Женщина настаивала:

— Наташа, ты погляди, какая девочка — хоро­шенькая, беленькая, вся в тебя. Возьми ее, Наташа!

Но она и слышать не хотела о ребенке. Утром подивилась странному сну и отмахнулась: нет уж, решила сделать, теперь нечего раздумывать. От­казаться бы, — стучало в глубине сердца, — пока не поздно... да нет, стыдно!.. Все анализы сданы, в больницу кладут по знакомству...

И операция прошла на редкость удачно, безбо­лезненно. Только вдруг, ни с того ни с сего, нака­тила такая истерика — Наташа забилась в рыда­ниях. А ночью вновь увидела Ту Женщину в чер­ном и теперь уже сама побежала за ней:

— Дай мне доченьку!

— У Меня ее нет, — ответила Женщина.

— Дай мне, дай мою доченьку! — плача, про­должала молить Наташа. И бежала вслед за уда­ляющейся Женщиной:

— Дай хоть взглянуть на нее!

— Ищи ее в мусоре, — услышала в ответ.

+ + +

— Первый аборт я делала не в больнице — стыд­но было признаваться в своем блуде. С мужем я ра­зошлась. А тут любовь... Уже и младенца во мне не было, но чувствовала себя я все хуже и хуже. Что-то сжигало изнутри, и кровотечение не прекращалось. Пришла к подруге: что мне делать — погибаю! Це­лый день мы ходили по ее знакомым, и все без тол­ку. А вечером, уже у нее дома, произошло ужасное. Кровь хлынула неудержимым потоком. Все, конец? Подруга бросилась к телефону. На мое счастье, «скорая» примчалась тут же, и ехать было недале­ко. Спасли... А назвалась я не своей фамилией: точ­нее, подруга при вызове сказала, что я — Трегубо-ва из города Горького.

Прошли годы. Я вышла вторично замуж. Роди­лись дети...

Этот брак не принес мне счастья. Многое при­шлось пережить. Но самым жестоким ударом была измена мужа. Моя разлучница — Трегубова, а сына ее зовут так же, как и несостоявшегося отца трех моих нерожденных младенцев.

+ + +

— Как-то ночью я увидела себя над какой-то мрачной ямой, а оттуда слышались жалобные кри­ки: — Мама, мамочка!..

И вот я уже стою среди каких-то детишек, одетых в лохмотья. Они обступили меня, хватают за руки, тя­нут к себе и все приговаривают: — Мама, мамочка!

Мне страшно смотреть в их пустые глаза, жутко от холодных прикосновений. И не вырваться, не уйти от них. Старшая девочка радуется:

— Теперь ты никуда не уйдешь, останешься с нами. Я кричу:

— Пустите меня, мне надо идти. Меня дети ждут!

— Дети? А мы что — не дети? Мама, почему ты нас бросила?

Так я и проснулась под их неутешный плач...

+ + +

— Не думала, что столько радости может при­нести сон. Мне привиделось, будто я в каком-то обыкновенном доме, где много — восемь или де­сять — маленьких детей. Красивых, чистеньких, беленьких... Со мной еще одна женщина.

Вдруг в дверь стучат, и вторая женщина спра­шивает, кто там и что нужно. За дверью стоят не­знакомые мужчины, и один из них — аккуратно одетый, приличного вида — говорит:

— Здесь два моих сына. Откройте, я заберу их. Женщина готова открыть дверь, но я в ужасе ос­танавливаю ее:

— Это же охотник за детскими органами! Не отдавай детей, он лжет!

Тот настойчиво требует, чтобы ему отдали двух мальчиков (почему-то ему нужны именно два ма­лыша, примерно двухлетние; он называет их име­на и фамилию, говорит, что его прислала за ними жена). Пока идут переговоры, я закрываю мальчи­ков в шкаф, но, понимая, как ненадежно это укры­тие, осторожно выбираюсь с малышами через окно. И бегу, несу их обоих, крепко прижимая к себе, и не чувствую тяжести — такие они легонькие, неве­сомые так ласково и доверчиво прильнули ко мне. Бегу, радуясь тому, что удалось спасти детишек. Ведь остальные-то дети в доме торговцу органа­ми не нужны...

Просыпаюсь совершенно счастливая, словно это наяву мне удалось спасти малышей.

Господи, неужели хотя бы двоих отмолила?..

Ольга Ларькина

ОСУЖДАЕТСЯ... МАТЕРИНСТВО?

Мария скрывала свою беременность до после­днего. Живот утягивала, на работе носила широ­кий блузон, в больших карманах которого посто­янно держала руки, чтобы не так заметна была округлость фигуры. «Маскироваться» удавалось довольно долго. А около восьми месяцев, когда тай­ное уже становилось явным, она взяла на работе очередной отпуск. Декретный отпуск Мария не оформляла и потому не получила полагающихся по закону денег. А они, конечно, не оказались бы лиш­ними. И даже не встала на учет по беременности у местной акушерки. Роды начались прямо в маши­не по дороге в ближайший роддом.

Кто-то, наверное, подумал, что речь идет о пло­де мимолетной связи, о юной девушке, решившей­ся родить и воспитать ребенка без мужа. Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что у Марии есть муж и дети. Родившаяся этим летом девочка стала ее четвертым ребенком. Почему же беременность, словно свидетельство о позоре, пря­талась Марией от всех окружающих? Нет, не была она горькой пьяницей и никто не лишал ее мате­ринских прав. Известие о том, что Мария ждет чет­вертого ребенка, в последние несколько недель быстро разнеслось по поселку. Местные кумушки на каждом углу судачили об ожидающемся попол­нении. И «общественное мнение» тут же вынесло Марии приговор: сумасшедшая, самой есть нече­го, а она еще нищету плодит... При этом во внима­ние не принималось, что у семьи есть огород, ко­рова и другая живность, а на земле при наличии скотины всегда можно прокормиться, только не ленись...

Вот этого «приговора», всеобщего осуждения, которое в современной деревне не бывает мол­чаливым, и боялась Мария. Насколько же извра­щено должно быть сознание людей, чтобы убий­ство младенца во чреве считалось обычным, ес­тественным явлением, а рождение ребенка, не первого и не второго в своей семье, — из ряда вон выходящим событием, заслуживающим суро­вого осуждения...

Одна многодетная мама рассказывала мне, как во время вынашивания детей ей приходилось встре­чать крайне негативное, да просто хамское отно­шение к себе. Косые взгляды и ехидные пересуды соседок — это еще что. В общественном транспор­те, случалось, так и норовили намеренно толкнуть, а то и ударить локтем в живот. Причем чаще всего

— пожилые женщины, вероятно, вырастившие соб­ственных детей.

Я сознательно изменила имя женщины и не на­зываю поселка, в котором она живет. К тому же подобная история могла бы произойти где угодно. Мораль «нового времени» царит уже повсюду. В поселковой школе, кстати, в числе первых в Самар­ской области ввели уроки полового просвещения. Конечно, не без инициативы с места.

И все-таки женщина, «...когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что ро­дился человек в мир» (Ин 16, 21). И верится, что радость материнства уже затмила у Марии пере­житое чувство тревоги.

Татьяна Трубина

ПО ПРИГОВОРУ ВРАЧЕЙ

Я не нашла нужных слов: звонок застал врасп­лох. Да и любые слова опоздали: младенец уже убит в материнском чреве.

А ведь молодая мама и все ее близкие так меч­тали о ребенке, уже закупили ему все приданое, придумали имечко. Еще немного, еще три месяца

— и он пришел бы в мир, и... Да что говорить те­перь об этом. Все — «бы», в сослагательном на­клонении. В этом реальном мире у неродившего­ея мальчика нет даже могилки. Его маленькое тельце аккуратно упаковали и отправили в морг.

Известно, что ждало его потом, ведь шестиме­сячный плод — это практически жизнеспособный ребенок (еще несколько лет назад врачи и аку­шерки в роддомах со всей самоотверженностью выхаживали их, и многие дети выживали); все орга­ны уже сформированы, и значит, их можно исполь­зовать в донорских целях. В этом кровавом биз­несе все идет в дело, даже зародышевые ткани совсем еще крошечного комочка плоти. Наших детей убивают на разных сроках внутриутробно­го развития — ив любом виде они превосходно годятся в пищу ненасытному Молоху. Хотите стать моложе, привлекательнее, соблазнительнее — покупайте кремы, помады и гели «на натураль­ной основе». Материала для людоедской парфю­мерии хватает, пока мы спокойно — или с угрызе­ниями совести, что не меняет дела, — отдаем сво­их чад на растерзание.

Нет, эта женщина и не помышляла об аборте. Сколько раз ее мама горько вздыхала: эх, дочень­ка, если бы я только знала, что аборты — такой страшный грех, — никогда бы не стала их делать. Все бы выросли, всех бы мы с мужем выкормили. И ты, слава Богу, замужем... Но когда дочь подели­лась с ней долгожданной радостью, мать пришла в ужас: «Ты что же, забыла — как раз в это самое вре­мя прошла курс лечения такими антибиотиками, от которых возможны всякие отклонения в развитии плода. А что говорят врачи?»

И началось мучительное метание от врача к вра­чу, и те подтверждали худшие опасения. Да, антиби­отики вполне могли повлиять на будущего ребенка. Да, — подливали масла в огонь, — а вы знаете, что вашей дочери вообще нельзя рожать эти пять лет? И дочь, готовая провалиться от стыда, рассказала маме, какой «подарочек» преподнес ей любимый супруг. Стоило ей ненадолго уехать, как он привел в дом платную «жрицу любви», заразился сам и одарил жену ужасной болезнью. Она и узнала об этом, сдав ана­лизы в женской консультации. Она простила мужу из­мену, оба пролечились, но что будет с ребенком? Внутриутробное заражение — это так опасно...

И все-таки она долго не сдавалась, убеждая всех в том, что ее дитя — это ее крест, каким он будет, такой, значит, и определил ей Господь. «Да что ты понимаешь в этом, глупая! — слышала в ответ. — Ты еще не видала, какие бывают уродцы. Зачем тебе это? А муж — он же тебя сразу бросит!..»

Последним аргументом стала экскурсия по эта­жам детской больницы, где в палатах за стеклян­ными дверьми собраны дети наркоманов, пьяниц, сифилитиков, — дети с ярко выраженными урод­ствами. Эту «экскурсию» с будущей мамой провела врач, прилагавшая особенно много стараний для того, чтобы вынудить женщину решиться на искус­ственные роды. И это ужасающее зрелище слома­ло молодую женщину. Она скрепила своим согла­сием приговор врачей...

Ей ведь не показали, сколько здоровеньких, вполне нормальных детей родилось даже у изгоев общества — и у подобных ей жертв трагически сло­жившихся обстоятельств.

Ей не сказали, что статистика лжива насквозь.

Ей не сказали — а почему ты думаешь, что имен­но твой малыш родится уродом?

И что такое урод вообще? Безрукий и безногий Григорий Журавлев — разве не был он уродом с точки зрения «самой гуманной в мире» науки — медицины? А он зубами держал кисть и писал ико­ны! Какой же это урод? А слепенькая Пелагея Ря­занская? А горбатенькая схимонахиня Макария? Их ведь тоже могли бы загубить во чреве, чтобы «не плодить уродов»... Сколько праведников мы убили — кто сочтет?

И это — крайние случаи, когда действительно рождаются дети «с отклонениями». Но у ее-то уже убитого младенца врачи даже не нашли, что пока­зать в доказательство своей правоты, — скоренько убрали с глаз долой. Знакомый священник расска­зывал, как его жене по причине болезни медики зап­рещали рожать второго ребенка. Тоже чего только не пророчили! А девочка родилась — такая слав­ненькая, растет, как все дети, — и болеет, и упря­мится иногда не по делу, и пошалить не прочь. Да ведь растет, радует родителей и радуется жизни!

А сколько еще известных мне женщин отказались убивать своих детей, казалось бы, обреченных на уродство.

Надежда сама от младенческих пелен больная, инвалид второй группы. Получает грошовую пен­сию, у мужа постоянно проблемы с работой. Ей и первого-то «не рекомендовали» рожать, а уж вто­рого и третьего... «Ты же вся пропитана лекарства­ми, разве у тебя будет здоровый ребенок?» — воз­мущались врачи. Ее и на учет по беременности не хотели брать.

И последний сынок впрямь родился ослаблен­ный. А как же, ведь его извлекли на свет Божий на месяц раньше срока, сделав кесарево сечение. Вра­чи говорили — не выживет, и Надежда сама окрес­тила сына в больнице. А выписавшись, принесла его в церковь, чтобы восполнить крещение по пра­вославному обряду. Причащать детей так часто, как надо бы, не получается, — трудно с тремя ма­лышами, — но Надежда старается приводить их к Святой Чаше хотя бы один-два раза в месяц. И дет­ские болезни отступают. Трехлетний Сереженька — жизнерадостный симпатичный карапуз...

Два года назад я познакомилась с женщиной, у которой очень тяжело болен маленький сынок. В пять лет Владик совсем безпомощен: ручки и нож­ки слабенькие, ни ходить, ни ползать он не может. И говорить пока не умеет — открывает ротик и силится что-то произнести, но не получается. Дет­ский церебральный паралич... Но что за дивный это ребенок! Я смотрела на него — и не могла от­вести глаз от лучащегося ангельским светом ли­чика. Это воплощенная доброта, это живая лю­бовь к маме и бабушке, к папе — да, даже к нему, не выдержавшему тяжести такого испытания и бросившему жену с больным ребенком. Легко ли Вере, оставшейся без средств к существованию, без надежной опоры в жизни? Многие осудили ее: что за глупая, из-за ребенка потеряла мужа! По­меньше бы со своим Владиком в церковь ездила да по святым местам. И рожать урода было неза­чем... Что скажешь «умным» людям? Им не понять радость матери, запрятавшей глубоко в сердце слова санаксарского схиигумена Иеронима: «Владик будет ходить!» Это ее крест — и ее радость, ее боль, мука и счастье. Ее жизнь.

...Я не судья в этом деле, и мне до боли сердеч­ной жаль женщину, так и не ставшую матерью. Жаль — ведь за этот грех ей придется дать ответ. Доколе же, Господи, мы будем жить чужим умом? Слушать, что скажут всезнающие соседи, медики и родня? Да есть ли у нас кто-то роднее, чем этот крохотный младенец во чреве, что, может быть, сейчас бьется в испуге и молит немыми устами: мама, не убивай! Мамочка, пожалей меня, не уби­вай! Родная — НЕ УБИВАЙ!

Ольга Ларькина

ПОКАЯННОЕ ПИСЬМО

«Я — грешный монах Моисей — виноват перед всеми вами, чтущими эти строки, перед живущими, усопшими и будущими родиться, наипаче перед не­рожденными младенцами в страшном злодеянии.

Работая в Иркутской больнице № 10 в 1977 году, я обучал убивать нерожденных младенцев точеч­ным массажем сразу после зачатия и на всех сро­ках беременности. Не только обучал, но и своими руками творил эти злодеяния. Эти страшные пре­ступления я, безумный, творил 14 лет, разъезжая по всей России, обучая этому всех, кто только со­глашался меня слушать — в школах, на заводах, в больницах, клубах. Вопль нерожденных, загуб­ленных мною и по совету моему, младенцев, вопи­ет об отмщении...

В1998 году Архиепископ Брянский и Севский Мел-хиседек обратился ко всей России с призывом к рус­ским людям молиться за младенцев, чью жизнь не сберегли. Он назвал Иродов грех убиения во чреве главной причиной всех и всяческих трагедий, болез­ней и того смутного времени, которое мы пережива­ем. К молитве за убиенных младенцев призывает всех и афонский старец иеросхимонах Рафаил. Мы видим, как в семьях, где живут неисправимые пьяницы, нар­команы, блудники, молитва совместная о загублен­ных чадах буквально творит чудеса обращения и ис­целения. Видим, как укрепляются семьи, как дети вновь начинают любить родителей и как многие ро­довые хронические заболевания оставляют эти семьи.

После всего пережитого самым большим моим грехом будет не донести до каждого российского собрата и сестры о страшном грехе детоубийства.

...Как посмотрю в глаза тем матерям, кого учил убивать и прелюбодействовать — ибо сначала грех прелюбодеяния, а затем только — чадоубийства! Как посмотрю в глаза тем детям, кого убили с моей «легкой» руки или по моему совету. Но как мне смот­реть в глаза тем миллионам невиновных младен­цам, коих могли бы вызволить из темницы, если бы я малодушно не спал, не молчал, когда нужно во­пиять на весь мир в посте, плаче и рыдании!

Простите меня, дорогие мои, низкопоклонно умо­ляю вас о молитве за падшего современного Иуду и Ирода-чадоубийцу монаха Моисея. Чтобы мне не спать по ночам, но стоять у Святого Гроба Господ­ня на Божественной литургии и оплакивать страш­ные злодеяния мои, чтобы мне неложно творить до­стойные плоды покаяния — всю оставшуюся жизнь учить уже не убивать, но поднимать на небо тех, кого убивали почти 70 лет.

Буду умолять Всемилостивого Господа наше­го Иисуса Христа и Заступницу Усердную «Взыс­кание погибших», чтобы спаслись все до едино­го, кто услышит этот вопль мой и откликнется мо­литвой, милостыней, поклоном о спасении греш­ного монаха Моисея.

Да благословит вас Господь!

Да просветит всех нас Господь Духом Своим Святым, да откроет всем радость покаяния — Пре­ображения еще до Второго Пришествия. И да бу­дет тако со всеми нами.»

Дни прославления Святых Царственных Мучеников.

15 августа 2000 года

АНАЛИЗ

Этот случай произошел так давно, что я уже ус­пела его призабыть. А вспомнить меня заставили слова одной молодой девушки на Православном интернет-форуме: «Существуют аборты по меди­цинским показаниям. И оставить ребенка-дауна, ребенка с нарушениями умственной деятельности и прочими неизлечимыми заболеваниями решится мало кто даже из истовых верующих...».

Пусть эта история, рассказанная мне ее главной героиней, станет ответом на вопрос девушки.

...Не знаю, как меня угораздило согласиться сдать этот злополучный анализ... Пообщавшись на днях со мной, врач-генетик местной женской консульта­ции сказала, что у меня отягощен генетический анам­нез — это значит, что мой ребенок может родиться больным. «Болезнь Дауна — это очень серьезно, — сказала доктор. — Вы должны пройти обследова­ние и в случае положительного результата делать аборт. Но у вас уже очень большой срок, так что не знаю, что мы с вами будем делать...»

Такой анализ стоит довольно дорого для про­винциального городка, и работники генетической консультации своеобразно решают эту проблему: они из одной дозы реактива ухитряются сделать четыре анализа разным женщинам, и получается, что платить надо только четвертую часть стоимо­сти. Я сдала кровь и спокойно пошла домой, пло­хого предчувствия не было — была уверенность, что все хорошо, просто хотела еще раз убедиться.

Плохо стало через несколько дней, когда меня пригласили в консультацию и сказали, что анализ положительный, обругали за то, что поздно обра­тилась, и назначили дату аборта — через четыре дня. Я вышла из больницы сама не своя, держась за стену. Проходящие мимо пешеходы спрашива­ли, не нужна ли их помощь, но нет — мне тогда ник­то не мог помочь.

Я не знала, куда идти и что делать, но знала, чего ни в коем случае делать нельзя — соглашаться на аборт. Нельзя убивать своего нерожденного ре­бенка только за то, что ему не повезло быть здо­ровым. Решила домашним ничего не говорить про анализ до самых родов. Домой идти не хотелось. Побродив по городу и от души выплакавшись, ста­ла вспоминать, у кого из моих знакомых такие же дети, и вспомнила двоих. Одна из них, Женя, бух­галтер из ЖЭКа. Хотя мы мало знакомы, я решила на следующий день пойти к ней. Её дочке уже во­семь лет. Я почему-то не подумала, что это неэтич­но — вот так вторгаться в чужую семью: было боль­но, и я искала обезболивающее.

Женя с дочкой и мамой жила в частном секторе, был субботний полдень, когда я пришла. Первой меня увидела дочь Жени Леночка, которая соби­рала яблоки возле забора, потом вышла Женя. Я сразу прямо сказала ей, с чем пришла, рассказала, как я счастлива была еще несколько дней назад, что у меня будет ребенок, как меня напугали в кон­сультации, как неожиданно для меня все это.

— Я не вправе советовать тебе что-либо, — ска­зала Женя. — Мой муж ушел через год после рож­дения ребенка именно из-за трудностей. Он наста­ивал, чтобы я отдала дитя государству, после того как я категорически отказалась — ушел.

— А тебе очень трудно? — спросила я.

— Я люблю ее, эти дети, если их воспитывать с любовью, очень ласковые, очень привязаны к дому, к родным, любят природу и животных. Конечно, надо приложить много труда, чтобы ребенок по­лучил хоть какое-то интеллектуальное развитие. Да и народ у нас невоспитанный: идешь по улице с ребенком, могут и пальцем показывать... Она при­гласила меня на чашку чая за столиком в саду, мы еще о многом говорили, потом подошла Леночка — и, скажу честно, этот ребенок меня очаровал: де­вочка очень старательная и добрая к окружающим, несмотря на то что ей все дается намного труднее, чем обычным детям. «Мама, не уходи», — просила Леночка, когда Женя хотела проводить меня до калитки. Женя осталась, присела возле девочки и взяла ее за руку, Леночка обняла и поцеловала свою маму. Все. Сомнений во мне больше не было ни капли, мое решение оставить ребенка окрепло.

Роды планировались на середину декабря, и я уже сейчас назвала ребенка Андрюшей.

По соседству с одной моей подругой жила ста­рая женщина, ее сын Витя тоже даун. Ему уже трид­цать лет, он у нее пятый, самый младший ребенок.

— Трудно ли вам с ним? — спросила я, повстре­чавшись с ней.

— Как тебе сказать... Другие дети взрослеют, а эти навсегда остаются детьми, им нужна забота всю жизнь...

Значит, и мой ребенок никогда не повзрослеет... Андрюша... Мы с тобой счастливы сейчас, нам све­тит утреннее солнце, под ноги с нежным дуновени­ем ветерка падают листья каштанов, ты напоми­наешь о себе, легонько толкая меня ножками... Наше счастье не закончится днем родов, мы будем счастливы и тогда, когда я увижу тебя, и, обещаю, никакие трудности меня не испугают!

Я успокоилась и жила своей обычной жизнью, только иногда возникали вопросы: «За что?», «За что?» «Почему именно я?» И тогда мне встретилась прекрасная молитва святителя Филарета Москов­ского. Там каждая строка стоит того, чтобы ее за­помнить и принять как жизненный ориентир:

«Господи! Не знаю, чего просить у Тебя! Ты один знаешь, что мне потребно. Ты любишь меня паче, нежели я умею любить себя.

Отче! Даждь рабу Твоему, чего и сам я просить не умею. Не дерзаю просить ни креста, ни утеше­ния. Только предстою пред Тобою, сердце мое от­версто. Ты зриши нужды, которых я не зрю.

Зри! — и сотвори со мною по милости Твоей. По­рази и исцели, низложи и подыми меня. Благого­вею и безмолвствую пред святою Твоею волею и не­постижимыми для меня Твоими судьбами.

Приношу себя в жертву Тебе. Предаюсь Тебе. Нет у меня желания, кроме желания исполнить волю Твою. Научи меня молоться. Сам во мне молись. Аминь».

Да, Бог знает, что делает, кому что посылает. Я часто читала Евангелие, жития святых, молилась, думала.

Ах, Андрюша, не быть тебе воином Христовым... Таких, как ты, Бог посылает в мир, чтобы дать нам, грешным, возможность стать терпеливыми, забот­ливыми и сострадательными, а вам дает Свою ми­лость, а потом Царствие Небесное.

День родов — 17 декабря. Все как у всех — боль, ожидание, усталость и еще перед первым криком малыша слова акушерки: «Поздравляем... у вас де­вочка!»

— Девочка? Как девочка? А где же мой Андрюша?

— Бедненькая, совсем замучилась, — гладит меня по голове пожилая врач. — Через пару лет приходи за Андрюшей, когда нянька подрастет. А девочка хорошая, здоровенькая, а голос-то громкий какой!

Девочка... Я очень устала и поэтому сразу за­сыпаю.

Поиск по сайту: