Фантазия, укрощаемая критичностью

Центр тяжести всей работы Шампольона, Гротефенда и Роулинсона составляла расшифровка неизвестного письма. Когда же они в принципе решили эту сложнейшую проблему и перешли к расшифровке языка, на котором были написаны тексты, перед ними стояла задача более простая, чем перед Грозным, когда он оказался лицом к лицу с хеттским языком.

Напомним: Шампольон располагал дословным греческим переводом иероглифической надписи, а у Роулинсона было много опорных точек в виде имен собственных и географических названий, взаимосвязь которых угадывалась без труда, что позволило выявить следующие слова и их перевод. Вавилонские и эламские надписи на Бехистунской скале поддавались переводу на основе древнеперсидского варианта. Для их расшифровки, как и при чтении ассирийских и шумерских текстов, в распоряжении исследователей были потом словари и грамматики ниневийской школы писцов. Все это нисколько не умаляет заслуг этих ученых, но у Грозного ничего подобного не было. Никаких билингв, которые позволили бы ему применить метод Шампольона, Никаких опорных точек и словарей, которые допускали бы возможность действовать наподобие Роулинсона. Не мог он опереться и на частичные открытия других ученых — их просто не было.

Перед ним стояла задача объяснить незнакомый язык, исходя из него самого. Речь тут шла не о пресловутом решении уравнения с двумя неизвестными. Скорее другое выражение характеризует его положение: «создавать на пустом месте».

Метода для этого не существовало. «Если нет метода, его нужно создать!».

Спустя ровно 30 лет с того дня, как он нашел окончательный ответ на жгучее «С чего начать?», с которым в конце августа 1914 года уезжал из Стамбула, Грозный дал интервью редактору пражского журнала «Новы Ориент» (журнал вышел в январе 1946 года). В этом интервью он объяснил свой метод:

«Мой рабочий метод в общем прост, как колумбово яйцо... Прежде всего и главным образом все зависит от большого упорства, я бы сказал даже упрямства, с которым я подхожу к каждой научной проблеме. Я считаю, по крайней мере в отношении своей области — филологии и истории древнего Востока, — что неразрешимых научных проблем нет. Каждая, пусть самая загадочная, восточная надпись или текст должна иметь свой простой смысл, которого всегда можно в конце концов доискаться. Я не отступаюсь, пока наконец не доберусь до этого смысла. Я читаю надпись сто, двести, триста раз подряд, пытаясь найти малейший намек, ту самую опорную точку, опершись на которую, подобно Архимеду, можно было бы выявить хотя бы общий смысл текста.

При таком изучении мне очень помогает то обстоятельство — прошу не считать нескромностью эту констатацию простого факта, как и вообще этот разговор о моем методе, — что уже в молодости, в гимназические и студенческие годы, а также в пору дальнейших занятий я познакомился со всеми языками и разновидностями письма древнего Востока. Правда, в разной степени, поскольку изучение одной только клинописи требует в наши дни всей человеческой жизни. Тем не менее каждым из этих языков я овладел настолько, что разбираюсь в их элементах и в случае необходимости могу быстро в них ориентироваться.

За всю свою жизнь я прочитал бесконечное количество древневосточных текстов и настолько усвоил их интонацию, их содержание и вообще дух древнего Востока, что, вероятно, с легкостью мог бы сам писать подобные тексты.

Подготовленный таким образом, я принимаюсь за каждый загадочный древневосточный документ с твердой решимостью не привносить туда ничего от себя, полностью ему подчиниться, я бы сказал, поддаться ему, полностью с ним отождествиться, рассматривать его как некий независимый текстовой индивидуум, в образ мыслей которого я должен безоговорочно и целиком вжиться. Это слепое, почти мистическое отношение к древневосточным текстам очень помогает мне при их толковании. Когда имеешь возможность сравнивать детали древневосточного материала, нетрудно потом найти даже в самом загадочном восточном тексте какую-нибудь зацепку, слово или имя, или какой-нибудь знак, который заставит отозваться в памяти, может быть, и очень далекие, но уже знакомые языки, тексты, письмена. Потом, как правило, хватает малейшего намека, чтобы определить круг тем данной надписи, а затем, выясняя деталь за деталью, установить смысл всей надписи. Мне всегда это немного напоминает проявление фотографической пластинки. Пройдет довольно много времени, прежде чем перед вами появится крохотная точка — первый признак изображения. Потом все явственнее и явственнее проступают его контуры, пока оно не проступит целиком во всех своих подробностях...

Правда, в нашем деле имеет значение не только доскональное знакомство с научным материалом, но и известные комбинаторные способности, игра воображения, интуиция, ясновидение. Мои научные противники иногда упрекают меня за буйство фантазии и дерзкие гипотезы, за «романтизм». Но они не учитывают, что, с другой стороны, мою фантазию очень укрощает свойственная мне критичность. Хочу подчеркнуть, что я вовсе не цепляюсь за свои гипотезы. Я с радостью и большим удовлетворением жертвую своими самыми прекрасными гипотезами, как только дальнейшее изучение приводит меня к подлинно научной истине. Только к ней и стремлюсь я в моих работах».

Этих сведений вполне достаточно для того, чтобы составить общее представление о методе Грозного. Теперь посмотрим, как ученый поступал конкретно при дешифровке хеттских текстов.

Поиск по сайту: