|
|||||||
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция |
Ямато-моногатари
Когда император Тэйдзи[1]вознамерился сложить с себя сан, сиятельная Исэ-но го[2]на стене флигеля Кокидэн[3]написала:
Вакарурэдо Ахи мо осиману Момосики-во Мидзараму кото-но Нани-ка канасики
Вот расстаемся с ними, И не сожалеет никто Из этих придворных ста рангов. Но что не увижу их больше — Все же как-то печально.
Такова была надпись, и император, увидев ее, рядом начертать соизволил:
Ми хитоцу-ни Арану бакари-во Восинабэтэ Юкикаэритэ мо Надо ка мидзараму
Ведь не только же мне Быть государем. Государи будут сменять друг друга. И если потом ты вернешься сюда, Почему ж тогда «не увидеть более»?[4]
так он сложил.
Император, сложив с себя сан, осенью следующего года[5]соизволил принять постриг и по разным местам странствовал в горах[6], совершал служения Будде. Человек по имени Татибана-но Ёситоси, чиновник третьего ранга наместничества Бидзэн, во времена, когда император еще занимал престол, служил ему во дворце, когда же император принял постриг, то и он сразу же постригся. Никого не оповестив, покидал государь дворец – Ёситоси без промедления присоединился к нему. «Негоже, чтобы император вот так дворец покидал», – сказал он, и из дворца[7]был отдан приказ: «Сёсё, тюдзё[8], другие чины, послужите ему». Послали свиту им вслед, но государь отправился в путь, избегая встречи с посланными. Пришли они в страну Идзуми, и, когда оказались в месте под названием Хинэ[9], ночь спустилась. Подумав, что государю сейчас должно быть очень одиноко и тягостно, Ёситоси сильно опечалился. И вот, когда император соизволил сказать: «Воспойте Хинэ в стихах», Ёситоси-дайтоку[10]:
Фурусато-но Табинэ-но юмэ-ни Миэцуру ва Урами я сураму Мата то тованэба
Прилег в пути отдохнуть, И во сне родные мои Мне привиделись. Это, верно, они упрекают меня, Что я не навещаю их более[11]—
так сложил, и все заплакали, никто уже не мог стихи слагать. А Ёситоси до конца служил императору под именем Канрэн-дайтоку.
Во времена, когда покойный дайнагон Минамото[12]был в чине сайсё[13], Кёгоку-но миясудокоро[14], намереваясь чествовать[15]императора-монаха Тэйдзи, повелела: «Вот что я задумала сделать. Приготовьте в одну ветку[16]подношения». [Дайнагону] множество «бородатых корзин»[17]сделать повелела, а Тосико[18]– раскрасить их в разные цвета. [Ей же] приказала ткани на подстилки для корзин в разные цвета покрасить, плетениями заняться, все заботы ей поручила. Все это к последним числам девятой луны было срочно подготовлено и закончено. И вот в первый день десятой луны в дом [дайнагона], где спешные приготовления шли, было послано:
Тидзи-но иро ни Исогиси аки ва Курэ ни кэри Има ва сигурэ-ни Нани-во сомэмаси
Во множество цветов Хлопотливо [все красившая] осень Кончилась. А теперь холодный, мелкий дождь Что будет красить?[19]
Когда спешные эти подношения готовились, и он и она беспрестайно обменивались посланиями, а после того, то ли потому, что этой заботы уже не было, он никак не давал о себе знать, и вот в конце двенадцатой луны Тосико:
Катакакэ-но Фунэ-ни я норэру Сиранами-но Савагу токи номи Омохи идзуру кими
На однопарусном Корабле плывешь И, лишь когда шумят, Белые волны, Обо мне вспоминаешь – таков ты[20].
И ему послала, но ответа на ее послание не было, и уж Новый год позади. Вот во вторую луну, отломив ветку от ивы, что росла возле его дома, такую длинную, что все остальные превосходила, он:
Авояги-но Ито утихахэтэ Нодоканару Харухи симокосо Омохи идэкэрэ
Когда зеленая ива Длинные ветви-нити распускает, В тихие Весенние дни особенно О тебе вспоминаю[21]—
так написал [и с этой веткой послал Тосико]. Та была безмерно очарована этими стихами и долго потом о них рассказывала.
Отставной дайни[22]во времена мятежа Сумитомо[23]был послан для его усмирения, и вот он отправился в путь, будучи в чине сёсё. А он также нес службы и при дворе, и как раз был год, когда ему должны были присвоить четвёртый придворный ранг, и потому он горел нетерпением узнать, будет ли ему новогоднее повышение в чине. Приезжие из столицы там случались редко. Некоторых он расспрашивал, и отвечали ему: «Присвоили вам новый ранг», другие же говорили: «Ничего подобного». Все думал он, как бы разузнать поточнее, и вот с почтой из столицы приходит письмо от наместника Оми – Кимутада-но кими[24]. С нетерпением и радостью вскрыл он послание, смотрит, а там речь идет о множестве разных разностей, и лишь в той стороне, где пишется дата и тому подобное, начертано такое:
Тамакусигэ Футатосэ авану Кими-га ми-во Акэнагара я ва Аран-то омохиси
Драгоценная шкатулка для гребней, Крышка и низ не встречаются В тебе. Ты все еще открыта? А я думал, что уже нет[25].
Увидел он это, безгранично опечалился и заплакал. Что не дали ему четвертого ранга, в самом письме ни слова не было, только то и было, что в танка.
Когда Сэмбо-но кими[26]скончался, Тайфу[27]безмерному горю предалась, и императрица[28], поскольку наступил день возведения ее в этот сан, считая слезы дурной приметой, сокрыла Тайфу от людских глаз. И тогда Тайфу сложила:
Вабинурэба Има ва то моно-во Омохэдомо Кокоро-ни нину ва Намида нарикэри
Оплакиваю его, Хоть знаю – теперь Уже поздно сожалеть. Но, неподвластные сердцу, Льются слезы[29].
Асатада-но тюдзё[30]тайно навещал одну даму, бывшую женой другого человека. Дама тоже помышляла о тюдзё с любовью, и так продолжались их встречи, как вдруг мужа дамы назначили наместником одной провинции, и им надобно было уезжать из столицы. Тогда и тюдзё и она очень печалились. И вот он сложил и послал:
Тагухэяру Вага тамасихи-во Ика-ни ситэ Хаканаки сора-ни Мотэ ханарураму
Тебе в спутники назначенную Душу мою Зачем В тревожном небе Ты оставляешь?[31]
Так он сложил и послал в день, когда она уезжала.
Придворный кавалер и дама любили друг друга, и так годы шли. Но вот из-за ничтожной мелочи они расстались; не то чтобы наскучили они друг другу, но как-то любовь их прервалась. Кавалер тоже[32]печалился. И так сложил:
Афу кото ва Има ва кагири-то Омохэдомо Намида ва таэну Моно-ни дзо арикэру
Встретиться с тобой Уж больше не придется, Но, хоть понимаю это, Слезы не переставая Льются[33].
Дама тогда очень опечалилась.
Дом Гэму-но мёбу[34]часто навещал принц Накацукаса-но мия[35], и вот как-то он известил ее: «Путь сегодня прегражден[36], поэтому вечером не приду», и она в ответ:
Афу кото-но Ката ва саноми дзо Футагараму Хитоё мэгури-но Кими-то нарэрэба
Встречам нашим Из-за «преграды в пути» Преграда положена. О, если бы стал ты тем [богом], Что бродит всю ночь —
так ему написала, и, хотя путь был прегражден, он отправился к ней и провел ночь. Потом он опять долгое время не давал о себе знать, а затем написал: «Был я на охоте в окрестностях дворца Сага[37], поэтому не подавал никаких вестей о себе. А вы, наверно, решили, что я ненадежен?» И она ответила:
Охосава-но Икэ-но мидзукуки Таэну томо Нани ка укараму Сага но цураса ва
Хоть в Осава[38] Пруду водоросли И пропали, Зачем же я еще ропщу? О, горечь Сага![39]
Ответ принца уступает по достоинствам этому посланию. И забыли его люди.
Когда скончался Момодзоно-но хёбугё-но мия[40], погребальная церемония была назначена на последние дни девятой луны. И Тосико послала Госпоже из Северных покоев[41]:
Охоката-но Аки-но хатэ да ни Канасики-ни Кэфу ва икадэ ка Кими курасураму
Ведь всегда Конец осени Так печален. Как же сегодня, теперь Переживешь ты это время?[42]
Та бесконечно опечалилась, заплакала и ответила так:
Араба косо Хадзимэ мо хатэ мо Омохоэмэ Кэфу-ни мо авадэ Киэниси моно-во
Если бы он был жив, Начало и конец [осени] Различила бы я. Но, не дождавшись нынешнего дня, Угас он! —
таков был ее ответ.
Гэму-но мёбу[43]продала кому-то свой дом, что стоял у плотины[44], и вот как-то по пути в местность Авата[45]проходила мимо этого дома и сложила:
Фурусато-во Кава то мицуцу мо Ватару кана Фути сэ ари то ва Мубэ мо ихикэри
Родные места — Вот они, глядя на них, Прохожу мимо. И пучина может стать мелководьем — Так часто говорится[46].
Ныне покойный вельможа Минамото-дайнагон долгие годы жил в любви с Госпожой из Восточных покоев, дочерью Тадафуса[47]. Но вот увлекся он юной принцессой Тэйдзиин[48], отдалился от прежней дамы, и так прошло время. Были у них с Госпожой из Восточных покоев дети, поэтому беседовать они не перестали и жили в одном месте. И вот он послал ей:
Сумиёси-но Мацу наранаку-ни Хисасику мо Кими то нэну ё но Нарини кэру кана
Не сосны мы с тобой, Что растут в Сумиёси, Но как же долго Те ночи, что с тобою мы врозь, Уже тянутся[49].
Так он послал ей, и она ответила:
Хисасику ва Омохоэнэдомо Суми-но э-но Мацу я футатаби Охикахарураму
Что слишком долго — Не показалось мне, Но в бухте Суминоэ Сосны заново, Верно, успели вырасти[50]—
таков был ее ответ.
Когда этот вельможа завязал отношения с принцессой, сам государь соизволил быть у них посредником. В первое время, когда кавалер тайно навещал ее каждую ночь, он как-то, вернувшись от нее домой, так сложил:
Аку то ихэба Сидзугокоронаки Хару-но ё-но Юмэ то я кими-во Еру номи ва мин
Когда говорят мне, что рассветает, [кажется мне], Что ты сон Беспокойного сердца В весеннюю ночь. Ведь только ночью я вижу тебя[51].
Кавалер по имени Фудзивара-но Тиканэ[52], чиновник третьего ранга правого конюшенного приказа, был женат на даме по имени Тосико. У них было много детей, и жили они долгое время в любви, как вдруг Тосико скончалась. Кавалер безгранично предавался горю. Была одна фрейлина, Итидзё-но кими[53], которая дружила с Тосико. Но тут что-то совсем она перестала появляться в доме. «Странно это», – думал кавалер и вот как-то, увидев девушку – рассыльную этой фрейлины, что не приходила, так сложил:
Омохики я Сугиниси хито-но Канасики-ни Кими саэ цураку Нараму моно то ва
«Думал ли я, Грустя Об ушедшей жене, Что ты бесчувственной Будешь?
отвечай!» – так он сказал, и ответом было:
Наки хито-во Кими га никаку ни Какэдзи то тэ Накунаку синобу Ходо наурамисо
Я старалась, Чтоб ты не услышал О той, кого не стало, Плакала тайно. Так не укоряй же меня[54].
Детское имя младшей сестры Кита-но ката, госпожи из Северных покоев, супруги нынешнего господина[55], было Офунэ. Была она возлюбленной экс-императора Ёдзэй[56]. Однажды долго он к ней не приходил, и она послала ему:
Аратама-но Тоси ва хэнэдомо Сарусава-но Икэ-но тамамо ва Мицубэкарикэри
С яшмой схожие Годы еще и не прошли, Но в Сарусава- Пруду водоросли Стали видны тебе[57].
А еще было так: во дворец Цуридоно он[58]призвал фрейлину по имени Вакаса-но го, а потом больше не звал ее к себе, и она, сложив послание, ему отправила:
Кадзу нарану Ми-ни оку ёхи-но Сиратама ва Хикаримиэсасу Моно-ни дзо арикэру
На мое ничтожное Тело выпавшая вечерняя Роса, с белой яшмой схожая, И та, сверкнув, гаснет, Таков мой удел[59]—
так сложив, ему отправила, и он, прочитав, соизволил сказать: «Какое удивительно искусное стихотворение!»
Сукэ-но го[60], фрейлина императора-монаха Ёдзэй, отправила в дом сёсё[61], ее приемного отца:
Хару-но но ва Харукэнагара мо Васурэгуса Офуру ва миюру Моно-ни дзо арикэри
Весенних полей Беспредельна ширь. Но «забудь-трава», Что на них растет, Мне все же видна.
Сёсё ответил:
Хару-но но-ни Охидзи то дзо омофу Васурэгуса Цураки кокоро-но Танэ си накэрэба
В весенних полях, Думаю, и вовсе не растет «Забудь-трава». Ведь нету в сердце И семян равнодушия[62].
В доме Идэха-но го[63], фрейлины покойного Сикибугё-но мия[64], навещал ее приемный отец, сёсё. Но вот отношения[65]их прервались, и вскоре после того, как расстались они, дама послала сёсё письмо, прикрепив его к метелке мисканта сусуки. На это сёсё:
Акикадзэ-но Набику обана ва Мукаси ёри Тамото-ни нитэ дзо Кохисикарикэри
Под осенним ветром Склоняющийся мискант обана[66], Как издавна говорят, С рукавом возлюбленной схож. [Смотрю на него] – и полон любви к тебе.
Идэха-но го отвечала:
Тамото-то мо Синобадзарамаси Аки кадзэ-ни Набику обана-но Одорокасадзу ва
О рукаве Ты, верно, не вспомнил бы, Если б под осенним ветром Склоняющемуся мисканту обана Не удивился.
Сикибугё-но мия, ныне покойный, порвал с фрейлиной Нидзё-но миясудокоро[67], и вот в седьмой день первой луны следующего года послала она ему молодые побеги[68]:
Фурусато-то Арэниси ядо-но Куса-но ха мо Кими-га тамэ то дзо Мадзу ва цумицуру
У заброшенного моего жилища, Что родным домом ты звал, Побеги травы Для тебя Я прежде всего собрала.
Ту же даму однажды как-то долго принц не посещал, и вот наступила осень, и дама:
Ё-ни фурэдо Кохи-но сэну ми-но Юфу сарэба Судзуро-ни моно-но Канасики я на дзо
Хоть и живу в этом мире, Но никто не дарит меня любовью, Отчего же, когда наступает вечер, Невольно Печалюсь я?
так сложила, и ей в ответ:
Юфугурэни Моноомофу кото ва Каминадзуки Вага мо сигурэ-ни Оторадзарикэри
В пору вечернего заката Я полон тоски по тебе, И десятой луны Мелкий, холодный дождь Не так сильно льется, как слезы мои —
так он сложил. Не сильна была его привязанность к даме, и стихотворение он сложил дурное.
Принцесса Кацура-но мико[69]всей душой полюбила Сикибугё-но мия, ныне покойного, и навещала его. Как-то она перестала бывать у него и однажды ночью, когда луна была особенно прекрасна, соизволила послать ему письмо:
Хисаката-но Соранару цуки-но Ми нарисэба Юку то мо миэдэ Кими ва митэмаси
В извечном Небе луною Если б была я, Невидимая, приходила б К тебе на свиданье[70]—
таково было ее послание.
Когда Рё-сесё[71]был в чине хёэ-но сукэ, он часто бывал у Гэму-но мёбу. Однажды из ее дома пришло послание:
Касихаги-но Мори-но ситакуса Воину то мо Ми-во итадзура-ни Насадзу мо аранаму
В дубовой Роще трава Хоть и вырастет, Все же пусть для тебя я пустой забавой Не стану[72].
Ответ на него таков:
Касихаги-но Мори-но ситакуса Вои-но ёни Какару омохи ва Арадзи то дзо омофу
В дубовой Роще трава Пусть вырастает, Но мысли эти Оставь – так я разумею[73].
Когда Рё-сёсё потребовалась кожа на тесемки, привязывающие меч к поясу, Гэму-но мёбу сказала: «В моем доме есть», но долго не присылала. Тогда Рё-сёсё:
Адахито-но Таномэватариси Сомэкава но Иро-но фукаса-во Мидэ я яминаму
От ненадежной возлюбленной, Которой я доверял, Кожи крашеной Глубину цвета Не видя, порву с ней[74]—
так написал, и Гэму-но мёбу, пораженная этим стихотворением, приказала отыскать [кожу] и отослать ему.
Второй сын экс-императора Ёдзэй[75]долгие годы жил в любви с дочерью тюдзё Нотикагэ, но после того, как он взял в жены пятую дочь[76], уж у той не бывал, и она, отчаявшись его дождаться, горевала безмерно. Прошло много времени, и вдруг он неожиданно приходит, но она, ни слова не вымолвив, убежала и за дверью[77]затворилась. Потом воротился он к себе, а на следующее утро пишет ей: «Почему же, когда я пришел к вам, надеясь поговорить о событиях долгих давних лет, вы от меня сокрылись?» Она же ничего не сказала, а только этим ответила:
Сэканаку-ни Таэтэ таэниси Яма мидзу-но Тарэ синобэ тока Ковэ-о кикасэму
Хоть и нет запруды, Но совсем иссяк. Горный поток, Так кому же «вспомни обо мне» Сказать бы могла я?[78]
Во времена прежнего императора[79]дочь удайдзина[80], правого министра, служила камер-фрейлиной и бывала во дворце. В глубине души она все ждала, что государь призовет ее, но он не призывал, и тогда она ему послала:
Хигураси-ни Кими мацу яма-но Хототогису Товану токи-ни дзо Ковэ мо осиману
Цикаду Ждущая горная Кукушка, Не пришли к тебе, И ты плачешь, слез не жалея[81]—
так она сложила.
Монах по имени Нэмугаку[82], удалившийся в горы Хиэ, там, в горах, поселился и однажды, увидев засохшую сосну у жилища безвременно скончавшегося монаха, славившегося великой добродетелью:
Нуси мо наки Ядо-ни карэтару Мацу мирэба Тиёсуги ни кэру Кокоти косо сурэ
Увидел сосну Засохшую у жилища, Лишенного хозяина. И кажется мне, Что тысячи веков протекли[83]—
так сложил, и младшие братья монаха[84], остановившиеся в том жилище, были очарованы. Этот монах Нэмугаку был старшим братом Тосико.
Принцесса Кацура тайно виделась с человеком, с которым не подобало ей встречаться. Однажды в дом возлюбленного своего она, сложив, посылает:
Сорэ-во дани Омофу кото то тэ Вага ядо-во Мики то наихисо Хито-но кикаку ни
Хотя бы тем Покажи свою любовь, Что жилище мое Видел – не рассказывай, Ведь люди услышат[85]—
так гласило послание.
Человек по имени Кайсё[86], став монахом, поселился в горах[87]. Некому там было мыть его одеяния, и обычно он посылал одежду для стирки в родительский дом. И вот из-за чего-то рассердились на него домашние. «Стал монахом, даже не выслушав, что скажут родные, да еще смеет говорить такие несносные вещи?» – так они восклицали, и он, сложив, послал им:
Има ва вага Идзути юкамаси Яма нитэ мо Ё-но уки кото ва Нао мо таэну ка
Теперь мне Куда же отправиться? Даже в горах Мирская суета Никак не переводится[88].
Тот же человек осенью того года, когда умер его отец, бывший в чине хёэ-но сукэ, и в доме собралось много народу, с вечера распивал с гостями вино. Печалились о том, кого с ними не было, и гости и хозяин с любовью о нем вспоминали. Забрезжил рассвет, пал туман. Тогда один гость:
Асагири-но Нака-ни кими масу Моно нараба Харуру мани мани Урэсикарамаси
В утреннем тумане Если бы ты Пребывал, То, только бы начал он рассеиваться, Вот мы бы возрадовались —
так произнес, и Кайсё ответил:
Кото нараба Харэдзу мо аранаму Акигири но Магирэ-ни миюру Кими то омован
Ах, если б было так, Пусть бы осенний туман не редел. В его дымке Ты смутно виден, Думал бы я[89].
В гостях там были Цураюки, Томонори и другие.
Однажды во дворце покойного Сикибугё-но мия[90]правый министр третьего ранга, Сандзё-удайдзин[91], и другие придворные собрались вместе, играли в го, услаждали себя музыкой. Наступила ночь, все захмелели, пересказывали разные истории, делали друг другу подношения. И вот, воткнув в головной убор цветок оминаэси, правый министр:
Оминахэси Ору тэ-ни какару Сирацую ва Мукаси-но кэфу-ни Арану намида ка
Светлая роса, Приставшая к руке, что сорвала Цветок оминаэси, Может быть, это слеза О том, что нет сегодня того, кто был ранее?[92]—
так сложил. Там во множестве были и другие люди, но стихи их были нехороши и забылись.
Покойный Мунэюки-но кими, бывший в чине укё-но ками[93], однажды ждал повышения в должности, но узнал, что повышения не будет. В то время у императора Тэйдзи все слагали стихи на тему водорослей, обвивавших камень, присланный из провинции Ки: Укё-но ками сложил:
Окицу кадзэ Фукэви но ура ни Тацу нами-но Нагори ни саэ я Вага ва сидзумаму.
Ветер в море, В бухте Фукэй После вздымающихся волн Легкое волнение вод – в них, Что ли, мне погрузиться?[94]
Тот же Укё-но ками как-то написал Гэму-но мёбу:
Ёсо нагара Омохиси ёри мо Нацу-но ё-но Михатэну юмэ дзо Хаканакарикэру
Мимолетно Любил я тебя, но еще быстротечнее было Наше свиданье, Как краткий сон Летней ночью[95].
Вот стихотворение, сложенное Укё-но ками и поднесенное императору Тэйдзи:
Аварэ тэфу Хито мо ару бэку Мусасино-но Куса-то дани косо Офу бэкарикэру
«Как жаль его», – и то, верно, сказали бы Люди обо мне, Будь я хотя бы травой, На равнине Мусаси Растущей[96].
И еще:
Сигурэ номи Фуру ямадзато-но Ко-но сита ва Ору хито кара я Мори сугинураму
Даже под дерево В горной деревушке, где льет Беспрестанно осенний дождь, И туда капли дождя просочились, Верно, какой-то человек ветви сломал[97]—
так он написал, и стихи его выражают сожаление о том, что император не одаряет его своей милостью. Император соизволил взглянуть и сказал: «Что это такое? Не понимаю смысла» – и даже показал Содзу-но кими. Прознал об этом Укё-но ками и понял, что все напрасно, так и людям рассказывал.
Мицунэ[98]сложил и поднес императору:
Татиёраму Коно мото мо наки Цута-но ми ва Токиха нагара-ни Аки дзо канасики
Подобно плющу, Не имеющему дерева, Чтоб опереться, Все время зеленый. И осенью это особенно грустно[99].
В дом Укё-но ками его возлюбленная:
Иро дзо то ва Омохоэдзу томо Коно хана-ни Токи-ни цукэцуцу Омохиидэнаму
Хоть и не думаешь ты О цвете, Но если б об этом цветке Хоть изредка Ты вспоминал![100]
Цуцуми-тюнагон[101]по высочайшему повелению отправился в горы Оутияма, где пребывал император-монах. Император был очень грустен, и тюнагоном овладела печаль. Было это место очень высокое, и, увидев, как снизу поднимается множество облаков, тюнагон сложил:
Сиракумо-но Коконохэ-ни тацу Минэ нарэба Охоутияма то Ифу ни дзо ари кэру
Это пик, Над которым в девять слоев стоят Белые облака. Потому и зовется он Оутияма[102].
Когда прежняя сайгу[103]жила в стране Исэ, Цуцуми-но тюнагон был послан гонцом из дворца, и:
Курэтакэ-но Ёё-но мия кото Кику кара ни Кими ва титосэ-но Утагахи мо наси
Слышал я, Что ваше обиталище — Как бамбук с множеством коленцев, Так и вам жить множество лет, В этом нет сомнений[104].
Ответ же неизвестен. Это место, где жила сайгу, называлось Такэ-но мия – Бамбуковый дворец.
Один из братьев правителя Идзумо[105]получил разрешение прибыть во дворец, и другой, которому разрешения не было дано, сложил:
Каку сакэру Хана мо косо арэ Вага тамэ-ни Онадзи хару то я Ифу бэкарикэру
Бывают же цветы, Что так пышно цветут. А вот про меня «Такая же весна» Разве можно сказать?
Дочь[106]пятого сына прежнего императора[107], звавшаяся Итидзё-но кими, служила в доме Кёгоку-но миясундокоро, Госпожи из Восточных покоев. Что-то неладное приключилось, она оставила дворец и впоследствии, будучи супругой правителя страны Юки, сложила:
Тамасака-ни Тофу хито араба Вата-но хара Нагэкихо-ни агэтэ Ину то котахэё
Если изредка Кто-нибудь спросит [обо мне], По равнине моря Стонущий парус подняв, Удалилась она – так ответь[108].
Когда дочь Морофути[109], правителя Исэ, выдали замуж за тюдзё Тадаакира[110], Укё-но ками решил жениться на бывшей там юной девушке и обменялся с нею клятвами, а наутро, сложив стихи, послал ей:
Сирацую-но Оку-во мацу ма-но Асагахо ва Мидзу дзо наканака Арубэкарикэру.
Чтоб белая роса Пала – ждущий Вьюнок «утренний лик»... Лучше б его я не видел, Тогда, верно, было б мне легче[111].
Принцессу Кацура навещал принц Сикибугё-но мия, а в доме принцессы служившая девушка нашла, что этот принц очень хорош собой, и влюбилась в него, однако он и не знал ничего об этом. И вот как-то любуясь полетом светлячков, он повелел девушке: «Поймай-ка!» Тогда она, поймав светляка, завернула его в рукав своего кадзами, показала принцу и так сказала:
Цуцумэдомо Какурэну моно ва Нацу муси но Ми-ёри амарэру Омохи нарикэру
Хоть и завернешь, Но не скроешь, Заметнее, чем тельце Летнего насекомого, Моя любовь[112].
В доме Минамото-дайнагона часто бывала Тосико[113]. Случалось даже, что она устраивалась в покоях и жила там. И вот как-то в скучный день этот дайнагон, Тосико, ее дочь Аяцуко, старшая из детей, как и мать, по характеру весьма примечательная, и еще Ёфуко, жившая в доме дайнагона, обладавшая прекрасным вкусом и тоже очень своеобразная, – собрались все четверо вместе, рассказывали друг-другу множество историй – о непрочности связей мужчин и женщин, о бренности всего мирского говорили, и дайнагон сложил:
Ихицуцумо Ё ва хаканаки-во Катами-ни ва Аварэ то икадэ Кими-ни миэмаси.
Вот беседуем мы, А жизнь так быстротечна. Чтобы облик мой Приятен был вам, Как бы мне хотелось![114]
Так он прочел, и все они, ничего не отвечая, громко зарыдали. До чего же странные это были люди![115].
Монах Эсю[116]как-то лечил одну даму, и начали о них говорить в свете всякое, тогда он сложил:
Сато ва ифу Яма-ни ва савагу Сиракумо-но Сора-ни хаканаки Ми-то я наринаму
В селеньях говорят, И в горах шумят. Лучше уж мне, верно, Стать белым облаком, Тающим в небе —
таково было его стихотворение. Еще он послал в дом этой женщине:
Асаборакэ Вага ми ва нива-но Симо нагара Нани-во танэ нитэ Кокоро охикэму
Подобен я инею, Что на рассвете Ложится во дворе. Из какого же семечка Растет любовь моя?[117]
Этот добродетельный монах перед кельей, где он поселился, велел возвести ограду. И вот, слыша шум снимаемых стружек, он:
Магаки суру Хида-но такуми-но Тацукиото но Ана касигамаси Надзо я ё-но нака.
Подобно стуку топора Плотника из Хида[118], Ладящего изгородь, Ах, как шумен и суетен, Зачем таков этот мир? —
такое он стал говорить. Молвил: «Чтобы совершать молебны и обряды, хочу удалиться в глубь гор» – и покинул эти места. Прошло некоторое время, та женщина подумала: «Сказал он: куда бы мне отправиться? Поселился в глуби гор, но где же?» Послала она к нему гонца, и монах:
Нани бакари Фукаку мо арадзу Ё-но цунэ-но Хиэ-во тояма-то Миру бакари нари
Совсем Не жил я в глуби гор. Привычная для света Гора Хиэ отдаленной Всем показалась[119].
Жил он тогда в месте, которое называлось Ёгава – Мирская река.
Тому же человеку дама: «День, когда вы отправитесь в горы, далек ли еще? Когда же это?» И он:
Нобориюку Яма-но кумови-но Тохокэрэба Хи мо тикаку нару Моно ни дзо арикэри
Колодец горных облаков, Ввысь вздымающихся, Далеко-далеко, А значит, солнце близко, Вот оно как![120]—
так сложив, ей послал. Однако после этого среди людей начались всякие нехорошие разговоры, и он:
Ногару то мо Тарэ ка кидзараму Нурэгоромо Амэ-но сита-ниси Суман кагири ва.
Как ни старайся избежать этого, Но всякому приходится носить Промокшие одежды, Пока живешь Под дождем[121].
– так сказал.
Когда Цуцуми-но тюнагон-но кими[122]посылал во дворец свою дочь[123], [впоследствии] матушку принца Дзюсан-но мико[124], чтобы она прислуживала императору, то вначале очень тревожился и вздыхал: «Как-то ее примет государь?» И вот он сложил и поднес императору:
Хито-но оя-но Кокоро ва ями-ни Аранэдомо Ко-во омофу мити-ни Маёхинуру кана
Хоть родительское Сердце и не во мраке Пребывает, Но все же на пути любви к своему дитяти Заплуталось оно[125].
Император нашел это письмо полным очарования. Августейший ответ тоже был, но людям он неизвестен.
Хэйтю[126], после того как расстался с Канъин-но го[127], через некоторое время вновь с ней встретился. И вот после этой встречи он ей посылает:
Утитокэтэ Кими ва нэцураму Вага ва симо Цую-но оки итэ Кохи-ни акасицу
Расставшись со мной, Ты, наверно, спишь, А я же, Бодрствуя, Полный любви, встречаю рассвет[128].
А женщина в ответ:
Сирацую-но Оки фуситарэ-во Кохи цураму Вага ва кикиовадзу Исо-но ками нитэ
Подобно белой росе, Бодрствуя или ложась, кого же Любите вы? Ведь обо мне не помнили уже, Состарившейся в Исо-но ками[129].
Ёдзэйин-но итидзё-но кими[130]сложила:
Оку-яма ни Кокоро-во ирэтэ Тадзунэдзу ва Фукаки момидзи-но Иро-во мимаси я
Если в глубину гор Всем сердцем не устремишься Пытливо, То ярких кленовых листьев Цвета, верно, не увидишь[131].
Во времена прежнего императора[132]одна кои[133], служившая под именем Гёбу-но кими, отправилась в родные места и долго не возвращалась. Об этом император сложил:
Оходзора-во Ватару хару хи-но Кагэ нарэ я Ёсо-ни номи митэ Нодокэкарураму
Разве ты тень От весеннего солнца, Плывущего в огромном небе? И только в дальних краях Тебе покойно?[134]
Тот же император в дом Сайин-но мико[135]вместе с хризантемой послал:
Юкитэ мину Хито-но тамэ-ни то Омохадзу ва Тарэ ка орамаси Вага ядо-но кику
Если бы я не надеялся, Что это для нее, С кем не увижусь, даже если приду к ней, То кто же сорвал бы тогда Хризантему у моего дома?[136]
Ответ Сайин:
Вага ядо ни Иро ори томуру Кими наку ва Ёсо-ни мо кику-но Хана-во мимаси я
Если бы не вы, государь, У дома Цвет сорвавший, То на чужбине хризантемы Цветок разве бы я увидала?[137]
Кайсэн[138], отправившись в горы:
Кумо нарадэ Кодакаки минэ-ни Иру моно ва Укиё-во сомуку Вага ми нарикэри
Кроме облаков, Высоких пиков гор Обитатель, — Это я, Отринувший бренный мир[139].
От Сайин[140]во дворец:
Онадзи э-во Вакитэ симо воку Аки нарэба Хикари мо цураку Омохоюру кана
На одинаковые ветки По-разному сыплет иней Осень. Оттого даже солнечный свет Приносит мне горечь[141].
Императорский ответ:
Хана-но иро-во Митэ мо сиринаму Хацусимо-но Кокоро юкитэ ва Окадзи-то дзо омофу
Вишни цвет Увидев, верно, поймешь, Что первый иней Совсем не по-разному Ложился, думаю я.
Это тоже императорское:
Ватацууми-но Фукаки кокоро ва Окинагара Урамирарэнуру Моно-ни дзо арикэру
Хотя на морской равнине Самое глубокое место — Это открытое море, Все же есть люди, Что видят бухту[142].
Кавалер по имени Саканоэ-но Тохомити[143], живший в Ёдзэйин, даме из того же дворца, что не смогла с ним встретиться, ибо к этому, как она известила, были преграды:
Аки-но но-во Вакураму муси мо Вагагото я Сигэки савари-ни Нэ-во ба накуран
Через осенние поля Пробирающиеся цикады – и они Не так ли, как я, Перед преградой из трав Лишь в голос плачут?[144]
Третий сын Укё-но ками[145], Мунэюки-но кими, был азартный игрок, родители и братья ненавидели его, и тогда он, решив, что отправится туда, куда его ноги поведут, удалился в чужедальние страны, и вот близкому товарищу, которого любил, он сложил стихи и в дом ему послал:
Сиориситэ Юку таби нарэдо Карисамэ-но Иноти сиранэба Каэри симо сэдзи
Хоть заломив ветку, В путь отправляюсь, Но непрочная Жизнь наша неведома нам. И навряд ли смогу вернуться[146]
Один кавалер уехал в чужую страну, оставив даму, которую беспредельно любил. Она все ждала, когда же он вернется, и, вот к ней пришли и сказали: «Умер он». И тогда она:
Има кон то Ихитэ вакарэси Хито нарэба Кагири то кикэдо Нахо дзо матаруру
«Скоро вернусь», — Сказал, расставаясь со мной, Мой возлюбленный, И хоть услышала я, что наступил предел его жизни, Все же я по-прежнему его жду[147].
Помощник правителя Этидзэн, Канэмори[148], часто навещал даму Хёэ-но кими[149]. Потом на долгие годы они расстались, а затем он снова к ней пришел. И вот он сложил:
Юфусарэба Мити мо миэнэдо Фурусато ва Мото коси кома-ни Макасэтэ дзо юку
Наступил поздний вечер, И не видно дороги В родные места, И вот доверился я коню, На котором некогда ездил к тебе[150].
А женщина в ответ:
Кома-ни косо Макасэтарикэрэ Хаканаку мо Кокоро-но куру то Омохикэру кана
Значит, это конь Привез тебя сюда. О, пустая мысль! А я-то подумала, Что привело тебя сердце[151].
Наместник страны Оми Тайра-но Накаки[152]очень любил и лелеял свою дочь, но вот родитель скончался, и она, изведав многое, поселилась в чужой стране, в безлюдном месте. Пожалев ее, Канэмори сложил и послал:
Вотикоти-но Хито мэ марэнару Ямадзато-ни Ивэ исэму то ва Омохики я кими
Наверно, не думала ты, Что будешь жить в доме В горной деревушке, Куда редко Люди заходят[153]—
так он сложил и послал, и она, прочитав, даже ответа не написала, а все только рыдала горько. А она тоже слагала танка очень искусно.
Тот же Канэмори жил в Мити-но куни, а третий сын Канъин[154]жил в месте под названием Куродзука, и вот Канэмори послал его дочери:
Митиноку-но Адати-но хара-но Куродзука-ни Они коморэри-то Кику ва макото ка
Прослышал я, что в Митиноку, На равнине Адати, В Куродзука, Духи скрываются — Правда ли это?[155]—
Так сложил. И вот однажды говорит Канэмори: «Хочу я в жены ту девушку», а родитель на это: «Она еще очень молода, придет ее пора, тогда...» Скоро Канэмори надо было ехать в столицу, и он послал вместе с веткой дерева ямабуки:
Ханадзакари Суги мо я суру то Кавадзу наку Идэ-но ямабуки Усиромэтаси мо
Как бы не отошел Пышный расцвет цветов. И вот вздыхаю, тревожусь За ямабуки у колодца, В котором поют лягушки[156]—
Так сложил. Говорят люди, что супруга Цунэтада-но кими воспела горячие источники в Натори, а это как раз и была та самая дама из Куродзука:
Оходзора-но Кумо-но каёхидзи Митэ сигана Тори номи юкэба Ато ва ка мо наси
Ах, если б мне увидеть Тропу, по которой ходит облако Через ширь неба. Птица лишь вспорхнет, И уж нет и следа ее[157].
Так сложила, и господин Канэмори, услышав эти стихи, на ту же тему:
Сихогама-но Ура ни ва ама я Таэни кэн Надо сунадори-но Миюру токи наки
В солончаковой Бухте рыбаки, говорят, Бывать перестали — Почему же рыбы Не видно?[158]
И вот эта дама, которую любил Канэмори, с другим человеком отправилась в столицу, и, услышав об этом, Канэмори сказал: «Даже не известила меня о том, что уезжает». Однако женщина отправила ему письмо, в котором говорилось: «С тоской вздыхаю о ямабуки у колодца», с пометой: «Это на память о стране Мити-но куни». Тогда Канэмори сложил:
Тоси-во хэтэ Нурэватарицуру Коромодэ-во Кэфу-но намида-ни Кути я синуран
Рукав моей одежды, Который многие годы Был влажен [от слез по тебе], От сегодняшних слез, Видно, совсем сгниет[159].
Наскучив суетным миром, из столицы в Цукуси переехавший кавалер в дом своей возлюбленной послал:
Васуру я то Идэтэ косикадо Идзуку-ни мо Уса ва ханарэну Моно-ни дзо арикэри
С надеждой забыть Удалился сюда. Но где бы я ни был, Не удалюсь от печали, Вот что со мной творится[160].
Жила некогда дама по имени Годзё-но го[161]. В дом своего возлюбленного послала она однажды рисунок, себя изобразив в виде женщины, пожираемой пламенем, а клубы дыма во множестве нарисовала с такой припиской:
Кими-во омохи Наманамаси ми-во Яку токи ва Кэбури охокару Моно-ни дзо арикэри
Когда с любовью думаю о тебе, То живое тело мое Горит, Тогда вот так Много бывает дыма.
Во дворце Тэйдзиин много было покоев, где обитали фрейлины императорской опочивальни, и вот через некоторое время был построен восхитительный дворец Кавара-но ин. Был он возведен специально для Госпожи Восточной опочивальни Кёгоку-но миясудокоро, и император перебрался к ней. Было это весной. Для оставшихся в Тэйдзиин дам все это было неожиданно, и они загрустили в одиночестве. Пришли к ним придворные. «Так прекрасны глицинии, а государь не изволит даже взглянуть[162]» и тому подобное говорили. Стали рассматривать цветы, а к глициниям прикреплено послание. Развернули они его, смотрят:
Ё-но нака-но Асаки сэ-ни номи Нариюкэба Кинофу-но фудзи-но Хана-то косо мирэ
Все в мире Лишь мелководьем Становится. Посмотреть хоть на цветы Вчерашних глициний[163].
Так говорилось в послании, и все были безмерно очарованы, всеми овладела печаль, но которая из фрейлин сложила танка, никто не знал. А придворные кавалеры так сложили:
Фудзи-но хана Иро-но асаку мо Миюру кана Уцурохи-ни кэру Нагори нарубэси
Да, глициний цвет Измельчавшим Кажется. Видно, что лишь отзвук Остался от увядающих цветов.
Дама по имени Носан-но кими и монах Дзодзо[164], как никто, любили друг друга. Обменялись они клятвами в беспредельной любви. Носан-но кими:
Омофутэфу Кокоро-ва кото-ни Арикэру-во Мукаси-но хито-ни Нани-во ихикэн
Любящее Сердце совсем другое, Чем я думала. Что же могу сказать я Прежним возлюбленным? —
так ему послала, а монах Дзодзо-дайтоку отвечал:
Юку сувэ-но Сукусэ-во сирану Кокоро-ни ва Кими-ни кагири-но Ми-то дзо ихикэру.
Для сердца, Не знающего, как жизнь Может сложиться, Только ты одна существуешь — Вот что я скажу о себе.
Ныне покойный Укё-но ками тайно сблизился с дочерью одного человека. Отец ее однажды прознал об этом, очень бранился и не пустил к дочери Укё-но ками. Печальный, тот вернулся домой. И вот наутро сложил и послал:
Са мо косо ва Минэ-но араси ва Арлкарамэ Набикиси эда-во Урамитэ дзо коси
Вот такой, верно, Буря в горах Бывает. Вернулся я, сожалея О склонившейся ветке[165].
Хэйтю привел однажды в дом к своей жене молодую даму, к которой был неравнодушен, и поместил там. Жена стала браниться и в конце концов выгнала женщину. Хэйтю, то ли он во всем жене повиновался, но, хоть и жаль ему было ту даму, он ее задержать не посмел. Жена так сердилась, что к той и подойти было нельзя, и тогда он приблизился к ширмам в четыре сяку длиной, встал около и сказал: «Между людьми такое бывает, чего и не ждешь. Где бы ты ни была, не забывай меня и пришли письмо. Думаю, что и я смогу тебе написать». А дама к тому времени, завернув свои вещи в сверток, послала за экипажем и как раз ждала его. Очень было ей грустно. Наконец она уехала. Через некоторое время приходит письмо:
Васурару на Васурэ я синуру Харугасуми Кэса татинагара Тигирицуру кото
«Не забудь!» И не забудет Весенняя дымка, Что сегодня поутру встала, Свою клятву[166].
Когда Нанъин-но горо[167]был правителем Микава, он завязал отношения с Иё-но го, служившей во дворце Сокёдэн[168]. Как-то он сказал ей: «Хочу прийти», но она послала ему передать: «Ухожу во дворец, в покои фрейлины опочивальни». Тогда он:
Тамасударэ Утито какуру ва Итодосику Кагэ-во мисэдзи то Омофу нарикэри
За занавесками Во дворце, говоришь, Значит, Не показываться мне Решила ты[169]—
так он сказал. И еще:
Нагэки номи Сигэки мияма-но Хототогису Когакурэ итэ мо Нэ-во нами дзо наку
Только все стонет В густых горных лесах Кукушка. Хоть и спрятана в деревьях, Все же слышен плачущий голос.
И тому подобное говорил ей. И вот как-то он к ней пришел, а она стала уже его выгонять, говоря: «Сейчас же возвращайтесь к себе». А он:
Синэ то тэ я Тори мо аэдзу ва Ярахаруру Ито икигатаки Кокоти косо сурэ
Значит это – умри? Только пришел я, И уже прогоняешь. Ах, уж не по силам мне жить — Чувствую я[170].
Ответное стихотворение очень было интересно, но не дошло до нас. Еще он приходил к ней как-то вечером, когда шел снег, поговорили они о разном, и тут же она сказала: «Уже ночь спустилась. Возвращайтесь к себе». Он собрался было уходить, но валил сильный снег, он тянул дверь, но никак не мог открыть. Тогда он:
Вага ва са ва Юкифуру сора ни Киэнэ то я Татикаэрэдомо Акэну итадо ва
Так желаешь ты, Чтоб в снегопаде Погиб я? Ведь если вернусь, То дверь все равно не открыть...[171]—
так сказал. «И стихи слагает, и говорит изящно, отчего же никак не складывается у нас? Не оттого ли, что лицо его очень уродливо, как на него взглянешь?» – так она как будто о нем рассказывала.
В ночь, когда Тосико ожидала Тиканэ[172], но он не пришел, она сложила:
Са ё фукэтэ Инаохосэдори-но Накикэру-во Кими-га татаку-то Омохикэру кана
Наступает ночь, И, услышав, как кричит Птица инаохосэ[173], Подумала было я, Что это ты в дверь стучишься.
А еще было так. Тосико ждала Тиканэ в ночь, когда шел дождь. Дождь что ли, помешал ему, но он не пришел. В полуразрушенном доме сильно текло. «Сильно льет дождь, и я решил не приходить. Зачем вы поселились в таком месте?» – так написал Тиканэ, и Тосико тогда сложила:
Кими-во омофу Хима наки ядо-то Омохэдомо Коёхи-но амэ ва Морану ма дзо наки
С любовью тебя вспоминая, Думала я, Что в доме моем нет щелей, Но сегодня вечером дождь Просочился повсюду[174].
От Бива-доно[175]был отправлен посыльный в дом Тосико с просьбой прислать ветку дуба касива. Тосико приказала отломить ветку и послала со стихами:
Вага ядо-во Ицука ва кими-га Нарасиба-но Нарасигахо-ни ва Ори-ни вокосуру
Когда же ты Так, будто это для тебя привычно, Послал ко мне, чтобы сорвали для тебя Лист дерева нара У дома моего?[176]
Ответом было:
Касиваки-ни Хамори-но ками-но Масикэру-во Сирадэ дзо ориси Татари насару на
Сорвал я, не зная, Что в дереве касива Пребывает Бог – листьев хранитель, Не гневайся же на меня[177].
Когда Тадабун[178]был назначен военачальником провинции Мити-но куни и направлен туда, его сын[179]состоял в тайных отношениях с Гэму-но мёбу. И вот на прощание она послала ему в подарок узорчатое каригину, одеяние утики[180]и нуса[181]. Получивший это кавалер:
Ёхи ёхи-ни Кохисиса масару Каригоромо Кокородзукуси-но Моно-ни дзо арикэру
В той одежде каригину, Что ты мне прислала В знак сердечного вниманья, Любовь моя к тебе будет все сильнее С каждой ночью —
так сложил. Дама была в восхищении от стихов и заплакала.
Тому же человеку Гэму-но мёбу послала горный персик, и он:
Мити но-ку-но Адати-но яма мо Моротомо-ни Коэба вакарэ-но Канасикарадзи-во
Если бы вместе Перешли мы через горы Адати Страны Митиноку, Не так печально Было бы расставаться[182]—
так сказал. И вот Гэму-но мёбу стала жить в доме у плотины. Как-то она отправила ему форель.
Камогава-но Сэ-ни фусу аю-но Иво торитэ Нэдэ косо акасэ Юмэ-ни миэцу я
Видел ли ты во сне, Как, не смыкая глаз до рассвета, Я ловила тебе рыбу — Форель, живущую в стремнине Реки Камогава?[183]
Однажды отправился этот кавалер с поручением в Митиноку. С каждой оказией он отправлял ей печальные письма, и вот узнала она, что он «заболел в пути и умер», и очень загоревала. И уже после того как она об этом известилась, со станции Синодзука вдруг с оказией приходит от него грустное письмо. Очень она опечалилась и спросила посыльного: «Когда же это написано?» Оказалось, посыльный был в пути очень долго. Тогда она:
Синодзука-но Мумая мумая-то Мативабиси Кими ва мунасику Нари дзо синикэру
В Синодзука Не стало тебя, Которого ждала я, Все думая: Вот сейчас, вот сейчас вернется[184]—
так сложила и заплакала. Этот кавалер с детства пребывал во дворце[185]– готовился к придворной службе; как исполнилось ему надлежащее число лет, он прошел обряд посвящения[186], служил при куродо[187]и потом занимался доставкой денег в столицу, посему и пришлось ему в сопровождении отца вскоре уехать.
Когда скончался принц Сикибугё-но мия, а было это в последний день второй луны, пышно расцвела вишня. И Цуцуми-тюнагон сложил:
Саки нихохи Кадзэ мацу ходо-но Ямадзакура Хито-но ё-ёри ва Хисасикарикэру
Цветущая и полная аромата Горная вишня, Что живет, пока не подул ветер, И та оказалась долговечнее, Чем век людской[188].
На это Правый министр третьего ранга[189]соизволил ответить:
Хару бару-но Хана ва тиру томо Сакинубэси Мата ахигатаки Хито-но ё дзо уки
Хоть и опадут цветы, Но каждую весну Они будут зацветать вновь. Но до чего печальна жизнь человеческая, [Отлетела она] – и не встретиться вновь.
Тот же самый принц, когда он еще был жив, жил во дворце Тэйдзи-ин. В дом к принцу хаживал Канэмори. Они вместе сидели за трапезой, разговаривали о том о сем. Вот умер принц, и с тех пор Канэмори было очень печально смотреть на этот дворец. Как-то, увидев, как великолепен дворцовый пруд, он очень затосковал и сложил:
Икэ ва наво Мукаси нагара-но Кагами нитэ Кагэмиси кими-га Наки дзо канасики
Пруд все еще, Как и прежде, С зеркалом схож, Но тебя, смотревшегося в пруд, Не стало – и как это горько![190]
Один человек был назначен наместником далекой провинции, и Цуцуми-тюнагон ждал его, чтобы устроить ему пышные проводы, но до заката он все не шел, и тогда Цуцуми-тюнагон послал сказать ему:
Вакарубэки Кото мо ару моно-во Хинэмосу ни Мацу то тэ саэ мо Нагэки суру кана
Расставанием с тобой И так душа полна, Но оттого, что весь день Жду тебя, еще горше Я вздыхаю —
так говорилось в послании, и тот в волнении поспешил прийти.
Тот же тюнагон повелел вырыть и пересадить ближе к главным палатам своего дворца росшее поодаль дерево вишни. Деревце заметно привяло, и тогда:
Ядо тикаку Уцуситэ ухэси Кахи мо паку Матидохо-ни номи Миюру хана кана
Ближе к дому Пересадил я Напрасно. Верно, это цветы, что Лишь издалека видеть можно[191]—
так он сложил.
И вот тот же тюнагон, когда одного человека, бывшего в чине куродо[192], назначили наместником Кага, однажды ночью очень, жалел о расставании с этим человеком и сложил:
Кими-но юку Коси-но сираяма Сирадзу то мо Юки-но манимани Ато ва тадзунэн
Хоть еще я не знаю Той белой горы Сираяма в Коси, Куда ты уезжаешь, Но в снегу постепенно По следу твоему я отыщу ее[193].
Принцессу Кацура навещал в ее доме Ёситанэ[194], и вот мать ее, фрейлина королевской опочивальни, прослышав об этом, однажды заперла ворота, а Ёситанэ, весь вечер простояв в мучениях, собрался домой, промолвив: «Так ей передайте», и через щель в воротах произнес:
Коёхи косо Намида-но кава-ни Ири тидори Накитэ кахэру то Кими ва сирадзу я
Знаешь ли ты, Что весь вечер сегодня, Как птица кулик, погрузившаяся В реку слез, Плакал я и вернулся домой[195].
Той же принцессе тот же кавалер:
Нагаки ё-во Акаси-но ура-ни Яку сихо-во Кэбури ва оора-ни Тати я ноборану
В долгие ночи От соли, что жгут В бухте Акаси, Дым в небе Стоит, не поднимаясь[196].
Так навещал он ее тайно, и вот в пятнадцатую ночь восьмой луны, когда во дворце [Тэйдзи-ин] устраивали праздник любования луной, принцессе было послано высочайшее повеление: «Приходи». Но там они никак не могли бы встретиться, и Ёситанэ удерживал ее: «Прошу тебя, не ходи туда сегодня вечером». Однако приглашение было от императора, остаться дома она не могла и спешила отправиться, тогда Ёситанэ:
Такэтори-но Ёё ни накицуцу Тодомэкэму Кими ва кими-ни то Коёхи симо юку
Когда старец Такэтори Безудержно слезы проливал, Удалось ему задержать [Кагуя-химэ]. Ты же к государю Сегодня вечером уходишь[197].
Гэму-но мёбу во время церемонии поздравления императора с Новым годом стояла у трона, и принц в звании дансэй[198], увидев ее, внезапно в нее влюбился. Вручил ей послание, а она в ответ:
Утицукэ-ни Мадофу кокоро-то Кику кара ни Нагусамэясуку Омохоюру кана
Только взглянули на меня, И вот я узнаю, Что сердце ваше заплуталось. Но потому и думается мне, Что так же легко ему и утешиться[199].
Ответ принца тоже был, но память о нем утрачена.
Тому же принцу та же дама:
Коридзума-но Ура-ни кадзукаму Укимиру ва Нами савагасику Ари косо ва сэмэ Поиск по сайту: |
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.44 сек.) |