АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Ямато-моногатари

 

 

Когда император Тэйдзи[1]вознамерился сложить с себя сан, сиятельная Исэ-но го[2]на стене флигеля Кокидэн[3]написала:

 

Вакарурэдо

Ахи мо осиману

Момосики-во

Мидзараму кото-но

Нани-ка канасики

 

Вот расстаемся с ними,

И не сожалеет никто

Из этих придворных ста рангов.

Но что не увижу их больше —

Все же как-то печально.

 

Такова была надпись, и император, увидев ее, рядом начертать соизволил:

 

Ми хитоцу-ни

Арану бакари-во

Восинабэтэ

Юкикаэритэ мо

Надо ка мидзараму

 

Ведь не только же мне

Быть государем.

Государи будут сменять друг друга.

И если потом ты вернешься сюда,

Почему ж тогда «не увидеть более»?[4]

 

так он сложил.

 

 

Император, сложив с себя сан, осенью следующего года[5]соизволил принять постриг и по разным местам странствовал в горах[6], совершал служения Будде. Человек по имени Татибана-но Ёситоси, чиновник третьего ранга наместничества Бидзэн, во времена, когда император еще занимал престол, служил ему во дворце, когда же император принял постриг, то и он сразу же постригся. Никого не оповестив, покидал государь дворец – Ёситоси без промедления присоединился к нему. «Негоже, чтобы император вот так дворец покидал», – сказал он, и из дворца[7]был отдан приказ: «Сёсё, тюдзё[8], другие чины, послужите ему». Послали свиту им вслед, но государь отправился в путь, избегая встречи с посланными. Пришли они в страну Идзуми, и, когда оказались в месте под названием Хинэ[9], ночь спустилась. Подумав, что государю сейчас должно быть очень одиноко и тягостно, Ёситоси сильно опечалился. И вот, когда император соизволил сказать: «Воспойте Хинэ в стихах», Ёситоси-дайтоку[10]:

 

Фурусато-но

Табинэ-но юмэ-ни

Миэцуру ва

Урами я сураму

Мата то тованэба

 

Прилег в пути отдохнуть,

И во сне родные мои

Мне привиделись.

Это, верно, они упрекают меня,

Что я не навещаю их более[11]—

 

так сложил, и все заплакали, никто уже не мог стихи слагать. А Ёситоси до конца служил императору под именем Канрэн-дайтоку.

 

 

Во времена, когда покойный дайнагон Минамото[12]был в чине сайсё[13], Кёгоку-но миясудокоро[14], намереваясь чествовать[15]императора-монаха Тэйдзи, повелела: «Вот что я задумала сделать. Приготовьте в одну ветку[16]подношения». [Дайнагону] множество «бородатых корзин»[17]сделать повелела, а Тосико[18]– раскрасить их в разные цвета. [Ей же] приказала ткани на подстилки для корзин в разные цвета покрасить, плетениями заняться, все заботы ей поручила. Все это к последним числам девятой луны было срочно подготовлено и закончено. И вот в первый день десятой луны в дом [дайнагона], где спешные приготовления шли, было послано:

 

Тидзи-но иро ни

Исогиси аки ва

Курэ ни кэри

Има ва сигурэ-ни

Нани-во сомэмаси

 

Во множество цветов

Хлопотливо [все красившая] осень

Кончилась.

А теперь холодный, мелкий дождь

Что будет красить?[19]

 

Когда спешные эти подношения готовились, и он и она беспрестайно обменивались посланиями, а после того, то ли потому, что этой заботы уже не было, он никак не давал о себе знать, и вот в конце двенадцатой луны Тосико:

 

Катакакэ-но

Фунэ-ни я норэру

Сиранами-но

Савагу токи номи

Омохи идзуру кими

 

На однопарусном

Корабле плывешь

И, лишь когда шумят,

Белые волны,

Обо мне вспоминаешь – таков ты[20].

 

И ему послала, но ответа на ее послание не было, и уж Новый год позади. Вот во вторую луну, отломив ветку от ивы, что росла возле его дома, такую длинную, что все остальные превосходила, он:

 

Авояги-но

Ито утихахэтэ

Нодоканару

Харухи симокосо

Омохи идэкэрэ

 

Когда зеленая ива

Длинные ветви-нити распускает,

В тихие

Весенние дни особенно

О тебе вспоминаю[21]—

 

так написал [и с этой веткой послал Тосико]. Та была безмерно очарована этими стихами и долго потом о них рассказывала.

 

 

Отставной дайни[22]во времена мятежа Сумитомо[23]был послан для его усмирения, и вот он отправился в путь, будучи в чине сёсё. А он также нес службы и при дворе, и как раз был год, когда ему должны были присвоить четвёртый придворный ранг, и потому он горел нетерпением узнать, будет ли ему новогоднее повышение в чине. Приезжие из столицы там случались редко. Некоторых он расспрашивал, и отвечали ему: «Присвоили вам новый ранг», другие же говорили: «Ничего подобного». Все думал он, как бы разузнать поточнее, и вот с почтой из столицы приходит письмо от наместника Оми – Кимутада-но кими[24]. С нетерпением и радостью вскрыл он послание, смотрит, а там речь идет о множестве разных разностей, и лишь в той стороне, где пишется дата и тому подобное, начертано такое:

 

Тамакусигэ

Футатосэ авану

Кими-га ми-во

Акэнагара я ва

Аран-то омохиси

 

Драгоценная шкатулка для гребней,

Крышка и низ не встречаются

В тебе.

Ты все еще открыта?

А я думал, что уже нет[25].

 

Увидел он это, безгранично опечалился и заплакал. Что не да­ли ему четвертого ранга, в самом письме ни слова не было, только то и было, что в танка.

 

 

Когда Сэмбо-но кими[26]скончался, Тайфу[27]безмерному горю предалась, и императрица[28], поскольку наступил день возведе­ния ее в этот сан, считая слезы дурной приметой, сокрыла Тай­фу от людских глаз.

И тогда Тайфу сложила:

 

Вабинурэба

Има ва то моно-во

Омохэдомо

Кокоро-ни нину ва

Намида нарикэри

 

Оплакиваю его,

Хоть знаю – теперь

Уже поздно сожалеть.

Но, неподвластные сердцу,

Льются слезы[29].

 

 

 

Асатада-но тюдзё[30]тайно навещал одну даму, бывшую женой другого человека. Дама тоже помышляла о тюдзё с любовью, и так продолжались их встречи, как вдруг мужа дамы назначили наместником одной провинции, и им надобно было уезжать из столицы. Тогда и тюдзё и она очень печалились. И вот он сложил и послал:

 

Тагухэяру

Вага тамасихи-во

Ика-ни ситэ

Хаканаки сора-ни

Мотэ ханарураму

 

Тебе в спутники назначенную

Душу мою

Зачем

В тревожном небе

Ты оставляешь?[31]

 

Так он сложил и послал в день, когда она уезжала.

 

 

Придворный кавалер и дама любили друг друга, и так годы шли. Но вот из-за ничтожной мелочи они расстались; не то чтобы наскучили они друг другу, но как-то любовь их прервалась. Кавалер тоже[32]печалился. И так сложил:

 

Афу кото ва

Има ва кагири-то

Омохэдомо

Намида ва таэну

Моно-ни дзо арикэру

 

Встретиться с тобой

Уж больше не придется,

Но, хоть понимаю это,

Слезы не переставая

Льются[33].

 

Дама тогда очень опечалилась.

 

 

Дом Гэму-но мёбу[34]часто навещал принц Накацукаса-но мия[35], и вот как-то он известил ее: «Путь сегодня прегражден[36], поэтому вечером не приду», и она в ответ:

 

Афу кото-но

Ката ва саноми дзо

Футагараму

Хитоё мэгури-но

Кими-то нарэрэба

 

Встречам нашим

Из-за «преграды в пути»

Преграда положена.

О, если бы стал ты тем [богом],

Что бродит всю ночь —

 

так ему написала, и, хотя путь был прегражден, он отправился к ней и провел ночь. Потом он опять долгое время не давал о себе знать, а затем написал: «Был я на охоте в окрестностях дворца Сага[37], поэтому не подавал никаких вестей о себе. А вы, наверно, решили, что я ненадежен?» И она ответила:

 

Охосава-но

Икэ-но мидзукуки

Таэну томо

Нани ка укараму

Сага но цураса ва

 

Хоть в Осава[38]

Пруду водоросли

И пропали,

Зачем же я еще ропщу?

О, горечь Сага![39]

 

Ответ принца уступает по достоинствам этому посланию. И забыли его люди.

 

 

Когда скончался Момодзоно-но хёбугё-но мия[40], погребальная церемония была назначена на последние дни девятой луны. И Тосико послала Госпоже из Северных покоев[41]:

 

Охоката-но

Аки-но хатэ да ни

Канасики-ни

Кэфу ва икадэ ка

Кими курасураму

 

Ведь всегда

Конец осени

Так печален.

Как же сегодня, теперь

Переживешь ты это время?[42]

 

Та бесконечно опечалилась, заплакала и ответила так:

 

Араба косо

Хадзимэ мо хатэ мо

Омохоэмэ

Кэфу-ни мо авадэ

Киэниси моно-во

 

Если бы он был жив,

Начало и конец [осени]

Различила бы я.

Но, не дождавшись нынешнего дня,

Угас он! —

 

таков был ее ответ.

 

 

Гэму-но мёбу[43]продала кому-то свой дом, что стоял у плотины[44], и вот как-то по пути в местность Авата[45]проходила мимо этого дома и сложила:

 

Фурусато-во

Кава то мицуцу мо

Ватару кана

Фути сэ ари то ва

Мубэ мо ихикэри

 

Родные места —

Вот они, глядя на них,

Прохожу мимо.

И пучина может стать мелководьем —

Так часто говорится[46].

 

 

 

Ныне покойный вельможа Минамото-дайнагон долгие годы жил в любви с Госпожой из Восточных покоев, дочерью Тадафуса[47]. Но вот увлекся он юной принцессой Тэйдзиин[48], отдалил­ся от прежней дамы, и так прошло время. Были у них с Госпо­жой из Восточных покоев дети, поэтому беседовать они не пере­стали и жили в одном месте.

И вот он послал ей:

 

Сумиёси-но

Мацу наранаку-ни

Хисасику мо

Кими то нэну ё но

Нарини кэру кана

 

Не сосны мы с тобой,

Что растут в Сумиёси,

Но как же долго

Те ночи, что с тобою мы врозь,

Уже тянутся[49].

 

Так он послал ей, и она ответила:

 

Хисасику ва

Омохоэнэдомо

Суми-но э-но

Мацу я футатаби

Охикахарураму

 

Что слишком долго —

Не показалось мне,

Но в бухте Суминоэ

Сосны заново,

Верно, успели вырасти[50]—

 

таков был ее ответ.

 

 

Когда этот вельможа завязал отношения с принцессой, сам государь соизволил быть у них посредником. В первое время, когда кавалер тайно навещал ее каждую ночь, он как-то, вернувшись от нее домой, так сложил:

 

Аку то ихэба

Сидзугокоронаки

Хару-но ё-но

Юмэ то я кими-во

Еру номи ва мин

 

Когда говорят мне, что рассветает, [кажется мне],

Что ты сон

Беспокойного сердца

В весеннюю ночь.

Ведь только ночью я вижу тебя[51].

 

 

 

Кавалер по имени Фудзивара-но Тиканэ[52], чиновник третьего ранга правого конюшенного приказа, был женат на даме по имени Тосико. У них было много детей, и жили они долгое время в любви, как вдруг Тосико скончалась. Кавалер безгранично предавался горю. Была одна фрейлина, Итидзё-но кими[53], которая дружила с Тосико. Но тут что-то совсем она перестала появляться в доме. «Странно это», – думал кавалер и вот как-то, увидев девушку – рассыльную этой фрейлины, что не приходила, так сложил:

 

Омохики я

Сугиниси хито-но

Канасики-ни

Кими саэ цураку

Нараму моно то ва

 

«Думал ли я,

Грустя

Об ушедшей жене,

Что ты бесчувственной

Будешь?

 

отвечай!» – так он сказал, и ответом было:

 

Наки хито-во

Кими га никаку ни

Какэдзи то тэ

Накунаку синобу

Ходо наурамисо

 

Я старалась,

Чтоб ты не услышал

О той, кого не стало,

Плакала тайно.

Так не укоряй же меня[54].

 

 

 

Детское имя младшей сестры Кита-но ката, госпожи из Северных покоев, супруги нынешнего господина[55], было Офунэ. Была она возлюбленной экс-императора Ёдзэй[56]. Однажды долго он к ней не приходил, и она послала ему:

 

Аратама-но

Тоси ва хэнэдомо

Сарусава-но

Икэ-но тамамо ва

Мицубэкарикэри

 

С яшмой схожие

Годы еще и не прошли,

Но в Сарусава-

Пруду водоросли

Стали видны тебе[57].

 

 

 

А еще было так: во дворец Цуридоно он[58]призвал фрейлину по имени Вакаса-но го, а потом больше не звал ее к себе, и она, сложив послание, ему отправила:

 

Кадзу нарану

Ми-ни оку ёхи-но

Сиратама ва

Хикаримиэсасу

Моно-ни дзо арикэру

 

На мое ничтожное

Тело выпавшая вечерняя

Роса, с белой яшмой схожая,

И та, сверкнув, гаснет,

Таков мой удел[59]—

 

так сложив, ему отправила, и он, прочитав, соизволил сказать: «Какое удивительно искусное стихотворение!»

 

 

Сукэ-но го[60], фрейлина императора-монаха Ёдзэй, отправила в дом сёсё[61], ее приемного отца:

 

Хару-но но ва

Харукэнагара мо

Васурэгуса

Офуру ва миюру

Моно-ни дзо арикэри

 

Весенних полей

Беспредельна ширь.

Но «забудь-трава»,

Что на них растет,

Мне все же видна.

 

Сёсё ответил:

 

Хару-но но-ни

Охидзи то дзо омофу

Васурэгуса

Цураки кокоро-но

Танэ си накэрэба

 

В весенних полях,

Думаю, и вовсе не растет

«Забудь-трава».

Ведь нету в сердце

И семян равнодушия[62].

 

 

 

В доме Идэха-но го[63], фрейлины покойного Сикибугё-но мия[64], навещал ее приемный отец, сёсё. Но вот отношения[65]их прервались, и вскоре после того, как расстались они, дама послала сёсё письмо, прикрепив его к метелке мисканта сусуки. На это сёсё:

 

Акикадзэ-но

Набику обана ва

Мукаси ёри

Тамото-ни нитэ дзо

Кохисикарикэри

 

Под осенним ветром

Склоняющийся мискант обана[66],

Как издавна говорят,

С рукавом возлюбленной схож.

[Смотрю на него] – и полон любви к тебе.

 

Идэха-но го отвечала:

 

Тамото-то мо

Синобадзарамаси

Аки кадзэ-ни

Набику обана-но

Одорокасадзу ва

 

О рукаве

Ты, верно, не вспомнил бы,

Если б под осенним ветром

Склоняющемуся мисканту обана

Не удивился.

 

 

 

Сикибугё-но мия, ныне покойный, порвал с фрейлиной Нидзё-но миясудокоро[67], и вот в седьмой день первой луны следующего года послала она ему молодые побеги[68]:

 

Фурусато-то

Арэниси ядо-но

Куса-но ха мо

Кими-га тамэ то дзо

Мадзу ва цумицуру

 

У заброшенного моего жилища,

Что родным домом ты звал,

Побеги травы

Для тебя

Я прежде всего собрала.

 

 

 

Ту же даму однажды как-то долго принц не посещал, и вот наступила осень, и дама:

 

Ё-ни фурэдо

Кохи-но сэну ми-но

Юфу сарэба

Судзуро-ни моно-но

Канасики я на дзо

 

Хоть и живу в этом мире,

Но никто не дарит меня любовью,

Отчего же, когда наступает вечер,

Невольно

Печалюсь я?

 

так сложила, и ей в ответ:

 

Юфугурэни

Моноомофу кото ва

Каминадзуки

Вага мо сигурэ-ни

Оторадзарикэри

 

В пору вечернего заката

Я полон тоски по тебе,

И десятой луны

Мелкий, холодный дождь

Не так сильно льется, как слезы мои —

 

так он сложил. Не сильна была его привязанность к даме, и стихотворение он сложил дурное.

 

 

Принцесса Кацура-но мико[69]всей душой полюбила Сикибугё-но мия, ныне покойного, и навещала его. Как-то она перестала бывать у него и однажды ночью, когда луна была особенно прекрасна, соизволила послать ему письмо:

 

Хисаката-но

Соранару цуки-но

Ми нарисэба

Юку то мо миэдэ

Кими ва митэмаси

 

В извечном

Небе луною

Если б была я,

Невидимая, приходила б

К тебе на свиданье[70]—

 

таково было ее послание.

 

 

Когда Рё-сесё[71]был в чине хёэ-но сукэ, он часто бывал у Гэму-но мёбу. Однажды из ее дома пришло послание:

 

Касихаги-но

Мори-но ситакуса

Воину то мо

Ми-во итадзура-ни

Насадзу мо аранаму

 

В дубовой

Роще трава

Хоть и вырастет,

Все же пусть для тебя я пустой забавой

Не стану[72].

 

Ответ на него таков:

 

Касихаги-но

Мори-но ситакуса

Вои-но ёни

Какару омохи ва

Арадзи то дзо омофу

 

В дубовой

Роще трава

Пусть вырастает,

Но мысли эти

Оставь – так я разумею[73].

 

 

 

Когда Рё-сёсё потребовалась кожа на тесемки, привязывающие меч к поясу, Гэму-но мёбу сказала: «В моем доме есть», но долго не присылала. Тогда Рё-сёсё:

 

Адахито-но

Таномэватариси

Сомэкава но

Иро-но фукаса-во

Мидэ я яминаму

 

От ненадежной возлюбленной,

Которой я доверял,

Кожи крашеной

Глубину цвета

Не видя, порву с ней[74]—

 

так написал, и Гэму-но мёбу, пораженная этим стихотворением, приказала отыскать [кожу] и отослать ему.

 

 

Второй сын экс-императора Ёдзэй[75]долгие годы жил в любви с дочерью тюдзё Нотикагэ, но после того, как он взял в жены пятую дочь[76], уж у той не бывал, и она, отчаявшись его дождаться, горевала безмерно. Прошло много времени, и вдруг он неожиданно приходит, но она, ни слова не вымолвив, убежала и за дверью[77]затворилась. Потом воротился он к себе, а на следующее утро пишет ей: «Почему же, когда я пришел к вам, надеясь поговорить о событиях долгих давних лет, вы от меня сокрылись?» Она же ничего не сказала, а только этим ответила:

 

Сэканаку-ни

Таэтэ таэниси

Яма мидзу-но

Тарэ синобэ тока

Ковэ-о кикасэму

 

Хоть и нет запруды,

Но совсем иссяк.

Горный поток,

Так кому же «вспомни обо мне»

Сказать бы могла я?[78]

 

 

 

Во времена прежнего императора[79]дочь удайдзина[80], правого министра, служила камер-фрейлиной и бывала во дворце. В глубине души она все ждала, что государь призовет ее, но он не призывал, и тогда она ему послала:

 

Хигураси-ни

Кими мацу яма-но

Хототогису

Товану токи-ни дзо

Ковэ мо осиману

 

Цикаду

Ждущая горная

Кукушка,

Не пришли к тебе,

И ты плачешь, слез не жалея[81]—

 

так она сложила.

 

 

Монах по имени Нэмугаку[82], удалившийся в горы Хиэ, там, в горах, поселился и однажды, увидев засохшую сосну у жилища безвременно скончавшегося монаха, славившегося великой добродетелью:

 

Нуси мо наки

Ядо-ни карэтару

Мацу мирэба

Тиёсуги ни кэру

Кокоти косо сурэ

 

Увидел сосну

Засохшую у жилища,

Лишенного хозяина.

И кажется мне,

Что тысячи веков протекли[83]—

 

так сложил, и младшие братья монаха[84], остановившиеся в том жилище, были очарованы. Этот монах Нэмугаку был старшим братом Тосико.

 

 

Принцесса Кацура тайно виделась с человеком, с которым не подобало ей встречаться. Однажды в дом возлюбленного своего она, сложив, посылает:

 

Сорэ-во дани

Омофу кото то тэ

Вага ядо-во

Мики то наихисо

Хито-но кикаку ни

 

Хотя бы тем

Покажи свою любовь,

Что жилище мое

Видел – не рассказывай,

Ведь люди услышат[85]—

 

так гласило послание.

 

 

Человек по имени Кайсё[86], став монахом, поселился в горах[87]. Некому там было мыть его одеяния, и обычно он посылал одежду для стирки в родительский дом. И вот из-за чего-то рассердились на него домашние. «Стал монахом, даже не выслушав, что скажут родные, да еще смеет говорить такие несносные вещи?» – так они восклицали, и он, сложив, послал им:

 

Има ва вага

Идзути юкамаси

Яма нитэ мо

Ё-но уки кото ва

Нао мо таэну ка

 

Теперь мне

Куда же отправиться?

Даже в горах

Мирская суета

Никак не переводится[88].

 

 

 

Тот же человек осенью того года, когда умер его отец, бывший в чине хёэ-но сукэ, и в доме собралось много народу, с вечера распивал с гостями вино. Печалились о том, кого с ними не было, и гости и хозяин с любовью о нем вспоминали. Забрезжил рассвет, пал туман. Тогда один гость:

 

Асагири-но

Нака-ни кими масу

Моно нараба

Харуру мани мани

Урэсикарамаси

 

В утреннем тумане

Если бы ты

Пребывал,

То, только бы начал он рассеиваться,

Вот мы бы возрадовались —

 

так произнес, и Кайсё ответил:

 

Кото нараба

Харэдзу мо аранаму

Акигири но

Магирэ-ни миюру

Кими то омован

 

Ах, если б было так,

Пусть бы осенний туман не редел.

В его дымке

Ты смутно виден,

Думал бы я[89].

 

В гостях там были Цураюки, Томонори и другие.

 

 

Однажды во дворце покойного Сикибугё-но мия[90]правый министр третьего ранга, Сандзё-удайдзин[91], и другие придворные собрались вместе, играли в го, услаждали себя музыкой. Наступила ночь, все захмелели, пересказывали разные истории, делали друг другу подношения. И вот, воткнув в головной убор цветок оминаэси, правый министр:

 

Оминахэси

Ору тэ-ни какару

Сирацую ва

Мукаси-но кэфу-ни

Арану намида ка

 

Светлая роса,

Приставшая к руке, что сорвала

Цветок оминаэси,

Может быть, это слеза

О том, что нет сегодня того, кто был ранее?[92]—

 

так сложил. Там во множестве были и другие люди, но стихи их были нехороши и забылись.

 

 

Покойный Мунэюки-но кими, бывший в чине укё-но ками[93], однажды ждал повышения в должности, но узнал, что повыше­ния не будет. В то время у императора Тэйдзи все слагали сти­хи на тему водорослей, обвивавших камень, присланный из провинции Ки:

Укё-но ками сложил:

 

Окицу кадзэ

Фукэви но ура ни

Тацу нами-но

Нагори ни саэ я

Вага ва сидзумаму.

 

Ветер в море,

В бухте Фукэй

После вздымающихся волн

Легкое волнение вод – в них,

Что ли, мне погрузиться?[94]

 

 

 

Тот же Укё-но ками как-то написал Гэму-но мёбу:

 

Ёсо нагара

Омохиси ёри мо

Нацу-но ё-но

Михатэну юмэ дзо

Хаканакарикэру

 

Мимолетно

Любил я тебя, но еще быстротечнее было

Наше свиданье,

Как краткий сон

Летней ночью[95].

 

 

 

Вот стихотворение, сложенное Укё-но ками и поднесенное императору Тэйдзи:

 

Аварэ тэфу

Хито мо ару бэку

Мусасино-но

Куса-то дани косо

Офу бэкарикэру

 

«Как жаль его», – и то, верно, сказали бы

Люди обо мне,

Будь я хотя бы травой,

На равнине Мусаси

Растущей[96].

 

И еще:

 

Сигурэ номи

Фуру ямадзато-но

Ко-но сита ва

Ору хито кара я

Мори сугинураму

 

Даже под дерево

В горной деревушке, где льет

Беспрестанно осенний дождь,

И туда капли дождя просочились,

Верно, какой-то человек ветви сломал[97]—

 

так он написал, и стихи его выражают сожаление о том, что император не одаряет его своей милостью. Император соизволил взглянуть и сказал: «Что это такое? Не понимаю смысла» – и даже показал Содзу-но кими. Прознал об этом Укё-но ками и понял, что все напрасно, так и людям рассказывал.

 

 

Мицунэ[98]сложил и поднес императору:

 

Татиёраму

Коно мото мо наки

Цута-но ми ва

Токиха нагара-ни

Аки дзо канасики

 

Подобно плющу,

Не имеющему дерева,

Чтоб опереться,

Все время зеленый.

И осенью это особенно грустно[99].

 

 

 

В дом Укё-но ками его возлюбленная:

 

Иро дзо то ва

Омохоэдзу томо

Коно хана-ни

Токи-ни цукэцуцу

Омохиидэнаму

 

Хоть и не думаешь ты

О цвете,

Но если б об этом цветке

Хоть изредка

Ты вспоминал![100]

 

 

 

Цуцуми-тюнагон[101]по высочайшему повелению отправился в горы Оутияма, где пребывал император-монах. Император был очень грустен, и тюнагоном овладела печаль. Было это место очень высокое, и, увидев, как снизу поднимается множество облаков, тюнагон сложил:

 

Сиракумо-но

Коконохэ-ни тацу

Минэ нарэба

Охоутияма то

Ифу ни дзо ари кэру

 

Это пик,

Над которым в девять слоев стоят

Белые облака.

Потому и зовется он

Оутияма[102].

 

 

 

Когда прежняя сайгу[103]жила в стране Исэ, Цуцуми-но тюнагон был послан гонцом из дворца, и:

 

Курэтакэ-но

Ёё-но мия кото

Кику кара ни

Кими ва титосэ-но

Утагахи мо наси

 

Слышал я,

Что ваше обиталище —

Как бамбук с множеством коленцев,

Так и вам жить множество лет,

В этом нет сомнений[104].

 

Ответ же неизвестен. Это место, где жила сайгу, называлось Такэ-но мия – Бамбуковый дворец.

 

 

Один из братьев правителя Идзумо[105]получил разрешение прибыть во дворец, и другой, которому разрешения не было дано, сложил:

 

Каку сакэру

Хана мо косо арэ

Вага тамэ-ни

Онадзи хару то я

Ифу бэкарикэру

 

Бывают же цветы,

Что так пышно цветут.

А вот про меня

«Такая же весна»

Разве можно сказать?

 

 

 

Дочь[106]пятого сына прежнего императора[107], звавшаяся Итидзё-но кими, служила в доме Кёгоку-но миясундокоро, Госпожи из Восточных покоев. Что-то неладное приключилось, она оставила дворец и впоследствии, будучи супругой правителя страны Юки, сложила:

 

Тамасака-ни

Тофу хито араба

Вата-но хара

Нагэкихо-ни агэтэ

Ину то котахэё

 

Если изредка

Кто-нибудь спросит [обо мне],

По равнине моря

Стонущий парус подняв,

Удалилась она – так ответь[108].

 

 

 

Когда дочь Морофути[109], правителя Исэ, выдали замуж за тюдзё Тадаакира[110], Укё-но ками решил жениться на бывшей там юной девушке и обменялся с нею клятвами, а наутро, сложив стихи, послал ей:

 

Сирацую-но

Оку-во мацу ма-но

Асагахо ва

Мидзу дзо наканака

Арубэкарикэру.

 

Чтоб белая роса

Пала – ждущий

Вьюнок «утренний лик»...

Лучше б его я не видел,

Тогда, верно, было б мне легче[111].

 

 

 

Принцессу Кацура навещал принц Сикибугё-но мия, а в доме принцессы служившая девушка нашла, что этот принц очень хорош собой, и влюбилась в него, однако он и не знал ничего об этом. И вот как-то любуясь полетом светлячков, он повелел девушке: «Поймай-ка!» Тогда она, поймав светляка, завернула его в рукав своего кадзами, показала принцу и так сказала:

 

Цуцумэдомо

Какурэну моно ва

Нацу муси но

Ми-ёри амарэру

Омохи нарикэру

 

Хоть и завернешь,

Но не скроешь,

Заметнее, чем тельце

Летнего насекомого,

Моя любовь[112].

 

 

 

В доме Минамото-дайнагона часто бывала Тосико[113]. Случалось даже, что она устраивалась в покоях и жила там. И вот как-то в скучный день этот дайнагон, Тосико, ее дочь Аяцуко, старшая из детей, как и мать, по характеру весьма примечательная, и еще Ёфуко, жившая в доме дайнагона, обладавшая прекрасным вкусом и тоже очень своеобразная, – собрались все четверо вместе, рассказывали друг-другу множество историй – о непрочности связей мужчин и женщин, о бренности всего мирского говорили, и дайнагон сложил:

 

Ихицуцумо

Ё ва хаканаки-во

Катами-ни ва

Аварэ то икадэ

Кими-ни миэмаси.

 

Вот беседуем мы,

А жизнь так быстротечна.

Чтобы облик мой

Приятен был вам,

Как бы мне хотелось![114]

 

Так он прочел, и все они, ничего не отвечая, громко зарыдали. До чего же странные это были люди![115].

 

 

Монах Эсю[116]как-то лечил одну даму, и начали о них говорить в свете всякое, тогда он сложил:

 

Сато ва ифу

Яма-ни ва савагу

Сиракумо-но

Сора-ни хаканаки

Ми-то я наринаму

 

В селеньях говорят,

И в горах шумят.

Лучше уж мне, верно,

Стать белым облаком,

Тающим в небе —

 

таково было его стихотворение.

Еще он послал в дом этой женщине:

 

Асаборакэ

Вага ми ва нива-но

Симо нагара

Нани-во танэ нитэ

Кокоро охикэму

 

Подобен я инею,

Что на рассвете

Ложится во дворе.

Из какого же семечка

Растет любовь моя?[117]

 

 

 

Этот добродетельный монах перед кельей, где он поселился, велел возвести ограду. И вот, слыша шум снимаемых стружек, он:

 

Магаки суру

Хида-но такуми-но

Тацукиото но

Ана касигамаси

Надзо я ё-но нака.

 

Подобно стуку топора

Плотника из Хида[118],

Ладящего изгородь,

Ах, как шумен и суетен,

Зачем таков этот мир? —

 

такое он стал говорить. Молвил: «Чтобы совершать молебны и обряды, хочу удалиться в глубь гор» – и покинул эти места. Прошло некоторое время, та женщина подумала: «Сказал он: куда бы мне отправиться? Поселился в глуби гор, но где же?» Послала она к нему гонца, и монах:

 

Нани бакари

Фукаку мо арадзу

Ё-но цунэ-но

Хиэ-во тояма-то

Миру бакари нари

 

Совсем

Не жил я в глуби гор.

Привычная для света

Гора Хиэ отдаленной

Всем показалась[119].

 

Жил он тогда в месте, которое называлось Ёгава – Мирская река.

 

 

Тому же человеку дама: «День, когда вы отправитесь в горы, далек ли еще? Когда же это?» И он:

 

Нобориюку

Яма-но кумови-но

Тохокэрэба

Хи мо тикаку нару

Моно ни дзо арикэри

 

Колодец горных облаков,

Ввысь вздымающихся,

Далеко-далеко,

А значит, солнце близко,

Вот оно как![120]—

 

так сложив, ей послал. Однако после этого среди людей начались всякие нехорошие разговоры, и он:

 

Ногару то мо

Тарэ ка кидзараму

Нурэгоромо

Амэ-но сита-ниси

Суман кагири ва.

 

Как ни старайся избежать этого,

Но всякому приходится носить

Промокшие одежды,

Пока живешь

Под дождем[121].

 

– так сказал.

 

 

Когда Цуцуми-но тюнагон-но кими[122]посылал во дворец свою дочь[123], [впоследствии] матушку принца Дзюсан-но мико[124], чтобы она прислуживала императору, то вначале очень тревожился и вздыхал: «Как-то ее примет государь?» И вот он сложил и поднес императору:

 

Хито-но оя-но

Кокоро ва ями-ни

Аранэдомо

Ко-во омофу мити-ни

Маёхинуру кана

 

Хоть родительское

Сердце и не во мраке

Пребывает,

Но все же на пути любви к своему дитяти

Заплуталось оно[125].

 

Император нашел это письмо полным очарования. Августейший ответ тоже был, но людям он неизвестен.

 

 

Хэйтю[126], после того как расстался с Канъин-но го[127], через некоторое время вновь с ней встретился. И вот после этой встречи он ей посылает:

 

Утитокэтэ

Кими ва нэцураму

Вага ва симо

Цую-но оки итэ

Кохи-ни акасицу

 

Расставшись со мной,

Ты, наверно, спишь,

А я же,

Бодрствуя,

Полный любви, встречаю рассвет[128].

 

А женщина в ответ:

 

Сирацую-но

Оки фуситарэ-во

Кохи цураму

Вага ва кикиовадзу

Исо-но ками нитэ

 

Подобно белой росе,

Бодрствуя или ложась, кого же

Любите вы?

Ведь обо мне не помнили уже,

Состарившейся в Исо-но ками[129].

 

 

 

Ёдзэйин-но итидзё-но кими[130]сложила:

 

Оку-яма ни

Кокоро-во ирэтэ

Тадзунэдзу ва

Фукаки момидзи-но

Иро-во мимаси я

 

Если в глубину гор

Всем сердцем не устремишься

Пытливо,

То ярких кленовых листьев

Цвета, верно, не увидишь[131].

 

 

 

Во времена прежнего императора[132]одна кои[133], служившая под именем Гёбу-но кими, отправилась в родные места и долго не возвращалась. Об этом император сложил:

 

Оходзора-во

Ватару хару хи-но

Кагэ нарэ я

Ёсо-ни номи митэ

Нодокэкарураму

 

Разве ты тень

От весеннего солнца,

Плывущего в огромном небе?

И только в дальних краях

Тебе покойно?[134]

 

 

 

Тот же император в дом Сайин-но мико[135]вместе с хризантемой послал:

 

Юкитэ мину

Хито-но тамэ-ни то

Омохадзу ва

Тарэ ка орамаси

Вага ядо-но кику

 

Если бы я не надеялся,

Что это для нее,

С кем не увижусь, даже если приду к ней,

То кто же сорвал бы тогда

Хризантему у моего дома?[136]

 

Ответ Сайин:

 

Вага ядо ни

Иро ори томуру

Кими наку ва

Ёсо-ни мо кику-но

Хана-во мимаси я

 

Если бы не вы, государь,

У дома

Цвет сорвавший,

То на чужбине хризантемы

Цветок разве бы я увидала?[137]

 

 

 

Кайсэн[138], отправившись в горы:

 

Кумо нарадэ

Кодакаки минэ-ни

Иру моно ва

Укиё-во сомуку

Вага ми нарикэри

 

Кроме облаков,

Высоких пиков гор

Обитатель, —

Это я,

Отринувший бренный мир[139].

 

 

 

От Сайин[140]во дворец:

 

Онадзи э-во

Вакитэ симо воку

Аки нарэба

Хикари мо цураку

Омохоюру кана

 

На одинаковые ветки

По-разному сыплет иней

Осень.

Оттого даже солнечный свет

Приносит мне горечь[141].

 

Императорский ответ:

 

Хана-но иро-во

Митэ мо сиринаму

Хацусимо-но

Кокоро юкитэ ва

Окадзи-то дзо омофу

 

Вишни цвет

Увидев, верно, поймешь,

Что первый иней

Совсем не по-разному

Ложился, думаю я.

 

 

 

Это тоже императорское:

 

Ватацууми-но

Фукаки кокоро ва

Окинагара

Урамирарэнуру

Моно-ни дзо арикэру

 

Хотя на морской равнине

Самое глубокое место —

Это открытое море,

Все же есть люди,

Что видят бухту[142].

 

 

 

Кавалер по имени Саканоэ-но Тохомити[143], живший в Ёдзэйин, даме из того же дворца, что не смогла с ним встретиться, ибо к этому, как она известила, были преграды:

 

Аки-но но-во

Вакураму муси мо

Вагагото я

Сигэки савари-ни

Нэ-во ба накуран

 

Через осенние поля

Пробирающиеся цикады – и они

Не так ли, как я,

Перед преградой из трав

Лишь в голос плачут?[144]

 

 

 

Третий сын Укё-но ками[145], Мунэюки-но кими, был азартный игрок, родители и братья ненавидели его, и тогда он, решив, что отправится туда, куда его ноги поведут, удалился в чужедальние страны, и вот близкому товарищу, которого любил, он сложил стихи и в дом ему послал:

 

Сиориситэ

Юку таби нарэдо

Карисамэ-но

Иноти сиранэба

Каэри симо сэдзи

 

Хоть заломив ветку,

В путь отправляюсь,

Но непрочная

Жизнь наша неведома нам.

И навряд ли смогу вернуться[146]

 

 

 

Один кавалер уехал в чужую страну, оставив даму, которую беспредельно любил. Она все ждала, когда же он вернется, и, вот к ней пришли и сказали: «Умер он». И тогда она:

 

Има кон то

Ихитэ вакарэси

Хито нарэба

Кагири то кикэдо

Нахо дзо матаруру

 

«Скоро вернусь», —

Сказал, расставаясь со мной,

Мой возлюбленный,

И хоть услышала я, что наступил предел его жизни,

Все же я по-прежнему его жду[147].

 

 

 

Помощник правителя Этидзэн, Канэмори[148], часто навещал даму Хёэ-но кими[149]. Потом на долгие годы они расстались, а затем он снова к ней пришел. И вот он сложил:

 

Юфусарэба

Мити мо миэнэдо

Фурусато ва

Мото коси кома-ни

Макасэтэ дзо юку

 

Наступил поздний вечер,

И не видно дороги

В родные места,

И вот доверился я коню,

На котором некогда ездил к тебе[150].

 

А женщина в ответ:

 

Кома-ни косо

Макасэтарикэрэ

Хаканаку мо

Кокоро-но куру то

Омохикэру кана

 

Значит, это конь

Привез тебя сюда.

О, пустая мысль!

А я-то подумала,

Что привело тебя сердце[151].

 

 

 

Наместник страны Оми Тайра-но Накаки[152]очень любил и лелеял свою дочь, но вот родитель скончался, и она, изведав многое, поселилась в чужой стране, в безлюдном месте.

Пожалев ее, Канэмори сложил и послал:

 

Вотикоти-но

Хито мэ марэнару

Ямадзато-ни

Ивэ исэму то ва

Омохики я кими

 

Наверно, не думала ты,

Что будешь жить в доме

В горной деревушке,

Куда редко

Люди заходят[153]—

 

так он сложил и послал, и она, прочитав, даже ответа не написала, а все только рыдала горько. А она тоже слагала танка очень искусно.

 

 

Тот же Канэмори жил в Мити-но куни, а третий сын Канъин[154]жил в месте под названием Куродзука, и вот Канэмори послал его дочери:

 

Митиноку-но

Адати-но хара-но

Куродзука-ни

Они коморэри-то

Кику ва макото ка

 

Прослышал я, что в Митиноку,

На равнине Адати,

В Куродзука,

Духи скрываются —

Правда ли это?[155]—

 

Так сложил.

И вот однажды говорит Канэмори: «Хочу я в жены ту де­вушку», а родитель на это: «Она еще очень молода, придет ее пора, тогда...» Скоро Канэмори надо было ехать в столицу, и он послал вместе с веткой дерева ямабуки:

 

Ханадзакари

Суги мо я суру то

Кавадзу наку

Идэ-но ямабуки

Усиромэтаси мо

 

Как бы не отошел

Пышный расцвет цветов.

И вот вздыхаю, тревожусь

За ямабуки у колодца,

В котором поют лягушки[156]—

 

Так сложил.

Говорят люди, что супруга Цунэтада-но кими воспела горя­чие источники в Натори, а это как раз и была та самая дама из Куродзука:

 

Оходзора-но

Кумо-но каёхидзи

Митэ сигана

Тори номи юкэба

Ато ва ка мо наси

 

Ах, если б мне увидеть

Тропу, по которой ходит облако

Через ширь неба.

Птица лишь вспорхнет,

И уж нет и следа ее[157].

 

Так сложила, и господин Канэмори, услышав эти стихи, на ту же тему:

 

Сихогама-но

Ура ни ва ама я

Таэни кэн

Надо сунадори-но

Миюру токи наки

 

В солончаковой

Бухте рыбаки, говорят,

Бывать перестали —

Почему же рыбы

Не видно?[158]

 

И вот эта дама, которую любил Канэмори, с другим человеком отправилась в столицу, и, услышав об этом, Канэмори сказал: «Даже не известила меня о том, что уезжает». Однако женщина отправила ему письмо, в котором говорилось: «С тоской вздыхаю о ямабуки у колодца», с пометой: «Это на память о стране Мити-но куни».

Тогда Канэмори сложил:

 

Тоси-во хэтэ

Нурэватарицуру

Коромодэ-во

Кэфу-но намида-ни

Кути я синуран

 

Рукав моей одежды,

Который многие годы

Был влажен [от слез по тебе],

От сегодняшних слез,

Видно, совсем сгниет[159].

 

 

 

Наскучив суетным миром, из столицы в Цукуси переехавший кавалер в дом своей возлюбленной послал:

 

Васуру я то

Идэтэ косикадо

Идзуку-ни мо

Уса ва ханарэну

Моно-ни дзо арикэри

 

С надеждой забыть

Удалился сюда.

Но где бы я ни был,

Не удалюсь от печали,

Вот что со мной творится[160].

 

 

 

Жила некогда дама по имени Годзё-но го[161]. В дом своего возлюбленного послала она однажды рисунок, себя изобразив в виде женщины, пожираемой пламенем, а клубы дыма во множестве нарисовала с такой припиской:

 

Кими-во омохи

Наманамаси ми-во

Яку токи ва

Кэбури охокару

Моно-ни дзо арикэри

 

Когда с любовью думаю о тебе,

То живое тело мое

Горит,

Тогда вот так

Много бывает дыма.

 

 

 

Во дворце Тэйдзиин много было покоев, где обитали фрейлины императорской опочивальни, и вот через некоторое время был построен восхитительный дворец Кавара-но ин. Был он возведен специально для Госпожи Восточной опочивальни Кёгоку-но миясудокоро, и император перебрался к ней. Было это весной. Для оставшихся в Тэйдзиин дам все это было неожиданно, и они загрустили в одиночестве. Пришли к ним придворные. «Так прекрасны глицинии, а государь не изволит даже взглянуть[162]» и тому подобное говорили. Стали рассматривать цветы, а к глициниям прикреплено послание. Развернули они его, смотрят:

 

Ё-но нака-но

Асаки сэ-ни номи

Нариюкэба

Кинофу-но фудзи-но

Хана-то косо мирэ

 

Все в мире

Лишь мелководьем

Становится.

Посмотреть хоть на цветы

Вчерашних глициний[163].

 

Так говорилось в послании, и все были безмерно очарованы, всеми овладела печаль, но которая из фрейлин сложила танка, никто не знал. А придворные кавалеры так сложили:

 

Фудзи-но хана

Иро-но асаку мо

Миюру кана

Уцурохи-ни кэру

Нагори нарубэси

 

Да, глициний цвет

Измельчавшим

Кажется.

Видно, что лишь отзвук

Остался от увядающих цветов.

 

 

 

Дама по имени Носан-но кими и монах Дзодзо[164], как никто, любили друг друга. Обменялись они клятвами в беспредельной любви. Носан-но кими:

 

Омофутэфу

Кокоро-ва кото-ни

Арикэру-во

Мукаси-но хито-ни

Нани-во ихикэн

 

Любящее

Сердце совсем другое,

Чем я думала.

Что же могу сказать я

Прежним возлюбленным? —

 

так ему послала, а монах Дзодзо-дайтоку отвечал:

 

Юку сувэ-но

Сукусэ-во сирану

Кокоро-ни ва

Кими-ни кагири-но

Ми-то дзо ихикэру.

 

Для сердца,

Не знающего, как жизнь

Может сложиться,

Только ты одна существуешь —

Вот что я скажу о себе.

 

 

 

Ныне покойный Укё-но ками тайно сблизился с дочерью од­ного человека. Отец ее однажды прознал об этом, очень бра­нился и не пустил к дочери Укё-но ками. Печальный, тот вер­нулся домой.

И вот наутро сложил и послал:

 

Са мо косо ва

Минэ-но араси ва

Арлкарамэ

Набикиси эда-во

Урамитэ дзо коси

 

Вот такой, верно,

Буря в горах

Бывает.

Вернулся я, сожалея

О склонившейся ветке[165].

 

 

 

Хэйтю привел однажды в дом к своей жене молодую даму, к которой был неравнодушен, и поместил там. Жена стала браниться и в конце концов выгнала женщину. Хэйтю, то ли он во всем жене повиновался, но, хоть и жаль ему было ту даму, он ее задержать не посмел. Жена так сердилась, что к той и подойти было нельзя, и тогда он приблизился к ширмам в четыре сяку длиной, встал около и сказал: «Между людьми такое бывает, чего и не ждешь. Где бы ты ни была, не забывай меня и пришли письмо. Думаю, что и я смогу тебе написать». А дама к тому времени, завернув свои вещи в сверток, послала за экипажем и как раз ждала его. Очень было ей грустно. Наконец она уехала. Через некоторое время приходит письмо:

 

Васурару на

Васурэ я синуру

Харугасуми

Кэса татинагара

Тигирицуру кото

 

«Не забудь!»

И не забудет

Весенняя дымка,

Что сегодня поутру встала,

Свою клятву[166].

 

 

 

Когда Нанъин-но горо[167]был правителем Микава, он завязал отношения с Иё-но го, служившей во дворце Сокёдэн[168]. Как-то он сказал ей: «Хочу прийти», но она послала ему передать: «Ухожу во дворец, в покои фрейлины опочивальни».

Тогда он:

 

Тамасударэ

Утито какуру ва

Итодосику

Кагэ-во мисэдзи то

Омофу нарикэри

 

За занавесками

Во дворце, говоришь,

Значит,

Не показываться мне

Решила ты[169]—

 

так он сказал. И еще:

 

Нагэки номи

Сигэки мияма-но

Хототогису

Когакурэ итэ мо

Нэ-во нами дзо наку

 

Только все стонет

В густых горных лесах

Кукушка.

Хоть и спрятана в деревьях,

Все же слышен плачущий голос.

 

И тому подобное говорил ей.

И вот как-то он к ней пришел, а она стала уже его выго­нять, говоря: «Сейчас же возвращайтесь к себе». А он:

 

Синэ то тэ я

Тори мо аэдзу ва

Ярахаруру

Ито икигатаки

Кокоти косо сурэ

 

Значит это – умри?

Только пришел я,

И уже прогоняешь.

Ах, уж не по силам мне жить —

Чувствую я[170].

 

Ответное стихотворение очень было интересно, но не дошло до нас.

Еще он приходил к ней как-то вечером, когда шел снег, поговорили они о разном, и тут же она сказала: «Уже ночь спустилась. Возвращайтесь к себе». Он собрался было уходить, но валил сильный снег, он тянул дверь, но никак не мог от­крыть. Тогда он:

 

Вага ва са ва

Юкифуру сора ни

Киэнэ то я

Татикаэрэдомо

Акэну итадо ва

 

Так желаешь ты,

Чтоб в снегопаде

Погиб я?

Ведь если вернусь,

То дверь все равно не открыть...[171]—

 

так сказал.

«И стихи слагает, и говорит изящно, отчего же никак не складывается у нас? Не оттого ли, что лицо его очень уродливо, как на него взглянешь?» – так она как будто о нем расска­зывала.

 

 

В ночь, когда Тосико ожидала Тиканэ[172], но он не пришел, она сложила:

 

Са ё фукэтэ

Инаохосэдори-но

Накикэру-во

Кими-га татаку-то

Омохикэру кана

 

Наступает ночь,

И, услышав, как кричит

Птица инаохосэ[173],

Подумала было я,

Что это ты в дверь стучишься.

 

 

 

А еще было так. Тосико ждала Тиканэ в ночь, когда шел дождь. Дождь что ли, помешал ему, но он не пришел. В полуразрушенном доме сильно текло. «Сильно льет дождь, и я решил не приходить. Зачем вы поселились в таком месте?» – так написал Тиканэ, и Тосико тогда сложила:

 

Кими-во омофу

Хима наки ядо-то

Омохэдомо

Коёхи-но амэ ва

Морану ма дзо наки

 

С любовью тебя вспоминая,

Думала я,

Что в доме моем нет щелей,

Но сегодня вечером дождь

Просочился повсюду[174].

 

 

 

От Бива-доно[175]был отправлен посыльный в дом Тосико с просьбой прислать ветку дуба касива. Тосико приказала отломить ветку и послала со стихами:

 

Вага ядо-во

Ицука ва кими-га

Нарасиба-но

Нарасигахо-ни ва

Ори-ни вокосуру

 

Когда же ты

Так, будто это для тебя привычно,

Послал ко мне, чтобы сорвали для тебя

Лист дерева нара

У дома моего?[176]

 

Ответом было:

 

Касиваки-ни

Хамори-но ками-но

Масикэру-во

Сирадэ дзо ориси

Татари насару на

 

Сорвал я, не зная,

Что в дереве касива

Пребывает

Бог – листьев хранитель,

Не гневайся же на меня[177].

 

 

 

Когда Тадабун[178]был назначен военачальником провинции Мити-но куни и направлен туда, его сын[179]состоял в тайных отношениях с Гэму-но мёбу. И вот на прощание она послала ему в подарок узорчатое каригину, одеяние утики[180]и нуса[181]. Получивший это кавалер:

 

Ёхи ёхи-ни

Кохисиса масару

Каригоромо

Кокородзукуси-но

Моно-ни дзо арикэру

 

В той одежде каригину,

Что ты мне прислала

В знак сердечного вниманья,

Любовь моя к тебе будет все сильнее

С каждой ночью —

 

так сложил. Дама была в восхищении от стихов и заплакала.

 

 

Тому же человеку Гэму-но мёбу послала горный персик, и он:

 

Мити но-ку-но

Адати-но яма мо

Моротомо-ни

Коэба вакарэ-но

Канасикарадзи-во

 

Если бы вместе

Перешли мы через горы Адати

Страны Митиноку,

Не так печально

Было бы расставаться[182]—

 

так сказал.

И вот Гэму-но мёбу стала жить в доме у плотины. Как-то она отправила ему форель.

 

Камогава-но

Сэ-ни фусу аю-но

Иво торитэ

Нэдэ косо акасэ

Юмэ-ни миэцу я

 

Видел ли ты во сне,

Как, не смыкая глаз до рассвета,

Я ловила тебе рыбу —

Форель, живущую в стремнине

Реки Камогава?[183]

 

Однажды отправился этот кавалер с поручением в Митиноку. С каждой оказией он отправлял ей печальные письма, и вот узнала она, что он «заболел в пути и умер», и очень загоревала. И уже после того как она об этом известилась, со станции Синодзука вдруг с оказией приходит от него грустное письмо. Очень она опечалилась и спросила посыльного: «Когда же это написано?» Оказалось, посыльный был в пути очень долго. Тогда она:

 

Синодзука-но

Мумая мумая-то

Мативабиси

Кими ва мунасику

Нари дзо синикэру

 

В Синодзука

Не стало тебя,

Которого ждала я,

Все думая:

Вот сейчас, вот сейчас вернется[184]—

 

так сложила и заплакала. Этот кавалер с детства пребывал во дворце[185]– готовился к придворной службе; как исполнилось ему надлежащее число лет, он прошел обряд посвящения[186], служил при куродо[187]и потом занимался доставкой денег в столицу, посему и пришлось ему в сопровождении отца вскоре уехать.

 

 

Когда скончался принц Сикибугё-но мия, а было это в последний день второй луны, пышно расцвела вишня. И Цуцуми-тюнагон сложил:

 

Саки нихохи

Кадзэ мацу ходо-но

Ямадзакура

Хито-но ё-ёри ва

Хисасикарикэру

 

Цветущая и полная аромата

Горная вишня,

Что живет, пока не подул ветер,

И та оказалась долговечнее,

Чем век людской[188].

 

На это Правый министр третьего ранга[189]соизволил ответить:

 

Хару бару-но

Хана ва тиру томо

Сакинубэси

Мата ахигатаки

Хито-но ё дзо уки

 

Хоть и опадут цветы,

Но каждую весну

Они будут зацветать вновь.

Но до чего печальна жизнь человеческая,

[Отлетела она] – и не встретиться вновь.

 

 

 

Тот же самый принц, когда он еще был жив, жил во дворце Тэйдзи-ин. В дом к принцу хаживал Канэмори. Они вместе сидели за трапезой, разговаривали о том о сем. Вот умер принц, и с тех пор Канэмори было очень печально смотреть на этот дворец. Как-то, увидев, как великолепен дворцовый пруд, он очень затосковал и сложил:

 

Икэ ва наво

Мукаси нагара-но

Кагами нитэ

Кагэмиси кими-га

Наки дзо канасики

 

Пруд все еще,

Как и прежде,

С зеркалом схож,

Но тебя, смотревшегося в пруд,

Не стало – и как это горько![190]

 

 

 

Один человек был назначен наместником далекой провинции, и Цуцуми-тюнагон ждал его, чтобы устроить ему пышные проводы, но до заката он все не шел, и тогда Цуцуми-тюнагон послал сказать ему:

 

Вакарубэки

Кото мо ару моно-во

Хинэмосу ни

Мацу то тэ саэ мо

Нагэки суру кана

 

Расставанием с тобой

И так душа полна,

Но оттого, что весь день

Жду тебя, еще горше

Я вздыхаю —

 

так говорилось в послании, и тот в волнении поспешил прийти.

 

 

Тот же тюнагон повелел вырыть и пересадить ближе к главным палатам своего дворца росшее поодаль дерево вишни. Деревце заметно привяло, и тогда:

 

Ядо тикаку

Уцуситэ ухэси

Кахи мо паку

Матидохо-ни номи

Миюру хана кана

 

Ближе к дому

Пересадил я

Напрасно.

Верно, это цветы, что

Лишь издалека видеть можно[191]—

 

так он сложил.

 

 

И вот тот же тюнагон, когда одного человека, бывшего в чине куродо[192], назначили наместником Кага, однажды ночью очень, жалел о расставании с этим человеком и сложил:

 

Кими-но юку

Коси-но сираяма

Сирадзу то мо

Юки-но манимани

Ато ва тадзунэн

 

Хоть еще я не знаю

Той белой горы Сираяма в Коси,

Куда ты уезжаешь,

Но в снегу постепенно

По следу твоему я отыщу ее[193].

 

 

 

Принцессу Кацура навещал в ее доме Ёситанэ[194], и вот мать ее, фрейлина королевской опочивальни, прослышав об этом, однажды заперла ворота, а Ёситанэ, весь вечер простояв в мучениях, собрался домой, промолвив: «Так ей передайте», и через щель в воротах произнес:

 

Коёхи косо

Намида-но кава-ни

Ири тидори

Накитэ кахэру то

Кими ва сирадзу я

 

Знаешь ли ты,

Что весь вечер сегодня,

Как птица кулик, погрузившаяся

В реку слез,

Плакал я и вернулся домой[195].

 

 

 

Той же принцессе тот же кавалер:

 

Нагаки ё-во

Акаси-но ура-ни

Яку сихо-во

Кэбури ва оора-ни

Тати я ноборану

 

В долгие ночи

От соли, что жгут

В бухте Акаси,

Дым в небе

Стоит, не поднимаясь[196].

 

Так навещал он ее тайно, и вот в пятнадцатую ночь восьмой луны, когда во дворце [Тэйдзи-ин] устраивали праздник любования луной, принцессе было послано высочайшее повеление: «Приходи». Но там они никак не могли бы встретиться, и Ёситанэ удерживал ее: «Прошу тебя, не ходи туда сегодня вечером». Однако приглашение было от императора, остаться дома она не могла и спешила отправиться, тогда Ёситанэ:

 

Такэтори-но

Ёё ни накицуцу

Тодомэкэму

Кими ва кими-ни то

Коёхи симо юку

 

Когда старец Такэтори

Безудержно слезы проливал,

Удалось ему задержать [Кагуя-химэ].

Ты же к государю

Сегодня вечером уходишь[197].

 

 

 

Гэму-но мёбу во время церемонии поздравления императора с Новым годом стояла у трона, и принц в звании дансэй[198], увидев ее, внезапно в нее влюбился. Вручил ей послание, а она в ответ:

 

Утицукэ-ни

Мадофу кокоро-то

Кику кара ни

Нагусамэясуку

Омохоюру кана

 

Только взглянули на меня,

И вот я узнаю,

Что сердце ваше заплуталось.

Но потому и думается мне,

Что так же легко ему и утешиться[199].

 

Ответ принца тоже был, но память о нем утрачена.

 

 

Тому же принцу та же дама:

 

Коридзума-но

Ура-ни кадзукаму

Укимиру ва

Нами савагасику

Ари косо ва сэмэ


Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.441 сек.)