Больные при желании могут вылечиться, но каким образом?

В 1963 году я работал с палатой взрослых женщин. Однажды я проводил последний сеанс с одной из пациенток, которой предстояло выписываться. Мы говорили о том, как ей вести себя по возвращении домой. Она сказала с затаенным страхом: «Домашние будут следить за каждым моим шагом». Чтобы поддержать ее, я возразил: «Нет, не будут». Но вдруг меня словно озарило: "Да, вы правы, они будут следить за вами словно коршуны. Им ведь интересно, какая вы после больницы. Всю первую неделю они будут фиксировать час за часом, каким образом вы ведете себя, как жена, домашняя хозяйка, мать и кухарка, а ваш муж будет проверять вас как сексуальную партнершу и присматриваться к выражению ваших чувств и гнева. На второй неделе они продолжат «наблюдение», но, вероятно, отметят про себя, если вы не сорветесь и останетесь спокойной: «Она, по-видимому, контролирует себя, потому что мы наблюдаем за ней. На третьей неделе они наверняка скажут: „Это слишком хорошо, чтобы быть правдой, разве возможно, чтобы она так переменилась?“ На четвертой они скажут, когда вы не слышите: „Она точно переменилась, выздоровела, но надолго ли?“ А на пятой неделе они прямо нам заявят: „Ты поправилась, слава Богу!“ В течение шестой недели они совсем перестанут присматриваться к вам, и с этого времени они будут обращаться с вами как обычно. Только от вас зависит, как изменить представление о себе у вашей семьи. Старайтесь поддерживать „репутацию здорового человека“, для этого не нужно прилагать особые усилия, ведите себя естественно».

Для себя я отметил, что часто выводы и формулировки самого пациента более точны, чем наши – врачебные. Я также убедился (в последующем эта пациентка следовала всем моим советам и свято в них поверила), что она полностью вылечилась. Ее семья сочла это за чудо. Из этого и некоторых других случаев я понял, если больной выберет для себя путь на выздоровление, он вылечится.

Я хорошо помню выражение лица пациентки, когда я объяснял ей поведение в семье: сначала страх при моем заявлении, что семейство будет следить за ней, как коршуны, затем интерес и оживление, когда я предсказывал их поведение в случае, если она не сорвется и поведет себя естественно. Именно тогда меня осенило дать ей простой и здравый совет, который оказался верным. Не было необходимости искать истоки где‑то в греческой мифологии, чтобы все это объяснить ей и ее семейству. В основе своей все просто и легко понятно, что люди «зацикливаются», и надо просто помочь им выйти из этого состояния. В том, как приспособились друг к другу моя пациентка и ее семья, я видел закономерный процесс взаимообщения. Вместо того, чтобы придать этому процессу громоздкое «это – сложно ‑понять – и – вряд – ли – ты – это – поймешь», проще оказалось вывести ситуацию на практический уровень и объяснить больной, как ко всему относиться.

Сам собой напрашивался вывод: не следует наблюдать за людьми «пять дней в неделю в течение семи лет», как настоятельно рекомендовали клиницисты для больных с резко нарушенной психикой. Я подумал, что во многом эти рекомендации несостоятельны и, следовательно, не обязательны. Мы обязаны найти другой и более короткий путь помощи таким людям.

Как я отбросил клиент‑центрированную терапию

С 1961 по 1963 год один раз в неделю я наблюдал молодую пациентку, которая 36 раз обращалась за помощью в шести разных округах страны. В течение 25‑30 сеансов я применял клиент – центрированную терапию. Примерно на 30‑м сеансе больная неожиданно использовала технику «Ответь», сбивая меня с моей отражающе – воспринимающей роли (позднее я сам использовал этот метод в своих сеансах с другими больными, когда они уклонялись от ответов на важные вопросы). Я же научился «делать перерыв», успокаивая себя: «Иногда выигрывая, в чем-то проигрываешь», и начинал атаку, пока они не переходили к открытому обсуждению острых вопросов или же совсем отвергали их. 99% предпочитали обсудить волнующие их темы.

П.: (Глядя на врача полузакрытыми глазами, говоря ровным голосом) Что вы на самом деле думаете обо мне? Я хочу знать.

Т: (Кивая головой) М-м, это важно для вас.

П.: (Ровно) Ответьте.

Т.: (Посла паузы, тепло) В вашем тоне проскальзывает раздражение.

П.: (Громко, спокойно) Отвечайте на вопрос.

Т: (Кивая) М-м, что-то вроде «Ну давай же, черт подери!» Так?

К: (Тверже) Отвечайте.

Т: (Мотая головой) Вам действительно хочется узнать мнение постороннего человека, не так ли?

К: (Ровно, как робот) Отвечайте

Т: (Хмыкая) Я думаю, вы уверены: «Я заставлю вас сказать мне», верно?

К.: (ровным голосом) Отвечайте.

Т: (подумав «Черт с ней, врежу‑ка я» и очень раздраженно) Вы в самом деле хотите знать?

К: (Слабо улыбнувшись, тем же ровным голосом) Отвечайте.

После этих 10‑15 минут, которые я посвятил ее особе, я сказал ей, что она у всех, как бельмо на глазу. Я не выбирал слова и не пытался следить за интонацией. Я был зол и хотел, чтобы она поняла это. В конце моей тирады она улыбнулась и сказала, как бы убеждая себя: «Я так и знала». Было ясно, что неподдельный гнев может благоприятно отразиться на пациенте. В тот момент она думала, что все люди (не только я) раздражаются и сердятся на нее. Показав открыто свой гнев, я как бы перевел лечение на доверительную основу.

Спустя несколько месяцев я выезжал в отпуск за пределы штата. По возвращении из первой же беседы с нею (к тому времени она была выписана и лечилась амбулаторно) я понял, что она снова близка к тому состоянию, из‑за которого попала в больницу. Я разозлился на нее и закричал: «Черт побери! Стоит мне выехать в отпуск на пару недель и вот тебе! Снова в этом дерьме! Вы же были здоровы! Что так вселилось в вас?» В ответ на несдержанные слова пациент лишь улыбнулась и опустила голову. Как она рассказала мне все лечившие ее врачи, как только ей становилось лучше, сокращали число лечебных сеансов, объясняя, что не хотят «подавлять» ее. По‑прежнему сердито я заявил ей, чтобы он бросила эти штучки, которые она проделывала, чтобы встречаться со мной. Если она хочет, я буду видеться с нею каждую неделю до тех пор, пока мне не исполнится 94, а ей 82 года, и мы будем вместе в доме престарелых, а я буду брюзжать на нее беззубым ртом. Она засмущалась, облегченно улыбалась и сразу же стала новым, совсем другим человеком. Из всего этого я заключил, что нельзя оставлять лечение до тех пор, пока пациент в нем нуждается. Я понял, что больные намеренно могут включать и выключать «сумасшедшее поведение» по своему желанию.

В последующие месяцы клиентка сделала определенные и заметные успехи. Ее состояние стабилизировалось, и казалось, что повторные госпитализации не нужны. Она сама решила, что пора прекратить наши встречи. В последней беседе я спросил, помнит ли она нашу первую встречу, как я рассердился на сеансе «отвечайте» и поинтересовался, что ей более всего помогло. Она поколебалась, а потом, посмотрев мне в глаза, сказала: «Давайте скажем так: мне не хочется совершать каждую неделю путешествие в 300 миль, чтобы стать самой собой».

Барт Старр, который в начале 60‑х годов был защитником в футбольной команде Green Bay Packer, вспоминал как однажды, будучи в эпицентре игры, вдруг почувствовал, словно пелена спала с глаз, и он явственно увидел защиту противника. Мне пришло в голову, что это описание точно передает мой собственный профессиональный опыт с больными, как будто пелена спадает, как будто кто-то включает свет, словно долго исследуемый мною клинический случай вдруг приобретает сфокусированный объем.

Каждое новое открытие приводило меня в трепет, но иногда накатывало и отчаяние; хотелось все бросить, ибо я считал, что немногие, кроме моих единомышленников‑физиологов (Фореста Орра, Чарли Труа, Элин Роберте, Джины Генделин, Джо Билледо) говорили «на моем языке» и позволяли себе понять, о чем же я, черт возьми, толкую.

Иногда мне помогало замечание Торо: «Если человек не идет в строю в ногу со всеми, возможно, он слышит другого барабанщика. Пусть он шагает под музыку, которую слышит, только в другом месте». Иной раз оно казалось мне верхом поэтической глупости. Звучит красиво, но внутренним взором я часто представлял такую картину, будто я марширую вдоль одной дороги, в то время как весь мир идет по другой. От этого «моя музыка» превращалась в какофонию и я чувствовал себя бегущим за людьми с криками: «Эй, парни, подождите меня!» Сказать, что я чувствовал себя временами изоляции – не совсем правильно. Я не чувствовал себя покинутым, так как знал, что самостоятельно выбрал эту «дорогу». Иногда мне казалось, что мне навязали ее, что за спиной у меня непомерный груз. Бременами я просто сходил с ума, чем досаждал Джун, и это был просто ад!

Однако с каждой новой находкой кусочка шарады я испьггывал одинаковые чувства: подъем и возбуждение, невероятную «удачливость» и везение. Вместе с тем у меня было сильное чувство, что я справедливо заслужил все это, я знал, что кусочки шарады должны сойтись. Я делился своими «находками» с Джун и коллегами, демонстрируя последним на сеансах с пациентами, как эти «кусочки сходятся». Мы подолгу все это обсуждали и спорили до изнеможения. А затем снова шли в комнату для бесед, нашу лабораторию", и проверяли свои предположения на возможно большем количестве пациентов, на группах, семьях и отдельных больных, проверяли до тех пор, пока я не приходил к уверенности, что все кусочки идеально сходятся, что данная версия верна для многих клинических случаев.

Реакция на мои открытия у коллег была неоднозначными. Одни поощряли и поддерживали меня, другие вежливо интересовались и недоумевали, третьи разделяли мои восторги. Четвертые же справедливо возмущались моими догматическими предположениями и заявками на «правду». Джек Теплинский, молодой психиатр из группы Роджерса, однажды спросил меня раздраженным тоном, когда же я, наконец, покажу хоть чуточку профессиональной скромности. На что я возразил: «Еще не могу себе позволить. Если бы мне было 60 лет, мои книги были бы переведены на энное количество языков, и я бы был удостоен такими же почестями, как Карл, тогда и я смог бы быть мягким, спокойным и сдержанным научным работником.» Он рассмеялся и дружески заметил: «Когда тебе будет 60, Фрэнк, ты ко всему будешь относиться с пониманием». Тогда я понял, что получаю пожалуй, больше уроков от людей, которые не согласны со мной (поскольку они провоцируют и стимулируют мысль), чем от моих единомышленников. Я почувствовал себя на «правильном пути», что собираю крупицы настоящего опыта, что шарада медленно, но верно сходится и складывается то, что мы называем сегодня "Провокационной Терапией

Поиск по сайту: