Недетские игры

– Кто у вас работает нативным пруфридером?

– Нативный американец.

Кто понял, о чем этот взятый из интернета диалог, тот молодец, а кто не понял – тот уж, наверно, догадался, что речь снова пойдет о профессиях.

Почему я никак не могу оставить в покое эту тему? Не только потому, что мне полюбились эти загадочные и бесконечно красивые слова: мерчандайзер, фандрайзер, медиапланнер, коучер, хедхантер, – в конце концов, когда появились дизайнер, дилер и брокер, о них тоже слагали анекдоты, а потом ничего, привыкли. Скорее, дело в другом. Во-первых, про некоторые из них я даже после длинных объяснений не могу понять, в чем состоит та или иная профессия, что собственно эти люди делают, а во-вторых, я вообще перестал отличать профессии от непрофессий, например от должности, хобби и т. п.

Начнем с «во-первых». Возьмем хотя бы коучера. Читаю статью из рубрики «профориентация»: «Коучеры – не советники, не психологи, не тренеры. Они не навязывают своих вкусов, взглядов или выбора. И не пытаются анализировать психологическое прошлое (как это делают психоаналитики). Они просто помогают человеку максимально успешно идти к той цели, которую он сам себе поставил. Человек для них не пациент, а клиент». Не понимаю. Почему не советники или, скажем, не помощники и наставники? Ведь, вроде бы, и советуют, и помогают, и наставляют. Почему это вообще профессия? Ну, то есть это как раз понятно: раз человек для них – клиент (и это в тексте звучит как-то особенно гордо), то профессиональный подход к делу налицо. И тут мы плавно переходим к «во-вторых».

Проще всего считать профессией любую деятельность, за которую платят деньги. Но тогда скажите: блоггер и трендсеттер – это профессии? Кому-то из них, наверно, уже платят. Но пока все это, скорее, что-то другое – хобби там, или стиль жизни.

Попробуем зайти с содержательной стороны.

Мне кажется, произошли принципиальные, сущностные изменения в понимании профессии как таковой. С одной стороны, имеет место тенденция определения профессии не через предметную область или конкретное дело, а через довольно абстрактную функцию. Пояснить это можно следующим образом. Старые названия профессий во многом дают представление о месте работы, о цели и объекте труда и даже о конкретных действиях. А вот большинство новых – едва ли.

Своей кульминации эта тенденция достигла в слове менеджер, о котором сказано выше. Про «вообще менеджера» практически невозможно сказать, ни где он работает, ни что именно делает, ни даже зачем. Ну, управляет людьми, – но это как-то слишком абстрактно, голая функция. Почти так же обстоит дело с коучером, пиарщиком, супервайзером, креатором и т. д.

Конечно, такое бывало и раньше, достаточно вспомнить рабочего, предпринимателя и политика. Но если в советское время сатирики издевались над тем, как чиновника перебрасывали с сельского хозяйства на культуру, а потом – на промышленность, то сейчас это уже не смешно. Это нормально: настоящий менеджер может руководить чем угодно.

Существует и противоположная тенденция – к максимальной детализации профессий, так что профессия уже не всегда отличима от конкретной должности. И вот, с одной стороны, имеется райтер (или копирайтер) – крайне абстрактная функция чеготоделания с текстом, а с другой стороны, сверхконкретное ее уточнение: спичрайтер – специалист по написанию статей, речей, докладов. Ни райтер, ни спичрайтер в старые добрые времена не потянули бы на самостоятельную профессию, одно слово в силу недостаточной, а другое – в силу избыточной конкретности.

Можно сказать, что кардинально изменился принцип выделения профессий. Есть как бы три уровня абстракции. В стабильном мире существовал список профессий, относящихся, в основном, к среднему уровню. Их названия информировали не только о выполняемой функции, но и о материальной стороне: условиях труда, инструментах, объекте, порой даже об одежде. Вспомним, у врача с продавцом всегда был белый халат, у пожарника – красный комбинезон и красная каска, у почтальона – толстая сумка на ремне. А уж трубочиста с кем-либо еще спутать было просто невозможно. Наш современный нестабильный мир требует другого подхода. Есть профессии – абстрактные функции, практически не зависящие от социальных или технологических изменений и, таким образом, почти не связанные с объектом, инструментом и местом работы. И есть множество чрезвычайно конкретных занятий.

Налицо два способа членения человеческой деятельности – старый и новый. Проводником нового способа стал в нашей культуре английский язык. Во-первых, потому что сам способ пришел с Запада, во-вторых, потому что английский язык дает регулярную возможность называть новые мелкие профессии-занятия одним словом, что удобно. Однословные сейлзменеджер или спичрайтер к тому же сохраняют также связь с абстрактной функцией – менеджер или райтер.

Это яркий пример того, как от языка зависит наш взгляд на мир. Есть две разных понятийных сетки, плохо совместимых друг с другом, сквозь которые мы и видим общество. С одной точки зрения – что-то является профессией, а вот с другой – нет. Самое же интересное, что новая сетка профессий не вытеснила старую, а сосуществует с ней. Даже всякие номенклатурные списки представляют собой смешение старых и новых названий, а уж о наших головах и говорить нечего.

Хуже всех приходится детям. Психологи отмечают, что современные дети реже играют в ролевые игры, связанные с профессиональной деятельностью. Легко нам с вами было когда-то играть во врача и пациента, продавца и покупателя или там пожарников, или космонавтов, а вот поди поиграй в менеджеров, коучеров, фандрайзеров и креаторов …

Врачу полагается халат и шапочка, термометр и лекарства. Место действия – больница или поликлиника, где он и осматривает больного. Космонавту необходим скафандр и космический корабль, в котором он полетит в космос. А вот как выглядит коучер, где он работает и что он, черт возьми, делает?

Бедные наши дети, наши будущие манимейкеры и затем маниспендеры!

P. S. Предваряя возмущение корректора и читателей, замечу, что написание некоторых слов в этой главе представляет собой важную орфографическую проблему. Поговорим об этом! Но позже.

Украли слово!

Как мы расстраиваемся, когда в языке появляется что-то новое! Например, новое значение у старого слова. Неправильно, – говорим мы детям, – у слова тормоз есть только одно значение, человека так называть нельзя! Но дети на то и дети, чтобы не слушаться старших и играть в свои языковые игры. Когда языковые игры затевают взрослые, все может кончиться гораздо хуже.

Слово лингвистика появилось в русском языке как название науки о языке, синоним языкознани я и языковедения. Как всегда бывает в языке, с одной стороны, синонимы конкурировали между собой, с другой – слегка расходились их значения. Слово языковедение тихо уходило из языка, название языкознани е закреплялось за уже давно существующими и давно известными научными областями, а лингвистика – за научными направлениями более новыми и современными. Поэтому, скажем, со словом традиционный лучше сочетается языкознание, а традиционная лингвистик а как-то менее привычно. Наоборот, структурной лингвистикой называют одно из главных направлений этой науки в двадцатом веке, а вот словосочетание структурное языкознание совсем не звучит. Просто, так не говорят. Так же странно будет звучать и компьютерное языкознание, генеративное языкознание и прочие словосочетания, где прилагательное связано с чем-то современным и актуальным. Раньше в названиях кафедр все больше использовалось слово языкознание: кафедра общего языкознания, кафедра сравнительно-исторического языкознания, кафедра германского языкознания. И только позднее появились кафедры структурной и прикладной лингвистики, кафедры компьютерной лингвистики, кафедры теоретической лингвистики. Короче говоря, слово лингвистика стало потихоньку побеждать и вытеснять слово языкознание. Но любая победа временна, и удар был нанесен со стороны, с которой его никто не ждал.

Лингвистика – наука маленькая, но гордая. Весьма гордая, но в общем-то не слишком большая. В советские времена структурная лингвистика вместе с семиотикой были чем-то вроде научного гуманитарного островка, в минимальной степени подвергшегося коммунистической идеологизации. Стремление к точности, к использованию математических методов было не только и не просто велением времени. Подумаешь, веление времени, этим-то как раз в советское время научились пренебрегать, ведь чуть раньше более чем актуальные генетика и кибернетика были объявлены лженауками, и не случайно, что именно с кибернетикой связывала себя новая лингвистика. Связь с точными науками была еще и способом защиты от идеологии, обязательной в гуманитарной области. Лингвистика шестидесятых годов стала самой точной из гуманитарных наук, и самой гуманитарной из точных. Отсюда возникла и чрезвычайная околонаучная популярность лингвистических штудий, докладов и семинаров, на которых обсуждались пусть малопонятные широкому кругу, но зато независимые от марксизма-ленинизма проблемы. Короче, говоря современным языком, лингвистика – это что-то знаковое, отчасти культовое, и, пожалуй что, элитарное. Ну, так, чтоб всем было понятно.

Перестройка, всеобщий расцвет, а затем всеобщий упадок наук сказался и на лингвистике, но сказался как-то странно. Сначала лингвистика расцвела пышным цветом, а затем… лингвистика продолжала цвести столь же пышным цветом. Появилось множество лингвистических гимназий, факультетов и даже университетов. Для абитуриентов слово лингвистика оказалось столь же привлекательно, как и слово психология и другие менее научные слова типа журналистика и даже менеджмент. Тут что-то не так, подумали лингвисты, и они не были бы лингвистами, если бы не решили эту проблему.

Вместе со словом лингвистика в русском языке появились и слова лингвист, название специалиста в данной научной области (раньше был языковед), и лингвистический, прилагательное, обозначающее нечто, связанное с данной наукой (раньше было языковедческий).

Первым столкнулось с проблемами имя прилагательное. Большинство из возникших ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ гимназий и университетов к науке лингвистике прямого отношения не имели. Просто-напросто в них изучались (больше и лучше) иностранные языки. Позвольте, – подумали лингвисты, – но лингвистический означает «связанный с наукой лингвистикой», а не с языком, даже и с иностранным. Нет, это вы позвольте, – подумали в ответ специалисты по иностранным языкам и открыли иностранные словари.

Вот, например, в английском языке слово linguistic значит, во-первых, «of linguistics» (то есть «связанный с наукой лингвистикой», по-русски – «лингвистический»), а во-вторых, «of language» (то есть «связанный с языком», по-русски – «языковой»). Так почему бы языковым школам и вузам (то есть школам с усиленным изучением иностранного языка) не называться лингвистическими?

Но ведь это в английском языке (могли бы возразить лингвисты), а в русском это слово относится только к науке.

А нам все равно, нам слово нравится. Раз в английском так, то почему в русском иначе?

Это наше слово! (могли бы закричать лингвисты).

Было ваше, стало общим (могли бы тактично ответить специалисты по иностранным языкам).

Конечно, если бы лингвистика была чем-то вроде фирмы «Ксерокс», она бы запретила использовать свой бренд расширительно, и инязы остались бы инязами, как это приключилось с копировальными аппаратами. Но лингвистика – это не фирма «Ксерокс», ни запретить, ни подать в суд она не может, пришлось смириться с новым значением слова. Но дело одним словом не закончилось, и чтобы в этом убедиться, достаточно открыть английский словарь. В нем написано, что linguist, во-первых, specialist in linguistics, во-вторых, polyglot. Смотрим словарь Гальперина, где написано, что linguist: 1. Человек, знающий иностранные языки. 2. Лингвист, языковед. Теоретический вывод состоял бы в том, что английский язык опять же устроен иначе, чем русский. А практический вывод, который, как это ни смешно, был сделан, состоял в том, что русский теперь будет, как английский. И лингвистические школы, и лингвистические университеты стали лингвистическими, не только потому, что в них преподают иностранные языки, но и потому, что в них готовят ЛИНГВИСТОВ. То есть, как нетрудно догадаться, людей, знающих иностранные языки.

В чем горе лингвистов в старом (еще, впрочем, не исчезнувшем) значении слова? Ну, утратили монополию на слово. Ну, перестали быть элитарными, зато стали популярными, поскольку отблеск популярности иностранных языков падает и на лингвистику. Конкурсы в лингвистические вузы велики, независимо от того, в каком значении используется это слово. И дело даже не в том, что лингвистам нужны их студенты, то есть те, которые хотят заниматься наукой, а не просто выучить один или несколько иностранных языков. Путаница в общественном сознании лингвистов и полиглотов раздражала лингвистов всегда, а сейчас стала как бы законной.

Беда в том, что эта путаница произошла все-таки в номенклатурном сознании, и последствия оказались административными, а не какими-то там ментальными. Я пока еще ни разу не слышал, чтобы лингвистом в речи называли человека, знающего один или пару иностранных языков. Однако в перечне вузовских специальностей «лингвист» и даже «лингвистика» в этом смысле уже используются. Есть такое образовательное направление «лингвистика и межкультурные коммуникации», по которому готовят переводчиков и преподавателей иностранного языка, то есть, так и хочется сказать, нелингвистов. Те «старые лингвисты» как-то сумели выкрутиться, назвав свою специальность «теоретической и прикладной лингвистикой». Нетрудно догадаться, что в нормальной ситуации теоретическая и прикладная области в совокупности и составляют науку. Так, теоретическая и прикладная физика – это просто физика, теоретическая и прикладная химия – это просто химия и так далее. Для лингвистов – эти «лишние» слова нужны, чтобы размежеваться с «новой лингвистикой», в прошлом – изучением иностранных языков. Другое дело, что и такое размежевание проходит недостаточно строго, потому что преподавание иностранных языков вполне может быть отнесено к прикладной лингвистике. На самом деле, это одно из направлений прикладной лингвистики.

Интересно, что государственный стандарт (документ, являющийся основой для введения и осуществления образовательной программы) для бакалавра по лингвистике вообще отсутствует. То есть он существует и даже называется «Бакалавр. Лингвист». Только это лингвист в единственном и уже совсем не научном смысле. Из науки лингвистики, науки о Языке вообще, в него входят всего несколько курсов: «Введение в языкознание», «Общее языкознание», «История языкознания». Они не случайно названы словом языкознание, потому что слово лингвистика в государственном стандарте используется уже для совсем другого. Пока лингвистике (в смысле, науке) учат так называемых специалистов, то есть студентов, которые учатся пять лет. Однако, когда наше государство перейдет на систему «бакалавр – магистр», окажется, что лингвистики на первой ступени (бакалавр) уже не существует, то есть, конечно же, существует, но это совсем не та лингвистика, это лингвистика в новом номенклатурном (и даже не английском) смысле, то есть красиво и научно названное изучение иностранного языка.

И наступит лингвистический рай, и станут все люди лингвистами, потому что, кто же теперь не знает хотя бы одного иностранного языка. А если знает, то он и есть самый настоящий лингвист. Жаль, что гордая, но маленькая наука и ее представители не доживут, потому что новых готовить не будут, а старые долго ли тогда протянут.

Поиск по сайту: