Глава 4. Недетские события глазами детей

В третьей главе мы упоминали игру в войну и в солдатиков. Однако некоторым детям польской шляхты, росшим в первой половине XIX, пришлось повидать и настоящую войну. Ведь поход Наполеона на Россию, Заграничный поход русской армии, восстание 1830-31 года и последовавшая за ним Русско-польская война происходили именно в это время. Мы уже писали об избирательности памяти, особенно детской. Обычно лучше всего запоминаются эмоционально яркие эпизоды, положительно или отрицательно окрашенные. Именно поэтому во многих источниках приводятся впечатления из детства, связанные с событиями именно такого рода: страшным временем войны, восстания, мародерства и т.д. На детские годы наших мемуаристов пришлись также и другие крупные политические события – например, отмена церковной унии в 1839 году. Нам интересно в этом случае понять, во-первых, насколько события «взрослого» мира достигали детей и затрагивали детский мир, насколько дети участвовали в них; а во-вторых, как эти события и впечатления от них проникали в мир детей и трансформировались в детском воображении: запечатлевались в играх, детском фольклоре и т.д. При рассмотрении этой темы важно помнить, что воспоминания о крупных политических событиях особенно подвержены осознанной и неосознанной самоцензуре; это относится и к воспоминаниям детства. В соответствии со своими современными политическими взглядами и конъюнктурой авторы мемуаров приводят или опускают некоторые эпизоды детства, а приведенные происшествия оценивают в определенном ключе.

Такие события, как революция во Франции, разделы Речи Посполитой и наполеоновские войны в Европе были слишком далеки от авторов наших мемуаров – как во временном, так и в пространственном отношении, мы практически не видим упоминаний о них в источниках. Только у Эвы Фелиньской мы находим упоминание об этом, и то довольно поверхностное и не связанное с ней лично. «Каждый, у кого были глаза, смотрел, как одни государства рушились и распадались на части, а другие меняли свой облик; иные рождались снова как грибы после дождя, и опять исчезали, превращаясь в новое существование. Этот страшный грохот содрогавшейся Европы не мог заглушить музыку скверных музыкантов, ночи напролет игравших англезы, кадрили и мазурки. <…> И мы также, в присутствии значительнейших событий, происходивших как у нас, так и в Европе, за кулисами только и знали, что танцевать»[188]. Юзеф Пшецлавский упоминает континентальную блокаду, в которой участвовала Российская империя. Она вызвала дефицит и дороговизну некоторых товаров, например, тканей и, в частности, сукна (которое импортировалось из Англии). «В описанном положении литовским помещикам оставалось одно: ограничить по возможности свои расходы и обходиться тем, что производит сама местность. <…> Князья Любецкие, Пусловский, мой отец, граф Солтан, Микульские, Стровинские сшили себе венгерки для лета из домашнего небеленого холста, а для осени и зимы – из простого толстого сукна. <…> …я помню, как матушка вышивала цветной шерстью пелеринки к капотам из такой же материи для себя и для дочерей; нас, мальчиков, нарядили подобным же образом»[189].

По крайней мере, в трех мемуарах мы находим описание событий 1812 года (в воспоминаниях Т. Зана, Э. Т. Массальского и Ю. Пшецлавского). Многие еще до 1812 года предчувствовали, что приближается война Франции с Россией. Уже с 1810 года в Российской империи и особенно в Западных губерниях появились французские шпионы. Массальский пишет, что никто не делал из этого секрета – даже дети знали об этом. «Наши взрослые наверняка хорошо знали, что это за люди, а земская полиция, еще выбиравшаяся из числа граждан, сама облегчала такие исследования страны. Наш дядя Ежи сам был тогда начальником земской полиции Игуменского уезда, и у него были такие гости, он сам их возил куда-то, и из этого почти не делалось секрета, потому что и мы, дети, знали об этом»[190]. Пшецлавский рассказывает похожий эпизод: его семья приняла (не очень понятно, осознанно или нет) французского шпиона, выдававшего себя за странствующего итальянского монаха[191]. С началом войны и приходом французской армии на территорию Западных губерний генерал Ян Конопка начал формировать уланский полк для гвардии Наполеона. В него записывались многие молодые поляки. В частности, два гувернера братьев Массальских[192], их соседи и знакомые, двоюродные братья Пшецлавского и его дядя[193]. Мальчики мечтали тоже попасть в армию: «Мне тогда был 12-й год, и я помню, как горько плакал я, что не мог быть товарищем брата Карла, который у нас воспитывался. И ему было не более 17-ти лет»[194], «Мы плакали из-за того, что нам не разрешали [записаться в полк][195]», восхищались удалью военных[196]. Подростки читали газеты, издаваемые французами, вместе со взрослыми, и вместе с ними горячо верили, «что все помещенные в этих газетах сведения о победах и продвижении Наполеона были чистой правдой, что русские везде терпят поражение и бегут, и что Польша возродится»[197].

Постепенно, правда, с приходом настоящей войны, со всеми ее ужасами, и с проникновением истинных сведений о военных действиях и их предположительном результате, такой энтузиазм постепенно угасал – и у взрослых, и у детей. Немало несчастий приносили мародеры, следовавшие за французским войском. Семьи переезжали в поисках более безопасного места, прятались по лесам[198], прятали ценные вещи[199]. Не раз жизнь родителей и родственников наших героев оказывалась в опасности. Безопасность могло обеспечить присутствие какого-нибудь «гарнизона» или хотя бы одного офицера[200] или солдата в имении. Но иногда приходилось защищаться своими силами. «Я помню несколько наших столкновений с ними, потому что и я всегда с пистолетами в руке следовал за отцом с намерением защищать его жизнь, если бы кто-нибудь на нее покусился, но мне ни разу не довелось выстрелить, потому что эти мародеры, обычно трусы <...> убегали или после небольшого сопротивления сдавались»[201].

Массальский описывает, как они втроем с отцом и соседом обезоружили банду мародеров. Одынец, который был в то время младше Массальского, скрывался некоторое время вместе со своей матерью и другими женщинами и детьми в лесах. Иногда им в буквальном смысле приходилось жить на хлебе и воде[202]. Наконец им удалось найти себе охрану – одного солдата из Надвислянского легиона, который сопровождал и охранял их. Все увиденное и пережитое сильно влияло на воображение детей – Одынец пишет, что все события заставили его возненавидеть все французское так, что он даже отказывался учить французский язык. Солдат же, который защищал их, особенно после того, как он храбро расправился с мародерами, убившими ради забавы старика кузнеца и ограбившими костел, стал для мальчика настоящим героем, так что он сочинил хвалебную песню в его честь. «Я был так захвачен и вдохновлен этим, что в честь его геройского поступка сложил для него песню, по образцу тех, которые он мне пел. Я хорошо помню, что эти стихи я сочинял плача, не только от жалости, но и от злости и ненависти к французам. Ненависть так захватила меня, что только во время отступления, когда я не раз был свидетелем ужасной судьбы пленных, это чувство ненависти сменилось чувством не менее глубокого сострадания…»[203].

Действительно, во время бегства французской армии многие укрывали бежавших французов, оказывали им определенную помощь, хотя это было запрещено властями. Пшецлавские разрешили жить некоторым из них в отдаленном флигеле, а 12-летний Юзеф носил им каждый день еду. «Я очень гордился таким поручением матушки, особенно таинственностью обстановки, доказывавшей, по моему пониманию, что я уже не ребенок»[204]. Еще во время военных действий Массальские собирали раненых поляков, ухаживали за ними и, переодев их в штатское, отсылали в другое имение под видом слуг. У Эдварда Томаша Массальского был свой подопечный, некий Чарнецкий, который выжил благодаря стараниям подростка[205]. Массальские также оказали помощь и одному русскому офицеру. У Массальского даже была возможность сделать карьеру в российском артиллерийском полку, к которому ему предлагали присоединиться во время заграничного похода русской армии (из-за отличавшей его смекалки, проворности и хорошего знания французского языка), но его отец и он сам отказались от этой идеи[206].

Во время событий восстания 1830-1831 годов и Русско-польской войны Щенсному Фелиньскому было только 8 лет. Семья жила в имении на Волыни. Отец, находившийся на службе в Житомире, не мог добиться для себя отпуска, а гувернер, которого наняли для мальчиков, ушел в повстанческую армию вскоре после того, как войска генерала Юзефа Дверницкого дошли до Волыни. Военные действия проходили неподалеку от дома Фелиньских: «Местечко Боремель лежит едва в полуторах милях от Воютина, так что мы не нуждались в гонце, который донес бы до нас весть о начавшейся битве, ведь мы сами слышали каждый артиллерийский выстрел очень отчетливо. Как только шум орудий раздавался со стороны Боремеля, мы все выбегали в сад и оттуда с высокого холма прислушивались с бьющимся сердцем к этой непривычной для детского уха гармонии»[207]. Во время грабежей мать с детьми спрятались в саду. «Несмотря на то, что мы сильно испугались, все же страх не мог заглушить детское любопытство, так что мы из-за колючих баррикад следили за дорогой, высматривая, не показались ли еще обещанные гости»[208].

Семья решила бежать в другое имение, находившееся на самой границе с Галицией. Там они скрывались в лесу, в сторожке российских пограничников, оставленной своими хозяевами: «Теплая, несмотря на то, что был март, погода, расстояние, отделявшее нас всего на полмили от дома, откуда можно было каждый день иметь свежие известия, наконец, покинутая избушка пограничника, которая в отсутствии хозяина охотно открыла нам свои гостеприимные двери, все делало это намерение подходящим и легким в исполнении, и даже придавало ему определенное романтическое очарование, что привлекало наше детское воображение»[209]. Им пришлось пережить немало невзгод, которые даже детям перестали казаться веселым приключением – семью арестовала австрийская пограничная служба, до выяснения дела их держали под арестом без возможности нормального пропитания, так что дети собирали в саду щавель для всей семьи, причем мать с шестью детьми должна была вот-вот родить седьмого[210], и т.д. Им все же удалось встретиться с отцом и вернуться благополучно в свое имение, в котором, правда, не было господского дома – он сгорел при пожаре. Семья жила в нанятой избе, дети спали на сене и играли целыми днями на свежем воздухе. «Среди нас всех только Паулинка разделяла беспокойства матери, поэтому не удивительно, что когда мы свободно и весело играли, ее лицо хмурилось, а душу отягощала тяжкая печаль»[211].

Тадеуш Корзон, родившийся в год отмены церковной унии и выросший в Минске, воспоминает настроения того времени. Хотя сам он, как он пишет, не замечал разницы в поведении православных и католиков (из числа своих родственников и знакомых), он был знаком со страшными историями о замученных голодом монашках, о высланных в русскую провинцию инакомыслящих и т.д.[212] Он вместе с другими детьми передразнивал звучание колоколов православного собора: «Ходи сюды, дам блин, дам блин». «В этом блине состоял намек на то, что православные заманивают католиков в свою веру материальными благами, потому что при обращении каждого простолюдина платили по 30 рублей» [213].

Итак, дети были очевидцами и иногда участниками больших событий, только более беззащитными и менее понимающими, чем взрослые. Кроме того, события большого мира взрослых проникали в мир детей, в их воображение. Там они переживали определенную трансформацию и выражались – в играх, в представлениях, господствовавших в школьной среде, в детском фольклоре. Примеры такой рецепции мы находим в наших источниках. Например, при игре в войну (в солдатики) дети часто делят стороны на «плохих» и «хороших», и часто игра носит «злободневную политическую окраску». Массальский описывает забавный эпизод из своего детства (1806 год): они с братом играли в оловянных солдатиков, существовало две армии: французская и русская, Наполеоном был самый большой солдатик со знаменем. Карлик с барабаном был Беннигсеном, командующим русской армией. «Бывало в пылу битвы, что тот, кто играл за русских, помогал французам, а стрелять в Наполеона никто не хотел». Случилось так, что когда дети в разгаре игры кричали «Москаль! Шельма! Беннигсен убит!» в комнату вошел настоящий генерал Л. Л. Беннигсен, который пришел с каким-то делом к отцу мальчиков. Отцу едва удалось как-то разрешить ситуацию[214].

В похожую игру, только без солдатиков, играли братья Массальские со своими товарищами по учебе в иезуитской коллегии, причем из-за того, что никто не хотел играть за «москалей», ими становились те, кто проигрывал партию в лапту[215]. Подростки даже попытались совершить побег из коллегии с целью присоединиться к армии Наполеона (это было в 1813 году). Они нашли склад оружия, оставшийся в коллегии после одной из битв под Могилевом, и продумали план побега, который был очень похож на что-то из приключенческого романа, но явно имел мало шансов воплотиться в жизнь. Примечательно, что, как отмечает Массальский, даже мальчики из семей, в которых взрослые придерживались противоположных взглядов, вдохновились участвовать в этом побеге – именно из-за ореола приключения и подвига. Мальчики поручили лакею продать кое-что из их вещей, собирали в течение недели провизию, а один из них даже украл деньги у отца. Они договорились о соблюдении своеобразного «кодекса чести». В конечном итоге этот лакей, заработав на продаже вещей, и выдал весь «заговор» губернатору. «Если бы это произошло позднее, в конце правления Александра или во время правления Николая, мы несомненно пошли бы в солдаты, равно как и те, кто потом в других школах и за меньшие провинности пережили такое несчастье. <…> притом губернатор Толстой был человеком разумным и воспринял это как детские шалости <…> Тогда все это наше дело кончилось выговором и пропажей [проданных] вещей; один только Хлодковский пострадал за всех, потому что получил розог от своего отца»[216].

Фелиньский описывает игру в войну, в которую любили играть гимназисты. Так же сложно было выбрать команду москалей, ими становились обычно младшие, а главой команды выбирался сын униатского священника, который заискивал и перед школьной администрацией, и перед гимназистами. Однажды эта игра имела тяжелые последствия: мимо игравших (как раз когда с криками «Вздернуть предателя!» сына униатского священника подвешивали, охватив веревкой под мышками, на ветку дерева) случилось проезжать русскому полковнику, который настоял на том, чтобы завели дело, и самый старший гимназист был отправлен в солдаты, остальные находились под арестом две недели[217].

Еще один маленький пример того, как политические взгляды взрослых затрагивали детей – среди ребят, с которыми играл в детстве Корзон, некоторые воспитывались в частном пансионе, в качестве наказания применялась шапка с ослиными ушами. И когда один мальчик однажды получил эту шапку, задетый насмешками других детей, он закричал: «Я не осел, я архиерей с хоругвями!», потому что православный архиерей как раз жил неподалеку от этого пансиона, и все дети знали о нем и об отмене унии и испытывали к нему соответствующие чувства[218].

Таким образом, из приведенных выше примеров видно, что дети и подростки вполне могли оказаться очевидцами и даже участниками современных им событий. Их участие и отношение к ним было наделено характерными чертами детства: дети сильно переживали, всему верили. Их простодушие, доверчивость, впечатлительность и отсутствие жизненного опыта заставляли их относиться к событиям немного по-другому, чем это делали взрослые. Они сильнее сочувствовали и эмоциональнее реагировали. Иногда же, не осознавая опасности, они относились к происходящему как к игре. Для подростков характерно стремление рисковать, совершать подвиги, придавать своим поступкам общественное значение, поэтому во время таких событий, как война, восстание, многие из них мечтали попасть в армию и совершать подвиги на благо родины. Не всегда эти порывы были основаны на каких-то глубоких убеждениях, просто подростки были сильно впечатлены происходящим, находились под влиянием взрослых и товарищей, а также представлений, почерпнутых из книг. В детской игре находили отражение события и представления мира взрослых.

Заключение

В этой работе была принята попытка исследовать польское дворянское общество первой половины XIX века, рассматривая эту проблему сквозь призму детства шляхты.

Дети в XIX веке занимали особую нишу в обществе и семье. Ими до определенного возраста занимались нанятые для этого (если у семьи были на это средства) няньки, гувернантки и гувернеры, но родители также уделяли внимание своим детям. Семья играла в жизни детей важную роль. Вполне могли быть доверительные отношения детей и родителей, особенно детей с матерью. Однако дети никогда не были для взрослых на первом месте или в центре внимания.

У детей шляхты были лучшие возможности для получения образования. Не всегда все ими пользовались, но существовало несколько вариантов обучить своих отпрысков: домашнее образование, публичные школы (для мальчиков/юношей и для девочек/девушек), университет. Школы могли быть религиозными (при монастырях) и светскими. Качество образования сильно различалось в зависимости от учебного заведения и учителей. В программе (хотя не всегда была систематическая программа) преобладали иностранные и древние языки и классическая литература. Не стоит забывать и различные навыки, которыми обязаны были владеть дворяне: танцы, рисование, музыка, верховая езда и фехтование.

Как правило, не очень напряженная учеба и отсутствие необходимости физического труда (это относится к землевладельческой шляхте) давали возможность детям быть детьми и проводить свое свободное время в играх. Дети могли также участвовать в некоторых развлечениях взрослых – театр, балы, прогулки. Правда, существовали некоторые ограничения – детей могли отправить спать пораньше и т.д. В отношении игрушек можно сказать, что, хотя они были, они не отличались значительным разнообразием. Тогда в Польше не существовало ни фабричного производства игрушек и товаров для детей, ни, тем более индустрии детских развлечений.

Из источников видно, как события XIX века отразились в сознании детей, бывших их современниками. Они воспринимали их острее и ярче, чем взрослые, и сильнее на них реагировали. Герои и происшествия того времени входили (в несколько преображенном виде) в детские игры, сохранялись в детском фольклоре, по-своему оценивались в школьном обществе, в среде подростков.

Исследование детства польских дворян остается актуальным. Это актуально с точки зрения истории повседневности, истории материальной культуры, общественных отношений, истории образования. Поняв, как росли дети польской шляхты, можно будет яснее увидеть, почему польское общество было именно таким, каким оно было. У нас нет недостатка в источниках, особенно таких, как мемуары и воспоминания. Возможно привлечение и других типов источников, таких как переписка, документы, связанные с системой образования и т.д. Было бы чрезвычайно интересно привлечь аутентично детские источники – т.е. такие, авторами которых являются дети. Изучение этой темы позволит по-новому взглянуть жизнь польского общества в XIX.

Поиск по сайту: