Глава 2. Обучение

Детство, а также отрочество – это время, когда человек учится, получает определенное образование. В этот период его жизни именно учеба является его главной обязанностью (по крайней мере, такова ситуация для детей элиты). В отличие от детей крестьян, торговцев, мещан, у потомства шляхты были несоизмеримо большие возможности в вопросе получения образования. Как они были использованы, как долго учили детей и подростков, чему и как их учили, каковы были особенности польского шляхетского образования в первой половине XIX века?

Примерно до восьми лет всех детей обучали только дома. Многие дети к этому возрасту уже могли читать, писать и считать (хотя, конечно, не все). Этому их учили родители (старшие братья и сестры, другие домашние) или наемные учителя и гувернеры. Затем было несколько вариантов продолжения образования (если родители считали это нужным). Ребенок мог остаться дома и продолжать обучаться у гувернеров/гувернанток или учителей, либо его могли отдать в какое-то учебное заведение. Существовали учебные заведения достаточно примитивного характера (по уровню знаний) – приходские школы или их аналоги, они готовили детей (мальчиков) к поступлению в коллегию, школу при монастыре, гимназию, благородный пансион. Там учеба продолжалась примерно до 16 лет, после чего юноши могли продолжить свое образование в университете. Девочки же довольно редко учились в публичных учебных заведениях (женских пансионах, школах при монастырях). В то время в Польше женских пансионов было не очень много, и они не пользовались популярностью. Родители, которые могли позволить себе держать гувернанток, всегда выбирали для своих дочерей домашнее образование. Девочек учили в основном до 14 лет – этот возраст считался концом детства, с этого момента барышня считалась готовой к замужеству[77]. По желанию и при финансовой возможности обучение девушек можно было продолжать и после 14 лет[78].

Время начала обучения ребенка зависело от семьи. Но все же большинство родителей заботилось о том, чтобы даже маленькие дети немного учились. Мы уже упоминали, как дед одной из мемуаристок учил ее читать, складывая буквы из черешни. Некоторые родители пользовались просто мелом и доской, уча детей читать и писать на родном языке. К 6 годам Эва Фелиньская, например, умела читать по-польски, в основном практикуясь на религиозных книгах – молитвенниках и т.д., некоторые литании она знала наизусть[79], могла также писать мелом на доске и знала цифры. Массальского, если поверить мемуаристу, вообще начали учить читать с конца второго года жизни[80]. Кроме игр маленьким детям давали иногда определенные задания, которые также помогали им развиваться (и были определенной помощью для дома) – девочек учили вязать, шить, вышивать, прясть, делать разные шнурки и т. д.[81]. Габриэла Пузынина упоминает, что она с сестрами перебирала горох, пшеницу и другие семена[82]. До 5-7 лет знания, конечно, были очень небольшими и мозаичными – например, мать Эвы Фелиньской рассказывала ей (кроме историй о небе, святых и т.д.) о том, почему бывает день и ночь, зима и лето, показывая обращение Земли и планет на наглядных примерах[83]. Дети слушали разговоры взрослых о разных городах и странах, о явлениях природы и т.п.[84] Родители иногда сами занимались со своими более старшими детьми определенными предметами – например, отец Одынца хотел учить его латыни и арифметике, чтобы подготовить его в первый класс[85], Корзон занимался с отцом польским языком по грамматике Красиньского, а также латынью и немного – географией (тоже для подготовки к поступлению в гимназию)[86]. Учебой братьев Фелиньских во время, пока семья не могла найти гувернера, занимались мать и старшая сестра[87].

Когда ребенок подрастал, его образованием начинали руководить уже не родители (случайно и бессистемно), а профессиональные (или не очень) учителя. Иногда, правда, тоже довольно бессистемно. Бывало, что нанимали учителя, чтобы он подготовил ребенка к поступлению в гимназию (коллегию, пансион). Эва Фелиньская рассказывала о «школке», в которой она училась полгода до отъезда в дом богатых родственников (там она продолжила учебу у гувернантки)[88]. На самом деле это не была школа в полном смысле слова, просто несколько родителей наняли для своих детей (5 мальчиков и 3 девочек) учителя и предоставили помещение. Там дети учились польскому чтению, письму, основам арифметики (4-м действиям), а мальчики учили также латынь. Обучение чтению состояло в том, что все дети получали свой отрывок из книги, все хором читали (каждый свое), тренировались, а потом отвечали учителю. Письмо состояло в переписывании (перерисовывании, учитывая множество украшений и завитушек) стихов-образцов, которые делал учитель. Дети учились каждый день, кроме воскресенья и праздников, с утра до вечера (с перерывом на обед). Примечательно, что многие дети небогатых родителей свое обучение на этом закончили. Другие же рассматривали это как подготовку к школе или дальнейшему домашнему образованию.

Корзон рассказывал о некой даме, жившей по соседству, которая держала частный пансион, обучая детей начальным знаниям[89]. Кроме такой «школы» ученик мог ходить на занятия к учителю домой (например, если его репетировал кто-то из учителей гимназии, как Корзона) или сам учитель приходил к ученику (особенно если это был гимназист старших классов или студент). Обычно же наемный учитель/гувернер жил в имении и постоянно присматривал за детьми, обучая их, кроме школьных предметов, хорошим манерам. Положение гувернантки или гувернера скорее походило на статус домочадца (в отличие от Англии и Германии, где гувернантка относилась к прислуге). Гувернер мог иметь разное социальное происхождение – от маркизов и аббатов, бежавших из Франции после революции, до совсем простых людей[90]. Некоторым родителям были важнее нравственность учителя и его отношение к детям, чем высокая образованность и происхождение, тем более что за них приходилось больше платить. В программу обучения (если так можно сказать, потому что чаще всего ее не было как таковой) входили следующие предметы: чистописание, польский язык, арифметика, основы географии, истории, мифологии, естествознания, латынь (для мальчиков), иногда – литература, в основном французская.

Набор предметов и глубина и тщательность их изучения зависели от требовательности и финансовых возможностей родителей, а также фантазии учителя. Основной предмет, которым занимались больше всего – это иностранные языки. В первую очередь, конечно, французский язык, хотя учили также немецкий, иногда – английский. Лучше всего было, если иностранный язык преподавал его носитель; после Французской революции и походов Наполеона было не так сложно найти француза (или француженку), готового преподавать детям шляхты свой родной язык, а иногда и некоторые другие науки. Бывали и учителя из поляков или полек, правда, в таких случаях был риск выучить язык, который потом не будут понимать сами французы, потому что не всегда такие учителя, особенно в провинции, заботились о хорошем произношении и правилах грамматики[91]. Конечно, встречались и хорошие преподаватели[92]. Кроме иностранных языков и не очень большого набора других предметов шляхетских детей учили танцам, рисованию и музыке[93]. Не всегда можно было найти учителя, совершенного в этих искусствах, и не всегда сами дети обладали артистическими способностями, которые стоило развивать, тем не менее, эти умения были нужны для светской жизни и, как считалось, для общего гармоничного развития личности. Мальчиков также учили верховой езде[94], фехтованию и стрельбе (из лука и из ружья).

Были дворяне, которые давали своим детям только домашнее образование, но находились и те, кто посылал своих отпрысков (сыновей) в различные публичные школы. Это считалось полезным по ряду причин – школа зачастую давала лучшее по качеству образование, и это было дешевле, чем держать много учителей по разным предметам. Кроме того, жизнь вдали от родителей, совместное проживание и обучение с другими детьми давали возможность развития хороших качеств – самостоятельности, ответственности, умения вести себя в большом коллективе и т.д. Существовало по крайней мере два типа таких школ для мальчиков: светские (уездные училища, школы, гимназии) и религиозные (при католических или униатских монастырях). Отметим в скобках также существование приходских школ, в задачу которых входило начальное образование, но не сельского народа, а подготовка детей из семей небогатых шляхтичей и мещан к средним учебным заведениям. В такой школе некоторое время учился Феликс Фелиньский[95]. Что-то среднее между школой и университетом представлял собой Кременецкий (Волынский) лицей, существовавший в 1805-1831 гг.

В избранных нами источниках можно увидеть примеры разных учебных заведений: Массальский и Одынец учились соответственно у иезуитов и василиан, брат Эвы Фелиньской, Юлиан, учился в гимназии в Слуцке, а Зан и Корзон оба учились в минской гимназии, только с разницей в 40 лет. Одынец, ставивший своей целью представить образ школ в Литве во втором десятилетии XIX века, писал, что значительной разницы между образованием в религиозной и светской школе не существовало[96]. Думаю, в этом с ним можно согласиться. Иезуитская коллегия в Могилеве, которую окончили братья Массальские, сохраняла деление на классы, идущее со Средневековья: инфима, грамматика, синтаксика, поэтика, риторика, философия. «Латынь составляла основу всего научного образования, кроме нее в трех начальных классах учили началам арифметики, географии, немного священной и античной истории; в трех старших классах учили поэтике, риторике, философии, т.е. логике и старосветской метафизике, продолжали учить античную и мировую историю, обучали основам алгебры до квадратных уравнений и немного геометрии с применением ее на практике в поле»[97].

При коллегиуме служили двое учителей иностранных языков – немец и француз, эти языки преподавались во всех классах, а ученики, жившие в бурсе, имели возможность дополнительных занятий с этими учителями. На уроках риторики и поэтики ученики занимались в основном изучением античной классики, а также польской классики – Кохановского, Скарги, Гурницкого. История преподавалась как набор исторических анекдотов, а философия – в основном по трудам схоластиков, т.к. труды мыслителей эпохи Просвещения иезуиты считали вредными для молодежи. Из достоинств обучения у иезуитов сам Массальский отмечал религиозное и нравственное воспитание, чего недоставало, по его мнению, в светских школах (ту же заслугу Одынец приписывал василианам), из недостатков – излишнее внимание к латыни и заучиванию наизусть отрывков из классических авторов, в ущерб остальным предметам.

Школа в Борунах имела 6 классов: два низших и четыре высших. В них учились мальчики и юноши 9-18 лет. Преподавались латынь, арифметика, риторика, история, физика и математика, а также языки – русский, французский и немецкий, причем немецкий был необязательным[98]. В минской гимназии времен Зана преподавали те же предметы, он упоминал также химию и естествознание. Изучение иностранных языков там было факультативным[99]. Во времена Корзона уже все преподавание в гимназии велось на русском языке (кроме Закона Божия), не было уроков польского языка и польской литературы. Знания, которых не давала школа, ученики могли сами добывать путем самообразования, используя частные библиотеки, обмениваясь книгами друг с другом, пользуясь библиотеками знакомых взрослых[100].

Во всех этих школах было деление на классы, но размер классов мог быть больше, чем в современных школах – например, Корзон упоминал огромные классы почти по сотне человек[101]. Расписание занятий также отличалось от привычного нам. Ученики и светских, и религиозных школ учились несколько часов до обеда и несколько – после. Например, в Борунах занятия проходили с 8 до 10 утра, после обеда с 2 до 5 часов дня[102]. Определенные особенности в расписание добавляло то, что ученики жили в определенного рода общежитиях (бурсах, станциях), принадлежавших непосредственно школе или частных. Обстановка там была простая, у каждого была своя кровать у стены и место за столом для занятий. Содержатели станции обеспечивали школьникам завтраки, обеды и ужины[103]. Дети проводили много времени вместе друг с другом и воспитателями (это были старшеклассники, кто-то из учителей школы или специальные гувернеры). Воспитатели отводили детей на прогулки, организовывали активные игры[104]. Некоторые пансионы при школах были очень дорогими, пансионеры носили особые мундиры и имели определенные привилегии[105]. Все ученики должны были регулярно посещать богослужения, ходить на исповедь[106]. Вечернее время отводилось на подготовку домашних заданий и отдых.

Сама система обучения была довольно простой и незамысловатой: почти все нужно было заучивать наизусть: историю, право, географию, даже математику. Учитель говорил, с какого по какое место учить, и на следующем уроке ученики отвечали. Некоторые учителя стремились сделать свои уроки интересными – Зан писал, что преподавание физики и химии было скорее для забавы, чем для серьезной науки[107]. Учителя языков развлекали детей интересными рассказами и историями, чтением литературы на этих языках[108]. Корзон вспоминал любимого школьниками учителя истории, который «забавлял нас рассказами о Семирамиде, Кире и не требовал заучивать наизусть высокопарные фразы из учебника Смарагдова»[109], учителя географии, который показывал красочные атласы и диаграммы и задавал ученикам рисовать карты[110], и т.д.

В иезуитской коллегии была система «лаудесов», палочек, которые ставили за выученные уроки, а особенно – за выученные отрывки из классических авторов, поэтому Массальский учил Горация, Тита Ливия и др. всегда и везде, в том числе за столом и во время других уроков. За это он получил звание первого ученика и сохранял его все время, но, правда, пропустил многое из уроков мимо ушей[111]. В Борунах тоже была своя система контроля и оценки знаний – т.к. учитель не успевал выслушать ответ каждого ученика, он назначал «аудиторов» из лучших учеников, которые во время перерыва выслушивали ответы своих товарищей и ставили оценки[112]. В конце года все школьники сдавали экзамены. Также распространенной была практика публичных экзаменов, на которые приглашались родственники учеников и просто зрители[113]. Большим событием был приезд в школу инспекторов (комиссия). Религиозные и приходские школы мог посетить епископ, комиссия же состояла в визите чиновников из министерства образования или главы учебного округа. Инспектор мог зайти в любой класс и спросить какого-нибудь ученика (отличника) о чем-нибудь[114]. Корзон, правда, отмечал, что не все инспекторы проверяли реальное качество образования в школе – для многих значение имела только политическая благонадежность учеников и учителей. А также «порядок» – ученики должны были знать титулы императора, фамилии главы учебного округа и его заместителя, громко и стройно кричать «здравия желаю», шагать строем[115].

В отношении наказаний мы уже упоминали, что телесные наказания были не редкостью в школе[116]. В гимназиях существовал карцер. Также в качестве наказания применялись стояние на коленях, присвоение обидных прозвищ, ношение шапки с ослиными ушами. Учитель мог вытягивать нерадивого ученика за уши чуть ли не на середину класса и т.п. В качестве поощрения, кроме собственно оценок, применялись звание первого ученика (отличника), право сидеть за первой партой, золотые и серебряные медали, выдаваемые по окончании школы. Существовала практика дарить отличникам книги – об этой практике упоминал Корзон. Он был любимчиком директора, не в последнюю очередь из-за своего отличного русского произношения, и часто получал от него в подарок русские книги[117]. Описание этой практики приводит в своей книге «Россия и русские в школах Царства Польского (1833-1862)» Янина Волчук[118]. Этот вид поощрения практиковался еще в иезуитских коллегиях. В школах Царства Польского книги-награды служили также целям популяризации русского языка и культуры. Это были словари, энциклопедии, художественная, научно-популярная литература, часто красочно иллюстрированная, разного рода сборники, например, с репродукциями картин русских художников. Такой подарок был действительно ценным, и, учитывая тогдашнее состояние библиотек и читален, имел шанс занять почетное место в домашней библиотеке. Физическому воспитанию и здоровью польских детей не уделялось особенного внимания, особенно в светских школах[119]. Корзон пишет, что гимназистов не выпускали на улицу во время перемен, а коридоры не проветривались[120].

Здесь же уместны сведения о социальном и национальном составе учеников и учителей светских школ. Среди учащихся большинство составляли дети польской шляхты, средней и мелкой (аристократия имела возможность воспитывать своих детей за границей), чиновников, униатского духовенства. Корзон отмечал, что в школе не было учеников из податных сословий – они могли попасть в гимназию только при особом покровительстве[121]. Среди учеников могли быть татары, евреи, украинцы, но их было по нескольку человек на класс, по паре десятков на школу, или и того меньше. В основном все, кроме некоторых евреев, были носителями польского языка. В рамках политики русификации после 1831 года в школы Западных губерний стали присылать семинаристов из русской провинции. Фелиньский описывает, какую неприязнь испытывали дети польской шляхты к этим «апостолам русификации»[122]. Общие настроения по отношению к неполякам были разные: Зан отмечал, что межнациональной розни не было, только все жалели «москаля, которого везде на улице били или ругали», и что гимназисты часто использовали в разговоре белорусский язык[123]. Фелиньский пишет, что все были заражены патриотизмом, который, впрочем, выражался в основном в ненависти к русским и всему русскому[124]. И он, и Корзон упоминали несколько политических дел против гимназистов, особенно старшеклассников. Отношение между гимназистами-поляками и их одноклассниками-евреями Корзон описывал как холодное. «Нас удивляло то, что они говорили по-русски, и, сидя среди поляков, не выучили польского языка. <…>Я не раз навещал Урашева по школьным делам, потому что он жил неподалеку. <…> Он не проявлял к нам враждебной настроенности, но также и не примыкал к нам, он до конца остался иностранцем, чужеземцем среди наших жилищ»[125].

В конце нашего обзора публичных образовательных учреждений кратко упомянем о женском недомашнем образовании. У дворянских дочерей была возможность обучаться при монастырях – например, в воспоминаниях Эвы Фелиньской упоминается дама, учившаяся в монастыре визиток в Вильне[126]. Причем оказалось, что она разбиралась в географии гораздо лучше Эвы (она даже знала, что такое Мюнхен и где он находится!). Также существовали женские пансионы. Образование в них не всегда было хорошим, многие современники жаловались на нравы, царившие в этих заведениях и на низкое качество преподавания[127].

Итак, какое же образование получали дворянские дети в Польше в первой половине XIX века? Обязательного образования не было, при желании родители могли дать своим детям только самые начальные знания, а можно было при желании учиться значительно дольше, даже в университете – в Вильно, в Харькове, в Санкт-Петербурге, Москве… Сложно сказать, какое образование было лучше – домашнее или школьное. Все зависело от обеспеченности родителей и их желания учить ребенка. В общем образование было скорее гуманитарным, с сильным упором на иностранные языки, а также латынь и классическую литературу, а не на естественные науки или технические предметы. Дворянин, получивший хорошее воспитание и образование, должен был уметь танцевать, рисовать и желательно музицировать, не говоря уже о верховой езде и фехтовании[128]. Школьное образование, кроме собственно знаний, давало определенного рода опыт молодым дворянам, в этом коллективе зарождались дружеские связи, сохранявшиеся порой на протяжении всей жизни. В школьные годы, под влиянием учителей или вопреки ему, у детей и подростков формировались определенные политические взгляды, нравственные убеждения. В отличие от России, в Польше именно в этот период времени существовал значительный слой беднейшей шляхты, и хорошее школьное образование давало им кроме всего прочего возможность карьеры, а также возможность продолжения учебы в университете.

Поиск по сайту: