М. Л. Кинг-младший

ДОРОГИЕ МОИ СОБРАТЬЯ-СВЯЩЕННОСЛУЖИТЕЛИ!

Заключенный здесь, в городской тюрьме Бирмингема, я прочел сделанное вами недавно заявление, называющее нашу текущую деятельность «неумной и несвоевременной». Я редко берусь отвечать на критику моей работы и моих идей, если вообще берусь. Если бы я старался ответить на все критические замечания, которые попадают ко мне на стол, мои секретари должны были бы заниматься этим в течение едва ли не всего дня, а у меня не осталось бы времени на созидательную работу. Но поскольку я чувствую, что вы — люди искренней доброй воли и критика ваша имеет столь же искренний характер, я хотел бы ответить на ваше заявление, надеясь, что смогу выразиться в духе разумном и терпеливом.

Я думаю, что должен объяснить, почему я оказался в Бирмингеме, ибо на вас повлияли доказательства и аргументы «со стороны» Я имею честь служить президентом Южной конференции Христианского Водительства, организации, действующей в каждом южном штате с главным офисом в Атланте, Джорджия. У нас имеется восемьдесят пять подопечных организаций по всему Югу — одна из них Христианское движение за права человека в Алабаме. Когда это представляется необходимым и возможным, мы делимся своим штатом, образовательными и финансовыми ресурсами с нашими подопечными. Несколько месяцев назад наша местная подопечная организация здесь, в Бирмингеме, пригласила нас быть готовыми к участию в программе ненасильственных прямых акций, если они будут сочтены необходимыми. Мы с готовностью согласились, и когда настал час, выполнили свое обещание. Так я оказался здесь вместе с несколькими моими сотрудниками, потому что мы были сюда приглашены. Я здесь потому, что имею здесь основательные организационные связи.

Кроме того, я нахожусь в Бирмингеме потому, что здесь царствует беззаконие. Подобно тому, как пророки восьмого века (до Р. Х. — Прим. пер.) оставляли свои деревни и несли свое «Так говорит Господь» далеко за пределы границ своей округи; и подобно тому, как апостол Павел оставил свою деревню Таре и понес Евангелие Иисуса Христа буквально в каждое селение и каждый город греко-римского мира, я был вынужден нести евангелие свободы за пределы моего родного города. Подобно Павлу, я должен постоянно отвечать на призывы македонян о помощи.

Более того, я знаю, как тесно взаимосвязаны между собой все города и штаты. Я не могу спокойно сидеть в Атланте, не заботясь о том, что происходит в Бирмингеме. Беззаконие в одном месте угрожает справедливости повсюду. Мы охвачены неразрывными нитями взаимосвязей, облечены единым одеянием судьбы. То, что непосредственно затрагивает одного из нас, косвенно затрагивает всех. Мы уже больше никогда не сможем жить с узким, провинциальным представлением об «агитаторах-чужаках». Никто из живущих в Соединенных Штатах никогда не может рассматриваться как «чужак» в своей стране.

Вы считаете возмутительными демонстрации, которые в настоящее время происходят в Бирмингеме. Я сожалею, однако, что ваше заявление не содержит подобного же внимания к тем условиям, которые вызвали эти демонстрации. Я уверен, что никто из вас не хотел бы уподобиться поверхностному социальному аналитику, который учитывает только результаты и не ищет лежащих в глубине причин событий. Я не колеблясь скажу: тот факт, что так называемые демонстрации происходят сейчас в Бирмингеме, — это несчастье; но я бы сказал еще более резко — еще большим несчастьем является то, что властные структуры белых в этом городе не оставляют негритянскому сообществу иного выхода.

Любая кампания ненасильственных действий состоит из четырех основных этапов: 1) сбор фактов, чтобы определить, действительно ли происходит беззаконие; 2) переговоры; 3) самоочищение и 4) прямые действия. Мы в Бирмингеме прошли через все эти этапы. Факт, что расовая несправедливость поглотила это сообщество, неопровержим.

Бирмингем — возможно, наиболее резко сегрегированный город в Соединенных Штатах. Отвратительный перечень жестокостей полиции в нем известен во всех уголках страны. Несправедливое обращение с неграми в его судах — общеизвестная реальность. Нераскрытых взрывов негритянских домов и церквей в Бирмингеме больше, чем в любом другом городе этой страны. Таковы страшные, кровавые, но неопровержимые факты. Исходя из этих условий, лидеры негров пытались устроить переговоры с отцами города. Но политические лидеры постоянно отказывались участвовать в переговорах доброй воли.

В сентябре прошлого года появилась возможность поговорить с некоторыми лидерами экономических кругов. В ходе этих переговоров предпринимателями были даны определенные обещания — такие, как обещание убрать унижающие достоинство расовые надписи с магазинов. На основании этих обещаний преп. Шаттлсуорс и лидеры христианского Движения за права человека в Алабаме согласились призвать к мораторию на любые виды демонстраций. Прошли недели и месяцы, и мы увидели, что стали жертвами нарушения обещаний. Надписи оставались на месте. Как много, много раз до этого, наши надежды были попраны, и темная тень глубокого разочарования спустилась на нас. У нас не оставалось иного выбора, кроме подготовки прямой акции, в ходе которой мы пожертвовали бы нашими телами, чтобы привлечь внимание к нашему делу и воззвать к совести общества — и в местном, и в общенациональном масштабе. Мы не преуменьшали трудностей, которые стояли перед нами. Поэтому мы решили пройти через процесс самоочищения. Мы начали проводить семинары по ненасилию и постоянно, снова и снова задавали себе вопрос: «Способен ли ты принимать удары, не давая сдачи?» «Способен ли ты вынести испытание тюрьмой?». Мы решили приурочить нашу программу прямых действий ко времени Пасхи, понимая, что наряду с рождественскими праздниками это самый оживленный период покупок в году. Зная, что побочным результатом прямой акции станет тщательно подготовленный бойкот экономической системы, мы понимали, что это лучшее время для оказания давления на торговцев с целью добиться от них необходимых перемен. Затем нам пришло в голову, что впереди мартовские выборы, и потому мы поспешно решили отложить акцию до дня, следующего за выборами. Когда мы узнали о том, что м-ра Коннора собираются прокатить на выборах, мы опять решили отложить акцию, чтобы демонстрации наши не были использованы для того, чтобы этому помешать. В это время мы согласились начать наше ненасильственное свидетельство после выборов.

Это показывает, что мы не шли к прямой акции безответственно. Мы хотели увидеть поражение м-ра Коннора и потому откладывали раз за разом, дабы помочь нуждам этого сообщества. После этого мы почувствовали, что прямую акцию нельзя больше откладывать.

Вы с полным правом можете спросить: «Почему прямая акция? Почему сидячие забастовки, марши и т. п.? Не лучший ли путь — переговоры?» Вы совершенно правы в своем призыве к переговорам. На самом деле это и есть цель прямой акции. Ненасильственная прямая акция стремится к созданию такого кризиса и к установлению такой созидательной напряженности, которая заставила бы общество, постоянно отказывавшееся от переговоров, встать лицом к лицу с проблемой. Она стремится так драматизировать проблему, чтобы ее больше нельзя было игнорировать. Я только что упомянул о создании напряженности как части работы участника движения ненасильственного сопротивления. Это может прозвучать довольно неожиданно. Но я должен признаться, что не боюсь слова «напряженность». Я серьезно работал и проповедовал против насильственной напряженности, но существует тип конструктивной, ненасильственной напряженности, которая необходима для роста. Подобно тому, как Сократ чувствовал, что необходимо создать такую напряженность в умах, чтобы люди могли подняться от сковывающих сознание мифов и полуправд к свободному царству творческого анализа и объективных оценок, мы должны видеть нужду в ненасильственных нападках, чтобы создать такой вид напряженности в обществе, которая поможет людям подняться от темных глубин предрассудков и расизма к могучим вершинам взаимопонимания и братства. Так что целью прямой акции является создание такой чреватой кризисом ситуации, которая неизбежно откроет путь к переговорам. И потому мы сходимся с вами в вашем призыве к переговорам. Наш родной Юг слишком долго увязал в трагических попытках жить в монологе, а не в диалоге.

Один из главных пунктов вашего заявления — то, что наши акции несвоевременны. Кое-кто спрашивал: «Почему вы не дали новой администрации времени для действий?» Единственный ответ, который я могу дать на этот вопрос, — это то, что новую администрацию следует подталкивать так же энергично, как и прошлую, чтобы она начала действовать. Мы сделаем прискорбную ошибку, если подумаем, что избрание м-ра Баусвэлла принесет Бирмингему Царство Божие. Хотя м-р Баусвэлл гораздо более четко выражается и намного вежливее, чем м-р Коннор, оба они — сегрегационалисты, преданные задаче поддержания статус-кво. Надежда, которую я питаю относительно м-ра Баусвэлла, заключается в том, что он будет достаточно разумен, чтобы видеть тщетность жесткого сопротивления десегрегации. Но он не увидит этого без давления со стороны приверженцев прав человека. Друзья мои, я должен сказать вам, что мы ничего не добьемся в борьбе за права человека без самоотверженного законного и ненасильственного давления. История — это длинный и трагический рассказ о том, что привилегированные группы редко уступают свои привилегии добровольно. Отдельные лица могут смотреть на вещи в свете нравственности и добровольно уйти со своих незаконно занятых постов; но, как напоминал Рейнольд Нибур, группы более безнравственны, чем отдельные лица.

Мы знаем на собственном горьком опыте, что угнетатели никогда добровольно не даруют свободу угнетенным; угнетенные должны сами требовать ее. Честно говоря, я еще никогда не участвовал в движении прямых акций, которые совершались бы «как раз вовремя», соответственно расписанию, составленному теми, кто не страдал безвинно от болезни сегрегации. Я слышал слово «Подождите!» в течение многих лет. Оно звучит в ушах каждого негра пронзительно и знакомо. Это «Подождите!» почти всегда означает «Никогда». Оно было успокоительным транквилизатором, на какой-то момент облегчающим эмоциональный стресс, но только для того, чтобы породить больное дитя по имени безысходность. Мы должны увидеть вместе с замечательным юристом, сказавшим вчера, что «правосудие, слишком надолго отложенное, значит отмененное правосудие». Более трехсот сорока лет мы ждали данных нам Богом и конституцией прав. Народы Азии и Африки со скоростью реактивного самолета движутся к политической независимости, а мы все еще тащимся на лошади и с черепашьей скоростью к тому, чтобы выпросить чашечку кофе у буфетной стойки. Я полагаю, что легко тем, кто никогда не чувствовал жалящих стрел сегрегации, говорить «Подождите!» Но если вы видели разъяренные толпы, линчующие ваших матерей и отцов по своему желанию и топящих ваших сестер и братьев по своему капризу; если вы видели, как исполненные ненавистью полицейские поносят, пинают, жестоко избивают и даже убивают ваших черных братьев и сестер безнаказанно; если вы понимали, что огромное большинство ваших двадцати миллионов негров-братьев зажаты в тисках нищеты посреди полного изобилия окружающего их общества; если вы внезапно чувствовали, что ваш язык заплетается, а ваша речь запинается, когда вы пытаетесь объяснить своей шестилетней дочери, почему она не может пойти в парк публичных развлечений, о котором только что объявили по телевизору, и видите, как слезы наворачиваются ей на глаза, когда ей говорят, что Город забав закрыт для цветных детей, и видите, как печальные облака осознания своего уничижения начинают покрывать небо ее маленькой души и ее маленькая личность начинает искажаться из-за бессознательной горечи по отношению к белым людям; если вы должны изобретать ответ своему пятилетнему сыну, спрашивающему с отчаянным пафосом: «Папа, почему белые люди так плохо обращаются с цветными?»; если вы едете по стране и видите, что вам приходится ночь за ночью, скорчившись, спать в углу своего автомобиля, потому что ни один мотель вас не принимает; если вас унижают день за днем постыдными надписями: «для белых» и «для цветных»; если вашим первым именем становится «ниггер», а средним именем — «малый» (сколько бы ни было вам лет), а вместо фамилии вас называют «Джон» и если вашу жену и мать никогда не величают уважительно «миссис»; если вы изводитесь днем и мучимы ночью от мысли, что вы — негр и потому вынуждены постоянно быть начеку, никогда не зная, чего ожидать в следующий момент, отравленные внутренними страхами и внешним негодованием; если вы всегда сражаетесь с убивающим ощущением, что вы — «никто»; тогда вы поймете, почему нам так трудно ждать. Приходит время, когда чаша терпения переполняется и люди больше уже не хотят погружаться в бездну несправедливости, где испытывают черное, разъедающее душу отчаяние. Я надеюсь, господа, что вы в состоянии понять наше законное и неизбежное нетерпение.

Вы выражаете большое беспокойство по поводу нашего желания нарушить законы. Это безусловно правомерное беспокойство. С тех пор как мы так усердно убеждали людей подчиниться решению Верховного суда в 1954 г., объявившего незаконной сегрегацию в государственных школах, довольно странно и парадоксально находить, что мы сознательно нарушаем законы. Нас вправе спросить: «Как это вы можете защищать нарушение одних законов и подчинение другим?» Ответ заключается в том факте, что имеется два типа законов: справедливые и несправедливые (здесь курсив М. Л. Кинга. — Прим. пер.). Я согласился бы со святым Августином, что «несправедливый закон — это и не закон вовсе».

Каково же различие между этими двумя видами? Как определить, справедлив закон или несправедлив? Справедливый закон — это созданное людьми установление, которое отвечает нравственному закону, или закону Божиему. Несправедливый закон — это установление, которое не соответствует нравственному закону. Если говорить словами св. Фомы Аквинского, несправедливый закон — это человеческий закон, который не коренится в вечном и естественном законе. Любой закон, который возвышает человеческую личность, справедлив. Любой закон, который принижает человеческую личность, несправедлив. Все статуты, провозглашающие сегрегацию, несправедливы, потому что сегрегация искажает душу и наносит вред человеческой личности. Она дает стороннику сегрегации ложное чувство превосходства, а противнику сегрегации — ложное чувство приниженности. Говоря словами Мартина Бубера, великого еврейского философа, сегрегация подменяет отношение «Я — оно» отношением «Я — ты» и заканчивается низведением личностей до положения вещей. Таким образом, сегрегация не только политически, экономически и социологически нездорова, но и нравственно ложна и греховна. Пол Тиллих сказал, что грех — это разделение. Разве сегрегация не является экзистенциальным выражением трагического отделения человека, выражением его ужасного отчуждения, его отчаянной греховности? Поэтому я могу убеждать людей не подчиняться установлениям сегрегации, ибо они нравственно ложны.

Давайте обратимся к более конкретному примеру справедливых и несправедливых законов. Несправедливый закон — это установление, которое большинство навязывает меньшинству, но которое необязательно для большинства. Это различие, сделанное законным. С другой стороны, справедливый закон — это установление, которое указывает, что меньшинство должно следовать тому, чему следует и само большинство. Это одинаковость, сделанная законной.

Позвольте мне дать другое объяснение. Несправедливый закон — это установление, навязанное меньшинству, в принятии или создании которого это меньшинство не принимало участия, так как оно не имело свободного права голоса. Кто может сказать, что законодательные органы Алабамы, которые установили законы о сегрегации, были избраны демократическим путем? По всему штату Алабама были использованы всевозможные способы, чтобы помешать регистрации негров в качестве избирателей, и есть целые графства, где не зарегистрировано избирателем ни одного негра, несмотря на тот факт, что негры составляют большинство населения. Может ли любой закон, выпущенный в таком штате, рассматриваться как демократический?

Это всего лишь несколько примеров несправедливых и справедливых законов. Бывают ситуации, когда один и тот же закон справедлив с виду, но несправедлив при его применении. Например, я был арестован в пятницу при выходе на демонстрацию, организованную без разрешения. Нет ничего плохого в том указе, который требует разрешения на демонстрацию, но когда этот указ используется для того, чтобы сохранить сегрегацию и лишить граждан предусмотренного в первой поправке к конституции права на мирные собрания и мирный протест, тогда этот указ становится несправедливым.

Я надеюсь, вы улавливаете различие, на которое я пытаюсь указать. Ни в коем случае я не защищаю уклонения от закона или пренебрежения им, как сделали бы это оголтелые сегрегационалисты. Это повело бы к анархии. Тот, кто нарушает несправедливый закон, должен делать это открыто, с любовью (а не с ненавистью, как это делали белые матери в Новом Орлеане, которые, мы видели это по телевизору, вопили: «ниггер, ниггер, ниггер!») и с готовностью принять наказание (курсив М.Л. Кинга. — Прим. пер.). Я смею утверждать, что человек, нарушающий закон, о котором совесть его говорит, что он несправедлив, и добровольно принимающий наказание, оставаясь в тюрьме, чтобы пробудить в обществе совесть и сознание несправедливости происходящего, в действительности выражает высочайшее уважение к закону.

Конечно, ничего нового в этом виде гражданского неповиновения нет. В возвышенном плане это молено видеть в отказе Седраха, Мисаха и Авденаго повиноваться законам Навуходоносора, ибо здесь был затронут высший нравственный закон. Это великолепно применялось ранними христианами, которые предпочитали встретиться с голодными львами и претерпеть мучительную боль, когда разрывали на куски их тела, нежели подчиниться несправедливым законам Римской империи. До некоторой степени академическая свобода стала сегодня реальностью потому, что Сократ применял гражданское неповиновение.

Никогда не следует забывать, что все, что Гитлер делал в Германии, было «законным» и все, что делали венгерские борцы за свободу в Венгрии, было «незаконным». «Незаконно» было помогать евреям и прятать их в гитлеровской Германии. Но я уверен, что если бы я жил в Германии в то время, я бы помогал своим еврейским братьям и прятал бы их, далее несмотря на то, что это было незаконно. Если бы я жил сегодня в коммунистической стране, где принципы, дорогие для каждого верующего христианина, попираются, я полагаю, я открыто выступал бы за неповиновение этим антирелигиозным законам. Я должен сделать два честных признания вам, мои христианские и иудейские братья. Во-первых, я должен признаться, что в течение последних нескольких лет я испытал тяжелое разочарование белыми умеренными. Я почти что пришел к печальному выводу, что самый большой камень преткновения в стремлении негров к свободе — не член Совета белых граждан и не куклуксклановец, а умеренный белый, который предан более «порядку», чем справедливости; который предпочитает негативный мир, означающий отсутствие напряженности, позитивному миру, означающему присутствие справедливости; который постоянно повторяет: «Я согласен с вами относительно цели, к которой вы стремитесь, но не могу согласиться с вашими методами прямого воздействия»; который самодовольно полагает, что может установить расписание для освобождения других людей; кто живет мифом времени и постоянно советует неграм подождать до «более подходящего момента». Поверхностное понимание со стороны людей доброй воли более огорчительно, чем абсолютное непонимание со стороны людей злой воли. Теплохладное приятие гораздо более сбивает с толку, чем прямое отвержение.

Я надеялся, что белые умеренные поймут, что закон и порядок существуют для того, чтобы установить справедливость, и что, когда не удается сделать этого, закон и порядок становятся опасной преградой, которая блокирует поток социального прогресса. Я надеялся, что белые умеренные поймут, что существующая сейчас на Юге напряженная обстановка — это просто необходимая фаза перехода от невыносимого негативного мира, при котором негры пассивно принимали свое несправедливое незавидное положение, к сущностно важному позитивному миру, при котором все люди будут уважать достоинство и честь человеческой личности. Собственно, мы, те, кто вовлечен в ненасильственные прямые акции, не являемся создателями напряженной обстановки. Мы просто выносим на поверхность ту скрытую напряженность, которая уже существует. Мы извлекаем ее на свет и делаем открытой, чтобы ее могли увидеть и преодолеть. Подобно тому, как нарыв, который никак невозможно излечить, пока он закрыт, должен быть вскрыт со всем его гнойным уродством и предоставлен естественному целебному воздействию воздуха и света, несправедливость тоже должна быть вскрыта со всей напряженностью, которую создаст такое вскрытие, и выведена на свет человеческой совести и на воздух общественного мнения нации перед тем, как начать лечение.

В своем заявлении вы утверждаете, что наши действия, далее и мирные по характеру, следует осудить, потому что они ввергают в насилие. Но логично ли такое утверждение? Не походит ли оно на осуждение ограбленного человека за то, что его владение деньгами навлекло на него злодейство грабежа? Не подобно ли это осуждению Сократа из-за того, что его неколебимая приверженность истине и его философские изыскания навлекли на него зловещую волю толпы, которая заставила его выпить чашу с цикутой? Не подобно ли это осуждению Иисуса за то, что его уникальное сознание Бога и непреклонная преданность Его воле навлекли на него злодейский акт распятия? Мы должны понять, как постоянно подтверждали это федеральные суды, что безнравственно заставлять человека прекращать усилия по борьбе за свои основные конституционные права, потому что эта борьба может повлечь за собой насилие. Общество должно защитить ограбленного и наказать грабителя.

Я надеялся также, что белые умеренные отвергнут миф времени. Сегодня утром я получил письмо от белого брата из Техаса, где говорится: «Все христиане знают, что цветные люди со временем получат равные с белыми права, но, возможно, вы слишком спешите в своем религиозном рвении. Христианству понадобилось почти две тысячи лет, чтобы достигнуть того, что оно имеет сейчас. Учению Христа понадобилось время, чтобы прийти на Землю». То, что здесь сказано, идет от трагического непонимания сущности времени. Существует странное, иррациональное убеждение, что в самом ходе времени есть нечто, что неизбежно исцелит все болезни. На деле же время нейтрально. Его можно использовать либо разрушительно, либо созидательно. Я начинаю думать, что люди злой воли использовали время гораздо более эффективно, чем люди доброй воли. Нашему поколению следует покаяться не просто за едкие слова и действия плохих людей, но и за ужасное молчание хороших людей. Мы должны увидеть, что человеческий прогресс никогда не катится на колесах неизбежности. Он идет благодаря неустанным усилиям и постоянному труду людей, желающих быть соработниками Бога, и без этого тяжелого труда само время становится союзником сил социальной стагнации. Мы должны творчески использовать время и постоянно помнить, что время всегда приспело для добрых дел. Ныне настало время сделать реальностью обещания демократии и превратить нашу нерешительную национальную элегию в созидательный псалом братства. Ныне настало время поднять нашу национальную политику из зыбучего песка расовой несправедливости на прочную скалу человеческого достоинства.

Вы называете нашу деятельность в Бирмингеме крайностью. Поначалу я был несколько обескуражен тем, что братья-священнослужители рассматривают мои ненасильственные усилия как экстремистские. Я начал думать о том, что стою посредине между двух противоположных сил в негритянском сообществе. Одна из них — это сила самоуспокоения; им охвачены негры, которые в результате долгих лет угнетения настолько лишились самоуважения и чувства, что они что-то значат, что приспособились к сегрегации, и немногие негры среднего класса, которые, имея ученую степень и экономическую безопасность, а иногда и кое-какую экономическую выгоду от сегрегации, подсознательно стали безразличными к нуждам негритянских масс. Другая сила — это сила горечи и ненависти, и она весьма близко подходит к тому, чтобы выступить за насилие. Она воплощается в различных негритянских националистических группах, возникающих по всей стране; самое крупное и известное из них — это мусульманское движение Элайи Мохаммеда. Это движение порождено свойственным нашему времени отчаянием, вызванным продолжающимся существованием расовой дискриминации. Оно составлено из людей, которые потеряли веру в Америку, которые полностью отреклись от христианства и пришли к выводу, что белый человек — это неисправимый «дьявол». Я попытался встать между этими двумя силами, говоря, что мы не должны следовать «ничегонеделанию» самоуспокоившихся или ненависти и отчаянию черных националистов. Существует более достойный путь любви и ненасильственного протеста. Я благодарен Богу, что под влиянием негритянской церкви идея ненасилия пришла в нашу борьбу. Если бы эта философия не появилась, я уверен, что многие улицы на Юге были бы сейчас залиты потоками крови. И еще я убежден, что если наши белые братья отвергнут как «мятежников» и «чужаков-агитаторов» тех из нас, кто идет по пути ненасильственных прямых действий, и откажутся поддержать наши ненасильственные усилия, то миллионы негров станут искать утешения и защиты от депрессии и отчаяния в черных националистических идеологиях, а это — процесс, который неизбежно приведет к устрашающему кошмару расовых столкновений.

Угнетенные люди не могут всегда оставаться угнетенными. Настоятельная потребность в свободе в конце концов придет. Это то, что случилось с американским негром. Что-то внутри напомнило ему о его прирожденном праве на свободу; что-то вне его напомнило, что он может достичь ее. Сознательно и неосознанно он оказался захваченным тем, что немцы называют Zeitgeist (дух времени. — Прим. пер.) и вместе со своими черными братьями в Африке и темнокожими и желтолицыми братьями в Азии, Южной Америке и Карибском бассейне двинулся с чувством космической насущной необходимости к земле обетованной расовой справедливости. Тот, кто осознает эту жизненно насущную необходимость, которая заполонила негритянское сообщество, легко поймет роль публичных демонстраций. У негра в душе накопилось множество подавленных обид и скрытых недовольств. Ему нужно освободиться от них. Поэтому позвольте ему иногда помаршировать; позвольте ему пойти в своем молитвенном паломничестве к городской ратуше; поймите, зачем ему нужны сидячие забастовки и марши свободы. Если его подавленные эмоции не найдут выхода в ненасильственных действиях, они выразятся в зловещих актах насилия. Это не угроза; это исторический факт. Поэтому я не говорил моему народу: «Отбрось свое недовольство». Но я пытался сказать, что это нормальное и здоровое недовольство может быть направлено по пути созидательных ненасильственных прямых действий. Сейчас этот подход был отвергнут как экстремистский. Должен признаться, я был чрезвычайно разочарован такой характеристикой.

Но по мере того как я продолжал размышлять обо всем этом, я вдруг почувствовал некоторое удовлетворение тем, что меня считают экстремистом. Разве Иисус не был экстремистом в любви — «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, молитесь за обижающих вас и гонящих вас». Разве Амос не был экстремистом в справедливости — «Пусть справедливость течет как воды и праведность как могучий поток» А разве Павел не был экстремистом за Евангелие Иисуса Христа — «Я ношу на теле моем знаки Господа Иисуса». Разве Мартин Лютер не был экстремистом — «На том стою; я не могу делать ничего иного, так что помоги мне Бог». Разве Джон Бэнъян не был экстремистом — «Я лучше буду оставаться в тюрьме до конца дней моих, чем подвергну резне мою совесть». Разве Авраам Линкольн не был экстремистом — «Эта нация не сможет выжить, если будет оставаться наполовину рабской, наполовину свободной». Разве Томас Джефферсон не был экстремистом — «Мы полагаем самоочевидной ту истину, что все люди созданы равными» — Так что вопрос не в том, являемся ли мы экстремистами, а в том, какими экстремистами мы являемся. Будем ли мы экстремистами за ненависть или экстремистами за любовь? Будем ли мы экстремистами за сохранение несправедливости — или экстремистами за дело справедливости? В трагической сцене на Голгофе были распяты три человека. Мы не должны забывать о том, что все три были распяты за одно и то же преступление — преступление экстремизма. Два были экстремисты безнравственности и пали ниже своего положения. Третий, Иисус Христос, был экстремистом за любовь, истину и добро и тем самым поднялся над своим положением. Так что, может быть, Юг, нация и весь мир отчаянно нуждаются в созидательных экстремистах.

Я надеялся, что белые умеренные это увидят. Может быть, я был настроен слишком оптимистически. Может быть, я слишком многого ожидал. Я полагаю, что должен был понимать, что лишь немногие представители той расы, которая угнетала другую расу, смогут воспринять или оценить идущие из глубины души стенания и страстные устремления тех, кто был угнетен, и еще меньшее число их в состоянии признать, что несправедливость следует вырвать с корнем путем сильных, настойчивых и целенаправленных действий. Я признателен, однако, что некоторые из наших белых братьев осознали значение этой социальной революции и посвятили себя ей. Число их все еще очень мало, но достоинства их велики. Некоторые из них — Ральф Мак-Джилл, Лилиан Смит, Гарри Голден и Джеймс Дэббс — написали о нашей борьбе красноречивыми, пророческими и полными понимания словами. Другие шли вместе с нами по безымянным улицам Юга. Они томились в грязных, кишащих тараканами тюрьмах, страдая от оскорблений и жестокостей сердитых полицейских, которые смотрели на них как на «грязных негролюбов». Они в отличие от стольких своих умеренных братьев и сестер признали серьезность момента и почувствовали необходимость мощной акции, дабы победить язву сегрегации.

Позвольте мне поспешить дальше и сказать о другом моем разочаровании. Я был крайне разочарован церковью белых и ее руководством. Конечно, есть примечательные исключения. Я не забыл того факта, что каждый из вас занял достойную позицию в этом деле. Я высоко ценю вас, преп. Стэллингс, за вашу христианскую позицию, проявленную в минувшее воскресенье, когда вы пригласили негров приходить на ваши богослужения без учета сегрегации. Я высоко ценю католических лидеров этого штата за введение несколько лет назад совместного обучения в колледже Спрингхилл.

Но несмотря на эти примечательные исключения, я должен честно повторить, что я разочарован церковью. Я не говорю это как один из огульных критиков, который всегда может найти что-то плохое в церкви. Я говорю это как служитель Евангелия, который любит церковь; который возрос на ее лоне; который жил ее духовными благословениями и который останется верным ей, пока длится его жизнь.

У меня возникло странное чувство, когда я несколько лет назад внезапно оказался во главе движения автобусного бойкота в Монтгомери, что нас поддержит белая церковь. Мне казалось, что белые проповедники, священники и раввины Юга будут в числе самых сильных наших союзников. Вместо этого некоторые из них стали нашими прямыми противниками, отказавшись понять движение за свободу и представляя в ложном свете его лидеров; а множество других вели себя скорее осторожно, чем смело, и остались за безопасным прикрытием витражных стекол своих храмов.

Несмотря на свои разбитые в прошлом мечты, я приехал в Бирмингем с надеждой, что белое религиозное руководство его общины осознает справедливость нашего дела и с глубокой нравственной озабоченностью послужит тому, чтобы наши справедливые жалобы дошли до структур власти. Я надеялся, что каждый из вас поймет это. Но я снова испытал разочарование. Я слышал, как многие религиозные лидеры Юга призывают свою паству подчиниться решению о десегрегации, потому что это — закон, но я очень хотел бы услышать, как белые проповедники говорят: «Исполняйте этот указ, потому что интеграция нравственно праведна и негры — ваши братья» (курсив М. Л. Кинга. — Прим. пер.). Посреди вопиющих несправедливостей по отношению к неграм я видел, как белые церкви стоят в стороне и беззвучно шепчут какие-то благочестивые, но неуместные замечания и ханжеские тривиальности. Посреди ожесточенной борьбы за то, чтобы народ наш освободился от расовой и экономической несправедливости, я слышал, как многие проповедники говорили: «Это социальные проблемы, к которым Евангелие, собственно, не имеет касательства», и наблюдал, как многие церкви посвящают себя совершенно надмирной религии, которая проводит странное различие между телом и душой, священным и мирским.

И так мы движемся к концу двадцатого столетия с религиозным сообществом, в большинстве своем приспособившимся к статус-кво, стоящим, словно хвостовой огонь, позади других организаций сообщества, а не как головной огонь, ведущий людей к более высоким уровням справедливости.

Я изъездил вдоль и поперек Алабаму, Миссисипи и все другие южные штаты. Знойными летними днями и бодрящими осенними утрами я смотрел на прекрасные церкви с их надменными шпилями, указующими в небеса. Я получил огромное впечатление от массивных зданий религиозных образовательных центров. И снова и снова я вопрошал: «Что за люди молятся здесь? Кто их Бог? Где были их голоса, когда уста губернатора Барнетта роняли слова о вмешательстве и аннулировании? Где они были, когда губернатор Уоллес издал боевой клич, призывая к нарушению распоряжений и к ненависти? Где были их голоса поддержки, когда усталые, избитые и оборванные негритянские мужчины и женщины решили подняться от тесных низин самоуспокоенности к сияющим холмам созидательного протеста?»

Да, эти вопросы все еще остаются в моей душе. С глубоким разочарованием я оплакал равнодушие церкви. Но будьте уверены, что слезы мои были слезами любви. Не может быть глубокого разочарования там, где нет глубокой любви. Да, я люблю церковь; я люблю ее священные стены. Как я могу поступить иначе? Я в уникальном положении, потому что я — сын, внук и правнук церковнослужителей. Да, я рассматриваю Церковь как Тело Христово. Но Боже! Как мы запятнали и запачкали это тело социальным небрежением и страхом, что нас сочтут нонконформистами!

А ведь было время, когда церковь была очень сильна. Именно в тот период ранние христиане радовались, когда удостаивались пострадать за то, во что они верили. В те дни церковь была не просто термометром, фиксирующим идеи и принципы общественного мнения; она была термостатом, который трансформировал нравы общества. Как только ранние христиане входили в город, местные власти пугались и тут же старались объявить их «нарушителями мира» и «чужаками-агитаторами». Но те продолжали держаться своего убеждения, что они — «небесная община» и должны подчиняться Богу, а не людям. Они были малы числом, но велики своей преданностью делу. Они были слишком проникнуты Богом, чтобы их было можно запугать. Они положили конец таким порокам античности, как убийство младенцев и гладиаторские бои.

Все сейчас изменилось. Современная церковь часто имеет слабый, плохо слышный голос с неопределенным звуком. Она часто с усердием поддерживает статус-кво. Властей сейчас не беспокоит присутствие церкви; их удовлетворяет молчаливое, а часто и высказываемое вслух согласие церкви с тем, что творится в обществе.

Но суд Божий лежит на церкви более, чем когда-либо. Если сегодня церковь не возродит жертвенный дух ранней церкви, она потеряет свой подлинный голос, предаст верность миллионов и будет распущена как бесполезный общественный клуб, не имеющий никакого значения для двадцатого века. Я каждый день встречаю молодых людей, чье разочарование церковью доходит до прямого отвращения.

Может быть, я опять настроен слишком оптимистически. Так ли уж неразрывно организованная религия связана со статус-кво, чтобы помешать спасти наш народ и весь мир? Возможно, я должен обратить свою веру к внутренней духовной церкви, церкви внутри церкви как истинной ecclesia и надежде мира. Но я опять благодарю Бога за то, что некоторые благородные души из рядов организованной религии вырвались на свободу из парализующих цепей конформизма и присоединились к нам, и стали активными участниками борьбы за свободу. Они оставили свои конгрегации, где находились в полной безопасности, и вместе с нами прошли по улицам Олбани, штат Джорджия. Они шагали по дорогам Юга, участвуя в рискованных рейдах свободы. Да, и пошли вместе с нами в тюрьму. Некоторые были изгнаны из своих церквей, лишились поддержки епископов и собратьев-проповедников. Но они действовали, полные веры, что лучше потерпеть поражение за правое дело, чем победить в дурном. Их свидетельство стало той духовной солью, которая сохраняла истинное значение Евангелия в эти беспокойные времена. Они прокладывали туннель надежды в темной горе разочарования.

Я надеюсь, что церковь как единое целое ответит на вызов, брошенный в этот решающий час. Но даже если церковь не выступит в поддержку справедливости, я не буду отчаиваться в будущем. У меня нет страха перед последствиями нашей борьбы в Бирмингеме, даже если в настоящее время мотивы нашей борьбы остаются непонятыми. Мы добьемся свободы в Бирмингеме и по всей стране, потому что цель Америки — свобода. И как бы нас ни оскорбляли и ни осмеивали, судьба наша связана с судьбой Америки. Еще до того как Отцы-пилигримы высадились в Плимуте, мы уже были здесь. До того как перо Джефферсона вывело на страницах истории великие слова Декларации Независимости, мы были здесь. Ибо более двух столетий наши праотцы трудились в этой стране, не получая никакой платы; они сделали царем хлопок; они построили дома своим хозяевам, страдая от страшной несправедливости и постыдных унижений, — и все-таки с неисчерпаемым жизнелюбием продолжали цвести и развиваться. Если невыразимые жестокости рабства не смогли остановить нас, то уж противодействие, которое мы встречаем сейчас, наверняка потерпит поражение. Мы завоюем себе свободу, потому что священное наследие нашего народа и извечная воля Божия воплощены в наших требованиях.

Прежде чем я закончу, я полагаю, что должен упомянуть еще один пункт в вашем заявлении, который огорчил меня до глубины души. Вы с теплой похвалой отозвались о полиции Бирмингема за то, что она поддерживала «порядок» и «препятствовала насилию». Я сомневаюсь, чтобы вы с такой теплотой похвалили полицию, если бы видели, как полицейские собаки в буквальном смысле кусали шестерых безоружных, не употреблявших насилия негров. Я не могу поверить, чтобы вы так быстро одобрили полицейских, если бы видели их отвратительное и бесчеловечное обращение с неграми здесь, в городской тюрьме; если бы вы наблюдали, как они толкают и осыпают бранью старых негритянских женщин и молоденьких негритянских девушек; если бы вы видели, как они хлещут по щекам и пинают старых негров-мужчин и молодых ребят; если бы вы посмотрели, как они дважды отказались дать нам пищу, потому что мы хотели вместе пропеть нашу молитву. Я сожалею, что не могу присоединиться к вашим похвалам в адрес департамента полиции.

Правда, они были довольно дисциплинированны, когда сдерживали демонстрантов. В этом смысле на публике они применяли «ненасилие». Но с какой целью? Чтобы сохранить порочную систему сегрегации. В течение последних пяти лет я постоянно проповедовал: ненасилие требует, чтобы средства, которые мы используем, были так же чисты, как наши цели. Таким образом я пытался разъяснить, что неправильно использовать безнравственные средства, чтобы достичь нравственных целей. Но теперь я должен сказать, что столь же, или даже еще больше неправильно использовать нравственные средства для достижения безнравственных целей. Может быть, м-р Коннор и его полицейские на публике не применяли насилия, как и шеф Притчетт в Олбани, штат Джорджия, но они использовали нравственные средства ненасилия, чтобы послужить безнравственным целям вопиющей расовой несправедливости. Т. С. Элиот сказал, что нет большей измены, чем делать добрые дела из дурных побуждений.

Я хотел бы, чтобы вы высоко оценили участников негритянских демонстраций в Бирмингеме за их великую смелость, за их готовность пострадать и поразительную дисциплину, которая сохранялась, несмотря на самые бесчеловечные провокации. Когда-нибудь Юг признает своих подлинных героев. Это будет Джеймс Мередит, отважно и с огромным чувством великой цели встретивший глумящиеся враждебные толпы и чудовищное одиночество, отметившее его жизнь первопроходца. Это будут старые, угнетенные, измученные негритянки, символом которых стала 72-летняя женщина из Монтгомери, штат Алабама; она поднялась на борьбу с чувством собственного достоинства и вместе со своим народом решила не ездить в автобусах, предназначенных для черных, и ответила человеку, который спросил о причине ее усталости, с невыразимой глубиной: «Ноги мои устали, а душа отдыхает». Это будут юные студенты колледжей и старшеклассники, молодые проповедники Евангелия, и множество пожилых негров, отважно и ненасильственно сидевших у буфетной стойки и добровольно пошедших в тюрьму за свои убеждения. Придет время, и Юг узнает, что когда эти лишенные наследства дети Божии сидели у буфетной стойки, они на самом деле стояли за самое лучшее в американской мечте и за самые священные ценности в нашем иудео-христианском наследии и тем самым возвращали всю нашу страну назад, к тем великим колодцам демократии, которые были глубоко вырыты Отцами-Основателями, сформулировавшими конституцию и Декларацию Независимости.

Я никогда раньше не писал такого длинного письма (или следует назвать его книгой?). Боюсь, оно слишком длинно и займет много вашего драгоценного времени. Могу уверить вас, что оно было бы гораздо короче, если бы я писал его за удобным письменным столом, но что еще делать, когда вы томитесь один целыми днями в скучной монотонности тесной тюремной камеры, как не писать длинные письма, думать странные думы и молиться долгими молитвами?

Если я сказал в этом письме что-то такое, что является преувеличением истины и свидетельствует о неразумном нетерпении, прошу вас меня простить. Если я сказал в этом письме что-то такое, что является преуменьшением истины и свидетельствует о том, что я слишком терпелив и смиряюсь с тем, что не ведет ко всеобщему братству, я прошу Бога простить меня.

Я надеюсь, что это письмо застанет вас крепкими в вере. Я надеюсь также, что скоро обстоятельства дадут мне возможность увидеть каждого из вас не в качестве сторонника интеграции или лидера борьбы за гражданские права, но в качестве такого же, как вы, священнослужителя и брата-христианина. Давайте надеяться все вместе, что темные тучи расовых предрассудков скоро развеются и густой туман непонимания поднимется с наших пронизанных страхом общин и в не очень отдаленном будущем сверкающие звезды любви и братства засияют над нашим великим народом во всей своей блистающей красе.

Ваш стоящий за дело мира и братства

Мартин Лютер Кинг-младший.

Поиск по сайту: