ББК 84.4ВЕЛ

Гаррисон Н.

Г21 Валентина. Тайные желания: роман / Ноэль Гаррисон; пер. с англ. В. Михалюка. — Харьков: Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»; Белгород: ООО «Книжный клуб “Клуб семейного досуга”», 2013. — 416 с.

ISBN 978-966-14-5626-5 (Украина)

ISBN 978-5-9910-2529-4 (Россия)

ISBN 978-0-7553-9887-4 (англ.)

Фотограф Валентина обожает Тео, но боится потерять свободу. Возлюбленный исчезает, оставляя ей старые фотографии прекрасной незнакомки. А через некоторое время девушка получает заказ — сделать фотографии в закрытом клубе. За его дверями — мир тайных чувств и порочных утех, который увлекает Валентину в омут страстей, но даже там ей не забыть Тео! Если Валентина разгадает секрет этих фото, обретет любовь и то, о чем даже не смела мечтать…

УДК 821.111

ББК 84.4ВЕЛ

Публикуется при содействии Vicki Satlow Agency

Переведено по изданию:

Harrison N. Valentina in the Dark Room: A Novel / Noelle Harrison. — London: Headline Review, 2012. — 480 p.

Перевод с английского Виталия Михалюка

Дизайнер обложки IvanovITCH

Для Берри. Ты мое всё. И для Валентины в каждой из нас

Белль

Они поднесли ее обнаженное тело к кромке воды. Положили на все еще теплый песок ногами к морю. Она чувствовала, как вода набегает на лодыжки, словно в этот миг очередной любовник ледяными поцелуями покрывает кожу.

Ночь была безлунной, но на небе поблескивало несколько звездочек, этих крошечных огоньков надежды, этих слез на сердце. Стояла такая темнота, что их лиц уже было не различить. Ее как будто выдернули из настоящего мира и бросили в иную вселенную, место, населенное фантазиями. Спутники перестали быть для нее обычными людьми. Они превратились в тени, пульсирующие от желания, вожделения. Открытое пространство сделалось неотличимым от темной пещеры или комнаты с занавешенными окнами. Ей было немного страшно, но не настолько, чтобы все прекратить. Она постепенно становилась такой же, как они, — другой.

Валентина

Валентина приподнимается на локтях и всматривается в любовника. Уже полгода они живут вместе. Она подается вперед и осторожно кладет руку на спину Тео. Она любит это делать, когда он спит и не осознает, как ей нравится представлять их вместе, мечтать о том, что могло бы быть. Она бережно гладит его безупречную кожу, в кои-то веки разрешая себе проявить нежность. Когда Тео не спит, подобного она себе не позволяет.

Валентина внимательно изучает то, как выделяется ее мраморная бледность на фоне смуглости Тео Стина, и задумывается: вдвоем они являют совершенный контраст. Она бледна и тонка, как Луиза Брукс, ее любимая звезда двадцатых. Он смуглый и более пылкий, чем любой из ее предыдущих знойных любовников, но таких ярких голубых глаз она ни у кого не видела. Вообще-то, правильнее бы ей быть темной. В конце концов, она ведь итальянка, а Тео из Нью-Йорка. Его родители иммигрировали из Голландии.

О происхождении Тео ей известно немногое, но, судя по всему, у их судеб нет ничего общего. Он близок с обоими родителями, и, по мнению Валентины, у него было чудесное детство. Родители, воспитывая сына, не жалели ни денег, ни сил. Сейчас Тео — превосходный виолончелист, искусный наездник и фехтовальщик, к тому же разговаривает на многих иностранных языках. Он мог выбрать любую профессию. Он из того типа людей, которые, как считает сама Валентина, должны раздражать ее. Тео — успешный, обеспеченный мужчина, ему не нужно волноваться о том, как заработать на жизнь, он имеет возможность посвящать себя любимому занятию, своей страсти — изучению и анализу современного искусства. И все же она не отшила его сразу, как хотела сделать. Наоборот, вот он лежит в ее кровати, забывшись невинным сном, прямо рядом с ней. Он живет с ней.

Валентина смотрит на спящего любовника. Тео лежит на животе, отвернув от нее лицо. Интересно, куда его уносят сны? Будет ли он помнить ее прикосновение, когда проснется? Прошлой ночью ей так хотелось, чтобы он кончил, но, странно, желания самой испытать оргазм не было. Для нее это необычно. Она думает, что это совсем не похоже на нее. Даже сейчас она не требует утреннего секса. Может быть, страсть на каком-то этапе угасает? Останется ли что-нибудь, если убрать сексуальное влечение, существующее между ней и Тео? Они были чужими прежде, до того, как соединились, и будут чужими после. Быть может, настало время все прекратить? «Нет, еще рано», — молит внутренний голос у нее в голове, и она пытается отогнать тревогу. Для паники нет причин. Просто она пока не привыкла сожительствовать с мужчиной.

После того как ее покинула мать, она ни с кем не делила свою квартиру. Ее до сих пор удивляет, как легко все встало на свои места, когда Тео к ней переехал. Она знает, почему попросила его об этом. Это была обычная, вполне предсказуемая реакция на предупреждение матери. Использует ли он ее? Инстинктивно она отвергает эту мысль. Он так сомневался, прежде чем принять ее предложение. Несколько раз переспрашивал, уверена ли она. В нем действительно есть что-то особенное. Он уже имел возможность лицезреть ее в самом неприглядном виде и все равно не бросил.

Валентина наматывает уголок простыни на палец и с силой натягивает ткань. Хлопковое колечко врезается в тело, заставляя ее закусить губу. Это потому, что он не хочет ни к чему привыкать, думает она; несмотря на беззаботную жизнь, он все так же старается доставлять ей удовольствие.

Она ложится на спину и улыбается в потолок. Рассматривая каждый блестящий кристалл люстры, вспоминает прошедшую ночь. Медленно проводит языком по губам. Она все еще чувствует его вкус. Наслаждается солоноватым привкусом, восстанавливая в памяти моменты, когда ласкала его ртом, снова и снова отталкивая любовника, несмотря на то, что его снедало желание быть внутри нее. Она бы этого не допустила. Ей хотелось, чтобы в центре всего был он. Поэтому продолжала лизать, дразнить зубами, оглаживать языком его ствол и крепко сжимать губами бархатистую твердую плоть. Ей нужно было испить его до дна, почувствовать его слабость и собственную силу. Она подвела его к самому краю, и, когда Тео выкрикнул ее имя, у нее в сердце как будто сверкнула молния. Она обожгла и одновременно согрела, наполнив ее двойственным ощущением страха и удовлетворения. Как такое возможно? Вообще-то ей не нравится, чтобы любовник разговаривал или кричал. Она всегда настаивает на том, что любовью нужно заниматься молча. Она ненавидит фальшивые признания, произнесенные в пылу страсти. Но Тео звал ее, и где-то в глубине сердца Валентины его призыв откликнулся эхом, хотя разум отрицал это. Теперь на ее губах все еще чувствуется его солоноватый привкус. Не удивительно, что ей приснилось море. Она закрывает глаза и отгоняет нежеланные образы, улыбка меркнет. Но они возвращаются, эти не связанные между собой ощущения из сна. Погружение под воду, неспособность плыть вверх к свету, темнота, удушье.

— Эй, что с тобой?

Она открывает глаза. Тео лежит на боку, подперев голову рукой, и внимательно смотрит на нее своими пронзительно-голубыми глазами.

— Плохой сон.

Он подтаскивает Валентину ближе, и она позволяет заключить себя в объятия. Она закрывает глаза, чувствуя, что его подбородок опускается на ее макушку.

— Может, расскажешь? — спрашивает он, зарывшись губами в ее волосы.

Но она не отвечает, по крайней мере сразу, а он и не требует ответа. Лежать в объятиях любовника так приятно. Она не хочет возвращаться в свой ночной кошмар, портить новый день воспоминаниями.

— Нет, — отвечает она.

— Хорошо, милая.

Он целует ее в волосы. Нежность слетает с его уст так легко. Он не лукавит? Как трудно повторить за ним это слово, она не может его вымолвить. Милая. Валентина застывает в его руках, теперь ей хочется отодвинуться от него. Тео осторожно отпускает ее, словно почувствовав эту потребность отстраниться.

— Заварю чаю, — говорит он, вставая с кровати и старательно избегая ее взгляда.

Она любуется его восхитительной наготой, пока он идет через комнату к кухне. Он набрасывает ее шелковый халатик, но это только добавляет ему мужественности, подчеркивает мужские очертания тела. Наблюдая, как он исчезает за дверью, она чувствует дрожь под пупком, глубже, глубже. Почему, когда он обнял ее, она охладела? Теперь ее охватывает желание заняться любовью.

Она смотрит на часы. Уже начало восьмого. Пора вставать, ей предстоит напряженный день, но она не в силах оторваться от уютной кровати. Она зевает и потягивается в ожидании возвращения Тео с чаем, довольная тем, что не омрачила это утро своими эгоистическими страхами.

Валентина не любит собственное прошлое. Она никогда не понимала неуемной страсти своих сверстниц к прозрачности отношений, их потребности ворошить то, что было когда-то, ждать от любовника искренний интерес к этому. Ее поражало, как много девушек желает манипулировать своими парнями, давя на жалость. Меньше всего ей хочется быть жертвой. Нет, гораздо лучше не оглядываться на прошлое, сохранять некий флер таинственности. Она твердо убеждена, что свои тайны нужно держать при себе. Это всегда было ее девизом, и все же…

Она не может выбросить из головы слова Джины Фалади. Произнесенные, разумеется, абсолютно невинно. Джина — милейший человек, хотя, по мнению Валентины, уж чересчур покорна. Ей приходилось видеть, как по-хозяйски обращается с Джиной ее парень, Грегорио. Можно только догадываться, как он ведет себя в постели. Но, несмотря ни на что, Джина — один из лучших гримеров, с которыми Валентине приходилось работать. На прошлой неделе они вместе летали в Прагу на модную фотосессию для «Мари Клэр». И на обратном пути, после пары бокалов вина в самолете Джина задала ей вопрос, который теперь беспрестанно крутится у нее в голове, словно большая черная кошка.

«Куда он ездит?»

Вот о чем спросила Джина. Валентина уже собиралась ответить, что понятия не имеет, да они с Тео и не ревнуют друг друга, но, увидев, как вопросительно поползли вверх брови Джины, передумала.

«На работу. — Валентина сделала глоток красного вина. — Ходит на выставки. Встречается с художниками. Покупает картины», — неопределенно продолжала она. Хороший предлог. И кто знает, может, так оно и есть. Однако суть дела в том, что Валентина понятия не имеет, куда на несколько дней раз в месяц исчезает ее любовник. Да, есть статьи, обзоры, и до их встречи он издал две книги (одна о немецком экспрессионизме, вторая — о футуризме в Италии двадцатых годов), но это совсем не тот объем работы, который можно было бы ожидать от искусствоведа, исколесившего чуть ли не полмира. И что он делает в Милане? Работая на полставки лектором в университете, он вряд ли получает хороший доход. Наверняка он мог бы найти себе место получше в каком-нибудь университете у себя в Америке. Когда она в лоб спросила Тео, для чего он приехал в Италию, он не ответил прямо, замахал руками, как настоящий итальянец, и сказал нечто невразумительное насчет того, что ему сейчас необходимо находиться именно здесь. Каждый день она ожидает услышать, что он возвращается домой, и, тем не менее, он все еще живет в Милане, а ведь прошел почти год после их первой встречи.

Поначалу Валентине было все равно, куда уезжает Тео. Правду сказать, в первые месяцы их совместной жизни она даже радовалась этим недолгим исчезновениям. Она не могла не сомневаться: было ли правильным шагом ее скоропалительное предложение, и винила мать в том, что та подтолкнула ее, заявив: «Не позволяй ему присваивать тебя, они все только этого и хотят. И ради всего святого, не живите вместе!»

Мать как всегда выбила почву у нее из-под ног. Зачем вообще Валентина тогда ей позвонила? После нескольких первых восхитительных недель с Тео она как будто опьянела от счастья, и ее распирало глупое желание поделиться с матерью. Она даже просидела полночи у телефона, дожидаясь удобного времени, чтобы позвонить в Штаты. Могла бы и догадаться, чем это закончится. Вместо того чтобы обрадоваться и поддержать дочь, мать увидела только минусы.

«Валентина, — предупредила она, — мы с тобой не созданы для того, чтобы отдавать всю себя одному мужчине. Нам нужно пространство. Я через многое прошла, пока поняла это. Не принимай поспешных решений».

Совет взбесил Валентину. Она была не такой, как ее мать, — самовлюбленная, эгоцентричная женщина, которая не могла жить без внимания к своей персоне и была не способна делиться счастьем даже с собственными детьми. Валентина просто обязана была доказать матери, что та ошибается, поэтому в тот же самый вечер, к немалому изумлению Тео, предложила ему жить вместе. А почему нет? Как раз тогда он подыскивал себе новое жилье, а она занимала огромную квартиру, за которую не платила, поскольку это была собственность матери. Они просто станут соседями, успокаивала она его, которые занимаются сексом. Неуместность предложения вызвала у него смех, и он назвал ее сумасшедшей, но все же согласился.

И все-таки, если говорить откровенно, Валентина вынуждена признать, что ее не покидает страх. Вдруг мать права? Ей трудно привыкнуть к компромиссам. С Тео они почти никогда не спорят, их вкусы относительно еды, музыки, искусства совпадают, но ей не дают покоя мелочи. Она любит, чтобы ночью дверь спальни оставалась открытой, а в коридоре горел свет. Тео же предпочитает полную темноту и закрытую дверь. Работать ей нравится в тишине, а он включает музыку. Обычно он ставит что-то такое, что по вкусу им обоим, но иногда это бывают песни восьмидесятых, которые любила ее мать, — «Джой Дивижн», «Кьюр», — да так громко, что Валентина слышит их даже в своей студии или в фотолаборатории, проявляя снимки. Ей остается только скрежетать зубами и терпеть.

А еще бывает, что он чересчур громко разговаривает. Тео предусмотрительно не рассказывает о себе и не задает слишком много вопросов о ее матери (к этому неизменно приходят все любовники Валентины, что тут же ее от них отталкивает).

Но вообще, его хлебом не корми, дай порассуждать о чем-нибудь. Обычно он заводит разговоры (кто бы сомневался?) об искусстве или фильме, который они недавно посмотрели, и все бы ничего, но Тео имеет привычку переключаться на проблемы насущные, экономику или историю. Он постоянно донимает ее расспросами об итальянской политике. Что сейчас итальянцы думают о Муссолини? Что было с семьей Валентины во время Второй мировой? Валентине это не интересно. Она с детства сыта по горло политикой: мать на ночь вместо сказок рассказывала ей о том, что случилось с семьей ее отца во время войны. Это навсегда отбило у Валентины охоту разговаривать на подобные темы.

То же самое можно сказать о постоянных спорах относительно плюсов и минусов коммунизма, которые мать вела с ее братом Маттиа всякий раз, когда тот приезжал к ним, что, впрочем, случалось не так уж часто. Каким-то образом в сознании Валентины идеологические воззрения ее родителей превратились в причину ухода отца, покинувшего их много лет назад. Валентине не нравятся идеалисты — люди, пренебрегающие собственными семьями ради всеобщего блага. Но Тео, похоже, более прагматичен (еще бы, при его-то воспитании!). И все же, когда он заводит обычную песню о мире и необходимости перемен, это выводит ее из себя. Неужели он не замечает, как напрягается ее лицо, как губы сжимаются в тонкую упрямую линию, как стискиваются челюсти, когда он требует от нее высказать свое мнение? И не случайно на следующий день Тео обычно объявляет, что уезжает по делам, наверное, он чувствует: ей нужно побыть одной.

Валентина привыкла к одиночеству. Она росла как единственный ребенок в семье, потому что, когда родилась, Маттиа было уже тринадцать и он учился в школе. Отец рано оставил семью, поэтому у нее не сохранилось воспоминаний о нем. Маттиа тоже уверяет, что не знает, где он. Так что ее растила мать, которая с самого раннего возраста учила Валентину быть самостоятельной. Еще совсем маленькой мать брала Валентину с собой на фотосъемки, и за долгие часы ожидания девочка превратилась в заядлого книгочея[1].

Когда Валентине исполнилось тринадцать, мать оставила ее в Милане, заявив, что не желает прерывать учебу дочери, но Валентина подозревала: на самом деле она просто не хотела, чтобы дочь-подросток испортила ее имидж. Все мужчины любили Тину Росселли. В мире моды и гламура она была настоящей звездой. К своей чести, Тина никогда не скрывала возраст, однако тщеславие не позволяло ей появляться на людях в обществе ослепительно молодой версии себя самой. И потому Валентина в полном одиночестве проводила дома недели, если не считать вечно мрачного кота Тэша.

Однажды в пятницу после школы она привела к себе Гэби, и ей до сих пор помнится, как ошарашенно разинула рот подруга, сообразив, что Валентина всю неделю жила одна. В школе она предпочитала об этом не распространяться.

— Но кто-то должен за тобой присматривать? — с жалостью в голосе, округлив глаза, сказала Гэби.

— Мне не нужно, чтобы за мной присматривали, — надменно ответила Валентина.

— Ты что, совсем сама все делаешь? — поразилась Гэби. — А одежда?

Валентина не могла не заметить, как подруга обвела взглядом ее мятую форменную юбку и такую же блузку. Наставницы всегда ругали Валентину за неопрятность, о чем она, правда, ни разу не говорила матери, которая ужасно гордилась своей внешностью и, уезжая, строго наказывала дочери следить за внешним видом.

— Мне все равно, как я выгляжу, — равнодушно ответила Валентина. — Это же всего лишь школа.

Гэби неуверенно повесила ранец на спинку кухонного стула. Стол был заставлен немытыми чашками вперемешку с липкими тарелками.

— Ты сама готовишь? — спросила она у Валентины.

— Ага. — Валентина скользящей походкой подошла к холодильнику, чувствуя себя очень взрослой. — Есть хочешь?

— Всегда! — Гэби усмехнулась. — Слушай, а давай есть все, что нам запрещают. Пока ты будешь готовить, я смотаюсь в булочную.

Валентина повисла на дверце холодильника и заглянула внутрь. Банка песто, головка пармезана, упаковка ригатони. Всё. Гэби подошла к холодильнику. Увидев его жалкое содержимое, она положила руку на талию подруги.

— Это что, всё? — в ужасе прошептала она.

Валентина была не в состоянии ответить. Она смотрела в холодильник глазами подруги, и ей было невыносимо стыдно за мать.

— Мама с едой не очень…

Гэби прижала ее к себе.

— Я могу приготовить тебе что-нибудь вкусненькое. Меня мама научила.

Валентина закусила губу. Она любила Гэби, но иногда немного завидовала ей. Мать Гэби была живым образчиком традиционной итальянской мамаши: толстая, любвеобильная, она постоянно хотела накормить всех вокруг. Именно поэтому, жаловалась Гэби, она и была в два раза крупнее Валентины. Но, надо сказать, Валентина восторгалась округлыми формами подруги. Сама она до сих пор была высокой и узкой, без намека на бедра или грудь. К тому же мать никогда не учила ее готовить.

— Ладно, я схожу в булочную, куплю нам пирожных, — предложила Валентина.

— Только выбери так, чтобы каждой по четыре разных! — крикнула Гэби вдогонку Валентине, которая уже вышла за дверь.

Гэби не только приготовила для нее еду, целое блюдо роскошных песто и ригатони с густым томатным соусом (и как только она нашла ингредиенты, ведь в кухонных шкафах все вверх дном?), но к тому времени, когда Валентина вернулась с пирожными, успела подмести пол в кухне, перемыть посуду и вытереть стол. Заботливость подруги наполнила Валентину благоговейным чувством: она знала, что сама не стала бы этого делать для Гэби.

— А ты не скучаешь здесь одна? — спросила Гэби, прикончив соус и жадно облизывая ложку.

— Нет, — ответила Валентина, откидываясь на спинку стула с непривычным ощущением сытости. — Мне нравится быть одной. Хотя я не против, чтобы ты работала у меня кухаркой.

Любовь к одиночеству не покинула ее с годами, поэтому до роковых слов Джины Валентина даже с некоторым нетерпением ждала коротких отъездов Тео. Он покидал ее на два, самое большее, три дня. Этого времени ей хватало, чтобы насладиться одиночеством, соскучиться, и при том она не успевала начать беспокоиться, где он или чем занимается. Он никогда ничего не объяснял — это означало, что, по его мнению, они выше чувства собственничества, в котором нередко увязают другие пары. Они действительно в первую очередь соседи и лишь потом — любовники. Он ни разу не спросил, чем она занималась, пока его не было.

Валентина встает с кровати, отдергивает занавески и приоткрывает стеклянную дверь. Ее остужает осенний ветер, но, хотя по коже от холода ползут мурашки, ей нравится оставаться обнаженной. Она закрывает глаза, ощущая, как ветер, словно нежная рука любовника, гладит ее тело, ото лба спускается на щеки и шею, потом на грудь. Она чувствует, как твердеют соски от того, что в комнате падает температура, и ветер лижет ее между ног. Она слышит непрекращающийся шум дорог, пульсацию городского сердца и в то же время замечает, каким покоем наполнен Милан. Она рисует в воображении разрозненные образы умиротворения и безмятежности: голубь, летящий между колокольнями базилики Святого Амвросия, лодка, плывущая по течению канала Навильо, пустые качели в парке Семпионе, покачивающиеся на ветру. Она чувствует запах сухих листьев, представляет, как они, кружась, опадают с деревьев на Виа Де Амичис. Ей нравится это время года в Милане. Город наконец остыл после тяжелой, влажной летней жары. Август здесь может быть настоящим кошмаром, когда температура под сорок, а небо словно налито свинцом. Все пытаются выбраться из города. В этом году они с Тео на три недели укатили в Сардинию. Там так же жарко, но морские бризы делают жару не столь гнетущей.

Она открывает глаза, и ее охватывает сильнейшее желание снова оказаться в Сардинии, на лоне природы, лежать обнаженной на теплом песке и вдыхать острый соленый аромат накатывающегося моря. Ступая по полу комнаты, она представляет, что под ногами плещется теплая вода. Она ощущает груз наготы и замечает отражение своих ягодиц, когда проходит мимо зеркала. Мужчины всегда восторгались ее видом сзади, и она, чего греха таить, этим очень гордится.

Когда у Валентины, тощего подростка, начали округляться и расцветать формы, радости ее не было предела. Она терпеть не может, если другие женщины стыдятся своего тела. Втискивают себя в купальники, прикрываясь полотенцами на пляжах; стесняются и отводят глаза от зеркала, переодеваясь в примерочных. Разве они не видят, как прекрасны все они, какими бы ни были: плавные очертания фигуры, розовая бархатная кожа, груди разных форм и размеров, мягкие животики, широкие бедра, аппетитные ягодицы… Из всех знакомых ей женщин так же, как сама Валентина, спокойно относятся к наготе только модели, которых она фотографирует. Уж эти худые как спички девочки не стесняются. Иногда, когда она видит явно страдающих анорексией моделей, внутри у нее все закипает. Валентина меньше всего склонна судить других людей, это подтвердят все ее друзья, но вид анорексии вызывает призраков из ее прошлого — образы матери, о которых она хотела бы забыть навсегда.

К тому времени когда Тео возвращается в спальню, неся на подносе чайничек для заварки, чашки и блюдца, Валентина уже выжидающе сидит на кровати, опираясь спиной на подушку, прислоненную к железной спинке. В этом заключается одно из преимуществ жизни с кем-то. Тео всего лишь заварил для нее чай, а она чувствует себя окруженной заботой.

Ее любовник осторожно ставит поднос на середину кровати и усаживается рядом.

— Побудешь мамой? — спрашивает он.

Эта фраза заставляет ее улыбнуться. Меньше всего она представляла свою мать, которая, словно какая-нибудь герцогиня, разливает по чашкам чай из чайничка.

— Конечно, — отвечает она, глядя из-под ресниц на Тео. — Ты же знаешь, я иногда люблю быть главной.

Он усмехается, наблюдая, как она берет чайничек и наливает в его чашку горячую жидкость. Пока она занимается этим, он наклоняется к ней и накрывает ладонями ее грудь.

— Не хочу, чтобы мою собственность ошпарило кипятком, — поясняет он, подмигнув.

Она, не церемонясь, бьет его по рукам, хотя где-то в душе ей приятно, потом откидывается на подушку, держа в руках горячий чайничек, и с тревогой задумывается: похожи ли они в эту минуту на старую семейную пару, сидящую в одной кровати и попивающую «Эрл Грей» на завтрак? «По крайней мере мы голые», — успокаивает она себя.

— Ты как? Все в порядке? — спрашивает Тео.

Она, кивнув, отпивает чай. Теплый напиток ободряет Валентину, и теперь она действительно может не кривя душой сказать, что на сегодня ночные страхи ее оставили. Тео ставит свою чашку на прикроватный столик, наклоняется к ней и целует в шею, под самым ухом. Это щекотно и заставляет сердце биться чуточку быстрее.

— Я хочу кое-что спросить, — шепчет он, и его дыхание легонько шевелит ее волосы.

Она непроизвольно напрягается. Нет, не сейчас; она не хочет говорить об этом сегодня утром.

— Нужно вставать. Хочу проявить кое-какие фотографии перед тем, как ехать на съемку, — говорит она и ставит чашку на поднос.

— Это всего лишь один маленький вопросик, Валентина, не волнуйся.

Она смотрит на него, а он улыбается ей, и в глазах его смущение. Он что, издевается над ней?

— Хорошо, валяй, — разрешает она.

— Мои родители приезжают в Европу, — говорит Тео. — Сначала они едут в Амстердам к своим родителям, но потом собираются навестить меня здесь, в Милане.

— Обо мне они знают?

— Конечно, они знают о тебе! — смеется он. — Мы ведь уже полгода живем вместе, Валентина. Они мечтают познакомиться с тобой.

Она в ужасе смотрит на него. Он совершенно расслаблен, как будто то, что его родители приезжают в Милан и он хочет познакомить ее с ними, — это какая-то мелочь. На минуту во рту у нее пересыхает, и она не может произнести ни звука.

— Они приедут не раньше конца ноября, — продолжает он. — Конечно, это не скоро, но я хотел предупредить тебя заранее. — Он начинает колебаться, заметив выражение ее лица. — Я знаю, ты не любишь все эти семейные дела.

Она быстро качает головой.

— Нет, Тео, извини. Я не могу встречаться с твоими родителями.

— Что? — Он ошеломлен. От изумления у него даже приоткрывается рот.

— Я уже говорила тебе об этом. Я такая, — сухо замечает она, откидывая одеяло, чтобы встать с кровати.

Тео хватает ее за руку и останавливает.

— Валентина, — мягко произносит он, — тут не о чем беспокоиться, правда. Они приятные люди. Я им так много о тебе рассказывал, и теперь им просто хочется увидеть тебя.

Она резко поворачивается к нему.

— Ты рассказывал им обо мне? — восклицает она.

— Естественно, рассказывал. Ты же моя девушка. — Тео выглядит уязвленным.

— Впервые об этом слышу, — жестоко продолжает она.

Тео в недоумении поднимает брови и морщит лоб.

— А кто же ты, если не моя девушка? Мы живем вместе, Валентина. Мы с тобой уже прошли через…

— Не говори… Я же просила об этом больше не вспоминать…

— Но, Валентина…

Она, поднимая руку, не дает ему договорить.

— Я твоя любовница, Тео. А любовница и девушка — это совсем не одно и то же. Понятие «девушка» предполагает, что у нас с тобой что-то вроде законных отношений, у которых, возможно, есть будущее. «Любовница» — нечто более эфемерное. Это временное состояние.

— Черт возьми, Валентина! — восклицает Тео. — Ты невозможная женщина!

— Вспомни, Тео, — спокойно произносит она, довольная тем, что контролирует ситуацию, — когда ты переехал в эту квартиру, я говорила тебе, что это просто для удобства. Это устраивало нас обоих. Но еще я тебе говорила, что это не навсегда. Помнишь?

Она прислушивается к своему голосу. Он доносится как будто извне и неприятно напоминает голос матери. Не позволяй ему присваивать тебя.

— Валентина, я ведь не прошу тебя давать какие-то клятвы или брать обязательства. Это всего лишь мои родители. Я просто хочу, чтобы ты с ними встретилась. Подумаешь, большое дело!

— Извини, Тео, — говорит она, встав с кровати и глядя на него. — Я не хочу. Они могут здесь жить, но я отсюда уеду. Будешь тут сам. Так намного лучше.

Тео изумленно смотрит на нее. От одного этого взгляда у нее твердеют соски. Она замечает его реакцию на ее обнаженное тело.

— Так не лучше, — негромко произносит он, умоляюще глядя на нее голубыми глазами.

Какая-то часть ее хочет поддаться чувствам, упасть обратно на кровать и окунуться в его объятия. Но страх сильнее. Мысль о встрече с родителями Тео для нее невыносима. Это слишком сильно приближает Валентину к нему, вводит ее в его мир. Как же ей выпутываться, когда все закончится? Ведь они наверняка рано или поздно устанут друг от друга. Ничто не длится вечно. Она глубоко вздыхает и отворачивается от него, поднимает халат, который он бросил на пол, и, надев, туго завязывает пояс.

— Я сейчас не готова об этом говорить. Мне нужно собираться. У меня сегодня много работы.

Она подходит к туалетному столику, берет щетку и начинает отрешенно расчесывать волосы. Она смотрит, как Тео с убитым выражением лица встает с кровати, и чувствует себя виноватой. Время сменить тему.

— Хочешь пойти сегодня на открытие выставки Антонеллы? — спрашивает она, придавая голосу жизнерадостные нотки.

Тео останавливается в двери спальни с полотенцем в руке.

— Извини, не могу. Мне нужно уехать. У меня новая работа.

— Опять?

Слово срывается с уст, прежде чем Валентина успевает подумать. Ей хочется вернуть его, но поздно. Она быстро отворачивается, но все еще видит его лицо в зеркале. Теперь оно невозмутимо.

— Ты не хочешь, чтобы я уезжал? — спрашивает он.

Она тут же идет на попятную:

— Нет, конечно, езжай. Просто это немного неожиданно. Я не знала, что ты сегодня уезжаешь… — Голос ее срывается, и вдруг она чувствует себя дурой, проговорившейся о чем-то сокровенном.

— Хочешь, чтобы я отменил поездку? — спрашивает он, прислонясь к дверному косяку и глядя на нее с любопытством.

— С чего бы это? — бросает она раздраженно. — Просто интересно, куда ты едешь. Что тут такого? — Стараясь говорить безразличным тоном, она сосредотачивает внимание на волосах.

— Точно не хочешь, чтобы я остался?

Она чувствует на себе жар его взгляда, хотя по-прежнему прячет от него глаза.

— Нет, я же сказала, мне все равно, — отрезает она, добавляя чуть более спокойно: — Просто мне было интересно, вот и все.

Уронив полотенце, Тео подходит и останавливается у нее за спиной. Когда он наклоняется и гладит ее руку, она спиной сквозь шелк чувствует его эрекцию. Валентина понимает: он пытается соблазнить ее, хочет, чтобы она повернулась и прикоснулась к нему, но она противится.

— Никогда не замечал, чтобы тебя интересовало, куда я езжу или чем занимаюсь, — негромко говорит он.

— Ты прав. Не знаю, зачем спросила. Люблю загадки, — поясняет она, пытаясь говорить беззаботно. — Без них как-то скучно жить.

— Понятно.

Он разворачивает ее на стуле и улыбается так, будто знает что-то такое, чего не знает она.

— Что?

Она упирается пальцем в его живот, настолько твердый, что палец едва не отскакивает назад. Откуда у искусствоведа такой пресс?

— У меня для тебя подарок, — говорит Тео. — Думаю, это не даст тебе заскучать, пока я буду в отъезде.

— Неужели? — грудным голосом произносит она и тянется к нему. Может быть, еще можно выкроить время и заняться любовью. Ей ужасно хочется почувствовать его внутри себя. От утреннего разговора нарушился ее внутренний покой. Она знает, если заняться любовью, это успокоит. Однако, когда она уже готова прикоснуться к нему, Тео отступает на шаг и игриво качает головой.

— Спокойно, Валентина, спокойно, — улыбается он и отходит в другую сторону комнаты, к шкафу. — Потерпи немного!

Он открывает шкаф, достает большой пакет и кладет его перед ней на столик.

— С чего это вдруг ты решил делать мне подарки? — спрашивает она, и их глаза встречаются в зеркале.

Какую-то минуту он молчит, многозначительно глядя на нее, однако она не хочет признаваться себе, что понимает смысл этого взгляда.

— Потому что, мне кажется, пришло время тебе это получить, — отвечает он.

Значит, это не то, что ей хочется, а что-то необходимое для нее. Господи, и почему он такой бестолковый? Она тянется, желая развернуть пакет, но он накрывает ее руку своей и сжимает. Валентина смотрит на его отражение в зеркале. Ей кажется, время замерло, когда она всматривается в голубые, как лед, глаза Тео, единственное, что в нем напоминает о севере, и вдруг ее охватывает желание узнать все его тайны. Она видит в них свое отражение. Крошечный мотылек плоти, запечатленный на его радужной оболочке.

— Потом, — говорит он, поднимая ее за руки со стула. — Откроешь, когда уеду.

Он целует ее, и она отдается его прикосновению. Его руки развязывают узел на поясе ее халата, он сдвигает ткань с ее плеч, халат, соскальзывая, падает на пол. Его пенис упирается в низ ее живота, и Валентина чувствует жажду, горячее желание ощутить его внутри себя. Она приподнимается на носки, обхватывая его одной ногой. Он почти перестает дышать, когда, подхватив Валентину и удерживая на руках, входит в нее.

— Валентина, — выдыхает он. — О, моя Валентина…

— Молчи, — шепчет она и прикладывает палец к его губам.

Он несет ее к кровати. Она извивается на нем, ощущая, как он входит в нее все глубже и глубже. Они вместе падают на одеяло, и она крепко сжимает его, призывая входить в нее быстрее и сильнее. Он возвышается над ней, берет рукой обе ее ладони и поднимает их над ее головой. Она уже перестает соображать, уступая силе его страсти. Когда он, медленно отстранившись, неожиданно вонзается в нее снова, она вскрикивает. Она отвечает на его движение, изо всех сил прижимаясь к нему, и они превращаются в единое трепещущее существо. Она закрывает глаза и наконец расслабляется. Это именно то, что ей нужно. Полное отсутствие скованности. Разум отключается, и остаются только чувства. Теперь ею управляют не мысли, а тело. Тео касается ее глубоко внутри, как может только он, и она начинает пульсировать вокруг него. Ей представляются волны на воде, которые беспрестанно то увеличиваются, то уменьшаются, но сходятся кругами к стремительному водовороту посередине. Вот они становятся всего лишь точкой и утягивают ее за собой, словно сама кровать превратилась в дно засасывающего океана. Вода черна.

Потом он обнимает ее и бережно покачивает. Она знает, что должна вставать, что опаздывает на работу, но крепкие объятия любовника как будто парализуют ее, лишают силы и воли.

— Валентина? — шепчет он ей в ухо.

— Молчи, — молит она. — Не нарушай наш покой.

Но он не обращает внимания на ее призыв.

— Валентина, пожалуйста, стань моей девушкой.

Она не отвечает.

— Валентина, я хочу, чтобы мы были не только любовниками и соседями.

Она поворачивает к нему лицо.

— Нет, Тео. Я не хочу этого.

— Уверена?

Она кивает, и в его глазах появляется такая грусть, что она едва не берет свои слова обратно. Но к чему это? Из нее не получится девушка.

Она старается утешить его своим телом. Кладет руку ему на грудь, запускает пальцы в завитки волос, тянет их, потом подносит пальцы к губам и, лизнув, крепко сжимает его соски. Все это время он смотрит прямо на нее и молчит, но тело его не отзывается. Наконец он берет ее руки и отводит от себя.

— Почему? — спрашивает он. — Я не стремлюсь к тому, чтобы ты менялась. Просто хочу называть тебя своей девушкой.

— Тео… Я не могу… Ты же знаешь… Я уже говорила тебе…

Слова как будто спотыкаются друг о друга. Она высвобождает руки из его пальцев.

— Скажи хотя бы, что подумаешь. Прошу тебя, Валентина.

Ей хочется крикнуть ему, что это бесполезно. Она не может позволить себе влюбиться в него. И все же, неожиданно для себя, соглашается подумать. Зная, что поступает нечестно, она дает ему надежду.

Теперь уже поздно. Он уехал. Куда — она не имеет представления, догадывается только, что там будет холодно, поскольку он взял с собой пуховик и теплые ботинки. Она рада, что он не стал требовать от нее продолжения. Станешь моей девушкой? Нет, пойти на это она никогда не сможет. Почему не оставить все как есть? Зачем обязательно нужно что-то менять в их отношениях? Беззаботных. Веселых. Романтических. Но вряд ли жизнь с кем-то под одной крышей можно назвать беззаботной, подозревает она. Может быть, она сваляла дурака, пригласив его к себе? И зачем он требует от нее каких-то обязательств? Она не хочет, чтобы он уезжал… И все же не может дать ему то, о чем он просит. «Возможно, мать все-таки была права, — горько размышляет она. — Наверное, мы с матерью одинаковые. Непостоянные бабочки, порхающие от одного мужчины к другому».

Валентина отгоняет эту мысль и берет со стола пакет. Он оказывается на удивление тяжелым, и она кладет его обратно. Снаружи обычная коричневая оберточная бумага, перевязанная шнурком. Ни надписей, ни карточки. Валентина в предвкушении. Что бы это могло быть? Она надеется, это не какой-нибудь глупый романтический жест. О боже, а что, если он собирается сделать предложение? Эта мысль повергает Валентину в ужас. Она и не думает выходить замуж.

Она отступает на шаг и смотрит на пакет. В душе появляются сомнения, готова ли она узнать, что находится под коричневой бумагой. У нее такое чувство, что это что-то важное. Она идет в ванную и включает душ на самый сильный напор. Исходящая паром вода обрушивает каскады на плечи, бежит по спине, животу и бедрам. Валентина открывает рот и подставляет его под струи. Она пытается смыть с себя тревогу, забыть выражение, появившееся в глазах Тео перед тем, как он ушел. И почему все любовники хотят посадить ее в клетку? Она надеялась, что Тео окажется не таким, как остальные. Она столько ему дает, а он все равно недоволен. Больше всего ее раздражает появившееся чувство беспокойства по поводу поездок. Иногда она просыпается среди ночи с мыслью о том, все ли у него хорошо. Так, чего доброго, она еще начнет слать ему эсэмэски, несмотря на их правило не выходить на связь, когда кто-то в отъезде. Она ненавидит эсэмэски за их докучливость. Меньше всего на свете ей хочется быть зависимой от кого-то.

Когда все эти мысли становятся совсем невыносимыми, Валентина начинает натягивать чулки. Она должна узнать, что же там. В стрингах, поясе и одном чулке она хватает пакет и руками оценивает его вес. Возможно, это картина или книга. В любом случае, слава богу, нечто большее, чем кольцо. Узел тугой (Тео в своем репертуаре), и на то, чтобы его развязать, у нее уходит целая вечность. Потом она медленно разрывает бумагу, клочками падающую ей под ноги.

В руках оказывается черная книга. Точнее, альбом, но старый, с обложкой из какого-то черного бархата, до того затертого, что от былой красоты не осталось и следа. Когда она раскрывает альбом, в нос ей бьет запах засушенных роз, сладкий и одновременно наводящий на мысли о тлении. Она заглядывает в книгу и ошеломленно опускается на кровать. Как странно. Это подарок с загадкой. К первой странице прикреплен негатив. Лишь взглянув, она понимает, что пленка старая, потому что больше современных и имеет желтоватый оттенок. Негатив приклеен к толстому картонному листу кусочком скотча, который легко снимается. Она берет негатив и смотрит на просвет, но разобрать, что на нем, невозможно. Перевернув страницу, обнаруживает еще один. На следующей странице еще. На каждой — по негативу и ничего кроме. Ни слов, ни картинок, ни объяснений. Ее охватывает необъяснимое раздражение, и она швыряет книгу на кровать. Что это за подарок?

«Это необычный подарок, Валентина», — раздается в голове голос Тео. Нужно посмотреть еще раз, решает она и берет негатив, который отклеила с первой страницы. Это больше, чем подарок, думает она. Это игра. Где-то под ложечкой начинает посасывать от предвкушения азарта. Тео играет с ней. Дал ей маленькие фрагменты… Чего? Себя? Ее? Тайны, которая его окружает? Это забавно, и уж точно не предложение руки и сердца, не что-то чересчур романтическое. Аккуратно положив негатив на стол, она натягивает второй чулок. Ей не терпится попасть в лабораторию, чтобы сделать фотографию и получить первый ключ к головоломке любовника.

Белль

Она возвращается на рассвете, чтобы войти в тихую гавань сна. Растягивается на спине, руки подняты над головой и держатся за спинку кровати, пальцы ног вытянуты, обнаженное тело оплетено покрывалами. Сквозь щель в занавесках она видит румянец утра. Слышит пение дрозда и представляет себе, как он сидит на ее балконе, поблескивая лоснящимися перьями и распевая так же свободно, как свободно сейчас у нее на душе. Она закрывает глаза и вспоминает ночные ощущения, прикосновение кожи незнакомца к ее телу и мускусный запах разделенного желания.

Она не чувствует себя грешницей, но и радости не испытывает. От этих эмоций Белль отстранилась. Прислушивается к бою венецианского церковного колокола, звучащему в такт ударов ее сердца, и к размеренному плеску канала за окном. Она проводит ладонью по лбу, приподняв волосы, как будто проверяя температуру, но на самом деле вспоминает тепло его горячей руки, прикасавшейся к ее лицу меньше двух часов назад.

1929 год. Теперь представьте ее, синьору Луизу Бжезинскую. Для этого вам достаточно вспомнить актрису Луизу Брукс. Они родственные души — она и актриса. Женщины, не желающие скрывать свою сексуальность, чувственность и страсть. Да, у Луизы есть муж, но она не может жить лишь этим. Она вынуждена идти на риск, потому что ей нужно быть другой Луизой. Луизой, играющей роль Белль, блистающей в своей маленькой личной драме.

В первый раз это произошло по чистой случайности, когда она шла на маскарад. Мужа не было дома, и она решилась идти сама. Ведь она так долго этого ждала. Жизнь ее стала невыносимо скучной. Каждый день все ее время уходило на домашнее хозяйство и заботу о супруге. Выходили в свет они только на Мессу. Карнавал же давал ей возможность отвлечься, тем более что нужно было по-особенному наряжаться. Она любила эту игру с одеждой, которая превращала ее в другую женщину.

Луиза решила: можно побыть отчаянной, раз мужа нет дома и осуждать ее некому. Она скопировала образ с американской открытки, которую один из коллег мужа подарил ей. На открытке была молодая женщина в костюме египтянки. Несколько лет назад, после открытия гробницы Тутанхамона, она была очарована древнеегипетским искусством, проводила долгие часы, рассматривая изображения Гора и Тота с птичьими головами, зловещего Анубиса, получеловека-полушакала, этого наделенного могучей сексуальной силой проводника мертвых в загробный мир. Иногда, томясь от одиночества, после многих часов, проведенных за этими книгами, ей снился Анубис, его прекрасная собачья голова рычала, лизала, кусала, а человеческое тело входило в нее, удовлетворяло так, как никогда не мог сделать это муж.

В тот вечер Луиза хотела быть египтянкой именно потому, что такой образ давал ей почувствовать себя соблазнительной и одновременно жуткой, как ей и хотелось.

У своей швеи она заказала мерцающий наряд: длинное прозрачное платье из черного шифона, украшенное золотым бисером, и поверх него — кремовая шелковая юбка, раскрывающаяся посередине. Все это крепилось куском богатой золотой дамастовой ткани[2], повязанной на поясе и изгибающейся от живота до ягодиц, что подчеркивало их линию. На плечи Луиза надела темную шелковую тунику без рукавов с разрезами по бокам до самого пояса, а поверх нее — еще один замысловатый предмет одежды — вышитый и инкрустированный золотом бюстгальтер. На короткие черные волосы она аккуратно повязала золотую ленту. Выглядела Луиза более чем вызывающе, и это ей нравилось.

Прибыть на карнавал она намеревалась в гондоле, но в последнюю минуту передумала. Хотя вечер выдался теплый, ее горничная Пина, испугавшись, что хозяйка одета непристойно легко, настояла на том, чтобы Луиза накинула сверху легкий шерстяной палантин. Она умоляла ее надеть одну из шубок, но Луиза отказалась, сославшись на теплую погоду.

Луиза шла по венецианской мостовой, слушая стук своих каблуков. Она любила ходить по этому городу. Иногда, к немалому раздражению супруга, позволяла себе заблудиться и исчезнуть на несколько часов. Сегодня решила идти к месту проведения праздника окольным путем, потому что не хотела появиться на маскараде слишком рано. Шла она тихой безлюдной улочкой, протянувшейся через весь город, и у нее не возникало сомнения в том, что муж не одобрил бы такое беспечное поведение, но что-то внутри требовало бунта. Это наполняло ее удовлетворением, даже несмотря на то, что муж никогда не узнал бы о ее поступке.

Миновав Кампо Сан-Поло, Луиза остановилась на одном из мостиков. Положив руки на балюстраду, посмотрела на угол Гранд-канала. Здесь, в Венеции, улицы походили на переплетение тонких веток, растянувшихся по огромной лазурной водной глади. Иногда она чувствовала себя тут как на необитаемом острове. Это может быть раем, а может — неким подобием тюрьмы. Она запустила руку в сумочку, достала портсигар и открыла его. От ходьбы стало жарко, и она с тревогой подумала, не слишком ли раскраснелись ее щеки. Чтобы немного остыть, прежде чем продолжить путь, она решила выкурить сигарету. На месте ей хотелось выглядеть холодной и отчужденной, как и подобает темной египетской душе. Она сняла палантин и посмотрела на него с отвращением. Луиза Брукс не согласилась бы даже в гроб лечь в такой вульгарной вещи. Поддавшись мгновенному внутреннему порыву, бросила его в канал. Она ненавидела этот палантин. Покачав головой, поправила золотую ленту в волосах.

— Достать его? — Рядом с ней появился мужчина, и Луиза вздрогнула от неожиданности.

— Не нужно, спасибо, — сказала она, поворачиваясь к нему.

Мужчина был невысоким, но красивым. Темно-медовые глаза, мягкие курчавые усы. Он казался молодым. Возможно, ему столько же, сколько ей, а то и меньше. Глядя прямо на него, она затянулась сигаретой и заметила в его глазах удивление, которое вызвала ее дерзость.

— На маскарад идете? — поинтересовался он, кивнув на ее наряд.

— Нет. Иногда я так одеваюсь просто потому, что хочется, — солгала она, наслаждаясь тем, как многозначительно прозвучал ответ.

Луиза наклонила набок голову и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, и она заметила, что на одном из передних зубов у него щербинка. Тут же возникла непрошеная мысль: «Что он почувствует, если сожмет зубами ее сосок; что почувствует она, если острый уголок его зуба коснется ее кожи?» Она заглянула ему в глаза, и его черные зрачки расширились почти во всю радужную оболочку. Он неуверенно шагнул к ней, и она не отступила.

— Вы работаете? — спросил он так тихо, словно это был плеск воды под мостом.

Работаете? Что бы это значило?

Он сделал еще один шаг. По блеску глаз и по тому, как он запустил руку в нагрудный карман, где, очевидно, лежали деньги, она наконец поняла, что он имел в виду.

Он подошел уже почти вплотную. Возбуждение незнакомца Луиза почувствовала сквозь его брюки, когда он прижался к складкам ее юбки, от прикосновения легко разошедшимся и обнажившим ее голую ногу. Он довольно решителен для своего возраста, если осмелился приблизиться к женщине, которую считает проституткой. Наверняка ненасытен в постели. Он красив, выглядит прилично, и все же она чувствует в нем это, сексуальную силу, такую же, как у нее.

— Сколько? — прошептал он.

От страха и возбуждения по ее телу прошла дрожь. Ей бы следовало влепить ему пощечину и отправиться своей дорогой, но она этого не сделала. Во рту у нее пересохло, однако она попыталась сохранить уверенный вид. Назвала сумму, наугад, не имея представления о существующих расценках, и затушила сигарету о парапет моста. Она заметила, как задрожала ее рука, точно собственные слова стали для нее потрясением. Второй рукой Луиза крепко сжала трясущиеся пальцы. Что она делает?

Он отсчитал нужное количество купюр, огляделся по сторонам, проверяя, нет ли кого рядом, и протянул их ей. Даже не взглянув на деньги, она сунула бумажки в сумочку.

— Где? — нетерпеливо спросил он, взяв ее рукой за талию, словно опасаясь, что теперь, получив деньги, она может сбежать.

Где? Об этом она не подумала. Домой незнакомца Луиза не поведет. Если бы и могла, она знала: не поддавшись своему инстинкту прямо сейчас, в эту самую минуту, не сделает этого никогда. Нужно вернуть ему деньги. Она еще может уйти.

Однако вместе с сомнением в ней проснулось новое чувство: ощущение власти, которое в последний раз она испытывала еще до свадьбы. Луиза снова стала главной.

— Сюда, — произнесла она низким хрипловатым голосом и показала на небольшую нишу на другой стороне моста, с улицы почти не видимую.

Самым захватывающим было то, что он ждал от нее этого. После тринадцати лет во власти мужа, решавшего, когда им ублажать плоть, и неизменно главенствовавшего (ей не дозволялось прикасаться к его пенису; все, что от нее требовалось, — лежать смирно, пока он делает свое дело), этот молодой человек хотел, чтобы она к нему прикоснулась. Она протянула дрожащие от предвкушения руки. Член на ощупь оказался не таким, как она ожидала, мягче, но и сильнее. Она крепко сжала его, а потом отпустила и почувствовала, как он, точно живое существо, тычется в ее ладонь. Прислонившись к старой венецианской стене, она легко, словно раскрывала занавески, раздвинула складки юбки. Несколько упоительных мгновений он трогал ее пальцами. Муж никогда не прикасался к ней там. Она стянула шелковое нижнее белье и широко расставила ноги. Сжав пенис между ладонями, вставила его в себя.

Она перенеслась в Древний Египет, в темную гробницу желания. Она стала рабыней сладострастного Анубиса. Молодой человек припал к ее шее, зарычал, и они вошли в ритм. Она подняла одну ногу и обхватила его. «О, юноша уже делал это раньше», — подумала она. Мысль о том, что он считает ее не менее опытной, возбудила еще больше. Ему от нее было нужно только одно: секс. Он жадно лизнул ее шею, с силой входя в ее плоть. Она сбросила шелковую тунику и сорвала бюстгальтер. Потом положила ладонь ему на затылок, заставляя опустить голову к ее груди. О да, она чувствовала, как он сосет, как зуб с щербинкой царапает сосок. Он входил и выходил из нее, все быстрее и быстрее, и она двигалась вместе с ним, а не лежала, словно мертвая, как это было с мужем. Она занималась любовью со своим египетским богом-шакалом. Она хотела его и одновременно боялась. Он погребал ее под слоями своих прикосновений. Ее огромная глубинная жажда проснулась и теперь выплескивалась страстью. «Ах, — думала она, — жажда тела — это не смерть, как с моим мужем. Это жизнь в смерти».

И вот Луиза так погрузилась в глубины своего бога-шакала, что перестала быть женщиной из плоти и крови, а превратилась в золотой песок, кружащийся в ночном воздухе, крошечный кусочек Древнего Египта, возрожденный к жизни в Венеции. Прошло много, много времени, прежде чем она все это почувствовала. Ее наполнял пенис этого молодого человека. Она чувствовала, как ее дрожание возбуждает его, отчего он ускорял толчки, пока в миг высшего экстаза не впился зубами в ее сосок, рванув ее к себе так, что вошел в глубины, в которых муж ее никогда не бывал.

Быстрый вздох, и молодой человек вытащил из нее свой пенис. Он счастливо усмехнулся, но она не захотела улыбаться в ответ, хотя ощущала гордость от того, какое воздействие произвела на него. Давно она не чувствовала себя такой счастливой.

— Доброй ночи, сударыня, — сказал он и поцеловал ей руку, как настоящий галантный кавалер, прежде чем исчезнуть на другом конце моста.

Луиза осталась одна. Она была потрясена. Вся дрожала. Но не от того, что сделала. Нет, она не чувствовала ни стыда, ни отвращения. Потрясение ее было вызвано тем, что она узнала, кем является на самом деле. Она — сосуд страсти. Ее предназначение — заниматься любовью. Она чувствовала это, как человек, ощущающий призвание. Никогда до сих пор не ощущала себя такой живой, такой целостной, веселой. Что такое любовь без жажды плоти? Такая любовь не может быть настоящей. Но то, что считал плотской жаждой ее муж, она бы назвала процессом произведения потомства. Единственная причина, почему он прикасался к ней, — желание обзавестись ребенком. А то, что произошло сейчас, является настоящей полной свободой плоти — в самом ярком ее проявлении. Луиза и этот юноша отдались своим желаниям в темной арке над одним из тихих каналов Венеции. В этом заключалась ее свобода.

Она поправила одежду. Достала новую сигарету и закурила, глядя на отражение луны в канале. Ее выброшенная накидка покачивалась на воде прямо посреди серебристого круга, напоминая разверстую рану. «Зловещее знамение грядущей боли», — со страхом подумала она. Но тут же появилась еще одна мысль: хватит ли ей смелости повторить то, что она сделала. Бросив недокуренную сигарету в канал, она продолжила путь.

Пока шла быстрым шагом сквозь венецианскую ночь, в голове у нее звучала «Пляска смерти» Сен-Санса, как будто эта композиция была музыкальным сопровождением ее ночной прогулки, призывающим всех распутных призраков Венеции присоединиться к ней в танце свободы. Луиза размышляла, стала бы она счастливой, если бы в ее сердце поселились страсть и любовь. Или это уничтожило бы ее? Ответа она не знала. Была уверена лишь в том, что при муже такого никогда не произойдет. Если когда-нибудь у нее появится надежда на обретение подобной любви, ей придется разделиться надвое: Луизу, жену уважаемого польского коммерсанта, и Белль, ее тайную сущность, шлюху. По дороге она дала себе клятву, что найдет такую любовь, чего бы это ни стоило. Если сам Анубис придет, желая забрать ее, она с радостью последует за ним. Для Луизы жизнь без любви была смертью.

Валентина

Как Валентине рассказать ему об этом, когда он вернется? Сказать, что она не может быть той, кем он хочет, что быть его девушкой — это первый шаг… К чему? Любви… обручению… свадьбе? Когда она с ним поговорит, наверняка все пойдет наперекосяк, как бы она ни старалась отвлечь его внимание. И очень жаль. Ей совсем не хочется, чтобы он уезжал из ее квартиры. Хорошо, что его несколько дней не будет. Это дает возможность еще какое-то время питать иллюзии. Поможет ли чем-то то, что она поддержит его игру с фотоальбомом и негативами?

Она на мгновение закрывает глаза и пытается отогнать воспоминания о нескольких неделях, предшествовавших расставанию с любовником. О том, как прикосновение, от которого внутри вспыхивал огонь, на следующий день оставляло ее холодной. Что происходит с ней? Почему стóит мужчине сказать, что он любит ее, она словно выключается? «Я просто сама похожа на мужчин, — сердито говорит она себе. — Они мечутся от одного неудачного романа к другому, и никто их не называет бездушными, бессердечными или пустыми». И все же Валентина понимает, что за раздражением появляется иное чувство. Чувство, в котором она не хочет признаваться.

Валентина опускает фотобумагу в ванночку с проявителем и ждет. Смотрит на часы, считает. Сейчас она в красных глубинах своей домашней фотолаборатории. Эта комната всегда служила убежищем для ее матери. Здесь мать пряталась от нее, от Маттиа и, возможно, от их отца. Теперь помещение принадлежит Валентине, но она использует его только для работы и не любит воспоминаний, которые пробуждает это место.

Валентина часто снимает на пленку. Ей доставляет удовольствие проявлять фотографии по старинке, хотя находиться в самой лаборатории неприятно. Она никогда не любила небольшие темные помещения. Она щелкает пальцами. Еще двадцать секунд на фиксаж, и можно будет включать свет.

В закрепителе она оставляет фотографию на пять минут, пытаясь побороть искушение взглянуть на нее. Валентина хочет дождаться, пока изображение полностью проявится и закрепится на фотобумаге. Она начинает перевешивать ряды фотографий, сохнущих у нее над головой. Некоторые снимает и рассматривает. Интересно, достаточно ли хороши для выставки эти снимки? Тео как-то хвалил их, но она в этом не была полностью уверена.

Валентина, сколько себя помнила, всегда фотографировала. Ее мать работала фотографом в модных журналах, так же, как она сейчас. Первую свою камеру Валентина получила в восемь лет. Это был «Кодак Дуафлекс II» родом из шестидесятых, который перешел к ней от матери. Им до сих пор можно снимать, и Валентина хранила его все эти годы. Хоть она и росла в эпоху цифровых технологий, мать научила ее пользоваться пленочными аппаратами и проявлять фотографии. Можно сказать, всему остальному она научилась сама (ну, не без помощи матери, конечно). Безусловно, она посещала колледж, чтобы достичь совершенства, но следовать за толпой не для нее. Валентина постоянно экспериментирует. Тео говорит, что именно поэтому она так хороша. Фотографирует не только головой, но и сердцем. Выстраивая кадр, даже для профессиональной съемки, руководствуется в первую очередь своим чутьем, и при этом композиция в ее работах неизменно безукоризненна.

Валентина питает особую любовь к мелочам. Она видит такие детали, которые большинство людей даже не замечают: текстура губ, форма пряди волос, угол излома брови, длина ресницы, яблочная округлость щеки или изгиб лодыжки. Для нее эти мелочи имеют огромное значение. Бывает, она делает из пальцев рамку, выискивает какую-то особую точку на теле любовника (к примеру, щетину на подбородке Тео), наклоняется и начинает изучать ее строение, пока он не отрывает от себя ее пальцы и не начинает отпускать шуточки по поводу ее одержимости.

Валентина рассматривает свои последние работы. После нескольких лет фотографирования женщин для модных журналов и рассматривания иногда почти не прикрытых одеждой женских тел у нее появилась потребность создавать нечто более высокохудожественное. Ей нравится красота женских форм. Она не лесбиянка, но находит созерцание женщин эротическим и стимулирующим занятием, подталкивающим ее к созданию чувственных образов.

Работая с черно-белой пленкой, она пока фотографировала лишь саму себя. Валентина намеренно отказалась от работы с моделями, а просить позировать других знакомых женщин постеснялась. До последней сессии она снималась в старой одежде матери, которую та носила в шестидесятых. Она знает, что почти неотличима от нее, и ей даже немного страшно смотреть на эти снимки. Цель Валентины — создать мир фантастических образов, где женщины становятся нереальными, совместить невинность и вожделение, соблазнить зрителя, чтобы он, каким бы ханжой ни был, увидел красоту желания.

Последняя серия фотографий была сделана в Венеции. Ее всегда влекло к этому городу. Его поэтические и чувственные обертоны завораживают Валентину. Вообще-то там она чувствует себя как дома, чего нельзя сказать о Милане. Фотографии она делала ранним утром. Нашла заброшенный палаццо и начала с того, что запечатлела утренний свет, сочащийся сквозь щели в закрытых ставнях. Потом через узкую дверь она вышла к каналу. За день до этого прошел дождь, и уровень воды в Венеции поднялся. Присев на корточки, она начала фотографировать мутную воду. Несмотря на то что солнце освещало поверхность, различить дно было невозможно, до того грязной оказалась вода. «Вода полна тайн», — подумалось Валентине. Она чувствовала запах разлагающейся Венеции, гниющей соленой воды. В густой мути отражалось ее лицо. Она была такой серьезной.

Валентина поменяла позу, и крошечный камешек упал в канал, нарушив спокойствие воды. Сквозь зыбь она замечает свои ноги и фотографирует их отражение. Потом обнажает другие части тела. Снимает куртку и фотографирует голую руку. Рука выглядит так, словно перестает принадлежать Валентине — бледная, тонкая, колышущаяся и манящая линия. Девушка в зеленой воде уже не она, а какая-то другая женщина, не отличимая от нее внешне, но выглядевшая совсем не так, как ей хотелось. «Посмотри на меня», — заклинает она. Бледное лицо и темные глаза манят. Валентина делает снимок за снимком. Она приближается, и ее водное воплощение обнажается для нее. Валентина фотографирует внутреннюю поверхность согнутого колена и соблазнительную верхнюю часть бедра, потом живот, собравшийся складками, когда она приседает. Ее пупок похож на черное зернышко, плавающее на поверхности воды. Она сняла крупным планом отражение одной груди, белым цветком покачивающееся на воде. Валентина не знала, как долго фотографировала отражение обнаженной девушки. Она полностью сосредоточилась на работе. От восторга у нее перехватило дыхание. На модных съемках с ней никогда такого не случалось.

Постепенно снова стали слышны звуки дня. В дальнем конце небольшого канала проплыло вапоретто[3], отчего вода пришла в движение и образ растаял. Волшебная девушка исчезла, и вместо нее Валентина вдруг увидела себя, присевшую на краю канала, — голую, с безумными глазами. Она поспешно отложила фотоаппарат и начала собирать разбросанную одежду.

А сейчас она просматривает эти снимки. В красном свете фотолаборатории они выглядят еще более эротично. Валентина не помнит, что в то утро снимала с себя одежду, но, разумеется, она делала это. Как еще смогла бы создать водные образы своей воображаемой венецианки? Она берет последний снимок. Это крупный план ее нижней половины, от талии до колен. Живот размыт отражениями света и тьмы, а ниже, между ног, темная-темная тень недосказанности. Зритель чувствует, что она полностью обнажена, и в то же время не имеет возможности четко увидеть самое интимное место. Вода прячет его. Глядя на эту фотографию, Валентина понимает, что возбуждается. К сожалению, Тео сейчас нет рядом, в лаборатории. Они бы могли заняться любовью.

Она откладывает снимки в сторону, начинает нежно поглаживать себя, прикасается к соскам и вдруг останавливается. Негатив. Мысль о подарке Тео не дает ей продолжить. Она достает снимок из лотка, накрывает его полотенцем и идет из лаборатории в ванную. Там включает фен, ставит его на минимальную мощность и сушит отпечаток. Постепенно картинка проявляется. Она очень нечеткая. Поначалу кажется, что там нет ничего конкретного, только переход от света к тени. Валентина выключает фен и возвращается в лабораторию. На ней по-прежнему нет ничего, кроме халата и чулок. Она кладет фотографию на стол и, не отрывая от нее глаз, сбросив халат, начинает надевать бюстгальтер, приподнимая и укладывая груди в кружевные чашечки.

Так что же это такое, Тео?

Она не понимает, что изображено на снимке. Какой-то пейзаж? Она видит линию, похожую на изгиб долины между двумя холмами, но больше ничего не разобрать. Однако, несмотря на очевидный возраст фотографии, что-то в особенностях ландшафта подсказывает: это не то, что кажется. Черт побери! Она должна узнать, что здесь изображено.

Валентина берет телефон, собираясь позвонить Тео, но понимает: это будет нарушением правила, да и прошло всего несколько часов после его отъезда. К тому же она не любит телефонные разговоры. В ее понимании телефон — сугубо функциональный предмет, необходимый для организации рабочего дня. Минуту в раздумье она смотрит на экран мобильника. Потом прислоняет фотографию к ножке настольной лампы и отходит на пару шагов. И вдруг что-то начинает проясняться. Что-то в изогнутой линии горизонта привлекает ее внимание. Ну конечно, это не панорама, это крупный план. С ее-то опытом продолжительного изучения женских тел она должна была бы сразу догадаться. Это контур обнаженной спины. Но чьей?

Теперь ей становится действительно интересно. Настолько, что она делает такое, чего не делала с того дня, как Тео переехал к ней, несмотря на все его загадочные исчезновения. Она решает осмотреть его рабочий стол, надеясь обнаружить какое-нибудь объяснение того, где он раздобыл этот альбом или кто модель. И ему об этом знать не обязательно. Это нужно сделать сейчас. Она не может ждать его возвращения. Как он выразился? «Мне кажется, пришло время тебе это получить».

Поиск по сайту: