ПУБЛИЦИСТИКА СОЛЖЕНИЦЫНА

«Архипелаг ГУЛАГ» как «художественное исследование»

Жанр книги автор сам определяет в подзаголовке как «опыт художественного исследования».

В этом обозначении важны оба составляющих его слова.

1. Каковы особенности, черты, параметры исследования?

Внутренняя пружина повествования – стремление познать истину, и строится оно на диалектике познания, постепенного обнаружения, раскапывания правды.

В самом начале появляется впечатляющий образ: тритоны, жившие бог знает сколько тысяч лет назад, которых обнаружили в вечном льду Колымы голодные зэки и тут же съели.

Автор стремится открыть, обнаружить для себя и для людей сущность и истинные масштабы того, что было неизвестно (да, это сейчас считается почему-то, что все всё знали и только делали вид, что не знают) – на самом деле это было действительно неизвестно тогда, когда писался «Архипелаг» – в 60-е годы.

Ведь даже те, кто там были, знали лишь малую частичку целого. А для тех, кто там не был, это страшное и неизвестное давало о себе знать в их «дневной» жизни, как говорит Солженицын, лишь эпизодически: арестом друга, зрелищем эшелона на вокзале, неожиданно пойманным взглядом чьего-то лица с выражением укора и беспомощности…

Задача автора – путешествуя по следам зэков, высветить все это тщательно скрываемое от «дневной жизни», проникнуть во все уголки, пройтись по всем звеньям, постепенно развернуть картину целого и показать, что же такое этот «архипелаг».

В результате создана энциклопедия ада, в отличие от Дантовского, ада совершенно реального, земного.

Каковы аспекты, «параметры» исследования?

Ø Аспект географический – открытие и описание всех островов, образующих архипелаг.

Ø Аспект исторический: это одновременно и летопись Гулага, и история русской каторги – от Радищева до Ленина – и от 1918 до 1954 гг., построенная на контрасте: царская каторга – почти что курорт по сравнению с советской.

Ø Аспект этнографический – описание материальной и духовной культуры, привычек, «менталитета» обитателей Архипелага – зэков и их палачей, охранников.

Ø Аспект социально-психологический – раскрытие процесса расчеловечивания людей – всех, кто прикоснется к Гулагу, – и узников, и палачей.

Ø Аспект художественно-философский: концепция человека и мира, характера и обстоятельств;

Ø Есть в этом исследовании и другие «разделы»: судьба отдельно взятого каторжника, явление «стукачества», моральная роль каторги, описание восстаний и др.

В беседе со студентами-славистами Цюрихского университета Солженицын объяснил, почему он называет «Архипелаг» опытом не «научного», не «исторического», а «художественного исследования: «Художественное исследование и по своим возможностям и по уровню в некоторых отношениях выше научного… Там, где научное исследование требовало бы 100 фактов, – а у меня их два, три! И между ними бездна, прорыв. И вот этот мост, в который нужно было бы уложить 198 фактов, – мы художественным прыжком делаем, образом, рассказом, иногда пословицей».

Иначе говоря, воображением, фантазией дорисовывается недостающие 99% необходимых фактов. «Мои мысли, мои скакуны!..»

Из такой игры воображения в «исследовании» появляются порой совершенно несуразные цифры. 66 миллионов жертв Гулага! 100 миллионов жертв Советской власти! 44 миллиона убитых на Великой Отечественной войне солдат! Обратите внимание: не всех вообще убитых, а только одних солдат – 44 миллиона!

В.Кожинов предпринял анализ этой солженицынской цифры, опираясь на данные демографии – и нашей, и западной.

В соответствии с этими демографическими данными население СССР с 1941 по 1945 гг. сократилось на 38 млн. человек. (195 млн. в 1941 – и 158 млн. в 1945-м). 38 миллионов? Много? Очень!

Но из них 13 млн. (1,3% от всего населения) должны были умереть и умерли естественной смертью (1,3 % – обычный средний процент для всех стран).

Итак, из 38 миллионов – 13 миллионов умерли естественной смертью.

Еще 5 миллионов – эмигранты 2-й волны, оставшиеся после войны на западе. Погибших остается около 20 миллионов (как и называли при Советской власти; сейчас официально называют 26 млн.). Всех погибших, а не только солдат! А ведь мирных жителей погибло больше, чем солдат.

Всего во время войны под ружьем было 31 млн. человек (на фронте, в тылу, и в Сибири, и на всех границах, и на Дальнем Востоке, где приходилось держать много войск ввиду опасности японской агрессии). А Солженицын пишет – ни с того ни с сего – 41 миллион убитых солдат!

Это, конечно, цифры не математика, а художника, который «художественным прыжком» заполняет пустоты неизвестных ему фактов.

То же самое касается и приводимой им цифры жертв Гулага – «66 миллионов человек»!

В конце 2003 г. в «Литературной газете» был опубликован спор историков и социологов о 7 ноября – дате, которая при Ельцине была переименована из «Дня Великой Октябрьской революции» в «День примирения и согласия». Спор о том, возможно ли «примирение». Обратите внимание: в споре принимают участие исключительно «демократы», «либералы» (никаких оппозиционных историков и социологов, скажем, Фроянова или С.Кара-Мурзы, для участия в обсуждении проблемы не пригласили).

Александр Ципко рассказал, как его «атаковали» молодые литераторы из Смоленска, упрекая его за его позицию в споре с Э.Лимоновым в телепередаче «Основной инстинкт»: «Почему вы не поддержали призыв Э.Лимонова к новой национализации? Я ответил: «Я боюсь крови, хватит крови». И услышал их жесткое, назидательное: «У нас в Смоленске народ не боится крови, он хочет крови, он ненавидит Москву эту … элиту. Мы сыты ими по горло». Вот это серьезно. Этому нужно противостоять. Иначе вся эта новая, так называемая демократическая Россия рассыплется как карточный домик.

Сергей Кургинян. Я тебе отвечу. Первое. Когда хотят что-то делать – не воюют с собственной историей. 70 лет определенной истории – в ней ищут и находят плюсы. Мы уже проходили про 60 миллионов в Гулаге, а потом выяснилось, что это вовсе не так.

Андрей Зубов. Как выяснилось?

Сергей Кургинян. Комиссия Сахарова (это директор Института Истории РАН, очень большой демократ и яростный антисоветчик – С.С), комиссия Александра Николаевича Яковлева. Если Александр Николаевич для вас авторитет, спросите, сколько на самом деле. Вон у Соловья спросите.

Валерий Соловей, к.и.н., эксперт «Горбачев-фонда»: Гораздо меньше… Смысл не в этом. Я вам скажу, почему никто никогда не называл правильную цифру. Все понимали, что и правильная цифра чудовищная. Что и 2 миллиона – чудовищно. Но рассказывать сказки о том, что расстреляли всю элиту и весь народ, а потом кто-то выиграл войну у самой мощной державы мира – не надо.

Так что цифры у Солженицына порой совершенно несуразные. Но главное не в цифрах и конкретных фактах, а в концепции книги и силе ее эмоционального воздействия.

Солженицынское исследование, конечно, имеет художественный эффект. Имеется в виду художественный эффект самого эмоционально напряженного описания, «художественного» оперирования фактами и цифрами, приемов и способов развертывания аналитической мысли.

С одной стороны, сама мысль рождает образ (часто гротескный и гиперболический). С другой – для исследования, для анализа используются средства образности.

В результате перед мысленным взором читателя возникает гигантский и чудовищный образ Архипелага – как чудовища, как «спрута», а за ним высвечиваются и основные опоры породившей его системы.

Этот образ представлен в зловещем, неостановимом развертывании, разрастании, во все новых и новых ликах, все более страшных воплощениях.

Ø Сначала дан географический образ «таинственного архипелага»;

Ø потом возникает образ мрачных, зловонных сплетений труб тюремной канализации, через которые «прокачивают» узников, по которым хлещет «пот, кровь и моча»;

Ø затем следует описание расползающихся и достигающих всех убежищ и уголков щупальцев гигантского осьминога – «органов»;

Ø к этому присоединяются картины доносительской эпидемии;

Ø подробные описания разных людских потоков, прокручиваемых через этот жуткий механизм со всеми подробностями процедуры следствия.

Каждый попавший в трубы, винтики и колесики этого механизма проходит через все его маховики, шестеренки, трубы, утрачивая при этом человеческие черты, и на выходе является готовый «продукт» – уже не как обыкновенный человек, а как «туземец Архипелага».

За этим образом чудовищного механического «спрута» – результат исследования, его главная политическая идея, опрокидывающая представления людей 50-х, 60-х годов, даже идеологов «перестройки»: не с 1937-го, а с 1918-го начинается ГУЛАГ, и это не «отступление от ленинских норм», не «нарушения законности», не «культ личности», т.е. не следствие только злой воли Сталина, а порождение созданной революцией 1917 г. системы.

А за системой стоит идеология – то, что дает оправдание злодейству.

В основе же идеологии – идея, соблазнительная по цели и оказывающаяся античеловеческой в своем реальном воплощении.

Логика исследования – обратная: от результата – к истоку, к первопричине.

В его итоге цепь причин и следствий восстанавливается в ее истинной последовательности: идея – идеология – система – Архипелаг.

Это важнейшая, ключевая, корневая идея всей книги Солженицына.

Идея очень важная. Независимо от способов ее аргументации.

Она имеет принципиальный характер, потому что ставит вопрос о цене идеи и об ответственности авторов идей.

Проблема чрезвычайно острая и дискуссионная.

Конечно, Солженицын – в «Архипелаге» – имел в виду только одну – коммунистическую – идею. Только одну – марксистскую – идеологию.

И в этом смысле «Архипелаг» устраивает всех, кроме некоторых «упертых» коммунистов.

Но потом, в «Красном колесе», Солженицын пошел дальше и по существу (независимо от цели, от субъективной антикоммунистической установки) поставил вопрос о цене всяких идей и всех идеологий, в том числе и либеральной.

А вот в такой постановке вопрос не устраивает никого.

Ответственно ли христианство за ужасы средневековой инквизиции?

Ислам и его пророк Мухаммед – за то, что делали талибы в Афганистане и что делают террористы Аль-Каиды?

Ответственны ли Ницше и Шпенглер за то, что натворил Гитлер?

Ответственен ли Эйнштейн или Нильс Бор за Хиросиму и за Чернобыль?

Ответственен ли Маркс за Архипелаг ГУЛАГ?

Ответственен ли Андрей Сахаров, автор идеи раздела Советского Союза на множество мелких государств и соответствующего проекта разработанной им «конституции» за развал Советского Союза, за войны на всей его периферии и за Чечню?

Это ведь вопросы одного порядка.

Как писал профессор-историк, антикоммунист Ричард Пайпс, «это ужасающая идея, что можно выволочь из гроба немецкого писателя, умершего сто лет назад в Лондоне, и предъявить ему счет за то, что случилось с Россией много лет спустя после его смерти»[1]

И если с логикой Солженицына согласиться, то наступит время – не может не наступить – когда люди очнутся от нового наваждения и спросят: а сколько миллионов жизней стоила России либеральная монетаристская идея в Ельцинско-Гайдаровско-Чубайсовском исполнении?[2] И, стало быть, ответственны ли за это авторы идеи – экономисты Чикагской школы, не говоря уже об ее исполнителях?

Мы об этом поговорим в связи с «Красным Колесом».

Но исток этой взрывоопасной идеи и этой бесстрашной логики есть уже в Архипелаге.

(Правда, не Солженицын первым поднял эту проблему. Тут он идет по следам Максима Горького – об этом тоже попозже: в этой лекции и особенно в лекции о «Красном колесе).

А сейчас о другой – не столько «исследовательской», сколько собственно художественной – стороне солженицынского «исследования».

2. Автобиографическое начало в «Архипелаге»

Что создает огромное эмоциональное воздействие книги Солженицына на читателя?

Не только чудовищность созданной им картины.

Не только то, что образ Архипелага выстраивается из деталей грубой реальности.

И не только то, что в создании этой картины использованы некоторые приемы образности: такие, как градация, гипербола, усиление, нагнетание, зловещие повторы.

Но и то, что организует все это, соединяет в единое целое, замыкает – образ автора в двух его воплощениях, двух ипостасях.

· Первое воплощение – ПОВЕСТВОВАТЕЛЬ-ИССЛЕДОВАТЕЛЬ.

Он здесь тоже многолик: и историк-летописец, и портретист, и репортер, и этнограф, и социопсихолог. И еще – обвинитель. (Обвинитель тоже многогранный и многоликий. Соединяющий в себе и следователя, и прокурора, и судью, и потерпевшего, и свидетеля обвинения – всех участников «судебного процесса», кроме публики).

Главная опора этого автора, автора-исследователя в поисках правды – эмпирический опыт: узкий круг пережитого, считает Солженицын, важнее, ценнее, достовернее, нежели широкий круг, очерченный идеологиями. «Всегда смотреть собственными глазами, никогда – через «очки» идеологии»[3].

Точек наблюдения в «Архипелаге» много, но при этом опорой всегда становится личный опыт, взгляд свидетеля: либо свой собственный, либо – многочисленных (около двух с половиной сотен) «соавторов», чьим впечатлениям автор доверяет.

Иногда – это вымышленный свидетель (и здесь уже чисто художественный прием). Например, в главе о Соловках автор пытается воссоздать картину Соловецкой каторги глазами «человека серебряного века» – т.е. человека утонченной культуры, в глазах которого особенно позорна новая каторга.

• Второе воплощение образа автора – АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЙ ГЕРОЙ.

Это центральный, организующий все повествование элемент, – как раз тот, который и делает «Архипелаг Гулаг» художественным исследованием.

В центре повествования – история переплавки человеческой души, история рождения нового человека – художника-пророка, мессии.

Если хотите, с этой точки зрения «Архипелаг Гулаг» – это по существу рассказ о том, «как закалялась сталь», как бы ни кощунственным показалось это сочетание слов самому автору. Только сталь другая и горн для закалки другой.

Так вот история этого превращения, этой метаморфозы – и есть в первую очередь то, что делает солженицынское исследование художественным произведением, то, что рождает уже не политическую, а собственно художественную ИДЕЮ «Архипелага».

Солженицын продолжает классическую традицию автобиографического жанра и вносит в него нечто свое, прежде всего – по материалу.

Созданный им автобиографический образ очень разноликий, но тем не менее цельный, построенный через воссоздание истории перевоспитания, истории солженицынских жизненных университетов.

Кто были его учителя?

В одном из писем А.Твардовскому в 1969 г. Солженицын назвал их:

«Мои навыки – каторжанские, лагерные. Без рисовки скажу, что русской литературе я принадлежу – и обязан – не больше, чем русской каторге, я воспитался там – и это навсегда».

Что же в нем от русской литературы? Что от каторги?

Вот на этот последний вопрос – что от каторги? – и есть ответ в книге «Архипелаг Гулаг».

В разветвленной, разбросанной энциклопедии русской каторги есть внутренний стержень – тот, который постепенно, незаметно складывается в «историю души одного нашего современника, в горячий рассказ о том, как менялась его вера и преображался строй мыслей, в рассказ о том, как один звонкий молодой советский человек стал прокаленным… антисоветчиком, всколыхнувшим мир исследованием Гулага»[4]

Вначале это был типичный молодой человек своего времени: ровесник революции, комсомолец из поколения, рожденного Октябрем.

В юности еще задумал он написать большой роман о революции, название которого пришло ему сразу и звучало так: «ЛЮБИ РЕВОЛЮЦИЮ!»

Для того чтобы его написать, казалось тогда будущему автору «Красного Колеса», не нужно ничего, кроме марксизма. Марксизм, это «самое передовое учение», всё объясняет в истории, и ничего больше для создания грандиозного исторического полотна не нужно, кроме конкретного материала.

Ведь в юности Солженицын был по своим взглядам радикальным революционером, сверхреволюционером троцкистского толка. Сейчас полностью опубликовано «дело Солженицына», и для многих оно стало потрясением. Оказывается, арестовали его вовсе не за то, что в переписке с другом критиковал Сталина за его «культ» или злодеяния 37 года. Критиковал – но совсем за другое. За поворот от интернационализма к национально-государственной политике, за роспуск Коминтерна, за союз с буржуазными Великобританией и Соединенными Штатами, за возвращение генеральских званий, погон. При обыске у него нашли портрет Троцкого, а во время допросов он признался, что считает: Троцкий был истинный ленинец, а вот Сталин изменил этому пути[5].

Одно из самых потрясающих признаний Солженицына в «Архипелаге» (это не покаяние, а именно признание) – искреннее суждение о том, что он сам вполне мог бы стать палачом.

Сложись иначе судьба, не откажись он, так же как и некоторые другие его сверстники – студенты – от перехода из университета в училище НКВД в 1938 году, все могло быть иначе в его жизни.

Почему?

Солженицын отказывается от соблазна легкого объяснения своего поступка: мол, дескать, «всё понимал», и потому… Сейчас много таких, которые утверждают, что уже с детства все видели и все понимали. Солженицын как будто этим хвастливым всезнайкам отвечает, когда пишет:

«Через четверть столетия можно подумать: ну да, ВЫ ПОНИМАЛИ, какие вокруг кипят аресты, как мучают в тюрьмах и в какую грязь вас втягивают. Нет!

Ведь воронки ходили ночью, а мы были – дневные, со знаменами. Откуда нам знать и почему думать об арестах? Что сменили всех областных вождей, так это для нас было решительно все равно. Посадили двух-трех профессоров, так мы же с ними на танцы не ходили, да и экзамены легче сдавать».

«Я приписывал себе бескорыстную самоотверженность. А между тем был ВПОЛНЕ ПОДГОТОВЛЕННЫЙ ПАЛАЧ. И попади я в училище НКВД при Ежове – может быть, у Берии я был бы как раз на месте… И перед ямой, в которую мы уже собрались толкать наших обидчиков, мы останавливаемся, оторопев: ДА ВЕДЬ ЭТО ТОЛЬКО СЛОЖИЛОСЬ ТАК, ЧТО ПАЛАЧАМИ БЫЛИ НЕ МЫ, А ОНИ. А кликнул бы Малюта Скуратов нас – пожалуй, и мы бы не оплошали».

Здесь есть, конечно, нотка покаяния. За что же он кается? За какие грехи? Когда началась война, и «звонкий молодой человек» стал офицером, он свое офицерство принял как должное и не задумывался о своем праве на власть над другими. Потом только со стыдом написал: «Отцов и дедов называл на «ты». Посылал их под снарядами сращивать разорванные провода, чтобы только шла звуковая разведка и не попрекнуло начальство (Андреяшин так погиб). Ел свое офицерское масло с печеньем, не раздумываясь, почему оно мне положено, а солдату нет».

Даже когда был арестован, и сорвали с него погоны, и отправили по этапу, – отказался нести свой чемодан: «Я офицер. Пусть несет пленный немец».

Поворот произошел в тюрьме. Офицер, атеист, революционер, марксист стал верующим, яростным антисоветчиком, критиком марксизма, реформистом и чуть ли не монархистом по убеждениям.

Солженицын «благословляет тюрьму» за то, что она освободила его от идеологических догм и научила видеть правду жизни, которую он и стремился передать читателю.

[1] Цит. по: Бернштам М. Проклятый вопрос о цене идей // Дружба народов, 1992, №, с.183.

[2] Анатолий Чубайс, будучи Вице-премьером Правительства, на заседании Правительства, под стенограмму (об этом поведал А.Караулов в своей телепрограмме «Момент истины»), сказал: «Главная проблема России – та, что в ней на 60 миллионов человек больше, чем нужно (для эффективной рыночной экономики). Чем это лучше логики Гитлера, Гиммлера или Геббельса?

[3] Нива Жорж. Солженицын // Дружба народов, 1990. № 5. С. 212

[4] Стреляный А. «Не верь, не бойся, не проси!» // Звезда, 1989, № 11, с.194.

[5] См.: Кожинов В. Солженицын против Солженицына // Советская Россия. 3.12.1998. № 142. С. 4.

Поиск по сайту: