Внутренние причины «русской» революции

В обсуждении тем об участии мировой закулисы в так называемой «русской» революции порой начисто затушёвывается то обстоятельство, что мировая закулиса действовала, опираясь на внутрироссийские антиправительственные и антимонархические силы.

И о том, что это были за внутренние силы, существует не меньше пропагандистской лжи, чем о влиянии мировой закулисы: от полного отрицания влияния указанного фактора — до его абсолютизации, от представления русского народа невинной жертвой жидо-масонов — до интерпретации революции как сугубо классовой борьбы рабочих и крестьян супротив угнетателя-царя.

Данный пост будет посвящён рассмотрению именно внутрироссийских сил, стремившихся на грани позапрошлого и прошлого веков к свержению государственного строя Российской империи.

Итак, начнём с обсуждения сопутствующих мифов, заботливо внедрённых с сознание среднего российского обывателя.

Либеральная, революционная и, позднее, советская пропаганда вбивала в головы людей представление, согласно которому Россия переживала застой и чуть ли не упадок, из которого её, мол, и вырвала революция.

И мало кто задумывался над тем, что великие революции совершаются не от слабости, а от силы, не от недостаточности, а от избытка.

Английская революция 1640-х годов разразилась вскоре после того, как страна стала «владычицей морей», закрепилась в мире от Индии до Америки; этой революции непосредственно предшествовало славнейшее время Шекспира (как в России — время Достоевского и Толстого). Франция к концу XVIII века была общепризнанным центром всей европейской цивилизации, а победоносное шествие наполеоновской армии ясно свидетельствовало о тогдашней исключительной мощи страны. И в том, и в другом случае перед нами, в сущности, пик, апогей истории этих стран — и именно он породил революции…

Было бы абсурдно, если бы в России дело обстояло противоположным образом.

Возьмём всего только двадцатилетие, с 1893 по 1913 год; без особо сложных разысканий можно убедиться, что Россия за этот краткий период выросла поистине «страшно» (по суворинскому слову). Население увеличилось почти на 50 миллионов человек (со 122 до 171 млн.) — то есть на 40 процентов; среднегодовой урожай зерновых — с 39 млн тонн до 72 млн тонн, следовательно, почти вдвое (на 85 процентов), добыча угля — в 5 раз (от 7,2 млн тонн до 35,4 млн тонн), выплавка железа и стали — более чем в 4 раза (от 0,9 млн тонн до 4,3 млн тонн) и т. д. и т. п.

Правда, по основным показателям промышленного производства Россия была всё же позади наиболее развитых в этом отношении стран, — о чём не переставали и не перестают до сих пор кричать её хулители. Но от кого Россия «отставала»? Всего только от трёх специфических стран «протестантского капитализма», где непрерывный промышленный рост являл собой как бы важнейшую добродетель и цель существования, — Великобритании, Германии и США. «Отставание» от ещё одной промышленно развитой страны, Франции, в 1913 году было, в сущности, небольшим (добыча угля в России и Франции — 35,4 млн тонн и 43,8 млн тонн, выплавка железа и стали — 4,3 млн тонн и 6,9 млн тонн и т. п.). А других промышленных «соперников» у России в тогдашнем мире просто не имелось…

Могут возразить, что Россия намного превосходила Францию по количеству населения и, значит, резко отставала от неё с точки зрения «душевого» производства; однако в 1913 году Французская (как и Британская, и Германская) империя владела огромными территориями на других континентах и потому была сопоставима с Российской и в этом плане (общее население Французской империи в 1913-м — более 100 млн.).

Французский экономист Эдмон Тэри по заданию своего правительства приехал в 1913 году в Россию, тщательно изучил состояние её хозяйства и издал свой отчёт-обзор под названием «Экономическое преобразование России». В 1986 году этот отчёт был переиздан в Париже, и в предисловии к нему совершенно справедливо сказано: «Тот, кто внимательно прочтет этот беспристрастный анализ, поймет, что Россия перед революцией экономически была здоровой, богатой страной, стремительно идущей вперед».

Впрочем, дело не только в этом. Едва ли уместно (хотя многие поступают именно так) судить о состоянии и развитии страны в начале XX века исключительно — или даже хотя бы главным образом — на основе её собственно экономических, хозяйственных показателей. Ведь тогда придется прийти к выводу, что в 1913 году такие, скажем, страны, как Италия и тем более Испания, находились по сравнению с Великобританией и Германией — да и даже с самой Россией! — в глубочайшем упадке, в состоянии полнейшего ничтожества.

Нельзя, например, отрицать, что очень существенным показателем состояния страны являлось тогда положение в её книгоиздательском деле. Ведь книги — в их многообразии — это своего рода «инобытие» всего бытия страны, запечатлевающее так или иначе любые его стороны и грани; книжное богатство, без сомнения, порождается богатством самой жизни.

В 1893 году в России было издано 7783 различных книги (общим тиражом 27,2 млн экз.), а в 1913-м — уже 34 006 (тиражом 133 млн экз.), то есть в 4,5 раза больше и по названиям, и по тиражу (кстати сказать, предшествующий, 1912 год был ещё более «урожайным» — 34 630 книг).

Дабы правильно оценить эту информацию, следует знать, что в 1913 году в России вышло книг почти столько же, сколько в том же году в Англии (12 379), США (12 230) и Франции (10 758) вместе взятых (35 367)!

С Россией в этом отношении соперничала одна только Германия (35 078 книг в 1913 году), но, имея самую развитую полиграфическую базу, немецкие издатели исполняли многочисленные заказы других стран и, в частности, самой России, хотя книги эти (более 10 000) учитывались всё же в качестве германской продукции.

Можно бы привести ещё множество самых различных фактов, подтверждающих мощный и стремительный рост, всестороннее развитие России в конце XIX — начале XX века — от экономики и быта до искусства и философии, но здесь, конечно, для этого нет места. К тому же (что уже отмечено) одно только книжное богатство так или иначе свидетельствует о богатстве породившего его многообразного бытия страны. Сам тот факт, что Россия в 1913 году была первой книжной державой мира, невозможно переоценить.

И если вспомнить хотя бы несколько самых различных, но, без сомнения, подлинно «изобильных» воплощений русского бытия 1890—1910-х годов — таких, как Транссибирская магистраль, свободное хождение золотых монет, столыпинское освоение целины на востоке, всемирный триумф Художественного театра, титаническая деятельность Менделеева, тысячи превосходных зданий в пышном стиле русского модерна, празднование Трёхсотлетия Дома Романовых, наивысший расцвет русской живописи в творчестве Нестерова, Врубеля, Кустодиева и других, — станет ясно, что говорить о каком-либо «упадке» просто нелепо.

Тем не менее тогдашние либералы и прогрессисты, стараясь не замечать очевидности, на все голоса кричали о том, что-де Россия, в сравнении с Западом, пустыня и царство тьмы.

В трактате французского политика и историософа Алексиса Токвиля «Старый порядок и Революция» — одном из наиболее проницательных размышлений на эту тему — показано, в частности, следующее: «Порядок вещей, уничтожаемый Революцией, почти всегда бывает лучше того, который непосредственно ему предшествовал». Франция 1780-х годов ни в коей мере не находилась… «в упадке; скорее можно было сказать в это время, что нет границ ее преуспеянию… Лет за двадцать пред тем на будущее не возлагали никаких надежд; теперь от будущего ждут всего. Предвкушение этого неслыханного блаженства, ожидаемого в близком будущем, делало людей равнодушными к тем благам, которыми они уже обладали, и увлекало их к неизведанному».

Так было и в России: преуспевающие российские предприниматели и купцы полагали, что кардинальное изменение социально-политического строя приведет их к совсем уж безграничным достижениям, и бросали миллионы антиправительственным партиям (включая большевиков!). Интеллигенция тем более была убеждена в своём и всеобщем процветании при грядущем новом строе; нынешнее же положение образованного сословия в России представлялось ей ничтожным и ужасающим, и она, скажем, не обращала никакого внимания на тот факт, что в России к 1914 году было 127 тысяч студентов — больше, чем в тогдашних Германии (79,6 тыс.) и Франции (42 тыс.) вместе взятых (то есть дело обстояло примерно так же, как и в книгоиздании).

Стоит ещё сообщить, что расхожее утверждение о «неграмотной» России, которая после 1917 года вдруг стала быстро превращаться в грамотную, — это заведомая дезинформация.

Действительно большая доля неграмотных приходилась в 1917 году, во-первых, на старшие возрасты и, во-вторых, на женщин, которые тогда были всецело погружены в семейный быт, где грамотность не была чем-то существенно нужным. Что же касается, например, мужчин, вступавших в жизнь в 1890—1900-х годах, — то есть мужчин, которым к 1917 году было от 20 до 30 лет, — то даже в российской деревне 70 процентов из них были грамотными, а в городах грамотные составляли в этом возрасте 87,4 процента. Это означало, что в молодой части рабочего класса неграмотных было всего лишь немногим более 10 процентов.

О рабочих следует сказать особо, ибо многие убеждены, что революционные акции в России совершала некая полунищая пролетарская «голытьба». Как раз напротив, решающую роль играли здесь квалифицированные и вполне прилично оплачиваемые люди — те, кого называют «рабочей аристократией».

Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на любую фотографию 1900—1910-х годов, запечатлевшую революционных рабочих: по их одежде, прическе, ухоженности усов и бороды, осанке и выражению лиц их легко можно принять за представителей привилегированных сословий. Это были люди, которые, подобно предпринимателям и интеллигенции, стремились не просто к более обеспеченной жизни (она у них вовсе и не была скудной), но хотели получить свою долю власти, высоко поднять свое общественное положение.

Вот хотя бы одно весомое свидетельство. Н. С. Хрущёв вспоминал впоследствии: «Когда до революции я работал слесарем и зарабатывал свои 40—50 рублей в месяц, то был материально лучше обеспечен, чем когда работал секретарем Московского областного и городского комитетов партии» (то есть в 1935—1937 гг.; партаппаратные «привилегии» утвердились с 1938 г.) Для правильного понимания хрущевских слов следует знать, что даже в Петербурге (в провинции цены были еще ниже) килограмм хлеба стоил тогда 5 коп., мяса — 30 коп. (стоит сказать и о «деликатесных» продуктах: 100 граммов шоколада — 15 коп., осетрины — 8 коп.); метр сукна — 3 руб., а добротная кожаная обувь — 7 руб. и т. д. Кроме того, к 1917 году Хрущёву было лишь 23 года, и он, конечно, не являлся по-настоящему квалифицированным рабочим, который мог получать в 1910-х годах и по 100 руб. в месяц.

Короче говоря, рабочий класс России к 1917 году вовсе не был тем скопищем полуголодных и полуодетых людей, каковым его пытались представить советские историки. Правда, накануне Февраля в Петербурге уже началась разруха (в частности, впервые за двухвековую историю города в нем образовались очереди за хлебом — их тогда называли «хвосты», а слово «очередь» в данном значении появилось лишь в советское время), но это было только последним толчком, поводом; революция самым интенсивным образом назревала и готовилась по меньшей мере с начала 1890-х годов. Уже в 1901 году Горький изобразил впечатляющую фигуру рабочего Нила (пьеса «Мещане»), — мощного, независимого, достаточно много зарабатывающего и по-своему образованного человека, безоговорочно претендующего на роль хозяина России.

Итак, в России были как минимум три серьёзные силы — предприниматели, интеллигенты и наиболее развитой слой рабочих, — которые активнейше стремились сокрушить существующий в стране порядок — и стремились вовсе не из-за скудости своего бытия, но скорее напротив — от «избыточности»; их возможности, их энергия и воля, как им представлялось, не умещались в рамках этого порядка…

Естественно встаёт вопрос о преобладающей части населения России — крестьянстве.

Казалось бы, именно оно должно было решать судьбу страны и, разумеется, судьбу революции. Однако десятки миллионов крестьян, рассеянные на громадном пространстве России, в разных частях которой сложились существенно различные условия, не представляли собой сколько-нибудь единой, способной к решающему действию силы. Так, в 1905—1906 годах русское крестьянство приняло весьма активное участие в выборах в 1-ю Государственную думу; достаточно сказать, что почти половина ее депутатов (231 человек) были крестьянами. Но, как показано в обстоятельном исследовании историка С. М. Сидельникова «Образование и деятельность Первой Государственной думы» (М., 1962), политические «пристрастия» крестьянства тех или иных губерний, уездов и даже волостей резко отличались друг от друга; это ясно выразилось в крестьянском отборе «уполномоченных» (которые, в свою очередь, избирали депутатов Думы): «В одних волостях избирали лишь крестьян… демократически настроенных, в других… по взглядам своим преимущественно правых и черносотенцев» (с. 138).

Вообще-то сотни тысяч крестьян в то время всецело поддерживали «черносотенцев», но это не могло привести к весомым результатам, ибо дело революции решалось в «столицах», в «центре», который — поскольку Россия издавна была принципиально «централизованной» в политическом отношении страной — мог более или менее легко навязать свое решение провинциям.

И ещё один пример. В 1917 году крестьянство в своем большинстве проголосовало на выборах в Учредительное собрание за эсеровских кандидатов, выступавших с программой национализации земли (а это целиком соответствовало заветной крестьянской мысли, согласно которой земля — Божья), и в результате эсеры получили в Собрании преобладающее большинство. Но когда поутру 6 января 1918 года большевики «разогнали» неугодное им Собрание, крестьянство, в сущности, ничего не сделало для защиты своих избранников (да и как оно могло это сделать — организовать всеобщий крестьянский поход на Петроград?).

Наконец, нельзя не остановиться на одной связанной с крестьянством проблеме — вернее, целом узле проблем, которые чаще всего толкуются тенденциозно или просто ошибочно. Крестьянство, количественно составлявшее основу населения России, не могло быть самостоятельной, активной и весомой политической (и, в частности, революционной) силой в силу бедности, весьма низкого жизненного уровня его преобладающего большинства.

Совершенно ложно представление, согласно которому революции устраивают нищие и голодные: они борются за выживание, у них нет ни сил, ни средств, ни времени готовить революции. Правда, они способны на отчаянные бунты, которые в условиях уже подготовленной другими силами революции могут сыграть огромную разрушительную роль, но именно и только в уже созданной критической ситуации (так, множество крестьянских бунтов происходило в России и в XIX веке, но они не вели ни к каким существенным последствиям).

Ныне многие авторы склонны всячески идеализировать положение крестьянства до 1917 — или, точнее, 1914 года. Ссылаются, в частности, на то, что Россия тогда «кормила Европу». Однако Европу кормили вовсе не крестьяне, а крупные и технически оснащенные хозяйства сумевших приспособиться к новым условиям помещиков или разбогатевших выходцев из крестьян, использующие массу наёмных работников. Когда же после 1917 года эти хозяйства были уничтожены, оказалось, что хлеба на продажу (и не только для внешнего, но и для внутреннего рынка), товарного хлеба в России весьма немного (вопрос этот был исследован виднейшим экономистом В. С. Немчиновым, его выводы послужили главным и решающим доводом в пользу немедленного создания колхозов и совхозов — именно этот человек фактически убедил Сталина начать немедленную коллективизацию).

Крестьяне же — и до 1917 года, и после него — сами потребляли основное количество выращиваемого ими хлеба, притом многим из них не хватало этого хлеба до нового урожая…

Всё это, казалось бы, противоречит сказанному выше о бурном росте России. Какой же рост, если составляющие преобладающее большинство населения крестьяне в массе своей бедны? Но, во-первых, и в жизни крестьянства в начале века были несомненные сдвиги. А с другой стороны, самое мощное развитие не могло за краткий срок преобразовать бытие огромного и разбросанного по стране сословия. Средние урожаи хлебов пока еще оставались весьма низкими — от 6,7 центнера с гектара пшеницы до 12,1 — кукурузы…

И крестьян легко было поднять на бунты, «подкреплявшие» революционные акции в столицах. А кроме того, для главных революционных сил — предпринимателей, интеллигенции и квалифицированных рабочих — бедность большинства крестьян (а также определённой массы «деклассированных элементов» — «босяков», воспетых Горьким и другими) являлась необходимым и безотказно действующим аргументом в их борьбе против строя. Есть все основания полагать, что в конечном счете всестороннее развитие России подняло бы уровень жизни крестьян. Но поборники «прогресса» были уверены, что, изменив политический строй, они могут без всяких помех повести всех к полному благоденствию…

Часто говорят, что слабость России накануне 1917 года «доказывается» её поражением в тогдашней мировой войне. Но и это, в сущности, беспочвенная клевета.

За три года войны немцы не смогли занять ни одного клочка собственно русской земли (они захватили только часть входившей в состав империи территории Польши, а русские войска в то же время заняли не меньшую часть земель, принадлежавших Австро-Венгерской империи). Достаточно сравнить 1914 год с 1941-м, когда немцы, в сущности, всего за три месяца (если не считать их собственных «остановок» для подтягивания тылов) дошли аж до Москвы, чтобы понять: ни о каком «поражении» в 1914-м — начале 1917 года говорить не приходится.

Очень освёдомленный и весьма умный Уинстон Черчилль, наслушавшись речей о «поражении России», написал в 1927 году: «Согласно поверхностной моде нашего времени, царский строй принято трактовать как слепую, прогнившую, ни на что не способную тиранию. Но разбор тридцати месяцев войны с Германией и Австрией должен бы исправить эти легковесные представления. Силу Российской империи мы можем измерить по ударам, которые она вытерпела, по бедствиям, которые она пережила, по неисчерпаемым силам, которые она развила, и по восстановлению сил, на которые она оказалась способна… Держа победу уже в руках, она пала на землю заживо… пожираемая червями».

Впрочем, Черчилль не усматривает причину гибели Российской империи именно в том, что она, как он утверждает, развила неисчерпаемые силы, развила чрезмерно.

Грозную опасность, таящуюся в «страшном» росте России, видели, пожалуй, одни только «черносотенцы». Прогрессистским и либеральным идеологам всех мастей, напротив, мнилось, что Россия развивается-де недостаточно быстро и широко (или даже вообще будто бы стоит на месте), они постоянно стремились сокрушить преграды, мешающие «движению вперед». И это была поистине безнадежная слепота людей, мчащихся в могучем потоке и не замечающих этого. Большинство из них в какой-то момент ужаснулось, но было уже поздно… И тогда они — опять-таки большинство — начали доказывать, что их прекрасная устремленность была чем-то или кем-то искажена, испорчена, превращена в свою противоположность, и после 1917 года многие либералы и революционеры взялись «исправлять» якобы кем-то искаженную историю. Ради этого была начата тяжелейшая Гражданская война.

Кстати, в течение многих лет официальная пропаганда стремилась доказать, что Белая армия вела войну для восстановления «самодержавия, православия, народности». И в конце концов это было принято на веру чуть ли не всеми.

Сейчас многие видят во всех генералах и офицерах Белой армии жертвенных (пусть и тщетных) спасителей русской монархии… Однако перед нами очередное глубочайшее заблуждение. Один из виднейших деятелей Белой армии, генерал-лейтенант Я. А. Слащов-Крымский поведал в своих предельно искренних воспоминаниях, что по политическим убеждениям эта армия представала как «мешанина кадетствующих и октябриствуюших верхов и менышевистско-эсерствующих низов… „Боже Царя храни“ провозглашали только отдельные тупицы (то есть люди, не понимавшие основную направленность белых), а масса Добровольческой армии надеялась на „учредилку“, избранную по „четыреххвостке“, так что, по-видимому, эсеровский элемент преобладал».

Впрочем, «герои» Февраля заслуживают отдельной большой темы…

Здесь же следует особо упомянуть и ещё одну мощную внутреннюю силу, действующиую против русского самодержавия и полностью поддержавшую сначала февралистов, а потом — большевиков.

В подготовке и осуществлении февральской революции большую роль также сыграли старообрядческие секты и их представители в Государственной Думе: Гучков, Коновалов, Авксентьев, Рябушинский и так далее.

А впоследствии десятки многочисленных раскольничьих, старообрядческих и изуверских сект и еретиков немедленно заявили о полной поддержке и лояльности Ленину и Советской власти. Как верно писал К. Михайлюк: «Массовое сектантское движение сыграло выдающуюся роль в революции 1917 года как в феврале, так и в октябре».

Среди тех, кто в октябре 1917 года активно поддержали Ленина, были «толстовцы», «трезвенники», «адвентисты седьмого дня», «баптисты», «хлысты», «скопцы», «духоборы», «новоизраильтяне», «молокане» и другие. «Адвентисты седьмого дня» даже заявили, что на Ленине «почивает благодать божья», а сам Ленин, принимая в 1918 году приехавшего к нему из Новгородской губернии сектанта-баптиста Петрова, сказал ему: «Да поможет вам ваш бог, в которого вы так твердо верите, во всех ваших начинаниях по созданию топ коммуны, к которой рвется ваша христианская душа, а советская власть в этих начинаниях вам всегда окажет содействие».

Понятно, что Ленин говорил подобные слова вовсе не из-за своей «веротерпимости». Главными причинами поддержки им сектантов и раскольников были стремления уничтожить православную церковь и получить финансовую поддержку со стороны старообрядческого капитала, а то, что этот капитал был весьма значителен, видно из той роли, какую он сыграл в свержении православной монархии в России.

Как можно легко убедиться - ни о каком классовом характере "русской" революции не может быть и речи, ибо и пресловутый пролетариат, и буржуазия были на одной стороне баррикад. Ни о какой "отсталости" царской России также не может быть речи, и о "реакционности царского режима" - тем более. Да и в первой мировой войне царская Россия отнюдь не понесла сколько-нибудь существенных потерь - ни территориальных, ни экономических.

Да и война между Белой и Красной армиями отнюдь не была борьбой старого с новым.

Обе эти силы были новыми - революционными, одинаково враждебными русской монархии - потому и борьба между ними носила столь ожесточённый характер.

Но, разумеется, внутренние силы "русской" революции не смогли бы сокрушить государственный строй, если бы не направлялись, координировались, подпитывались материально и идеологически мировой закулисой.

Мировая закулиса, благополучно разрушив основы христианской Европы и подчинив себе её народы, повела планомерное наступление на Россию - последний оплот христианства. При этом мировая закулиса умело воспользовалась всё большим отступничеством от христианской веры основных слоёв русского общества, безответственностью и легкомыслием интеллигенции, алчностью и неразборчивостью в средствах нарождающейся русской буржуазии, полным развращением старой дворянской аристократии и неуёмным стремлением к власти свежерождённой новой - рабочей и разночинной - аристократии, а также извечной ненавистью к Русской Церкви и русской монархии со стороны всевозможных раскольников и сектантов.

Независимо от того, в какой политический и идеологический камуфляж рядились все эти деструктивные силы - всех их объединяло между собой служение злу.

Тут, думаю, сто́ит повторить слова П. В. Мультатули:

"...XX век, как никакой другой, явил собой наступление сил зла, и исторический подвиг Императора Николая II как раз заключался в том, что все свое царствование он вел непримиримую войну с мировым злом, с идеологией зла, которое год от года все более преобладало в истории государств и народов".

Но начале прошлого века между Царем и Россией в силу различных обстоятельств, главным из которых было отступление России от верности заповедям Христовым, образовалась огромная пропасть. И у Царя было два выхода: поддаться соблазнам лукавого века и рухнуть в эту пропасть вместе с Россией или ценой принесения себя в жертву попытаться спасти Россию если не для этого века, то для будущего, дать ей возможность оправдаться на Страшном Судище Христовом. Николай II выбрал последнее:

«Может быть, для спасения России необходима жертва — я готов стать этой жертвой».

Только поверхностный и схоластический, материалистический ум назовет эту цель Царя химерической. Православный же человек поймет и преклонится перед неземным ее величием.

Это хорошо понимал такой Светильник Земли Русской, как преподобный Иоанн Кронштадтский:

"... Если не будет покаяния у русского народа, конец мира близок. Бог отнимет у него благочестивого Царя и пошлет бич в лице нечестивых, жестоких, самозваных правителей, которые зальют всю землю кровью и слезами".

Император Николай II и в силу своих личных свойств, и в силу того, что он был Русским Православным Царем, не мог не стать главным врагом сил мировой революции. Его уничтожение и как монарха, и как человека стало необходимым условием для победы мировой революции, и вследствие этого Император Николай II и его Семья, составляющая с ним единое духовное целое, в сложившихся исторических условиях начала XX века неминуемо должны были быть уничтожены силами зла. При этом гибель Николая II не должна была просто означать смерть коронованного властителя: нет, она была призвана уничтожить Россию как страну, стоявшую на пути этих сил, как страну, бывшую в начале XX века наиболее христианской. Россия, а, следовательно, и ее Царь стояли на пути мирового владычества тайного духовного агрессора.

Вот что писал С. Н. Булгаков после февральских событий:

«У меня была смерть на душе... А между тем кругом все сходило с ума от радости... брехня Керенского еще не успела опостылеть, вызывала восхищение (а я еще за много лет по отчетам Думы возненавидел этого ничтожного болтуна)... Я... знал сердцем, как там, в центре революции ненавидели именно Царя, как там хотели не конституции, а именно свержения Царя, какие жиды (это слово выделено самим С. Н. Булгаковым) там давали направление. Все это я знал вперед и всего боялся — до цареубийства включительно — с первого же дня революции, ибо эта великая подлость не может быть ничем по существу, как цареубийством, которое есть настоящая чёрная месса революции».

Между тем, до сих пор усиленно насаждаются версии политического или уголовного характера убийства последнего русского Царя и его Семьи. На изучение и обсуждение истинных причин цареубийства - причин, имеющих сакральную, духовную суть - наложено полное табу. Ни в одном публичном выступлении вы не услышите разговора на эту тему. А без изучения и осознания истинного смысла цареубийства невозможно постичь ни подлинной сути всего случившегося, ни истинных причин внезапного помпезного "обретения" царских останков в 1991 году.

Об обстановке в русском обществе накануне февраля 1917 года

Великий Князь Александр Михайлович писал о той атмосфере политиканства, которая царила в русском обществе:

«Политиканы мечтали о революции и смотрели с неудовольствием на постоянные успехи наших войск. Мне приходилось по моей должности часто бывать в Петербурге, и я каждый раз возвращался на фронт с подорванными моральными силами и отравленным слухами умом.

"Правда ли, что Царь запил?"

"А вы слышали, что Государя пользует какой-то бурят и он прописал ему монгольское лекарство, которое разрушает мозг?"

"Известно ли вам что Штюрмер, которого поставили во главе нашего правительства, регулярно общается с германскими агентами в Стокгольме?"

"А вам рассказали о последней выходке Распутина?"

И никогда ни одного вопроса об армии! И ни слова радости о победе Брусилова! Ничего, кроме лжи и сплетен, выдаваемых за истину только потому, что их распускают высшие придворные чины» (см. Александр Михайлович, Великий Князь. Воспоминания. М.: Захаров-АСТ. С. 260).

Возмущение Великого Князя понятно, не понятно только, почему он, вместо того, чтобы решительно пресечь подобную зловредную болтовню и немедленно организовать ей противодействие, отправляется на фронт «с подорванными моральными силами и отравленным слухами умом».

А вот что писал Великий Князь Кирилл Владимирович:

«В целом ситуация создавала ощущение, будто балансируешь на краю пропасти или стоишь среди трясины. Страна напоминала тонущий корабль с мятежным экипажем. Государь отдавал приказы, а гражданские власти выполняли их несвоевременно или не давали им хода, и иногда и вовсе игнорировали их.

Самое печальное, пока наши солдаты воевали, не жалея себя, люди в чиновничьих креслах, казалось, не пытались прекратить растущий беспорядок и предотвратить крах; между тем агенты революции использовали все средства для разжигания недовольства» (см. Кирилл Владимирович, Великий Князь. Моя жизнь на службе России /Лики России. М., 1996, с. 234)

Терерь уже всем известно, как поступил Великий Князь Кирилл Владимирович, служа России: "...1/14-го марта, т.е. еще за целый день до вынужденного отречения Императора, разослав другим начальникам войск в Петрограде предложение поступить, так же как и он сам, совершенно игнорируя воинскую присягу и присягу приносимую членами Царствующего Дома при их совершеннолетии, привел Гвардейский Экипаж, командиром коего он являлся, в расположение думских заговорщиков. С красным бантом на груди Вел. Кн., вытянувшись перед Родзянко, произнес: «Честь (!!!) имею явиться Вашему Высокопревосходительству»..."

В обществе, в оппозиции и даже в армии открыто обсуждали возможность Цареубийства.

Профессор Ю.В. Ломоносов, бывший во время войны высоким железнодорожным чиновником и по совместительству сторонником революции, писал в своих воспоминаниях:

«Удивительно то, что, насколько я слышал, это недовольство было направлено почти исключительно против Царя, и особенно Царицы. В штабах и в Ставке Царицу ругали нещадно, поговаривали не только о ее заточении, но далее о низложении Николая. Говорили об этом далее за генеральскими столами. Но всегда, при всех разговорах этого рода, наиболее вероятным исходом казалась революция чисто дворцовая, вроде убийства Павла». (см. Ломоносов Ю.В. Воспоминания о мартовской революции 1917 года. Стокгольм-Берлин, 1921. с.1)

С конца 1916 года до Императора начинают доходить все усиливающиеся слухи о готовящемся против него заговоре. Одним из главных деятелей этого заговора был А.И. Гучков.

«Из показаний А.И. Гучкова ЧСК, — пишет С. П. Мельгунов, — стало известно о заговоре, который перед революцией организовал Гучков. По его словам, план был таков: "Захватить по дороге между Ставкой и Царским Селом Императорский поезд, вынудить отречение, затем, одновременно, при посредстве воинских частей, на которые в Петрограде можно было бы рассчитывать, арестовать существующее правительство и затем уже объявить как о перевороте, так и о лицах, которые возглавят правительство"» (см. Мельгунов С.П. На путях к дворцовому перевороту. Заговоры перед революцией 1917 года. Париж: Родина. 1931. С. 102).

Как мы видим, сценарий переворота совпал с реальными событиями.

Об участии Гучкова в заговоре пишет и Милюков:

«Рядом стояли люди — и число их быстро увеличивалось, — которые надеялись предупредить стихийную революцию дворцовым переворотом с низложением Царской четы. Из них я уже указывал Гучкова». (см. Милюков П.Н. Воспоминания. М: ИПЛ, 1991. С. 404).

«Прогрессивный блок» согласился с планом Гучкова.

Разумеется, «заговор Гучкова» не был плодом исключительно его инициативы, как он пытался это представить в эмиграции, когда он утверждал, что другие лидеры оппозиции, такие как Родзянко и Милюков, говорили о «"безнравственности" организации государственного переворота в военное время».

За Гучковым и его сподвижниками незримо стоял масонский «Великий Восток Народов России» (ВВНР) —дочерняя ложа «Великого Востока Франции».

Меньшевик и член Верховного совета ВВНР Н.С. Чхеидзе писал:

«Переворот мыслился руководящими кругами в форме дворцового переворота: говорит о необходимости отречения Николая II и замены его. Кем именно, прямо не называт, но думаю, что имели в виду Михаила. В этот период Верховным советом был сделан ряд шагов к подготовке общественного мнения к перевороту. Помню агитационные поездки Керенского и других в провинцию, которые осуществлялись по прямому поручению Верховного совета. Помню сборы денег для такого переворота» (см. Брачев В.С. Русское масонство XVII1-ХХ веков. СПб.: Стома. 2000. С. 297).

«В результате ряда организованных единым масонским центром совещаний оппозиционных деятелей был разработан общий план захвата царского поезда во время одной из поездок Николая II из Петербурга (так в тексте — C.) в Ставку или обратно. Арестовав Царя, предполагалось тут же принудить его к отречению от престола в пользу Царевича Алексея при регентстве Михаила Александровича и введения в стране конституционного строя».

Особую опасность для Императора представлял тот факт, что с середины 1916 года думско-масонские заговорщики устанавливают тесные связи с высшим генералитетом Ставки, в частности, с генералами Алексеевым, Брусиловым и Крымовым, и вовлекают последних в свои планы.

Впрочем, участие некоторых представителей генералитета в думской деятельности наблюдалось давно.

«Связь Думы с офицерством, — писал генерал А.И. Деникин. — существовала давно. Работа комиссии государственной обороны в период воссоздания флота и реорганизации армии после японской войны протекала при деятельном негласном участии офицерской молодежи. А.И. Гучков образовал кружок, в состав которого вошли Савич, Крупенский, граф Бобринский и представители офицерства во главе с генералом Гурко. По-видимому, к кружку примыкал и генерал Поливанов, сыгравший впоследствии такую крупную роль в развале армии». (см. Деникин А.И. Очерки русской смуты. Крушение власти и армии. Февраль сентябрь 1917 г, М.: Наука, 1991. С. 106).

Один из самых главных и активных врагов Императора Николая II А.И. Гучков хорошо понимал всю необходимость установления контроля над армейской верхушкой для успеха государственного переворота. Гучков открыто заявил об этом еще до войны, во время своего пребывания во Франции:

«В 1905 году революция не удалась потому, что войска было за Государя... В случае наступления новой революции необходимо, чтобы войско было на нашей стороне: поэтому я исключительно занимаюсь военными вопросами и военными делами, желая, чтобы в случае нужды войско поддерживало более нас, чем Царский Дом». (см. Кобылки В. Анатомия измены. Император Николай II и генерал-адъютант М.В. Алексеев. Истоки антимонархического заговора. СПб.: Царское Дело 1998. С. 74).

Слова Гучкова не были пустым звуком. Им и его единомышленниками была проделана огромная работа по вовлечению армейской верхушки в антицарский заговор.

Не случайно Февральскую революцию иногда называют «революцией генерал-адъютантов», намекая на ту решающую роль, которую сыграл генералитет в государственном перевороте зимы 1917 года.

Меры, принятые для преодоления смуты

В опровержение дурного мифа, внедрённого в сознание обывателя, что русский Царь был безвольным тупицей, который, дескать, не знал-не ведал, что его собираются свергать с престола/не мог-не хотел принимать меры против заговорщиков, позволю себе осветить истинное положение вещей.

Разумеется, Николай II был хорошо осведомлен о готовящемся перевороте, хотя и не знал о готовности военной верхушки поддержать переворот. Царь полагал, что государственный переворот невозможен, так как ему верна армия. Следует признать, что тактика Царя имела свою логику: балансируя на тонкой дорожке над пропастью революции, Николая II надеялся пройти по ней осторожными и медленными шагами, ставя главной целью победу в войне.

"Новые победы на фронтах немедленно изменят соотношение сил внутри страны и оппозицию можно будет сокрушить без труда. С чисто военной точки зрения надежды Царя не были необоснованны. Как боевой инструмент русская армия не имела себе равных, Брусиловский прорыв мог рассматриваться как пролог к победоносному 1917 году" (см. Яковлев Н.Н. 1 августа 1914. М.: Москвитянин, 1993. Сс 248)

Но неправильно было бы полагать, что Император Николай II предполагал только пассивное сопротивление.

Среди мер, которые предполагал осуществить Император, были:

формирование однородно правого правительства;

роспуск Государственной Думы до окончания войны.

Видимо этим было вызвано его возвращение в Царское Село из Ставки 19 декабря 1916 года. Поводом для возвращения Государя послужило зверское убийство Г.Е. Распутина, совершенное представителями высшей аристократии. Но приезд Государя был вызван не только стремлением разобраться в этом преступлении. Убийство Распутина было первой ступенью государственного переворота, и Николай II это хорошо понял.

В тот день, когда тело Распутина доставали из Невы, царский поезд остановился на перроне Императорского железнодорожного павильона в Царском Селе. Здесь, в Царском Селе, Государь собирался остаться надолго, вплоть до весеннего наступления на фронте, и всю свою деятельность сосредоточил на организации подавления заговора. Император удалил из правительства целый ряд министров, которые были связаны с думской оппозицией.

В правительство пришли люди правого толка и, как полагал Государь, ему лично преданные: председатель Совета Министров князь Н.Д. Голицын, министр юстиции Н.А. Добровицкий, военный министр генерал М.А. Беляев, народного просвещения сенатор Н.К. Кульчицкий, внутренних дел А.Д. Протопопов и другие.

Особенно сложным представлялся для Николая II роспуск Государственной Думы. Царь понимал, что любые репрессивные превентивные действия по отношению к Думе без коренных изменений на фронте вызовут такую волну негодования, что могут привести к серьезным потрясениям, которые недопустимы во время тяжелой войны. Роспуск Думы мог привести к недовольству и протестам со стороны демократических союзников России по Антанте, к бойкоту царского решения со стороны промышленных кругов, чьи представители входили в различные думские комитеты, а это уже могло больно ударить по обороноспособности России.

Перед Николаем II вставала дилемма: либо поставить на первое место укрепление власти путем резких и раздражающих действий и тем самым мешать войне с внешним врагом, либо несмотря ни на что стремиться в первую очередь к победе над внешним врагом, как бы не обращая внимания на врагов из Думы. Тем не менее Император твердо шел к роспуску Государственной Думы и полному отстранению думской оппозиции от власти. Николай II берет под полный контроль Государственный Совет, во главе которого становится верный Царю человек — И. Г. Щегловитов.

«Может сложиться впечатление, — пишет А. Степанов, — что попытки, предотвратить революцию были запоздалыми. Однако, если попытаться представить себе ту ситуацию изнутри, то можно смело утверждать, что Государь начал действовать своевременно, план Его действий весьма удачно вписывался в предполагаемый ход развития событий. Дело в том, что по прогнозам военных стратегов мировая война должна была завершиться в 1917 году капитуляцией Германии и ее союзников. Победа, несомненно, привела бы к подъему народного духа, одушевила бы общество, которое, несомненно, связало бы ее с личностью Монарха, что привело бы к подъему монархических чувств. На этом фоне реформа государственного устройства прошла бы без сучка без задоринки».

Большая доля ответственности за нерешительноегь и дезинформацию Государя лежит на министре внутренних дел Протопопове. Изучение мотивов его деятельности еще предстоит провести будущим исследователям. Но несомненен факт, что Протопопов вольно или невольно способствовал революции. 27 января 1917 года начальник корпуса жандармов генерал-майор Глобачев докладывал Протопопову, что Гучков и Коновалов готовят государственный переворот. При этом ему был известен состав предполагаемого мятежного правительства, который, за исключением Керенского, полностью совпал с будущим составом Временного правительства. Глобачев докладывал, что авангардом тучковского заговора является так называемая рабочая группа Военно-промышленного комитета Государственной Думы, которая ведет подрывную работу среди рабочих и напрямую призывает к мятежам. Глобачев настаивал на том. что следует немедленно арестовать Гучкова, Коновалова и представителей рабочей группы.

Но Протопопов, не хотевший портить отношения с Государственной Думой, дал приказ арестовать только членов рабочей группы. Совершенные при их аресте обыски явно доказывали связь этой группы с Гучковым. Протопопов громогласно объявлял на каждом шагу, что он раздавит революцию, то же самое он сообщил Государю. Между тем головка заговора, Гучков и его сторонники, не были арестованы. Протопопов уверял Царя, что этого делать не надо, так как опасность миновала, а аресты видных думских деятелей только осложнят отношения власти и Думы.

Тем не менее 8 февраля 1917 года Император Николай II поручает Н.А. Маклакову подготовить проект указа Сенату о роспуске Государственной Думы, который он оставил главе правительства князю Голицыну. В нём только не была проставлена дата. Текст указа гласил: «На основании статьи 105 Основных Государственных Законов Повелеваем: Государственную думу распустить с назначением времени созыва вновь избранной Думы на (пропуск числа, месяца и года). О времени числа производства новых выборов в Государственную думу последуют от нас особые указания. Правительствующий сенат не оставит учинить к исполнению сего надлежащего распоряжения. НИКОЛАЙ»

Также Царь приказывает перевести в Петроград надежные воинские части, заменив ими запасных солдат. Видимо, тогда же, не доверяя командующему Северным фронтом генералу Н.В. Рузскому, Государь выделил Петроград в особый военный округ, во главе которого по совету военного министра Беляева был назначен генерал С.С. Хабалов.

Мятежу готовился сокрушительный удар.

Роль русских генералов

Почему же заговорщикам удалось осуществить свой заговор?

Причин этому множество, но одной из самых главных является то доверие, которое Император Николай II испытывал к своему генералитету. Он не мог допустить, что генералы смогут поддержать мятежников, которые не только собирались отстранить Царя от престола, но и покушались на его жизнь.

Как верно писал И. Л. Солоневич:

«Государь Император был перегружен сверх всяческой человеческой возможности. И помощников у Него не было....На нем лежало и командование армией, и дипломатические отношения, и тяжелая борьба с нашим недоношенным парламентом, и Бог знает что еще. И вот тут-то Государь Император допустил роковой недосмотр: поверил генералам Балку, Гурко и Хабалову. Именно этот роковой недосмотр и стал исходным пунктом Февральского дворцового переворота. (...) Это предательство можно было бы поставить в укор Государю Императору: зачем Он не предусмотрел? С совершенно такой же степенью логичности можно было бы поставить в упрек Цезарю: зачем он не предусмотрел Брута с его кинжалом?»

У заговорщиков не было никаких надежд на успех без поддержки армейской верхушки. Поэтому им необходимо было сделать всё, чтобы перетянуть генералитет на свою сторону и вместе с ним совершить государственный переворот. К стыду и позору русских генералов они дали себя втянуть в грязные игры политиков и предали своего Государя.

Император твёрдо вёл народ и армию к победе, он был преисполнен верой в победу и был убежден, что и его генералы преисполнены подобной же верой. Но на самом деле высший генералитет был преисполнен политических амбиций и интриганства. Это полностью устраивало заговорщиков, которые стремились к совершенно другой победе, нежели Николай II. При этом они хорошо понимали, что победа Царя на фронте приведет к поражению их заговора. О том, что заговорщики торопились с переворотом и понимали, что успешные действия на фронте сделают его невозможным, говорят их собственные высказывания. Милюков говорит, что новые успехи на фронте «сразу в корне прекратит бы всякие намеки на недовольство», Терещенко и генерал Крымов всячески торопили с переворотом, говоря, что иначе будет поздно.

И первое, что было необходимо сделать заговорщикам, — это выманить Царя из столицы, так как в противном случае никакая революция бы не удалась.

Казалось бы, давая возможность Царю уехать в армию, заговорщики как бы сами давали в его руки грозный механизм подавления этого самого заговора и любого бунта. Но в том-то и дело, что к февралю 1917 года верхушка армии была уже против Царя. Приказы Императора молча саботировались высшим генералитетом. Так, Николай II приказал перевести в Петроград с фронта Гвардейский Экипаж. Но этот приказ был саботирован генералом Гурко, который отдал контрприказ и оставил Экипаж на фронте. Император Николай II вторично отдал приказ о переводе Гвардейского Экипажа в Петроград, и Гурко вторично, под предлогом карантина, задержал его неподалёку от Царского Села. Только после третьего приказа Императора Гвардейский Экипаж прибыл в Царское Село. То же самое произошло и с Уланами Его Величества.

Колоссальную помощь заговорщикам оказал начальник Штаба генерал-адъютант М. В. Алексеев. Алексеев, который находился в это время на излечении в Крыму, внезапно 18 февраля 1917 года вернулся в Могилёв. Не успел он приехать в Могилёв, как немедленно направил Императору телеграмму с просьбой срочно прибыть в Ставку. Какая была необходимость для Николая II ехать в Ставку? Никакого наступления в ближайшие дни не планировалось, обстановка была спокойной. Сейчас трудно сказать, чем мотивировал Алексеев необходимость для Государя срочного возвращения в Ставку, но можно с уверенностью сказать, что та мотивировка была убедительной, так как Николай II, осознавая всю необходимость своего личного присутствия в столице, принял неожиданное решение ехать в Могилёв.

Здесь хочется привести слова генерала Н. И. Иванова об Алексееве:

"Алексеев - человек с малой волей, и величайшее его преступление перед Россией - его участие в совершеном перевороте. Откажись Алексеев осуществлять планы Государственной Думы Родзянко, Гучкова и других, я глубоко убежден, что побороть революцию было бы можно, тем более, что войска на фронте стояли спокойно и никаких брожений не было. Да и главнокомандующие не могли и не решились бы согласиться с Думой без Алексеева". (см. Царственные мученники в воспоминаниях верноподданных. с. 458).

Кстати, к генералу Алексееву присоединился и второй главнокомандующий — Гурко: именно после аудиенции Гурко Император принял решение покинуть Петроград и выехать в Ставку — ненадолго, т. к. собирался вернуться к 1 марта. (см. АРР. Т. 2-3. с. 25).

22 февраля 1917 года императорский поезд унёс Императора в Могилёв, чтобы через две недели привезти его обратно — уже узником, обречённым на крестный путь и мученическую смерть.

Два пути

С отречением Государя связано мифов не меньше, чем со всем, касающимся "русской" революции.

Что же произошло на самом деле?

Нет нужды подробно описывать интригу генералов-предателей, которую они сплели вокруг Государя в Ставке. Коротко её суть состояла в том, что генерал Алексеев фактически перекрыл Государю информацию о ситуации в Петрограде, в котором заговорщики благополучно развязали беспорядки. Об этих беспорядках Государь узнал лишь 24 февраля из разговора по прямому проводу с Императрицей (!), однако не придал этому большого значения, считая беспорядки незначительными и неорганизованными. Император был целиком поглощён событиями на фронте, и за все первые дни петроградских волнений не получил ни одной официальной телеграммы о масштабах присходящего. Вся информация шла через руки Алексеева, и сейчас трудно сказать, в какой степени Алексеев задерживал информацию, и в какой степени эта информация поступала искажённой из Петрограда.

Однако, несмотря на все усилия генерала Алексеева, Государь всё же решил вмешаться в ситуацию в Петрограде: 25 февраля он посылает командующему Петроградским военным округом генералу С.С. Хабалову телеграмму:

"Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией. НИКОЛАЙ".

Но генерал Хабалов не предпринал ничего, чтобы исполнить этот недвусмысленный приказ Царя.

26 февраля 1917 года был опубликован Высочайший указ "О роспуске Государственной Думы и Совета..." Однако Совет постановил не расходиться и всем оставаться на своих местах. (РГИА, ф. 516. Оп.1/241/2890, д.9)

Налицо был уже не просто бунт толпы, но государственный переворот. Однако до Царя доходили совершенно другие сведения: Протопопов сообщал, что "ничего грозного во всем происходящем усмотреть нельзя; департамент полиции прекрасно обо всем осведомлен, а потому не нужно сомневаться, что выступление это будет ликвидировано в самое ближайшее время".

Основной целью заговорщиков было дать революционному процессу принять такие широкие масштабы, которые позволили бы Государственной Думе начать шантаж Царя с требованием "Ответственного министерства". Во всяком случае таковы были планы Родзянко. Что же касается Гучкова, Милюкова, с одной стороны, и Керенского и Чхеидзе - с другой, то те преследовали свои, хотя и разные, но далеко идущие цели.

Однако планы заговорщиков как можно дольше держать Царя в неведении относительно происходящего в Петрограде, удались лишь отчасти: почувствовав ненадёжность генералитета, 27 февраля Государь принял решение вернуться в Царское Село и начал сам организовывать подавление мятежа.

Он назначил Главнокомандующим Петроградским военным округом генерала Иванова, выделив в его распоряжение два кавалерийских полка, два пехотных полка, одну пулемётную команду Кольта из Георгиевского батальона, который едет из Ставки, и такой же отряд должен был прибыть с Западного фронта. Генерал Иванов был наделен широчайшими полномочиями: ему до прибытия Государя были обязаны подчиняться все министры правительства.

В 5 часов утра 28 феврала императорские поезда вышли из Могилёва в Царское Село, но генерал Алексеев сумел задержать отправку вагонов с генерал-адъютантом Ивановым и его отрядом Георгиевского батальона на 17 часов, в результате чего императорские поезда ушли фактически безо всякой охраны.

Чтобы не мешать продвижению воинских эшелонов, царские поезда были вынуждены идти не прямой дорогой на Петроград, а окружным путем через Смоленск, Вязьму, Лихославль, к Николаевской железной дороге, а оттуда через Тосно на Царское Село. Движение царского поезда не вызывало никаких трудностей. На ближайшей станции ехавшие на фронт солдаты встречали Государя громким «ура!». В каждом губернском городе Император принимал губернаторов, которые докладывали ему обстановку в Петрограде. Таким образом, Царь был прекрасно осведомлен о том. что происходит в столице. Но когда на следующий день Государь оказался в Пскове, где находился штаб Главнокомандующего Северного фронта генерала Н.В. Рузского - ловушка захлопнулась.

"Генерал Рузский", - вспоминал впоследствии Государь Николай II, - "был первым, кто начал со мной разговор о необходимости моего отречения".

Только теперь перед Царём стала проясняться вся глубина заговора.

"Когда же мог произойти этот переворот?", - спросил он у Рузского. Тот ответил, что "это готовилось давно, но осуществлялось после 27-го февраля, т.е. после отъезда Государя из Ставки" (см. Отречение Николая II. с. 62).

Однако лишь после того, как Великий Князь Николай Николаевич и все командующие фронтами - генералы Алексеев, Брусилов, Эверт, Сахаров, Рузский, адмирал Колчак - прислали ему телеграммы или передали их устно "со слёзными" просьбами отречься, он понял: всё - круг замкнулся.

"Все мне изменили. Первый Николаша", - сказал Государь Воейкову.Тогда же появилась запись в дневнике Государя: "...кругом измена, и трусость, и обман".

Пославленный перед лицом измены генералитета, Николай II оказался перед двумя путями. Первый путь был следующим: обратиться к армии, защитить его от собственных генералов. Однако понятно, что в создавшихся условиях генералы не дали бы ему предпринять против себя никаких репрессивных действий. Лев Троцкий впоследствии злорадно писал:

"Среди командного состава не нашлось никого, кто вступился бы за своего царя. Все торопились пересесть на корабль революции в твёрдом расчёте найти там уютные каюты. Генералы и адмиралы снимали царские вензеля и надевали красные банты. Каждый спасался, как мог" (см. Троцкий Л. История русской революции: Т.I. Берлин, 1931. с. 112-113)

Оставался второй путь: жертвуя собой и своей властью, спасти Россию от анархии и гражданской войны. Для этого надо было любой ценой сохранить монархию.

Царь понимал, что от власти его отрешат при любом раскладе. Отдавать своего сына в цари мятежникам Царь не хотел. Оставалось одно: передать престол своему брату — Великому Князю Михаилу Александровичу. Этим шагом, с одной стороны, Царь показывал всю незаконность происходящего, а с другой — выказывал надежду, что новому императору из Петрограда будет легче и справиться с крамолой, и возглавить новый курс руководства страной. То, что это было твердо принятое решение, говорит телеграмма Государя на имя Михаила Александровича: «Его Императорскому Величеству Михаилу. Петроград. События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот шаг. Прости меня, если огорчил Тебя и не успел предупредить». Кстати, эта телеграмма не была передана Великому Князю Михаилу Александровичу.

Но Великий Князь совершил поступок, совершенно неожиданный для Николая II: вместо организации отпора мятежу он передал всю полноту власти в руки мятежников.

«Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость!», — записал Государь в своем дневнике 3-го марта.

«Государь выразил Свое глубокое огорчение как отказом Августейшего Брата взойти на престол, так и формой, в которую он был облечен» (В.Н. Воейков).

Узнав о поступке брата, Император Николай II пошел на еще большую жертву во имя России: он был готов отдать ей своего Сына. Уже по пути в Могилев Николай II вызвал к себе генерала Алексеева и сказал ему: «Я передумал. Прошу Вас послать эту телеграмму в Петроград».

«На листке бумаги, — писал генерал А. И. Деникин. — отчетливым почерком Государь писал собственноручно о своем согласии на вступлении на престол сына своего Алексея. Алексеев унес эту телеграмму и не послал. Было слишком поздно: стране и армии объявли уже два манифеста».(см. Деникин А.И. Очерки Русской смуты. Крушение власти и армии. Февраль-сентябрь 1917г. М.: Наука, 1991. С.54).

Здесь генерал Деникин, сам склонный к непостоянству и интригам, безусловно, лукавит. Ничего было не поздно. Никаких манифестов еще не было, да и к тому же Царь обладал правом исправить законодательную «ошибку» о передаче престола своему брату и никто был не вправе помешать ему это сделать.

Просто генерал Алексеев в очередной раз предал. Правда, теперь не только лично Императора Николая Александровича, которому на святом Евангелии клялся служить «верно и нелицемерно», но и дело Русской Монархии в целом.

Сегодня бытует мнение, что Николай II планировал вырваться из Пскова и, обратившись к войскам, дезавуировать «отречение». В доказательство приводится поездка Царя из Пскова в Могилев, утверджая, что он не расчитал, что предательство и измена среди высших чинов стала глобальной.

Думается, что подобные мнения, с одной стороны, недооценивают Государя, а с другой — ставят под сомнение его искренность. Императору общая измена стала понятна тогда, когда пришли «коленопреклоненные» телеграммы от Великого Князя Николая Николаевича и всех командующих фронтов. Он понял, что царствовать больше он не может, ибо ему не дадут этого. Ему оставалось одно: пожертвовав собой, спасти монархию.

Бытует мнение, что он не должен был "отрекаться" даже ценой собственной жизни, как Император Павел. Но такие мнения опять-таки не берут во внимание то обстоятельство, что заговор проходил в условиях тяжелейшей войны. Можно себе представить, как сказалось бы на ее ходе убийство Монарха в собственной Ставке своими генералами. Результатом цареубийства стала бы гражданская смута, грозившая поражением в войне. В тех условиях от Царя требовалось больше, чем отдать жизнь, — от него требовалась жертва во имя России. И он эту жертву принес.

«Нет той жертвы которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения Родной Матушки России», — объявлял он Родзянко в своей телеграмме. Он отрекся, не поставив никаких условий лично для себя и своей семьи, отрекся жертвенно.

«Когда в силу страшных обстоятельств ("кругом измена, и трусость, и обман") стало ясно, что он не может исполнять долг Царского служения по всем требованиям христианской совести, он безропотно, как Христос в Гефсимании, принял волю Божию о себе и России. Нам иногда кажется, что в активности проявляется воля, характер человека. Но требуется несравненно большее мужество, чтобы тот, кто «не напрасно носит меч», принял повеление Божие «не противиться злому», когда Бог открывает, что иного пути нет. А политик, которым движеет только инстинкт власти и жажда ее сохранить во что бы то ни стаю, по природе очень слабый человек. Заслуга Государя Николая II в том, что он осуществил смысл истории как тайны воли Божией», — пишет протоиерей Александр Шаргунов.

Это же понимание смысла истории как воли Божьей руководило Государем, когда он отказался от политической борьбы за власть. Его решение не бороться за нее было взвешенным и окончательным.

Поездка Царя в Могилёв была прощальной поездкой. 3 марта 1917 года Могилёв встретил отрёкшегося Царя "марсельезой" и красными полотнищами, и это новое лицо города враз изменившегося города, наверное, подействовало на Государя более удручающе, чем обстоятельства самого отречения.

Сам Император вспоминал об этой своей последней поездке в Могилёв, в который приехала также Вдовствующая Императрица Мария Фёдоровна повидаться с сыном:

"Некоторые эпизоды были исключительно неприятными. Мама возила меня на моторе по городу, который был украшен красными флагами и кумачом. Моя бедная мама не могла видеть эти флаги. Но я на них не обращал никакого внимания; мне всё это казалось таким глупым и бессмысленным! Поведение толпы, странное дело, противоречило этой демонстрации революционной власти. Когда наш автомобиль проезжал по улицам, люди, как прежде, опускались на колени".

6 марта Николай II простился со Ставкой.

"...У иных офицеров на глазах слёзы. Наступила ещё и последняя минута... Где-то тут должны нахлынуть тени Сусанина, Бульбы, Минина, Гермогена, Кутузова, Суворова и тысяч былых верных. Здесь и гвардия, военное дворянство, народ... Слёзы офицеров - не сила... Здесь тысячи вооружённых. И ни одна рука не вцепилась в эфес, ни одного крика "не позволим", ни одна шашка не обнажилась, никто не кинулся вперёд, и в армии не нашлось никого: ни одной части, полка корпуса, который в этот час ринулся бы, сломя голову, на выручку Царя, России... Было мёртвое молчание". (см. Павлов Н.А. Его Величество Государь Николай II. Париж, 1927. с. 153).

Отречение Государя

Здесь необходимо сказать несколько слов о юридических, нравственных и исторических аспектах так называемого «отречения».

Это «отречение» произошло в условиях организованного заговора военных и думцев. В результате этого заговора Император Николай Александрович оказался в полной изоляции. Он был окружен либо врагами, либо теми, кто не был в состоянии по разным причинам предпринять какие-либо действия в защиту Государя. В этих условиях от Царя первоначально требовали «ответственного» министерства. Само по себе это требование было далеко не новым: его уже выдвигала думская оппозиция в 1915, 1916 годах. Но в феврале 1917 года это требование получило новое дополнение: после его принятия Царь, по мысли заговорщиков, должен был отречься от престола. То есть таким образом Император должен был освятить новую масонскую власть. Николай II на это не пошел, так как отлично понимал, в чьи руки будет передана судьба России. Уже находясь под арестом в Царском Селе, он сказал Юлии Ден, указывая на министров Временного правительства:

«Вы только взгляните, Лили. Посмотрите на эти лица... Это же настоящие уголовники. А между тем от меня требовали одобрить такой состав кабинета и даровать конституцию». (см. Ден Ю. Подлинная Царица. Воспоминания близкой подруги Императрицы Александры Федоровны: пер. с анг. Кузнецова В.В. СПб., 1999. с. 120).

Поиск по сайту: