ПРИЛОЖЕНИЯ. Эта книга преследует исключительно практические цели в узко определенной области деятельности артиста и режиссера драматического искусства

[О ЦЕЛЯХ «НАСТОЛЬНОЙ КНИГИ ДРАМАТИЧЕСКОГО АРТИСТА»]³⁶

Эта книга преследует исключительно практические цели в узко определенной области деятельности артиста и режиссера драматического искусства. Она написана не для установившихся драматических артистов, которые имеют уже свои собственные, выработанные опытом взгляды на искусство и свои приемы творчества. Книга имеет в виду прежде всего учеников драматических училищ и молодых артистов, делающих на сцене свои первые неуверенные шаги. Тем из преподавателей, которые разделяют мои взгляды на искусство и его преподавание, книга может оказать некоторую помощь при выработке общей системы и программы обучения и главным образом как настольная книга.

Все элементарные сведения, практические советы, излагаемые в этой книге, благодаря ее форме получают характер какого-то учебника или грамматики драматического искусства. С другой стороны, из-за ссылок на психологию, физиологию и анатомию человека, которых я не сумел избежать, можно подумать, что она претендует на научность. Этих двух ошибочных взглядов на свой скромный труд я больше всего боюсь.

Ни учебника, ни грамматики драматического искусства быть не может и не должно.

В тот момент, когда станет возможным втиснуть наше искусство в узкие, скучные и прямолинейные рамки грамматики или учебника, придется признать, что наше искусство перестало существовать.

Такое искусство, закованное в тиски и подчиненное сотням выдуманных правил,— не интересно, мертво и потому не нужно, по крайней мере для тех людей, которые еще не засушили в себе искринок живого, вечно подвижного, никогда не успокаивающегося, постоянно ищущего и стремящегося вперед артистического огня.

Если академичное олимпийство и величавая неподвижность пагубны для искусства, что же можно сказать об узких мещанских и банальных рамках какой-то выдуманной грамматики. Боязнь моя в этом отношении так велика, что я долго колебался, прежде чем выпустить книгу, не раз бросал начатую работу благодаря разгоравшимся опасениям.

Одна мысль, что этой книгой могут воспользоваться для того, чтобы сковать и задушить свободное творчество, заставляет меня холодеть и бросать перо. Меня, как кошмар, преследовала картина какого-то класса, где за партами сидят какие-то молодые, еще свободные в творчестве люди. В душе кого-нибудь их них, быть может, теплилось чистое пламя едва зародившегося таланта. Все эти молодые люди держат перед собой такие же книги, как эта, и зубрят отсюда и досюда. А строгий профессор, который отличается от самого пошлого педагога только тем, что у него по-актерски бритое лицо, сидит на кафедре и задает вопросы: «Иванов Владимир, перечислите мне составные элементы духовной природы артиста».

Иванов Владимир встает и, краснея и пыхтя, и, главное, не веря в то, что изучает настоящее искусство, перечисляет зазубренные без смысла свойства и с каждым словом вонзает мне кинжал в сердце. Это ужасно, это обман, это убийство таланта. «Караул! — хочется закричать мне, как это бывает при кошмаре.— Разорвите, сожгите книги, распустите учеников, объясните им, что я сделал преступление, что я уже достаточно наказан за это, но не давайте бездарным педагогам пользоваться моей ошибкой, спасите наше искусство, отнимите у всех педагогов мою книгу и велите всем несчастным молодым артистам забыть все, что они зубрили из моих глупых книг, и учиться так, как раньше».

Как это ни плохо, но все-таки лучше безграмотный актер, чем актер-зубрила, актер одних правил, актер, потерявший нерв и жизнь в искусстве.

[ИЗ ВАРИАНТОВ ПРЕДИСЛОВИЯ К КНИГЕ «РАБОТА АКТЕРА НАД СОБОЙ»] ³⁹

Моя книга не имеет никакой претензии быть научной. Хотя я Признаю, что искусство должно жить в дружбе с наукой, но в самые моменты интуитивного творчества, которым главным образом и посвящена книга, я боюсь научных мудрствовании артистов. А наше творчество прежде всего интуитивно, так как оно основано на бессознательном творческом чувстве, на инстинкте артиста. Это, конечно, не значит того, что артист должен быть неучем, что он не нуждается в знаниях. Напротив, он, как никто, нуждается в них, так как они дают ему материал для творчества. Но всему свое время. Пусть и потом, в действительной жизни, артист просвещает себя, пусть набирается знаний, сведений, впечатлений, опыта, но на сцене, в момент творчества, пусть он забудет о науке и живет творческой интуицией.

Интуиция должна стать в основу творчества сценического артиста, так как наше искусство постоянно имеет дело с живым духом человека, с живой жизнью человеческой души. Живого духа не создашь и не познаешь умом, дух прежде всего познается чувством, а создается и ощущается живой душой артиста.

В нашем искусстве познать означает почувствовать. В творческой работе чувству отводится первенствующая роль.

Если моя книга окажется последней и возбудит к себе внимание, она подвергнется очень строгой научной и иной критике. Это было бы весьма желательно, так как разумная критика, конечно, опытных и знающих наше дело людей выяснит многие недоразумения, пробелы в технике творчества и в нашем искусстве, она обнаружит и объяснит недостатки моей книги. Я буду горд и удовлетворен тем, что мне удастся вызвать такие споры и исследования, направленные на главную сущность нашего творчества, а не на суррогаты его, как это за последнее время случается. Несомненно также, что по поводу возбуждаемых мною вопросов будет высказано немало мнений и людей не понимающих в нашем искусстве, и в применении к нему научных приемов и тезисов. Быть может, выскажутся и те люди, которые ошибочно мнят-себя знатоками нашего дела, выскажутся и такие люди, которые боятся в театре настоящего искусства и присосались к нему лишь с целью эксплуатации, прикрываясь громкими фразами, рефератами и учеными словами, не имеющими никакого смысла и вредными в нашем практическом деле, так как они зря забивают головы артистов и зрителей.

В ограждение от всех этих опасных для искусства людей, профанов в нашем практическом деле, я спешу предуведомить артистов и специалистов нашего дела, чем им следует руководствоваться при научной и иной критике моей книги, какое мнение о ней я должен буду принять с глубокой благодарностью и вниманием, словом, чего можно ждать от моего труда.

Нужно ждать практической пользы. Реальной помощи от тех советов, которые пытается дать моя книга. Если этой практической пользы не будет, то моя работа окажется безрезультатной.

Вне этой практической пользы и советов моя книга не имеет интереса и значения. Поэтому во всех случаях, говоря о творчестве и искусстве, я буду руководствоваться тем, что понимать наше искусство—значит чувствовать его; я буду говорить об искусстве и творчестве исключительно на основании того, как я их сам чувствую, как меня научили долгий путь и практическая деятельность, во время которых я зорко прислушивался и к себе самому как к артисту во время творческой работы, и к другим — в качестве режиссера и учителя.

Только этот материал и мои личные выводы, данные мне опытом, работой, наблюдениями и практикой, представляют интерес как для. специалистов в нашем деле, то есть артистов, режиссеров и других деятелей искусства, так, быть может, и для людей науки, если они захотят живого, взятого из практики и жизни материала для его научного исследования в помощь нашему практическому делу. Словом, кто бы и как бы ни старался сделать из моей книги науку, она имеет исключительно практический смысл.

При изучении всякой системы, метода, практического руководства наблюдается одно явление. Каждого, кто берется за изучение системы, отличает большое нетерпение. Он желает получить практическую пользу немедленно по прочтении книги. Поэтому на книги с разными системами страстно набрасывается, но очень скоро в них разочаровывается и забрасывает. Мои практические советы более, чем какие другие, могут подвергнуться общей участи. Ими очень легко сразу увлечься, но так как на первых порах они приносят не пользу, а, скорее, временный вред, то многие так же скоро разочаровываются, как скоро они очаровываются практическими советами, которыми мне хочется поделиться.

Боясь нетерпения, столь свойственного актерам (но не истинным артистам), я позволю себе напомнить очень элементарную истину, которую легко забывают. А именно с каждой системой надо прежде всего сжиться настолько, чтоб о ней совсем не думать, и только после того, как она въестся и в плоть, и в кровь, и в душу, начнешь, сам того не замечая, пользоваться ею и получать от нее реальную пользу.

Каждую систему надо пропустить через себя, сделать ее своей собственной, удержать из нее ту главную суть, на которой она основана, а частности выработаются каждым по-своему.

Главная сущность моей книги — сверхсознательное через сознательное. Я пытаюсь с помощью сознательных приемов артистической работы научиться возбуждать в себе сверхсознательное творчество — само вдохновение. Я утверждаю на основании долгой практики, что это возможно, конечно, при том единственном условии, что вся инициатива творчества будет отдана природе — единственному творцу, могущему творить, создавать истинно прекрасное, непостижимое, недосягаемое, не доступное никакому сознанию, живое, то есть скрывающее в себе живой дух.

Моя система для тех, кто обладает такой творческой природой. Моя система для талантливых.

Скажут, что талант не нуждается ни в какой системе, он творит бессознательно. Это говорят многие, почти все. Но странно, этого не говорят только очень талантливые, не говорят и гении... Но лично я неоднократно слышал как раз обратное и от Ермоловой, и от Федотовой, и от Шаляпина, и от Садовского, и от Варламова. и от Дузе, и от Сальвини, и от Росси, Барная и многих современных им талантов...

Наше творчество прежде всего — внутреннее, душевное, подсознательное. Эта область доступна одной чудодейственной волшебнице — артистической природе. Сознание может лишь помогать ей. Лучше всего, когда творчество совершается само собой, по интуиции и вдохновению.

Но как быть. если этого не случается?

Тогда ничего не остается, как вызывать подсознательное творчество сознательными средствами внутренней и внешней техники.

Подсознательное — через сознательное. Вот девиз так называемой «системы Станиславского». Он заставляет меня изучать сознательные пути артистической техники с постоянным прицелом на творческое подсознание.

Однако прежде чем достигать заманчивых высот творчества, приходится иметь дело не с самим подсознанием, а с сознательной техникой, которая нас к нему подводит.

В этой области мы встречаемся не только с невидимо творящей душой артиста-человека, но и с его видимым, осязаемым телом. Оно — реально, материально и требует для своей обработки той «кухни», без которой не обходится никакое искусство.

Эта прозаическая черная работа необходима нам так же, как постановка голоса и дыхания — певцу, как развитие рук и пальцев — музыканту, как упражнение ног — танцору. Разница лишь в том, что эта подготовка нужна сценическим артистам в еще большей степени. В самом деле, певец имеет дело лишь с голосом, с дыханием и с речью, пианист — с руками, а мы и с теми, и с другими, и с ногами, и с телом, и с лицом, и со всей нашей душевной и физической природой — сразу и одновременно.

Черная работа по подготовке творческого аппарата покажется нам только тогда нужной, легкой и радостной, когда она с первых же шагов будет оправдываться увлекательной конечной целью — подсознательного, подчас вдохновенного творчества самой природы.

Мало написать книгу об ощущениях творческого процесса в себе. Надо оставить людей, которые умели бы читать эту книгу. Их я стараюсь создать. Но следует знать, что существует много, а в будущем будет существовать еще больше псевдопоследователей... Бойтесь этих людей пуще огня. Они опасны потому, что мелко, формально, по верхушкам подходят к системе и понимают ее необыкновенно элементарно. Элементар-щина в этой области опасна. Она родится от узости, бездарности, тупости понимания человеческой души и одного из самых сложных процессов его внутренней жизни. Тупые люди проделывают все внешние упражнения сами для себя, забывая о том, что не в них дело, а в том, что они вызывают внутри. Но внутреннее — не для тупиц, и потому оно отбрасывается. На что же нужна тогда и вся система? Нужна для карьеризма, для доходов, для положения этих прилипших к искусству бездарностей. Они будут выдавать себя за моих учеников. Не верьте им. Они самые опасные враги искусства, потому и я их считаю моими личными...

В театрах установилась «мода» на всевозможные системы. Каждый выдвинувшийся актер считает необходимым для своего положения, для карьеры и популярности создать свою систему и для нее — особую студию. Далеко не все из этих «систем» вносят «вклады» в искусство, да и нужны ли они? В действительности существует только одна-единственная «система» — замечательной художницы, чудодейственной органической природы человека-артиста. Ее, эту замечательную природу, созданную для творчества, надо всесторонне изучать и только на ней создавать наши основы и законы. Но и при этом следует быть осторожным. Можно настолько усложнить эти творческие законы природы, что они станут практически неприменимыми. С другой же стороны, их можно упростить до предела элемен-тарщины, и тогда они потеряют значение.

Мы постоянно читаем заумные статьи и критики о театральном искусстве и об игре артистов. Эти статьи обнаруживают большую эрудицию и философские способности их авторов. Но что дают они практически искусству? Ничего или очень мало, а во многих случаях они вносят смущение и путаницу.

Мы знаем также заумных режиссеров, которые приводят к тем же результатам.

Наравне с этим мы знаем видных режиссеров, педа-гогов-«элементарщиков». Эти люди с необыкновенной легкостью относятся к искусству и к творчеству. Не успеешь досказать им о результатах каких-нибудь интересных проб и опытов,— «элементарщик» уже записал то, что ему нужно, и на следующий же день проповедует в многочисленных учреждениях, в которых он преподает, самые последние новости психотехники, еще не проверенной до конца самим исследователем нового приема.

...Они с необыкновенной легкостью сумели увернуться от того, что важно, но трудно в искусстве, и крепко хватаются за то, что не важно, но легко и доступно. Так, например: делать всякие упражнения — легко, но систематически вырабатывать с их помощью психотехнику, подводящую к подлинному творчеству,— трудно...

Артист Л. М. Леонидов говорит: «Есть — правда, и есть — правденка». Мои ученики, о которых я говорю сейчас, вынесли в свет много «правденок», которые они ошибочно выдают за «систему», но они ничего не сказали о ее «правде», которая мне только дорога...

Эти «элементарщики» заканчивают свои занятия, свое знакомство с «системой», ставят точку там, где «система» только начинает по-настоящему проявлять свою сущность, то есть там, где зарождается самая важная часть творчества — работа органической природы и ее подсознания.

Эту сложную и трудную часть очень часто недооценивают и одновременно с этим переоценивают более легкую и доступную — первую, подготовительную часть. Люди, которые так элементарно подходят к искусству, являются самыми опасными врагами «системы». Не менее опасны «заумные» приверженцы нашего направления. В большинстве случаев это почтенные люди от науки, от литературы и от теории. Они не чувствуют психологии творящего артиста, человеческой сущности его сценического искусства и нашей психотехники.

Есть и такие «поклонники», которые думают только о самом результате спектакля, о его правильной трак-' товке и постановке. К этому они направляют все свое внимание, забывая об артистах, которые одни могут дать спектаклю жизнь — его душу.

Каждое слово, написанное в этой книге, проверено мною на практике. В ней нет места моей выдумке. Я брал факты из личного опыта и лишь для удобства скрылся под чужой фамилией (Торцова) ⁴⁰.

Эта непосредственная близость моей так называемой «системы Станиславского» к творческой органической природе человека-артиста является важным условием, особенно теперь, когда от нее отошли так далеко в современном искусстве в поисках нового во что бы то ни стало.

Не отрицая настоятельной необходимости идти за веком, я считаю весьма опасным всякое насилие над нашей тонкой, капризной и сложной творческой при родой. Она жестоко мстит за это, что мы и видим в современном искусстве актера. Становящиеся перед нами задачи, их форма постоянно меняются, но сама творящая природа, ее законы — непоколебимы.

В этой книге я буду говорить не о новых задачах современного искусства и не о постоянно меняющихся формах их сценического воплощения, а о вечных, неизменных творческих законах артистической природы, необходимых для направления нашего душевного и телесного аппарата и для избежания могущих произойти вывихов.

Пусть содержание, задачи, формы наших созданий меняются, но пусть это не нарушает законов природы и не вносит насилия. Там, где оно допускается, кончается творчество и, следовательно, и самое искусство. Насилие — его самый опасный враг.

Есть область в нашем искусстве, обязательная для каждого человека-артиста, к какому бы направлению он ни принадлежал. Реалист, натуралист, импрессионист, кубист вводят пищу через рот, жуют ее зубами, глотают и через горло пропускают в желудок. Совершенно так же и восприятие темы творчества, ее усвоение, переработка и воплощение совершаются однажды навсегда установленными природой путями, не подлежащими изменениям ни при каких условиях.

Поэтому пусть артисты и сценические деятели творят что и как им вздумается, но при одном необходимом условии: чтобы их творчество не шло вразрез с самой природой и ее законами. Для того чтобы петь коммунистический «Интернационал» или царский гимн. необходимо иметь поставленный голос и технику. Вот об этой-то постановке и технике в области нашего искусства только и исключительно говорит эта книга. Она написана в защиту законов природы.

ДОБАВЛЕНИЕ К ГЛАВЕ О ДЕЙСТВИИ⁴¹

…………………19……г.

Неудача на прошлом уроке с повторением этюда «с сумасшедшим» произошла не только потому, что вы не запаслись новыми задачами на данный, сегодняшний день и повторили старые приемы игры. Была допущена другая ошибка. Она заключалась в непоследовательности и в нелогичности ваших действий.

Чтоб понять это, вспомните, как строились баррикады.

При первом исполнении этюда вы придвинули большой библиотечный шкаф вплотную к двери. Невозможно было даже приотворить щели, чтоб через нее просунуть палку и ею оттолкнуть шкаф.

При сегодняшней игре этюда вы поступили иначе. Шкаф был придвинут к двери не вплотную, а на расстоянии от нее. Ничто не мешало сумасшедшему приотворить дверь и протискаться через широкую щель.

Остальная тяжелая мебель была сдвинута не вплотную, а с промежутками. Это ослабляло крепость баррикады.

При таких условиях вы сами не могли верить целесообразности вашей работы и действия. Без веры же нельзя жить тем, что делаешь на сцене.

Другой пример нецелесообразности, нелогичности действий дала нам Вельяминова. Для чего ей понадобился абажур от лампы? Неужели для того, чтобы защищать себя от сумасшедшего? Для чего она уронила этот злосчастный абажур и придала такое значение его подниманию?

А вам, Названов, для чего понадобился мягкий плюшевый альбом? Он также является ненадежным орудием обороны. Согласитесь, что ваше действие было нецелесообразно, нелогично и что в него нельзя поверить.

Я мог бы вспомнить немало моментов непоследовательности действий при вашем вторичном исполнении этюда «с сумасшедшим». Этим моментам тоже нельзя поверить: они тоже не способствовали правильному чувствованию во время игры. Напротив, они мешали непосредственности переживания.

— Нипочем не понять! — вздыхал Вьюнцов.

— Между тем это так просто. Представьте себе, что вы хотите пить и наливаете воду из графина в стакан. Вы берете графин, наклоняете его над стаканом, при этом тяжелая стеклянная пробка выпадает из горлышка, разбивает вдребезги стакан, и вода разливается по всему столу, вместо того чтобы попасть к вам в горло. Вот результат непоследовательности ваших действий.

— Во! — задумался Вьюнцов.

— Теперь возьмем другой пример: вы приходите к своему врагу, чтоб мириться, и затеваете с ним ссору, которая кончается дракой с увечием.

Вот результат нелогичности вашего действия.

— Понял! Вот здорово понял! — обрадовался Вьюнцов.

— Таким образом, на очередь становится вопрос о роли логики и последовательности в процессе душевного и физического действия.

Вопрос тем более важный, что логика и последовательность [не] являются самостоятельными элементами в творческом процессе.

Они поминутно сталкиваются со всеми другими элементами.

О таких моментах мне легче говорить при каждом таком столкновении. Это вынуждает меня дробить и разбрасывать по всей учебной программе работу по изучению вопросов влияния логики и последовательности на каждый из творческих элементов на протяжении всей работы по изучению составных частей творческой души артиста.

Сейчас при нашей работе над действием впервые происходит столкновение с логикой и последовательностью, и я останавливаюсь на этом моменте, чтобы внимательно рассмотреть его.

В реальной, повседневной жизни люди бывают сознательно или привычно последовательны и логичны в своих внешних и внутренних действиях. Там в большинстве случаев нами руководит жизненная цель, насущная необходимость, человеческая потребность. Там люди привыкли отвечать им — по инстинкту, не задумываясь. Но на сцене, в роли, жизнь создается не подлинной действительностью, а вымыслом воображения. Там, при начале творчества, нет в душе артиста его собственных, человеческих потребностей, живых жизненных целей, аналогичных с целями изображаемого лица. Эти потребности и цели роли не создаются сразу, а выращиваются постепенно долгой творческой работой.

Надо уметь превращать воображаемую цель в подлинную, насущную. Актеры, не владеющие соответствующей внутренней техникой, выходят из трудного положения наивно, примитивно. Они лишь делают вид, что изо всех сил стремятся к высокой цели пьесы и действуют ради нее. На самом деле они лишь «наигрывают страсти роли». Но нельзя «как будто бы» действовать или чувствовать и искренно верить такому самообману,

При отсутствии же веры в подлинность своих сценических стремлений актеры окончательно лишаются руководства своих человеческих и жизненных навыков, привычек, опыта, подсознательной работы органической природы, логики и последовательности своих человеческих хотений, стремлений и действий.

Взамен их на сцене создается особое, специфическое актерское состояние, ничего не имеющее общего с реальной жизнью.

Без руководства человеческими потребностями люди вывихиваются на подмостках и попадают на путь наименьшего сопротивления, во власть штампов и ремесла.

На наше счастье, существуют приемы психотехники, помогающие бороться с указанной опасностью и направляющие творчество по верному жизненному, органическому пути.

Один из этих психотехнических приемов основан на логике и последовательности душевных и физических действий. Чтоб овладеть этим приемом, надо изучать природу этих действий как в самом себе, так и в других людях.

— Значит, изволите ли видеть, актеры должны в жизни все время ходить с записной книжкой и ежеминутно вносить в нее, знаете ли, подмечаемые логические и последовательные действия как свои, так и чужие?! — придирался Говорков.

— Нет, я предлагаю вам более простой и практический прием, который поставит вас самих в необходимость зорко присматриваться к логике и последовательности своих и чужих действий,— заметил Аркадий Николаевич.

— Как же? — заволновался Вьюнцов.

— Успокойтесь! Я объясню вам это на образном примере,— решил Аркадий Николаевич.— Названов и Вьюнцов, идите на сцену и начните там делать какое-нибудь физическое действие.

— Какое же? — не понимал я.

— Считайте деньги, разбирайте деловые бумаги. Ненужные бросайте в камин, а необходимые откладывайте в сторону.

— А я что буду делать? — не понимал Вьюнцов.

— Наблюдайте за работой Названова, интересуйтесь ею, старайтесь в той или другой мере принять в ней участие,— объяснял Торцов.

Мы пошли на сцену и присели к столу у камина.

— Дайте, пожалуйста, бутафорские деньги,— обратился я к стоявшему за кулисами дежурному рабочему.

— Они не нужны. Играйте с пустышкой,— остановил меня Аркадий Николаевич.

Я принялся считать несуществующие деньги.

— Не верю! — остановил меня Торцов, лишь только я потянулся, чтобы взять воображаемую пачку.

— Чему же вы не верите?

— Вы даже не взглянули на то, к чему прикасались.

Я посмотрел туда, на воображаемые пачки, ничего не увидел, протянул руку и принял ее обратно.

— Вы хоть бы для приличия сжали пальцы, а то пачка упадёт. Не бросайте ее, а положите. На это нужна одна секунда. Не скупитесь на нее, если хотите оправдать и физически поверить тому, что делаете. Кто же так развязывает? Найдите конец веревки, которой перевязана пачка. Не так! Это не делается сразу. В большинстве случаев концы скручиваются и подсовываются под веревку, чтобы пачка не развязалась. Не так-то легко расправить эти концы. Вот так,— одобрял Аркадий Николаевич.— Теперь сочтите каждую пачку.

Ух! Как скоро вы все это проделали. Ни один самый опытный кассир не сможет пересчитать так быстро старые, дряблые бумажки.

Видите, до каких реалистических деталей, До каких маленьких правд надо доходить для того, чтобы наша природа физически поверила тому, что делаешь на сцене.

Действие за действием, секунда за секундой логически и последовательно Торцов направлял мою физическую работу. Во время счета воображаемых денег я вспомнил постепенно, как, в каком порядке и последовательности совершается в жизни такой же процесс.

Из всех подсказанных мне Торцовым логических действий во мне создалось сегодня совсем иное отношение к пустышке. Она точно заполнилась воображаемыми деньгами или, вернее, вызвала правильный прицел на воображаемый, но в действительности не существующий объект. Совсем не одно и то же — без толку шевелить пальцами или пересчитывать грязные, затрепанные рублевики, которые я мысленно имел в виду.

Лишь только почувствовалась подлинная правда физического действия, тотчас же мне стало уютно на сцене.

При этом помимо воли появились экспромты: я свернул аккуратно веревку и положил ее рядом на стол. Этот пустяк согрел меня своей правдой. Мало того, он вызвал целый ряд новых и новых экспромтов. Например, перед тем как считать пачки, я долго постукивал ими об стол, чтобы выровнять и уложить их в порядке. При этом Вьюнцов, который был рядом, понял мое действие и рассмеялся.

— Чему? — спросил я его.

— Уж очень вышло похоже,— объяснил он.

— Вот что мы называем до конца и в полной мере оправданным физическим действием, в которое можно органически поверить артисту! — крикнул из партера Аркадий Николаевич.

— Таким образом,—резюмировал [он],—вы начали с грубого наигрыша. Чтоб уйти от него, пришлось тщательно проверить последовательность производимых физических действий.

Неоднократно повторяя их, вы постепенно вспоминали ощущения реальной жизни, вы узнавали эти ощущения, верили им и правильности ваших действий на сцене.

В подлинной жизни все эти чувствования кажутся нам естественными, доступными, простыми, знакомыми. Но на подмостках они перерождаются в условиях публичного выступления и представляются нам чуждыми, недосягаемыми, сложными.

Даже привычная логика и последовательность самых элементарных человеческих физических действий изменяют нам на сцене и уходят от нас.

Такое досадное перерождение артиста на подмостках следует однажды и навсегда признать печальной неизбежностью. С ней необходимо бороться.

Для этого нужна помощь психотехники и некоторые элементарные знания природы наших физических и других действий. Это требует в свою очередь детального изучения их составных моментов.

В тех случаях, когда действия не рождаются или не оживляются сами собой, мы прибегаем к принципу подхода от внешнего к внутреннему, мы складываем в логическом и последовательном порядке отдельные составные моменты и создаем из них самое действие. Логичность и последовательность чередования частей напоминает нам о жизненной правде. Знакомые двигательные ощущения закрепляют эту правду и вызывают веру в правильность производимых действий.

Лишь только артист поверит им, они сами собой оживают.

Весь этот процесс вы имели возможность проследить сегодня при работе над этюдом «счета денег».

Усиленно подчеркиваю, что в этой работе от внешней техники к живой, жизненной правде большое значение имеют логика и последовательность чередования составных частей, образующих действие.

Их необходимо изучать, тем более что в будущем нам предстоит широко пользоваться рекомендуемым мною приемом оживления целого через складывание его составных частей.

— Как же изучать-то? — беспокоился Выонцов.

— Очень просто: ставить себя в положение, при котором такое «изучение» становится неизбежным.

— Что же это за положение? — допытывался я.

— То самое, в котором вы только что очутились сегодня при работе над этюдом «счет денег». Это положение создает работа с пустышкой, то есть с воображаемыми предметами.

На нашем жаргоне мы называем ее

«беспредметными, действиями».

Для того чтоб вы отнеслись к ним с полной сознательностью, я постараюсь объяснить вам на наглядном примере скрытый в этой работе секрет или практический смысл.

Для этого мне придется прибегнуть к доказательству от противного.

Названов и Вьюнцов! Повторите тот же этюд со «счетом денег», по только на этот раз играйте не с «пустышкой», как при последнем исполнении, а с реальными предметами, которые вам принесет сейчас бутафор.

Мы повторили этюд.

По окончании нашей игры Аркадий Николаевич обратился к ученикам, смотревшим из зрительного зала, и сказал:

— Заметили ли вы и помните ли, как Названов только что брал со стола одну за другой пачки денег, как он развязывал, считал, раскладывал их и т. д.?

— Помним приблизительно,— лениво говорили ученики.

— Только приблизительно? А многое забыли? — допрашивал Торцов.

— Не то чтоб забыли, а приходится делать усилие над собой, чтоб вспомнить,— объясняли одни.

— Плохо следили,— говорили другие.

— А вы сами, игравшие, ясно помните все отдельные моменты только что проделанных действий с реальными предметами? — обратился Аркадий Николаевич с вопросом ко мне и к Вьюнцову.

Пришлось признаться, что мы не думали ни о каких физических действиях, ни о каких отдельных моментах и что они выполнялись сами собой, механически.

Потом Аркадий Николаевич снова обратился с вопросом ко всем ученикам, смотревшим из зрительного зала.

— Теперь вспомните и скажите мне: в каком виде сохранилось у вас воспоминание о прежнем исполнении того же этюда «счет денег»,— без реальных вещей. с «мнимыми предметами» или, иначе говоря, с пустышкой?

Выяснилось, что «беспредметные действия» дошли до зрительного зала лучше и сохранились в памяти четче, яснее, ярче.

— А вы, игравшие, что скажете? — снова обратился Аркадий Николаевич ко мне и к Вьюнцову.—Какие воспоминания сохранились в вас о «беспредметном действии» счета денег?

Оказалось, что воспоминания об установленной линии внимания, созданной при упражнении в физических действиях, сохранились в нас с большей четкостью, логичностью и последовательностью.

— Какой же вывод можно сделать из опытов: действия с реальными предметами и без них? — спрашивал нас Аркадий Николаевич.

Мы не знали, что отвечать.

— Вывод тот, — объяснял Аркадий Николаевич,— что при упражнении с реальными предметами многие из составных моментов, образующих производимое действие, незаметно проскальзывают, выпадают из линии внимания творящего. Это те моменты, которые выполняются механически, привычно, сами собой, незаметно. Такие проскоки мешают познаванию природы исследуемого действия. Они не дают возможности проследить в последовательном и логическом порядке составные части, из которых складывается исследуемое действие. Это затрудняет также и работу по созданию линии внимания, за которой должен безостановочно следить артист, которой он должен все время руководствоваться.

При «беспредметных действиях» наблюдаются совсем другие явления. Там сами собой исключаются моменты выпадения, за которыми не может уследить внимание.

— Во! Почему же?

— Потому что с упразднением реальных предметов сами собой исчезают и неразрывно связанные с ними механические действия, привычки, навыки, вызывающие нежелательные проскоки в линии внимания. Освобождение от проскоков дает возможность создать сплошную линию, логически и последовательно цельную, заполненную воспоминаниями об отдельных, составных моментах, складывающих из себя самое действие.

Иначе говоря, мнимые объекты заставляют осознавать до конца то, что в жизни делается механически.

В чем же, в конечном счете, секрет приема «беспредметного действия»?

В логичности и последовательности его составных частей. Вспоминая и складывая их, создаешь верное действие, а с ним и знакомое ощущение. Они убедительны, так как близки к правде. Их узнаешь по жизненным воспоминаниям, по знакомым физическим ощущениям. Все это оживляет создаваемое по частям действие.

В конце урока Аркадий Николаевич усиленно убеждал нас со всем вниманием отнестись к упражнениям в «беспредметных действиях». Он поручил Ивану Платоновичу наблюдать за этими занятиями и докладывать ему об их ходе.

— Знайте, что эти упражнения для драматического артиста то же, что для певца вокализы. Последние дают верное направление звуку, а «беспредметные действия» — вниманию артиста,— убеждал нас Аркадий Николаевич.

— Я уже много лет на сцене, но до сих пор ежедневно, по 15—20 минут, работаю над «беспредметными действиями» и хорошо знаю теперь их природу, их составные части. Я произвожу эти действия в самых разнообразных предлагаемых обстоятельствах.

Судите сами о технике, которая во мне выработалась в этой области. Если б вы знали, как она нужна артисту, как она ему помогает.

Преждевременно объяснять вам, в чем заключает-,ся эта помощь. Сейчас вы поймете меня умом, а такое понимание загружает голову. Подождем того времени, когда вы поймете мои объяснения всем своим духовным и физическим существом.

Пока же верьте мне, так сказать, в кредит и яро работайте над «беспредметными действиями», но под личным наблюдением Ивана Платоновича.

…………………19……г.

Сегодня Аркадий Николаевич говорил:

— В опытах, произведенных на прошлом уроке с действием без предметов и с реальными предметами, вы сами заметили, что работа с пустышкой получала значительно большую четкость, законченность, логичность и последовательность, чем таковые же действия с реальными предметами.

В жизни в большинстве случаев отдельные составные части действия скомкиваются, смазываются. Не следует ли заключить из этого, что четкость, о которой идет речь, противоречит тому, что происходит в реальной жизни?

Вместо ответа я поделюсь с вами одним из самых дорогих для меня эстетических воспоминаний, которое я бережно храню в себе более сорока лет.

Дело в том, что еще при первом приезде в Москву Элеоноры Дузе я видел ее в «Даме с камелиями». Во время длинной паузы она писала письмо Арману. Я помню эту замечательную сцену не «вообще», а во всех ее составных моментах. Они сохранились во мне с необыкновенной четкостью, ясностью, во всей их законченности; я любуюсь этой сценой в целом и по частям, как любуются великолепно сделанной ювелирной вещью.

Это большое наслаждение — смаковать таким образом гениальные произведения искусства. Но ведь в жизни этого не бывает! — будет придираться Говорков.

Неправда, бывает, хотя и редко. Я любовался не раз, как полевая работница четко выполняла свою работу. Я любовался, как рабочие законченно выполняют свое дело на фабрике, как негритосские горничные в Америке убирают комнату... ⁴².

ДОПОЛНЕНИЕ К ГЛАВЕ «ОБЩЕНИЕ» ⁴³

…………………19……г.

Аркадий Николаевич говорил:

— Собака, войдя в комнату, осматривает присутствующих, желая понять их настроение. Почуяв его, она намечает себе объект для общения, подходит к этому объекту, трется о его ноги или кладет лапу на его колени. Все это делается для того, чтоб обратить на себя внимание. Добившись своего, собака садится на задние лапы против избранника и впивается своими глазами в его глаза с целью завязать общение.

Беру другую область. В царстве насекомых или морских гадов наблюдаются аналогичные процессы. Там живые твари выползают из своих засад и тоже долго изучают окружающую их природу. Они распознают своими щупальцами встречающиеся им на пути предметы и живые существа. Только после тщательного исследования предпринимаются те или другие действия.

А разве человек не поступает так же? И он, войдя в комнату, осматривает находящихся в ней людей, стараясь понять их настроение; и он избирает объект, подходит к нему, привлекает на себя его внимание, пускает в ход невидимые щупальцы своих глаз, чтоб понять его состояние. Через лучеиспускание и луче-восприятие вошедший субъект завязывает общение с избранным объектом.

В других случаях те же существа — собака, морской гад, человек — сразу врываются, захватывают внимание присутствующих и завязывают с ними то или другое общение.

Как видите, в этом процессе существует ряд стадий, обязательных для всех живых существ. Эти стадии складываются из одних и тех же моментов, которые протекают всегда в одном и том же логическом и последовательном порядке.

И только актеры на сцене составляют исключение. Они не хотят знать обязательных для живых существ органических законов природы. Они не интересуются окружающим их настроением при выходе на сцену;

они не выбирают себе объекта для общения; они не ищут его глаз, не чувствуют его души, не ощущают его близости.

Актеры-ремесленники однажды и навсегда решили, что их объект — зрители, сидящие в партере; они заранее знают, где им надо стоять на подмостках, что следует там делать, говорить. Все это производится актерами-ремесленниками не по собственной их человеческой потребности, а насильственно, по указанию автора пьесы или режиссера спектакля. Они не умеют превращать чужие чувствования, побуждения, мысли, слова, действия в свои собственные.

Вот почему актеры-ремесленники не входят в комнату, устроенную на сцене, а «выступают» на театральных подмостках к с их высоты показывают себя тысячной толпе.

Как же избежать указанного искажения человеческой природы, столь распространенного в театрах всего мира?! Как уйти от грубой подделки, от ремесла и штампа, которыми пытаются заменить на сцене то, что по законам природы производится само собой, подсознательно?

В наших руках одно средство — психотехника.

То, что в жизни делается само собой, на сцене нередко требует помощи психотехники. Она учит сознательно выполнять, в логическом и последовательном порядке, все моменты, стадии органических процессов, в том числе и процесса общения. В тех случаях, когда этот процесс не создается сам собой, подсознательно. приходится сознательно складывать его из отдельных моментов в логическом и последовательном порядке, по законам нашей природы. Если эта работа производится не формально, внешне, а с помощью внутреннего подсказа, лучеиспускания и луче-восприятия, то актер подводит себя к правде.

Но беда, если пойдешь наперекор всем естественным законам. Тогда неизбежно вступишь на путь лжи, наигрыша и ремесла. Будем же продолжать прилежно изучать законы природы и сознательно следить за их выполнением. Этот призыв относится и к процессу общения в тех случаях, когда он не создается сам собой. подсознательно.

До сих пор нами была выполнена работа по изучению отдельных моментов процесса общения. Теперь предстоит проследить, как из этих моментов складывается ряд стадий, а из стадий — самый органический процесс общения.

Моменты входа артиста в комнату, изображаемую на сцене, рассматривание всех присутствующих, ориентирование в окружающих условиях и выбор объекта создают первую стадию органического процесса общения.

Моменты подхода к объекту, привлечение на себя его внимания с помощью действий, резко бросающихся в глаза того, с кем хочешь общаться, с помощью неожиданных интонаций и пр. создают вторую стадию интересующего нас органического процесса.

Моменты зондирования души объекта щупальцами глаз, подготовление этой чужой души для наиболее легкого и свободного восприятия мыслей, чувств и видений субъекта создают третью стадию органического общения.

Моменты передачи своих видений объекту с помощью лучеиспускания, голоса, слов, интонации, приспособлений; желание и попытки заставить объект не только услышать, понять, но и увидеть внутренним зрением, что и как видит передаваемое сам общающийся субъект, создают, четвертую стадию органического процесса общения.

Моменты отклика объекта и обоюдный обмен лучеиспускания и лучевосприятия душевных токов создают пятую стадию органического процесса общения.

Все эти пять стадий должны быть соблюдены при каждом сценическом общении.

— Трудная задача,— заметил я.

— Я вам докажу, что это не так. Начать с того, что органические процессы, предшествующие общению, чрезвычайно логичны и последовательны. А логика и последовательность, как вам известно, подводят к правде, правда — к вере, все вместе создают «я есмь», возбуждают творчество, органическую природу и ее подсознание.

— Легко сказать: пять стадий органического процесса, а попробуй-ка овладеть ими! — говорили ученики.

— Давайте попробуем! — предложил Аркадий Николаевич.— Названов, уйдите в коридор, через минуту вернитесь сюда и угадайте, в каком состоянии вы нас застанете.

Как мне сказали потом, не успел я выйти, Торцов таинственно сообщил всем:

— Бедняжка Названов! Он еще не знает, что ему придется уходить из школы, так как его отзывают из Москвы.

— Как? Названов уходит из школы? — набросились ученики на Аркадия Николаевича.

Но он не успел ответить, так как я уже вернулся в зрительный зал.

Произошло неловкое молчание, во время которого одни из учеников, поверившие вымышленной новости, избегали встречи взглядом со мной, другие же, понявшие трюк Торцова, посмеивались, глядели вызывающе.

— Что за черт! Что-то случилось, а что — не поймешь,— говорил я, впиваясь глазами в каждого из присутствующих.

— Браво! Моменты ориентирования, искания объектов для общения возникли сами собой и создали первую стадию процесса. Вы старательно пронизывали всех присутствующих щупальцами своих глаз, желая понять их состояние. Неважно, поняли вы наше состояние или нет, а важно то, что вы изо всех сил старались его почувствовать,— объяснил Аркадий Николаевич смысл своего трюка.

Что касается второй стадии: привлечение на себя внимания объекта, то я помогу вам выполнить ее. Я ваш объект, и мое внимание уже привлечено. Поэтому подойдите ко мне, посмотрите мне в глаза и постарайтесь понять мое состояние, — велел мне Аркадий Николаевич⁴⁴.

Я легко исполнил его приказание.

— Браво! Третья стадия: зондирование души объекта тоже выполнена! — воскликнул Аркадий Николаевич, когда я впился взором в его глаза.

— Не совсем выполнена, так как я не смог определить вашего внутреннего состояния,— заметил я.

— Это не важно, а важно то, что вы по своему произволу вызвали внутреннюю сцепку со мной и подготовили почву для общения.

Однако оказалось, что все эти задания не так трудны, как они представлялись раньше, что вам ничего не стоило вызвать в себе ощупывания, предшествующие общению. Значит, эта задача вам вполне по силам,— решил Торцов.

— Она мне не по силам на подмостках сцены, перед черной дырой портала и тысячной толпой зрителей.

— Это дело практики, времени и внимания. Они помогут вам справиться с этой работой в обстановке публичного творчества. Когда набьется соответствующая привычка, то заверяю вас, что, подобно мне, вы не сможете стоять перед тысячной толпой иначе, как с объектом на самой сцене и с правильно развивающимися в вас органическими процессами общения, видения, лучеиспускания и лучевосприятия и пр. Таким образом, искусственное возбуждение нормального и необходимого органического процесса общения возможно с помощью психотехники.

— Позвольте, а как же четвертая и пятая стадии? — остановил я Аркадия Николаевича.

— Что касается передачи своих видений объекту и создания взаимного общения, то об них мы поговорим на следующем уроке.

…………………19……г.

Урок начался с придирок Говоркова, к удивлению, на этот раз весьма уместных, так как они подвели нас к главной теме сегодняшнего урока.

— Извините, пожалуйста,— критиковал Говорков.— Вы изволите говорить, что к роли следует подходить через логические и последовательные стадии общения. Но позвольте! Прежде чем общаться, надо иметь то, чем можно общаться! Нельзя же, понимаете ли, сначала начинать этот процесс, а уж потом создавать в себе духовный материал для его передачи другим.

— А, может быть, это возможно. Давайте проверим вопрос на практике. Для этого перейдем все на сцену, в «малолетковскую гостиную».

Мы исполнили приказание.

— Какой же этюд мы будем играть? Пусть здесь, в «малолетковской гостиной», происходит такой же урок драматического искусства, какой мы проводим в жизни. Изменение будет лишь в том, что на этот урок неожиданно придет «инспектор». Эту роль сыграет нам Говорков. Пусть он уйдет за кулисы, а остальные пусть займутся какими-нибудь упражнениями. Потом войдет инспектор. Пусть исполнитель роли начнет прямо с выполнения всех стадий общения, по всем законам природы, не имея при этом никаких определенных задач, не запасшись материалом для подготовляемого общения.

Говорков направился за кулисы. Аркадий Николаевич незаметно сошел вниз, в партер театра, и скрылся там в темном углу, а мы, ученики, начали упражнения по ослаблению мышц.

После долгого промежутка вошел Говорков в качестве инспектора. Он, как полагается по законам природы, остановился у дверей, осмотрел всех (ориентирование}, поискал глазами Аркадия Николаевича. Не найдя его, он соображал, к кому из учеников обратиться, и долго выбирал объект. Наконец он подошел к Вьюнцову (выбор объекта).

— Мне надо переговорить с директором училища,— сказал ему Говорков.

Нипочем нельзя! Его нет. Он занят.

Говорков на секунду опешил от нелюбезного тона Вьюнцова, но потом резко переменил свой тон и тем заставил Вьюнцова отнестись к нему с большим вниманием {привлечение на себя внимания объекта. Вторая стадия).

На этот раз опешил Вьюнцов. Произошла довольно большая пауза, во время которой оба пристально смотрели друг на друга (зондирование души объекта. Третья стадия).

— Потрудитесь передать директору,— настаивал Говорков,— что я приехал, изволите ли видеть, по поручению съезда, заседающего сейчас. Скажите, что выяснились непорядки в вашей школе.

«Инспектор» старался как можно образнее описать то, что произошло на воображаемом заседании, где якобы бранили Аркадия Николаевича за его метод преподавания, насилующий волю ученика (передача видения. Четвертая стадия).

Вьюнцов не унимался и продолжал упираться. Произошла перебранка (процесс обоюдного общения. Пятая стадия).

Такое поведение ученика взбесило «инспектора», и он начал допрос Вьюнцова: кто он, как попал в школу, по какому праву дерзко разговаривает с начальством, кто его родители?

В этот момент Аркадий Николаевич крикнул Говоркову:

— Вьюнцов — ваш сын. Он бежал в молодых годах из родительского дома от гнета отца.

После некоторого замешательства Говорков продолжал допрос и одновременно подготовлялся к новому навязанному ему вымыслу.

Он отлично разыграл его. Предвидя в своих актерских расчетах неожиданную встречу с сыном, Говорков витиевато проповедовал заботливое отношение к молодежи и к детям. Он с ложным пафосом говорил о родительском долге. Чем возвышеннее была его напыщенная речь, тем глупее стало его положение после, когда выяснилось, что он сам деспот-отец, а Вьюнцов — жертва его родительского гнева.

«Инспектор» смешно выкарабкивался из своего затруднительного положения и под общий смех бежал из класса от своего собственного ребенка, которого он только что рекомендовал любить и лелеять.

После того. как этюд был сыгран, Аркадий Николаевич сказал:

— Вы должны признать, что процесс общения зарожден и выполнен Говорковым и его партнерами по всем законам/ органической природы и что эта работа делалась без предварительной заготовки внутреннего, душевного материала, необходимого для общения.

Говорков стал искать этот материал в конце, после того, как процесс получил полное развитие. В самом деле, вспомните: исполнитель роли инспектора вошел на сцену с единственным намерением завязать общение с кем-нибудь из лиц, находившихся на сцене. Никакой фабулы, никаких заданий ему не было дано, если не считать одного «если б», то есть звания и функций инспектора.

Выбрав для себя объектом Вьюнцова, Говорков завязал с ним общение. Лишь только создалась сцепка, естественно, потребовался внутренний и иной материал для продления возникшего процесса.

На этом важном моменте я остановлюсь, чтоб понять то, что происходило в душе творившего.

Знаете ли вы, что зарождение процесса общения дает сильный толчок всей творческой природе артиста? Последняя ищет помощи у своих внутренних элементов и поочередно или сразу затягивает их в работу.

— Почему? — заволновался Вьюнцов.

— Потому что без участия всех элементов не может быть общения. В самом деле: разве можно общаться с живым человеком без внутреннего и внешнего действия, без вымысла воображения и предлагаемых обстоятельств, без видений, без правильно направленного внимания, без объекта на сцене; без логики и последовательности;

без ощущения правды; без веры в нее; без состояния «я есмь», без эмоциональных воспоминаний и пр.?

Сценическое общение, сцепка, хватка требуют участия всего внутреннего и внешнего творческого аппарата артиста.

Это случилось и с Говорковым. Его творческий аппарат, возбужденный процессом общения, сам собой, естественно, заработал. Воображение подсказало ему новый материал, новые предлагаемые обстоятельства, задачу, эмоциональные воспоминания; появились сами собой позывы на действия. Все это производилось последовательно и логично. Так сама собой, на творческой инерции, создалась сцена перебранки и допроса Вьюнцова с «инспектором». Эта сцена помогла развить фабулу этюда.

Не доказывает ли все показанное, что артист может начать свое творчество прямо с общения, без заранее заготовленного внутри душевного материала, необходимого этому органическому процессу?

Если творящему удается логически, последовательно выполнить все подготовленные моменты общения; если это будет сделано им по всем законам творчества органической природы; если он ощутит правду того, чем живет и что делает, веру в подлинность того, что в нем совершается; если ему удастся создать в себе состояние «я есмь», то сама творческая природа артиста с ее подсознанием заработают. По творческой инерции, по логике и последовательности создадутся новые предлагаемые обстоятельства, задачи, действия, а из всех них сама фабула изображаемого этюда ⁴⁵.

Это не все: наш эксперимент показал, что, начиная творчество прямо с общения, без определенной темы, можно не только самому создавать эту тему, но и оправдывать, оживлять подсказанную другим, чужую фабулу.

Так было и с Говорковым.

В самый разгар зародившегося творчества, когда он, ради продления общения, сам придумал допрос Вьюнцо-ва, я подсказал ему свою версию дальнейшего развития событий. Он схватил с благодарностью мой подсказ о побеге сына из отчего дома. Мой вымысел помог Говоркову еще шире развить начатый органический процесс общения.

В качестве автора я подсказал ему свой вариант как раз в тот момент, когда его душевный творческий аппарат сделался особенно чутким ко всяким новым задачам и предлагаемым обстоятельствам благодаря включению в работу всех его внутренних элементов.

Это новое доказательство того, что можно начинать творчество с процесса общения, а уж потом создавать в себе духовный материал для его передачи другим.

…………………19……г.

И сегодняшнее выступление Говоркова не спутало урока, а, напротив, выдвинуло вопросы, на которые Аркадий Николаевич дал обстоятельные объяснения.

Дело было так.

Говорков не унимался и продолжал придираться.

— Сам автор в своем тексте, понимаете ли, часто не дает места подготовке к процессу общения и сразу, изволите ли видеть, приступает к его последней стадии,— объяснял он.

— Очевидно, вы говорите о плохих авторах. Но на них не стоит сноситься.

— Нет, знаете ли, Грибоедов не плохой драматург, но и он допускает такого рода ошибки. Вот например:

выход Чацкого в первом акте «Горя от ума». Александр Андреевич сразу влетает и общается без предварительного ориентирования, знаете ли, без щупальцев глаз.

— Да. Так поступают плохие актеры. Они влетают на сцену, как бык на арену; не глядя на Софью, не ориентируясь, по-балетному опускаются на одно колено и декламируют с театральным пафосом:

«Чуть свет уж на ногах! и я у ваших ног».

Но хорошие артисты поступают иначе. Они останавливаются у порога двери, мигом ориентируются, сразу берут на прицел объект, то есть Софью, быстро подходят к ней и, чтоб еще сильнее привлечь на себя внимание любимой девушки, опускаются на одно колено, впиваясь щупальцами своих глаз в ее глаза.

После этого выполняются все стадии процесса общения, причем каждый момент оправдывается текстом. Например:

«Что ж, ради? Нет? В лицо мне посмотрите. Удивлены? и только? вот прием! Как будто не прошло недели, Как будто бы вчера вдвоем Мы мочи нет друг другу надоели, Ни на волос любви! куда как хороши!»

Все эти слова написаны для зондирования Чацким души Софьи.

«И между тем, не вспомнюсь, без души, Я сорок пять часов, глаз мигом не прищуря, Верст больше семи сот пронесся, ветер, буря, И растерялся весь, и падал сколько раз — И вот за подвиги награда!»

Эти слова рисуют внутренние видения Чацкого, которые он передает Софье.

Дальше, по тексту, наступает процесс общения. Таким образом, вы напрасно обвиняете прекрасного

поэта в нарушении законов органической природы и, в частности, органического процесса общения.

Все большие поэты, драматурги, литераторы, подобно Грибоедову, очень сильно считаются с требованиями органической природы человека.

— Но извините, пожалуйста, я укажу вам хорошие пьесы, в которых при поднятии занавеса процесс общения показывается не в подготовительной стадии, а в момент своего полного развития,— не унимался Говорков.

— Потому что подготовления происходят за закрытым занавесом,— заметил Торцов.

— На это, видите ли, нет указаний в авторском тексте.

— Но зато этого требует органическая природа человека-артиста, законы, логика и последовательность, наша психотехника. Без подготовительных процессов нельзя открыть занавеса, а артистам невозможно начать играть.

— А как быть, изволите ли видеть, с пьесой Немиро-вича-Данченко «Цена жизни», которая начинается с конца, то есть с самоубийства,— приставал Говорков.

— В такой пьесе артистам приходится до поднятия занавеса не только подготовлять процесс общения, а самим писать и переживать целую пьесу.

Пришлось кончать урок раньше времени, так как Аркадий Николаевич занят вечером в спектакле.

[О ВЗАИМОДЕЙСТВИИ АКТЕРА СО ЗРИТЕЛЕМ] ⁴⁶

[ В УБОРНОЙ, В АНТРАКТЕ]

Актер. Что это значит? Я плакал, а публика холодна?

Режиссер. А другие актеры, стоявшие рядом с вами на сцене, плакали?

Актер. Не помню. Не заметил.

Режиссер. Разве вы не чувствовали, передаются им ваши переживания или нет?

Актер. Я так волновался, так следил за публикой, что не заметил других актеров. Говорю же вам, что я играл с таким подъемом, что не помнил ничего, кроме себя и публики!

Режиссер. И того, зачем вы пришли на сцену?

Актер. То есть как зачем я пришел на сцену?

Режиссер. Вы пришли на сцену для того, чтоб общаться с действующими лицами пьесы, указанными вам автором. Какая же другая цель может быть у артиста, выходящего на сцену?

Актер. А публика?

Режиссер. Если ваши чувства передаются партнерам и волнуют их, тогда можете быть спокойны, что зритель будет захвачен и не пропустит ни одного оттенка вашего переживания, но если ваше чувство не передается даже ' партнеру, стоящему рядом с вами, как же вы хотите, чтоб рассеянная и шумливая толпа почувствовала его на расстоянии двадцати рядов кресел партера? Поменьше думайте о зрителе и побольше чувствуйте рядом стоящих действующих лиц пьесы.

Актер. Мне кажется, что артист прежде всего играет для зрителей, а не для своих товарищей актеров, которым он и без того надоел на репетициях. Авторы поручают нам свои произведения для того, чтоб мы проводили их в массы.

Режиссер. Не унижайте нашего искусства. Разве мы комиссионеры, разве мы простые посредники между автором и зрителем?

Мы сами творцы.

Разве творчество в том, чтобы докладывать роль публике и разговаривать с ней?

Мы живем на сцене прежде всего для себя, потому что мы умеем хотеть жить чувствами роли и умеем передавать их тем, кто живет с нами на сцене, а зритель — случайный свидетель. Говорите громче, чтоб он слышал вас, и выбирайте удобные места на сцене, чтоб он мог видеть вас, а в остальном забудьте навсегда о публике и помните только о действующих лицах пьесы.

Не артисты должны интересоваться зрителем, а, наоборот, зрители — артистами.

Лучший путь для общения со зрителем — через общение с действующими лицами пьесы.

2 ЖИВОЙ ОБЪЕКТ

— Нельзя же, извините, пожалуйста, оставлять так, в полном пренебрежении, понимаете ли, зрителя! — запротестовал Говорков.

— Из чего вы заключаете, что я оставляю его в таком состоянии? — недоумевал Торцов.

— Вы же приказываете нам не видеть и не замечать его. Этак, в конце концов, актер забудет, что он, знаете ли, на сцене, и слова совсем другие заговорит, понимаете ли, неподходящие, или такое сделает неприличное, знаете ли, что только у себя наедине в комнате допустимо. Нельзя же так, извините, пожалуйста!

— А вы верите в то, что это возможно? — вместо ответа спросил его Торцов.

— Что — возможно?

— Стоять на глазах тысячной толпы и совсем забыть о ней,— пояснил Аркадий Николаевич.— Ведь это же басни дилетантов и безответственных теоретиков. Не беспокойтесь понапрасну. Тысячной толпы не забудешь. Она о себе напомнит. От зрительного зала не отделаешься. Это сильный магнит. И сколько бы я ни старался отвлекать вас от него, вы все-таки будете о нем очень и очень помнить. Гораздо больше, чем надо.

Знаете ли, кого мне напоминают ваши опасения? Мою восьмилетнюю племянницу, мать многочисленного кукольного семейства. Она тоже очень боится, как бы уроки с гувернанткой не отвлекли ее от обязанностей кукольной мамаши.

А то еще, мне рассказывали, что какой-то человек сошел с ума от того, что боялся улететь на небо, и потому привязывал себя к земле веревками.

Вот и вы так же боитесь отдаться роли, улететь в творческие сферы и потому всячески стараетесь укрепить связь с зрителем. Не бойтесь, она и без того крепка. Закон тяготения не даст улететь к небу и притянет к земле, а зритель не выпустит вас из своей власти и всегда будет манить к себе, сколько бы вы ни старались отрешиться от него и отдаться роли.

Зачем же так заботиться о том, что все равно неизбежно.

Лучше берите пример с танцовщицы или с акробата. Они не боятся улететь к небу, напротив, зная хорошо закон притяжения к земле, они всю жизнь учатся искусству отделяться от пола хотя бы на одно мгновение или летать по воздуху. И вы тоже учитесь отрешаться от зрителей хотя бы на отдельные минуты. После упорного труда, может быть, вам удастся отдаваться роли, но, повторяю, лишь на отдельные секунды и моменты.

Бросьте же бесцельные заботы о том, что все равно неминуемо, как закон тяготения.

Для того, чтоб овладеть зрителем и быть ему интересным, Станиславский рекомендует в своей книге «Моя жизнь в искусстве» совсем другой прием, противоположный вашему, а именно, он говорит:

Чем меньше актер обращает внимания на зрителя, тем больше зритель интересуется актером.

И наоборот, чем больше актер забавляет зрителя, тем меньше зритель считается с актером.

Отвлекаясь от зрителей для жизни роли, тем самым актер заставляет зрителя сильнее тянуться к сцене.

[ОБ АКТЕРСКОЙ НАИВНОСТИ]⁴⁷

…………………19……г.

Сегодня Аркадий Николаевич вызвал Шустова и просил его сыграть что-нибудь.

Паше захотелось проверить свою наивность и для этого он просил позволить ему исполнить сцену с ребенком, вроде той, которую играла девочка-статистка в одной из постановок Торцова.

— Люблю за смелость,— заметил Торцов и разрешил Паше сделать опыт.

Он вбежал на подмостки, сдернул со стула суконную скатерть, которая выбросила из себя столб пыли, обернул ею первую попавшуюся деревяшку, вроде полена, и стал убаюкивать мнимого младенца.

— Почему вы держите его на весу, а не прижимаете к телу? — спросил Аркадий Николаевич.

— Чтоб не измять скатерти,— объяснил Паша.— Кроме того, она очень пыльная! — добавил он.

— Эге! — воскликнул Торцов.— Ваша наивность расчетлива. Вы недостаточно «дурак», чтобы быть в момент творчества наивным как ребенок, — решил Аркадий Николаевич.

— «Дурак»? — недоумевали мы. — Разве артист должен быть глупым?

— Да, если вы считаете, что ребенок или сказочный гениальный Иван-дурак глупы в своей наивности, простоте и благородстве.

Быть таким благородным, доверчивым, мудрым, бескорыстным, таким бесстрашным, самоотверженным дураком, каким мы знаем сказочного Ивана, — великое дело. Он получил свое прозвание не потому, что у него нет ума, а потому, что он наивен.

Будьте же и вы таким, если не в жизни, то на сцене. Это золотое свойство для актера.

Недаром же сам А. С. Пушкин сказал: «Поэзия, прости господи, должна быть глуповата» ⁴⁸.

— Как же сделаться наивным? — недоумевал я.

— Делать этого нельзя, потому что в результате получится наивничание, худший из актерских недостатков. Поэтому будьте наивны постольку, поскольку это вам свойственно. Каждый артист до известного предела наивен. Но в жизни он стыдится этого и скрывает свое природное свойство. Не делайте же этого по крайней мере на подмостках.

— Я не стыжусь наивности. Напротив, всячески хочу ее вызвать, но не знаю, как этого добиться,— жаловался Шустов.

— Для того чтобы пришла наивность, надо заботиться не о ней самой, а о том, что с одной стороны ей мешает, а с другой — помогает.

Мешает ей ее злейший враг, тоже сидящий в нас. Имя его — критикан. Чтоб быть наивным, нельзя быть придирой и не в меру разборчивым в вымыслах воображения.

Помогают наивности ее лучшие друзья — правда и вера. Поэтому в первую очередь прогоните придиру критикана, а потом с помощью увлекательного вымысла создайте правду и веру.

Поиск по сайту: