ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ. Комната драматурга Пьескина – письменный стол, громоздкий шкаф, кресло, пара стульев, окно с портьерами до полу; за ширмой виднется неубранная кровать

Комната драматурга Пьескина – письменный стол, громоздкий шкаф, кресло, пара стульев, окно с портьерами до полу; за ширмой виднется неубранная кровать. Стол завален листками бумаги.

Вечер.

П ь е с к и н, в халате, раздражённо мечется по комнате, хватается за голову, потом садится внезапно, стремительно пишет, перечитывает, рвёт написанное; то вскакивает – то вновь садится.

Пьескин. Нет, не примет, не примет! Опять не заплатит ничего! Ничего–ничего… ничего не понимаю, крем-брюле в башке какое-то! (Бьет себя по вискам.) Думай, Пьескин! Думай-думай-думай!

Вбегает с л у г а.

Брысь, Воробейчик! Не мешать!

Слуга. Но там… там… (Неопределённо машет рукой.)

Пьескин. Убью! Пш-шёл вон! (Хватает со стола первый попавшийся предмет и бросает в слугу.)

Слуга (уворачиваясь, ворчит про себя). Убью-убью… И тот – убью, и этот – убью… Тьфу, Гамл`еты св`ихнутые на мою голову!

Слуга уходит. Пьескин хватает со стола листок бумаги и быстро пишет; замирает – и опять пишет.

Решительно входит П о л и п К а р п о в.

Пьескин (не поднимая головы). Вон, вон, вон я сказал!

Полип Карпов. Не уйду.

Пьескин (не поднимая головы). А я говорю – вон! (Не глядя, хватает со стола толстый словарь и швыряет в посетителя.) Выгоню к чертям, подлеца!

Полип Карпов (уворачиваясь). Посмотрим.

Пьескин. Ах ты, собака! (Ощупью ищет на столе, что бы бросить, но ничего не находит; поднимает голову, удивлённо таращится на посетителя и вскакивает.) Вы… Вы это – кто это?

Полип Карпов (язвительно). А ты не знаешь?

Пьескин (раздражённо). Почему я должен знать?! Я велел этому идиоту, слуге, никого сюда не впускать! (Хрипит.) Во... во... (Откашливается.) Воробейчик! (Посетителю, нелюбезно.) Извините, я занят, я работаю!

Полип Карпов. Да-а? И эту мерзость ты называешь работой?! (Подходит к столу драматурга, сгребает исписанные листки и подбрасывает: листки разлетаются по всей комнате.)

Пьескин (почти в столбняке). Но… но позвольте же! Что вы делаете?! (Бросается собирать листки. Плаксиво.) Мне же завтра пьесу сдавать!

Полип Карпов. Да-а?! Пьесу? (Хватает ещё листки и бросает.) Вот, вот тебе твоя пьеса!

Пьескин (жалобно). Да… да пошли вы к чертям собачьим! (Кричит в дверь.) Эй! Кто там есть?! Воробейчик! (Посетителю.) Это немыслимо! Это же рукописи! Это же вандализм! Дикарь, варвар! Атилла! Да провалитесь вы со всеми потрохами!

Полип Карпов (усаживаясь возле стола). Не провалюсь.

Пьескин (задыхаясь возмущённо). Да?! Что вы се… Как вы мо…

Опасливо, бочком, входит слуга.

(Слуге.) Ты!!! Ты кого это в дом впустил?! Разве таких впускают?! (Подбирая листки.) Это же псих какой-то… бешеный!

Слуга бросается подбирать листки.

Слуга (запинаясь). Почём я знаю? К вам тут всякие ходят, каких только не бывает, прости господи… Я уж привык, не первый год... при искусстве. (Тычет в посетителя.) Они… они сказали: они вам очень близко знакомые. Просто ближайше.

Пьескин. Знакомые?! Да с такими знакомыми незнакомых не надо! (Задумываясь на мгновенье.) А хорошо… Право, хорошо! Чёрт! Надо записать! (Подбегает к столу и записывает.)

Полип Карпов (слуге). Эй, ты там, бестия! Рюмку водки и огурец, быстро!

Пьескин (продолжая писать, слуге). Не сметь, Воробейчик, не сметь! Ни... никакой ему моей водки!

Посетитель грозно шевелит бровями и слуга, испуганно пятясь, выходит.

Полип Карпов (Пьескину). Фу, ну, ты ещё и жмот к тому же!

Пьескин (посетителю). Перестаньте мне тыкать! Убирайтесь вон! Мы с вами на брудертшт… на брудештрт… на брудерштрафт не пили, кажется!

Полип Карпов. Не пили – и слава богу. (Осматриваясь.) Вот, значит, как ты живешь, сочиняка... Негусто, видать, платят за твои мерзости.

Пьескин. Да… Да вы ещё и ругаться? Да как вы смеете?! Я честный человек! И я не позволю тут какому-то… якобы знакомому! Мне и без вас критиков хватает!

Полип Карпов. Что же ты ко мне не пришел, а? Уж я-то тебе, всяко, больше бы деньжат отвалил за твои писульки… А то – раззвонил по всему свету, ославил хорошего человека, сейчас знакомые уже начнут пальцами тыкать: «Вот, вот! Смотрите! Это же про него сочи`нено!»

Пьескин. О чём вы? Что сочи`нено? Ничего не понимаю! Господи, да оставьте же меня все в покое! Мне завтра пьесу сдавать!

Полип Карпов. А-а-а! Торописься, душегуб? Еще одну пакость добрым людям лепишь? И не жалко тебе людей? А, кровопийца?

Пьескин. Перестаньте меня оскорблять! Я честным трудом на жизнь зарабатываю, нелёгким трудом, каторжным – своим вот здоровьем, своими вот, прямо, живыми нервами! Мне, думаете, легко? (Садится. Жалобно.) Да, я пишу для денег. Да. А что делать, если у меня их нет? Ну нет – и всё тут! Нету! Вот дайте, дайте мне денег – и я стану писать только для искусства, клянусь!

Полип Карпов (деловито). Сколько?

Пьескин. Сколько получится. (Мечтательно.) Долго. Буду писать, пока пишется, пока не ослабнет рука, пока глаз не помутнеет, пока душа не износится, пока ум не оскудеет в словесных битвах…

Полип Карпов. Да нет, дурила – я спрашиваю: сколько тебе надо денег, чтобы ты оставил свои писульки? Чтобы не сочинял вовсе?

Оскорблённый драматург теряет дар речи.

Входит слуга с подносом. Посетитель обстоятельно берёт с подноса рюмку водки, выпивает, кряхтит и занюхивает огурцом.

(Слуге.) Э-э-э... повторить... многократно! (Усаживается поудобнее.)

Слуга, пятясь, выходит.

(Пьескину.) Ну-с – подсчитал?

Пьескин. К-как вы смеете? Та… та… талант не продаётся!

Полип Карпов (подбрасывая исписанные листки). А это что?

Пьескин. Не трогайте! Мне же гонорара не выплатят! Мне срочно деньги нужны – позарез просто, а пьеса не клеится, дрянь такая...

Полип Карпов (деловито). Сколько?

Пьескин. Нет, ну неудобно же… Так сразу и… Нет, ну... если бы вы соблаговолили, конечно, одолжить… Я быстро отдам, чес-слово! Я верну… прямо даже может быть через неделю!

Полип Карпов. Ну?

Драматург быстро соображает, неуверенно показывает два пальца, потом робко добавляет к ним ещё один. Посетитель выгребает из кармана деньги, отсчитывает три бумажки и суёт прямо в нос драматургу.

Пьескин (потрясённо). Как?! Вот так, уже? Господи – так просто?! Неужели?! Вас же мне прямо бог послал! (Хватает деньги.)

Полип Карпов. Ну-ну. Так, теперь писанину твою – в сторону. (Локтем отгребает в сторону бумажки на столе.) Теперь о деле говорить будем. Садись, писака.

Драматург пряменько садится, не сводя признательных глаз с посетителя. Входит слуга с подносом, на котором несколько наполненных рюмок.

(Слуге.) Вот сюда ставь! И нас не беспокоить!

Слуга ставит поднос на стол. Посетитель жестом отсылает слугу.

Вот. (Выпивает рюмочку. Пауза. Пьескину.) Выкладывай: откуда тебе про меня известно?

Пьескин. От-ку-ку… ничего мне не известно! Я вас, простите, не знаю. Совершенно не знаю, хотя за деньги – за деньги спасибо огромнейшее. Давайте, хоть, познакомимся, соответственно... (Вскакивая и одёргивая халат.) Пьескин, драматург. (Протягивает руку.)

Полип Карпов (не пожимая его руки). Ну-ну.

Пьескин. А вас, простите…

Полип Карпов (язвительно). А ты не знаешь?!

Пьескин (примирительно). Послушайте, я вас что-то не помню. Где мы встречались? У Курочкина? Не-ет, вряд ли… Может, у Лидии Палны? Точно! У Лидии Палны Полоухиной. Да? Хотя тоже вряд ли, у неё там одна богема, все только и норовят, чтобы взаймы хапнуть... и чтоб без отдачи. Нет, ну я вас точно не знаю! У меня же профессиональная память, писательская: уж вас-то я б точно не забыл, такого... э-э-э... солидного, обеспеченного человека!

Полип Карпов. Слушай, Пьескин, я на дурака похож?

Пьескин. Не… Что за... за неделикатные вопросы?

Полип Карпов. Сам подумай: стал бы я первому встречному за просто так своих кровных денег отваливать? А? Молчишь?

Пьескин. Значит, вы меня почему-то знаете. Но я-то вас – нет! (Просительно.) Не мучьте меня, а? Не мучьте! У меня и так сегодня голова кругом… Назовите мне ваше имя, а? Пожалуйста! Умоляю! Ну что вам ст`оит?

Полип Карпов роется в кармане, достаёт скомканную бумажку, встряхивает её и суёт драматургу под нос.

Полип Карпов. Во! (Тычет пальцем.) Во! Вот тут читай!

Пьескин (отшатываясь). Что это? (Осторожно берёт бумагу, расправляет и рассматривает.) Господи, да это ж афишка! Афишка театральная! Это ведь пьеса моя «Пожизненно – смерть»! Вот и написано: автор – Валериан Пьескин! (Взволнованно.) Всё не привыкну, всё волнуюсь, как мальчишка. Понимаете, как увижу свою фамилию, на бумаге напечатанную… всё равно – хоть в газетке, хоть в афишке… Сердце так и колотится, так, прямо, и прыгает, и трепещет… Мелочь, кажется, а так… а так… (Блаженно улыбается.)

Полип Карпов (тычет пальцем в афишку). Тут читай.

Пьескин (читает). «Дей…» (Полипу Карпову.) Извините, разволновался до слёз! (Вытирает глаза. Читает отчётливо, с выражением.) «Действующие лица: Полипкарпов, богатый негоциант...»

Полип Карпов (оглушительно хлопая ладонью по столу). Вот.

Пьескин (вздрагивая). Что – вот?

Полип Карпов. А говоришь – не знаю.

Пьескин (радостно). Вы… Так вы тоже – Полипкарпов? Господи! В самом деле? У вас действительно такая редкая невозможная фамилия? Не… не может быть!

Полип Карпов (важно). Да, я – Полип Карпов, именно. Полип Полипович Карпов. Ну, что ты вытаращился? (Протягивает обалдевшему драматургу рюмку, тот машинально выпивает.) Да, фамилия моя – Карпов, зовут – Полип. В честь бати назвали, Полипа Карпыча. А того – в честь деда, Карпа Полипыча, царствие ему небесное! (Выпивает.)

Пьескин. Потрясающе! Потрясающе! Просто слов нет! Но это не одно и то же! У меня это – только фамилия, а у вас вместе же... и фамилия, и имя. Созвучно... прямо удивительно, до чего созвучно… но не одно и то же! Понимаете – это просто игра слов. Случайная. Вроде каламбура.

Полип Карпов. Игра слов, говоришь? Каламбура? И «богатый негоциант» (тычет в афишку) – это тоже у тебя каламбура?

Пьескин (бережно складывая афишку). Ну... это для роли, для образа. Понимаете, мой персонаж должен был быть богатым. Очень. И обязательно при этом торговцем. Для сюжета. Но «торговец» – звучит как-то… пошло, низменно. Без куражу... Э-э-э… «Купец»... «купец» – согласитесь – ветхо, старомодно, пыльно. Вот «негоциант» – это в самую точку: и красиво, и богато, и современно! И интрига есть. Понимаете? Для сюжета. (Прячет афишку в карман халата.)

Полип Карпов. И имя моё честное в водевильках трепать – это тоже для сюжета?

Пьескин. Но… Но при чём же здесь, собственно, вы? Не понимаю. К вам это не имеет ни малейшего отношения! Простое вышло совпадение. В театре и не такое случается, уж поверьте! Вот Потяев, наш суфлёр театральный, мастер такие всякие истории рассказывать: как начнёт – и не остановишь… хоть весь день слушай. (Пауза.) Но что удивительно: я же придумал эту фамилию, понимаете? Сам придумал, из своей собственной головы.

Полип Карпов. Так-таки – и придумал?

Пьескин. Ну… почти.

Полип Карпов (хлопая по столу). Вот! (Выпивает рюмку.) Вот! Во где собака зарыта – почти! Давай, как есть, всё выкладывай по-честному.

Пьескин. Да, собственно, выкладывать-то и нечего. Есть у меня знакомец один, (произносит раздельно) Поли-карпов – понимаете? – поли… Сашка Поликарпов, тоже писатель – свинья-свиньёй! Что ни день – ко мне тащится, в гости вроде, а сам исподтишка в бумагах моих роется: там фразочку уворует, там сюжетец стырит, там – словцо лакомое умыкнёт… Мне мыслей моих не жалко, вон их сколько у меня, мыслей-то: на бери, поделюсь, раз своих не водится! Но так, по воровски, исподтишка – подлость это ведь! Давно руки чесались его проучить. Да не бить же его в самом деле… И грубо, и неизящно…И бугай он, ещё тот, каждый кулак с арбуз величиной... Ну, не с арбуз, конечно, ну – с дыню... небольшую. Вот я и придумал тонкую такую месть: решил в своей пьесе туповатому мужу-рогоносцу его фамилию прилепить. (Прыскает в кулак.)

Полип Карпов. Ты выбирай-ка выражения!

Пьескин. Да я же не про вас, Полип… э-э-э… (неуверенно) …Полипыч?

Посетитель важно кивает и выпивает ещё рюмочку.

Я как раз про Поликарпова. Вот и взял я его фамилию, только буквочку «п» в серединку вставил – нарочно, чтобы он со мной судиться не вздумал: такой свинтус ведь, если пристанет – так не отцепится. Вот так и получилось оно – Полипкарпов. Понимаете? Вроде литературной оплеухи. Так вот ему от меня… по мордасам, по мордасам.

Полип Карпов. А жена Линда у него есть?

Пьескин. Никого у него нету. Кто с таким жить станет? Свинья-свиньёй.

Полип Карпов. Значит, Линда – не его жена?

Пьескин. Линда? Нет, не его. Она моего героя жена. В пьесе.

Полип Карпов. А какого тогда рожна – именно что Линда?

Пьескин (пожимая плечами). Не знаю... так… Красивое просто имя. Почему-то так захотелось. Не знаю... творчество – это тайна.

Полип Карпов (хватая Пьескина за грудки). Не знаешь?! Зато я знаю! И я тебе скажу – почему! Потому что ты всё врёшь, как сивый мерин! Совпадения, говоришь?! Каламбура?! Свинье по мордасам?! А на поверку выходит… (Отпускает Пьескина. Короткая пауза.) Я! Я – Полип Карпов, а Линда – моя… моя…

Пьескин (с ужасом, оседая). Ваша жена?

Полип Карпов (опасливо оглядываясь). Нет, не жена, нет… Пассия моя – тс-с-с! – жена ничего не знает. Вернее – раньше не знала, пока... (Грозит Пьескину пальцем.) Но теперь! Но теперь-то! Теперь-то и дурак догадается: Полипкарпов, негоциант, жена Линда! Люди не идиоты! Быстро ей доложат.

Пьескин. Линде?

Полип Карпов. Нет, зачем Линде? Жене.

Пьескин (плаксиво). Нет, ну это просто бред какой-то! Поймите, театр – это искусство! Понимаете? Ничего личного! Ничего настоящего! Вот вы пьесу «Гамлет» смотрели?

Полип Карпов. Вроде. Который чёрный, бабу придушил?

Пьескин. Не, душил мавр, Отелло. А Гамлет – принц. Жил себе в Дании, мстил за отца убитого. Или уж, положа руку на сердце, и не мстил вовсе, а так... всё бродил, бродил, слонялся без дела… словами терзался, мучился… а оно потом всё как-то само собой сделалось… как-то удачно сошлось в конце – короче, никто живым не вышел. Красивая история, трагическая – мечта, грёза. Фикция. Никто же не сопоставляет её с реальными событиями.

Полип Карпов. А кому ж это интересно такое сопоставлять? То – в Дании где-то, у чёрта на куличках, всё равно, что на том свете. А то – у нас тут, близенько! У нас народ ушлый, быстренько всё… сопоставит! Вот пойдёт моя жена, к примеру, в театр… так, за чем-нибудь, по случаю – она, вообще, не любительница всяких там этих глупостей, опереток, танцулек – ля-ля-ля! – пьесок всяких. Она – женщина серьёзная, достойная, хорошо воспитанная, не стыдно на люди показать. А пойдёт вот, ненароком, в театришко – бес попутает – и попадёт на писанину твою. И – фрр! – быстренько всё сопоставит! Это ж гаже подмётного письма: там – ну, прочли, ну, поругались, ну, даже подрались, может – по-людски, полюбовно, по-семейному – и всё тебе. А тут – скандальёз же на весь город! История! Так что, кончай выкручиваться и рассказывай мне всё, что про неё знаешь: когда, где и с кем!

Пьескин. Я про вашу жену ничего не знаю!

Полип Карпов. Да не про жену, чего про неё знать, она женщина серьёзная, – я про Линду, вертихвостку, спрашиваю, про любовников её. Про одного, впрочем, я уж и сам догадался, не дурак. (Тыча в драматурга, строго.) Модный писатель Фолиантов в пьесе – это ты, что ли, бестия? Это с тобой она там, в первом действии? А?! в пеньюаре на софе… марципаны трескала?

Пьескин (мечтательно). Нет, ну что вы! Если бы… (Пауза.) А чудесная сцена вышла, правда ведь? Так возвышенно, так романтично… Неловко говорить, право, я… я стеснительный до чрезвычайности… Но я, когда писал, и правда, себя воображал. Такое искушение, когда пишешь – так и хочется самому эдак... в пьесу занырнуть, раствориться в другой, невозможной жизни – прекрасной, тонкой, без всех этих условностей, пошлостей, всех этих бытовых мерзостей. Испытать такое… такое блаженство безнаказанное… такой, понимаете, экстаз!

Полип Карпов. Экстаз?! Я тебе сейчас покажу экстаз... Гамлет! (Бросается на драматурга, трясёт за плечи, потом душит.) Говори, где, где ты с ней встречаешься, когда? Кто ещё у неё есть? Кто этот чёртов итальянец во втором акте?

Пьескин (хрипит, отбиваясь). Я никого не знаю – ни жену вашу, ни Линду, ни боже мой! Я всё придумал, сочинил! И итальянца придумал! А Линдой, вообще, у моей мамаши болонку звали, дрянную, кусачую! Так она… подохла давно, тварь блохастая!! И другой Линды я не знаю, не знаю! И знать не хочу...

Споткнувшись на пороге, влетает взъерошенный слуга.

Слуга (приглаживая взлохмаченные волосы, игриво). Мадемуазель Линда просят принять! Говорят – по срочному делу! (Хочет улизнуть в дверь.)

Полип Карпов (слуге). Стоять, Воробьёв! (Трясёт драматурга.) Говоришь – не знаешь? Не знаешь её?! А ну-ка, спрячь меня! Или обо`их убью на месте – и её, заразу, и тебя… Пьескин!

Пьескин (тоскливо озираясь). Сплю я что ли? Господи, да что же это за кошмар, в самом деле?.. (Полипу Карпову.) Но я вам докажу сейчас! Сами убедитесь. Вот в шкаф полезайте. (В пространство.) Господи, неужели это со мной происходит?! Как в дрянном водевильчике, пошленьком… прямо, как у Сашки Поликарпова! (Полипу Карпову.) Но её я не знаю, поверьте – чес-слово, не знаю!

Полип Карпов (втискиваясь в шкаф, слуге). Теперь впусти её, Воробей. А про меня... про меня ни чирикай! (Шарит в кармане и бросает слуге монету.) Попробуй только пикнуть – шею сверну… птаха!

Слуга (хватая деньгу). Мы – что, мы с понятием… Не первый год при искусстве! (Убегает.)

Полип Карпов из шкафа грозит драматургу кулаком; тот закрывает дверцу шкафа и подпирает её своей спиной.

Пьескин. Господи, да что же это, да что же это, господи?!

Входит м а д е м у а з е л ь Л и н д а.

Полип Карпов подслушивает, приотворив дверцу.

Линда (Пьескину). Бонжур-бонжур, моя радость! (Садится в кресло. Кокетливо дуясь.) Ты меня сегодня огорчил.

Пьескин (нарочито громко). Простите, сударыня, но я вас в первый раз вижу!

Линда. Ну что ты? Ну... брось же прикидываться! Мы здесь одни.

Пьескин (испуганно, оглядываясь на шкаф). Не понимаю, о чём вы, сударыня. Позвольте представиться…

Линда. Брось дурачиться, Пьескин! Как маленький. Я была в театре и сама всё видела. Всё-всё-всё! На начало, правда, опоздала немного… (игриво, поправляя причёску)...были обстоятельства кой-какие… романтические. Да настоящим дамам и не пристало вовремя приходить. К чему? Самое интересное всё в конце… (Встаёт и подходит к драматургу.) Ну, и зачем же ты сочинил эту глупость? Из ревности, да, глупышка? (Тормошит его, Пьескин дёргается.) Признавайся, признавайся – из ревности?

Пьескин. Что за вздор, сударыня? Почему я должен кого-то ревновать? Мне совершенно некого ревновать! Ничего не понимаю. (Косится на шкаф.) Не трогайте меня, мне щекотно!

Линда. Глупышка. Я ведь не кусаюсь. Ну, влюбился в меня, со всяким может случиться… В меня многие влюбляются – да все почти. Пришёл бы ко мне сам, открылся, доверился… Ты ведь сочинитель, придумал бы что-нибудь… особенное, эффектное… Ведь я же не бессердечная, я просто до ужаса обожаю всякие тонкие деликатные чувства и всякие страстные романтические экзальтации!

Полип Карпов пытается вылезти из шкафа, но Пьескин всем телом удерживает дверцу.

Пьескин (нервно). Простите, сударыня, но я сейчас оч-чень занят! Очень-очень! Вопрос буквально жизни и смерти! Если у вас дело… какое-нибудь, то извольте изложить вкратце… и как можно скорей.

Линда. Фу, какой же ты зануда! Но – симпатюлечный… Никакого дела у меня, разумеется, нет... я же не судебный пристав. Я просто на тебя обижена, Пьескин. Вот Полип Полипыч теперь невесть что вообразит. Он, конечно, не театрал вовсе и вообще до изящного не охотник, зато ревнив ужасающе… (вздыхает) да и кулак у него тяжёлый! Если ему кто-то расскажет, или он сам эту гадкую пьеску твою увидит – фу-у-у! Подумать страшно!

Пьескин (про себя). Уже увидел…

Линда. Теперь ты должен меня защитить.

Пьескин. Я-а-а?! Вас?! По какому, собственно, праву?

Линда. А кто же ещё? Кто, моя радость? Кто, как не ты? Ты сам подумай: ты всё это сочинил – тебе и выкручиваться. Так-то! Ты должен сей же час пойти к Полипу Полипычу и броситься ему в ноги. Раскаяться во всём. Кайся, унижайся, ползай, проси у него прощения. Скажи, что никаких любовников и, тем более, итальянцев у меня не было и нет, что я добродетельна, постоянна и ему верна. Скажи, что ты нарочно оклеветал меня в пьесе... ну... ну, из мести, потому что я тебе решительно отказала. Ты же писатель, тебе врать привычно… и даже полагается.

Полип Карпов из шкафа показывает драматургу кулак.

Пьескин (оглядываясь на шкаф, нервно). Почему я должен врать, почему? Да я вас вообще не знаю, сударыня! Никогда про вас не слышал, никогда вас не видел!

Линда. Вот! Вот так – хорошо! Видишь, как у тебя убедительно получается! Да ты любому голову заморочишь, врунишка! (Напыщенно, передразнивая Пьескина.) «Никогда не видел, никогда не слышал!» (Смеётся.)

Пьескин (чуть не плача). Что за ужасный день? Почему мне сегодня никто не верит?

Линда (гладит его по голове). Ну, не расстраивайся ты так! Надо было думать, а не пьесы писать. А Полип Полипыч – он мужчина темпераментный! Но добрый: ну, покричит, ну, ударит, может… разочек-другой... третий. Ему же тоже себя успокоить как-то надо, раздражение снять. Пошумит-пошумит – а потом и утихнет. Ну, сделай это для меня, а? Только для меня… для нас с тобой! Я буду очень благодарна, ну – очень-очень… Понимаешь? (Шепчет что-то драматургу на ухо и тихонько смеётся.)

Пьескин в ужасе отстраняясь от Линды, буквально вжимается в дверцу шкафа.

Полип Карпов, вне себя от злости, пытается вылезти наружу.

Пьескин (Линде, очень нервно). Нет-нет-нет! Я вас не понимаю! Я тут ни при чём! Я просто написал пьесу, понимаете?! Не о вас пьесу, нет – просто из головы! Просто всё выдумал, понимаете?! Оставьте меня, в покое, пожалуйста! Оставьте... оставьте... все оставьте! Я ни вас не знаю, ни Карпова, ни его жену!

Входит слуга.

Слуга. Госпожа Карпова просят срочно принять.

Полип Карпов вздрагивает, прикрывает изнутри дверцу шкафа и затихает.

Я сказал, что вы заняты… сочинительствуете. Они говорят: дело жизни и смерти.

Линда. Она! Боже мой – она! Это его жена, его – Полипа Полипыча! Говорят: зануда страшенная, моралистка! Сейчас ведь устроит тут сцену безобразную, знаю я этих жён, насмотрелась! (Слуге.) Ты не говорил, что я здесь?

Слуга. У нас болтать не принято – при искусстве состоим. Только, разве ж кто оценит… (Вздыхает, выразительно закатывая глаза.)

Линда (достаёт из сумочки монету и даёт слуге). Вот, голубчик, возьми – и про меня, пожалуйста, ни словечка! (Поёживается.) Ненавижу всё это: скандалы, жён – бр-р-р! (Драматургу.) Спрячь меня быстро!

Пьескин. Но – куда?

Линда. Да вот же – в шкаф! (Бросается к шкафу.)

Пьескин (загораживая собой шкаф). Не-е-ет! Только не туда! Там занято! Там… там... Там мои сочинения!

Линда. Что – целый шкаф?! Господи...

Линда мечется по комнате, пытается залезть под письменный стол, но это у неё не получается. Озирается, видит ширму.

Тогда – сюда! (Бросается к ширме.)

Пьескин. Не-е-ет! (Краснея.) Простите, но там… там не прибрано с ночи.

Линда. Да что я смятых кроватей не видела?!

Пытается спрятаться за ширму, но Пьескин не пускает.

Какой же ты зануда! (Бросаясь к окну) Тогда – сюда! (Прячется за портьеру.) Фу, фу, какая пыльная! Ап-чхи! Однако, ты неряха, Пьескин! (Слуге, громким шёпотом.) Проси!

Слуга выходит.

(Драматургу.) Отделайся от неё побыстрее, я тут долго не выдержу! Ап-чхи! (Замирает.)

Полип Карпов высовывает из шкафа руку и хватает драматурга.

Полип Карпов (драматургу на ухо). Та-а-ак! Значит, и жену мою ты тоже не знаешь? Ну погоди, доберусь я до тебя, гадёныша!

Пьескин (вырываясь). Нет, я решительно сейчас сойду с ума!

Входит г о с п о ж а К а р п о в а.

Линда подсматривает из-за шторы, Полип Карпов подслушивает, чуть приоткрыв дверцу шкафа.

Госпожа Карпова (торопливо осматриваясь). Простите, господин Пьескин, что побеспокоила вас внезапно… и в такой поздний час. Это не в моих правилах. Но дело действительно важное. (Садится в кресло, вскакивает, вновь садится.) Я… Я только что была в театре!

Пьескин (не отходя от шкафа, отчётливо). Простите, мадам, но лично вас я в первый раз вижу!

Госпожа Карпова. Ах, о чём вы? Оставьте ваши церемонии. (Вскакивает, возбуждённо ходит по комнате.) Так странно… Я в театре редко бываю – не люблю ходить одна – неловко, одинокая женщина, этот шёпот за спиной, липкие взгляды… Не то, чтоб я боялась пересудов... но меня оскорбляет низменный интерес посторонних к моей личной жизни… А муж... Муж мой всегда занят. Он так много работает... даже по вечерам.

Пьескин (ехидно). Скажите, какой труженник!

Полип Карпов из шкафа протискивает руку и дёргает драматурга за ухо; тот прищемляет ему руку дверцей; Линда за портьерой чихает.

Госпожа Карпова (машинально). Будьте здоровы! (Ничего не замечая, словно про себя.) А сегодня подруга меня упросила: пойдём да пойдём, что ты всё одна да одна... Новая пьеса, все очень хвалят. И название такое заманчивое: «Пожизненно – смерть!» (Останавливается внезапно и пристально глядит на драматурга.) Это ведь не просто пьеса, правда?

Пьескин (испуганно). Что вы имеете в виду? (С вызовом.) Это пьеса, именно – пьеса! Простая пьеса. Я это всё придумал!

Госпожа Карпова. Кто тот итальянец во втором действии? Тот, с которым я потом уезжаю?

Пьескин. Не знаю никакого итальянца! И вас не знаю! Я вообще никого-никого не знаю. И вы ни с кем не уезжаете, мадам, это моя героиня уезжает, понимаете разницу? Ге-ро-и-ня! Выдумка! Пшик! Никто! Пустой звук!

(Отходит от шкафа и тяжело опускается на стул.)

Я сегодня так устал… Шли бы вы к себе домой, мадам, поздно уже. (Язвительно.) Муж ваш, наверно, заждался, беспокоится… Не дай бог, подумает что… (Косится на шкаф.)

Госпожа Карпова. Ерунда. Мужа, как всегда, дома нет. Простите мою настойчивость, но я не уйду, пока не узнаю всей правды. Ведь эта пьеса – про нас?

Драматург отрицательно мотает головой.

Про нас, про нас – я догадалась! Полипкарпов, торговец – это он, мой муж, а меня вы, почему-то, назвали Линдой – неважно! Это же наша с ним жизнь: такой холод, такая пустота одинокая. Такая скучная, такая пошлая... такая каждодневная... проза. И только грёзы о счастье, о любви… только мечты… Тайные мечты, смутные надежды... Надежды... Эти бесплотные надежды… Откуда-то вы всё это про нас знаете... Да – бог с вами… Но кто этот итальянец, скажите? Этот Микеле Пестручиани?

Пьескин (вызывающе). Тоже призрак. Пшик. Фикция. Роль. Грёза, как вы только что сами очень точно изволили выразиться! Я придумал его! Я!!! Вот так сидел-сидел (нарочито ёрзает на стуле) – да и придумал.

Госпожа Карпова. Нет, я вам не верю. Нельзя же, в самом деле, придумать подобное имя... просто невозможно!

Пьескин. Можно! Придумать всё можно, мадам – всё! Вот, слушайте, как дело было… Баба здесь, в комнатах, полы мыла – поломойка, баба деревенская, понимаете? – в пёстром таком платке, безобразном, зелёном, красном, оранжевом, аж в глазах рябит… А я Шекспира сидел читал. Тут вот, на подоконнике. «Укрощение строптивой», знаете? Пьеса такая. Хорошая. Про Петруччо. А баба эта в чёртовом платке перед глазами так и мельтешит, так и мельтешит, так и пестрит! Я и придумал фамилию такую – Пеструччо. А потом переделал в Пестручиани – для благозвучия. Пестручиани – звучит ведь? А слуга мой, Воробейчик, ведро с водой с грязной выносил, загляделся на неё, на поломойку, шельма, ни одной ведь юбки не пропустит, бабник – извините, сударыня! – споткнулся в дверях он – и ба-бах! – пролил воду-то, болван… А слугу моего, Воробейчика, вообще-то Мишкой зовут, а по-английски – Майкл, значит... (громко, в сторону двери) только кто ж его так, подлеца, по-английски называть станет? Не дождётся! А на итальянский лад попроще будет... как раз и выходит – Микеле. Вот. Всё оч-чень просто.

Госпожа Карпова. Простите, но я вам не верю.

Пьескин (горько). Вы сегодня не первая.

Госпожа Карпова (с горячностью). Понимаете, у меня ведь в душе что-то отозвалось. Точно знак был какой-то сокровенный… Иногда вдруг словно знаешь нечто, что случиться должно, вот-вот должно… точно ждешь чего-то. Так и я почувствовала – это случится в моей жизни, случится! Он меня увезёт, ваш итальянец! Я знаю, знаю – это звучит странно, но это – это судьба! Мне давно хотелось сбросить эти удушливые путы, разорвать! Разрушить это жалкое подобие брака, это никчёмное существование! Ведь зачем-то же я родилась на этот свет? Ведь должно же быть в этой жизни для меня что-то ещё – что-то другое, радостное! Вы ведь в своей пьесе про нас с мужем, про наше прошлое написали. И про наше настоящее… Значит, и про будущее могли… Могли ведь, могли – верно?

Пьескин (нервно). Нет, не мог! Не мог! Я не провидец, мадам, не пророк, не гадалка Париса! Я со-чи-ни-тель! Я деньги зарабатываю. Я мужа вашего не знаю (в сторону шкафа) и знать не хочу! И вас первый раз вижу! (В сторону окна.) И про Линду всё придумал! (Госпоже Карповой.) И никакого итальянца Микеле Пестручиани в природе не существует! Нет! Не существует!

Вбегает слуга.

(Испуганно.) Воробейчик? Че… чего тебе?

Слуга. Маэстро Микеле Пестручиани, иностранец к вам.

Драматург хватается за голову, стонет – и падает со стула.

Поиск по сайту: