Йозеф Дейнер

На следующий день Джэсон явился к Гробу, не сомневаясь, что тут же получит тысячу гульденов. Но банкир заявил:

– Не хочу быть невежливым, но боюсь, что это нарушит условия господина Пикеринга, который оговорил, что сумму эту следует выплатить его дочери…

– Мы оба имеем право распоряжаться деньгами, – вмешалась Дебора. – Если вы против, я подыщу себе другого банкира. – Обеспокоенный банкир принялся уверять, что он не хотел никого обидеть; что он дорожит их дружбой и, несомненно, постарается угодить госпоже Отис. Но Дебора, к удивлению Джэсона, проявила твердость и потребовала перевести тысячу гульденов на имя мужа.

– Пользуйся ими по своему усмотрению, – прибавила она.

– Я хочу забрать наличными остаток в триста гульденов. Тысячу гульденов я заберу у вас при отъезде из Вены.

– Вы уже точно назначили свой отъезд на первое июня?

– Губер не разрешает нам оставаться дольше.

– Теперь-то он будет к вам более снисходителен, – сказал Гроб. – Я упомянул о тысяче гульденов, и это произвело на него впечатление. Деньги уважают все, даже полицейские чиновники. Если вы займетесь только ораторией, а политические дела оставите в покое, уверяю вас, неприятностей не будет. Ко мне заходил Шиндлер узнать, лежит ли у меня сумма на имя Бетховена, и сказал, что Бетховен вновь принялся за ораторию. Как и всем нам, без денег ему не обойтись.

Таверна, действительно, находилась рядом с Раухенштейнгассе, но отыскать ее оказалось делом нелегким. Дбора с трудом разобрала надпись старинными готическими буквами, толстый слой пыли покрывал вывеску, а маленькая, едва различимая стрелка указывала вниз.

Они спустились по темной лестнице и, к своему удивлению, оказались в хорошо освещенном, просторном зале, где все говорило о старине. За столами сидело несколько посетителей.

– Это таверна Дейнера? – спросил Джэсон у слуги.

– Дейнер бывает здесь только по вечерам. Что ему передать?

– Когда вы его ждете?

– Около восьми вечера. Смотря каких он ждет сегодня гостей. Сюда приходит много музыкантов, хотя меньше, чем во времена Моцарта.

– А Сальери тоже сюда заходил? – поинтересовался Джэсон.

– Он любил тут пить кофе.

– Скажите, а как выглядит Дейнер?

– Обыкновенный человек, как все.

Наружность Дейнера поразила их. Мужчину такого маленького роста им еще не приходилось встречать. Искривленный позвоночник делал его еще ниже. Хрупкий, как птичка, подумал Джэсон. Зато природа, обделив его в том, что касалось осанки, наградила взамен прекрасной благородной головой: широкое лицо, красивый орлиный нос и высокий лоб.

Дейнер держался настороженно, одежда незнакомцев и их манеры выдавали в них не простых посетителей. Он сделал вид, что занят подсчетом дневной выручки, но подозрительность не покинула его даже тогда, когда Джэсон, желая начать разговор, сказал:

– Мы друзья Моцарта.

– Моцарт давно умер.

– Поэтому-то мы и пришли к вам, господин Дейнер.

– Мы американцы, – пояснила Дебора. – И нас интересует Моцарт.

– Он давно умер, разве вы не знаете? В декабре исполнилось тридцать три года со дня его смерти. – Один из посетителей стал выражать недовольство, и Дейнер направился к его столу. Уладив дело, он не вернулся к ним, а пошел прямо к выходу.

Пока Джэсон в растерянности раздумывал, как доказать ему искренность своих намерений, Дебора опередила мужа. Преградив Дейнеру дорогу, приветливо улыбаясь, она сказала:

– Нам говорили, что Моцарт был очень к вам привязан. Не меняя сурового выражения лица, Дейнер спросил:

– Кто вам это сказал?

– Его вдова.

– Откуда ей знать? Я был для нее простым слугой.

– Его свояченица тоже вспоминала о вас, – подтвердил Джэсон.

– Которая из них?

Сделай он сейчас ошибку, почувствовал Джэсон, и Дейнер для него навсегда потерян.

– Софи, – осторожно ответил он.

Чуть заметная улыбка осветила лицо Дейнера.

– Софи рассказывала, как вы заплатили доктору, когда у нее не оказалось денег.

– Неужели она еще помнит об этом? Тридцать три года, а она не забыла!

– Софи с благодарностью вспоминала, как вы ей помогли, позвали доктора, когда Моцарт заболел.

– Кто-то должен был это сделать, ведь он был совсем одинок. Моцарт был таким добрым человеком, – произнес он словно про себя. – Таким мягкосердечным. Никогда никого не высмеивал. И на меня не сердился, когда я путал его заказ.

Дейнер подвел их к столу в углу комнаты и сказал благоговейно и печально:

– Моцарт любил сидеть вот тут. На этом стуле. В тот год стояла ужасная зима. Холодная, суровая.

– Зима девяносто первого? – спросил Джэсон. Дейнер кивнул и продолжал:

– Многие композиторы посещали в те времена мою таверну, одни надутые, как павлины, другие угрюмые и высокомерные, наподобие Сальери. Но приятнее Моцарта не было никого. В тот год он особенно часто бывал здесь – его жена часто надолго уезжала. Иногда появлялся и Сальери, он редко что заказывал, а больше наблюдал за Моцартом. Сальери всегда расспрашивал меня, какие кушанья предпочитает капельмейстер, а сам позволял себе самое большее глоток вина. У нас были комнаты для постояльцев, но Моцарт даже сочинять предпочитал здесь, в зале. На людях у него лучше спорилась работа. И еще он любил читать здесь немецкие, итальянские, французские, английские газеты. Меня восхищало, как он свободно, словно ноты, читает на всех языках. Заходившие в таверну полицейские в присутствии Сальери держались особо вежливо. Кстати, зачем я вам понадобился? Обо мне никто не вспоминал годами. После смерти Моцарта его жена ни разу со мной не встречалась, а его друзья и вовсе меня не замечали.

– Они не замечали и его, – сказал Джэсон. – Они допустили, что его тело бесследно исчезло. Не кажется ли вам, что это было сделано намеренно?

– Я дошел за гробом до городских ворот. Небо нахмурилось, похоже могла начаться метель. Сальери сказал: «Неразумно идти дальше. Душа Моцарта уже на небесах», и мы разошлись по домам.

– Разве это оправдание? – спросил Джэсон.

– А почему вас интересует мое мнение? Я ведь всего лишь скромный хозяин таверны, который кое-что помнит о прошлом.

– И это драгоценные воспоминания! По словам Софи, вы были тем человеком, который пришел к нему на помощь в тяжелую минуту, которому он доверял и на которого мог положиться.

– Что же тут удивительного? Просто я оказался поблизости.

– Но вы могли остаться в стороне, – заметила Дебора. – Вы не бросили его в трудную минуту и заботились о нем, так же, как теперь мой муж, несмотря на все трудности, добивается истины. Но без вашей помощи мы до нее не доберемся.

– Что же вы хотите узнать?

– Вы помните, какую пищу он ел перед болезнью? – спросил Джэсон.

– Могу вам сказать одно: перед болезнью он в таверну не заходил.

– Известно, что Моцарт заболел после ужина у Сальери, и что вы были первым человеком, который увидел его после этого.

– Так оно и было.

– А спустя некоторое время он умер. Вы подозревали Сальери?

– Это слишком серьезное обвинение.

– Сам Моцарт его подозревал. Можно ли забывать об этом? Моцарт не явился бы к вам, если бы не рассчитывал на вашу помощь, не так ли? – спросил Джэсон.

– Слишком поздно, – мрачно ответил Дейнер. – Ему уже ничем нельзя было помочь.

– Это случилось вот здесь, на его любимом месте, – Дейнер указал на пустой стул. – В ноябрьский вечер, дождливый, холодный. Из-за непогоды таверна была почти пуста, и вдруг на пороге появился Моцарт. В такую погоду редко кто покидает кров. Меня поразил его бледный, изможденный вид. Я хотел усадить его у огня, но он направился к своему месту. Он был так слаб, что еле-еле с моей помощью добрался до стула.

«Вы хотите чего-нибудь, господин капельмейстер?» – спросил я. Есть он отказался, а попросил подать вина, но пить не стал, а сидел, прикрыв глаза руками, словно не хотел никого видеть.

«Опять, Йозеф, меня мучают боли в желудке, я еле держусь на ногах, – прошептал он. – И голова пылает. Совсем как после ужина у Сальери».

Я отвез его домой, хотя он жил совсем рядом. Мы добрались до квартиры, промокшие насквозь, и я послал за доктором. В последнее время Моцарт стал завсегдатаем таверны, но из-за сильных желудочных колик ему приходилось готовить особые блюда, поэтому, когда он по нескольку дней не появлялся в таверне, я знал, что у него неладно со здоровьем.

Как-то раз я застал его в постели. Он почти не ел уже несколько дней и на мой вопрос, что случилось, ответил:

«Плохо дело. Я ничего не могу есть. Наверное, я напрасно принял приглашение Сальери. В тот вечер я чувствовал себя прекрасно. „Волшебная флейта“ имела большой успех, даже Сальери как-будто остался доволен оперой, а спустя несколько часов у меня закружилась голова, открылась рвота и начались колики. Они до сих пор не прекращаются».

«Должно быть, вы соскучились по хорошей еде, господин капельмейстер. Ведь ваша жена в отъезде».

«Вы правы, Йозеф! – воскликнул он. – Я страдал от голода и одиночества!»

«Что вы ели на том ужине? – спросил я. – Может, пища была плохая?»

«Нет, нет! Там подавали чудесную гусиную печенку!»

«Но ведь вам она вредна, господин капельмейстер! – воскликнул я. – Вы это знаете».

«От одного раза вреда не будет, хотя, пожалуй, печенка была жирновата».

«Почему вы не попросили телятины? Маэстро Сальери ест у нас только телятину. Он предпочитает солонину, и всегда требует сначала показать ему кусок. Мясо должно быть розовым и нежным, иначе он и смотреть на него не станет. А если чуть потемнело или жирное, ему чудится, что его хотят отравить. Непонятно, почему Сальери не угостил вас своей любимой телятиной».

«В честь „Волшебной флейты“ он хотел угостить меня немецкими кушаньями и задолго до ужина спрашивал, что мне по вкусу».

Выяснял, что может ему повредить, подумал я, но промолчал, – он и без того был сильно возбужден. Мне припомнилось, что несколько раз, бывая в таверне вместе с Моцартом, Сальери заходил на кухню: якобы проследить, чтобы к его блюду добавили в меру специй. Обилие специй сильно вредит желудку, утверждал Сальери.

– Вы это хорошо помните, господин Дейнер? – прервал Джэсон.

– Кое-что выветрилось у меня из памяти, но это я помню.

– Я сказал Сальери, – продолжал Дейнер, – что никакой уважающий себя хозяин таверны не допустит подобной ошибки, и он с намеком ответил:

«Что для одного польза, для другого яд». Я и сейчас вижу, как Моцарт в муках хватается за спинку кровати и твердит:

«Я соскучился по хорошей еде, потому и пошел».

«Как вы могли, господин капельмейстер, принять приглашение Сальери, ведь он причинил вам столько зла?» – спросил я.

«Вы преувеличиваете. Мне казалось, что нам нечего делить. Ужин у Сальери был отменный. Но после еды у меня во рту появился какой-то странный металлический привкус, и меня мучила жажда».

Тут Моцарту стало хуже, а когда через несколько дней он немного оправился, то больше не возвращался к этому беспокоившему его вопросу. Он пытался сочинять и давать уроки, – у него остался всего один ученик, молодой студент-медик, – и как-то раз, когда я был у Моцарта, студент пришел его навестить. Я сам отворил ему дверь. Моцарт попросил, чтобы я провел студента к нему, а потом стал умолять его не отказываться от уроков. И хотя юноша согласился и даже оставил два гульдена, я понимал, что он больше не вернется, как, наверное, об этом догадывался и сам Моцарт: он долго сидел в неподвижности, глядя отсутствующим взором в пространство. Не прошло и недели, как он скончался.

– Вы очень помогли нам, спасибо, – поблагодарил Джэсон Дейнера.

– Вам ничего не удастся доказать. В Вене этого не допустят.

– Но я не собираюсь здесь ничего доказывать. Не вспомните ли вы что-нибудь еще?

– Моцарт говорил, что во всех кушаньях было переложено чеснока, но Сальери, как итальянец, любил эту приправу.

– Скажите откровенно, вы верите в причастность Сальери к его смерти?

– Что можно сказать, если тело не вскрыли? Многое тут кажется загадочным. Погода была вовсе не плохой, и хоронили ведь известного человека. Если бы хоронили какого-нибудь простолюдина, вроде меня, подобные похороны никого бы не удивили. А Моцарт был знаменит всю жизнь, его последней оперой восторгалась вся Вена.

– Вот почему мы и пытаемся разгадать эту загадку, – пояснил Джэсон.

– Что ж, желаю вам удачи, но будьте осторожны, – предупредил Дейнер.

– И вам тоже не мешает быть осторожным, – сказала Дебора и сердечно пожала ему руку. – Не хотелось бы, чтобы вы попали из-за нас в беду.

– То же самое твердил мне Моцарт, когда я навещал его. Но думаю, власти мною не заинтересуются. Не такая я важная персона, чтобы быть опасным. – И он проводил их до двери. – Спасибо и вам. Вы напомнили мне о далеком и дорогом моему сердцу прошлом. Удивительно, но я не припомню, чтобы после смерти Моцарта Сальери еще когда-нибудь заходил сюда. Я часто спрашивал себя, отчего он вообще посещал мою таверну. Здешняя пища была ему совсем не по вкусу.

Через неделю они вновь увиделись с Мюллером в «Белом ягненке». Рассказ Дейнера не удивил Эрнеста, он счел его важным звеном в общей, почти завершенной цепи.

– Я договорился о свидании с Анной Готлиб и с Сальери. Готлиб жаждет вас видеть, а на собрании членов нашей ложи я условился со служителем Сальери о наиболее подходящем для встречи времени.

Поиск по сайту: