в современном гражданском государстве

В Западной Европе такие масштабные изменения, которые происходили в пост-коммунистических странах, не осуществлялись одновременно, так как то или иное уже сформировавшееся государство и нация, скорее, предшествовали созданию демократии и рыночной экономики, а не наоборот. Более того, демократические переходы в Латинской Америке и Южной Европе были в значительной степени просто изменениями политического режима, и не более того (Motyl 1997, р. 53).

Ситуация в посткоммунистических государствах является существенно иной. Только небольшое число их являются моноэтническими. Большая же часть посткоммунистических государств имеет существенные национальные меньшинсм-ва, очень часто им угрожает сепаратизм, они нуждаются в определении того, что есть «мы», и находятся в поиске основы для национальной интеграции. Очень час­то им необходимо добиваться международного правового признания существую­щих границ и за очень короткий период времени заново вырабатывать конституци­онно-правовые рамки своего развития. Как правило, у них отсутствует развитое

гражданское общество, недостаточно хорошо функционируют политические ин­ституты, и не хватает внутреннего национального единства.

Маргарет Канован принадлежит к тому небольшому количеству политоло­гов, которые убедительно показывают, что четкая национальная самоидентифика­ция является необходимым условием существования либерального демократиче­скою государства всеобщего благосостояния (см.: Canovan 1996). Данный фактор в значительной степени игнорируется современной политологией, которая предпола­гает, что для этого дос гаточно наличие территориально очерченного политического сообщества (т.е. гражданской нации). По мнению же Канован, именно потому, что либеральные демократии требуют для своего существования наличие государства и политического сообщества, вопрос национальной самоидентификации является центральным для политической теории. Вопрос же возникновения политического сообщества в значительной степени обходится в существующей теоретической ли­тературе, и это, возможно, является одним из факторов, объясняющим ту неохоту, с которой транзитологи обсуждают проблему создания нации саму по себе, а не в связи с проблемами развития государственности.

Национальная самоидентификация создает коллективную силу, возникает чувство «мы», а также мощное ощущение единства, стабильности и легитимности. Такая коллективная сила «мы» позволяет осуществлять политическую мобилиза­цию и политическое представительство, подвигает людей на высшие жертвы во имя политического сообщества, которое базируегся по своему происхождению как на современных, так и на этно-культурных и исторических факторах. Тезис о нали­чии четкой национальной самоидентификации как предпосылки либеральной де­мократии также предполагает признание определенных границ. «Народ», который конституирует политическое сообщество в тех или иных территориальных рамках, не ставит под сомнение линию этой границы. Демократизация при отсутствии со­гласия о конкретных границах данной политической единицы не может достигнуть консолидации (Dahl 1989, р. 207).

В своей знаменитой статье Д.А. Растоу утверждает, что стабильные демо­кратии для своего существования требуют не только здоровой экономики и высо­кого уровня доходов на душу населения. Они также нуждаются в том или ином консенсусе но поводу определенных ценностей и убеждений, на основе когорых возможно достигнуть единства политического сообщества, фиксировать внешние границы и композицию постоянного гражданства. В демократии, следовательно, по мнению Д.А.Растоу, большинство граждан «не должно иметь сомнений или делать мысленных оговорок относительно того, к какому политическому сообществу они принадлежат)) (Растоу 1996, с. 7). Национальное единство, убежден Растоу, означа­ет, что «необходимо изначальное чувство сообщности, причем желательно такое, которое бы молчаливо воспринималось как нечто само собой разумеющееся и, со­ответственно, стояло над просто мнением и просто согласием» (Растоу 1996, с. 15).

Данная ситуация определенно отсутствует во многих бывших советских го­сударствах. Во многих государствах бывшего СССР коммунистические партии так до сих пор и не приняли идею легитимности существования своих новых незави-

симых государств и вместо этого стремятся реинтегрировать их в какой-то новый союз. Такая политическая конфигурация не наблюдалась в предшествующих пере­ходах к демократии или за пределами бывшей Советской империи вообще. В Бела­руси такие просоветские политические силы захватили власть в 1994 году и оста­новили процесс экономических и политических преобразований (см.: Eke and Kuzio 2000). В Украине просоветские силы поддерживаются как минимум четвертью электората, и левые силы при своем объединении могут набирать до 40% голосов в свою поддержку (как это произошло во втором раунде президентских выборов в ноябре 1999). В России коммунисты и националисты, которые также не признают легитимность существования Российской Федерации, всегда имеют до 50% голосов на всех выборах 1990-ых годов.

Современные либеральные демократии являются также государствами с достаточно высоким пропорциональным налогообложением. Канован в этой связи утверждает, что «социальная справедливость будет политически возможной только в государстве с высокой степенью общественной солидарности», в котором поли­тическое сообщество существует прежде всего как «сообщество необходимых обя­зательств» (Canovan 1996, р. 28). Такого рода «сообщество необходимых обяза­тельств» требует наличие взаимного доверия, разделяемой всеми национальной идентичное™ и общей лояльности. Дэвид Миллер также утверждает, что чувство «доверия» необходимо для успешного функционирования любой демократии (MSHer 1996). Разделяемая всеми национальная идентичность (или «националь­ность», в терминах Миллера) является предпосылкой достижения таких важных политических целей, как социальная справедливость и делиберативная демократия. Доверие же требует солидарности не просто внутри различных групп, но и поверх их, и это, в свою очередь, зависит от общей идентичности как раз такого типа, ко­торый обеспечивается той или иной национальной принадлежностью.

Каждое общество требует такого рода базовых ценностей для достижения согласованного государственного устройства. Как правило, такого рода ценности не являются морально нейтральными, ибо они тем или иным способом неизбежно очерчивают модель определенного поведения, базирующуюся на ценностях корен­ной нации. В постсоветских государствах, как правило, отсутствуют такого рода всеобщие ценности, которые являются фундаментом всеохватывающей социеталь-ной культуры и национальной идентичности политического сообщества. Период перехода от коммунизма является, следовательно, также ареной антагонистических дебатов о том, каким образом определить те ценности, которые должны стать осно­вой социетальной культуры вновь возникающих политических сообществ. Напро­тив, данный процесс в значительной степени затруднен унаследованными регио­нальными разделениями и наследием царской и советской национальной политики, которые часто разбавляли титульную нацию многочисленными русскими мигран­тами.

Современные либеральные демократии, таким образом, в значительной степени зависят от силы коллективной идентичности, которая генерируется нацио­нальной (партикуляристской по своему происхождению) лояльностью, несовмес-

172

тимой с универсалистскими установками либерализма. Тем не менее, проблема на­ционального единства всегда являлась корнем любой политики, как мы это видим и в случае постсоветских транзитов. Как точно заметил А. Мотыль, «национализм связывает нации с внутренней сущностью современных государст, и утверждает, что вес нации должны иметь свои собственные политические организации для того, чтобы осуществлять администрирование и принуждение в рамках определенного географического пространства» (Motyl 2000, р. 80).

Это предположение не может быть истинным по отношению к тому нацио­нальному единству, которое было унаследовано странами Центрально-Восточной Европы и большинством постсоветских государств. Из 22 посткоммунистических европейских государств только три (Чехия, Сербия и Российская Федерация) унас­ледовали инфраструктуру бывших метрополий. Другие посткоммунистические го­сударства наследовали некую степень государственности (Польша, Венгрия, Болга­рия, Румыния) или были включены в состав других государств (как ГДР). Государ­ства-преемники СССР образуют смешанную группу. Только три государства Бал­тики могут опереться на традиции существования собственного национального го­сударства между двумя мировыми войнами, а их титульные нации не оказались разделенными. Однако два из них - Латвия и Эстония - унаследовали от советского периода значительное количество русскоговорящих меньшинств, которые затруд­няют процесс национальной интеграции.

Таким образом, постсоветские государства в своем большинстве начали процессы демократизации и маркетизации в условиях отсутствия ряда значитель­ных национально-государственных характеристик, которые являются необходи­мыми условиями успешной реализации проекта создания рыночной экономики и либеральной демократии.

Роль гражданского национализма в посткоммунистических транзитах

Существует ли какая-нибудь связь между национальной идентичностью и граждан­ским обществом? Если можно установить такую взаимосвязь, то мы можем утвер­ждать, что она оказывает то или иное влияние на процесс демократического тран­зита. Слабая национальная идентичность ведет к слабому гражданскому обществу и, следовательно, оказывает негативное воздействие на результат демократического квадротранзита, о котором мы говорили раньше. Демократическая консолидация приводит к крепкому гражданскому обществу, которое помогает развитию чувства национальной солидарности внутри данной политической единицы, при одновре­менном укрощении и маргинализации этнического национализма,

Сила гражданского общества и национальной идентичности являются, сле­довательно, тесно взаимосвязанными. Националистическая мобилизация против коммунизма была выше в тех регионах, где существовал более высокий уровень национальной идентичности (три государства Балтики, Западная Украина, Поль­ша). Территории со слабой национальной идентичностью (например, Восточная Украина, Беларусь, Центральная Азия) не играли существенной реши в националь-

но-демократическом движении перестроечной эпохи и всегда выступали в качестве бастионов поддержки просоветских политических партий. Напротив, регионы, ко­торые демонстрировали крепкую национальную идентичность (например, Западная Украина и три государства Балтики), в целом, воспроизводили центрально-европейскую модель разрыва с коммунистическим прошлым и быстрого старта по­литических и экономических реформ. Такой быстрый и радикальный разрыв весьма повышал скорость проводимых реформ и общий успех «четырехсоставного» про­цесса перехода (Bunce 1999, р. 790). Таким образом, быстрый разрыв с прошлым оказался возможным только в регионах с крепкой национальной идентичностью, которая обычно рассматривалась коммунистическим режимом в качестве признака определенной неблагонадежности. В поспсоммунистическом мире такой путь ока­зался возможным только в Центрально-Восточной Европе, трех государствах Бал­тики и Западной Украине, где гражданский национализм всегда занимал сильные позиции. В остальной части бывшего СССР не произошло такого решительного разрыва, если не считать таковым этнический национализм, который ведет к кол­лапсу государства (Грузия) (Nodia 1996).

Вот именно чувство национальности как раз и «обеспечивает ту согласо­ванность и единство, которые во всех других отношениях отсутствуют в граждан­ском обществе подобного рода» (Shils 1995, р. 118). В инклюзивных политических сообществах, к которым относятся большинство западных либеральных демокра­тий, все их жители являются 1ражданами и, следовательно, являются членами гра­жданской нации. В такого рода инклюзивных государствах, где доминирует граж­данский национализм, понятие нации и фажданского общества совпадают между собой. Предоставление определенного гражданства как раз и предполагает, что данный гражданин становится членом гражданской нации (политического сообще­ства) и принимает определенную «национальность» (которая обычно определяется в качестве титульной или коренной), преобладающую над всеми другими внутри территориальных границ данного сообщества.

Каким образом отсутствие нации влияет на гражданское общество? Э. Шилз убежден, что без нации не может быть и гражданского общества. Отсутст­вие национального единства, которое создается гражданской нацией, таким обра­зом, непосредственно воздействует на гражданское общество. Без той или иной гражданской нации данное государство не обладает необходимыми предпосылками для создания гражданского общества, действенной конституции, законодательства и гражданства именно потому, что ядром гражданского общества является «доми­нантная нация».

Но каким будет гражданское общество, если «доминантная нация» сама по себе является глубоко расколотой, как в некоторых постсоветских государствах? Это другая существенная помеха, с которой встречаются эти государства на пути к построению гражданского общества. Соответственно, разделенная титульная нация (Украина, Беларусь, Казахстан) затрудняет процесс национальной интеграции и, как следствие, развитие (ражданского общества. Регионы со слабой идентичностью также в наибольшей степени «ностальгируют» по прежнему комму мистическому

режиму в течение периодов социально-экономического кризиса, из которого неко­торые постсоветские государства, такие, как Россия и Украина, вышли только на рубеже 2000 года.

Распад империй ведет к распространению множественных идентичностей, которые отнюдь не способствуют развитию гражданского общества и националь­ной интеграции. Русскоязычные украинцы и русские, со слабой национальной идентичностью, пассивны в период между очередными выборами и остаются глав­ной опорой украинской делегативной демократии (Kubicek 2000). Гражданское об­щество, соответственно, более активно в Западной Украине, где национальная идентичность является более сильной и граждане принимают активное участие в политике как в ходе самих выборов, так и в период между ними.

Взаимоотношение между гражданским обществом и национальной иден­тичностью находится в центре процесса демократического транзита в посткомму­нистических государствах. Гражданский национализм весьма кстати оказывается именно другом, а не внутренним врагом гражданского общества. Когда они оба противостоят деспотическому режиму и/или колониальному господству, они явля­ются естественными союзниками, как тот инклюзивный гражданский национализм, который можно найти в любой либеральной демократии. Рхли национализм явля­ется этническим, эксклюзивным и интегральным, вероятнее всего, он будет проти­востоять i-ражданскому обществу. Вместо того, чтобы отрицать любую роль на­ционализма как такового и, следовательно, обсуждать процесс демократического перехода только в трех измерениях (Kubicek 2000; Wilson 1997), исследователи должны установить, как национализм и идентичность могут быть мобилизованы через гражданские (а не тгнические) связи для того, чтобы усилить - а не подавить - гражданское общество.

Транзитологи зачастую, возможно, не очень желают возвратить проблемы нации в анализ демократических транзитов наряду с проблемами государственно­сти именно потому, что национализм весьма часто определяется в качестве союз­ника требований этнического превосходства и ксенофобии. Однако отрицание цен­тральности проблемы создания нации для посткоммунистических транзитов проти­воречит тесным взаимоотношениям между гражданским обществом и этно­культурными факторами во всех современных гражданских государствах (Kuzio 2001). Без общей идентичности и групповой солидарности, которая предполагает чувство доверия, социальная мобилизация во имя целей политико-экономической модернизации в принципе невозможна. Атомизированное и регионально разделен­ное население, цинично разочарованное в своей способности воздействовать на пе­ремены, а также недостаток доверия по отношению к другим гражданам той же са­мой страны вряд ли способствуют как созданию живого гражданского общества, так и социальной мобилизации во имя целей развития государства (Kubicek 2000). Национальное единство и инта-рация, следовательно, играют центральную роль в поддержке гражданского общества и генерировании процесса модернизации.

К новым теоретическим рамкам для лосткоммунистической «транзитологии»

При обсуждении проблем трудной сочетаемости различных «одновременных пере­ходов», исследователи, в основном, имеют в виду создание рыночной экономики во время демократизации, однако редко обращаются к трудностям сочетания строи­тельства современного государства и гражданской нации с задачами демократиза­ции и маркетизации.

Я же утверждаю то, что нежелание интегрировать проблемы государствен­ности и создания нации в исследования демократизации не дает возможности по­лучить полное представление о сложной комплексности переходного процесса:

• Поставторитарные транзиты в Латинской Америке и Южной Европе, в ос­
новном, фокусировались на задачах демократизации и - в юра wo меньшей
степени - маркегизации. Проблемы строительства современного государства и
гражданской нации не играли значительной роли в этих переходах. В большин­
стве центральноевропеиских случаев мы также имеем дело с пост-авторитарной
демократизацией, как и в Латинской Америке, и в Южной Европе. Во многих
из них также существовали некоторые элементы рыночной экономики, как, на­
пример, в сфере обслуживания или частном сельскохозяйственном производст­
ве в Польше.

• Постколониальные транзиты в государствах бывшего СССР и некоторых юго­
славских республиках лучше могут быть поняты именно как «четырехсостав-
иые» переходы (квадротранзиты), ибо они сталкиваются с фундаментальными
проблемами государственности, создания нации, отношениями с бывшими пра­
вящими другими нациями и национальными меньшинствами (Кило 2001а;
Kuzio 2001b). Четырьмя составными элементами такого рода перехода являют­
ся демократизация, маркетизация, строительство современного государства и
гражданской нации. Такие «четырехсоставные» переходы также одновременно
сталкиваются со значительным тоталитарным наследием, которое, в основном,
отсутствует в Центрально-Восточной Европе, где авторитарные режимы были
установлены после 1953 года.

Таблица 1

Д емократические т ранзиты в с р а внительной перс п екти ве_______________

ДВОЙНОЙ ПЕРЕХОД

(демократ*! шипя / маркетнэацня)

Латинская Америка и Южная Европа, Польша, Венгрия и Чехия

Несколько исследователей уже дают более сложную картину постсоветских транзитов, указывая не только на одновременность политических и экономических реформ, но и на создание политических и государственных институтов при одно-

временном достижении национального единства. Демократический процесс пред­полагает наличие политических единиц, которые включают в себя как определен­ное территориально ограниченное государство, так и гражданскую нацию, ибо все современные гражданские государства имеют в себе как 1ражданскуто, так и этно­культурную основу. Исследователи же, которые настаивают на исключительно «тройном переходе», как правило, молчаливо исходят из тоа>, что существует ре­альные образцы чистого типа современных гражданских государств (см.: Kuhicek 2000; Wiison 1997). На практике либеральные демократии были созданы только лишь внутри национальных государств, и поэтому любые дискуссии о государст­венности - как дополнительном измерении посткоммунистических транзитов -должны быть расширены за счет включения проблем создания нации. Если же мы прислушаемся к высказанным выше советам, то общая последовательность по­сткоммунистических транзитов должна быть такая: сначала строительство государ­ства и нации, потом установление рыночной экономики и только потом переход к демократии. Вместо этого, мы имеем протекание всех четырех процессов одновре­менно (Bunce 1999, р. 774; Offe 1991, pp. 871-872). Как утверждает К. Оффе, «этот подъем являегся революцией, которая не имеет исторического прототипа, это рево­люция без революционной теории» (Offe 1991, р. 866).

Многие исследователи приходят сейчас к выводу о том, что именно сла­бое i ь фажданского (а не этнического) национализма оказываег существенное не­гативное воздействие на постсоветский процесс демократического транзита. Моби­лизация в поддержку экономической и политической модернизации в условиях от­сутствия гражданского национализма является практически невозможной. В стра­нах с развитыми национальными идентичностями, как, например, в Польше, граж­данский национализм был важным элементом, способствующим проведению мест­ных реформ в рамках большой национальной цели «возвращения в Европу». В не­зрелых государственных образованиях, где новые нации создаются на обломках мультинациональных государств или империй, как, например, в бывшем Советском союзе или Югославии, национализм намного чаще принимает этническую (напр., Грузия, Молдова, Чечня), а не гражданскую форму. Этнические чистки чаще всего происходят в неконсолидированных демократиях, ибо демократические переходы очень часто становятся спусковым крючком «некоторых самых кровавых в мире межнациональных столкновений» (Snyder 2000, р. 16). Демократизация на своих ранних стадиях очень часто провоцируег стремление элит или определенных слоев, особенно если существовала угроза их положению, использовать этнический на­ционализм для сохранения своих позиций и/или пребывания их государств в «ин­ституционально слабом и манипулятивном состоянии» (Snyder 2000, р. 54-55). В других государствах, как, например, в Беларуси, слабость самой национальной идентичности как таковой делает как гражданский, так и этнический национализм невозможным, что приводит к стремлению этой страны реи итерироваться в свою бывшую имперскую метрополию.

В условиях отсутствия легитимизирующей идеологии политико-экономических реформ, сторонникам демократических преобразований очень часто

недостает способности мобилизовать население в свою поддержку, и это провоци­рует атаку на них со стороны представителей крайних флангов политического спектра - этнических националистов и коммунистов, которая может закончиться крушением реформ. Создание фажданскоЙ нации является, следовательно, цен­тральным элементом процесса политико-экономического перехода, который, пред­почтительнее всего, должен быть осуществлен до начала демократизации. «В по-сткоммупистическом мире стабильная демократия была достигнута и испытала триумф только том, где были решены проблемы создания прочной нации» (Roeder 1999, р. 860). Филипп Рёдер совершенно справедливо замечает, что из-за того, что национальные революции оказались во многих пост коммунистических государст­вах незавершенными, они сталкиваются с серьезными проблемами в процессе сво­его политического и экономического перехода. Если национальное государство имелось еще до коммунистического правления (как, например, в Эстонии, Латвии, Польше, Болгарии), демократизация, скорее всего, пройдет гораздо быстрее. «Соб­ственно говоря, консолидированная нация в качестве основного ядра современного государства является важнейшей предпосылкой так же, как и точным определите­лем, успешности демократизации в течение первой декады посткоммунистического перехода» (Roeder 1999, р. 863).

Таким образом, когда мы обсуждаем процессы перехода к демократии в по­сткоммунистических государствах, нам необходимо обратить внимание не только на проблемы государственности, как утверждают К. Оффе, Ф. Рёдср и некоторые другие исследователи, но и на вопросы, связанные с проблемами создания нации, -формирования национальной идентичности, национального единства, регионализ­ма и национальных меньшинств. Все они влияют на судьбу демократического пе­рехода.

Заключение

В данной статье представлены три основных положения. Во-первых, переходы в постсоветских государствах и бывших югославских республиках являются более сложными и всеохватывающими. Фактически, они требуют более глубокой степени изменений, чем те, которые произошли ранее в Латинской Америке и Южной F.b-ропе, а также в большинстве государств Центрально-Восточной Европы. Переходы в этих трех регионах были поставторитарными и сводились преимущественно к изменению политического режима. По отношению к более ранним транзитам в Ла­тинской Америке и Южной Европе уместно определение «двойного перехода» (де­мократизация и маркетизация).

Во-вторых, очень небольшое количество исследователей (К. Оффе, X. Линц и Л. Степан) уже расширили концепцию «двойнгн о перехода», выработанную на латиноамериканском и южноевропейском материале, до трех измерений. Однако их версия стремится объединить проблемы государственности и создания нации в одно третье дополнительное измерение переходного процесса. Я же утверждаю, что более глубокое понимание процесса демократического транзита в постсовет­ских государствах и республиках бывшей Югославии может быть достигнуто за

Щ

счет разделения двух указанных проблем на два самостоятельных измерения -третье и четвертое. Все это я называю квадротранзитом. Хотя они являются тесно взаимосвязанными явлениями, однако проблемы государственности поддаются го­раздо более быстрому разрешению (грамотной работой законодательной и испол­нительной власти), чем консолидация национальной идентичности в людском ра­зуме и сердце. Решение первой задачи может занять десятилетия, последней же -жизнь нескольких поколений.

Двадцать семь государств простились с коммунизмом в начале 1990-ых, для некоторых это был выход из тоталтаризма и имперскою прошлого, для других это был разрыв с мультинациональными федерациями, и лишь для некоторых это озна­чало движение от уже относительно либерализированных государственных образо­ваний и консолидированных национальных государств. «Исторические факторы, следовательно, приводят к совершенно различным результатам, которые, в свою очередь, создают противоположные пути постсоциалистического развития» (Вшке 1999, р. 790). Когда мы имеем дело с вопросами перехода в посткоммунистических государствах, исследователи должны понять, что для тех постсоветских государств и бывших югославских республик, которые наследовали как слабые государства, так и ^сформировавшиеся нации, обсуждение должно происходить в концепту­альных рамках четырех измерений транзита. Переходы же к демократии в таких постсовегских государствах должны быть, следовательно, определены как «четы-рехсоставные».

ЛИТЕРАТУРА

I. Растоу Д.А. Переходы к демократии: попытка динамической модели // Полис. - 1996. -№5. -С. 5-15.

Bunce, Valerie (1995), "Should Transitologists be Grounded?" Slavic Review, Vol. 54(1), 111-127.

Bunce, Valerie (1999), "The Political Economy of Post-Socialism," Slavic Review, Vol. 58(4), 754-793.

Canovan, Margaret (1996), Nationhood and Political Theory, Cheltenham: Edward Elgar.

Dahl, Robert A. (1986), Democracy, Liberty, and Equality. Oslo: Norwegian University Press.

Dahl, Robert A. (1989), Democracy and Us Critics. New Haven: Yale University Press.

Eke, Stephen and Taras Kuzio (2000), "Sultanism in Eastern Europe. The Socio-political

Roots of Aiidioritarian Populism in Belarus," Europe-Asia Studies, Vol. 52(3), 523-547.

Hall, John A. (1996), "In Search of Civil Society" in J.A. Hall (cd), Civil Society. Theory.

History, Comparison. Cambridge: Polity, pp. 1—31.

Karl, Terry L. and Philippe C. Schmitter (1995), "From an Iron Curtain to a Paper Curtain:

Grounding Transitologists or Students of Postcommunism?" Slavic Review, Vol. 54(4), 965-

987.

10. Kubicek. Paul (2000), Unbroken Ties. The State, Interest Associations, and Corporatism in Post-Soviet Ukraine. Ann Arbor, Mich.: University of Michigan Press.

Kuzio, Taras (1998), "Ukraine: A Four-Pronged Transition" in T. Kuzio (ed.), Contemporary Ukraine. Dynamics of Post-Soviet Transformation. Armonk, N.Y.: M.E Sharpc, pp. 165-180. Kit/.io, Taras (2000), "The National Factor in Ukraine's Quadruple Transition," Contempo­rary Politics, Vol. 6(2), 143-164.

13. Kuzio, Taras (2001a), "Nationalising States or Nation Building: A Review of the Theoretical
Literature and Empirical Evidence," Nations and Nationalism, Vol. 7(2), 135-154.

14. Kuzio, Taras (2001b), "Identity and Nation Building in Ukraine. Defining the 'Other ",
Ethnicities, Vol 1(3), 343-365.

15. Linz, Juan J. and Alfred Stepan (1996), Problems of Democratic Transition and
Consolidation. Southern Europe, South America and Post-Communist Europe. Baltimore:
Johns Hopkins University Press.

16. Linz, Juan J. and Alfred Stepan (1997), "Problems of Democratic Transition and
Consolidation: Southern Europe, Southern America, and Post-Communist Europe," Journal of
Democracy, Vol. 8(2), 168-173.

17. Miller, David (1996), On Nationality. Oxford: Clarendon Press.

18. Motyl, Alexander J. (1997), "The Non-Russian States" Freedom Review, Vol. 28(1), 50-60.

19. Motyl, Alexander J. (2000), Revolutions. Nations. Empires. Conceptual Limits and
Theoretical Possibilities. New York: Columbia University Press.

20. Munck, Gerardo L, (1997), "Bringing Postcommunist Societies into Democratization
Studies," Slavic Review, Vol. 56(3), 542-550.

21. Nodia, Ghia(I996), "How Different are Postcommunist Transitions?" Journal of Democracy,
Vol. 7(4), 15-29.

22. O'Donneli, Guillermo, Philippe С Schmitter and Lawrence Whitehead (1986), Transitions
from Authoritarian Rule (4 vols.). Baltimore: Johns Hopkins University Press.

23. Offe, Claus (1991), "'Capitalism by Democratic Design?', Democratic Theory Facing the
Triple Transition in East Central Europe," Social Research, Vol. 58(4), 865-881.

24. Przeworski, Adam (1995), Sustainable Democracy. Cambridge: Cambridge University Press.

25. Roeder, Philip G. (1999), "Peoples and Slates after 1989: The Political Costs of Incomplete
National Revolutions," Slavic Review, Vol. 58(4), 854-881.

26. Schmitter, Philippe C. and Terry L. Karl (1994), "The Conceptual Travels of Transitologists
and Consolidologists: How Far to the East Should They Attempt to Go'.'" Slavic Review, Vol.
53(1), 173-185.

27. Shlls, Edward (1995), "Nation, Nationality, Nationalism and Civil Society," Nations and
Nationalism, Vol. 1(1), 93-118.

28. Skopcol, Theda (1985), "Bringing the State Back In: Strategies of Analysis in Current
Research" in Peter B. Evans, Dietrich Rueschemeyer and Theda Skopcol (eds.), Bringing the
State Back In. Cambridge: Cambridge University Press, pp. 3-43.

29. Snyder, Jack (2000), From Voting to Violence. Democratization and Nationalist Conflict.
New York: W.W. Norton.

30. Terry, Sarah M. (1993), "Thinking About Post-communist Transitions: How Different Are
They?" Slavic Review, Vol. 52(2), 331-337.

31. Wilson, Andrew (1997), Ukrainian Nationalism in the 1990s. A Minority Faith. Cambridge:
Cambridge University Press.

(Перевод с англ. А. Фисуна)

Поиск по сайту: