Университет Джорджа Вашингтона, Вашингтон, США

Тарас Кузьо,

Институт европейских, российских и евразийских исследований,

Университет Джорджа Вашингтона, Вашингтон, США

ПОСТКОММУНИСТИЧЕСКИЕ ТРАНЗИТЫ: ТРИ ИЗМЕРЕНИЯ ИЛИ ЧЕТЫРЕ?'

Когда изучение демократических транттов сместилось с Латинской Аме­рики и Южной Европы к посткоммунистический мир, ученые первоначально пред­полагали, что, как и в первглх двух регионах, содержанием транзита будет «двой­ной переход», состоящий из демократизации и маркетизации. Постепенно, по ме­ре понимания того, что многие посткоммунистические страны наследовали дос­таточно слабые государственные структуры и институты, было добавлено еще одно измерение процесса демократического транзита - развитие государственно­сти. Концепция «тройного перехода» была широко воспринята в качестве доста­точного условия для понимания постколшунистических транзитов и даже, в не­которых случаях, национачьных проблем в данной группе государств. Отталкива­ясь от концепции «тройного перехода», в данной статье делается попытка разде­лить вопросы национального и государственного строительства в райках указан­ного третьего аспекта демократического транзита. В статье демонстрируется, что хотя оба процесса являются тесно взаимосвязанными, они, тем не менее, должны быть разделены в качестве отдельных компонентов (демократизация и маркетизация ведь также рассматриваются в качестве отдельных, однако взаи­мосвязанных явлений). В статье подчеркивается два момента: во-первых, то, что проблемы государственности и создания нации вплоть до недавнего времени в зна­чительной степени недооценивались именно потому, что они не являлись важными факторами в более ранних демократических переходах; ev-вторых, что данная недооценка проистекает в силу того, что взаимоотношение национальной иден­тичности и современного гражданского государства все еще теоретически оста­ется не до конца проясненным.

Вплоть до середины 1990-ых годов огромная масса литературы по иосткоммуни-стическим транзитам (назовем ее далее «транзитологией») в значительной степени игнорировала вопросы государственности и почти полностью проходила мимо на­циональных проблем. Хуан Линц и Альфред Степан в этой связи заметили, что «вопросы государственности должны в значительно большей степени быть в цен­тре внимания как политиков-практиков, так и политологов-теоретиков» (Linz and Slepan 1996, p. 366). По их мнению, почти полное игнорирование эта» вопросов в первой половине 1990-ых обьясняется тем, что они весьма незначительно повлияли на ход ранних демократических транзитов в Латинской Америке и Южной Европе.

Печатается с любезною разрешения автора по тексту: Taras Kuziu, "Transition in Post-Communist States: Triple or Quadruple?", POLITICS, Vol. 21(3), 2001, pp. 168-177.

Эти вариации в структуре первичной экономики сами по себе не влияют на характер процесса государственно-политического центрообразования. Однако изу­чение общего баланса и характера интеграции сельской и городской экономики стало основой классического анализа вариаций государственного строительства в Европе О. Хинтце (Flintze 1930), а также стало основной проблемой в исследовании Барринпоном Муром различий развития Англии в сравнении с Францией и Прус­сией (Moore 1%6).

Важные результаты этих исследованиях помогут нам переформулировать наш начальный эскиз концептуальной карты территорий Западною Христианского мира (см. табл. 4).

Таблица А Концептуа льная пе

Отдаленные Обращен­ные к морю нмперкн-

нации Норвегия

Эта переформулировка помогает нам разобраться в основной трудности анализа Муром экономических условий перехода к массовой демократии, объясне­нии различий развития Англии и Франции.

В своем обобщенном виде тезис Мура основывается на двух положения: чем ближе связи взаимодействия и сотрудничества между сельскими и городскими экономическими элитами, тем больше возможности для успешного перехода к кон­курентной демократии со всеобщим избирательным правом; чем больше дистанция между городскими и сельскими экономиками, тем выше вероятность беспрепятст­венного и неуравновешенного роста государства, тем больше, фактически, вероят­ность накопления кризисов при переходе к массовой политике.

Баррингтон Мур убедительно выстроил доказательство важности этого кон­траста в его анализе английского пути развития в сравнении с прусским: на Западе произошла ранняя коммерциализация сельского хозяйства и усиление взаимосвязи между городскими и сельскими экономиками; в Пруссии слабо развитая городская экономика и доминирование принудительных форм груда в сельском хозяйстве привели к союзу тех, кто обладал военно-административной властью, с юнкерами-землевладельцами против буржуазии и крестьянства. Анализ Баррингпона Мура намного менее убедителен для Франции: как могут «обращенные к морю империи-

нации», с сильными связями между сельскими и городскими экономиками создать режим королевского абсолютизма, так отличающийся от представительского прав­ления, преобладающего в Англии? Ни один из аргументов Мура о различиях в ха­рактере союзов между сельскими и городскими элитами в этих двух странах не имеет решающего веса: ни различия между трудосберегающими технологиями шерстяного производства в Англии и более трудозатратного виноделия во Фран­ции, ни прямые связи между городской и землевладельческой элитой в Англии, ни даже важная роль французской монархии в объединении городской буржуазии с сельским дворянством посредством системы «продажи должностей».

Очевидно, чтобы объяснить различия между Англией и Францией, необхо­димо идти далее в дифференцировании переменных: нам необходимо рассмотреть целую серию новых индикаторов, гаких, как: открытость ими закрытость клас­совом структуры (в Англии мы видим открытость через право первородства, во Франции же - большое, однако социально закрытое дворянство), уравнивание начо-гового бремени (в Англии не существуеч никаких исключений для высших слоев, во Франция они весьма широки), способ изъятия ресурсов для государства (в Анг­лия таможенные сборы в портах; во Франция более высокие общие издержки по управлению, а также необходимость освобождения от налогов некоторых групп в качестве необходимой стратегии сокращения возможностей организованного со­противления государственному налогообложению) и последний, но не менее зна­чимый индикатор - геополитическое положение и его последствия для текущих фискальных расходов государства (Англия остров, следовательно, требования защиты минимальны; Франция - большая территория с открытыми границами на севере и северо-востоке). В нашей переформулировке концептуальной карты Евро­пы геополитическое измерение занимает особо почетное место. Франция была ближе к осевому поясу торговых городов и вынуждена была создать намного более сильный государственный аппарат, чтобы обозначить свои национальные террито­рии. Англия же была на безопасном расстоянии от осевого пояса и ей не нужно было создавать монолитную систему управления, чтобы определить свои границы.

Англо-франтгузское сравнение поднимает множество вопросов в изучении последовательных стадий политического развития. Почему английский Парламент начал преобладать после 1660-1688 гг., в то время как французские Генеральные штаты уступили абсолютному правлению почти на два столетия? Почему Славная революция 1688 г. благополучно привела Англию к постепенному решению про­блем ее идентичности и кризисов политического участия, в то время как Великая Французская революция 1789 г. оставила Францию с подобными же проблемами на все XIX столетие? Почему англичане продвигались шаг за шагом от одной рефор­мы к другой и без потрясений пришли к заключительной фазе массовой демокра­тии, в то время как французы прошли путь от сословного предетавительства к все­общему избирательному праву (для взрослых мужчин) двумя быстрыми скачками в 1792-1793 и так же внезапно от цензовых ограничений эпохи Реставрации верну­лись к массовой демократии в 1848?

Классическое четырехтомное исследование переходов к демократии в Латинской Америке Дж. О'Доннела, Ф. Шмиттера и Л.УаЙтхеда поэтому вообще прошло ми­мо проблем государственности (O'Donnell, Schmitter and Whitehead 1986), хотя уже в 1985 Теда Скочпол выступила с призывом «Возвратить государство в центр ана­лиза» (bringing the state back in).

Вплоть до середины 1990-ых большая часть этой же литературы по транзи-тологии автоматически исходила из того, что посткоммунистические транзиты бу­дут следовать модели предшествующих переходов в Южной Европе и Латинской Америке. В этих двух регионах главный фокус демократических преобразований был сосредоточен исключительно на двух сферах - демократизации и маркетиза-ции, ибо эти переходы проходили в рамках давно существующих государств или в их бывших имперских метрополиях. В большинстве данных случаев национальная интеграция была уже давно в значительной степени достигнута (дискуссию о том, в какой степени это приложимо к Центрально-Восточной Европе см.: Terry 1993; Schmitter and Karl 1994; Bunce 1995; Karl and Schmitter 1995; Munck 1997).

После включения проблем государственности в рамки анализа, посткомму-пистические 1ранзиты стали рассматриваться в качестве «тройного перехода» (Offe 1991), в отличие от «двойного перехода», который осуществляли поставторитарные государства в Южной Европе и Латинской Америке. Некоторые исследователи продолжали группировать четыре измерения перехода к демократии в две более крупные сферы - демократизацни/маркетизации и националыю-государственного строительства (Hall 1996, р. 22). Концепция «тройного перехода» была сфокусиро­вана в основном на Центрально-Восточной Европе (Przeworski 1995). В этом регио­не с тремя моноэтническими государствами (Польшей, Чехией и Венгрией) вопро­сы национальной интеграции стояли менее проблематично, чем в государствах бывшего СССР, за исключением Македонии, Черногории и Боснии из бывшей Югославии. Чем больше степень культурного, языкового и религиозного многооб­разия в недостаточно зрелом i-осударстве, тем более сложен в нем переход к демо­кратии. Это отнюдь не препятствует выработке общепринятых правил и норм (на­пример, как в Украине между украино- и русскоговорящими жителями), однако отнимает энергию и время, которые могли бы быть направлены на политические и экономические преобразования (Linz and Stepan 1996). Многие граждане в постсо­ветских государствах обладают множеством различных идентичностей (языковой, региональной, культурной, а также остатками советской), которые соперничают с той общей идентификацией, которая требуется от них как граждан новых нацио­нальных государств. В восточноукраинском Донбассе, по данным некоторых опро­сов, до половины респондентов определяют свою идентичность в качестве «совет­ской» (а не украинской, и даже не русской).

Однако когда мы обращаемся к случаю посткоммунистических государств, действительно ли транзитологи сделали все для того, чтобы включить в рамки ана­лиза проблемы государственности и создания нации в качестве действительно важ­ного элемента указанного «тройного перехода»? (См.: Kuzio 1998; Kuzio 2000). Первый аргумент, который развивает данная статья, заключается в том, что мы

должны гораздо более четко прояснить разделение проблем государственности и создания нации как взаимопересекающихся, однако «концептуально и исторически различных процессов» (Linz and Stepan 1996, p. 20). Поэтому я предлагаю выделять четыре измерения демократического транзита, не объединяя проблемы государст­венности и создания нации в одну категорию. Рассматривая проблемы создания нации отдельно, мы можем также лучше понять, почему посткоммунистические демократические транзиты провалились в таких тсударствах, как Белоруссия, где слабость национальной идеи прямо повлияла на консолидацию авторитарного не-осовстского режима (см.: Eke and Kuzio 2000),

Второй аргумент, который выдвигается в этой статье, заключается в том, что предшествующие дискуссии (как и вытекающие из них политические рекомен­дации), касающиеся стран Центрально-Восточной Европы, обошли стороной про­блемы государственности и создания нации именно из-за того, что политическая наука уделяла недостаточно внимания и не до конца проработала теоретические вопросы взаимосвязи национального фактора с современным государством и либе­ральной рыночной демократией. Хотя К. Оффе в свою трактовку «тройною пере­хода» и включает национальное измерение, большинство исследователей обычно понимают под «троичностью» только демократию, рынок и современное государ­ство (см.: Kubicek 2000). Поэтому данным двум измерениям -- государственности и создания нации - должно быть уделено гораздо больше внимания, ибо они в значи­тельной степени влияют на вероятность успешной демократической консолидации (Linz and Stepan 1997). Данная статья базируется на разработках того небольшого количества политологов-теоретиков, таких как Д.А. Растоу, Р.Даль, М. Каиован. которые согласны с Ф. Редером в том, что «успешные переходы к демократии не­возможны, если задачи национальной революции не завершены» (Roeder I999, р. 856; см. также: Растоу 1996; Dahl 1986; Dahl 1989; Canovan 1996).

Поиск по сайту: