ОСТРОВ ГРИБ

Некоторое время мы молча взирали на темнеющий в отдалении остров, подобный спине всплывшего из воды исполинского чудовища. С берега ничего примечательного разглядеть было невозможно. Ровным счётом ничто не выдавало присутствие на острове человека. Струйка дыма не вилась над скрывающейся за деревьями трубы. В лучах весеннего солнца остров выглядел более чем невинно, а я продолжал ломать голову над тем, какие жуткие тайны он на самом деле хранит.

Спешившись, мы с Холмсом привязали лошадей к ограде причала, после чего потащили одну из лодок к воде. Как только она закачалась на волнах, Холмс первым прыгнул в неё, поднял со дна вёсла и вставил в уключины. Я взялся за нос, обращённый к берегу, чтобы при необходимости подтолкнуть лодку, прежде чем забраться в неё самому.

Старательно работая вёслами, Холмс не без труда развернул лодку носом к острову, и мы тронулись в путь.

— Простите мою неловкость, — перекрикивая плеск воды и шум ветра, обратился ко мне мой друг, — я с университетской скамьи не садился за вёсла.

Через некоторое время Холмс навострился грести, и мы достаточно быстро поплыли к острову. Случайный прохожий вполне мог принять нас за состоятельных горожан, решивших провести день на лоне природы. Ничто не наводило на мысль о том, что мы расследуем преступление и впереди нас, скорее всего, ждёт встреча со злоумышленниками.

Стоило нам отплыть подальше, как тепло ласкового весеннего солнца, что нас согревало на берегу, сменилось пронизывающим холодом, который нёс с собой пробирающий до костей ветер. Я поплотнее закутался в плащ, но это не помогло, и потому мне ничего не оставалось, кроме как трястись на ветру, раскачивавшем наше судёнышко. Остров располагался метрах в восьмистах от берега. Карта не соврала, он действительно оказался крошечным. Холмс изо всех сил налегал на вёсла, и лодка шла споро. Только когда мы подплыли поближе, мне удалось разглядеть за деревьями очертания особняка. Перед нами предстало странное кольцеобразное здание в псевдоготическом стиле, которое, будто бы моргая, взирало на нас большими тёмными витражными окнами.

— И какой у нас план действий? — спросил я компаньона, который, как мне показалось, был полностью поглощён греблей.

— Положение сложное, — ответил он. — Нам нельзя забывать, что Филипс, секретарь Фавершема, не преступник. Насколько я могу судить, он не имеет отношения ни к краже папируса, ни к убийствам. Он всего-навсего несчастный, вступивший на ложный путь из желания выполнить последнюю волю человека, которого он, вне всякого сомнения, любил и уважал. И мы должны открыть ему правду, сколь бы горька она ни была. Мы также обязаны предупредить его о том, что он сыграет роль живца.

— Надеюсь, Филипс ещё ничего не сотворил с телом покойного хозяина.

— Если события приняли подобный оборот, об этом остаётся лишь сожалеть, однако мы должны учитывать, что Филипса подвигло на это чувство долга, а не желание поглумиться над трупом. Впрочем, нельзя исключать и того, что он сейчас не в себе и может отреагировать на наше появление агрессивно, и потому я советую вам держать оружие наготове.

Я опустил руку в карман и сжал рукоять своего старого армейского револьвера. Прикосновение пальцев к холодному твёрдому металлу вселило в меня уверенность.

Вскоре впереди показалась маленькая пристань, точно такая же, как на противоположном берегу. Холмс поднял вёсла, и последние несколько метров лодка скользила по инерции. Наконец она с шелестом упёрлась в прибрежную гальку. Привязав её к одной из деревянных опор пристани, мы выбрались на берег и вновь оказались на твёрдой земле.

Особняк располагался метрах в ста от берега, в имеющей форму блюдца низине, и был окружён деревьями и заброшенным садом, в силу чего разглядеть дом с другого берега представлялось положительно невозможным. На фоне буйных зарослей он смотрелся совершенно инородным и неуместным. Сложенный из тёмного камня, местами украшенного резьбой, особняк больше напоминал церковь, нежели жилой дом. К нему примыкала большая нелепая деревянная пристройка.

Не говоря ни слова, мы подошли по усеянной галькой тропинке к дубовой двери внушительных размеров. Холмс дёрнул за ручку, но дверь даже не шелохнулась. Она была заперта.

— Похоже, придётся оповестить о нашем прибытии, — заметил Холмс и принялся дёргать за шнур, тянувшийся к колокольчику внушительных размеров.

Несмотря на громкий звон, нам никто не открыл. Холмс трезвонил около минуты, после чего сдался и принялся барабанить в дверь.

Мы замерли, внимательно вслушиваясь. Ни звука. Лишь шелестела листва на ветру да изредка кричали птицы.

— Может быть, там никого нет? — наконец предположил я.

— Ошибаетесь, Уотсон, есть. Наверняка есть, я в этом нисколько не сомневаюсь. И ещё я надеюсь, что у этого дурака хватить мозгов нас впустить, — сквозь зубы проговорил Холмс.

Он снова начал дёргать за шнур звонка, а я колотил в дверь кулаками. Наконец изнутри донёсся звук шагов. Он был тихий, приглушённый. Такое впечатление, что человек шёл к двери медленно, шаркая ногами. Неожиданно на короткое мгновение всё смолкло, и воцарилась тишина, которую оборвал щелчок поворачивающегося в замке ключа, показавшийся мне оглушительным. Инстинктивно я сжал рукоять револьвера.

Дубовая дверь медленно распахнулась. На пороге, держа в дрожащей руке подсвечник с горящей свечой, стоял молодой черноволосый человек. Я сразу его узнал по фотографии, которую видел в «Кедрах». Именно он и был нам нужен. Перед нами стоял Джон Филипс, секретарь сэра Джорджа Фавершема. Я был потрясён, увидев, сколь сильно он изменился. Волосы, обрамлявшие исхудалое, небритое, бледное как мело лицо, подёрнула ранняя седина. Синева под потускневшими глазами свидетельствовала о бессонных ночах. Взгляд был диким. Филипс смотрел на нас словно загнанное животное. Рот его был приоткрыт, на губах поблёскивала слюна. Добавьте к этому ссутулившиеся плечи и шаркающую походку. Человек, застывший перед нами, скорее напоминал старика, нежели юношу.

Несколько секунд Филипс молча взирал на нас, а его губы безмолвно шевелились, будто он собирался что-то сказать, но то ли всё забыл, то ли не знал, в какую именно форму облечь свою мысль.

Холмс заговорил первым:

— Мистер Филипс, меня зовут Шерлок Холмс, а это мой помощник, доктор Уотсон. Мы прибыли сюда, чтобы помочь вам.

— Нет! — вдруг завопил молодой человек с неожиданной яростью. Он весь содрогнулся от этого крика, а его глаза чуть не вылезли из орбит. — Нет! Прочь! Вы меня отвлекаете! Я занят! У меня важное дело! — С этими словами он предпринял неуклюжую попытку закрыть дверь, но Холмс ему помешал. Схватившись за ручку, он потянул её на себя, распахнул дверь настежь и шагнул через порог, заставив Филипса сделать шаг назад.

— Либо вы нас немедленно пускаете внутрь и мы протягиваем вам руку помощи, — ледяным тоном произнёс Холмс, — либо мы ставим полицию в известность о том, что вы укрываете здесь краденое и проводите чудовищные, противные христианскому духу ритуалы над мёртвыми.

Разинув рот, Филипс попятился во тьму прихожей.

— О Боже, — простонал он, дико вращая глазами.

Секретарь начал слепо шарить рукой, будто бы в поисках опоры. Не сумев её отыскать, он потерял равновесие и грохнулся на пол в обмороке. Подсвечник, выскользнув у него из руки, укатился куда-то во мрак.

Я бросился к нему и, встав подле молодого человека на колени, проверил у него пульс. Сердцебиение было неровным и слабым.

— Он едва жив, — сказал я Холмсу, когда тот склонился над телом.

— Что с ним? Истощение? Или вы заметили некие иные симптомы? — спросил мой друг.

Опустившись на колени, он обхватил голову секретаря ладонями и большими пальцами оттянул ему дряблые веки. Мы увидели лишь перевитые артериями белки закатившихся глаз.

С помощью Холмса я снял с Филипса пиджак и осмотрел руки юноши: нет ли следов инъекций. Быть может, истощение вызвано приёмом наркотиков? Нет, кожа была чистой.

— Это истощение, но особого рода, — наконец заключил я. — Весьма вероятно, что его усилило нервное напряжение. Черты лица и поведение наводят меня на мысль, что Филипс — человек слабый, как физически, так и духовно. Если мы сможем перенести его в тепло и дадим что-нибудь бодрящее, например бренди, он непременно придёт в себя.

К моему изумлению, Холмс, поднявшись, отрицательно покачал головой:

— Нет, лучше оставим его здесь. Давайте воспользуемся великолепной возможностью без помех осмотреть дом, покуда она у нас ещё есть.

Это было весьма типично для Холмса — ставить интересы расследования выше здоровья больного человека, и я постоянно осуждал его за подобную бесчувственность. Однако сейчас я не мог не признать, что мой друг прав. Жизни Филипса ничего не угрожало, а его обморок, вызванный истощением, действительно давал нам прекрасный шанс спокойно исследовать дом. В дальнем углу прихожей я увидел откидное кресло, залитое светом, проникавшим сквозь распахнутую дверь. Я предложил Холмсу уложить на него Филипса, чтобы, по крайней мере, не оставлять бедолагу распростёртым на полу, и получил согласие.

Справившись с этим, мой друг подобрал с пола подсвечник и снова зажёг свечу.

— Насколько я могу судить, ни газа, ни электричества на острове нет. Что ж, выбирать не приходится. Единственным источником света для нас будет эта жалкая восковая свечка. Ну, за дело! Займёмся осмотром дома.

Мы двинулись по залам и коридорам, в которых, несмотря на ярко сиявшее снаружи солнце, царила кромешная тьма. По дороге мне удалось обнаружить ещё один подсвечник. Местами солнечные лучи проникали сквозь витражи, но цветное стекло значительно приглушало их яркость, поэтому они пасовали перед тьмой. Казалось, что дом наслаждается мраком, царившим внутри его покоев.

Выяснилось, что все жилые комнаты располагаются на первом этаже. Лестница, на которую мы обратили внимание, вела к галерее, опоясывающей купол. Мы миновали простенькую кухню, столовую, гостиную и три спальни. Все они имели спартанский вид и не представляли никакого интереса. Наконец мы попали в небольшую залу, без сомнения служившую кабинетом сэру Джорджу. Она была битком набита разными египетскими древностями, в число которых входил ещё один поблёскивавший золотом саркофаг, стоявший у дальней стены. Именно он и привлёк внимание Холмса, который осмотрел его самым придирчивым образом.

— Думаете, внутри тело Фавершема? — спросил я.

— Не знаю, Уотсон. Впрочем, вам будет интересно узнать, что я датирую этот саркофаг началом викторианской эпохи.

— Что?!

— Это грубая копия, наподобие тех, что иногда экспонируют в музеях, рассчитывая на неосведомлённость доверчивых профанов. Подержите-ка подсвечник.

Вручив мне его, Холмс без особого труда откинул двумя руками крышку саркофага.

— Видите, как удобно, — сухо улыбнулся он. — Крышка на петлях. Современное изобретение. Куда как практичнее, чем в подлинных древнеегипетских саркофагах.

Увиденное под крышкой меня ошарашило: у саркофага не было дна. Я понял, что крышка, по сути, являлась дверью, за которой, как выяснилось, стоило поднести поближе подсвечник, начиналась лестница, уходившая вниз.

— Потайной ход в подвал! — воскликнул я.

— Не совсем, Уотсон. Слово «подвал» слишком прозаично и не подходит для описания того, что на самом деле скрывается внизу. А там — нисколько в этом не сомневаюсь — находится потайная усыпальница Фавершема.

Слова Холмса заставили меня содрогнуться.

— Идёмте проверим, насколько верно моё предположение.

Забрав у меня подсвечник, Шерлок Холмс начал спускаться по узкой каменной лестнице, которая, как быстро выяснилось, была спиральной. Её озарял неверный свет горящих масляных лампад, вделанных через равные промежутки в стену на высоте плеча. По привычке, передавшейся мне от Холмса, я считал ступеньки. Их оказалось двадцать восемь. Чем глубже мы спускались под землю, тем сильнее во мне крепло ощущение, что из мира разума и здравомыслия мы вступаем в иной, языческий мир, где правит безумие и подстерегают страшные опасности.

Добравшись до подножия лестницы, мы очутились в помещении с низкими потолками, которое освещалось колеблющимся дымным пламенем четырёх жаровен, отбрасывавшим на стены пляшущие тени. Как Холмс и предполагал, помещение это представляло собой копию древнеегипетской гробницы. Стены были украшены яркими росписями, картинами и вышитыми драпировками, причём всё это было выдержано в стиле сгинувшей тысячелетия назад древней цивилизации долины Нила. В дальнем конце усыпальницы мы заметили маленький алтарь, на котором стояли глиняные плошки с разноцветными жидкостями и небольшой золотой ларец. За алтарём, закрывая всю дальнюю стену, висел гобелен. На голубом фоне проступали жёлтые фигуры, среди которых особенно выделялась птица с человеческой головой, склонившаяся над мумией.

— Сэр Джордж Фавершем всю свою жизнь посвятил изучению древнеегипетской культуры, которой, несомненно, восхищался. Вот и покинуть наш бренный мир он решил так, как это делали в Древнем Египте, — спокойно заметил Холмс, — Обратите внимание на персонажей росписей. Согласно древнеегипетским верованиям, именно они играют решающую роль во время перехода от жизни к смерти. Вон Анубис, бог с головой шакала, вон Осирис, повелитель мёртвых, а там наш старый знакомый с головой ибиса, писец богов Тот.

К сожалению, я никак не мог целиком сосредоточиться на том, что мне говорил Холмс. Моё внимание привлёк каменный саркофаг, стоявший в центре усыпальницы и украшенный резьбой, которая изображала животных, птиц, и снопы колосьев. Внутри саркофага мы обнаружили обнажённое мужское тело. Сперва я решил, что труп лежит на мху, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что я ошибся и это не мох, а мельчайшие кристаллики зелёного цвета.

Холмс поднёс свечу поближе, чтобы лучше осмотреть тело.

— Сэр Джордж Фавершем, — тихо промолвил он.

Пламя свечи металось из стороны в сторону, отбрасывая движущиеся тени, отчего чудилось, будто мёртвый учёный шевелится, пробуждаясь после долгого сна. Мысль о готовившемся здесь жутком ритуале заставила меня содрогнуться.

— Для лучшей сохранности труп поместили в оксид натрия, — пояснил Холмс. В голосе его чувствовалось напряжение, словно он изо всех сил пытался сдержать бушевавшие в нём чувства. — Насколько я могу судить, Филипс уже приступил к бальзамированию. Видите, — Холмс показал на шрамы, покрывавшие живот покойника, — секретарь извлёк внутренности. Мозг при бальзамировании извлекают в самую последнюю очередь, постепенно, через проломленные пазухи.

— Господи Боже, ну и мерзость!

— Впрочем, судя по состоянию черепа, Филипс к этому пока ещё не проступал.

— Силы небесные! Что у этих несчастных творится в головах? Как, во имя всего святого, можно связать воедино мечту о победе над смертью с подобным надругательством над телом? Как, даже теоретически воскреснув, человек сможет жить без внутренностей и мозга? Где логика?

— Видите ли, Уотсон, законы логики на магию не распространяются. Очевидно, Сетаф не сумел воскресить мёртвую царицу, но мне думается, он верил, что способен сохранить дух умершего, символом которого, между прочим, является птица с человеческой головой, изображённая вон на том гобелене. Если дух удастся сохранить, ему потом можно будет подыскать иное вместилище. Однако, видимо, Сетаф считал, что и в этом случае без традиционного бальзамирования не обойтись.

— Значит, всё это с телом сотворил Филипс?

— Да, это сделал я.

Услышав голос, мы обернулись и увидели исхудалого бледного секретаря, стоявшего на самом верху лестницы. Неверным шагом Филипс спустился в подвал. Подойдя к саркофагу, он, видимо опасаясь упасть, вцепился в его края и воззрился на тело учёного.

— Я пытался его отговорить, — промолвил он, — я умолял его, убеждал, что папирус Сетафа — сочинение человека отчаявшегося, не сумевшего победить смерть. Я снова и снова повторял, что «Книга мёртвых» — бессмыслица, вздорный набор слов, заклинания, составленные жрецом от безысходности, из желания скрыть неудачу. — Филипс отчаянно замотал головой. — Но нет, сэр Джордж не желал меня слушать. Он искренне верил, что его тело лишь оболочка, с которой можно сотворить всё что угодно, ради того чтобы сохранить душу, которая потом найдёт себе новое вместилище и воспрянет, будто ото сна, к новой жизни.

По щекам молодого человека градом катились слёзы, а сам он весь содрогался от рыданий. Мы с Холмсом хранили молчание, давая Филипсу выговориться и свалить с плеч тяжелейший груз, который его истерзал.

— Он взял с меня слово, что я проведу ритуал в точности так, как описано Сетафом в этом чёртовом папирусе. Что мне оставалось делать? Я его любил. Он верил в свою правоту, а я не мог предать его, обмануть его доверие. Я не мог нарушить данного слова, хоть и понимал, что оскверняю его тело… Впрочем… Он умер с надеждой…

Я ничуть не осуждал молодого человека и был лишь преисполнен глубоким состраданием к нему. Из чувства долга и любви к заблуждающемуся хозяину бедолага надругался над телом самого близкого для него человека. Бескорыстие и мужество, с которым он выполнил последнюю волю сэра Джорджа, потрясли меня до глубины души. Стоило ли удивляться тому, что Филипс заплатил за них нервным срывом?

— Я рад, очень рад, джентльмены, что вы пришли, — продолжил он. — Теперь вы рядом, вы остановили меня, чему я несказанно счастлив. — Он нервно хихикнул и оттёр рукавом струйку слюны, сбегавшую у него по подбородку. — Поступайте со мной, как пожелаете.

— Где «Книга мёртвых»? — с напором спросил Холмс.

Нетвёрдой походкой, будто бы под гипнозом, Филипс двинулся к алтарю, стоявшему у дальней стены гробницы. Дрожащими руками он извлёк из маленького золотого ларца несколько потрёпанных жёлтых свитков и со слезами на глазах протянул их нам:

— Глядите, джентльмены, вот он, источник всех бед. Вот «Книга мёртвых»!

— Прекрасно! — воскликнул кто-то позади нас. — Я поспел как раз вовремя.

Услышав знакомый голос, я оглянулся и увидел бледное злорадное лицо Себастьяна Мельмота. Он стоял у подножия лестницы с пистолетом в руках и широко улыбался.

Поиск по сайту: