Младшая сестра

На дворе была весна. Ну, скажите мне, можно ли учить уроки, когда на дворе такая замечательная погода стоит, а? Понятно, нельзя. И только вечером я вспомнил, что историю не выучил.

А задали нам Архимеда. Ну, думаю, ерунда – Архимед, это вам не математика какая-нибудь, в два счёта выучу.

– Архимед родился в Сиракузах, – стал читать вслух я, мне так запоминается лучше.

– Где-где, в карапузах? – тут же переспросила моя младшая сестра Наташка. Она всегда возле меня крутится.

– Не мешай, – сердито крикнул я. – И не путай меня. В Сиракузах.

– В карапузах, в карапузах! – стала нарочно дразнить меня Наташка, прыгая на одной ноге возле моего стола.

Я отвернулся от неё и снова заглянул в учебник.

– Сиракузы это город на острове Сицилия.

– На острове Сацивия! – высунула мордочку из-под стола Наташа.

– Ты меня не зли! – сказал я строго. – Сациви это блюдо такое грузинское. В Древней Греции его не умели готовить.

– А он кто грек? – спросила Наташка.

– Кто?

– Ну, Ахримед твой?

– Ни Ахримед, а Архимед, – сказал я. – Да, грек. – И перестань меня путать, мне и так не просто все эти имена древнегреческие зубрить.

– Ехал грека через реку, сунул грека руку в реку, рак за руку греку цап, – скороговоркой протрещала Наташка.

Ну, думаю, ты меня всё равно не собьёшь с толку.

– В Серакузах в то время правил могущественный царь Гиерон. Он был родственником Архимеда.

– В Кукурузах? – удивилась сестра. – Это где это такое место?

– Не путай меня! – отмахнулся я. – Однажды царь Гиерон…

– Царь Гилион! – высунула язык сестра.

Я отвернулся и вцепился в учебник.

– Царь Макарон, царь Барбарон, царь Граммофон!

– Нет, ну какое мучение, – топнул ногой я. – А ну живо на кухню отсюда!

– Я больше не буду, – испугалась Наташка. – Не гони меня на кухню, там за плитой паук живёт, я его боюсь.

– Ещё слово и отправишься к пауку, – предупредил я. – Итак, на чём я остановился. Ага, вот. Царь Граммофон…тьфу ты, запутала меня совсем. Царь Гиперон однажды поручил Архимеду выяснить, из чистого ли золота сделана его царская корона.

– И что Архимед? – спросила Наташка.

– Ага, интересно стало? – обрадовался я.

– Да.

– Ну, слушай. Ахрамед, то есть Архимед надел себе на голову корону и так целый день бродил по…

– По Карапузам? – попыталась подсказать Наташка.

– Не путай меня, по Сиракузам. И вот увидел он баню. Забежал, туда, разделся и плюхнулся с разбега в воду.

– И вдруг…

– Что вдруг…

– На полу оказалось ровно половина воды из ванны, – ответил я сестре.

– Меня бы мама отругала за такое безобразие, – вздохнула Наташка.

– Архимед выскочил из ванны и побежал по улицам города, с криками «Эврика»! «Эврика»!

– А что значит – «Эврика»?

– По древнегречески, это значит – «Нашёл»! «Нашёл»!

– А что он нашёл то? – не поняла Наташка.

– Тут написано, что так он открыл закон физики, – прочитал я, – сколько воды из ванны вылилось, столько, значит, он и весил вместе с короной. Понятно?

– Нет, не понятно, – покачала головой Наташка.

– Что тебе не понятно?

– Он что весы изобрёл что ли?

– Сама ты весы, – рассердился я. – Сколько воды из ванны, столько корона и весела.

– Ха-ха, – засмеялась сестра. – Корона тяжёлая, а вода лёгкая.

– Ты меня совсем запутать решила, – сказал я. – Воды же много из ванной вылилось. Пол ванны почти. А полванны это много. Это очень много воды.

– Так что же он изобрёл воду или корону?

– Архимед изобрёл закон Архимеда, – ответил я, подглядывая в книгу. – Тело, погружённое в воду…

– А, я знаю этот закон, – засмеялась Наташка.

– Откуда? – удивился я. В первом классе такое не проходят.

– А я знаю, – упрямилась сестра. – Тело погружённое в воду – мокнет. Правильно?

– Не путай меня.

– А что ещё изобрёл твой Ахримед? – выглядывая из-под стола, спросила Наташка.

– Ахримед, тьфу ты, Архимед изобрёл «Греческий огонь», – подсмотрел снова я учебник. – Огонь, который поражал Римские корабли на расстоянии.

– Это как? – удивилась Наташка.

– А так, – продолжил я. – На берегу ставили много-много зеркал и направляли на вражеский корабль. Он словно спичка вспыхивал и сгорал.

– Как бенгальский огонь?

– Как факел, – ответил я.

– Неправда! – сказала Наташка.

– Тут так написано, – показал я учебник. – На, сама посмотри.

– Больно надо.

Вдруг я услышал знакомую музыку.

– Ой, там же футбол начинается, – захлопнув учебник, закричал я. – Чуть не забыл из-за тебя.

– Ты же не выучил про Ахрамеда.

– А, ерунда, – отмахнулся я. – Я и так всё знаю. Не мешай. Иди играть в другую комнату.

– Вот получишь ты завтра двойку, будешь знать! – высунула язык Наташка и убежала играть с куклами.

– А, может, меня ещё и не спросят завтра! – крикнул я ей вдогонку.

Но как назло вызвали именно меня. И случилось то, чего я больше всего и боялся.

– Ну-с, – сказал Дмитрий Сергеевич, наш учитель по истории. – Выучил урок?

– А как же, – говорю. – Сейчас расскажу.

– Давай дружочек, рассказывай, – обрадовался историк и раскрыл журнал.

– Древнегреческий учёный Ахримед жил в древней Греции…

Ребята грохнули…

– Ой, простите Архимед, – поправился я. А сам подумал: «Ну, Наташка, попадись ты мне. Из-за тебя всё перепутал».

– Ничего, – поправил учитель очки. – Продолжай.

«Главное не ошибиться» – крутилось у меня в голове.

– Однажды царь Макарон, то есть царь Граммофон…

Ну, тут уж ребята стали так хохотать, что мне даже плохо стало.

– Какой граммофон, дружочек? – испугался учитель.

– Царь Патефон, царь, эх…забыл!

– Так, стало быть, не учил? – потянулся к дневнику историк.

– Учил, честное слово учил, – чуть не плакал я. – Три раза читал и потом два раза перечитывал. Архимед корабли спичками поджигал и топил.

– Спичками? – удивился учитель. В Древней Греции не было спичек.

– Не спичками, а лупой, – вспомнил я.

– И лупы то же не было, – засмеялся учитель.

– Я учил, честное слово!

– Ну, расскажи нам, в таком случае, где же жил Архимед?

– В Карапузах? – с надеждой спросил я. – Нет, постойте, кажется в Кукурузах?

– Если бы читал, то запомнил, – решил учитель, аккуратно выводя двойку в дневнике и журнале.

– Эх! – сказал я ребятам после уроков. – Меня поймёт только тот человек, у кого младшая сестра есть. Разве она даст вам нормально уроки учить, всё время отвлекает. Прямо беда какая-то, а не жизнь.

Наша преподавательница литературы Раиса Ивановна заболела. И вместо нее к нам пришла Елизавета Николаевна. Вообще-то Елизавета Николаевна занимается с нами географией и естествознанием, но сегодня был исключительный случай, и наш директор упросил ее заменить захворавшую Раису Ивановну.
Вот Елизавета Николаевна пришла. Мы поздоровались с нею, и она уселась за учительский столик. Она, значит, уселась, а мы с Мишкой стали продолжать наше сражение - у нас теперь в моде военно-морская игра. К самому приходу Елизаветы Николаевны перевес в этом матче определился в мою пользу: я уже протаранил Мишкиного эсминца и вывел из строя три его подводные лодки. Теперь мне осталось только разведать, куда задевался его линкор. Я пошевелил мозгами и уже открыл было рот, чтобы сообщить Мишке свой ход, но Елизавета Николаевна в это время заглянула в журнал и произнесла:
- Кораблев!
Мишка тотчас прошептал:
- Прямое попадание!
Я встал.
Елизавета Николаевна сказала:
- Иди к доске!
Мишка снова прошептал:
- Прощай, дорогой товарищ!
И сделал "надгробное" лицо.
А я пошел к доске. Елизавета Николаевна сказала:
- Дениска, стой ровнее! И расскажи-ка мне, что вы сейчас проходите по литературе.
- Мы "Полтаву" проходим, Елизавета Николаевна, - сказал я.
- Назови автора, - сказала она; видно было, что она тревожится, знаю ли я.
- Пушкин, Пушкин, - сказал я успокоительно.
- Так, - сказала она, - великий Пушкин, Александр Сергеевич, автор замечательной поэмы "Полтава". Верно. Ну, скажи-ка, а ты какой-нибудь отрывок из этой поэмы выучил?
- Конечно, - сказал я,
- Какой же ты выучил? - спросила Елизавета Николаевна.
- "Тиха украинская ночь..."
- Прекрасно, - сказала Елизавета Николаевна и прямо расцвела от удовольствия. - "Тиха украинская ночь..." - это как раз одно из моих любимых мест! Читай, Кораблев.
Одно из ее любимых мест! Вот это здорово! Да ведь это и мое любимое место! Я его, еще когда маленький был, выучил. И с тех пор, когда я читаю эти стихи, все равно вслух или про себя, мне всякий раз почему-то кажется, что хотя я сейчас и читаю их, но это кто-то другой читает, не я, а настоящий-то я стою на теплом, нагретом за день деревянном крылечке, в одной рубашке и босиком, и почти сплю, и клюю носом, и шатаюсь, но все-таки вижу всю эту удивительную красоту: и спящий маленький городок с его серебряными тополями; и вижу белую церковку, как она тоже спит и плывет на кудрявом облачке передо мною, а наверху звезды, они стрекочут и насвистывают, как кузнечики; а где-то у моих ног спит и перебирает лапками во сне толстый, налитой молоком щенок, которого нет в этих стихах. Но я хочу, чтобы он был, а рядом на крылечке сидит и вздыхает мой дедушка с легкими волосами, его тоже нет в этих стихах, я его никогда не видел, он погиб на войне, его нет на свете, но я его так люблю, что у меня теснит сердце...
- Читай, Денис, что же ты! - повысила голос Елизавета Николаевна.
И я встал поудобней и начал читать. И опять сквозь меня прошли эти странные чувства. Я старался только, чтобы голос у меня не дрожал.

...Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Луна спокойно с высоты
Над Белой церковью сияет...

- Стоп, стоп, довольно! - перебила меня Елизавета Николаевна. - Да, велик Пушкин, огромен! Ну-ка, Кораблев, теперь скажи-ка мне, что ты понял из этих стихов?
Эх, зачем она меня перебила! Ведь стихи были еще здесь, во мне, а она остановила меня на полном ходу. Я еще не опомнился! Поэтому я притворился, что не понял вопроса, и сказал:
- Что? Кто? Я?
- Да, ты. Ну-ка, что ты понял?
- Все, - сказал я. - Я понял все. Луна. Церковь. Тополя. Все спят.
- Ну... - недовольно протянула Елизавета Николаевна, - это ты немножко поверхностно понял... Надо глубже понимать. Не маленький. Ведь это Пушкин...
- А как, - спросил я, - как надо Пушкина понимать? - И я сделал недотепанное лицо.
- Ну давай по фразам, - с досадой сказала она. - Раз уж ты такой. "Тиха украинская ночь..." Как ты это понял?
- Я понял, что тихая ночь.
- Нет, - сказала Елизавета Николаевна. - Пойми же ты, что в словах "Тиха украинская ночь" удивительно тонко подмечено, что Украина находится в стороне от центра перемещения континентальных масс воздуха. Вот что тебе нужно понимать и знать, Кораблев! Договорились? Читай дальше!
- "Прозрачно небо", - сказал я, - небо, значит, прозрачное. Ясное. Прозрачное небо. Так и написано: "Небо прозрачно".
- Эх, Кораблев, Кораблев, - грустно и как-то безнадежно сказала Елизавета Николаевна. - Ну что ты, как попка, затвердил: "Прозрачно небо, прозрачно небо". Заладил. А ведь в этих двух словах скрыто огромное содержание. В этих двух, как бы ничего не значащих словах Пушкин рассказал нам, что количество выпадающих осадков в этом районе весьма незначительно, благодаря чему мы и можем наблюдать безоблачное небо. Теперь ты понимаешь, какова сила пушкинского таланта? Давай дальше.
Но мне уже почему-то не хотелось читать. Как-то все сразу надоело. И поэтому я наскоро пробормотал:

...Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух...

- А почему? - оживилась Елизавета Николаевна.
- Что почему? - сказал я.
- Почему он не хочет? - повторила она.
- Что не хочет?
- Дремоты превозмочь.
- Кто?
- Воздух.
- Какой?
- Как какой - украинский! Ты ведь сам только сейчас говорил: "Своей дремоты превозмочь не хочет воздух..." Так почему же он не хочет?
- Не хочет, и все, - сказал я с сердцем. - Просыпаться не хочет! Хочет дремать, и все дела!
- Ну нет, - рассердилась Елизавета Николаевна и поводила перед моим носом указательным пальцем из стороны в сторону. Получалось, как будто она хочет сказать: "Эти номера у вашего воздуха не пройдут". - Ну нет, - повторила она. - Здесь дело в том, что Пушкин намекает на тот факт, что на Украине находится небольшой циклонический центр с давлением около семисот сорока миллиметров. А как известно, воздух в циклоне движется от краев к середине. И именно это явление и вдохновило поэта на бессмертные строки: "Чуть трепещут, м-м-м... м-м-м, каких-то тополей листы!" Понял, Кораблев? Усвоил! Садись!
И я сел. А после урока Мишка вдруг отвернулся от меня, покраснел и сказал:
- А мое любимое - про сосну: "На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна..." Знаешь?
- Знаю, конечно, - сказал я. - Как не знать?
Я выдал ему "научное" лицо.
- "На севере диком" - этими словами Лермонтов сообщил нам, что сосна, как ни крути, а все-таки довольно морозоустойчивое растение. А фраза "стоит на голой вершине" дополняет, что сосна к тому же обладает сверхмощным стержневым корном...
Мишка с испугом глянул на меня. А я на него. А потом мы расхохотались. И хохотали долго, как безумные. Всю перемену.

На переменке подбежала ко мне наша октябрятская вожатая Люся и говорит:
- Дениска, а ты сможешь выступить в концерте? Мы решили организовать двух малышей, чтобы они были сатирики. Хочешь?
Я говорю:
- Я все хочу! Только ты объясни: что такое сатирики.
Люся говорит:
- Видишь ли, у нас есть разные неполадки... Ну, например, двоечники или лентяи, их надо прохватить. Понял? Надо про них выступить, чтобы все смеялись, это на них подействует отрезвляюще.
Я говорю:
- Они не пьяные, они просто лентяи.
- Это так говорится: "отрезвляюще", - засмеялась Люся. - А на самом деле просто эти ребята призадумаются, им станет неловко, и они исправятся. Понял? Ну, в общем, не тяни: хочешь - соглашайся, не хочешь - отказывайся!
Я сказал:
- Ладно уж, давай!
Тогда Люся спросила:
- А у тебя есть партнер?
- Нету.
Люся удивилась:
- Как же ты без товарища живешь?
- Товарищ у меня есть, Мишка. А партнера нету.
Люся снова улыбнулась:
- Это почти одно и то же. А он музыкальный, Мишка твой?
- Нет, обыкновенный.
- Петь умеет?
- Очень тихо. Но я научу его петь громче, не беспокойся.
Тут Люся обрадовалась:
- После уроков притащи его в малый зал, там будет репетиция!
И я со всех ног пустился искать Мишку. Он стоял в буфете и ел сардельку.
- Мишка, хочешь быть сатириком?
А он сказал:
- Погоди, дай поесть.
Я стоял и смотрел, как он ест. Сам маленький, а сарделька толще его шеи. Он держал эту сардельку руками и ел прямо целой, не разрезая, и шкурка трещала и лопалась, когда он ее кусал, и оттуда брызгал горячий пахучий сок.
И я не выдержал и сказал тете Кате:
- Дайте мне, пожалуйста, тоже сардельку, поскорее!
И тетя Катя сразу протянула мне мисочку. И я очень торопился, чтобы Мишка без меня не успел съесть свою сардельку: мне одному не было бы так вкусно. И вот я тоже взял свою сардельку руками и тоже, не чистя, стал грызть ее, и из нее брызгал горячий пахучий сок. И мы с Мишкой так грызли на пару, и обжигались, и смотрели друг на дружку, и улыбались.
А потом я ему рассказал, что мы будем сатирики, и он согласился, и мы еле досидели до конца уроков, а потом побежали в малый зал на репетицию.
Там уже сидела наша вожатая Люся, и с ней был один парнишка, приблизительно из четвертого, очень некрасивый, с маленькими ушами и большущими глазами.
Люся сказала:
- Вот и они! Познакомьтесь, это наш школьный поэт Андрей Шестаков.
Мы сказали:
- ЗдОрово!
И отвернулись, чтобы он не задавался.
А поэт сказал Люсе:
- Это что, исполнители, что ли?
- Да.
Он сказал:
- Неужели ничего не было покрупней?
Люся сказала:
- Как раз то, что требуется!
Но тут пришел наш учитель пения Борис Сергеевич. Он сразу подошел к роялю:
- Нуте-с, начинаем! Где стихи?
Андрюшка вынул из кармана какой-то листок и сказал:
- Вот. Я взял размер и припев у Маршака, из сказки об ослике, дедушке и внуке: "Где это видано, где это слыхано..."
Борис Сергеевич кивнул:
- Читай вслух!
Андрюшка стал читать:

Папа у Васи силен в математике,
Учится папа за Васю весь год.
Где это видано, где это слыхано, -
Папа решает, а Вася сдает?!

Мы с Мишкой так и прыснули. Конечно, ребята довольно часто просят родителей решить за них задачу, а потом показывают учительнице, как будто это они такие герои. А у доски ни бум-бум - двойка! Дело известное. Ай да Андрюшка, здОрово прохватил!
А Андрюшка читает дальше, так тихо и серьезно:

Мелом расчерчен асфальт на квадратики,
Манечка с Танечкой прыгают тут.
Где это видано, где это слыхано, -
В "классы" играют, а в класс не идут?!

Опять здОрово. Нам очень понравилось! Этот Андрюшка просто настоящий молодец, вроде Пушкина!
Борис Сергеевич сказал:
- Ничего, неплохо! А музыка будет самая простая, вот что-нибудь в этом роде. - И он взял Андрюшкины стихи и, тихонько наигрывая, пропел их все подряд.
Получилось очень ловко, мы даже захлопали в ладоши.
А Борис Сергеевич сказал:
- Нуте-с, кто же наши исполнители?
А Люся показала на нас с Мишкой:
- Вот!
- Ну что ж, - сказал Борис Сергеевич, - у Миши хороший слух... Правда, Дениска поет не очень-то верно.
Я сказал:
- Зато громко.
И мы начали повторять эти стихи под музыку и повторили их, наверно, раз пятьдесят или тысячу, и я очень громко орал, и все меня успокаивали и делали замечания:
- Ты не волнуйся! Ты тише! Спокойней! Не надо так громко!
Особенно горячился Андрюшка. Он меня совсем затормошил. Но я пел только громко, я не хотел петь потише, потому что настоящее пение - это именно когда громко!
...И вот однажды, когда я пришел в школу, я увидел в раздевалке объявление:

ВНИМАНИЕ!
Сегодня на большой перемене
в малом зале состоится выступление
летучего патруля
"Пионерского Сатирикона"!
Исполняет дуэт малышей!
На злобу дня!
Приходите все!

И во мне сразу что-то екнуло. Я побежал в класс. Там сидел Мишка и смотрел в окно.
Я сказал:
- Ну, сегодня выступаем!
А Мишка вдруг промямлил:
- Неохота мне выступать...
Я прямо оторопел. Как - неохота? Вот так раз! Ведь мы же репетировали? А как же Люся и Борис Сергеевич? Андрюшка? А все ребята, ведь они читали афишу и прибегут как один? Я сказал:
- Ты что, с ума сошел, что ли? Людей подводить?
А Мишка так жалобно:
- У меня, кажется, живот болит.
Я говорю:
- Это со страху. У меня тоже болит, но я ведь не отказываюсь!
Но Мишка все равно был какой-то задумчивый. На большой перемене все ребята кинулись в малый зал, а мы с Мишкой еле плелись позади, потому что у меня тоже совершенно пропало настроение выступать. Но в это время нам навстречу выбежала Люся, она крепко схватила нас за руки и поволокла за собой, но у меня ноги были мягкие, как у куклы, и заплетались. Это я, наверно, от Мишки заразился.
В зале было огорожено место около рояля, а вокруг столпились ребята из всех классов, и няни, и учительницы.
Мы с Мишкой встали около рояля.
Борис Сергеевич был уже на месте, и Люся объявила дикторским голосом:
- Начинаем выступление "Пионерского Сатирикона" на злободневные темы. Текст Андрея Шестакова, исполняют всемирно известные сатирики Миша и Денис! Попросим!
И мы с Мишкой вышли немножко вперед. Мишка был белый как стена. А я ничего, только во рту было сухо и шершаво, как будто там лежал наждак.
Борис Сергеевич заиграл. Начинать нужно было Мишке, потому что он пел первые две строчки, а я должен был петь вторые две строчки. Вот Борис Сергеевич заиграл, а Мишка выкинул в сторону левую руку, как его научила Люся, и хотел было запеть, но опоздал, и, пока он собирался, наступила уже моя очередь, так выходило по музыке. Но я не стал петь, раз Мишка опоздал. С какой стати!
Мишка тогда опустил руку на место. А Борис Сергеевич громко и раздельно начал снова.
Он ударил, как и следовало, по клавишам три раза, а на четвертый Мишка опять откинул левую руку и наконец запел:

Папа у Васи силен в математике,
Учится папа за Васю весь год.

Я сразу подхватил и прокричал:

Где это видано, где это слыхано, -
Папа решает, а Вася сдает?!

Все, кто был в зале, рассмеялись, и у меня от этого стало легче на душе. А Борис Сергеевич поехал дальше. Он снова три раза ударил по клавишам, а на четвертый Мишка аккуратно выкинул левую руку в сторону и ни с того ни с сего запел сначала:

Папа у Васи силен в математике,
Учится папа за Васю весь год.

Я сразу понял, что он сбился! Но раз такое дело, я решил допеть до конца, а там видно будет. Взял и допел:

Где это видано, где это слыхано, -
Папа решает, а Вася сдает?!

Слава богу, в зале было тихо - все, видно, тоже поняли, что Мишка сбился, и подумали: "Ну что ж, бывает, пусть дальше поет".
А музыка в это время бежала все дальше и дальше. Но Мишка был какой-то зеленоватый.
И когда музыка дошла до места, он снова вымахнул левую руку и, как пластинка, которую "заело", завел в третий раз:

Папа у Васи силен в математике,
Учится папа за Васю весь год...

Мне ужасно захотелось стукнуть его по затылку чем-нибудь тяжелым, и я заорал со страшной злостью:

Где это видано, где это слыхано, -
Папа решает, а Вася сдает?!

Мишка, ты, видно, совсем рехнулся! Ты что в третий раз одно и то же затягиваешь? Давай про девчонок!
А Мишка так нахально:
- Без тебя знаю! - И вежливо говорит Борису Сергеевичу: - Пожалуйста, Борис Сергеевич, дальше!
Борис Сергеевич заиграл, а Мишка вдруг осмелел, опять выставил свою левую руку и на четвертом ударе заголосил как ни в чем не бывало:

Папа у Васи силен в математике,
Учится папа за Васю весь год...

Тут все в зале прямо завизжали от смеха, и я увидел в толпе, какое несчастное лицо у Андрюшки, и еще увидел, что Люся, вся красная и растрепанная, пробивается к нам сквозь толпу. А Мишка стоит с открытым ртом, как будто сам на себя удивляется. Ну, а я, пока суд да дело, докрикиваю:

Где это видано, где это слыхано, -
Папа решает, а Вася сдает?!

Тут уж началось что-то ужасное. Все хохотали как зарезанные, а Мишка из зеленого стал фиолетовым. Наша Люся схватила его за руку и утащила к себе. Она кричала:
- Дениска, пой один! Не подводи!.. Музыка! И!..
А я стоял у рояля и решил не подвести. Я почувствовал, что мне стало все равно, и, когда дошла музыка, я почему-то вдруг тоже выкинул в сторону левую руку и совершенно неожиданно завопил:

Папа у Васи силен в математике,
Учится папа за Васю весь год...

Я даже плохо помню, что было дальше. Было похоже на землетрясение. И я думал, что вот сейчас провалюсь совсем под землю, а вокруг все просто падали от смеха - и няни, и учителя, все, все...
Я даже удивляюсь, что я не умер от этой проклятой песни.
Я наверно бы умер, если бы в это время не зазвонил звонок...
Не буду я больше сатириком!

Когда репетиция хора мальчиков окончилась, учитель пения Борис Сергеевич сказал:
- Ну-ка, расскажите, кто из вас что подарил маме на Восьмое марта? Ну-ка ты, Денис, докладывай.
- Я маме на Восьмое марта подарил подушечку для иголок. Красивую. На лягушку похожа. Три дня шил, все пальцы исколол. Я две такие сшил.
А Мишка добавил:
- Мы все по две сшили. Одну - маме, а другую - Раисе Ивановне.
- Это почему же все? - спросил Борис Сергеевич. - Вы что, так сговорились, чтобы всем шить одно и то же?
- Да нет, - сказал Валерка, - это у нас в кружке "Умелые руки" - мы подушечки проходим. Сперва проходили чертиков, а теперь подушечки.
- Каких еще чертиков? - удивился Борис Сергеевич.
Я сказал:
- Пластилиновых! Наши руководители Володя и Толя из восьмого класса полгода с нами чертиков проходили. Как придут, так сейчас: "Лепите чертиков!" Ну, мы лепим, а они в шахматы играют.
- С ума сойти, - сказал Борис Сергеевич. - Подушечки! Придется разобраться! Стойте! - И он вдруг весело рассмеялся. - А сколько у вас мальчишек в первом "В"?
- Пятнадцать, - сказал Мишка, - а девочек - двадцать пять.
Тут Борис Сергеевич прямо покатился со смеху.
А я сказал:
- У нас в стране вообще женского населения больше, чем мужского.
Но Борис Сергеевич отмахнулся от меня.
- Я не про то. Просто интересно посмотреть, как Раиса Ивановна получает пятнадцать подушечек в подарок! Ну ладно, слушайте: кто из вас собирается поздравить своих мам с Первым мая?
Тут пришла наша очередь смеяться. Я сказал:
- Вы, Борис Сергеевич, наверное, шутите, не хватало еще и на май поздравлять.
- А вот и неправильно, именно что необходимо поздравить с маем своих мам. А это некрасиво: только раз в году поздравлять. А если каждый праздник поздравлять - это будет по-рыцарски. Ну кто знает, что такое рыцарь?
Я сказал:
- Он на лошади и в железном костюме.
Борис Сергеевич кивнул.
- Да, так было давно. И вы, когда подрастете, прочтете много книжек про рыцарей, но и сейчас, если про кого говорят, что он рыцарь, то это, значит, имеется в виду благородный, самоотверженный и великодушный человек. И я думаю, что каждый пионер должен обязательно быть рыцарем. Поднимите руки, кто здесь рыцарь?
Мы все подняли руки.
- Я так и знал, - сказал Борис Сергеевич, - идите, рыцари!
Мы пошли по домам. А по дороге Мишка сказал:
- Ладно уж, я маме конфет куплю, у меня деньги есть.
И вот я пришел домой, а дома никого нету. И меня даже досада взяла. Вот в кои-то веки захотел быть рыцарем, так денег нет! А тут, как назло, прибежал Мишка, в руках нарядная коробочка с надписью: "Первое мая". Мишка говорит:
- Готово, теперь я рыцарь за двадцать две копейки. А ты что сидишь?
- Мишка, ты рыцарь? - сказал я.
- Рыцарь, - говорит Мишка.
- Тогда дай взаймы.
Мишка огорчился:
- Я все истратил до копейки.
- Что же делать?
- Поискать, - говорит Мишка, - ведь двадцать копеек - маленькая монетка, может, куда завалилась хоть одна, давай поищем.
И мы всю комнату облазили - и за диваном, и под шкафом, и я все туфли мамины перетряхнул, и даже в пудре у нее пальцем поковырял. Нету нигде.
Вдруг Мишка раскрыл буфет:
- Стой, а это что такое?
- Где? - говорю я. - Ах, это бутылки. Ты что, не видишь? Здесь два вина: в одной бутылке - черное, а в другой - желтое. Это для гостей, к нам завтра гости придут.
Мишка говорит:
- Эх, пришли бы ваши гости вчера, и были бы у тебя деньги.
- Это как?
- А бутылки, - говорит Мишка, - да за пустые бутылки деньги дают. На углу. Называется "Прием стеклотары"!
- Что же ты раньше молчал! Сейчас мы это дело уладим. Давай банку из-под компота, вон на окне стоит.
Мишка протянул мне банку, а я открыл бутылку и вылил черновато-красное вино в банку.
- Правильно, - сказал Мишка. - Что ему сделается?..
- Ну конечно, - сказал я. - А куда вторую?
- Да сюда же, - говорит Мишка, - не все равно? И это вино, и то вино.
- Ну да, - сказал я. - Если бы одно было вино, а другое керосин, тогда нельзя, а так, пожалуйста, еще лучше. Держи банку.
И мы вылили туда и вторую бутылку.
Я сказал:
- Ставь ее на окно! Так. Прикрой блюдечком, а теперь бежим!
И мы припустились. За эти две бутылки нам дали двадцать четыре копейки. И я купил маме конфет. Мне еще две копейки сдачи дали. Я пришел домой веселый, потому что я стал рыцарем, и, как только мама с папой пришли, я сказал:
- Мам, я теперь рыцарь. Нас Борис Сергеевич научил!
Мама сказала:
- Ну-ка расскажи!
Я рассказал, что завтра я маме сделаю сюрприз. Мама сказала:
- А где же ты денег достал?
- Я, мам, пустую посуду сдал. Вот две копейки сдачи.
Тут папа сказал:
- Молодец! Давай-ка мне две копейки на автомат!
Мы сели обедать. Потом папа откинулся на спинку стула и улыбнулся:
- Компотику бы.
- Извини, я сегодня не успела, - сказала мама.
Но папа подмигнул мне:
- А это что? Я давно уже заметил.
И он подошел к окну, снял блюдечко и хлебнул прямо из банки. Но тут что было! Бедный папа кашлял так, как будто он выпил стакан гвоздей. Он закричал не своим голосом:
- Что это такое? Что это за отрава?!
Я сказал:
- Папа, не пугайся! Это не отрава. Это два твоих вина!
Тут папа немножко пошатнулся и побледнел.
- Какие два вина?! - закричал он громче прежнего.
- Черное и желтое, - сказал я, - что стояли в буфете. Ты, главное, не пугайся.
Папа побежал к буфету и распахнул дверцу. Потом он заморгал глазами и стал растирать себе грудь. Он смотрел на меня с таким удивлением, будто я был не обыкновенный мальчик, а какой-нибудь синенький или в крапинку. Я сказал:
- Ты что, папа, удивляешься? Я вылил твои два вина в банку, а то где бы я взял пустую посуду? Сам подумай!
Мама вскрикнула:
- Ой!
И упала на диван. Она стала смеяться, да так сильно, что я думал, ей станет плохо. Я ничего не мог понять, а папа закричал:
- Хохочете? Что ж, хохочите! А между прочим, этот ваш рыцарь сведет меня с ума, но лучше я его раньше выдеру, чтобы он забыл раз и навсегда свои рыцарские манеры.
И папа стал делать вид, что он ищет ремень.
- Где он? - кричал папа. - Подайте мне сюда этого Айвенго! Куда он провалился?
А я был за шкафом. Я уже давно был там на всякий случай. А то папа что-то сильно волновался. Он кричал:
- Слыханное ли дело выливать в банку коллекционный черный "Мускат" урожая 1954 года и разбавлять его жигулевским пивом?!
А мама изнемогала от смеха. Она еле-еле проговорила:
- Ведь это он... из лучших побуждений... Ведь он же... рыцарь... Я умру от смеха.
И она продолжала смеяться.
А папа еще немного пометался по комнате и потом ни с того ни с сего подошел к маме. Он сказал:
- Как я люблю твой смех.
И наклонился и поцеловал маму.
И я тогда спокойно вылез из-за шкафа.

Поиск по сайту: