Идея феноменологии: пять лекций

Гуссерль Э.

Лекция первая

Естественная установка мышления (Denkhaltung) и наука — Философская (рефлексивная) установка мышления — Противоречия познавательной рефлексии в естественной установке — Двоякая задача истинной критики познания — Истинная критика познания как феноменология познания — Новое измерение философии; ее собственный метод в противоположность науке

В предыдущих лекциях я провел различие между естественной и философской наукой; первая возникает из естественной, вторая — из философской направленности образа мыслей (Geisteshaltung).

Естественной направленности образа мыслей еще нет дела до критики познания. В естественной направленности мы обращены на в е щ и в созерцании и мышлении, которые нам всякий раз [уже] даны и даны как что-то само собой разумеющееся, хотя и различным образом и различным бытийным способом (Seinsart), в зависимости от источника познания и ступени познания. В восприятии, например, некая вещь находится перед нашим взором как нечто само собой разумеющееся; она есть вещь среди других вещей, живых и безжизненных, одушевленных и неодушевленных, стало быть, [есть] посреди мира, который частично, как и отдельные вещи, попадает в восприятие, частично также дан в связности воспоминания и простирается отсюда в неопределенное и неизвестное.

К этому миру относятся наши суждения. Мы совершаем отчасти сингулярные, отчасти общие высказывания о вещах, их соотношениях, их изменениях, их функциональных (funktionell) зависимостях изменений и законах изменений. Мы выражаем то, что нам предлагает непосредственный опыт. Следуя мотивам опыта, мы заключаем от непосредственно переживаемого (Erfahrenes) (воспринятого и запомненного) к еще-не-пережитому; мы обобщаем, затем мы переносим общее познание на единичные случаи или дедуцируем в аналитическом мышлении из общих познаний новые всеобщности. Познания не следуют за познаниями лишь путем одного только нанизывания, они вступают по отношению друг к другу в логические связи, они вытекают друг из друга, они «настраиваются» («stimmen») друг на друга, они подтверждаются, одновременно укрепляя свою логическую силу.

С другой стороны, они вступают также в отношения противоречия и столкновения, не согласуются друг с другом, они упраздняются посредством достоверного познания (gesicherte Erkenntnis), дискредитируются в качестве одних лишь притязаний познания. Противоречия возникают, возможно, из сферы закономерности (Gesetzmassigkeit) чисто предикативной формы: мы терпим поражение перед двусмысленностями, совершаем ложные выводы, просчитываемся или же совершаем ошибку в расчетах. Если дела обстоят так, то мы устанавливаем формальное единогласие, распутываем эквивокации и т. п.

Или [же] противоречия нарушают связность мотивации, которую учреждает опыт: основания опыта противоречат основаниям опыта. Как мы можем здесь себе помочь? Теперь мы взвешиваем основания для различных возможностей определения и объяснения, более слабые должны уступить тем, которые сильнее, которые теперь со своей стороны имеют силу в течение того времени, пока удерживают прочное положение, то есть до тех пор, пока они не должны будут выстоять подобную логическую схватку с новыми мотивами познания, которые вносит расширяющаяся сфера познания.

Так продвигается вперед естественное познание. Оно захватывает во все большем объеме с самого начала естественно существующее и данное, и только по охвату и содержанию, по элементам, соотношениям и законам ближе исследуемой действительности. Так появляются и растут различные естественные науки, науки о природе как науки о физической и психической природе, науки о духе, с другой стороны — математические науки, науки о числах, множественностях, соотношениях и т. д. В последних речь идет не о реальных действительностях, а об идеальных, имеющих силу самих по себе, но, впрочем, с самого начала о бесспорных возможностях.

На каждой ступени естественного научного познания возникают и решаются трудности, и оно делает это чисто логически или по сут и (sachlich), на основании побуждений или мотивов мышления, которые как раз в вещах расположены, исходят, по-видимому, от них в качестве т р е б о в а н и й, которые они, эти данности, перед познанием ставят.

Теперь мы противопоставляем есте ственной установке мышления, иными словами, естественным мотивам мышления, философские.

С пробуждением рефлексии над соотношением познания и предмета раскрываются глубочайшие трудности. Познание, в естественном мышлении всегда в высшей степени само собой разумеющаяся вещь, оказывается сразу же некой мистерией. Все же я должен быть более точным. Само собой разумеющимс я для естественного мышления является возможность познания. Бесконечным образом плодотворно осуществляясь, в новых науках постоянно прогрессируя от открытия к открытию, естественное мышление вообще не имеет повода поднять вопрос о возможности познания. Правда, как и все, что встречается в мире, также и познание, превращается для него некоторым образом в проблему, оно становится объектом естественного исследования1. Познание является фактом природы, оно есть переживание какихнибудь познающих органических существ, некий психологический факт. Согласно его видам и формам связи оно может быть описано, исследовано в его генетических соотношениях как и любой психологический факт. С другой стороны, познание по своей сущности есть познание предметности, и оно таково по своему имманентному смыслу, с которым оно относитс я к предметности. В этих отношениях также действует естественное мышление. В формальной общности оно делает предметом исследования априорные связи значений (Bedeutungen) и правомерности значения (Bedeutungsgeltungen), априорные закономерности, которые к предметности принадлежат ка к таковы е (аЬ solcher); вырастает чистая грамматик а и на более высокой ступени — чистая логика (в силу своих различных возможных ограничений целый комплекс дисциплин), и при этом вырастает нормативная и практическая логика как пособие по искусству мышления, в особенности, научного.

До сих пор мы находимся все еще на почве естественного мышления.

Корреляция между актом познания (Егkenntniserlebnis), значением и предметом, которую мы только что затронули в целях противопоставления психологии познания и чистой логики и онтологий, является источником глубочайших и сложнейших проблем, которые, по сути, являются одной проблемой — проблемой возможности познания.

Во всех своих формах (Ausgestaltungen) познание есть психическое переживание: познание познающего субъекта. Ему противостоят познанные объекты. Как теперь может познание удостоверить свое соответствие познанным объектам? Как может оно за пределами себя достоверным образом настичь свои объекты? В естественном мышлении само собой разумеющаяся данность когнитивных объектов в познании [здесь] становится загадкой. В восприятии воспринимаемая вещь должна быть дана непосредственно. Так, вещь находится перед моим воспринимающим ее взором, я смотрю и схватываю ее. Но восприятие есть лишь переживание моего воспринимающего субъекта. Таким же образом воспоминание и ожидание, все на этом построенные акты мышления, посредством которых она [вещь] приходит к опосредованному полаганию (Setzung) некоего реального бытия и к установлению всякого рода истин ы об этом бытии, являются субъективными переживаниями. Откуда знаю я, познающий, и как могу я достоверным образом знать о существовании не только моих переживаний, этих актов познания, но также и о существовании того, что ими познается, что вообще существует нечто, что в качестве объекта познания могло бы быть поставлено напротив?

Должен ли я сказать, что только феномены даны познающему истинно, что за связность своих переживаний он никогда больше не выходит, и стало быть, может с полным правом утверждать: Я есмь, все, что Не-Я, есть лишь феномен, растворяющийся в феноменальных связях? Должен ли я себя, таким образом, поставить на позицию солипсизма? Жесткое требование. Должен ли я вслед за Юмом всю трансцендентную объективность редуцировать до фикций, которые можно объяснить при помощи психологии, но которые нельзя разумно оправдать? Но это также жесткое требование. Не трансцендирует ли, как и любая, так же и юмовская психология сферу имманенции? Не оперирует ли она под вывесками «привычка», «человеческая природа» (human nature), «орган чувств», «раздражение» и т. п. трансцендентными (и согласно ее же собственному признанию трансцендентными) экзистенциями (Existenzen), тогда как ее цель направлена на то, чтобы все трансцендирование актуальных «импрессий» и «идей» деградировать до фикции?

Но какую пользу приносит ссылка на противоречия, если сама логика стоит по д вопросо м оказывается проблематичной?3 В самом деле, реальное значение логической закономерности (Gesetzlichkeit), которое для естественного мышления стоит за пределами любого вопроса, оказывается теперь спорны м и самим по себе сомнительным. Напрашиваются размышления биологического характера. Нам напоминают о современной теории развития, согласно которой человек, должно быть, развился в борьбе за существование (Dasein) и посредством естественного отбора, а вместе с ним, конечно же, [развился] также его интеллект и вместе с интеллектом все присущие ему формы, в первую очередь, логические формы. Не выражают ли в соответствии с этим логические формы и логические законы случайное своеобразие человеческого вида, которое могло бы быть другим, а в ходе последующего развития также и стать другим? Таким образом, познание есть, вероятно, только ч е ловеческое познание, привязанное к человеческим интеллектуальным формам, неспособное постичь природу самих вещей, вещь в себе.

Однако тотчас снова выступает нелепость: познания, которыми оперирует подобное воззрение, и даже возможности, которые оно принимает в расчет — имеют ли они еще смысл, если логические законы в подобном релятивизме оказываются отброшенными? Не предполагает ли имплицитно истина, что существует та или иная возможность, абсолютная значимость принципа противоречия, согласно которому истиной исключена [ее] контрадикция?*

Этих примеров, пожалуй, достаточно. Возможность познания повсюду становится загадкой. Если мы вживемся в естественные науки, то мы обнаружим, насколько они строго развиты, все [в них] ясно и понятно. Мы уверены, что владеем объективной истиной, основанной на надежных, соответствующих объективности, верных методах. Но как только мы рефлектируем, то приходим к недоразумениям и путанице. Мы запутываемся в очевидных «нездоровостях» (Unzutraglichkeiten) и самих противоречиях. Мы находимся в постоянной опасности впасть в скептицизм или, что еще хуже, в какую-нибудь из различных форм скептицизма, отличительный признак которых, к сожалению, один и тот же — бессмыслица.

Ареной этих неясных и противоречивых теорий, а также с этим связанных бесконечных пререканий, является теория познани я и как исторически, так и по существу тесно переплетенная с ней метафизика. Задача теории познания или критики теоретического разума сначала выступает как критическая. Она должна заклеймить «несуразицы» (Verkehrtheiten), в которые почти неизбежно попадает естественная рефлексия соотношения познания, смысла познания и объекта познания, а стало быть, опровергнуть явные или скрытые скептические теории о существе познания, уличив их в бессмысленности.

С другой стороны, ее позитивная задача состоит в том, чтобы через расследование существа познания привести к решению проблемы, относящиеся к корреляции познания, смысла познания и объекта познания. Еще одна проблема — выставить на показ (Herausstellung) существо-смысл (Wesen-Sinn) познаваемой предметности, или, что то же самое, предметности вообще: смысл, который ей предписан в силу корреляции познания и предметности познания a priori (что есть по существу). И это касается, конечно, также всех основных форм предметностей вообще, предначертанных существом познания. (Онтологические формы, апофантические* как и метафизические.)

Именно через решение этих задач теория познания станет пригодной к критике познания, точнее говоря, к критике естественного познания во всех естественных науках. Она дает нам возможность правильным и окончательным образом проинтерпретировать результаты естественных наук в отношении сущего, поскольку познавательно-теоретическая запутанность, к которой нас привела естественная (до-познавательно-теоретическая) рефлексия возможности познания (возможной достоверности (Triftigkeit) познания), обуславливает не только ложные, но также и совершенно несуразные воззрения, касающиеся существа познания, потому как в них самих [обнаруживаются] противоречащие интерпретации познаваемого в естественных науках бытия.

В зависимости от того, какая интерпретация считается необходимой вследствие подобных [до-познавательно-теоретических] рефлексий, одна и та же наука о природе интерпретируется в материалистическом, спиритуалистическом, дуалистическом, психомонистическом, позитивистском и всяческих других смыслах. Только познавательно-теоретическая рефлексия порождает, таким образом, разделение на естественную науку и философию. Только посредством нее обнаруживается, что естественные науки о бытии в действительности не являются таковыми (endgiltige). Требуется наука о сущем в абсолютном смысле. Эта наука, которую мы называем метафи зикой, вырастает из «критики» естественного познания в отдельных науках на основании добытого в общей критике познания проникновения (ЕІП8ІсМ) в существо познания и предметность познания согласно ее различным основным формам, в смысл различных фундаментальных корреляций между познанием и предметностью познания.

Если мы в критике познания отвлекаемся от ее установок (Abzweckungen) на метафизику, и придерживаемся в чистом виде ее задачи разведать существо познания и предметность познания, то она выступает феноменологией познания и предметности познания и формирует первую и основную часть (Grundsttick) феноменологии вообще.

Феноменология — так обозначается некая наука, некоторая связь научных дисциплин; но феноменология обозначает вместе с тем и прежде всего метод и установку мышления: специфически философскую установку мышления, специфически философский метод.

В современной философии, насколько она претендует быть строгой наукой, стало общим местом, что только одна из наук может дать общий метод познания всем наукам, а, следовательно, также и философии. Это убеждение отвечает вполне известным традициям философии XVII столетия, которая также считала, что все спасение философии зависит от того, насколько она берет методический пример с точных наук, и прежде всего с математики и математической науки о природе. С методическим уравниванием связано также [уравнивание] философии с другими науками по существу (sachlich); следует указать еще на мнение, господствующее в настоящее время, будто философия, точнее высшее учение о бытии и наукоучение, не только может относиться ко всем прочим наукам, но также может быть основана на их результатах: тем же самым образом, каким обычно науки основываются друг на друге, достижения одной могут выступать в качестве предпосылок для других [наук]. Я напомню о популярных обоснованиях теории познания посредством психологии познания и биологии. В наши дни усиливаются реакции против подобных роковых предрассудков. В самом деле, это предрассудки.

В естественной сфере исследования одна наука может без церемоний основываться на другой и одна наука может служить методическим примером для другой, хотя и лишь в известных объемах, определенных и ограниченных характером соответствующей области исследования. Но философия лежит в некотором совершенно новом измерении. Она нуждается в совершенно новых исходных пунктах и в совершенно новом методе, который принципиальным образом отличает ее от любой «естественной» науки. В этом заключается то, что логические приемы (Verfahrungsweisen), которые естественным наукам придают единство, со всеми от науки к науке изменяющимися специальными методами, имеют единообразный принципиальный характер, которому противопоставляются методические приемы философии как некое в принципе новое единство. В этом также заключается то, что чиста я философия в пределах совокупной критики познания и «критических» дисциплин вообще должна отвлечься от всей проделанной в естественных науках и в научно неорганизованной естественной мудрости и учении (Kunde) мыслительной работы, и не должна ею пользоваться.

Далее это учение посредством последующего рассуждения будет нам представлено точнее, более подробное его обоснование предоставят дальнейшие расследования.

В скептическом медиуме, который неизбежно порождает познавательно-критическую рефлексию (я имею ввиду первую, лежащую до научной критики познания и совершающуюся в естественном образе мышления), любая естественная наука и любой естественный научный метод перестают быть действительными в качестве имеющейся в распоряжении собственности. Ибо объективная достоверность познания вообще по смыслу и возможности оказалась загадочной и, кроме того, сомнительной, и точное познание становится при этом не менее загадочным, чем не-точное, научное не менее загадочным, чем донаучное. Спорной оказывается возможность познания, точнее говоря, возможность как некая объективность, которая есть в себе то, что она есть, [и которую как таковую] можно постичь. Но за этим стоит следующее: произведенная работа (Leistung) познания, смысл ее претензии на значимость или правомерность, смысл различения между имеющим силу и лишь претендующим [на это] познанием, стоит под вопросом. С другой стороны, также [стоит под вопросом] смысл предметности, которая есть, и есть то, что она есть, познаваема она или нет, и которая все же как предметность есть предметность возможного познания — принципиально познаваемая, даже если по факту она никогда не была и не будет познана, принципиально воспринимаемая, представляемая,

определяемая посредством предикатов в некотором возможном, выносящем суждения мышлении и т. д.

Но невозможно понять, как оперирование предпосылками, которые заимствованы из естественного познания и в нем еще «точно основаны», может способствовать разрешению познавательно-критических сомнений, нахождению решений познавательно-критических проблем. Если смысл и значимость (Wert) естественного познания вообщ е — со в с е м и его методическими мероприятиями, со всеми его точными обоснованиями — оказались проблематичными, то это относится также к каждому, в качестве исходного пункта полагаемому суждению (Satz) из естественной сферы познания, и к каждому, якобы точному, методу обоснования. Наистрожайшая математика и математическая наука о природе не имеют здесь совершенно никакого преимущества перед каким-нибудь истинным или мнимым познанием обыденного опыта. Таким образом, очевидно, и речи быть не может о том, чтобы философии (которая к тому же с критики познания начинается и которая со всем, что она обычно есть, в критике познания коренится) следует самой методически (или же по существу!) ориентироваться на точные науки и их методику ставить себе в пример, а также, следуя принципиально идентичной во всех науках методике, только продолжать и завершать проделанную работу во всех точных науках. Философия лежит, и я это повторяю, в совершенно ином по сравнению с естественным познанием ново м изме рении, и новому измерению, имеющему так же, как это подразумевается в образной речи, свои сущностные связи с прежним измерением, соответствует новый, в самом своем основании новый метод, который противопоставлен «естественному». Кто это отрицает, тот не понял целый пласт проблем, присущий критике познания и, следовательно, не понял также, что философия в сущности хочет и должна, и что ей в противоположность любому естественному познанию и науке придает характерную самобытность и собственную правомочность (Eigenberechtigung).

Поиск по сайту: