Послесловие автора. Игровая терапия в действии (Дибс в поиске себя)

Экслайн Вирджиния

Игровая терапия в действии (Дибс в поиске себя)

Virginia M.Axline "Dibs in search the self"

(Книга из библиотеки неПУТЬёвого сайта Вишнякова Андрея - http://ki-moscow.narod.ru)

Перевод с английского В. Никандровой под редакцией Е. Рачковой

Разработка серийного оформления художника В. Щербакова

— М.: Апрель Пресс, Изд-во Эксмо, 2003. — 384 с. (Серия «Психологическая коллекция»).

Известная книга Вирджинии Экслайн, ведущего специалиста в области игровой психотерапии, представляет собой захватывающее описание реального случая из ее практики. Это волнующая и эмоциональная история о взаимоотношениях терапевта и ее маленького пациента, мальчика со сложной судьбой, который оказался отторгнутым своей семьей. Она свидетельствует о том, что никакие материальные блага не заменят ребенку родительской любви и заботы. Это увлекательное повествование о том, как с помощью мастерства психотерапевта мальчик обретает душевное здоровье, уверенность в себе и способность эффективно взаимодействовать с окружающими.

Вам не обязательно быть психологом, психотерапевтом или даже родителем, чтобы получить удовольствие от прочтения этой книги. Это история, которую вы никогда не забудете.

Для психологов, психотерапевтов, педагогов, воспитателей и других специалистов, а также родителей.

Содержание

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Эпилог

Пролог

Это история о ребенке, познающем себя в процессе психотерапии. О творческом опыте рождения личности маленького мальчика по имени Дибс. О том, как внутри него медленно произрастало новое понимание своей индивидуальности. И, затаив дыхание, он открывал в себе мудрость, которая рассеивала тьму его одиночества подобно тому, как растворяются тени на восходе солнца.

История Дибса — это сложный процесс внутреннего роста, открытия драгоценного дара жизни, омытого солнечным светом его надежд и серыми дождями его печали. Очень медленно и постепенно он осознавал, что безопасность его внутреннего мира не может быть нарушена, так как ключ к нему хранится в глубине его души.

Дибс говорил на языке, бросающем вызов самодовольству многих из нас. Он страдал, чтобы отстоять свое место в этом мире и доказать, что его индивидуальность имеет право на существование. Его история — это история каждого из нас. Через опыт, обретенный им в игровой комнате, дома и в школе, его личность постепенно росла и развивалась, ненавязчиво и незаметно изменяя жизни тех, кто знал его.

Глава 1

Настало время ленча, время идти домой. Вокруг с шумом бегали дети, бездельничая в ожидании, когда их оденут. Но только не Дибс. О сидел в углу, повернувшись ко всем спиной, опустив голову и прижав перекрещенные руки к груди, не обращая внимания на царившую вокруг суматоху. Воспитатели ждали. Он всегда вел себя так, когда приходило время идти домой. Мисс Джейн и Хедда помогали другим детям одеться: тайком наблюдали за Дибсом.

Родители забирали своих детей домой, и школа постепенно пустела. Оставшись наедине с Дибсом, воспитатели обменялись взглядами — он по прежнему сидел у стены.

— Повернись, — сказала мисс Джейн и тихо вышла из комнаты.

— Ну, давай, Дибс. Пора идти домой. Пора обедать, — спокойным голосом начала Хедда.

Дибс не шелохнулся. Его сопротивление было напряженным и упорным.

— Я помогу тебе надеть пальто, — сказала Хедда, приближаясь к нему. Он даже не посмотрел в ее сторону и лишь сильнее прижался к стене, обхватив голову руками.

— Дибс, ну, пожалуйста. Скоро придет твоя мама.

Она всегда приходила поздно, надеясь, что к моменту ее прихода возня с одеванием будет уже закончена и Дибс спокойно отправится с ней домой.

Хедда приблизилась к Дибсу, наклонилась и ласково прикоснулась к его плечу.

— Давай, Дибс, — сказала она нежно, — ты же знаешь, пора идти домой.

Дибс как дикий зверек набросился на Хедду и попытался ударить ее своими маленькими кулачками. Он кричал и старался ее укусить.

— Не пойду домой! Не хочу! Не хочу! — То же самое повторялось каждый день.

— Я знаю, — сказала Хедда, — но ты должен идти домой обедать. Ты ведь хочешь вырасти большим и сильным?..

Внезапно Дибс сдался. Он перестал сопротивляться Хедде и позволил ей натянуть на себя пальто и застегнуть его на все пуговицы.

— Ты вернешься сюда завтра, — ласково сказала Хедда.

Когда мать наконец приходила за Дибсом он уже затихал, и лицо его принимало безразличное выражение, только в глазах ещё стояли слезы.

Но иногда сражение длилось значительно дольше и не заканчивалось к приходу матери В этом случае мать присылала шофера, чтобы он забрал Дибса. Это был очень высокий и сильный мужчина. Он входил, брал мальчика на руки и нес его к машине, не произнося ни слова. Дибс кусался и колотил его но иногда он вдруг затихал и переставал сопротивляться, как будто признавал свое поражение. Мужчина никогда не разговаривал с Дибсом. Казалось, что ему безразлично дерется ли Дибс или же ведет себя тихо и спокойно.

Дибс находился в этой частной школе уж почти два года. Воспитатели пытались установить с ним хорошие взаимоотношения найти к нему подход. Но у них ничего не получалось. Дибс как будто отгородился от людей, так, по крайней мере, считала Хедда

Правда, кое-что за это время все-таки изменилось. Когда он только пришел в школу, он не разговаривал и не покидал своего стула. Безмолвный и неподвижный — он мог просидеть так целое утро. Несколько недель спустя он стал отходить от стула и ползать по комнате, изучая предметы, окружающие его. Когда кто-нибудь приближался к нему, он свертывался на полу комочком и не двигался. Он никогда не смотрел человеку прямо в глаза и никогда не отвечал, если кто-то заговаривал с ним.

Посещаемость у Дибса была отличная. Каждый день мать привозила его на машине. Она вводила его, мрачного и притихшего, в здание школы, или шофер вносил его на руках и опускал на землю только перед самой дверью. Мальчик никогда не кричал и не плакал по дороге в школу. Но, оказавшись перед дверью, он замирал и начинал хныкать, ожидая, пока кто-нибудь придет за ним и отведет в класс. Если он был одет в пальто, то никогда не делал попыток самостоятельно раздеться. Одна из воспитательниц встречала его, снимала с него верхнюю одежду, и он оставался один. Другие дети вскоре начинали деловито возиться небольшими группами или заниматься индивидуально. Дибс же проводил все свое время, ползая вдоль стен, прячась под столами или за пианино и часами разглядывая книги.

В поведении Дибса было нечто такое, что мешало воспитателям применить к нему стандартную мерку, определить его простыми и привычными словами. Его поведение было таким разным. Иногда он вел себя как умственно отсталый. Но бывали моменты, когда он мог быстро и аккуратно делать что-нибудь, что указывало на достаточно высокий уровень интеллекта. Но, если он замечал, что кто-то наблюдает за ним, он тут же погружался в себя. Большую часть времени он ползал вдоль комнаты, прятался под столами, покачивался из стороны в сторону, сосал большой палец, а если кто-то из детей или воспитателей пытался вовлечь его в игру, он ложился на пол и переставал двигаться. Должно быть, он был очень одинок в этом мире, казавшемся ему холодным и неприветливым.

Когда кто-либо пытался заставить его делать то, чего он не хотел, или приходило время идти домой, у него начинались характерные истерики. Воспитатели решили, что будут стараться вовлекать его в совместные игры с другими детьми, но никогда не заставлять его делать что-нибудь, за исключением тех моментов, когда это действительно необходимо.

Они предлагали ему книги, игрушки, конструктор — все, что могло бы заинтересовать ребенка. Он ничего не брал из рук. Но если предмет лежал на столе или на полу рядом с ним, то вскоре он подползал к нему и начинал осторожно исследовать. Особенно его интересовали книги. Он всегда внимательно и подолгу изучает каждую страницу, «как будто умеет читать», как говорит Хедда.

Иногда воспитатели сидели рядом с ним и читали сказки или говорили о чем-нибудь, в то время как Дибс лежал на полу лицом вниз, никогда не уползая, но и не поднимая взгляд и не проявляя ни малейшего интереса. Мисс Джейн часто проводила время с Дибсом подобным образом. Она рассказывала ему о разных вещах, которые держала в руках, и объясняла, как они действуют. Однажды она принесла магнит и показала, как он притягивает металлические предметы. В другой раз она предложила ему потрогать камень. Она рассказывала обо всем понемногу в надежде зажечь искру интереса в этом ребенке. Она говорила, что иногда чувствовала себя глупо — как будто разговаривала сама с собой, но что-то в безмолвной неподвижности Дибса подсказывало ей, что он ее слушает. И она часто спрашивала себя — что же она упускает в общении с ним?

Воспитатели были совершенно озадачены поведением Дибса. Школьный психолог обследовал его и пытался несколько раз протестировать, но Дибс оказался не готов к тестированию. Школьный педиатр тоже осмотрел его несколько раз и в отчаянии опустил руки. Дибс волновался при виде людей в белых халатах и не подпускал их к себе. Он прижимался спиной к стене и выставлял руки так, словно показывал, что готов сопротивляться и будет драться, если кто-либо попытается приблизиться.

— Он странный, — сказал о нем педиатр. — Кто знает? Умственная отсталость? Психотик? Повреждение мозга? Едва ли кто-то сможет подойти к нему настолько близко, чтобы определить, отчего у него тик.

Это была престижная частная школа для детей от трех до семи лет, не предназначенная для умственно отсталых или имеющих эмоциональные расстройства детей. Она располагалась в красивом старинном особняке на Ист Сайд, и обычно в нее обращались родители одаренных и общительных детей.

Мать Дибса уговорила директора школы принять ребенка, употребив все свое влияние на попечительский совет. Дядя Дибса пообещал крупное вознаграждение школе, и благодаря такому давлению мальчик был принят в группу детского сада.

Воспитатели неоднократно пытались убедить мать Дибса в том, что он нуждается в профессиональной помощи. Однако ее ответ был всегда одинаков: «Дайте ему больше времени».

Прошло почти два года, и, хотя наметилось некоторое улучшение, воспитатели понимали, что этого недостаточно. Они только надеялись, что однажды он выйдет из своей раковины и научится доверять окружающему миру. Они часто обсуждали Дибса — не было дня, чтобы они не говорили о нем, — но эти разговоры всегда расстраивали их, так как они понимали, что не знают, как ему помочь. И вообще, ему всего пять лет. Может ли он осознавать то, что происходит вокруг него? Почему он держит все в себе? Он так внимательно рассматривает книги, что можно подумать, он умеет их читать. Но это же смешно, говорили они себе. Как ребенок может читать, если он не умеет выражать свои мысли вслух? Может, он умственно отсталый? Его поведение не подтверждало подобных подозрений. Живет ли он в мире собственных переживаний? Может, он аутист? Выйдет ли он на контакт с окружающим миром? Скорее всего, его внутренний мир был травмирован реальностью, не приносившей ничего, кроме боли. Кто знал, возможно, этот мир казался ему ареной для борьбы, выходя на которую, человек испытывает невыносимые страдания.

(Книга из библиотеки неПУТЬёвого сайта Вишнякова Андрея - http://ki-moscow.narod.ru)

Отец Дибса был известным ученым, блестящим ученым, как сказали бы те, кто его знал. Но в школу он не заходил ни разу. Младшая сестра Дибса не посещала эту школу, но ее мать убеждала всех, что Дороти очень одаренный и замечательный ребенок. Однажды Хедда встретила Дороти вместе с матерью в Центральном парке. Дибса не было с ними. Хедда сказала другим воспитателям, что, по ее мнению, «замечательная Дороти» всего лишь избалованный ребенок. Хедда очень симпатизировала Дибсу и поэтому несколько предвзято оценивала его сестру. Она верила в Дибса и надеялась, что однажды он выйдет на свободу из своего заключения: страх и отчаяние покинут его.

В конце концов было решено, что надо что-то делать с Дибсом. Некоторые родители и раньше жаловались на его присутствие в школе, но после того, как он поцарапал и покусал некоторых детей, эти жалобы участились.

В этот период меня пригласили в школу на заседание, посвященное проблеме Дибса. Я — клинический психолог и специализируюсь на работе с детьми и их родителями. Впервые я услышала о Дибсе на этой встрече, и все, что я описала в этой главе, написано со слов воспитателей, школьного психолога и педиатра. Они предложили мне встретиться с Дибсом и его матерью, и потом высказать свое мнение администрации до того, как будет принято окончательное решение — исключать его из школы как не поддающегося воспитанию или разрешить ему остаться.

Я с интересом слушала все замечания и была поражена тем действием, которое оказывал Дибс на этих людей. Они были удручены и расстроены его необычным поведением: он держался так, как будто бросал им вызов. Он противостоял всему миру и отвергал тех, кто пытался стать ему ближе. Его боль стала болью этих людей, которые чувствовали пустынный холод одиночества, царивший в его душе.

— Я встречалась с его матерью на прошлой неделе, — обратилась ко мне мисс Джейн, — я сказала, что нам, возможно, придется исключить его из школы, потому что мы делали все, чтобы помочь ему, но нашей помощи недостаточно. Она очень расстроилась, но согласилась, чтобы мы пригласили консультанта и еще раз попытались понять, что происходит с ребенком. Я рассказала ей о вас, и мы договорились, что она встретится с вами в школе, ответит на ваши вопросы и вы сможете осмотреть Дибса. Она еще сказала, что она и ее муж принимают тот факт, что их ребенок, возможно, умственно отсталый или имеет повреждение мозга. Поэтому попросила нас порекомендовать ей хорошую частную школу для умственно отсталых детей, где ему смогут обеспечить надлежащий уход.

Такие рассуждения крайне не понравились Хедде, и она взорвалась:

— Она скорее поверит, что он умственно отсталый, чем признает, что ему не хватает тепла и любви, и, может быть, именно она ответственна за это!

— Нам трудно быть объективными по отношению к нему, — сказала мисс Джейн. — Я думаю, это объясняется тем, что мы заботились о нем так долго и так много сделали, чтобы добиться того небольшого прогресса, которого он достиг. Мы не можем отвернуться от него, но и защитить его не можем. Мы не способны говорить о Дибсе, не принимая во внимание нашего теплого отношения к нему. Мы даже не уверены, что наше отношение к его родителям оправдано.

— Я убеждена, что он на грани, — сказала Хедда, — и не думаю, что он сможет продержаться так слишком долго.

В этом ребенке было что-то, что привлекало их и пробуждало неподдельный интерес. Я ощущала воздействие его личности. Я видела, как они сочувствуют этому ребенку. Для меня вдруг стала очевидной ограниченность наших возможностей при описании индивидуальности, которая не умещается в привычные и короткие фразы. Я оценила уважительное отношение к этому ребенку, которым была пронизана вся встреча.

Было решено, что я проведу с Дибсом серию сеансов игровой терапии, — конечно, если его родители дадут свое согласие. Мы не знали тогда, что эта история с Дибсом будет иметь продолжение.

Глава 2

Ночью сумеречный свет размывает четкие линии реальности и переносит нас в мир приятной неопределенности. И уже не важно, белое все или черное. Не важно, что мы видим на самом деле, так как в ночи отсутствует тот ослепительный свет очевидных доказательств, в котором один видит вещи такими, какие они есть, а другой знает ответы на все вопросы. Темнеющее небо расширяет наше внутреннее пространство, давая возможность проявиться эмоциональной доброжелательности, смягчая наши взгляды, снимая обвинения. Все, что мы видим в таком свете, кажется нам обладающим огромным числом возможностей, и даже безусловное становится двусмысленным. Это создает благодатную почву для наших сомнений, на которой они могут произрастать достаточно

долго для того, чтобы вынудить нас пересмотреть наши воззрения и понять ограниченность людских оценок. Процесс сужения или расширения пределов личности не может быть достоверно оценен другими людьми. Стремясь понять личностный рост через призму личностного опыта, мы даем человеку возможность увидеть и ощутить, как разнообразны и изменчивы мнения окружающих. И тогда только самосознание становится для него определяющим фактором. Тогда он с большей готовностью примет тот факт, что сутью этого призрачного мира являются проекции наших собственных мыслей, отношений, эмоций и потребностей. Возможно, это облегчит понимание того, что, даже не обладая достаточным количеством знаний для объяснения поступков других людей, мы можем принять, что каждый индивид имеет свой, внутренний мир, познаваемый только в его целостности и через уважение достоинства личности.

Из этой встречи я вынесла чувство уважения к этому ребенку и большой энтузиазм при мысли о предстоящей встрече с ним. Я как будто подхватила заразительное ощущение самодовольства и спокойной уверенности в том, что я не оставлю надежду помочь этому ребенку, пока не попытаюсь еще раз, хотя бы еще один раз, открыть дверь нашему нынешнему уровню понимания подобных проблем, которого явно недостаточно. Мы не знаем ответы на все вопросы, касающиеся умственного здоровья людей. Мы только знаем, что наши впечатления недолговечны и изменчивы. Поэтому мы ценим объективность, спокойствие, последовательность. Мы знаем, что исследование — это чарующая комбинация наших подозрений, размышлений, субъективных оценок, надежд и мечтаний, смешиваемая в точной пропорции с объективно собранными данными, в основе которых лежат математические науки. Одно без другого будет неполным. Но вместе они медленно, но верно продвигаются по дороге в поисках истины, стремясь отыскать ее, где бы она ни находилась.

Итак, скоро я увижу Дибса. Я пойду в школу и понаблюдаю за ним в группе вместе с другими детьми. Попытаюсь побыть с ним немного наедине. Затем я нанесу визит к его матери. Мы должны договориться и назначить время нашей следующей встречи в Детском Центре. Я могла работать только там.

Мы искали решение проблемы и знали, что этот дополнительный опыт будет лишь мимолетным взглядом на внутреннюю жизнь этого ребенка. Это была еще одна попытка ухватиться за нить, которая поможет распутать этот клубок и расширит наше понимание истоков проблемы Дибса.

Когда я спустилась на Ист Ривер Драйв, я подумала о тех детях, которых я знала. Детях, которые были несчастливы. Они с достоинством пытались отстоять свою индивидуальность, но каждый раз их попытки оканчивались неудачей. Их не понимали, но они снова и снова старались стать личностями. Они учились выражать свои чувства, мысли, фантазии, мечты и надежды, в каждом из них росли новые горизонты. Я знала детей, которые смогли справиться со своим страхом и отчаянием. Они смогли разрушить ту стену, которую возвели вокруг себя, чтобы защититься от окружающего мира, который казался им слишком опасным и жестоким. Некоторые из них становились сильнее и обретали способность справляться с собой более конструктивными способами. Но некоторые не смогли сопротивляться влиянию безжалостного случая. И этому трудно найти подходящее оправдание. Сказать, что эти дети оказались неприспособленными, значит ничего не добавить к нашему пониманию внутреннего мира детей. Слишком часто термины, которые мы используем для обозначения их проблем, являются лишь ярлыками, которые мы навешиваем на них, чтобы оправдать наше бессилие или равнодушие. Если мы хотим приблизиться к правде, мы должны глубже смотреть в причины наших поступков.

Я решила, что отправлюсь в школу завтра утром. Я позвоню матери Дибса и попрошу, чтобы наша встреча состоялась так скоро, как это возможно. Я увижу Дибса в следующий вторник в комнате игровой терапии в Детском Центре. И чем все это закончится? Если он не решится сломать стену, которую так крепко и тщательно возвел вокруг себя (а скорее всего так и будет), я должна буду найти другой подход. Иногда то, что хорошо работает с одним ребенком, совершенно не подходит другому, но мы и не ждем, что это будет легко. Мы не называем случай безнадежным, пока не попробуем что-нибудь новое, пока не исчерпаем все наши ресурсы в попытке найти особый, индивидуальный подход к ребенку. Некоторые думают, что это плохо — хранить надежду в то время, когда для этого нет никаких оснований. Но мы не надеемся на чудо. Мы стараемся найти решение и верим, что понимание приведет нас к открытию более эффективных путей помощи развивающейся личности и более эффективному, конструктивному использованию ее возможностей. Исследование продолжается, и мы продолжаем наши поиски, чтобы преодолеть холодную пустыню нашего безразличия.

На следующее утро я пришла в школу раньше детей. Комнаты детского сада были яркими, хорошо обставленными и поднимали настроение.

— Дети скоро придут, — сказала мисс Джейн. — Мне очень интересно узнать ваше мнение о Дибсе. Я надеюсь, ему можно помочь. Я очень волнуюсь за него. Вы знаете, когда ребенок умственно отсталый, это проявляется в его поведении, в его поступках, в его интересах. Но Дибс? Мы никогда не можем определить, в каком он настроении. Единственное, что мы знаем точно, он никогда не улыбается. Ни один из нас не видел его улыбки. Или даже слабого ее подобия. Это одна из причин, почему мы думаем, что его проблемы лежат гораздо глубже, нежели в умственной отсталости.

Школа начала наполняться детьми. Многие из них улыбались. Было видно, что им здесь радостно и уютно. Они весело здоровались друг с другом и с воспитателями. Некоторые заговаривали со мной, спрашивали, как меня зовут и что я здесь делаю. Они снимали свои шапочки и пальто и вешали в свои шкафчики. Сначала они вели себя так, как им нравится. Дети возились с игрушками и играли друг с другом очень спонтанно.

Наконец привели Дибса. Его мать ввела его в комнату. Я видела ее мельком, так как она быстро сказала что-то мисс Джейн, попрощалась с Дибсом и ушла. Он был одет в серое твидовое пальто и шапку. Он стоял там, где его оставила мама. Мисс Джейн заговорила с ним и спросила, не хочет ли он раздеться. Он не ответил ей.

Он выглядел старше своего возраста. Его лицо было очень бледным. Когда мисс Джейн сняла с него шапку, я отметила, что у него черные вьющиеся волосы. Его руки безвольно висели по бокам. Мисс Джейн помогла ему снять пальто. Он не помогал ей. Она убрана его одежду в шкафчик.

Она подошла ко мне и тихо сказала:

— Вот, это и есть Дибс. Он никогда не раздевается сам, так что это для нас обычное дело. Иногда мы стараемся вовлекать его в игры с другими детьми или давать ему какие-то задания. Но он отвергает все наши попытки. Сегодня мы не будем его трогать, и вы сможете понаблюдать, что он будет делать. Он может долго-долго стоять на одном месте. Или начать ходить от одной вещи к другой. Иногда он слоняется по комнате и его взгляд скользит по предметам, ни на чем не останавливаясь. А потом вдруг сосредотачивается на чем-нибудь и стоит так около часа. Все зависит от того, как он себя чувствует.

Мисс Джейн отправилась к детям. Я наблюдала за Дибсом, стараясь не показывать, что все мое внимание сосредоточено на нем.

Он стоял на том же месте, где его оставили. Потом очень медленно и осторожно повернулся. Он вскинул руки вверх в каком-то тщетном жесте отчаяния и в изнеможении опустил их. Потом снова повернулся. Я оказалась в поле его зрения, если бы он захотел, то мог увидеть меня. Он вздохнул, закусил губу, по-прежнему стоя на том же месте.

Один мальчик подбежал к нему.

— Эй, Дибс! Пойдем играть! — закричал он.

Дибс кинулся на мальчика. Он мог бы поцарапать его, если бы тот быстро не отскочил.

— Кот! Кот! Кот! — начал дразниться мальчишка.

Мисс Джейн подошла и попросила мальчика пойти в другую половину комнаты и играть там.

Дибс начал двигаться вдоль стены и остановился перед столиком, на котором лежали камни, ракушки, куски угля и другие минералы. Очень осторожно он брал сначала один предмет, потом другой. Он прикасался к нему кончиками пальцев, дотрагивался им до щеки, нюхал, пробовал на вкус, а потом так же бережно ставил на место. Он бросил быстрый взгляд в мою сторону. Потом он отвернулся, залез под стол и устроился там, почти скрывшись из виду.

В это время другие дети расставили стульчики вокруг воспитательницы. Они показывали друг другу, что принесли с собой в школу и делились некоторыми новостями, которые казались им особенно важными.

Воспитательница рассказала им историю, они спели несколько песен.

Дибс не выползал из-под стола. Из своего наблюдательного пункта он, если хотел, мог видеть и слышать все, что происходит в кругу. Выпадал ли он из совместной деятельности его группы, когда сидел в своем укрытии под столом? Трудно сказать. Он оставался под столом до тех пор, пока кружок не распался и дети не отправились заниматься чем-нибудь другим. Тогда он тоже покинул свое убежище.

Он полз вокруг комнаты, оставаясь поблизости от стен, и останавливался, чтобы изучить предметы, которые встречались на его пути. Когда он достиг широкого подоконника, на котором стояли террариум и аквариум, он поднялся, и стал пристально рассматривать массивные квадратные стеклянные контейнеры. Время от времени он протягивал руку и прикасался к чему-нибудь в террариуме. Его движения были точными и легкими. Он простоял там около получаса, полностью погрузившись в созерцание. Затем он продолжил свое путешествие по комнате. Он прикасался к вещам быстро и осторожно, потом откладывал их и брал другие.

Когда он добрался до книжного уголка, он потрогал книги, лежавшие на столе, выбрал одну из них, принес стул, протащив его через всю комнату в угол, и уселся на него лицом к стене. Он открыл книгу и начал тщательно изучать каждую страницу. Читал ли он? Или только рассматривал картинки? Одна из воспитательниц подошла к нему.

— Я вижу, ты смотришь книгу о птицах, — обратилась она к Дибсу. — Ты не хочешь рассказать мне что-нибудь о них?

Ее голос был очень нежным и добрым. Дибс отбросил книгу в сторону, бросился на пол лицом вниз и замер, словно окоченев.

— Извини, — сказала воспитательница, — я не хотела тебя обидеть.

Она подняла книгу, положила ее на стол и подошла ко мне.

— Это его обычная реакция. Мы привыкли не беспокоить его, но я хотела, чтобы вы увидели это сами.

Дибс, лежа ничком, повернул голову так, что мог видеть воспитательницу. Мы сделали вид, что не обращаем на него никакого внимания. Наконец он встал и начал медленно прогуливаться вдоль комнаты. Он дотрагивался до красок, цветных карандашей, клея, гвоздей, молотка, дерева, барабана. Он брал их в руки и возвращал на место. Остальные дети занимались своими делами, не уделяя Дибсу никакого внимания. Он избегал любого физического контакта с ними, и они оставили его в покое.

Настало время прогулки. Воспитательницы предупредили меня, что он может пойти, а может и отказаться, это зависит от его настроения. Мисс Джейн громко объявила, что пора на прогулку, а потом подошла к Дибсу и спросила, хочет ли он идти со всеми.

— Не пойду, — ответил он низким, тяжелым голосом.

Я решила, что пойду на прогулку вместе со всеми, — уж больно хороший был день. Я надела свое пальто.

Вдруг Дибс произнес:

— Дибс пойдет гулять. Воспитательница помогла ему одеться. И он неуклюже вышел во двор. У него была плохая координация движений. Казалось, что он скован не только эмоционально, но и физически.

Дети играли в песочнице, качались на качелях, ездили на велосипедах, лазили по спортивной лестнице, играли в мяч и в прятки. С удовольствием бегали и прыгали. Но Дибс не принимал в этом участия. Он ушел в дальний угол двора, подобрал маленькую палочку и стал возить ею назад и вперед по грязи, делая небольшие бороздки. Назад и вперед. Назад и вперед. Не обращая никакого внимания на остальных. Полностью погрузившись в свою деятельность. Тихий. Одинокий. Далекий.

Мы решили, что когда дети вернутся с прогулки и немного отдохнут, я заберу Дибса в игровую комнату в конце холла. Конечно, если он согласится пойти со мной.

Когда воспитательница позвонила в колокольчик, все дети собрались вокруг нее и отправились в класс. Даже Дибс пошел с ними. Мисс Джейн помогла ему снять пальто, но на этот раз он сам снял шапку и протянул ей. Воспитательница включила запись с легкой расслабляющей музыкой. Каждый ребенок достал свой коврик и расстелил его на полу. Дибс тоже достал свой коврик, но унес его в дальний конец комнаты и развернул его под столом с книгами, на большом расстоянии от других детей. Он лег на коврик лицом вниз и стал сосать свой большой палец. В комнате воцарилась тишина, все отдыхали.

О чем он думал, погружаясь в свой мир? Что он чувствовал? Почему он так вел себя? Что такого могло произойти с этим ребенком, что он так отдалился от людей? Сможем ли мы пробиться к нему? Сделать так, чтобы он услышал нас?

После небольшого отдыха дети убрали свои коврики. Дибс свернул свой коврик и убрал на свободное место на полке. Дети разбились на небольшие группы. Одна группа занималась строительством, собирала из готовых частей дом. Другая — рисовала и лепила из глины.

(Книга из библиотеки неПУТЬёвого сайта Вишнякова Андрея - http://ki-moscow.narod.ru)

Дибс стоял у двери. Я подошла к нему и спросила, не хотел бы он пойти в маленькую игровую комнату в конце коридора и побыть там некоторое время со мной. Я протянула ему свою руку. Несколько секунд он колебался, потом молча взял мою руку и отправился со мной в игровую. Когда мы открыли дверь комнаты, он пробормотал что-то, но так тихо, что я ничего не расслышала. Я не стала просить его повторить то, что он сказал, только напомнила, что игровая находится в конце коридора. Мне было очень интересно, какова будет его реакция. Он вышел из комнаты спокойно, не оглянувшись.

Но при этом он сильно сжимал мою руку. Он был очень напряжен. Но, как это ни странно, он продолжал идти со мной.

В конце холла располагалась маленькая комната, оборудованная как комната для игровой терапии. Она была не слишком привлекательной. Темная и холодная, без ярких цветов и украшений. Маленькое окно пропускало немного света с улицы, но его было недостаточно. Стены были выкрашены в грязно-желтый цвет, краска была нанесена неровно, с разводами. Пол был покрыт коричневым линолеумом. В комнате пахло влажной штукатуркой, сырым песком и акварельной краской.

Игрушки лежали на столе, на полу, на полках, расставленных вдоль комнаты. На полу стоял кукольный домик. Каждая комната в доме была обставлена соответствующим типом мебели. Перед кукольным домом сидела семья кукол — мама, папа, мальчик, девочка и малыш, — а рядом в открытой коробке лежали миниатюрные принадлежности для кукол. Несколько резиновых животных стояло рядом — лошадь, собака, кошка, слон, кролик. Там же были игрушечные машины, самолеты и конструктор. В одной из коробок лежали кастрюли, ложки, вилки, миски. На столе стояла банка с глиной, краски и бумага для рисования. На полке — детская бутылочка, наполненная водой. На стуле сидела большая тряпичная кукла, а в углу стоял надутый резиновый ванька-встанька. Если по нему ударить, он сильно отклоняется в сторону, но всегда возвращается в исходное положение. Игрушки были изготовлены прочно, но выглядели так, как будто ими долго пользовались. Они были потрепаны и протерты.

Все предметы, находящиеся в этой комнате, были рассчитаны на то, чтобы любой ребенок смог бы отыскать себе что-нибудь по вкусу. Вещи очень дорогие или хрупкие отсутствовали. Ко всем вещам можно было прикоснуться, ударить их, кинуть — в общем, делать все, что захочется. Игрушки как будто ждали детей, предлагая им от души повеселиться. Многообразие предметов было рассчитано на то, чтобы каждый ребенок смог найти что-нибудь для проявления своих желаний и возможностей. Ребенок, находясь здесь вне привычного круга сверстников или взрослых, мог свободно выражать свои чувства, освобождаясь от страха, раздражения, обиды, обретая уникальный эмоциональный опыт. Он мог свободно владеть всем, что окружало его, — звуками, формами и цветами, он мог переделывать этот маленький мир так, как он считал нужным, сужая или расширяя его до необходимой величины.

Итак, мы вошли в эту комнату, и я приступила к делу.

— Мы проведем здесь вместе целый час. Ты можешь брать любые игрушки и предметы. Здесь ты сам решаешь, что тебе делать.

Я села на маленький стул около двери. Дибс повернулся ко мне спиной, встал посередине комнаты и замер, безвольно свесив руки по бокам. Я ждала. У нас впереди был целый час. И при этом не было необходимости говорить что-нибудь или делать. Он мог все это время простоять молча, ни разу не пошевелившись. Это не имело здесь значения.

Комната была небольшой, но все же достаточно просторной для ребенка. Если бы ему вдруг захотелось спрятаться, он мог залезть под стол. При желании он мог сесть на маленький стульчик. Вокруг было море игрушек, но он продолжал стоять на месте. Наконец он глубоко вздохнул, медленно повернулся и обошел комнату. Он переходил от одной игрушки к другой, прикасался к ним и шел дальше. Порой он бросал короткие взгляды в мою сторону, но тут же отворачивался. Он избегал смотреть мне в глаза. Он двигался очень медленно, его движения были заторможенными. Во всем его облике не было и намека на радостное восприятие жизни.

Он подошел к кукольному домику, провел рукой по его крыше, наклонился и заглянул внутрь. Затем стал вынимать оттуда предметы, один за другим, и называть каждый предмет низким и невыразительным голосом.

— Кровать? Стул? Стол? Детская кроватка? Кухонный шкаф? Радио? Ванная? Туалет?

Назвав предмет, он ставил его обратно. Потом он свалил в кучу всех членов кукольной семьи. Отделил мужчину, женщину, мальчика, девочку и младенца, так же методично называя игрушки:

— Мама? Папа? Мальчик? Девочка? Малыш?

Потом расставил животных:

— Собака? Кошка? Кролик?

Он тяжело вздыхал, называл игрушки по нескольку раз. Создавалось впечатление, что он бьется над решением какой-то очень сложной задачи. Каждый раз, когда он называл какой-нибудь предмет, я пыталась соединить мое восприятие с его словом, и повторяла:

— Да, это кровать. Думаю, кухонный шкаф не похож на кролика.

Я старалась отвечать ему в тон, коротко, сохраняя те же интонации. Таким образом мы как бы общались по поводу каждого предмета, который он называл. Так началось наше общение.

Он сел перед кукольным домиком и стал молча изучать его. Я не вмешивалась. Если ему хотелось сидеть молча, надо было дать ему такую возможность. Слишком часто взрослые берут инициативу на себя, перебивая тем самым детскую активность. Я рассчитывала, что Дибс все-таки возьмет инициативу в свои руки.

Он сложил руки на груди и несколько раз повторил:

— Не закрывайте дверь! Не закрывайте дверь! Не закрывайте дверь!

Его поза и голос выражали крайнюю степень отчаяния. Казалось, что он вот-вот зарыдает.

— Дибсу не нравится, когда двери закрыты.

— Тебе не нравится, что двери заперты?

— Дибсу не нравятся закрытые двери. Дибс не нравятся закрытые двери. Дибсу не нравятся стены, — его голос опустился почти до шепота.

Вероятно, в его памяти хранился какой то негативный опыт, связанный с заперты ми дверьми. Он начал убирать кукол из дома с того места, на которое он их положил, и кричать:

— Иди в кладовую! Иди в кладовую! Иди в кладовую!

— Мама должна идти в кладовую, и папа и сестра, — прокомментировала я его действия.

Он быстро убрал их из дома, а потом решил убрать стены. Разбирая домик, он повторял:

— Дибс не любит стены. Дибс не люби стены.

Получалось, что в игровой он убирал те стены, которые воздвиг вокруг себя. Он играл очень напряженно. Когда прошел час, я сообщила ему об этом, сказав, что уже пора возвращаться в класс.

— Мы здесь уже на пять минут больше, -напомнила я. — Нам пора идти в группу.

Он сидел на полу перед домом. Он не ответил мне и даже не пошевелился. Я тоже молчала. Прошло 5 минут. Нам пора было возвращаться.

Я не стала спрашивать его, хочется ли ему уходить. Наше время вышло. Я не стала спрашивать, хочет ли он вернуться сюда опять. Не следовало связывать себя обещаниями, ведь окончательного решения принято не было, мне еще не дали согласия на работу с ним. Я не знала, увижусь ли я с ним на следующей неделе или когда-нибудь еще, ведь у меня не было договоренности с его матерью. Этот ребенок обладал очень болезненным восприятием, и не следовало давать ему обещания, в исполнении которых я была неуверена.

Прошло 5 минут. Я поднялась.

— Дибс, нам пора идти.

Он медленно поднялся, взял мою руку и мы вышли в холл. Дверь его класса была открыта, и когда мы прошли полпути, я спросила его, может ли он дойти до класса один.

— Могу, — ответил он, отпустил мою руку и пошел к классу один.

Я надеялась, что в будущем он сможет стать еще более уверенным и самостоятельным. Я верила в него, верила, что все у него получится. Если бы он решил, что слишком много доверил мне для первого раза, он заколебался бы и нуждался в моей поддержке, мне пришлось бы довести его до класса. Но он справился сам.

— До свидания, — сказала я ему вслед.

Он кивнул, словно показывая мне, что услышал мои слова. Он пересек холл, подошел к двери и оглянулся. Я помахала ему рукой. На его лице отразился интерес и легкое недоумение. Было видно, что мой жест приятно удивил его. Он вошел в комнату и плотно закрыл за собой дверь.

За первую встречу я достигла многого. Я смогла установить с ним контакт. Он проявил самостоятельность — сам пошел в свой класс. Для меня это было очень важно. Я хотела помочь ему обрести эмоциональную независимость, но при этом нужно было вести себя так, чтобы он не стал зависимым по отношению ко мне. Какое бы направление ни приняла наша дальнейшая работа, он сам должен был научиться решать свои проблемы. Только он сам мог изменить себя.

После этой встречи я поняла, почему воспитатели и другие работники школы не воспринимали его как безнадежного неудачника. У этого ребенка были большие задатки. Я в полной мере ощутила его силу и способности. Так же, как и те, кто учил его и занимался с ним.

Глава 3

Я позвонила матери Дибса и попросила, чтобы наша встреча состоялась как можно быстрее. Она ждала моего звонка и сказала, что будет очень рада, если я смогу прийти к ним на чай завтра, в 4 часа. Я поблагодарила ее за приглашение и пообещала, что обязательно приду.

Его семья жила в одном из старых кирпичных домов в богатом районе на Ист Сайд. Дом сохранился в идеальном состоянии. Двери были отполированы до блеска, а латунные ручки просто сияли. Он находился на старой красивой улице и напоминал те времена, когда повсюду возводились такие особняки. Я открыла стальные ворота, поднялась по ступенькам и нажала на кнопку звонка. Через закрытую дверь я отчетливо слышала приглушенные крики: «Не закрывайте дверь!

Не закрывайте дверь! Нет! Нет! Нет!» Этот голос странно звучал в царившей вокруг тишине. Стало ясно, что Дибс не сможет присоединиться к нам за чаем.

Дверь открыла горничная. Я представилась, и она пригласила меня пройти в гостиную. Горничная выглядела очень опрятной и серьезной женщиной, по-видимому, она проработала в этом доме много лет. Она была так официальна, подтянута и строга, что я подумала, а улыбается ли она когда-нибудь? Видит ли она что-нибудь светлое и доброе в этой жизни? Как бы то ни было, она была очень дисциплинирована и тщательно скрывала свои чувства и эмоции.

Мать Дибса встретила меня доброжелательно, но сдержанно. Мы обменялись привычными замечаниями о погоде и о том, что наконец-то представилась возможность познакомиться. Дом был обставлен великолепно и с большим вкусом. Но гостиная выглядела так, как будто в нее никогда не заглядывали дети. Создавалось впечатление, что в доме никто не жил.

Принесли чай. Сервировка была восхитительной. Но мать Дибса не стала занимать время пустыми разговорами и сразу приступила к делу.

— Я понимаю, вас пригласили в качестве консультанта, чтобы вы обследовали Дибса. Очень мило с вашей стороны, что вы согласились взяться за этот случай. Я хочу, чтобы вы знали — мы не ждем чудес. Мы осознаем всю глубину трагедии Дибса. Я знаю кое-что о сфере вашей профессиональной компетенции и хочу заверить вас, что испытываю большое уважение к исследованиям, проводимым во всех областях науки. В том числе и в науке о поведении человека. Мы не надеемся, что Дибс изменится. Но если, изучая этого ребенка, вы сможете хотя бы немного продвинуться в понимании человеческого поведения, то мы более чем согласны на сотрудничество с вами.

Это было невыносимо. Она предлагала мне для исследования интересный случай. Не ребенка, у которого проблемы. Не своего сына. А всего лишь интересный случай. Я подумала, что очень удобно с ее стороны не ожидать никаких изменений, проще оставить все так, как есть. Я слушала, как она кратко излагает основные сведения о своем ребенке. Дата его рождения. Медленное развитие. Очевидная умственная отсталость. Предположения об органических нарушениях.

Она сидела в кресле, почти не двигаясь. Напряженная. Тщательно контролирующая каждое свое слово. Ее бледное лицо обрамляли уже седеющие волосы, аккуратно разделенные на пробор и собранные в пучок на затылке. На меня смотрели чистые, ярко-голубые глаза. Ее тонкие губы были плотно сжаты. Темное платье стального цвета было классически простым. Она была красивой женщиной, и было непросто определить, сколько ей лет. Она ясно и корректно излагала свои мысли. Она хотела казаться уверенной и сильной, но, вероятнее всего, была так же несчастлива, как и Дибс.

Она поинтересовалась, согласна ли я заниматься с Дибсом в его игровой, наверху, в задней части дома.

— Она располагается наверху, так что никто не будет вам мешать. У него очень много игрушек. И мы с радостью предоставим вам все материалы, которые вам понадобятся.

Я прервала ее:

— Спасибо, но будет лучше, если я встречусь с Дибсом в игровой комнате Детского

Центра. Сеансы будут проводиться раз в неделю в течение одного часа.

Было ясно, что ей это предложение не понравилось. Она попыталась еще раз.

— У него в комнате много чудесных игрушек. Мы хорошо заплатим, если вы согласитесь приходить сюда.

— Простите, но это невозможно, — ответила я. — Вся работа будет проведена бесплатно.

— Но мы можем хорошо заплатить вам, — настаивала она. — Я уверяю, что вы получите большой гонорар за эту работу.

— Это очень мило с вашей стороны, — ответила я, — но в этом нет необходимости. Все, о чем я прошу, это проследить, чтобы Дибс посещал Центр регулярно и приходил вовремя. За исключением тех случаев, когда он болен. Я хотела бы получить ваше письменное разрешение на запись всех наших бесед для нашей работы. Я дам вам письменное подтверждение того, что в случае использования этого материала для обучения или публикаций вся информация будет изменена таким образом, чтобы никто не узнал и даже не мог догадаться, что речь идет о Дибсе.

Я протянула ей договор, который был составлен еще до нашей встречи. Она внимательно его изучила.

— Хорошо, — сказала она наконец. — Могу я оставить его себе?

— Конечно. Вы и ваш муж можете внимательно просмотреть этот документ. Мне необходимы подписи, подтверждающие ваше согласие на запись всех бесед, при условии, что они когда-нибудь могут быть опубликованы.

— Я хочу оставить эту бумагу себе и обсудить ее с моим мужем. Мы сообщим, если решим принять ваше предложение.

— Конечно, и я буду очень признательна, если вы дадите мне знать сразу, как только решите что-нибудь.

Она держала этот листок кончиками пальцев и нервно покусывала губы. Эта ситуация сильно отличалась от обычной для меня первой встречи с матерью. Могу представить, как тяжело ей было решиться на эту сделку и допустить, чтобы ее сын посещал нашу игровую комнату. Но я чувствовала, что это мой последний шанс, иначе Дибс никогда не переступит порог Детского Центра.

Библиотека неПУТЬёвого сайта Вишнякова Андрея - http://ki-moscow.narod.ru

— Я дам вам знать сразу, как только мы что-нибудь решим, — произнесла она после долгой паузы.

Мое сердце учащенно забилось. Она могла использовать отсрочку как способ уклониться от встреч. Но если она даст согласие, то возьмет на себя определенные обязательства, и должна будет выполнять условия договора. Если она не примет на себя эту ответственность, мы не сможем рассчитывать на необходимую регулярность посещений.

— И все-таки я не понимаю, почему, когда семья может предложить высокую плату за ваши услуги (а многие родители не могут себе этого позволить), вы отказываетесь, — произнесла она после продолжительной паузы.

— Потому что моя работа — это прежде всего исследования, направленные на расширение наших знаний о природе детства. И я получаю жалование за свою работу. Это исключает возможность дополнительной оплаты или оказания услуг за деньги. Если вы хотите внести свой вклад в исследования, проводимые в Центре, вы можете сделать это, но безотносительно к вашему конкретному случаю. Исследования финансируются только таким образом.

— Понимаю. Но я все еще готова платить вам.

— Я знаю и высоко ценю это. Но я могу встретиться с Дибсом только на тех условиях, которые мы уже оговорили.

Я должна была убедить ее. У меня было такое чувство, будто я сижу на ветке, и она может перепилить ее в любой момент. Я знала, что одержав верх в этом небольшом споре, я смогу заложить основы той ответственности, которую она должна научиться принимать. Она привыкла платить, а не брать на себя какие-то обязательства. Я лишила ее такой возможности, и это было лучшее, что я могла сделать в такой ситуации.

Несколько минут она сидела неподвижно. Ее руки лежали на коленях, пальцы были крепко сжаты, она смотрела в пол. Вдруг я вспомнила Дибса, лежащего на полу лицом вниз — неподвижного и тихого. Я снова подумала о том, что она также одинока, как и ее сын.

Она взглянула на меня и тут же отвела взгляд в сторону, избегая смотреть мне в глаза.

— Я должна сразу предупредить вас. Если вам нужны какие-нибудь детали относительно истории болезни Дибса — обратитесь в школу, мне больше нечего добавить. И я не смогу прийти к вам на встречу. Если это одно из ваших условий, мы забудем о нашем соглашении прямо сейчас. Это трагедия, большая трагедия. Но Дибс всего лишь умственно отсталый ребенок. Он родился таким. И я не смогу приходить на какие-либо встречи и отвечать на вопросы.

Она снова посмотрела на меня. Она была напугана мыслью о том, что кто-то будет беседовать с ней о ее сыне.

— Понимаю, — ответила я. — И уважаю ваше пожелание. Это ваше право. Но я хочу, чтобы вы знали. Если у вас когда-нибудь возникнет желание поговорить со мной о Дибсе, вы можете смело обращаться ко мне. Я оставляю это целиком на ваше усмотрение.

Она немного расслабилась.

— Мой муж тоже не сможет прийти, — добавила она.

— Все в порядке. Будет так, как вы решите, — заверила я.

— Когда я буду приводить его в Центр, я не стану ждать его там. Я буду забирать его через час.

— Конечно. Вы можете приводить и оставлять его, а затем забирать через час. Или можете присылать кого-нибудь, если вам так удобнее.

— Спасибо, — сказала она. И после еще одной продолжительной паузы тихо добавила: — Я ценю ваше понимание.

Мы окончили пить чай. Поговорили немного о пустяках. Дороти упоминалась только как чудесный ребенок. Мать Дибса проявила больше страха, отчаяния и паники, чем ее сын на нашей первой встрече. Не получилось убедить ее прийти и получить помощь, в которой она нуждается. Ей казалось это слишком опасным. И рискованным. Измени она свое мнение, и мы потеряем Дибса. Кроме того, я чувствовала, что Дибс более ответственен, чем его мать. Дибс протестовал против закрытых дверей, но некоторые очень важные двери в ее жизни были плотно закрыты. Ей уже поздно сопротивляться. Во время нашей короткой встречи она отчаянно пыталась закрыть еще одну дверь.

Я собралась уходить, и она проводила меня до двери.

— Вы уверены, что не хотите встретиться с ним в его игровой? — спросила она. — У него столько замечательных игрушек. И мы приобретем все, что может вам понадобиться. Все.

Она была действительно напугана. Я еще раз поблагодарила ее за заботу, но повторила, что смогу работать с Дибсом только в игровой нашего Центра.

— Я дам вам знать, как только мы что-нибудь решим, — пообещала она, помахав на прощание рукой, в которой держала бумагу.

Сказав спасибо, я направилась к своей машине. У меня осталось очень гнетущее впечатление от посещения этой семьи. Я думала о Дибсе и его прекрасно обставленной игровой. Я не входила в эту комнату, но была абсолютно уверена, что все, что там находилось, было куплено за большие деньги. И, конечно же, дверь этой комнаты должна быть такой же, как и во всем доме, — массивная, тщательно отполированная дверь. И плотный замок, который так часто плотно закрывался.

Я подумала о том, что она могла бы добавить к своему рассказу о Дибсе, если бы решилась заговорить. Конечно, у меня не было удовлетворительных ответов, достаточных для того, чтобы объяснить динамику взаимоотношений в этой семье. Интересно, что эта женщина действительно думала о Дибсе? И что она чувствовала относительно той роли, которую она играла в его жизни, раз она так испугалась перспективы участия в беседах, в ответах на вопросы для прояснения создавшейся ситуации?

Я подумала, что, попробуй я использовать ситуацию наиболее плодотворно или оказать на нее давление, это могло бы привести ее к мысли об отказе работать с ее ребенком. Я хотела знать, какое решение примет она и ее муж. Согласятся ли они принять мои условия? Увижу ли я Дибса еще раз? И если увижу, то что «вырастет из нашего эксперимента»?

Глава 4

Прошло несколько недель, а от матери Дибса не было никаких известий. Я позвонила директору школы и поинтересовалась, не слышала ли она что-нибудь о его родителях. Но она тоже ничего не знала. Я спросила насчет Дибса. Она сказала, что все как обычно, он регулярно посещает школу. Она выразила надежду, что сеансы скоро начнутся.

Однажды утром я получила долгожданную бумагу с подписью его родителей, дающую мне разрешение на запись сессий. Туда была вложена короткая записка, констатирующая их согласие на работу с ребенком и готовность к сотрудничеству. Они просили позвонить им и назначить нашу встречу с Дибсом.

Я просмотрела свои планы и решила назначить встречу на следующий вторник во второй половине дня. Я попросила секретаря позвонить матери Дибса и узнать, подходит ли ей назначенное время. Та ответила, что время ее устраивает и она приведет Дибса в Центр на следующей неделе.

Мы вздохнули с облегчением. Очевидно, им нелегко было принять это решение. Можно только предположить, как долго они обсуждали этот вопрос, сквозь какие дурные предчувствия и опасения им пришлось пройти, как скрупулезно они изучали это предложение, чтобы решиться на этот шаг. Было реальное искушение позвонить матери и поторопить ее привести Дибса или спросить, не приняли ли они какого-нибудь решения. Я не стала так делать, потому что понимала, что мы не извлечем никакой пользы, пытаясь вынудить принять их решение (если они еще этого не сделали), и многое потеряем, если они все еще размышляли о том, что в конце концов должны сделать. Это было длинное и фрустрирующее ожидание.

Дибс с матерью приехали в Центр точно в назначенное время. Она сообщила в приемной, что вернется за ним через час, и оставила его в комнате ожидания. Я вышла, чтобы встретить его. Он стоял на том месте, где его оставила мать, одетый в пальто, шапку, варежки и ботинки. Я подошла к нему.

— Добрый день, Дибс. Я рада, что мы снова встретились. Пойдем в игровую, она в конце холла.

Дибс оглянулся и молча взял мою руку. Мы пересекли холл и пошли к игровой.

— Это другая комната, — сказала я ему. — Но она немного похожа на ту комнату в твоей школе, в которой мы с тобой играли несколько недель назад.

— Точно, — сказал он протяжно.

Игровая находилась на первом этаже. Комната была яркой и хорошо освещенной. Она выглядела более привлекательной, чем та, в которой мы были раньше, но обставлена точно так же. Окна выходили на площадку для парковки, а за ней находилась большая серая каменная церковь. Когда мы вошли в комнату, Дибс начал медленно обходить комнату, дотрагиваясь до предметов и называя каждый из них с той же вопросительной интонацией, которую он использовал при своем первом визите в игровую.

— Песочница? Мольберт? Стул? Краски? Машина? Кукла? Кукольный дом?

Каждый предмет, к которому он прикасался, он называл таким образом. Потом он начал немного варьировать.

— Это машина? Это машина. Это песок? Это песок. Это краски? Это краски.

После того, как он прошел по комнате первый круг, я сказала:

— В этой комнате так много разных предметов, не так ли?

— Верно, — ответил он мягко.

Я не хотела торопить его. Ему нужно время, чтобы осмотреться и освоиться. Каждому ребенку нужно время, чтобы исследовать свой мир по-своему.

Он остановился посреди комнаты.

— Скажи, Дибс, ты не хотел бы снять шапку и пальто? — спросила я его некоторое время спустя.

— Правильно, — сказал он. — Сними шапку и пальто, Дибс. Сними свою шапку. Сними свое пальто, Дибс, — повторял он, однако не делал никаких движений, чтобы снять их.

— Итак, ты хотел бы снять пальто и шапку? — спросила я. — Хорошо, Дибс. Иди сюда. Сними их.

— Еще сними варежки и ботинки, —добавил он.

— Хорошо, — повторила я, — сними варежки и ботинки, если хочешь.

— Правильно, — сказал он почти шепотом. Он стоял, лениво теребя рукава своего

пальто. Потом начал шептать. Он так и стоял передо мной, опустив голову и что-то шепча.

— Ты был бы рад снять одежду, но хочешь, чтобы я тебе помогла, правильно? — спросила я его.

— Правильно, — повторил он, всхлипнув.

— Хорошо, Дибс. Если ты хочешь, чтобы я помогла тебе снять пальто и шапку, подойди ко мне, и я помогу.

Я села на маленький стульчик у двери. Я сделала это специально. Предложив ему помощь, я села так, чтобы, если он захотел принять ее, ему пришлось самому сделать несколько шагов ко мне. Он неторопливо приблизился.

— И ботинки тоже, — хрипло сказал он.

— Хорошо, ботинки мы тоже снимем.

— И варежки, — сказал он, протягивая руки.

— И варежки тоже, — повторила я.

Я помогла ему снять варежки, шапку, пальто и ботинки. Он бросил их на пол. Я подняла вещи и повесила на дверную ручку. — Давай оставим их здесь до нашего ухода, — предложила я. — Мы проведем в этой комнате час, а потом ты пойдешь домой.

Он не ответил. Подошел к мольберту и посмотрел на краски. Он простоял там достаточно долго. Потом начал называть цвета на мольберте, медленно перекладывая их. Он поставил на полочку красный, желтый и голубой цвета, а в пустые ячейки добавил другие краски, создав спектр из шести цветов. Затем он расставил оставшиеся цвета в соответствующие ячейки, добавил черный и белый, заполнив весь мольберт полной цветовой гаммой. Он проделал всю операцию медленно и осторожно, не произнеся ни слова. После того, как все краски были разложены по порядку, он взял одну из баночек и начал ее исследовать. Он заглянул внутрь баночки, помешал краску кисточкой, посмотрел ее на свет, потрогал пальцами этикетку. — Краска Фавор Рул, — произнес он. — Красная. Краска Фавор Рул. Желтая. Краска Фавор Рул. Голубая. Краска Фавор Рул. Черная.

В этот момент я получила ответ на один из своих вопросов. Он читал названия на этикетках. Это действительно были краски фирмы Фавор Рул. Он правильно расставил и прочитал названия цветов.

— Здорово, — сказала я, — значит, ты умеешь читать этикетки на баночках с краской. И ты знаешь названия всех цветов.

— Знаю, — произнес он протяжно.

Он сел за стол и стал изучать коробку с мелками. Он прочитал название, написанное на коробке. Потом достал красный мелок и аккуратными большими буквами написал: «КРАСНЫЙ». Он проделал то же самое с остальными цветами, использовав весь спектр цветов. Сначала он вслух называл тот цвет, которым собирался рисовать, а когда писал, то произносил по буквам его название.

Я наблюдала за ним. Я пыталась ответить ему, понимая его попытку вступить со мной в общение через такую деятельность.

— Ты произносишь название каждого цвета и потом пишешь этим цветом. Правильно? Я вижу, ты написал слово «красный».

— Правильно, — ответил он медленно, растягивая слова.

— И ты использовал все цвета по кругу, не так ли?

— Точно, — пробормотал он.

Он достал коробку с акварелью и прочел название торговой марки, затем нанес несколько цветных мазков на бумагу, проделав это также обдуманно и последовательно. Я старалась удерживаться от комментариев относительно его деятельности с тем, чтобы не сказать чего-нибудь такого, что выдало бы мое желание участвовать в любом его занятии, чем бы особенным он ни занимался, а, наоборот, передать, понятно и просто, одобрение в соответствии с его схемой активности. Я хотела, чтобы он показывал путь, а я бы только следовала за ним. Я стремилась дать ему понять с самого начала, что в этой комнате лидирует он и что я направлю все свои усилия на развитие взаимности между нами, опираясь на тот реальный опыт, который переживался нами совместно. Не стоило поднимать шум и восхищаться его способностями. Очевидно, что он способен на все это. Когда инициатива остается за человеком, он выбирает, на что ему опереться, чтобы чувствовать себя в наибольшей безопасности. Всякое удивленное или хвалебное восклицание могло истолковываться им как руководство к действию. Это ограничивало бы любые другие области исследования, которые могли бы иметь для него гораздо большую значимость. Люди очень осторожны, чтобы защитить целостность своей личности. Мы знакомились. Вещи, на которые обращал свое внимание Дибс, — объекты в этой комнате, которые не вызывают никаких серьезных чувств, а являются единственными общедоступными компонентами в этом месте для поддержания общения между нами. Для Дибса это соответствовало концепции безопасности.

Иногда он смотрел в мою сторону, но, когда наши взгляды встречались, он тут же опускал глаза.

Конечно, то, что он делал, было откровением. У Хедды были причины верить в Дибса. Он, действительно, еще не полностью проявил себя, но у него все впереди. Какими бы ни были его проблемы, он опровергал ярлык умственно отсталого.

Он забрался в песочницу и выстроил там солдатиков в два ряда друг за другом. В его туфли набился песок. Он посмотрел на меня, показал на туфли и захныкал.

— Что случилось? — спросила я. — Песок попал в твои туфли?

Он кивнул.

— Если ты хочешь снять туфли, подойди ко мне.

— Верно, — ответил он хрипло, но туфли не снял. Он продолжал сидеть в песочнице и всхлипывать, уставившись на свои туфли. Я ждала. Наконец он заговорил.

— Ты снимешь свои туфли, — произнес он требовательно.

— Ты хочешь, чтобы я помогла тебе снять их?

Он кивнул. Я помогла ему развязать шнурки и снять туфли. Он осторожно отряхнул песок. Потом подошел к столу и стал рассматривать кубики. Потом он медленно и вдумчиво стал водружать их друг на друга. Башня из кубиков зашаталась и упала. Он сжал кулачки.

— Мисс А! — закричал он, называя меня по имени, которое дал мне с момента нашей встречи. — Помогите мне. Быстро.

— Тебе нравится, когда я тебе помогаю, правда?

— Правда, — ответил он. И бросил осторожный взгляд в мою сторону.

— Ну, и что я должна делать? Ты должен подсказать мне, Дибс.

Он стоял у стола, смотрел на кубики, и его руки были по-прежнему крепко сжаты.

Дибс молчал. Я тоже.

О чем он думал? Чего он добивался? Что сейчас было бы для него наиболее полезным? Я хотела наладить общение с ним в искренней попытке понять его. Наши отношения только налаживались. Пока не следовало вмешиваться в его внутренний мир, пытаться получить от него ответ. Нельзя спешить и делать поспешные выводы. Дибс может уйти в себя и начать скрывать свои чувства. Надо найти такой путь, чтобы он мог понять меня и принять. От нас обоих потребуется много сил, времени и огромное терпение. Но наши отношения должны строиться на абсолютной честности и открытости.

Он вдруг оглянулся, взял в каждую руку по кубику и столкнул их.

— Авария, — заявил он.

— Вот как, — удивилась я. — Это была авария?

— Правильно, — ответил он, — авария. В это время грузовик въехал на парковку и

остановился перед открытым окном. Дибс подошел к окну и начал закрывать его. В комнате было жарко даже с открытым окном, а он старательно поворачивал ручку, чтобы закрыть его.

— Закрой окно, — сказал он.

— Ты хочешь закрыть окно? — спросила я.

— Но ведь сегодня очень жарко, даже с открытым окном.

— Правильно, — сказал он. — Ты закроешь его, Дибс.

— Значит, ты все равно хочешь закрыть его?

— уточнила я.

— Точно. Дибс закроет его, — повторял он решительно.

— Ты действительно знаешь, чего хочешь, правда?

Дибс посмотрел на меня и ответил резко:

— Ты знаешь.

Он снова подошел к мольберту и пробежался кончиками пальцев по его краям и баночкам с краской. Он окунул кисточку в красную краску и нанес на бумагу несколько мазков. Затем очертил квадрат и стал закрашивать его, мягко ударяя кисточкой по бумаге. Мы оба молчали. Время нашей встречи подходило к концу, а Дибс, казалось, полностью погрузился в рисование.

— Наше время заканчивается, — сказала я, — у тебя осталось только пять минут.

Дибс проигнорировал мои слова. Он продолжал рисовать квадраты, используя красную, оранжевую, желтую, зеленую, голубую, черную, белую и фиолетовую краски в той же последовательности, в которой они лежали на мольберте.

Пять минут прошло, я встала.

— Дибс, наше время вышло, пора идти. Но Дибс не хотел уходить.

— Нет! — заявил он. — Дибс не пойдет! Дибс останется.

— Я знаю, что ты не хочешь уходить, — сказала я снова. — Но на сегодня наше время истекло, и тебе пора домой. Ты придешь сюда на следующей неделе. И через неделю тоже. Но каждый раз, когда час будет истекать, ты будешь возвращаться домой. Дибс начал плакать.

— Дибс не пойдет домой, — рыдал он. —

Дибс останется.

Я знаю, что тебе очень хочется остаться, — сказала я. — Но наше время на сегодня вышло, и ты должен идти домой. Пожалуйста, разреши мне надеть на тебя пальто.

Поиск по сайту: