Смотрите в оба и держите ухо востро

Сообщайте о любой подозрительной деятельности в Департамент

Здоровья и Безопасности

Если вы что-то увидели, скажите об этом

**За предоставление информации о незаконной и несанкционированной деятельности назначено вознаграждение в размере 500$

Я стою целую минуту и сканирую слова снова и снова, как будто в них может появиться другой смысл. Конечно, люди всегда сообщали о подозрительном поведении, но они никогда не приходили за денежным вознаграждением. Это усложняет дело, сильно усложняет дело, для меня, для Стива, для всех нас. Пятьсот долларов. Для многих людей это большие деньги, большинство населения не зарабатывают столько даже за неделю.

Хлопает дверь и я подпрыгиваю, чуть не опрокинув свой велосипед. Я впервые замечаю, что вся улица обклеена листовками. Они размещены на воротах и почтовых ящиках, приклеены к отключенным фонарям и металлическим бакам для мусора.

На крыльце Лины возникает движение. Откуда ни возьмись, она появляется на лестнице, одетая в безразмерную футболку из магазина ее дяди. Должно быть, она собирается на работу. Лина тормозит, осматривая улицу – я думаю, что ее глаза находят меня, и поднимаю руку, чтобы помахать в ответ, но она продолжает смотреть мимо меня, ее взгляд проносится над моей головой, а затем устремляется в совершенно другом направлении.

Я собираюсь позвать ее, когда ее двоюродная сестра Грейс слетает вниз по цементным ступенькам лестницы. Лина смеется и протягивает руку, чтобы хоть немного притормозить девочку. Она выглядит счастливой и безмятежной. Внезапно меня охватывают сомнения: на ум приходит, что Лина вообще не скучала по мне. Возможно, она даже не думала обо мне, возможно, она даже счастлива, что не разговаривает со мной.

В конце концов, я понимаю, что это не так, ведь она пыталась дозвониться до меня.

Так как Лина уже спускается вниз по улице с подпрыгивающей рядом Грейс, я разворачиваюсь и быстро сажусь на свой велосипед. Теперь я отчаянно хочу выбраться отсюда. Я не хочу, чтобы она увидела меня. Поднимается ветер, шурша листовками с напечатанными призывами к безопасности. Листовки поднимаются и шелестят в унисон, словно тысяча людей одновременно машет белыми носовыми платками, словно тысяча людей одновременно говорит «прощай».

Четыре

Листовки были только началом. Я замечаю, что на улицах регуляторов стало больше, чем обычно. Поползли слухи, что скоро будет рейд. Слухи не подтвержденные, но и не опровергнутые миссис Харгроув, которая заезжала к нам, чтобы отдать маме шарф, оставленный ею в прошлый раз. Мэр Харгроув настойчиво говорит, и на телевидении, и на ужине с его семьей в их гольф-клубе, что нет никаких вспышек болезни и нам не о чем беспокоиться. Но регуляторы, и введение вознаграждений, и слухи о возможном рейде - говорят об обратном.

В течение нескольких дней никто даже не шепчется о подпольных собраниях. Каждое утро я наношу консилер на шею, замазывая свой Дьявольский Поцелуй, пока он, наконец, не рассасывается, даря одновременно и облегчение, и разочарование. Я нигде не видела Стива Хилта – ни на пляже, ни в Глухой бухте или Старом порту, да и Анжелика отдалилась от меня, стала более осторожной, хотя как-то ей все же удалось подсунуть мне записку, в которой объяснялось, что ее родителя постоянно следят за ней после тех новостей о Саре Стерлинг.

Фред приглашает меня на гольф. Я не играю, поэтому просто плетусь позади него в то время, как он ведет почти идеальную игру. Он обаятелен и учтив, любезно делает вид, что ему интересно, о чем я говорю. Люди оборачиваются, чтобы посмотреть на нас, когда мы проходим мимо. Все знают Фреда. Люди искренне приветствуют его, спрашивают об отце, поздравляют, узнав о соединении с новой парой, но при этом никто ни слова не говорит о его первой жене. Женщины смотрят на меня с откровенной, нескрываемой обидой.

Я счастливица.

Но я задыхаюсь.

Регуляторы переполняют улицы.

Лина по-прежнему не звонит.

Потом одним жарким вечером в конце июля я вижу ее: она проносится мимо меня по улице, упершись взглядом в тротуар, и я вынуждена назвать ее имя три раза прежде, чем она услышала меня. Она останавливается на пути к холму, ее лицо кажется пустым, нечитаемым, она не предпринимает никаких усилий, чтобы подойти ко мне. Поэтому я вынуждена пробежаться в гору за ней.

- Так значит? – задыхаясь спрашиваю я, подходя ближе. – Теперь ты просто проходишь мимо?

Я хотела, чтобы вопрос прозвучал как шутка, но он превратился в обвинение. Она хмурится.

- Я тебя не заметила, - говорит она.

Я хочу ей верить. Кусая губы, я отвожу глаза. Я чувствую, что могу сейчас разрыдаться, прямо здесь, в мерцающей послеполуденном жаре, в то время как город за Манджоу Хилл расплывается, словно мираж. Я хочу спросить ее, где она была, хочу сказать, что скучаю по ней и нуждаюсь в ее помощи.

Но вместо этого вырывается:

- Почему ты мне не перезвонила?

Одновременно со мной она выбалтывает:

- Я получила список кандидатов.

На мгновение я опешила. Я не могу поверить, что после нескольких дней внезапного, необъяснимого молчания, это первое, что она говорит мне. Я проглатываю все, что хотела сказать обратно и делаю свой голос вежливым и равнодушным.

- Ты уже дала согласие? – спрашиваю я.

- Ты мне звонила? – тоже говорит она. Мы снова говорим одновременно.

Она выглядит действительно удивленной. С другой стороны, Лину всегда было трудно понять. Большинство ее мыслей, большинство ее истинных чувств глубоко похоронены внутри.

- Вообще-то я оставила тебе три сообщения, - отвечаю я, пристально всматриваясь в ее лицо.

- Я не получала никаких сообщений, - быстро отвечает Лина.

Я не знаю, говорит ли она правду. В конце концов, Лина всегда настаивала на мнении, что после Исцеления мы больше не будем друзьями – наши жизни стали бы слишком разными, мы крутились бы в разных социальных кругах. Может быть, она решила, что уже сейчас различия между нами слишком велики.

Я вспоминаю, как она смотрела на меня, когда мы были на вечеринке на одной из ферм Роаринг Брук, как она отпрянула от меня, скривив губы, когда я попыталась дотронуться до нее. Внезапно я чувствую себя словно во сне. Мне снится очень красочный, очень яркий день, в то время как изображения беззвучно проносятся мимо меня: Лина двигает ртом, двое мужчин загружают ведра в грузовик, маленькая девочка в слишком большом купальнике хмуро смотрит на нас из-за двери – я тоже говорю, даже улыбаюсь, но мои слова засасывает тишина и яркий белый свет залитого солнцем сна. Потом мы идем. Я иду с ней к ее дому, хотя кажется, будто я дрейфую, плыву, скольжу над тротуаром.

Лина задает вопросы, я отвечаю. Слова тоже парят в воздухе, но это все вздор, сонный лепет.

Сегодня вечером я отправлюсь на другую вечеринку в Диринг-Хайлендс, вместе с Анжеликой. Стив тоже там будет. Вокруг меня все снова проясняется. Лина смотрит на меня испуганно, с несогласием, когда я рассказываю об этом.

Но это не важно. Ничего из этого больше не имеет значения. Мы снова катимся на санях, в тихую белизну.

Но я не собираюсь останавливаться. Я буду подниматься, все выше и выше, чтобы оттолкнуться и взлететь вверх, вверх, вверх, раствориться в громоподобном шуме и ветре, как птица, засасываемая небом.

Мы останавливаемся в начале квартала, там, где я недавно стояла, наблюдая, как она счастливо и беззастенчиво шла по тротуару с Грейс. Листовки до сих пор обклеивают всю улицу, хотя сегодня и нет ветра. Они идеально висят, с выровненными углами, украшенные печатью правительства, как будто типографическая ошибка, напечатанная на тысячах листовок с обеих сторон. Другая кузина Лины, Дженни, играет в футбол с некоторыми детьми на другом конце квартала.

Я пячусь назад. Не хочу, чтобы меня видели. Дженни знает меня и она умна. Она спросит меня, почему я больше не прихожу к ним, уставится на меня твердыми, смеющимися глазами, и она узнает, она поймет, что мы с Линой больше не друзья, Хана Тэйт испаряется, словно вода под полуденным солнцем.

- Ага, ладно, ты тоже знаешь, где меня найти, - говорит Лина, вяло махая рукой в сторону улицы. Ты тоже знаешь, где найти меня. Звучит так, словно меня прогоняют. И вдруг я больше не чувствую, что сплю или плыву. Безжизненный груз наполняет мое тело, обратно тянет в реальность, назад к солнцу и запаху мусора, пронзительным крикам детей, играющих в футбол, и лицу Лины сдержанному, нейтральному, словно ее уже исцелили, словно ничто больше не связывало наши жизни.

Груз с каждым вздохом становится все тяжелее, и я знаю, что в любую секунду могу заплакать.

- Тогда ладно, пока. Еще увидимся, - быстро говорю я, пытаясь скрыть под кашлем, как ломается мой голос.

Я разворачиваюсь и быстро ухожу, так как мир начинает закручиваться в цветную спираль, словно жидкость, стекающая в водосток. Я натягиваю солнцезащитные очки на нос.

- Да, пока, - произносит Лина.

Какой-то поток движется от моей груди к горлу, неся с собой желание обернуться и позвать ее, сказать, что я скучаю по ней. Мой рот наполняется кислым вкусом, который все растет с этими старыми, глубокими словами, я могу чувствовать, как сжимается мое горло, толкая их назад, не позволяя вырваться. Но желание становится столь невыносимым, что я оборачиваюсь и зову ее по имени.

Она уже добралась до дома. Но останавливается перед воротами. Она не произносит ни слова, просто смотрит на меня, безучастно, как будто стоило ей отойти на двадцать футов, и она уже забыла, кто я.

- Ерунда, не бери в голову, - кричу я. И на этот раз, когда я разворачиваюсь, я не колеблюсь и уверенно иду, больше не оборачиваясь.

Ранее утром я получила записку от Стива в свернутом рекламном флаере от Андеграунд Пиццы – Торжественное открытие СЕГОДНЯ!, который был воткнут в одну из узких железный витков наших ворот. В записке было только три слова – «Пожалуйста, будь там» - и инициалы, скорее всего для того, что если записка будет обнаружена, родителями или регуляторами, ни один из нас не был бы замешан. На обратной стороне рекламы была грубо нарисованная карта только с одной улицей: Тэнглвайлд-лейн в Диринг-Хайлендс.

На этот раз необходимости в попытках тихо улизнуть не возникает. Мои родители поехали на какое-то мероприятие по сбору средств, Портлендское Охранное Сообщество устраивает такие званые ужины с танцами каждый год. Родители Анжелики тоже туда отправились. Это значительно все упрощает. Вместо того, чтобы красться по улицам после комендантского часа, мы с Анжеликой выходим пораньше и встречаемся прямо в Хайлендс. Она принесла полбутылки вина и какой-то хлеб с сыром, ее лицо выглядит раскрасневшимся и возбужденным. Мы сидим на крыльце особняка с закрытыми ставнями и едим наш ужин, пока солнце накатывается волнами красного и розового цвета над верхушками деревьев и, наконец, полностью садится.

Затем, в половину десятого, мы направляемся на Тэнглвайлд.

Ни у одной из нас нет точного адреса, но определить местонахождение дома все равно не занимает у нас много времени. Тэнглвайд – улица с двумя кварталами, в основном лесистая, с остроконечными крышами, что ярко вырисовываются на фоне фиолетового неба и указывают на дома, скрывающиеся за деревьями. Этой ночью удивительно тихо, поэтому посреди шума сверчков легко можно разобрать звук ударных. Мы идем вниз по длинной, узкой аллее, покрытой трещинами, через которые растут мох и трава. Анжелика распускает волосы, затем собирает их в хвост и снова встряхивает. Я чувствую глубокую вспышку жалости к ней, сопровождаемую натиском страха.

Процедура Анжелики назначена на следующую неделю.

Чем ближе мы подходим к дому, тем громче становится ритм барабанов, хотя он все равно звучит немного приглушенно: я замечаю, что все окна заколочены, а дверь плотно прикрыта, кто-то также установил шумозащитный экран. Когда мы открываем дверь, музыка перерастает в рев, волна ударов и визга гитары вибрирует через половицы и стены. В течение нескольких секунд я стою, сбитая с толку, щурясь от яркого света из кухни. Музыка будто захватывает голову в тиски – она сжимает, выдавливает из нее все прочие мысли.

- Я же сказала, закройте дверь, - кто-то, девушка с огненно-рыжими волосами, крича проносится мимо нас, и захлопывает дверь, не позволяя звуку вырываться наружу. Она стреляет в меня злым взглядом и возвращается к парню, с которым разговаривала. Он высокий, белокурый и тощий, с острыми коленными чашечками и локтями. Молодой. Лет четырнадцать максимум. В футболке с надписью «ПОРТЛЕНДСКАЯ ВОЕННО—МОРСКАЯ КОНСЕРВАТОРИЯ».

Я думаю о Саре Стерлинг и чувствую приступ тошноты. Закрыв глаза, пытаюсь сконцентрироваться на музыке, чувствую вибрацию сквозь пол и свои кости. Мое сердце подстраивается под его ритм, тяжело и быстро стуча в грудной клетке. До недавнего времени я никогда не слышала подобной музыки, только величественные, размеренные песни, что вечно играют по Radio One. Это одна из моих любимых вещей в подпольных вечеринках: грохот тарелок, визг гитарных риффов, музыка, которая проникает в кровь, заставляя чувствовать себя возбужденным, диким и живым.

- Пойдем вниз, - говорит Анжелика. – Хочу быть поближе к музыке.

Она сканирует толпу так, словно ищет кого-то. Интересно, это тот же самый человек, с которым она была на прошлой вечеринке. Удивительно, но, несмотря на то, что мы пережили вместе этим летом, есть еще так много вещей, о которых мы не говорим или не можем говорить.

Я думаю о Лине и нашей напряженной беседе на улице. Знакомая боль сдавливает горло. Если бы она только выслушала меня и попыталась понять. Если бы она могла увидеть эту красоту подземного мира и понять, что она означает: музыка, танцы, чувства от прикосновения пальцев и губ, это как полет, после целой жизни ползанья по земле…

Я прогоняю мысли о Лине прочь.

Лестница, ведущая в подвал, сделана из грубого бетона. Ступеньки полностью поглощены темнотой, за исключением нескольких участков, освещенных толстыми, восковыми свечами. Когда мы спускаемся, музыка перерастает в рев, а воздух, горячий и липкий, вибрирует так, словно звук приобрел физическую форму, невидимое пульсирующее тело, дышащее, потеющее.

Подвал не достроен. Он выглядит так, будто вырыт прямо из земли. Здесь так темно, что я могу разобрать лишь грубые каменные стены и потолки с темными пятнами плесени. Я не знаю, как группа может видеть свои инструменты в такой темноте.

Возможно, в этом и есть причины визга, не сочетания нот, которые словно борются друг против друга за господство, мелодии сталкиваются, соперничают и надрываются в верхних регистрах.

Подвал огромный и похож на пещеру. Центральная комната, где играет группа, разветвляется на другие, более маленькие, и каждая последующая комната еще темнее, чем предыдущая. Одна комната почти заблокирована кучей сломанной мебели, в другой – почти все пространство заполнено шатающимся диваном и несколькими грязными матрасами. На одном из них, лицом к лицу, лежит и извивается парочка. В темноте они похожи на двух переплетающихся толстых змей, и я быстро прохожу мимо. Следующая комната увешана перекрещивающимися веревками, на которых развешаны десятки бюстгальтеров и несколько пар хлопчатобумажного белья – нижнего женского белья. В течение секунды, я думаю, что его оставила семья, которая раньше жила в этом доме, но как только группа парней, громко хихикая, проходит мимо меня, я понимаю, что это своего рода трофеи, сувениры, предметы, которые напоминают о том, что происходило в этом подвале. Секс. Слово, о котором даже думать тяжело.

У меня кружится голова и горит лоб. Я оборачиваюсь и вижу, что Анжелика вновь растворилась в темноте. Музыка так яростно бьет по моей голове, что я боюсь, что она расколется на мелкие кусочки. Я направляюсь обратно к центральной комнате, собираясь подняться наверх, когда мой взгляд натыкается на Стива. Он стоит в углу, с полуприкрытыми глазами, его лицо освещают красные огоньки прожектора, стоящего на земле и подсоединенного к сети, которая, скорее всего, еще и питает усилители в главной комнате.

Когда я начинаю пробираться к нему, он замечает меня. Мгновение его лицо никак не реагирует на меня. Тогда я подступаю ближе, оказываясь в кругу тусклого света, и он ухмыляется. Он что-то говорит, но его голос утопает в нарастающем звуке двух неистово играющих гитаристов.

Мы одновременно идем друг другу навстречу, сокращая расстояние между нами. Он сплетает руки вокруг моей талии, и его пальцы касаются открытых участков кожи между моей майкой и поясом, волнующе и горячо. Я кладу голову ему на грудь, в то время как Стив наклоняется, чтобы поцеловать меня. Таким образом, все заканчивается тем, что он запечатлел поцелуй у меня на лбу. Потом, когда я поднимаю голову, он снова наклоняется, чтобы попытаться вновь, но я ударяюсь головой о его нос. Он дергается назад и, морщась от боли, подносит руки к лицу.

- О, Боже мой. Прости, - музыка играет так громко, что я не могу услышать даже собственное извинение. Мое лицо пылает. Но когда он убирает руку от носа, он улыбается. На этот раз он наклоняется медленно, с преувеличенной осторожностью, переходящую в шутку, и бережно целует меня, скользя языком меж моих губ. Я могу чувствовать, как музыка вибрирует в нескольких сантиметрах между нашими телами, заставляя мое сердце безумно стучать в ответ. Тепло в моем теле нарастает, и я боюсь, что превращусь в жидкость, растаю и волной обрушусь на него.

Его руки массируют мою талию, а затем перебираются на спину, притягивая меня ближе. Я чувствую острый укол пряжки его ремня против живота и делаю резкий вдох. Он слегка прикусывает мою губу, и я не думаю, что это было случайно. Я не могу думать, я не могу дышать. Здесь слишком жарко, слишком громко, а мы стоим слишком близко. Я пытаюсь оттолкнуть его, но он слишком силен. Его руки напрягаются, прижимая меня ближе, а ладони снова и снова исследуют спину, пробегаются по карманам шорт, находят мои голые ноги. Его пальцы прослеживают дорожку по внутренней поверхности бедер и в моей голове мелькают воспоминания о комнате с развешанным нижним бельем, о том, как безвольно оно висит в темноте на веревках, словно сдутые воздушные шары на утро после дня рождения.

- Постой, - я кладу обе руки на его грудь и как можно сильнее отталкиваю. Его лицо красное и потное. Челка приклеилась ко лбу.

- Подожди, - повторяю я. – Мне нужно поговорить с тобой.

Я не уверена, услышал ли он меня. Ритм музыки все еще барабанит по моим ребрам, и мои слова, вибрируя, проносятся неуслышанными. Он снова что-то говорит – неразборчиво, непонятно – и я вынуждена наклониться, чтобы услышать его.

- Я сказал, что хочу потанцевать, - кричит он. Его губы наталкиваются на мое ухо, и я снова чувствую мягкое показывание его зубов. Я киваю и улыбаюсь, чтобы показать ему, что все в порядке, мы можем потанцевать.

Танцы тоже для меня в новинку. Неисцеленным запрещено танцевать в парах, хотя раньше мы с Линой практиковались друг с другом, подражая величественным, серьезным движениям супружеских пар и исцеленных, танцевавших на официальных мероприятиях: делая равномерные шаги в такт музыке, пары двигались на расстоянии вытянутой руки, твердо и строго. Раз, два, три, раз, два, три, пыталась сдержаться Лина, пока я задыхалась от смеха, но у нее не получалось, и она пнув меня коленкой, начинала говорить голосом директора Макинтош, что мои танцы - позор, абсолютный позор.

Вид танца, о котором я знала, полностью подчинялся правилам: структура, поддержки, сложные маневры. Но когда Стив подводит меня ближе к толпе, все что я вижу - бешеную кипящую массу корчившихся людей, они похожи на многоголовую морскую змею, которая размахивает руками, топает ногами и прыгает. Никаких правил, только энергия – так много энергии, что ее даже можно использовать. Могу поспорить, что ею можно снабжать весь Портленд в течение целого десятилетия. Это больше, чем волна, это океан тел.

Я позволяю себе раствориться в этом. Я забываю о Лине, о Фреде Харгроуве, о плакатах, расклеенных по всему Портленду. Я позволяю музыке проникнуть сквозь мои зубы, стекать по волосам, попадая в глаза. Я чувствую ее вкус, смесь песка и пота. Я кричу, хотя это и бессмысленно. Чьи-то руки – может быть, Стива? – сжимают меня, посылая пульсирующий ритм через мою кожу к тем места, к которым никто никогда не дотрагивался, и каждое прикосновение, словно импульс тьмы, размягчает мой мозг, растворяет мысли в глубоком тумане.

Это и есть свобода? Это и есть счастье? Я не знаю. Меня это больше не заботит. Это другое – это значит быть живым.

Время начинает прерываться – пространство между ударами барабанов, словно раскалывается на куски, которые сталкиваются с нотами гитарных аккордов, а столкнувшись, бесконечно долго тают друг в друге, как и темная масса тел вокруг меня. Я чувствую, как воздух становится жидким, он пахнет потом, он звучит, а я растворяюсь в нем. Я волна: меня тянет вниз. Я энергия, и шум, и биение сердца, бум, бум, бум, вторящее ударам барабанов. И хотя Стив рядом со мной, хотя затем он становится позади меня, притягивая к себе и целуя в шею, исследуя мой живот пальцами, я едва могу чувствовать его.

В какой-то момент, всего лишь на какую-то долю секунды, все становится неважным, стиль и порядок моей жизни. Неимоверная радость переполняет грудь. Я не одна, и я никому ничего не должна, моя жизнь принадлежит только мне.

Тогда Стив уводит меня из толпы и ведет в одну из маленьких темных комнат, что примыкают к этой. Первая комната, та, что с диваном и матрасами, переполнена. Мое тело все еще чувствует себя каким-то податливым и неуклюжим, как у марионетки, которая не может привыкнуть ходить самостоятельно. Я натыкаюсь на пару, что целовалась в темноте. Девушка разворачивается и бросает на меня взгляд.

Анжелика. Мои глаза инстинктивно переходят на человека, с которым она целовалась, и на секунду время замирает, а затем снова бешено несется вперед. Я чувствую, как сжался мой живот, словно мир перевернулся с ног на голову.

Другая девушка. Анжелика целовала другую девушку.

Анжелика другая, она противоестественна.

Выражение лица Анжелики меняется от раздражения до ярости.

- Убирайся отсюда к черту, - огрызается она. И прежде чем я собираюсь открыть рот, прежде, чем я хочу сказать, что все хорошо, она протягивает руку и толкает меня. Я натыкаюсь на Стива. Он помогает сохранить мне равновесие и наклоняется, чтобы прошептать на ухо:

- Ты в порядке, принцесса? Слишком много выпила?

Очевидно, он не видел. Или, может быть, он вообще не знает Анжелику, и это не имеет для него никакого значения. Мне тоже все равно, когда я об этом думаю, это ничего для меня не значит, точно и абсолютно.

Неправильно работающие химические вещества. Нейроны дают осечку, химия мозга деформирована. Это то, чему нас всегда учили. Все проблемы должны быть уничтожены лечением. Но здесь, в этом темном, горячем помещении, вопросы о химии и нейронах кажутся абсурдными и неуместными. Существует только то, чего ты хочешь, только то, что здесь происходит. Здесь темнота захватывает и держит тебя в своих объятиях.

Я сразу же чувствую вину за то, как выглядело мое лицо, когда я увидела Анжелику: потрясенное, может даже, скривившееся в отвращении. Я хочу вернуться и найти ее, но Стив уже тянет меня в другую маленькую комнату, она пустая, если не считать сложенные в кучу обломки сломанной мебели. Прежде чем я произношу хоть слово, он прижимает меня к стене и начинает целовать. Я могу чувствовать, как пот на его груди просачивается через футболку. Я чувствую, как он задирает мою майку.

- Подожди, - мне удается оторвать свои губы от его.

Он не реагирует. Стив снова находит мой рот и скользит руками к моей грудной клетке. Я стараюсь расслабиться, но в уме то и дело всплывает картина с тяжелыми бюстгальтерами и нижним бельем, болтающимися на веревках.

- Подожди, - еще раз говорю я. На этот раз мне удается обойти его и отойти на некоторое расстояние. Музыка здесь приглушена, и мы сможем поговорить. – Мне нужно кое-что просить у тебя.

- Все, что угодно, - его глаза все еще прикованы к моим губам. Это отвлекает меня и я отхожу еще дальше.

Неожиданно мой язык становится слишком большим для моего рта.

- Я… я тебе нравлюсь? – в последнюю секунду я не могу заставить себя спросить то, что собиралась, то, что действительно хотела узнать: Ты любишь меня? Это ведь то, что ты чувствуешь, когда любишь?

Он смеется.

- Конечно же, ты мне нравишься Хана, - он протягивает руку, чтобы коснуться моего лица, но я отодвигаюсь от него. Видимо понимая, что разговор не будет коротким, он вздыхает и проводит рукой по волосам. – О чем ты вообще?

- Мне страшно, - выпаливаю я. Только когда я произношу это, я понимаю, насколько это правдиво: страх душит меня, сдавливает в тиски. Я не знаю, что может быть более ужасающим: страх, что обо мне узнают и заставят вернуться к нормальной жизни или то, что этого может не произойти. – Я хочу знать, что с нами будет.

Внезапно, Стив затихает.

- Что ты имеешь в виду? – осторожно спрашивает он. Между песнями был небольшой перерыв, и музыка снова начинает звучать в соседней комнате, бешено и диссонирующее.

- Я имею в виду, как мы можем… - сглатываю я. – В смысле, я собираюсь пройти Процедуру.

- Верно, - он косо смотрит на меня, подозрительно, словно я говорю на другом языке, а он может разобрать лишь несколько слов за раз. – Я тоже.

- Но тогда мы не сможем… - я замолкаю. Мое горло связывается узлом. – Разве ты не хочешь быть со мной? – наконец спрашиваю я.

Стив смягчается. Он делает ко мне шаг и прежде, чем я могу расслабиться, он запускает свои руки мне в волосы.

- Конечно, я хочу быть с тобой, - говорит он, наклоняясь, чтобы прошептать эти слова мне в ухо. От него пахнет потом и мускусным лосьоном после бритья.

Мне требуются сделать над собой огромное усилие, чтобы оттолкнуть его снова.

- Я имею в виду не здесь, - говорю я. – Я имею в виду не так.

Он снова вздыхает и отходит от меня на несколько шагов. Я понимаю, что уже начинаю раздражать его.

- В чем проблема? – спрашивает он. Его голос звучит жестко и немного скучающе. – Почему ты не можешь просто расслабиться?

Эти слова словно бьют меня. Словно все мои внутренности высосало пылесосом, а все, что осталось, превратилось в скалу уверенности: он меня не любит. Ему вообще плевать на меня. Для него это было забавой: запрещенной игрой, словно ребенок пытается украсть печенье перед обедом. Возможно, он надеялся, что я позволю ему стянуть с меня нижнее белье. Возможно, он планировал повесить мой лифчик вместе с остальными, знак его тайного триумфа.

Я обманывала себя все это время.

- Не расстраивайся, - наверное, Стив почувствовал, что сделал неверный шаг. Его голос снова становится мягким и ритмичным. Он снова тянется ко мне. – Ты такая красивая.

- Не прикасайся ко мне, - я дергаюсь назад и случайно ударяюсь головой о стену.

Перед глазами взрываются искры. Стив кладет руку мне на плечо и говорит:

- Ох, дерьмо, Хана. Ты в порядке?

- Я сказала, не прикасайся ко мне.

Я отталкиваю его и мчусь в соседнюю комнату, которая сейчас настолько переполнена людьми, что я с трудом прокладываю путь к лестнице. Я слышу, как Стив лишь раз выкрикивает мое имя. После этого он либо прекращает, либо его голос растворяется в пульсирующем громком звуке. Здесь жарко, все скользкие от пота люди теряются в тени, они словно барахтаются в нефти. Даже когда мое зрение проясняется, я чувствую, как неустойчивы мои ноги.

Мне нужен воздух.

Мне нужно выбраться отсюда. Рев раздается в моей голове, но не от пульсирующей музыки, это далекий, пронзающий крик, который разрывает меня пополам.

Я останавливаюсь. Нет. Крик реален. Кто-то кричал. На мгновение, мне кажется, что я все это только придумала, это должно быть музыка, перерастающая в визг, но потом, вопль повторяется, превращаясь в огромную волну, которая накатывает на всех присутствующих.

- Бегите! Рейд! Бегите!

Я замираю, парализованная страхом. Музыка резко прерывается. Теперь, кроме крика, я больше ничего не слышу, я отталкиваю людей, пихающих меня в разные стороны.

- Рейд! Бегите!

Вон. Вон отсюда. Я должна выбраться на улицу. Кто-то толкает меня локтем в спину, и я едва успеваю сохранить равновесие. Лестница, мне нужно добраться до лестницы. Я вижу ее там, где стою. Огромная толпа людей, борющихся и царапающихся, пытаются выбраться наружу. Потом появляется большой кусок дерева, и толпа заходится в крике. Дверь в верхней части лестницы разрушена, кувыркаясь люди падают и сталкивают тех, кто стоял за ними, и все они летят, летят вниз…

Этого не происходит. Этого просто не может быть.

В большом, широком проеме выбитой двери возникает огромный силуэт. Регулятор. Он держит пистолет. За спиной две гигантские фигуры рвутся в толпу с рычащими, щелкающими звуками.

Собаки.

Когда регуляторы начинают пробивать себе дорогу, мое тело словно размораживается. Я разворачиваюсь и бегу как можно дальше от лестницы, через густую массу людей, где все толкаются и бегут в разных направлениях: испуганные, с открытыми ртами. Я окружена со всех сторон. К тому времени, как мне удается выбежать из центральной комнаты, несколько регуляторов уже спустились вниз. Я гляжу на них из-за плеча и вижу, как они прокладывают себе путь полицейскими дубинками.

Громкий, усиливающийся голос проносится по помещению. «Внимание! Это рейд. Не пытайтесь бежать. Не пытайтесь сопротивляться. Это рейд».

В комнате с темными матрасами и диваном на уровне земли есть маленькое окно и люди столпились вокруг него, крича друг на друга в попытках нащупать защелку и открыть его. Какой-то парень, пружиня на диване, пытается разбить окно. И он разбивает его. Встав на подлокотник, парень подтягивается и выбирается наружу. Теперь люди начинают драться, чтобы иметь возможность выбраться отсюда раньше остальных. Она замахиваются друг на друга, царапаются, пытаясь быть первыми.

Я смотрю через плечо. Регуляторы приближаются, их головы покачиваются над толпой, как угрюмые лица моряков, пробивающихся через шторм. Я никогда не выберусь отсюда вовремя.

Я борюсь с потоком тел, уверенно направляющихся к окну с обещанным спасением, и мчусь в соседнюю комнату. Туда, где я только пять минут назад стояла со Стивом и спрашивала, нравлюсь ли я ему, сейчас это кажется уже сном, сном из другой жизни. Здесь нет окон, нет дверей или выходов.

Спрятаться. Это единственное, что я могу сейчас сделать. Спрятаться и надеяться, что там слишком много людей и собаки не смогут учуять меня. Я быстро пробираюсь через огромную кучу мусора, сваленную у одной стены, через разбитые столы и стулья, куски старой рваной обивки.

- Сюда! Сюда!

Голос регулятора звучит достаточно сильно, достаточно близко, чтобы услышать его в хаосе звуков. Я спотыкаюсь, задевая голенью кусок ржавого металла. Острая боль заставляет мои глаза слезиться. Я останавливаюсь в промежутке между стеной и кучей мусора, и медленно ставлю лист так, чтобы он скрыл меня.

После этого я больше ничего не могу сделать, остается только ждать, слушать и молиться.

Каждая минута, словно час агонии и страха. Я больше, чем кто-либо хочу прижать руки к ушам и жужжать под нос, чтобы заглушить этот внушающий ужас саундтрек из криков, стука дубинок, рычания и лая собак. И людей, просящих, умоляющих, потому что их заковывают в наручники: Пожалуйста, вы не понимаете, пожалуйста, отпустите меня, это была ошибка, я не знал… Снова и снова, будто песенка из кошмаров застряла на повторе.

Внезапно, я вспоминаю о Лине, которая сейчас лежит в кровати, в безопасности, мое горло сжимается, я знаю, что сейчас заплачу. Я была такой глупой. Она была права во всем. Это не игра. Это того не стоит, жаркие потные ночи, когда я позволяла Стиву целовать себя – все это ничего не значит. Все бессмысленно.

Единственное, что сейчас имеет значение – собаки, регуляторы и оружие. Это и есть истина. Скрючившаяся, прячущаяся, с болью в спине и плечах. Это – реальность.

Я зажмуриваюсь. Мне очень жаль, Лина. Ты была права. Я представляю, как она прерывисто двигается во сне, вытянув одну пятку из-под одеяла. Эта мысль немного успокаивает меня. По крайней мере, она в безопасности, далеко отсюда.

Проходят часы, время такое упругое, оно растягивается как рот, затягивает меня в длинное, узкое, темное горло. Несмотря на то, что в подвале около 90 градусов[5], я все равно не могу унять дрожь. И поскольку звуки рейда постепенно начинают стихать, я боюсь, что треск моих стучащих зубов может выдать меня. Я понятия не имею, сколько сейчас времени и как долго я просидела у стены. Я больше не чувствую боль в спине и плечах, мое тело стало невесомым, я больше не могу его контролировать.

Наконец, все стихает. Я осторожно выглядываю из своего укрытия, едва осмеливаясь дышать. Но нигде нет никакого движения. Темнота, словно непроницаемая, душная вуаль. Я все еще не хочу рисковать идти по лестнице, но теперь, когда я свободна, я чувствую, как панически нарастает желание выбраться, сбежать из этого дома. Крик поднимается в моем горле, но я глотаю его до боли в мышцах.

Я двигаюсь к комнате с диваном. Окно высоко в стене едва заметно, за его пределами выпавшая роса на траве поблескивает в лунном свете. У меня дрожат руки. Мне с трудом удается затащить себя наверх, испачкав лицо в грязи, вдыхая запах почвы и травы, борясь с желанием закричать и зарыдать.

Наконец, я снаружи. В небе четко блестят холодные, равнодушные звезды. Луна, высокая и круглая, заливает деревья серебром.

И тела. Тела, лежащие в траве.

Я бегу.

Глава 5

На следующее утро после рейда я просыпаюсь от сообщения Лины.

«Хана, обязательно перезвони мне. Я сегодня работаю. Буду в магазине».

Я дважды прослушиваю его, а затем решаюсь еще раз, чтобы понять ее тон. В ее голосе не было обычного монотонного напева или дразнящих ноток. Я не могу сказать, сердита она, расстроена или просто раздражена.

Я оделась и уже была на пути к «Стоп-энд-сейв» прежде, чем поняла, что приняла решение увидеться с ней. Я все еще чувствую, словно большой кусок льда застрял во мне, в самом центре, заставляя меня чувствовать себя онемевшей и неуклюжей. Так или иначе, это чудо, что мне удалось поспать после того, как мне, наконец, удалось добраться до дома. Но все мои сны были наполнены криками и собаками, пускающими слюни вперемешку с кровью.

Глупая: именно такой я и была. Ребенком, охотницей за сказками. Лина была права с самого начала. В голове мелькает образ Стива, его скучающее, отстраненное лицо, ждавшее, когда у меня закончится истерика, его шелковый голос, как нежеланное прикосновение: Не расстраивайся. Ты такая красивая.

В памяти всплывает строчка из Книги Тссс: Любви не существует, есть только болезнь.

Мои глаза все это время были закрыты. Лина была права. Лина поймет, ей придется понять, даже если он все еще злиться на меня.

Я замедляю велосипед, потому что уже проезжаю мимо витрины магазина дяди Лины, где она посменно работает в течение всего лета. Я не замечаю никого, кроме Джеда, вернее огромной человекоподобной глыбы, которая едва ли сможет связать предложение так, чтобы спросить, не хотите ли вы купить Большую Содовую за доллар. Лина всегда думала, что, возможно, его мозг был поврежден при Исцелении. Или он просто таким родился.

Я поворачиваю к узкому переулку за магазином, он переполнен мусорными контейнерами и запах здесь тошнотворно сладкий, так пахнет старый гнилой мусор. Синяя дверь на полпути вниз по переулку – это вход в складское помещение позади «Стоп-энд-сейв». Я не могу думать о том, сколько раз я приезжала сюда, чтобы повидаться с Линой, пока она якобы проводила инвентаризацию. Вместо этого мы перекусывали пакетиками украденных чипсов и слушали портативное радио, которое я забрала из кухни родителей. На мгновение, меня пронзает сильная боль, бьющая по ребрам, и мне жаль, что я не могу вернуться в прошлое: без пустого лета, подпольных вечеринок и Анжелики. Я прожила столько лет, не думая об амор делириа нервоза, не подвергая сомнению Книгу Тссс или своих родителей.

Я была счастлива.

Я прислоняю свой велосипед к мусорному контейнеру и тихо стучу в дверь. Почти сразу же она открывается.

Лина замирает, когда видит меня. Ее рот немного приоткрыт. Я думала о том, что хотела сказать ей все утро, но теперь, видя ее шок, слова просто испарились. Именно она сказала мне, что я могу найти ее в магазине, а теперь она выглядит так, словно никогда меня не видела прежде.

И все, что вылетает из моих уст:

- Ну? Ты впустишь меня или как?

Она говорит так, словно я только что прервала ее дневной сон:

- О, извини. Конечно, заходи.

Я вижу, что она так же нервничает, как и я. Есть какая-то скачущая, нервозная энергия в ее движениях. Когда я зашла на склад, она практически захлопнула за мной дверь.

- Ну и жарища здесь у вас.

Я тяну время, пытаясь вырвать из себя те слова, что собиралась сказать. Я ошибалась. Прости меня. Ты была права насчет всего. Они свернулись, как провода в задней части горла, наэлектризованные и горячие, я не могу заставить их раскрутиться. Лина ничего не говорит. Я шагаю по комнате, не желая смотреть на нее, опасаясь, что увижу то самое выражение, которое я видела на лице Стива вчера вечером – нетерпение, или еще хуже, отчуждение.

- Помнишь, как я приходила к тебе сюда? Я приносила журналы и тот дурацкий старый радиоприемник. А ты…

- А я утаскивала из магазина чипсы и содовую из холодильника, - заканчивает она. - Да, помню.

Неловкая тишина виснет между нами. Я продолжаю кружить по маленькому помещению, смотря куда угодно, только не на нее. Все те скрутившиеся слова сгибаются и сжимаются металлическими пальцами, кромсая мое горло изнутри. Непроизвольно, я подношу большой палец ко рту. Я чувствую маленькие искры боли, когда начинаю обкусывать кутикулу. Это возвращает мне прежнее спокойствие.

- Хана? – тихо говорит она. - Ты в порядке?

Этот один глупый вопрос ломает меня. Все металлические пальцы сразу расслабляются и слезы, которые они сдерживали, сразу начинают литься из глаз. Внезапно я начинаю рыдать и рассказываю ей все: о рейде, и собаках, и звуках черепов, раскалывающихся от полицейский дубинок регуляторов. Мысли об этом снова заставляют меня чувствовать тошноту. В какой-то момент Лина обнимает меня и начинает что-то шептать мне в волосы. Я даже не знаю, о чем она говорит, да это и не имеет значения. Достаточно и того, что она здесь – твердая, реальная, на моей стороне – она заставляет меня чувствовать себя лучше, чем за все эти недели. Постепенно мне удается перестать плакать, глотая назад икоту и рыдания, которые все еще не покидают меня. Я пытаюсь сказать ей, что скучала по ней, что была глупой и ошибалась, но мой голос звучит приглушенно и хрипло.

И тогда кто-то стучит в дверь, очень четко, четыре раза. Я быстро отодвигаюсь от Лины.

- Что это было? – говорю я, вытирая руками глаза и пытаясь снова контролировать себя. Лина делает вид, как будто ничего не услышала. Ее лицо побледнело, глаза, широкие и испуганные. Когда стук снова повторяется, она не двигается, словно застыла там, где стояла.

- Я думала, этой дверью никто не пользуется, - я скрещиваю руки и пристально смотрю на Лину. Я чувствую подозрение, какое-то покалывание в уголке моего сознания, но я не могу сосредоточиться на нем.

- И не пользуются. То есть… иногда… я хочу сказать, поставщики…

Пока она, запинаясь, пытается оправдаться, дверь открывается и он просовывает голову внутрь, тот самый парень, которого мы встретили, когда вместе с Линой перелезали через ворота у лабораторий, сразу после эвалуации. Его глаза находят меня, и он тоже замирает.

Сначала я думаю, что он, наверное, ошибся. Должно быть, он просто постучал не в ту дверь. Сейчас Лина накричит на него и скажет убираться отсюда. Но затем моя голова медленно начинает работать и я понимаю, что нет, он только что назвал ее имя. Очевидно, все это было запланировано.

- Ты опоздал, - говорит Лина. Мое сердце сжимается, словно затвор, и на мгновение в глазах темнеет. Я ошибалась во всем и всех.

- Заходи и закрой дверь, - резко говорю я.

Комната выглядит намного меньше, когда он оказывается внутри. Я привыкла к мальчикам этим летом, но не здесь, в знакомом месте, при свете дня. Это все равно, что обнаружить, что кто-то пользуется твоей зубной щеткой, я чувствую себя грязной и сбитой с толку. Оборачиваюсь к Лине и говорю:

- Лина Элла Хэлоуэй Тиддл, - я произношу ее полное имя очень медленно, отчасти потому, что должна убедиться в ее существовании: Лина, моя подруга, та, что беспокоилась за меня, та, что умоляла меня подумать, в первую очередь, о своей безопасности теперь назначает тайные встречи парням. - По-моему, тебе надо дать объяснение происходящему.

- Хана, ты помнишь Алекса? – Лина говорит слабо, как будто то, что я его помню, сможет объяснить происходящее.

- О, Алекса я помню, - говорю я. - Я только не помню, по какой причине он здесь.

Лина издает несколько неубедительных звуков в свое оправдание. Она встречается с ним взглядом, словно обмениваясь сообщениями. Я чувствую их, закодированные и непонятные, как электрический разряд, когда подходишь слишком близко к ограждениям на границе. Мой желудок переворачивается. Раньше мы с Линой общались так же.

- Расскажи ей, - тихо говорит Алекс, словно меня даже нет в комнате.

Когда Лина поворачивается ко мне, я вижу в ее глазах мольбу. «Я не думала, что…» - с этих слов она начала свой рассказ. Но запнулась и после секундной паузы ее будто прорвало. Она рассказывает о том, как увидела Алекса на вечеринке на ферме в Роаринг Брук (на вечеринке, куда я ее пригласила, если бы я этого не сделала, ее бы там не было), как встретилась с ним в Глухой бухте как раз перед закатом.

- Именно тогда, тогда он сказал мне правду. Что он Заразный, - говорит она, не отрывая глаз от моих и произнося слово «Заразный» не повышая голоса. Я неосознанно резко вдыхаю воздух. Значит это правда: все это время, пока правительство отрицало и продолжает отрицать, на окраинах городов обитают люди, неисцеленные, неконтролируемые.

- Я пришла вчера ночью, чтобы найти тебя, - говорит Лина более спокойно. – Когда я узнала, что будет рейд… Я выбралась из дома. Я была там, когда пришли регуляторы. Только ступила за порог. Алекс помог мне. Мы прятались в сарае, пока они не ушли…

Я закрываю глаза и вновь открываю их. Я помню, какой рыхлой была влажная земля, когда я ударилась бедром об окно. Я помню, как стояла и видела темные очертания тел, лежащие в траве, и острые углы небольшого сарая, укрытого деревьями.

Лина была там. Это невообразимо.

- Не могу поверить. Не могу поверить, что ты во время рейда вышла из дома… из-за меня.

Мое горло опять сжимается, и я сдерживаю себя, чтобы снова не начать плакать. На мгновение меня поражает сильное странное чувство, названия которому я не могу дать: это сильнее вины, шока и зависти, оно погружает руку в самую глубокую часть меня, туда, где корениться Лина.

Впервые за долгое время, я действительно вижу ее. Я всегда думала, что Лина была симпатичной, но сейчас мне пришло в голову, что в какой-то момент – прошлым летом? в прошлом году? – она стала по-настоящему красивой. Ее глаза, будто стали больше, скулы выделились. С другой стороны, губы стали мягче и полнее.

Я никогда не чувствовала себя уродливой рядом с ней, но сейчас я испытываю это. Я чувствую себя высокой, безобразной и костлявой, как лошадь соломенного цвета.

Лина начинает что-то говорить, когда раздается громкий удар по двери, ведущей в магазин, и Джед кричит:

- Лина? Ты там?

Я инстинктивно хватаю Алекса и пихаю его боком, так, чтобы он оказался позади двери, когда она начала открываться. К счастью, Джеду удается открыть ее всего в нескольких дюймах от большого ящика с яблочным пюре. Интересно, Лина специально поставила его туда.

Позади, я чувствую Алекса: он очень насторожен и неподвижен, как животное перед побегом. Дверь приглушает голос Джеда. Лина сохраняет улыбку, когда отвечает ему. Я не могу поверить, что это та же самая Лина, которая глубоко и учащенно дышала, когда ее просили прочитать что-нибудь перед всем классом.

Мой живот начинает скручиваться, связанный противоречивым узлом восхищения и негодования. Все это время я думала, что мы отдаляемся друг от друга, потому что я оставила Лину позади. Но на самом деле все было наоборот. Она научилась лгать.

Она научилась любить.

Я не могу больше находится так близко к этому парню, к этому Заразному, который теперь к тому же, является самой большой тайной Лины. Моя кожа зудит.

Я высовываю голову за дверь.

- Привет, Джед, - жизнерадостно говорю я. Лина посылает мне благодарный взгляд. - Я тут зашла кое-что Лине передать, ну мы и заболтались.

- У нас покупатели, - недовольно говорит Джед, не спуская глаз с Лины.

- Выйду через секунду, - говорит она. Когда Джед, ворча, закрывает дверь, Алекс облегченно выдыхает. Визит Джеда восстанавливает напряженную атмосферу в комнате. Я чувствую, как она ползет по моей коже, словно тепло. Видимо, ощутив напряжение, Алекс становится на колени и открывает свой рюкзак.

- Я тут кое-что принес для твоей ноги, - тихо говорит он. Он принес какие-то медикаменты. Когда Лина до колена подворачивает джинсы на одной ноге, я вижу уродливую рану на конце голени. В миг меня накрывает быстрое, раскачивающее чувство головокружения и тошноты.

- Черт, Лина, - говорю я, стараясь, чтобы мой голос оставался спокойным. Не хочу волновать ее. - Эта псина конкретно тебя укусила.

- С ней все будет в порядке, - говорит Алекс, отмахиваясь, как будто я не должна беспокоиться об этом, словно это не моя забота. У меня возникает внезапное желание дать ему подзатыльник. Он становится на колени перед Линой и начинает наносить антибактериальный крем на ее ногу. Я очарована тем, как уверенно двигаются его пальцы по ее коже, как будто ее тело создано для его прикосновений. «Она была моей прежде, чем стала твоей» - неожиданно эти слова нарастают в горле, стремясь вырваться. Но я проглатываю их обратно.

- Может, тебе лучше обратиться в больницу? – я говорю эти слова Лине, но Алекс отвечает на мой вопрос.

- И что она им скажет? Что пострадала на запрещенной вечеринке во время ночного рейда?

Я знаю, что он прав, но это не избавляет меня от нарастающего чувства негодования. Мне не нравится, что он ведет себя так, будто единственный знает, что хорошо для Лины. Мне не нравится, как она смотрит на него, соглашаясь с его мнением.

- Вообще-то не очень болит, - голос Лины звучит нежно и успокаивающе, как голос одного из родителей, который утешает своего ребенка. И снова это чувство, будто я вижу ее впервые: она словно фигура за холстом, только силуэт и неясные очертания, я едва узнаю ее. Я не могу больше смотреть на нее - Лина, незнакомка – я падаю на колени, и практически локтем отталкиваю Алекса.

- Ты все неправильно делаешь, - говорю я. - У меня кузина - медсестра. Дай-ка я.

- Да, мэм, - он отодвигается с моего пути, но все равно сидит на корточках, наблюдая за моей работой. Я надеюсь, что он не заметит, как дрожат мои руки.

Неожиданно Лина начинает смеяться. Я так удивлена, что почти роняю марлевую повязку, находясь в середине перевязывания. Когда я смотрю на Лину, она так сильно смеется, что ей приходится согнуться пополам и приложить руку к губам, чтобы приглушить звук. Алекс беззвучно смотрит на нее в течение минуты, наверное, он так же потрясен, как и я, а затем тоже фыркает от смеха. Вскоре они оба смеются не останавливаясь.

Тогда я начинаю смеяться тоже. Вся абсурдность ситуации доходит до меня: я приехала сюда, чтобы извиниться, сказать Лине, что она была права, на счет своих предупреждений быть осторожной и следить за безопасностью, а вместо этого я застаю ее наедине с мальчиком. Нет, еще хуже – Заразным. И после всего того времени и предупреждений она именно та, кто заразился делирией. Лина – девушка с большой тайной, застенчивая Лина, которая боялась вставать перед классом, нарушила все правила, которым нас учили. Смех переходит в судороги. Я смеюсь пока не чувствую боль в желудке и слезы не начинают течь по щекам. Я смеюсь до тех пор, пока уже не могу понять, смеюсь я или плачу.

Что я буду помнить об этом лете, когда оно закончится?

Двойное чувство удовольствия и боли: гнетущий жар, ледяные укусы океана, такие холодные, что сдавливает ребра и перехватывает дыхание; поедание мороженого так быстро, что головная боль растекается от зубов до глазных яблок; бесконечные, скучные вечера с Харгроувами и набивание себя лучшей едой, которую я когда-либо пробовала; а главное, посиделки с Линой и Алексом на 37 Брукс в Хайледсе, мы наблюдали, как красивый закат истекает кровью в небо, зная, что еще один день прошел, приближая нас к Исцелению.

Лина и Алекс.

У меня снова есть Лина, но она изменилась, и кажется, что с каждым днем она еще больше становится другой, немного отдаляется, будто спускается в темнеющий коридор. Даже, когда мы одни, хотя это и бывает редко, ведь Алекс почти всегда с нами – есть какая-то неопределенность в ней, будто она плывет по жизни в мечтах. И когда мы с Алексом, меня нет в этой мечте. Они говорят на языке шепота, смеха и тайн, их слова, словно сказочный клубок с шипами, что встает между нами.

Я счастлива за нее. Правда, счастлива.

Но иногда перед сном, когда я больше всего уязвима, я ревную.

Что еще я буду помнить, если буду вообще хоть что-нибудь помнить?

Первый раз, когда Фред Харгроув целует меня в щеку и его губы оставляют сухой след на коже.

Гонки с Линой до буйков в Глухой бухте, и ее улыбка, когда она призналась, что однажды делала то же самое с Алексом; осознание того, что моя содовая стала теплой, густой и непригодной для питья, когда мы вернулись на пляж.

Встречи с Анжеликой после ее Исцеления и, как я помогала ее маме подстричь розы в их саду; как она улыбнулась и весело помахала, хотя ее глаза были стеклянными, словно взгляд сосредоточен где-то в одной точке над моей головой.

Я больше не виделась со Стивом Хилтом.

И слухи, бесконечные слухи: о Заразных, сопротивлении, развитии болезни, распространении ее черноты среди нас. Каждый день улицы обклеены все большим и большим количеством листовок.

Вознаграждение, вознаграждение, вознаграждение.

Вознаграждение за информацию.

Если вы что-то увидели, доложите об этом.

Бумажный город, бумажный мир: шелест бумаги на ветру нашептывает мне, доносит сообщения яда и ревности.

Если вы знаете что-то, сделайте что-нибудь.

Прости меня, Лина.

[1]Книга Тссс (здесь и далее) – сокращенное название «Трактата о Социальной Справедливости и Стабильности».

[2] АБД (здесь и далее) – аббревиатура организации «Америка без Делирии»

[3] Консилер – маскирующее средство, корректор.

[4] CPHS – предположительно аббревиатура Center for Public Health Studies (Центр изучения общественного здравоохранения), основанного в школе при Портлендском университете, но все это лишь мои догадки, так что не верим им =)

[5] Имеется в виду 90° по Фаренгейту, т.е. 32,22° по Цельсию.

Поиск по сайту: