Безопасность одного – обязанность всех

Лорен Оливер

Хана

Из серии «Делириум»

Аннотация:

Повествование ведется от лица лучшей подруги Лины, у которой, как вы догадываетесь, есть свои секреты…

«Хана» - это мини-история от Лорен Оливер о Хане Тэйт, подруге главной героини знаменитой трилогии «Делириум». Теперь мы сможем увидеть многое глазами Ханы. И может быть, прочитав эту книгу, вы взглянете на Хану другими глазами.

Лорен Оливер

Хана

Для молодых читателей

Лайзл и По

Один

Когда я была маленькой, моим любимым занятием зимой было катание на санях. Когда шел снег, я убеждала Лину встретить меня у основания Холма Диадемы, немного к западу от Глухой бухты, и вместе мы отправлялись в путь через мягкие насыпи свежего снега. Я помню наше дыхание, переходящее в пар, наши пластмассовые сани, беззвучно скользящие позади, в то время как висящие сосульки преломляли солнечный свет и переворачивали мир, новый и ослепительный.

С вершины холма мы видели всю дорогу: от нечеткой линии низких кирпичных зданий, тесно прижатых друг к другу на пристанях, до залива с белыми шапками островов недалеко от побережья - Грейт-Диамонд-айленд и Пикс-айленд со своей сторожевой башней – наш взгляд устремлялся мимо массивных патрульных судов, которые тащились через серую, как дождь со снегом, воду к другим портам, к открытому океану, где волны подмигивали далекими вспышками и танцевали у горизонта.

- Сегодня я собираюсь отправиться в Китай! – протрубила я тихо.

А Лина, подойдя ко мне, бледная как снег, цепляющийся за ее старую куртку, сказала:

- Тссс, Хана. Кто-нибудь услышит тебя.

Мы не должны были говорить о других странах или даже знать из названия. Все эти далекие, зараженные места были потеряны для истории – они интегрировались, стали хаотическими и буйными, разрушенные амор делириа нервоза.

У меня была секретная карта, которую я, тем не менее, держала под матрасом, она была запихнута в одну из нескольких книг, доставшихся мне в наследство от дедушки, когда он умер. Регуляторы тщательно осмотрели его имущество, чтобы удостовериться, что среди него нет ничего запрещенного, но они, должно быть, пропустили ее: сложенная и втиснутая в толстый учебник для начинающих детсадовского возраста, в так называемый справочник новичка по Книге Тссс[1], лежала карта, которая, наверное, была распространена еще в прежние времена. На ней не было пограничной стены вокруг Соединенных Штатов, но были изображены другие страны: множество стран, больше стран, чем я могла себе представить, огромный мир с разрушенными, зараженными местами.

- Китай! – сказала я, только чтобы раздразнить ее и показать, что я не боюсь быть услышанной регуляторами, или патрулями, или кем-нибудь еще. К тому же, мы были совсем одни. Мы всегда были одни на Холме Диадемы. Он был очень крутой и расположен слишком близко в границе и дому Киллианов, в котором якобы обитают призраки заболевшей пары, что были осуждены на смерть за сопротивление во время блицкрига. Кроме того, были и другие более популярные места для катания на санях, разбросанные по всему Портленду. – Или, может быть, Франция. Я слышала, что Франция прекрасна в это время года.

- Хана.

- Я просто шучу, Лина, - произнесла я. – Я никогда никуда без тебя не уеду.

И тогда я плюхаюсь на санки и отталкиваюсь, просто так, чувствуя мелкие брызги снега на моем лице, когда я набираю скорость, чувствуя, как холодный воздух кусает мою кожу, наблюдая, как деревья превращаются в темные пятна по обе стороны от меня. Позади я слышу, как кричит Лина, но ее голос заглушают громоподобный звук ветра и свист саней по снегу, а также свободный, задыхающийся смех, что рвется из моей груди. Быстрее, быстрее, быстрее, чтобы сердце заколотилось и горло перехватило от страха и веселья: россыпь белого, бесконечного снега, словно волна, возвышается надо мной, чтобы встретить меня, когда я достигну основания холма…

Каждый раз я загадывала желание: хочу взлететь в воздух. Меня бы выбросило из саней, чтобы я исчезла в ярком, ослепительном, чистом потоке снега, который достигнув, перенес бы меня в другой мир.

Но каждый раз вместо этого сани начинали замедляться. Они скатывались, наталкиваясь и хрустя, к остановке, а я вставала, вытряхивала снег из рукавиц и воротника куртки и поворачивалась, чтобы посмотреть, как Лина собирается скатиться – медленнее, осторожнее, позволяя ногам тянуться за ней, чтобы замедлить ее движение.

Как ни странно – это то, о чем я мечтаю сейчас, летом перед моей Процедурой, последним летом, которое никогда не станет по-настоящему моим, чтобы насладиться им. Я мечтаю о катании на санках. Это словно ускорит время до сентября, до дня, когда я больше не буду обеспокоена амор делириа нервоза.

Это похоже на катание на санях посреди режущего ветра. Я задыхаюсь, мне страшно и вскоре меня охватит белизной и унесет в другой мир.

Прощай, Хана.

- Превосходно. - Моя мама чопорно промокнула рот салфеткой и с сияющей улыбкой нагнулась через стол к миссис Харгроув. – Очень изысканно.

- Благодарю, - сказала миссис Харгроув, любезно наклонив голову, как будто она, а нее повар, приготовила еду. У моей мамы есть домработница, которая приезжает три раза в неделю, но я никогда не знала ни одну семью с постоянно действующим служебным персоналом. У мэра Харгроува и его семьи есть настоящая прислуга. Они проходят через столовую, наливая воду из серебряных кувшинов, подкладывая хлеб на тарелки и разливая вино.

- Разве ты так не считаешь, Хана? – Моя мать поворачивается ко мне, расширяя глаза, чтобы я могла увидеть немой приказ в них.

- Безусловно, идеально, - покорно отвечаю я. Моя мать сужает глаза, глядя на меня, и я могу сказать, что сейчас она задается вопросом, не высмеиваю ли я ее. Идеально было ее любимым словом этим летом. Эвалуация Ханы были идеальна. Экзаменационные оценки Ханы был практически идеальными. Хана была в паре с Фредом Харгроувом – сыном мэра. Разве это не идеально? Тем более, что, ну… Была неприятная ситуация с его первой парой… но, в конце концов, все всегда меняется к лучшему…

- Заурядно, в лучшем случае, - небрежно вставляет Фред.

Мэр Харгроув почти захлебывается своей водой. А миссис Харгроув, задыхаясь, восклицает:

- Фред!

Фред подмигивает мне, а я наклоняю голову, чтобы скрыть улыбку.

- Я шучу, мама. Все восхитительно, как всегда. Но, возможно, Хана устала обсуждать качество зеленой фасоли?

- Ты устала, Хана? – миссис Харгроув видимо не поняла, что ее сын шутит. Она переводит свой водянистый взгляд на меня. И теперь уже Фред прячет улыбку.

- Вовсе нет, - говорю я, пытаясь выглядеть искренне. Это мой первый обед с Харгроувами и мои родители в течение многих недель твердили мне о том, насколько важно, чтобы я им понравилась.

- Почему бы тебе не отвести Хану в сад? – предложил мэр Харгроув, отодвигаясь от стола. – Есть еще несколько минут пока нам несут кофе и десерт.

- Нет, нет, - последнее чего я хочу, оказаться наедине с Фредом. Он достаточно хорош и благодаря информационному досье о нем, которое я получила от эвалуаторов, я хорошо подготовлена, чтобы обсуждать его интересы (гольф, кино, политику), но, тем не менее, он заставляет меня нервничать. Он старше, и он уже Исцелен, и ему уже подбирали пару однажды. Все в нем – от блестящих серебряных запонок до аккуратно завитых волос у воротника – заставляет чувствовать меня маленьким ребенком, неопытным и глупым.

Но Фред уже поднялся.

- Это отличная идея, - говорит он. Он протягивает мне руку. – Пойдем, Хана.

Я колеблюсь. Кажется странным иметь физический контакт с парнем прямо здесь, в ярко освещенной комнате, с моими родителями, бесстрастно глядящими на меня. Но, конечно же, Фред Харгроув – моя пара, и поэтому подобная близость не запрещена. Я беру его за руку, и он помогает мне встать. Его ладони очень сухие и грубоватые, грубее, чем я ожидала.

Мы направляемся из столовой в обшитый деревянными панелями зал. Фред жестом предлагает мне пойти первой, и я, испытывая неловкость, чувствую его взгляд на своем теле, его близость, его запах. Он крупный. Высокий. Выше, чем Стив Хилт.

Но как только я ловлю себя на этом сравнении, я злюсь на себя.

Когда мы ступаем на заднее крыльцо, я отодвигаюсь от него и чувствую облегчение от того, что он не пытается приблизиться вновь. Я прижимаюсь к перилам, глядя на огромный, темный ландшафт сада.

Маленькие лампы из кованого железа освещают березы и клены, решетки с изящно вьющимися на них розами и клумбы с кроваво-красными тюльпанами. Поют сверчки, с то нарастающим, то убывающим хриплым звуком.

- Как красиво, - выпаливаю я.

Фред располагается на качелях на веранде, закинув одну ногу на другую. Его лицо большей частью скрыто в тени, но я могу сказать, что он улыбается.

- Мама любит возиться в саду. На самом деле, я думаю, что ей нравится только прополка. Клянусь, иногда мне кажется, что она сажает сорняки, только чтобы потом выдергивать их снова.

Я ничего не говорю. Я слышала слухи о том, что мистер и миссис Харгроув тесно сотрудничают с президентом организации «Америка без делирии», одной из самых влиятельных групп в стране, борющихся против болезни. Так что в этом есть смысл, в том, что она любит пропалывать, уничтожить противные сорняки, которые портят ее прекрасный сад. Это именно то, чего хочет АБД[2]: полное искоренение болезни, мерзкого, темного явления, безумия, которым нельзя управлять, нельзя контролировать. Я чувствую, как будто что-то твердое и острое застревает у меня в горле. Я сглатываю, протягиваю руку и сжимаю перила веранды, чувствуя, как успокаиваюсь от их шероховатой и твердой поверхности.

Я должна быть благодарной. Это то, что сказала бы мне моя мать. Фред красив, и богат, и он кажется достаточно хорошим и милым. Его отец – самый влиятельный человек в Портленде и он готовится занять его место. Но давление в моей груди и горле все не уходит.

Он одевается как его отец.

Мои мысли возвращаются к Стиву, его смеху, его длинным загорелым пальцам, скользящими по моему бедру, но я быстро прогоняю эти мысли.

- Я не кусаюсь, знаешь ли, - говорит Фред беспечно. Я не уверена, было ли это приглашением подойти поближе, но я все равно не двигаюсь с места.

- Я не знаю тебя, - говорю я. – И я не привыкла разговаривать с парнями.

Это не совсем так, по крайней мере, до того, как мы с Анжеликой обнаружили подполье, но, разумеется, он не может знать об этом.

Он разводит руки.

- Я – открытая книга. Что ты хочешь знать?

Я отвожу от него взгляд. У меня много вопросов: Что тебе нравилось до того, как тебя Исцелили? Есть ли у тебя любимое время суток? Какой была твоя первая пара и что пошло не так?

Но ни один из них не был уместным, чтобы его озвучить. Но, так или иначе, он не ответит мне или ответит так, как его учили.

Когда Фред понимает, что я не собираюсь говорить, он вздыхает и поднимается на ноги.

- Ты, на другой стороне, полна загадок. Ты очень красивая. И должно быть умная. Тебе нравится бегать, и ты была президентом команды дебатов, - он пересекает веранду, подходит ко мне и прислоняется к перилам. – Это все, что я знаю.

- Это все, что я есть, - говорю я с усилием. Этот жесткий комок в моем горле только растет. И хотя солнце село уже час назад, здесь все еще очень жарко. Я задаюсь вопросом, что сегодня вечером делает Лина? Она должно быть дома – ведь уже почти комендантский час. Наверное, читает книгу или играет с Грейс.

- Умная, красива и простая, - говорит Фред. – Идеально.

Идеально. Снова это слово: слово, запирающее все двери – оно давит, душит. Я отвлекаюсь на движение в саду. Одна из теней движется и, прежде, чем я успеваю крикнуть и предупредить Фреда, из-за деревьев выходит человек, неся в руках большую, военного вида винтовку. Тогда я действительно выкрикиваю, чисто инстинктивно, Фред оборачивается и начинает смеяться.

- Не волнуйся, - говорит он. - Это просто Дерек. – Когда я продолжаю пристально смотреть на человека, он объясняет. – Один из папиных охранников. Мы усилили меры безопасности в последнее время. Прошли слухи… - замолкает он.

- Слухи о чем? – подсказываю я ему.

Он пытается не смотреть на меня.

- Они, скорее всего, раздули из мухи слона, - небрежно говорит он. – Но некоторые люди считают, что движения сопротивления растет. Не все думают, что Заразные… – он вздрагивает, когда произносит это слово, будто оно причиняет ему боль. - …были уничтожены во время блицкрига.

Повстанческое движение. Заразные. Некое колючее чувство пронзает мое тело, словно он подключено к электрической розетке.

- Мой отец не верит в это, конечно, - уверенно заканчивает Фред. – Но лучше перестраховаться, чем пожалеть о том, что не сделал этого, верно?

Я вновь не отвечаю. Интересно, что Фред сделал бы, узнав о подполье, узнав, что я провела лето на запрещенных, пляжных вечеринках и тайных концертах. Интересно, что сделал бы он, узнав о том, что только на прошлой неделе я позволила парню поцеловать меня, позволила ему исследовать мои бедра кончиками пальцев – действия порочные и запрещенные.

- Хочешь спуститься в сад? – спросил Фред, словно чувствуя, что эта тема беспокоит меня.

- Нет, - говорю я так быстро и решительно, что он выглядит удивленным. Я делаю вдох и улыбаюсь. – Я хотела сказать, что мне нужно воспользоваться ванной комнатой.

- Я покажу тебе, где она, - предлагает Фред.

- Нет, пожалуйста, не стоит, - я не могу скрыть настойчивость в своем голосе. Я перебрасываю волосы через плечо, мысленно говорю, взять себя в руки и улыбаюсь, на этот раз шире. – Оставайся здесь. Наслаждайся ночью. Я смогу найти ее.

- И самостоятельная тоже, - со смехом произносит Фред.

По пути в ванную я слышу ропот голосов, доносящийся из кухни – наверное, это кто-нибудь из слуг Харгроувов – поэтому я собираюсь продолжить путь, но останавливаюсь, когда голос миссис Харгроув четко произносит слово Тиддл. Мое сердце замирает. Они говорят о семье Лины. Я медленно придвигаюсь к кухонной двери, которая была немного приоткрыта, надеясь, что мне все послышалось.

Но тогда моя мама произносит:

- Ну, мы никогда не хотели напоминать Лине о постыдстве ее семьи. Одно или два плохих яблока…

- Одно или два плохих яблока может означать, что гнило целое дерево, - чопорно заявляет миссис Харгроув.

Я чувствую горячую вспышку гнева и тревоги, они говорят о Лине. На секунду я представляю, как ударом ноги распахиваю дверь, и она летит прямо в самодовольное лицо миссис Харгроув.

- Она милая девочка, действительно, - настаивает моя мать. – Они с Ханной были неразлучны, когда были детьми.

- Вы гораздо благомыслящи, чем я, - она произносит слово «благомыслящи» таким тоном, будто подразумевает под собой «глупы». – Я бы никогда не позволила Фреду бегать с кем-либо, чья семья настолько… запятнана. Кровь взыграет, не так ли?

- Болезнь не передается через кровь, - мягко произносит моя мать. Меня охватывает сильное желание пройти к ней сквозь деревянные стены и обнять. – Это новая концепция.

- Зато старые идеи основаны на фактах, - сухо отвечает миссис Харгроув. – Кроме того, мы просто не знаем всех факторов, верно? Возможно, их детское общение…

- Конечно, конечно, - быстро говорит моя мать. Я могу сказать, что она стремиться успокоить миссис Харгроув. – Это все очень сложно, я признаю. Просто Гарольд и я всегда пытались позволить вещам развиваться естественным путем. Мы чувствовали, что в какой-то момент девочки прекратят общение и разойдутся в разные стороны. Они слишком отличаются друг от друга – расходятся во всем. Честно говоря, я удивлена, что их дружба продлилась так долго, - моя мать сделала паузу. Я чувствую резкую пульсирующую боль в легких, будто меня окунули в ледяную воду.

- Но, в конце концов, кажется, мы оказались правы, - продолжила моя мать. – Девочки едва несколько слов сказали друг другу этим летом. Все, кажется, встало на свои места.

- Что ж, это облегчение.

Прежде, чем я смогла шелохнуться или среагировать дверь кухни открылась, и меня застали парализованную, стоящую прямо перед дверью. Моя мать издала тихий вскрик, но миссис Харгроув не выглядит ни удивленной, ни смущенной.

- Хана, - щебечет она, улыбаясь. – Идеальное чувство времени. Мы как раз собирались отведать десерт.

Вернувшись домой и, запершись в своей комнате, я впервые за всю ночь я могу дышать свободно.

Я передвигаю стул к окну. Если я прижму лицо к стеклу, то смогу разглядеть дом Анжелики Марстон. В окнах ее комнаты свет не горит. Я чувствую разочарование. Мне нужно что-нибудь сделать сегодня. Я ощущаю зуд под своей кожей, электрическое, нервное напряжение. Я должна выйти отсюда, должна двигаться.

Я встаю и пересекаю комнату, чтобы взять телефон, лежащий на кровати. Уже поздно, перевалило за одиннадцать, но на мгновение я хочу позвонить Лине домой. Мы не разговаривали ровно восемь дней, с той самой ночи, когда она пришла на вечеринку на одной из ферм Роаринг Брук. Она должно быть в ужасе от музыки и людей: парней и девушек, неисцеленных, вместе. Она выглядела напуганной. Она смотрела на меня так, словно я была уже больна.

Я открываю телефон и набираю первые три цифры ее номера. Но затем захлопываю его обратно. Я уже оставила ей два или три сообщения, но она не ответила ни на один из моих звонков.

К тому же, она, скорее всего, спит, и я не сомневаюсь, что разбужу ее тетю Кэрол, которая сразу что-то заподозрит. И я не могу рассказать Лине о Стиве Хилте, я не хочу еще больше пугать ее и, кто знает, возможно, она сообщит обо мне. Я не могу рассказать ей и о том, что чувствую сейчас: о том, как моя жизнь медленно сжимается вокруг меня, как будто я иду через множество комнат, которые становиться все меньше и меньше с каждым моим шагом. Я знаю, что она скажет: о том, как мне повезло, о том, что я должна быть благодарной за такие высокие оценки.

Я бросаю свой телефон на кровать. Почти сразу же раздается сигнал – пришло новое сообщение. Мое сердце выпрыгивает из груди. Лишь у немногих людей есть мой номер, лишь у немногих людей вообще есть мобильные. Я снова хватаю телефон и судорожно открываю крышку. Непреодолимое желание в моей крови заставляет пальцы дрожать.

Я знаю, что это. Сообщение от Анжелики.

Не могу уснуть. Мне сняться странные кошмары, словно я нахожусь на углу Вашингтон и Оук, а пятнадцать кроликов пытаются заставить меня присоединиться к их чаепитию. А я не могу дождаться своего Исцеления!

Все наши сообщения о подполье должны быть тщательно закодированы, но так, чтобы их было достаточно легко расшифровать. Мы встречаемся на углу Вашингтона и Оук через 15 минут.

Мы идем на вечеринку.

Два

Чтобы добраться до Хайлендса, мне нужно уйти с полуострова. Я избегаю улицу св. Джона, но не только потому, что она приведет меня прямо к Конгрессу. Пять лет назад там была вспышка делирии, поразившая четыре семьи, четырех принудили к преждевременному лечению. С тех пор вся улица была под надзором, там всегда дежурят регуляторы и патрули.

Зуд под моей кожей усиливается, расползается по моим ногам, рукам и пальцам. Все, что я могу – как можно быстрее крутить педали. Мне приходится заставлять себя крутить их. Я должна сохранять бдительность и следить нет ли поблизости регуляторов. Если меня поймают после комендантского часа, мне придется отвечать на огромное количество вопросов, а ведь это мое последнее лето, последнее лето свободы, которому придет конец, если это произойдет.

Меня отправят в лаборатории уже к концу недели.

К счастью, я добираюсь до Хайлендса без каких-либо проблем. Я замедляюсь, искоса смотря на дорожные знаки, которые проезжаю, и пытаюсь разобрать надписи в темноте. Хайлендс представляет собой целую вереницу дорог и различных тупиковых зон, которые я никогда не могла запомнить. Я проезжаю улицы Брукс и Стивенс, Тэнглвайд и Крествью Авеню, а затем выруливаю на Крествью Серкл. По крайней мере, сегодня полнолуние и луна парит в небе прямо надо мной. Сегодня ночью лунный человек будто смотрит прямо на меня и весело подмигивает, ухмыляется так будто у него есть свои секреты.

Тогда я подъезжаю к Оук. Хотя я теперь едва еду, мое сердце застревает где-то в горле и я чувствую, что оно выскочит из моего рта, если я произнесу хоть слово. Всю ночь я пытаюсь не думать о Стиве, но сейчас, когда я все ближе и ближе к месту сбора, я ничего не могу с собой поделать. Возможно, он будет здесь сегодня вечером. Возможно, возможно, возможно. Эта идея, мысли о нем, каскадом льются в мое сознание, заполняя все мое существо. И я не могу препятствовать этому.

Когда я слезаю с велосипеда, инстинктивно ощупываю задний карман и чувствую там записку, которую носила в течение прошедших двух недель, после того как нашла ее аккуратно сложенную в самом верху своей пляжной сумки.

Мне нравится твоя улыбка. Я хочу узнать тебя. Сегодня занятия, наука о Земле. У тебя ведь мистер Роблинг, верно?

- СХ

Стив и я виделись на нескольких подпольных вечеринках в начале лета, и однажды чуть ли не заговорили, когда я столкнулась с ним и пролила содовую на его ботинки. А потом, в течение дня, мы пересекались друг с другом: на улице, на Истен Пром. Он всегда встречал мой взгляд и только на секунду одаривал своей улыбкой. В тот день, когда я получила записку, он подмигнул мне. Но я была с Линой, а он с друзьями на пляже, на территории специально отведенной для мальчиков. Не было никакого способа подойти ко мне и поговорить. Я все еще не знаю, как ему удалось подкинуть записку в мою сумку, он, должно быть, дожидался момента, когда пляж относительно опустеет.

Его записка тоже была зашифрована. «Сегодня занятия» было приглашением на концерт, «наука о Земле», что он будет проведен на одной из ферм, на ферме Роблинга, если быть точной.

В ту ночь мы сбежали с концерта и вышли прямо на середину пустого поля, а потом лежали на траве, касаясь локтями и смотря на звезды. Потом он провел одуванчиком по моему лбу, спускаясь к подбородку, и я сражалась с отчаянным, нервным желанием захихикать.

Этой ночью он поцеловал меня.

Мой первый поцелуй. Новый вид поцелуя, как новый вид музыки все еще играющей где-то на расстоянии – дикий и аритмичный, отчаянный. Страстный.

С тех пор, я смогла увидеть его только дважды, и оба раза были публичными, так что мы ничего не могли сделать, кроме как кивнуть друг другу. Я думаю, это хуже, чем вообще не видеть его. Это тоже вызывает зуд – желание увидеть его, поцеловать его снова, позволить его пальцам перебирать мои волосы – чудовищное, постоянное чувство, расползающееся в моей крови и костях.

Это хуже, чем болезнь. Это яд.

И мне это нравится.

Если сегодня ночью он здесь – пожалуйста, пусть он будет здесь – я поцелую его снова.

Анжелика ждет меня на углу Вашингтон и Оук, как и обещала. Она стоит в тени высоких кленов, когда она выходит, и я вижу ее темные волосы, темные затененные глаза, на секунду я думаю, что это Лина. Но когда лунный свет падает на ее лицо, образ Лины стирается, уносясь далеко в уголки моего сознания. Лицо Анжелики – сплошные острые углы, особенно ее нос, который слишком длинный и поддернутый вверх. Я думаю, именно поэтому она мне так долго не нравилась – этот нос заставляет ее выглядеть так, будто она всегда чувствует запах чего-то противного.

Но она понимает меня. Она понимает каково это чувствовать себя загнанной, она понимает мою отчаянную потребность выбраться.

- Ты опоздала, - говорит Анжелика, но она улыбается.

Сегодня нет никакой музыки. Мы пересекаем лужайку, направляясь к дому, а затем сдавленное хихиканье нарушает тишину и мы слышим нарастающие звуки беседы.

- Осторожно, - говорит Анжи, когда мы ступаем на крыльцо. – Третья ступенька гнилая.

Я переступаю ее, так же как это делает она. Древесина на крыльце старая и ступеньки стонут под нашим весом. Все окна заколочены и слабые очертания большой красной буквы Х все еще видны, выцветшие от времени и погоды: этот дом был когда-то заражен. Когда мы были маленькими, мы часто подстегивали друг друга пройти через Хайлендс, прикоснуться рукой к дверям зараженных домов и простоять так максимально долго. Ходят слухи о том, что истерзанные души людей, умерших от амор делириа нервоза, все еще бродят по улицам и заражают тех, кто осмелился пересечь границу их владений.

- Нервничаешь, - спросила Анжи, почувствовав мою дрожь.

- Я в порядке, - отвечаю я и открываю дверь прежде, чем это сделает она. А в следующее мгновение уже проскальзываю внутрь.

На секунду, как только мы оказываемся в прихожей, все вокруг замирают, но потом видят, что все хорошо, мы не регуляторы или полиция, и напряжение исчезает. В доме нет электричества, поэтому он освещен множеством свечей, стоящих на тарелках, пустых банках из под кока-колы, расположенных прямо на полу. Из-за свечей стены мерцают, а люди превращаются в тени, растворяясь в узорах света. И они, эти люди-тени повсюду: в углах и на оставшейся мебели, в пустых комнатах, в прихожей и на лестнице. Но везде царит тишина.

Почти все кого я вижу, разбиты по парам. Мальчики и девочки, переплетая пальцы, держаться за руки, касаются волос и лица, тихо смеются и делают все, что запрещено в реальном мире.

Во мне нарастает беспокойство. Я никогда еще не была на подобной вечеринке. Я могу физически ощущать присутствие болезни: движущиеся по стенам, энергия и напряжение, словно рой тысяч насекомых.

Он должен быть здесь.

- Сюда.

Анжи инстинктивно понизила голос до шепота. Она тянет меня в дальний конец дома, и от того, как быстро Анжи проходит мимо комнат в тусклом, меняющемся свете, я могу сказать, что она не раз была здесь прежде. Мы заходим в старую кухню. Здесь свечей больше, они освещают контуры пустых шкафов, плиты и холодильника с темной дверью и черными заплесневелыми полками. В комнате пахнет затхлостью, смесью пота и плесени. В центре комнаты стоит стол, с расставленными на нем запыленными бутылками из под алкоголя, рядом неуклюже стоят несколько девушек, привалившихся к стойке, в то время как в противоположном конце комнаты группа парней делает вид, будто не замечает их. Совершенно ясно, что они никогда не были на подпольных вечеринках, поэтому бессознательно подчиняются правилам сегрегации.

Я смотрю на лица парней, надеясь, что Стив будет среди них. Но его нет.

- Хочешь чего-нибудь выпить? – спрашивает Анжелика.

- Воды, - отвечаю я. У меня пересохло в горле, в доме очень жарко. Я почти жалею, что ушла из дома. Я не знаю, что мне делать теперь, когда я здесь, и нет ни одного человека, с которым я хотела бы поговорить. Анжи уже наливает себе что-то, и я знаю, что скоро она скроется в темноте с каким-нибудь парнем. Она не кажется здесь неуместной или взволнованной, и на мгновение я чувствую вспышку страха за нее.

- Здесь нет воды, - говорит Анжи и передает мне стакан. Я делаю глоток и от вкуса напитка у меня морщится лицо. Он сладкий, но с неприятным, жгучим привкусом бензина.

- Что это? – спрашиваю я.

- Кто знает? – хихикает Анжи и делает глоток из своего стакана. Может быть она нервничает. – Это поможет тебе расслабиться.

- Мне не нужно… - начинаю я, но затем чувствую руки на своей талии, все мысли исчезают из моей головы и я непроизвольно оборачиваюсь.

- Привет, - говорит мне Стив.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что он здесь, настоящий, говорит со мной, а затем он наклоняется и прикасается к моим губам своими. Это всего лишь второй раз, когда кто-то целует меня так и на мгновение меня охватывает паника, я забываю где я и что должна делать. Я чувствую давление его языка и, дернувшись от удивления, проливаю часть своего напитка на пол. Смеясь, он отстраняется от меня.

- Рада меня видеть? – спрашивает он.

- И тебе тоже привет, - говорю я. Я все еще чувствую вкус его языка у себя во рту, он пил что-то кислое. Я делаю еще один глоток этого пойла.

Он наклоняется и прижимает рот к моему уху.

- Я надеялся, что ты придешь, - говорит он низким голосом и тепло разливается в моей груди.

- Правда? – говорю я. Он не отвечает, только берет мою руку в свою и выводит из кухни. Я оборачиваюсь, чтобы сказать Анжелике, что вернусь, но она куда-то исчезла.

- Куда мы идем? – спрашиваю я, пытаясь казаться беззаботной.

- Это сюрприз, - отвечает он.

Тепло в груди теперь переходит в голову. Мы проходим через просторную комнату, заполненную людьми, свечами и мерцающими силуэтами на стенах. Я ставлю свой напиток на подлокотник крысиного дивана, где девочка с короткими, колючими волосами свернулась на коленях у парня: он уткнулся носом в ее шею, скрывая лицо. Но, когда я прохожу, она смотрит на меня, и на мгновение я вздрагиваю – я узнала ее. У нее есть старшая сестра в школе Святой Анны, Ребекка Стерлинг, девушка, с которой я немного общалась. Я помню, как Ребекка однажды сказала мне, что ее младшая сестра решила пойти в Эдисон, потому что эта школа больше.

Сара. Сара Стерлинг.

Я сомневаюсь, что она узнала меня, но она быстро опускает глаза.

В дальнем конце комнаты есть грубая деревянная дверь. Стив открывает ее и мы оказываемся на веранде, еще более грустной, чем та, что у главного входа. Кто-то поставил здесь фонарь – может быть Стив? – он освещает зияющие щели между деревянными досками и места, где древесина полностью сгнила.

- Осторожно, - произносит Стив, когда я оступилась и провалилась в щель.

- Я справлюсь, - отвечаю я, благодарная за то, что он крепче сжал мою руку. Я говорю себе, что это именно то, чего я хотела весь вечер, но эти мысли почему-то ускользают от меня. Он хватает фонарь прежде, чем мы спускаемся с лестницы, и, покачивая, несет его в свободной руке.

Через заросшую лужайку, с сырой, достающей до голени травой мы подходим к небольшой, выкрашенной в белый цвет, беседке с деревянными скамейками. В некоторых местах через половицы начали прорастать полевые цветы. Стив помогает мне подняться, беседка возвышается на несколько футов над землей, но если здесь и была когда-то лестница, она уже полностью разрушена. Стив залезает следом.

Я проверяю одну из скамеек. Она кажется мне достаточно крепкой, поэтому я сажусь на нее. Поют сверчки, трепетно и ровно, а ветер доносит запах влажной земли и цветов.

- Это прекрасно, - говорю я.

Стив сидит рядом со мной. Меня напрягает осознание того, что каждый участок нашей кожи соприкасается: колени, локти, предплечья. Мое сердце начинает тяжело биться, а дыхание опять прерывается.

- Ты прекрасна, - говорит он, и прежде, чем я могу среагировать, он берет мой подбородок в свои руки, наклоняется и целует меня снова. На этот раз я помню, что нужно делать, я завожу руки ему за спину и раскрываю свои губы на встречу ему. Меня уже не так удивляет, когда его язык встречается с моим, хотя это чувство все еще кажется мне странным и немного неприятным. Он тяжело дышит, пропуская пальцы через мои волосы, видимо я делаю все правильно, раз он наслаждается этим.

Его пальцы касаются моего бедра, а затем медленно он опускает руку ниже, не спеша поглаживая его. Все мои чувства, все мое внимание сосредотачиваются на том месте, где его рука прикасается к моей коже, она словно горит в ответ на его действия. Это должно быть делириа. Верно? Это, наверное, и есть то, что ты чувствуешь, когда влюбляешься, когда заражаешься, меня ведь предупреждали. Мысли в моей голове тщетно крутятся, пытаясь выцепить из памяти симптомы делирии, перечисленные в Книге Тссс, руки Стива поднимаются все выше и его дыхание становится все отчаяннее. Его язык так глубоко в моем рту и я начинаю бояться, что могу задохнуться.

Внезапно все, о чем я могу думать – это строчки из Книги плача: Не все то золото, что блестит; даже волки могут улыбаться; дураки поведутся на обещания, что приведут их к смерти.

- Подожди, - говорю я, отталкивая его.

- Что не так? – Стив проводит пальцем по моей скуле к подбородку. Его глаза прикованы к моим губам.

Рассеянность, проблемы с концентрацией внимания. Симптомы опять возвращаются ко мне.

- Что ты думаешь обо мне? – ляпнула я. – В смысле, ты думаешь обо мне?

- Все время, - отвечает он быстро и легко. Это должно было сделать меня счастливой, но я запутываюсь еще больше. Почему-то я всегда думала, что сразу пойму, когда болезнь пустит корни, что я инстинктивно это почувствую, сильные изменения в своей крови. Но это просто напряжение, кромсающая тревога и взрыв приятных ощущений.

- Расслабься, Хана, - произносит он. Стив целует мою шею, прочерчивая дорожку к моему уху. Я пытаюсь сделать так, как он говорит, и позволяю теплу начать путешествие от груди к животу. Но я не могу остановить поток вопросов, они все нарастают и давят на меня из темноты.

- Что с нами будет? – тихо говорю я.

Вздыхая, он отстраняется и потирает глаза.

- Я не знаю, что ты… - начинает он, но осекается и восклицает. – Черт возьми! Смотри, Хана. Светлячки.

Я поворачиваюсь в ту сторону, куда устремлен его взгляд. На мгновение я ничего не вижу. Но потом в воздухе появляются несколько белых вспышек, одна за другой. Пока я смотрю, их появляется все больше и больше: маленькие искры света кружатся вокруг друг друга, а затем вновь погружаются в темноту, гипнотическое явление вспыхивания и затухания.

Откуда ни возьмись, я чувствую сильный прилив надежды и ловлю себя на том, что смеюсь. Я беру его руку и сжимаю его пальцы.

- Возможно, это знак, - говорю я.

- Возможно, - повторяет он и наклоняется, чтобы поцеловать меня снова, и мой вопрос - что с нами будет? - остается без ответа.

Три

Я просыпаюсь, ослепленная солнечным светом и жуткой головной болью; я забыла задернуть шторы вчера вечером. Ощущаю во рту кислый привкус. Я неуклюже добираюсь до ванной, чищу зубы и ополаскиваю лицо. Стоит мне выпрямиться, я вижу его: сине-фиолетовое пятно на моей шее чуть ниже правого уха, крошечное созвездие кровоподтеков и лопнувших капилляров.

Я не могу поверить в это. Он подарил мне Поцелуй Дьявола.

Нас всегда осматривают в школе на поцелуи: мы должны выстроиться в линии и держать волосы, пока миссис Бринн осматривает нашу грудь, шеи, ключицы, плечи. Дьявольские поцелуи являются признаком незаконных действий, а также симптомом того, что болезнь пустила свои корни и начинает распространяться по кровеносным сосудам. В прошлом году, когда Уиллоу Маркс была поймана в парке Дириниг Оук с неисцеленным парнем, ее держали под наблюдением в течение недели прежде, чем мать заметила засос на ее плече. Уиллоу забрали из школы, чтобы исцелить ее до Процедуры, которая была назначена через восемь месяцев. С тех пор я ее больше не видела.

Я начинаю судорожно рыться в шкафчике в ванной комнате, и, к счастью, нахожу старый тюбик тонального крема и желтоватый консилер[3]. Я наношу слой макияжа до тех пор, пока поцелуй не приобретает бледный голубой оттенок, затем распускаю волосы и собираю их в аккуратный пучок над правым ухом. В течение следующих нескольких дней я должна быть очень осторожной, я ходячий пример болезни. Это и волнующе, и ужасающе одновременно.

Мои родители внизу на кухне. Отец, стоя, уплетает свой завтрак и смотрит утренние новости. Даже, несмотря на то, что сегодня воскресенье он одет в деловой костюм. Мама же разговаривает по телефону, накручивая на палец провод, и изредка что-то хмыкает в знак согласия. Я сразу же понимаю, что она разговаривает с Минни Филипс. Отец смотрит новости, мама обменивается с Минни новыми сведениями и сплетнями. Миссис Филипс работает в бюро регистрации, а ее муж полицейский – эти двое знают обо всем, что происходит в Портленде.

Почти обо всем.

Я вспоминаю о переплетении тел в темных комнатах вчера вечером: как они касались друг друга, шептались, дышали одним воздухом – и я чувствую прилив гордости.

- Доброе утро, Хана, - здоровается отец, не отрывая глаз от экрана.

- Доброе утро.

Я сажусь за кухонный стол, осознанно поворачиваясь к нему левой стороной, и высыпаю несколько хлопьев на ладонь.

Дональд Сейгал, министр информации, дает интервью по телевидению.

- Истории о сопротивлении слишком преувеличены, - ровно говорит он. – Но, тем не менее, мэр понимает беспокойства общества… будут предприняты новые меры…

- Невероятно, - моя мать повесила трубку. Она берет пульт и выключает звук у телевизора. Мой отец недовольно ворчит на это. – Знаете, что Минни только что мне рассказала?

Я борюсь с желанием улыбнуться. Я знаю что. Когда люди исцеляются, они становятся предсказуемы. Можно сказать, что это является одним из преимуществ Исцеления. Не дожидаясь, ответа мама продолжает:

- Произошел еще один инцидент. На сей раз это была четырнадцатилетняя девочка и мальчик из CPHS[4]. Их поймали, когда они крались по улицам в три утра.

- Кто это был? – спрашивает папа. Его расстроили эти новости, и теперь он просто ополаскивает свою тарелку.

- Это одна из девочек Стерлингов. Младшая, Сара, - мама в ожидании смотрит на отца, и когда он не реагирует, она говорит. – Ты помнишь Колина Стерлинга и его жену. Мы обедали с ними у Спитэлнисов в марте.

Мой папа ворчит.

- Это так ужасно для их семь… - мама резко останавливается и поворачивается ко мне. – Все в порядке, Хана?

- Я… мне кажется, что хлопья не в то горло попали.

Я задыхаюсь. Встаю и тянусь за стаканом воды. Мои пальцы дрожат.

Сара Стерлинг. Наверное, ее поймали, когда она возвращалась с вечеринки и на секунду в моей голове вспыхивает самая худшая и эгоистичная мысль – Слава Богу, это была не я.

Я долго и медленно глотаю воду, пытаясь успокоить свое сердце. Я хочу спросить, что случилось с Сарой, что произойдет с ней, но я не доверяю своему голосу. К тому же, эти истории всегда заканчиваются одинаково.

- Ее, конечно, исцелят, - говорит мама, словно прочитав мои мысли.

- Она слишком молода, - выпаливаю я. – Это может не сработать так, как надо.

Мама спокойно поворачивается ко мне.

- Если ты достаточно взрослая, чтобы заразиться, значит, ты достаточно взрослая, чтобы стать исцеленной, - говорит она.

Мой отец смеется.

- Скоро ты станешь волонтером в АБД. Почему бы сразу же не исцелять младенцев?

- А почему бы и нет? – пожимает плечами мама.

Я встаю, чтобы выйти из-за стола, как вдруг темнота охватывает меня, затуманивая глаза. Мой отец берет пульт от телевизора и вновь включает звук. Теперь на экране мелькает отец Фреда, мэр Харгроув.

- Я уверяю вас, нет никакой опасности от так называемого «сопротивления» или существенного распространения делирии, - говорит он. Я быстро выхожу в коридор. Моя мама что-то говорит мне, но я слишком сосредоточена на голосе Харгроува. – Сейчас мы, как никогда, практикуем политику нулевой терпимости к нарушениям и инакомыслию, - я не слышу, что она говорит. Я поднимаюсь по лестнице и закрываюсь в своей комнате, больше всего жалея, что на моей двери никогда не было замка.

Но частная жизнь порождает тайны и может привести к болезни.

Мои ладони становятся влажными, когда я достаю телефон и набираю номер Анжелики. Я должна поговорить с кем-нибудь о том, что случилось с Сарой Стерлинг – мне нужна Анжелика, чтобы она сказала мне, что все хорошо и мы в безопасности, о том, что никто не узнает о подпольных собраниях, разумеется, все это мы должны обсуждать в засекреченной форме. Все телефонные разговоры периодически проверяются и записываются по всему городу.

Мобильный Анжелики переводит меня на голосовую почту. Я набираю ее домашний номер, но слышу только долгие гудки. Меня охватывает паника: на мгновение я беспокоюсь о том, что ее тоже могли поймать. Может быть, прямо сейчас, ее тащат вниз в лаборатории, привязывают к креслу, чтобы подготовить к Процедуре.

Но нет. Она живет в нескольких домах от меня. Если бы Анжелику поймали, я узнала бы об этом.

Неожиданно меня охватывает желание, внезапное и ошеломляющее: я должна увидеть Лину. Мне нужно поговорить с ней, рассказать все: о Фреде Харгроуве, у которого уже была пара и с которой он разошелся, об одержимости его матери прополкой в саду, о Стиве Хилте, о Поцелуе Дьявола, о Саре Стерлинг. Она заставит меня почувствовать себя лучше. Она знает, что я должна делать, что я должна чувствовать.

На этот раз я спускаюсь по лестнице на цыпочках, чтобы меня никто не услышал, не хочу объяснять родителям, куда направляюсь. Я забираю велосипед из гаража, куда спрятала его по прибытию прошлой ночью. Фиолетовая резинка для волос небрежно завязана на левой ручке. У нас Линой одинаковые велосипеды и несколько месяцев назад мы решили использовать резинки, чтобы хоть как-то их различать. После нашей ссоры я сняла свою и бросила в нижний ящик с носками. Но руль выглядел слишком унылым и голым, и мне пришлось повязать новую.

Сейчас только двенадцатый час, а воздух уже наполнен мерцающим, влажным теплом. Кажется, что даже чайки движутся медленнее, почти неподвижно дрейфуют в безоблачном небе, как будто плавают в жидкости синего цвета. Когда я выезжаю с Вест-Энда с его раскидистыми кронами древних дубов и затененными узкими улицами, солнце становится совсем невыносимым, оно парит высоко в небе и неумолимо печет, словно над Портлендом нависла огромная стеклянная линза.

Я чувствую себя обязанной проехать мимо Губернатора, старой статуи, которая находится в центре мощеной площади возле Университета Портленда, в который Лина поступит после школы. Раньше мы часто бегали мимо Губернатора, у нас даже был своего рода обряд: когда мы добегали до него, то подпрыгивали и хлопали по его руке, сжатой в кулак.

Я всегда загадывала желание в этот момент, и хотя сейчас я даже не останавливаюсь, чтобы ударить по его кулаку, я дотягиваюсь до статуи ногой и пальцами касаюсь поверхности, просто на удачу. Я хочу загадать желание, но не знаю, что попросить. Я не знаю, чего точно я хочу: быть в безопасности или нет, чтобы вещи менялись или оставались такими же.

Дорога до дома Лины занимает больше времени, чем обычно. На Конгресс-Стрит сломался мусоровоз и полиция, перекрыв дорогу, перенаправляет людей через Честнил и в круговую на Камберленд. К тому времени, как я добираюсь до улицы Лины, я вся мокрая, поэтому за несколько кварталов от ее дома, мне приходится остановиться, чтобы попить из фонтанчика и ополоснуть лицо. Рядом с фонтаном находится автобусная остановка с предупреждающим знаком об ограничении комендантского часа – С ВОСКРЕСЕНЬЯ ПО ЧЕТВЕРГ – 21:00, В СУББОТУ И ВОСКРЕСЕНЬЕ – 21:30 – и когда я иду поставить свой велосипед, я замечаю листовки на грязных стеклах зоны ожидания. Все они одинаковые, с символикой Портленда и словами, напечатанными жирным черным шрифтом:

Безопасность одного – обязанность всех

Поиск по сайту: