МОДЕРНИЗАЦИЯ ИЛИ РЕСТАВРАЦИЯ

ИЗМЕНЕНИЕ СИСТЕМЫ ЗЕМЕЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙ

ВНУТРИ КРЕСТЬЯНСКОЙ ОБЩИНЫ В ХОДЕ ПРОВЕДЕНИЯ СТОЛЫПИНСКОЙ АГРАРНОЙ РЕФОРМЫ:

МОДЕРНИЗАЦИЯ ИЛИ РЕСТАВРАЦИЯ

Реформы П.А. Столыпина в аграрной сфере социальной и экономической жизни России – явление сложное. В отечественной историографии они оцениваются неоднозначно. Противоречивость суждений и оценок столыпинских реформ обычно объясняется их “половинчатым”, “ограниченным” характером, а также их незавершённостью. При всей противоречивости мнений историки, как правило, сходятся на том, что в конечном итоге Столыпину не удалось ни разрушить крестьянскую общину, ни создать слой земельных собственников. И, как утверждает П.Н. Зырянов, “вообще во всей этой затее с хуторами и отрубами было много надуманного, доктринерского. Сами по себе хутора и отруба не обеспечивали подъём крестьянской агрикультуры и необходимости повсеместного их введения никем не доказано”[1]. В другой своей книге Зырянов также пишет: “Печать кабинетности и отвлечённости лежала на столыпинской реформе, и крестьяне боролись против реформы не по невежеству своему и инертности, а потому, что большинство их считало её нелепой барской затеей, мешающей хозяйствовать и отвлекающей от коренного вопроса о земле”[2].

Утверждается также, что Столыпин насаждал русским крестьянам чуждый западный уклад, основанный на индивидуализме, разрушавший традиционные формы существования деревенской жизни, и поэтому крестьяне активно выступали против реформы. Например, по мнению В.Д. Полканова “…реформаторы недооценили глубинную суть общинного землевладения. Дело в том, что община была не только экономической, но и социо-культурной (да и политической) ячейкой российского общества. В ней получили развитие коллективистские ценности, принцип социальной справедливости. А потому трагическая ошибка Столыпина заключалась в том, что под натиском западных идей он посягнул на многовековой уклад крестьянской жизни, игнорируя российские традиции, российский менталитет.

Анализ ситуации показывает и то, что в столыпинской аграрной реформе изначально неверно была сформулирована сама концепция преобразования: “община или фермер”. То был серьёзный просчёт: повернуть ось России путём опоры лишь на частнособственническое крестьянское хозяйство, распродажу земли в частную собственность. За тысячелетнюю историю России крестьянская земля не продавалась никогда. И в этом отношении столыпинская реформа была именно тем “великим потрясением”, против которого выступал в своей знаменитой думской речи Пётр Аркадьевич”[3].

Аналогичную точку зрения отстаивает В.Б. Шепелева: “Сильно и образно бичуя своих противников слева, утверждая, что они хотели бы избрать путь радикализма, путь освобождения от “культурных традиций”, Пётр Аркадьевич попытался на деле стать едва ли не радикальнейшим “взломщиком” исторического прошлого, духовных традиций, важнейших пластов “культурного кода” российского суперэтноса”[4].

Примеры подобных оценок можно продолжить, однако думается и приведенных высказываний достаточно, чтобы сделать вполне определенный вывод. В качестве аксиомы своих рассуждений авторы берут известную схему русской общинно-коллективистской традиции. Активно высказываясь против идеи индивидуального хозяйствования, они апеллируют к древней народной традиции, которая, согласно их позиции, состояла в уравнительном коллективизме и исконной артельности русской крестьянской общины, не приемлющей обособленных хуторов.

Анализ отечественной литературы позволяет выяснить, какое место в структуре общины занимала функция, регулирующая земельные отношения между её членами в период становления и эволюции. Известно, что община сложилась ещё в догосударственную эпоху существования народов и на ранних этапах истории была оптимальной формой организации жизнедеятельности населения. Если обратиться непосредственно к Восточной Европе, на территории которой происходил процесс складывания русского государства, то здесь – как утверждает Л.В. Милов – «формирование классового общества происходило под существенным воздействием природно-климатических условий. Следствием этого, по мнению автора, явилось многовековое существование в России общины маркового типа. Основной причиной жизнеспособности русской общины была её несравненно более важная, чем в Западной Европе роль в организации земледельческого производства. Именно в этом кроются её большая внутренняя прочность и влияние… Подъем целины или залежи, или сведение леса были тяжелым и трудоемким видом сельскохозяйственного производства и требовали объединенных усилий нескольких хозяйств, а то и всей общины, т.е. кооперации»[5]. Вместе с тем, исследователь признает, что хотя ключевые моменты цикла земледельческих работ (например, подъем целины) были связаны с производственными усилиями, по крайней мере, нескольких хозяйств, сам этот цикл почти весь «был объектом индивидуального, парцелльного труда крестьянского двора или малой семьи»[6].

Прослеживая генезис крепостничества в русском государстве, Милов считает, что специфичность развития феодальных отношений в условиях существования общины маркового типа проявилась в системе сельского расселения крестьян в XIV-XV вв., а отчасти в XVII в. Характеризуя эту систему, историк ссылается на результаты исследования, проведённого А.Я. Дегтяревым. Дегтярёв в ходе своего изучения истории сельского расселения крестьян до XVII столетия, пришёл к выводу о полном господстве в русском государстве вплоть до конца XVI в. мелких одно - и двухдворных поселений. По обработанным А.Я. Дегтярёвым данным по 17149 поселениям в Северо-западной Руси было 70,6 % одно и двухдворных поселений[7]. По мнению Л.В. Милова, видимо вплоть до конца XV в. этот тип сельского расселения был характерен и для центра страны. Однако уже с конца XV в. в центральных районах эта система сельского расселения постепенно сменяется другой, с преобладанием более крупного поселения (6 дворов и более)[8].

В сущности, эти выводы не противоречат результатам исследований известного дореволюционного специалиста по истории сельской общины средневековой Руси Н.П. Павлова – Сильванского, который в свое время установил, что “значительная часть деревень, описанная в наших писцовых книгах XV-XVI в.в., состояла из одного двора… деревни в 2,3,4 двора возникли в результате деления деревни, одного дворохозяйства на части (имеется в виду распад патриархальной большой семьи и выделение сыновей). В писцовых книгах сохранились ясные следы единства деревни, состоящей из нескольких дворов… первоначальный тип деревни – отдельное пашенное хозяйство с отдельным двором”[9]. Право на землю свободного крестьянина нередко называлось «вотчиной», так же как и боярское владение[10]. Совокупность таких дворов составляла волость. Центром волости становилась совместно построенная относительно обособленными хуторами – хозяйствами (деревнями) церковь, а иногда и свой мирской монастырь, где хранилась казна общины, проводились мирские сходки, обучались грамоте дети, совершались благотворительные дела и т.д.

Что же касается “исконных” принципов землепользования, то Н.П. Павлов – Сильванский доказывает, что принципы эти были практически одинаковыми как в германской марке, ставшей фундаментом западноевропейской аграрной системы, так и в русской общине до её закрепощения: “Члены волостной общины-марки, помимо права их на пользование общинными угодьями, владели землёю на праве собственности. Они свободно распоряжались своими наследственными участками, как о том свидетельствуют многочисленные купчие и другие акты… У нас понятию “ГУФА” или MANSUS (земельная собственность крестьянина в марке) точно соответствуют термины “село земли” и “деревня”. “Селом” называлось всё хозяйство, двор с усадебной землёй (дворище), пашни и пожни, и всякие угодья.

Сходство русской общины с немецкой маркой, по мнению Павлова-Сильванского, объясняется не заимствованием и не случайным совпадением, а одинаковым развитием под действием одинаковых условий и отчасти арийским родством русского права с германским[11]. Особенно развитым было право частной собственности на землю на русском Севере. Продажа, заклад, обмен, отвод, дарение и прочие сделки относительно земли заключались северорусскими крестьянами без какого-либо вмешательства государственной администрации, по крайней мере, до первой половины ХVII века включительно[12]. Даже в послеопричные времена Судебник 1589 года фиксировал на всей территории частную собственность черносошных крестьян на землю с правом передачи по наследству и продажи, с согласия родственников[13].

По наблюдению А.Л. Шапиро, в писцовых книгах и других документах, отразивших характер аграрных отношений на Северо-Западе России в ХV-ХVI веках, «речь идет о частных собственниках, которые либо приобретают общинные земли, либо добиваются их приобретения. В одних случаях земля переходит к этим частным владельцам полностью, в других частично…в качестве общинных владений в рассмотренных документах выступали лесные, сенокосные, рыбные или охотничьи угодья. О пахотной и тем более усадебной земле в них не упоминается, т.к. усадьбы и пашня сравнительно рано перешли в распоряжение индивидуальных хозяев – общинников; община же распоряжается такими участками лишь тогда, когда они становятся выморочными … Источники XIV – XV вв. не дают оснований для предположения о существовании в это время общинной обработки или переделов земли. Усадебные участки, пашня а иногда и луга находились в собственности индивидуальных крестьянских семейств»[14]. При этом историк ссылается на исследование А.И. Копанева, который рассматривает черносошное землевладение ХV-ХVII вв. как своеобразный синтез частной (в основном) и общинной крестьянской земельной собственности. «Мы имеем, - писал Копанев, - многочисленные факты продажи, обмена и завещания в монастыри волостными крестьянами своих земель. Это указывает, на то, что крестьяне владели землей на правах частной собственности. Но несомненно также, что часть волостных земель была в общем владении всех крестьян волости – в распоряжении мира»[15]. В другом исследовании А.И. Копанев также отмечает, что на черносошном Севере в XVI веке «с частным владением на двор, усадебные и пахотные угодья, часть покосов и прилегающих к пашням лесов сочеталось общинное владение выгонами, промысловыми угодьями (часть рыбных ловель, охотничьи угодья, иногда сенокосы и т.д.) и лесами»[16]. Еще один крупный и авторитетный историк, Н.Е. Носов, также, ссылаясь на исследования А.И. Копанева, других авторов и на тысячи крестьянских актов конца ХV-ХVI в. утверждает, что «черные крестьяне уже в это время имели реальное право продавать, покупать, менять, передавать по наследству, закладывать «по кабалам» и совершать любые иные операции со своими землями. И не только имели это право, но и широко им пользовались, как правило, без всяких санкций со стороны и волостных, и княжеских властей. Роль же черных волостей, помимо распоряжения не находящимися в частной крестьянской собственности общинными землями (в основном выгонами и лесами), сводилась в ХV-ХVI вв. лишь к тягло-административно-территориальной организации черного крестьянства, охране интересов крестьянского мира и обеспечению его взаимоотношений с внешним миром – соседними феодалами и государственными властями»[17].

Таким образом, община вольных крестьян не посягала на регуляцию землевладения и хозяйственной деятельности своих членов, её функция ограничивалась правилами мирского самоуправления: защита от внешних административных или иных давлений, взаимопомощь, совместное церковное строительство, благотворительность и т.д. Наличие этих форм совместной организации позволяло русским крестьянам выполнять такие трудоемкие работы, как расчистка леса, порослей, кустарников, выкорчевка пней, осушение болот и т.д., которые в силу суровых природно-географических условий европейской России и необычайно напряженного бюджета рабочего времени русского земледельца, необходимо было выполнять в максимально короткие сроки.. В любом новом крае, где происходила русская крестьянская колонизация, очень быстро образовывались крестьянские общины, форма землепользования была захватной, т.е. каждый крестьянин мог взять столько земли, сколько хотел. Общины – коллективные деревни возникли из-за уплотнения населения, а земельный дефицит приводит к уравнительной системе землепользования. Если крестьяне выселялись в новый район, где земли было достаточно, то форма землепользования вновь становилась захватной, а общиной становилась волость (несколько отдельных крестьянских дворов). Общины-волости были широко распространены в Сибири еще в начале ХХ века[18]. Добавим также, что в Сибири обособленные крестьянские дворохозяйства назывались заимками. В сущности эта едва ли не самая древняя заимочная форма сибирской общины[19], широко распространенная еще 100 лет назад, представляла собой позднюю копию вольнохуторской системы расселения, которая доминировала в сельской общине европейской России 500 и ранее лет назад, т.е. до закрепощения. «Земля, освоенная по праву захвата,- писал Н.П. Павлов-Сильванский – представляет собою полную собственность лица, ее захватившего»[20].

При этом, внутренняя сущность крестьянской общины оставалась неизменной – она была самоуправляющимся «миром». Н.П. Павлов-Сильванский писал по этому поводу «В общине легко различаются два элемента: 1. мир, мирское самоуправление; 2. общинное землевладение или землепользование с переделами земли… переделы появляются впервые в ХV-ХVI вв. под внешним, помещичьим или правительственным тягловым влиянием… мир существовал у нас задолго до того, как возникло общинное землепользование»[21]. По этому поводу Ю.П.Бородай справедливо подчеркивал, что «Различение двух элементов общины чрезвычайно важно, поскольку в расхожей литературе очень прочна тенденция отождествлять общинные отношения с системой совместного землепользования и круговой поруки, т.е. сводить всю их сущность ко вторичному, чисто фискальному по своей функции элементу, навязанному извне. Из этого расхожего представления и исходят авторы, пытаясь «вывести» артельно-социалистические черты из «древних» мирских традиций»[22].

Исходя из всего вышесказанного, представляется, что введение хуторской системы Столыпиным наряду с местным самоуправлением объективно есть не что иное, как возрождение древних, давно забытых докрепостнических принципов мирской организации русской деревни, освобожденной от круговой поруки и принудительного уравнительного коллективизма в землевладении и землепользовании, навязанных русскому крестьянству бюрократическо-крепостнической системой абсолютистского государства. По сути, Столыпин завершал дело, начатое и незаконченное реформой 1861года; - освобождение крестьянина с землей. Община становилась свободным объединением семейных хозяйств – тем, чем она была до введения в России крепостного права. При этом, слабые общины отмирали, жизнеспособные сосуществовали наряду и вместе с хуторскими наделами. Иными словами, П.А. Столыпин своей реформой разрушал не все общины[23], а главным образом, передельные, а беспередельные общины не разрушались, а преобразовывались, в них проводилось землеустройство.

Основной целью землеустройства, как известно, было уничтожение многополосицы, чересполосицы, дальноземелья. Вследствие этого ликвидировались многие, а иногда все сопутствующие недостатки. По закону 29 мая 1911 г. предусматривалось не только улучшение земельной площади крестьян, но и передача земли в личную собственность домохозяина без дополнительных актов, сразу по утверждении проекта землеустроительными комиссиями. Не нужно было предварительно выходить из общины для укрепления земли за собой, как до принятия этого закона. При этом, часть угодий, (в основном пастбища, лес и сенокосы), как правило, должны были оставаться в общинной или групповой собственности[24]. Именно такой порядок существовал в русской общине в эпоху средневековья, как это показано выше.

Вместе с тем, закон от 14 июня 1910 г. значительно упрощал порядок выхода из подлежащих землеустройству общин, в которых не было переделов после 1861 года. В них не нужно было получать разрешение сельского схода, а только требовалось подать заявление. С конца 1910 г. уже отдельно регистрировались заявления домохозяев таких общин. За 1910 – 1915 гг. их было подано 618 тыс. или почти на 200 тыс. меньше, чем из общин с переделами (811, 5 тыс.) за те же годы. Вероятно, это объясняется тем, что в беспередельных общинах, по существу было подворное, а не общинное землевладение[25]. Такая община с подворным владением была уже гораздо ближе к исходному типу – хуторскому, преобладавшему в черносошных волостях средневековой северо-восточной и северо-западной Руси вплоть до 2 пол. XVII в.

Наряду с преобразованиями в области земельных отношений П.А. Столыпин намеревался осуществить реформу местного самоуправления, т. е. крестьянское самоуправление включить в работу земства, которое по реформе 60-х гг. XIX в. было весьма верхушечным, барским. Столыпинский законопроект «Об установлении главных начал устройства местного самоуправления» отменял сословно-дворянский принцип местной власти. Волость представляла собой по новому положению сплошной территориальный округ. В ее состав входили все земельные владения «без различия сословия и положения их владельцев». На такой основе в отдаленном будущем должна была осуществляться и интеграция двух культур - дворянской и крестьянской. Распорядительный орган волости организовывался на выборных началах. Реформа местного самоуправления, направленная на восстановление в освобожденной деревне старого, исходного «первого элемента общины», т. е. мирских правил, повсеместно принятых на Руси до закрепощения крестьян, была призвана стать политическим оформлением аграрного законодательства[26].

Исходя из этого положения, вполне естественно поставить вопрос о необходимости выработки более глубокого и правильного методологического подхода при определении сущности крестьянской общины, четко дифференцировав понятия общины, как «мира» (или сельского общества), и общины, как уравнительно-передельной системы земледелия. Можно предположить, что эти два элемента, по определению Н.П. Павлова - Сильванского, являются двумя видами, существовавшими в рамках одного типа – общины, как системы социальной организации жизнедеятельности русских крестьян. При этом, мир (сельское общество), - как вид, был частной, и притом гораздо более древней формой существования крестьян. Его можно интерпретировать как общину в узком смысле слова. Этот первоначальный, исконный вид сельской общины входил составной и главной частью в общину, как тип социальной организации, как общину в широком смысле слова, представляя собой ее сущностную сторону, ее ядро. Наряду с этим, община как уравнительная система с переделами земли представляла собой другой, гораздо более поздний вид, который начал складываться примерно с конца XV и особенно в XVI – XVIII веках под внешним правительственным или тягловым влиянием. Этот второй вид общины наложился на первый вид – мир (сельское общество) - и обусловил существование общины, как типа в широком значении, как теперь уже сложной, комбинированной социальной системы, состоящей из двух видов (или элементов по определению Н.П. Павлова - Сильванского).

Поэтому, когда исследователи обосновывают тезис о том, что «в ходе столыпинской аграрной реформы происходило разрушение общины», то имеется в виду разрушение общины, как второго, более позднего вида – уравнительно-передельной системы. При этом всегда следует учитывать, что сохранялся и восстанавливался в прежних, давно утраченных правах первый вид общины, как самоуправляющегося мира в рамках общины – социокультурного типа в широком смысле.

И мир – самоуправляющееся сельское общество, и уравнительно-передельную систему землевладения и землепользования, и систему социальной организации жизнедеятельности крестьян в целом правомерно называть словом «община». Только в первом и втором случаях нужно говорить об общинах – как видах в узком значении, а в третьем – об общине - как типе в широком значении, состоящем из этих двух видов. Иными словами, для обозначения всех трех форм можно употреблять одно понятие «община», но оно будет иметь три разных значения:

1 - «мир», самоуправляющееся сельское общество – первый вид общины в изначальном узком смысле;

2 – уравнительно-передельная система землевладения и землепользования – второй, гораздо более поздний вид общины в узком смысле;

3 – система социальной, (а также очевидно и культурно-религиозной), организации жизнедеятельности крестьян – сложный тип общины в широком смысле, состоящий из двух простых отмеченных видов.

Вопрос о разграничении двух видов общины в рамках одного типа общины, как социальной организации, важен именно потому, что «после выхода домохозяев из общины, [как уравнительно-передельной системы – Д.К], они юридически оставались членами общества [мира – Д.К.] и имели право голоса на сходе, хотя известны случаи, когда общинники требовали изгнать их со схода. Последнее признавалось властями нарушением закона. Следовательно, выход крестьян из общины не ликвидировал сельское общество[мир –Д.К.] и главное – сельский сход, который должен был решать вопросы и общей хозяйственной жизни, и помощи вдовам и сиротам, и ремонта дорог и общественных колодцев, и многие другие.

С другой стороны, и в подворной деревне, в том числе и хуторской, где не было общины [как второго вида в узком смысле слова – Д.К.], были сельские общества [миры – Д.К.] и сходы, которые решали почти все те же вопросы, за исключением лишь поземельных отношений: сходы в подворной деревне не могли отрезать часть земли и передавать ее другим, хотя и вторгались в вопросы севооборотов, начала сева, борьбы с сорняками и др»[27]. По наблюдению В.Г. Тюкавкина «массовый выход крестьян из общин не означал ликвидации сельских сходов в деревнях и не должен был ликвидировать…положительные стороны _,,мира^,,: его функции переходили к сельскому обществу, которому также было свойственно коллективное решение вопросов на сходе, в коллективном решении вопросов самоуправления или появления бытовых трудностей» [28]. Иными словами, при ликвидации общины как передельно-уравнительной системы земледелия и подворники, и отрубники, и хуторяне оставались членами сельского общества – «мира» в прежней терминологии – наделенного весьма широкими правами волостного самоуправления.

Между прочим, этот важный аспект не вполне отчетливо осознавался такими крупными и авторитетными исследователями крестьянской общины, принадлежавшими к либеральному и народническому направлениям, как А.А. Кауфман, К.Р. Качоровский и др. Например, А.А. Кауфман явно преувеличивал, когда сравнивал сибирских крестьян-заимщиков с робинзонами на необитаемых клочках земли. Ведь он сам признавал, что заимщики входили в состав общины – мира. Обобщая свои результаты сибирских исследований, А.А. Кауфман пришел к выводу, что освоив известную территорию, община - мир резервирует пользование ею только за своими членами – их она допускает, посторонних лиц она не допускает до занятия земли в черте освоенной территории[29].

Исходя из всего изложенного, можно заметить, что, очевидно, П.А. Столыпин своими преобразованиями не столько разрушал русскую общину, сколько восстанавливал ее древний, исконный облик с ее первым исходным элементом, который она имела до закрепощения и которого она впоследствии лишилась, а именно, мирское (волостное) самоуправление при индивидуальном владении пахотной землей отдельными крестьянскими хозяйствами. Разрушал же он вторичную, чисто внешнюю не свойственную традиционной русской общине фискальную бюрократическую функцию, навязанную ей (общине) абсолютистско-крепостнической государственной системой. Эта фискально-бюрократическая функция заключалась в мелочной опеке и регламентации хозяйственной жизни и деятельности крестьянина-земледельца.

Именно поэтому утверждения, что Столыпину не удалось разрушить общину, не вполне соответствуют истине, так как Столыпин разрушал не общину вообще, как тип социальной организации крестьянства в широком смысле данного понятия, а общинную систему землевладения и землепользования как один, и причем поздний вид в узком смысле, т.е. ту закостенелую форму общины, которая держала крестьян в полукрепостной зависимости через механизм уравнительных переделов земли и круговой поруки.

Из сказанного очевидно, что в случае успешного осуществления самодержавием столыпинского курса аграрной политики, в России могла реализоваться тенденция капиталистического развития аграрного производства, явственно обозначившаяся еще в конце XV века, но не получившая надлежащего нормального развития, и в дальнейшем, очевидно, почти исчезнувшая под влиянием таких внешних неблагоприятных факторов, как опричнина, и последовавшие вслед за нею закрепощение, абсолютизм, бюрократизация управления и т.д.

Здесь следует напомнить, что начиная с эпохи централизации, конца XV – первой половины XVI в. и особенно позднее, вплоть до второй половины XVII века в России существовали и боролись между собой две противоположные тенденции в развитии социально–экономического строя: феодально-крепостническая и товарно-капиталистическая, хотя, возможно, эти термины не вполне соответствуют реальности того времени и потому не совсем точно и адекватно отражают суть происходящих процессов. Первая тенденция была в основном представлена дворянством, вторая – крестьянством. Оба социальных слоя по-разному приспосабливали свое хозяйство к новым экономическим условиям, к условиям зарождающегося в России XV –XVI вв. товарно-денежного рыночного хозяйства. Дворяне - и в этом их поддерживала усиливающаяся власть – «стремились утвердить в своих поместьях барщинно-крепостную систему и максимально ограничить крестьянское землепользование; крестьяне, наоборот, добивались закрепления за ними права земельной собственности на свои земли, максимального сокращения феодальных повинностей и права на ведение свободного мелкотоварного фермерского хозяйства»[30]. Поскольку, как справедливо отметил Н.Е. Носов – «именно интенсивность развития мелкотоварного крестьянского хозяйства обычно приводит к более прогрессивным формам зарождения в недрах феодальной экономики новых буржуазных связей… И хотя в России XVI в. победил не второй, а первый путь аграрного развития, оба они в конечном счете были следствием тех серьезных сдвигов в экономическом развитии страны, которые характерны для большинства европейских стран XV –XVI вв…

Что касается хода этого процесса в России, то для его результативности решающее значение имел вопрос о судьбах черного волостного землевладения как той социально-экономической ячейки, которая в условиях продолжающейся крестьянской колонизации и укрепления Московской Руси непосредственно противостояла и феодальному землевладению, и крепостничеству и в недрах которой наиболее рано и наиболее отчетливо проявились черты зарождавшегося в русской деревне нового, раннебуржуазного уклада»[31].

Именно в XV –XVI вв. в России происходил весьма значительный процесс перестройки аграрных отношений. По замечанию Н.Е. Носова, «охватившее в это время большинство районов страны – и особенно города – развитие товарно-денежных отношений не могло не оказывать прямого влияния и на судьбы черного крестьянства; а именно черное землевладение XV –XVI вв. в силу своей антисеньориальной природы и максимальной (по условиям того времени) свободы от феодальной зависимости было как раз той средой, в недрах которой наиболее рано и наиболее быстро развивается мелкотоварное крестьянское хозяйство» [32] [курсив мой - Д.К.]. Для подтверждения этого важного вывода, Носов ссылается как на работы многих исследователей, так и на собственную монографию[33]. При этом он отмечает, что «в области землевладения это [процесс развития мелкотоварного крестьянского хозяйства – Д.К.] находит свое выражение в появлении сельских крестьян-богатеев, которые в своей хозяйственной деятельности идут уже по новому пути. Они ведут широкую торговлю сельскохозяйственными товарами, а получаемые от этого капиталы вкладывают как в сельское хозяйство, так и в промыслы и торговлю, сравнительно широко используют в своем хозяйстве труд волостной бедноты, половников (= арендаторов-издольщиков) и наемных работников – «трудников» и «казаков». Социальная дифференциация в среде черносошных крестьян резко увеличивается. А многие крупные села XVI в., особенно связанные с солеварением, вообще превращаются в торгово-ремесленные поселения посадского типа.

Наиболее наглядную иллюстрацию этого процесса дает развитие черных волостей русского Поморья, являвшегося в XVI в. одной из наиболее развитых областей России, районом, превратившимся после ликвидации здесь новгородских боярщин в край почти сплошного черносошного землевладения. По занимаемой территории поморские земли охватывали почти половину России XVI в.»[34]. Многие крестьяне русского Поморья, как показывают проведенное Носовым изучение истории хозяйственной деятельности их семей на протяжении почти двух столетий, становились в дальнейшем крупными купцами и промышленниками. «Достаточно сказать, что из среды именно таких двинских крестьян-богатеев конца XV в. вышли знаменитые русские промышленники и купцы Строгановы. Любопытно, что именно из этих двинских крестьян («торговых мужиков»), а отнюдь не из представителей столичного именитого купечества, была сформирована царем Иваном IV первая торговая делегация в Англию, которая отправилась туда в 1556г. вместе с капитаном Ричардом Ченслером.

История процесса обуржуазивания русского крестьянства, конечно, особый вопрос, требующий более широких опосредствований и доказательств, но важно констатировать сам факт, что начальным источником этого процесса и была частная собственность на землю, которая уже в XVI в. приобретала черты ранне-буржуазной собственности. Вряд ли можно сомневаться, что подобный процесс имел место, хотя может быть, и не в столь значительных размерах, и среди черносошного крестьянства центральных районов России» [35] [курсив мой - Д.К.].

Вопрос о двух тенденциях в развитии социально-экономического строя России XVI в был поставлен в дискуссионном порядке еще в 1967 г. в связи с изучением земельной реформы Ивана Грозного[36]. И как на позитивный факт, Н.Е. Носов указал на то, что специальное изучение аграрной истории Северо-Западной России конца XV – XVI в., проведенное ленинградскими историками - аграрниками под руководством А.Л. Шапиро, в значительной степени подтвердило его предположения. Во всяком случае, авторы так сформулировали выводы I тома: «В конце XV в. явственно определились два пути развития феодального сельского хозяйства. Первый путь – путь без помещика (или частного вотчинника), без крепостного права, с нормой эксплуатации, оставлявщей возможности для некоторого накопления в богатых крестьянских хозяйствах. Этот путь способствовал развитию крестьянской хозяйственной инициативы, развитию денежности крестьянского хозяйства, развитию расслоения крестьян. В перспективе он несомненно должен был привести к более быстрому переходу к капитализму. Этот путь намечался на государевых оброчных землях. Здесь снизились после конфискации Ивана III размеры обложения и не было мелочной регламентации жизни и быта крестьян.

Другой путь означал укрепление и расширение поместного и вотчинного землевладения, постепенную ломку традиционных невысоких размеров обложения крестьян, увеличение уровня эксплуатации и связанного с ним закрепощения. Этот путь неминуемо приводил к сковыванию хозяйственной инициативы производителя, развитию барщины, задержке темпов экономического развития» [37] [курсив Н.Н.].

Все это говорит о том, что в России конца XV – XVI в., как и в ряде стран Западной Европы, были потенциальные возможности для развития крестьянского землевладения фермерского типа, имеющего уже буржуазные тенденции, но развитие поместной системы, особенно активизировавшееся в годы опричнины, когда почти все черные земли центра были розданы в поместья, подорвало этот процесс. Аграрное развитие России пошло по иному пути: товарно-денежные отношения на русской почве не превратили зажиточное крестьянство в фермеров-предпринимателей (слишком велико было противодействие господствующего феодального класса), а, наоборот, ускорило процесс консолидации и расширение базы феодального землевладения в виде поместной системы с барщиной и крепостным трудом. Но именно это крепостное поместье в силу своей внутренней хозяйственной организации, крайне слабо стимулирующей рост инициативы и эффективности крестьянского труда (а следовательно, и общее развитие производительных сил в деревне), очень скоро – примерно с середины XVII в. – становится тормозом экономического развития России и далеко не только в области ее аграрного развития. Резко затормозило закрепощение крестьянства и рост русской торговли, промышленности и городов[38].

Это привело к тому, что за почти три века господства крепостничества к началу XX столетия в психологии русского крестьянства произошли значительные изменения. Менталитет его был роковым и чудовищным образом искажен крепостническо-бюрократической системой абсолютистского государства. Многие крестьяне, в особенности те, предки которых относились к категории владельческих, давно свыклись с той уравнительной общинной системой, которая сформировалась за предыдущие несколько столетий. Именно эту навязанную им государством и помещиками искаженную систему они воспринимали естественной, едва ли не единственной формой существования. Возможно, именно это обстоятельство дало основание Столыпину считать, что общинный строй «вкоренился в понятие народа. Нельзя сказать, чтобы он его любил; он просто другого порядка не понимает и не считает возможным»[39].

В разных регионах России степень этого непонимания, возникшего и развившегося вследствие искажения крестьянского сознания абсолютистско-крепостнической системой, была неодинакова. Очевидно, в большей степени она проявилась там, где преобладало помещичье, монастырское и дворцовое землевладение, в меньшей – где черносошно-государственное.

Как бы то ни было, но к началу XX века в России существовали различные категории крестьянства, которые по-разному реагируя на ликвидацию общинно-уравнительной системы земледелия в ходе проведения столыпинской аграрной реформы, обнаруживали при этом и разную степень усвоения, привыкания и приверженности к этой системе, и соответственно, разную глубину искажения своего «культурного кода», выражающуюся в готовности вернуться к изначальной общинной традиции.

В наименьшей степени это искажение повлияло на крестьян - старообрядцев. Именно им легче всего было приспособиться к «новым» условиям столыпинской реформы, так как в «хозяйственной жизни старообрядческих поселений на российских окраинах, северных районах и Сибири община, [как система с уравнительными переделами земли – Д.К.], зачастую была очень слаба, а иногда и вовсе отсутствовала, и хозяйство велось на семейно-хуторской основе[40]».

Очевидно, благодаря этому обстоятельству данная категория русского населения могла сравнительно широко и свободно пользоваться теми правами на приобретение земли, которые им предоставила столыпинская аграрная реформа. Впрочем, в данном случае можно говорить лишь о значительной активизации в старообрядческой среде этого процесса вовлечения земли в торговый оборот, так как он мог иметь естественное продолжение и дальнейшее развитие с предшествующей эпохи. Уже «крестьянская реформа 1861 года дала мощный толчок становлению крепких старообрядческих хозяйств. Крестьяне старообрядцы охотно покупали на личные средства землю. По данным Совета всероссийских съездов старообрядцев, рассчитанным по статистической сводке по 50 губерниям Европейской России в 1905 году, на старообрядческий двор приходилось 5,4 дес. купленной земли, а на каждый крестьянский двор лишь 1,1 дес.[41].

Вместе с тем, наряду со стойким неприятием никоновских новшеств в религиозной сфере старообрядцы сохранили и стойкую приверженность древним демократическим традициям вольной самоуправляющейся общины, свободной от уравнительных переделов земли и не приемлющей закрепостительной политики помещичье-абсолютистского государства, являющегося в их глазах воплощением царства антихриста. Как пишет американский историк Дж. Вест: «В отличие от православного крестьянства, чья духовная и экономическая независимость была раздавлена тяжестью самодержавия, старообрядцы бодро и стойко удержались на том самом пути, по которому шла Древняя Русь. Они следовали традициям земского самоуправления и «соборной демократии», уже давно не существовавшими среди основной части населения. В них также воплотилось истинное трудолюбие народа, они были «тверже, энергичнее» других, им были свойственны «трудолюбие, трезвость и развитость» во всех начинаниях … Среди них нет классового деления, поскольку старообрядцев любого общественного строя объединяла работа, этическое и религиозное преклонение перед древним благочестием»[42]. Именно старообрядцы возродили русскую национальную традицию близости человека к труду, когда он становится внутренней потребностью, а отношение между работодателем и работниками, по обычаю родовой общины, принимает характер отношений главы большой семьи (рода) и членов этой семьи[43].

Данный вывод позволяет утверждать, что столыпинский аграрный курс во многом соответствовал тому пути, по которому следовали старообрядцы, сохранившие у себя древние принципы мирского общинного самоуправления и раздельного существования семейно-трудовых хозяйств. Владевшие землей на основе индивидуального права эти хозяйства объединялись в общины-братства, которые играли важную роль в социальной, культурной и религиозной жизни. «Среди старообрядцев не было столь сильного сословного расслоения как среди православных новообрядцев, так как из-за своих религиозных убеждений старообрядцы были практически отлучены от дворянства»[44].

При этом, семейные формы организации труда у старообрядцев существовали не только в сельском хозяйстве, но и в промысловой деятельности, а также фабрично-заводской промышленности. Наглядным примером такого рода организации жизнедеятельности являлись общины русских поморов, издавна жившие на Русском Севере и в частности в бассейне р. Выг. «По форме своей организации Выговское общежительство представляло собой братство, первоначально жившее собственным трудом. Однако, по мере роста его богатств, оно стало также использовать и наемную рабочую силу»[45]. И в этом факте тоже не было ничего принципиально нового. Наемный труд в хозяйствах, составляющих вольную самоуправляющуюся общину – «мир», использовался черносошными крестьянами Поморья еще в XV веке[46]. И это, очевидно, являлось естественным продолжением древней практики. Еще в Киевской Руси времен «Русской Правды» - своде русских законов, составленном в XI в. - «наемных работников именовали наймитами, рядовичами. С ними рядили (заключали договор), их труд оплачивался в денежной форме. В аграрной сфере использовался труд закупов, которые работали по контракту»[47]. И если советский историк В.В. Мавродин, работавший в рамках формационного подхода говорил о феодальной зависимости, то Г.В. Вернадский, один из крупнейших и авторитетнейших историков русского зарубежья, над которым не довлели марксистские схемы, утверждал, что зависимость закупов от феодалов была не феодальной, а финансовой (капиталистической)[48]. И в то время и позднее работники, заключавшие договор найма, находились в зажиточных крестьянских хозяйствах, где они работали, на положении младших родственников. «Характер связи между работодателем и работником в те времена значительно отличался от нынешнего. Он еще носил черты рода (большой семьи) и напоминал отношение отца (хозяина) к членам семьи. Термин _,,найм^,, означал денежную плату за труд»[49].

Между прочим, подобный порядок, когда отношения между работодателем – крестьянином и наемным работником принимали характер отношений главы большой семьи (или рода), и членов этой семьи, складывались не только у старообрядцев, но и, например, в такой стране как Япония. Как известно, в Японии, в этой самой отсталой и косной когда-то из стран Азии, никогда не пускавшей на свою территорию предприимчивых деловых иностранцев, процесс индустриализации начался лишь в конце XIX столетия. Начался бурно, но не с экспроприации крестьянства. Напротив, революция Мейдзи, освободив японских крестьян от феодальных пут, не ограбила их при этом, но утвердила курс на передачу всей земли крестьянству при сохранении и укреплении принципов общинного самоуправления. В 1868 году новое правительство Японии провозгласило в качестве официальной линии, что «вся земля деревни должна принадлежать крестьянам», а тремя годами позже крестьянам было предоставлено право обрабатывать суходол. Люди получили право продавать и покупать землю. При этом, прежние деревни продолжали функционировать как общины, ведающие взаимопомощью в сельском хозяйстве и другими бытовыми вопросами. Вопрос о праве пользования общинной землей, (не входившей в личное владение) и ирригацией, оставался в компетенции общины. Юридически владельцами земли являлись отдельные индивиды, но на деле земля принадлежала семейным хозяйствам и, как правило, допускалась лишь передача ее последующим поколениям.

Аналогичная ситуация складывалась и в русской общине в ходе столыпинских реформ. По указу 9 ноября 1906.г. каждый член общины («мира») имел право получить часть общинной земли в личную собственность. Крестьянину предоставлялась свобода распоряжаться надельной землей по своему усмотрению, правда сильно ограниченная тем, что передавать землю можно лишь лицам, приписанным к сельскому обществу, закладывать только в Крестьянском банке, и завешать по обычному праву ближайшим наследникам. Таким образом, продать землю не членам общины крестьянин не мог. Ликвидировав передел и передавая крестьянам землю на правах личной земельной собственности, закон, как можно заметить, не уничтожал общину – («мир»), которая продолжала выполнять свою социальную и демократическую роль как организация местного управления и взаимопомощи. «Заслуга» уничтожения общины принадлежит не Столыпину, а сталинской бюрократии.

Кстати, сами японцы говорят не революция Мейдзи, а «реставрация Мейдзи», потому, что там был найден вариант «сословного капитализма» с опорой на общинность и клановую солидарность, воспроизводящий тип межсословных договоров XI века. Тогда, в эпоху феодальной раздробленности и непрерывных войн сложился симбиоз трех сословий. Общины крестьян и цеха ремесленников брали на прокорм и обеспечивали дружины самураев, и те их охраняли. На Руси была схожая ситуация, когда русских князей с их дружинниками содержали русские свободные общинники – смерды, взамен за оборону от набегов других князей и кочевников.

В конце XIX века в Японии устроили промышленные корпорации самураев и ремесленников, которых император направил в Европу учиться на предпринимателей и инженеров, а крестьянские общины переводили на фабрику в качестве рабочих, сохранив при этом семейно-патерналистскую структуру общины. Владельцем фабрики и завода был не индивид, а «дом», рабочие, набираемые из числа бедного крестьянства, считались членами дома и ожидалось, что они будут работать старательно – во имя процветания своего дома. Такой же порядок, семейно-клановых хозяйственных отношений, как отмечалось выше, существовал и в России на старообрядческих предприятиях.

Идея патриархальной фабричной семьи, устроенной по типу деревенской общины, в короткий срок стала давать в Японии впечатляющие результаты. Исходя из этого, можно сказать, что, скорее всего, столыпинские преобразования в большей мере соответствовали не американской и не прусской, (вспомним ленинский тезис о двух путях аграрного развития России в начале XX века и дискуссии советских историков по этому вопросу), а японской модели. При этом, если подходить к этому вопросу более скрупулезно и тщательно, то очевидно, что не Столыпин своей аграрной реформой шел по японскому пути, а наоборот, японцы, по сути, осуществили российский вариант Столыпина, не реализованный у нас, потому что Столыпин своей реформой продолжал ту линию, которая была заложена Великой крестьянской реформой 1861 года, линию возвращавшую Россию на ее изначальный докрепостнический путь развития. Тогда как, японская «реставрация Мейдзи» произошла через 7 лет после нашей Великой освободительной реформы. И получается, что не Столыпин «двигал Россию по японскому пути». Он реализовывал наш, русский путь, но не успел это сделать, а японцы успели, и реализовали у себя идеи, аналогичные тем, что содержала Великая реформа 1861г.

Учитывая это, можно попытаться ответить на поставленный в заглавии статьи вопрос относительно того, что же происходило в крестьянской общине России в ходе проведения столыпинской аграрной политики, следующим образом: в ходе, проведения столыпинской аграрной политики в крестьянской общине России в начале XX в. происходила не модернизация с насаждением какой-то принципиально новой модели аграрного развития, и не реставрация прежних форм аграрного развития в неизменном виде, а модернизация путем реставрации - т.е. восстановление и утверждение древних форм общинной организации жизнедеятельности крестьян в новых исторических условиях.

Проведение исторической сравнительной параллели между японским опытом и российским опытом, осуществлявшимся П.А. Столыпиным, очень важно при проведении историографического анализа работ, посвященных его аграрной политике. Тогда становится очевидным несовершенство некоторых концепций и методологических подходов, применяемых в данной сфере исследований. Как в советское время, так во многом и сегодня многие ученые не без оснований восхищаются японским опытом, говорят и пишут о «японском экономическом чуде» и приводят его в исследованиях по социальным и экономическим наукам как образец и пример для подражания. При этом признается, что Япония совершила мощный рывок в развитии своих производительных сил, именно благодаря тому, что ее правящий слой силой государства навязал обществу производственные отношения, копирующие социальное устройство XI века. А когда Столыпин предложил и проводил по сути то же самое, хотя и в не столь жесткой и радикальной форме, в результате чего, началось наше «русское экономическое чудо», о котором писали европейские газеты в начале XX века, многие авторы до сих пор, работая в русле советской либерально-радикальной историографической традиции, пусть и значительно модифицированной, активно критикуют его аграрную политику и вообще всю реформаторскую деятельность.

В заключение данного анализа следует подчеркнуть, что если попытаться исследовать проблему на макроуровне, а именно так ее и нужно решать, рассматривая в гораздо более широкой, чем это принято, исторической ретроспективе, то нетрудно заметить, что своей реформой в области организации форм поселений и собственно земельных отношений Столыпин не вводил в русскую деревню ничего принципиально нового. Его «новое» - это хорошо забытое старое, поэтому мнение о том, что столыпинская реформа была явлением кабинетным, канцелярским, отвлеченно-доктринерским, чуждым русскому национальному духу и менталитету крестьян, является, на наш взгляд, поверхностным и ошибочным, противоречащим реальной исторической действительности. Столыпин разрушал не общину вообще, а общинную систему землевладения и землепользования, т.е. ту относительно позднюю закостеневшую форму общины, которая насильственно удерживала наиболее самостоятельных, трудоспособных, инициативных крестьян в полукрепостной зависимости через механизм круговой поруки. Иначе говоря, предполагалась не ликвидация общины, как типа социальной организации крестьянства, а ее видовое перерождение, т.е. радикальная трансформация с восстановлением древних форм жизнедеятельности, обусловленных традициями мирского (волостного) самоуправления индивидуальных хуторских хозяйств и других поселений аналогичного типа, получившими свое наиболее полное воплощение в период т.н. «золотого века» русской деревни (примерно с 1460-х до 1560-х гг.). Таким образом, благодаря столыпинской аграрной реформе Россия вновь обретала утраченную когда-то национальную основу и возвращалась на свой исконный исторический путь развития. При этом право крестьян на свою землю закреплялось на законодательном уровне и приобретало надежную гарантию защиты со стороны государства.

[1] Зырянов П.Н. П.А. Столыпин: политический портрет. М. 1992. С.60, 123.

[2] Зырянов П.Н. Крестьянская община Европейской России. 1907-1914 гг.М. 1992. С. 139,254.

[3] Полканов В.Д. Уроки столыпинской аграрной реформы // П.А. Столыпин и исторический опыт реформ в России. Омск. 1997. С. 87-90.

[4] Шепелева В.Б. К вопросу о современной историографической ситуации относительно реформаторской деятельности П.А. Столыпина // П.А. Столыпин и исторический опыт реформ в России. Омск. 1997. С. 53.

[5] Милов Л.В. О причинах возникновения крепостничества в России // История СССР. 1985. № 3. С. 178 -179.

[6] Милов Л.В. Указ. соч. С. 179.

[7] Дегтярев А.Я. Русская деревня в XV-XVI веках. Очерки истории сельского расселения. Л. 1980. С. 38,49, 103-107 и далее; Он же: Сельские поселения Северо-Запада России. / / Аграрная история Северо-Запада России XVI века. Л. Наука. Т. II. Раздел I I. Гл. 2. С. 145; См. также: Осьминский Т.И. Население новгородских пятин в конце XV в. / / Аграрная история Северо-Запада России (вторая половина XV – начало XVI в.). Л. Наука. 1971. Т. I. Раздел I I I. Гл. 1. С. 324.

[8] Милов Л.В.Указ. соч. С183.

[9] Павлов–Сильванский Н.П. Феодализм в России. М.1988.С.208.

[10] Алаев Л. Частная собственность на святой Руси. / / Новое время. 1991. № 10. С. 38; Раскин Д.И., Фраянов И.Я., Шапиро А.Л. О формах черного крестьянского землевладения XIV - XVII вв. / / Проблемы крестьянского землевладения и внутренней политики России. Л. 1972. С. 8.

[11] Павлов-Сильванский Н.П. Указ.соч. С. 43-47.

[12] Швейковская Е.Н. Нормы обычного права в земельно-распорядительных сделках крестьян Русского Севера первой половины XVII в. (По материалам Сольвычегорского уезда) // История СССР. 1985. №.2.С.96-111; Копанев А.И. Крестьянское землевладение Подвинья в XVI в. // Проблемы крестьянского землевладения и внутренней политики России. Л. 1972. С. 103-137.

[13] Стариков Е. Община: от русской марки к уравнительным переделам // Знание-сила. 1994. №3. С. 18.

[14] Шапиро А.Л. Черная волость. / / Аграрная история Северо-Запада России (вторая половина XV – начало XVI в.). Л. Наука. 1971. Т. I. Раздел II. Гл. 1. С. 54.

[15] Копанев А.И. История землевладения Белозерского края XV – XVI вв. М. – Л. 1951. С. 90 и далее.

[16] Копанев А.И. Крестьянское землевладение. / / Аграрная история Северо-Запада России XVI века.(Север, Псков. Общие итоги развития Северо-Запада). Л. Наука. Т. II. Раздел I. Гл. 1. С. 13.

[17] Носов Н.Е. О двух тенденциях развития феодального землевладения в Северо-восточной Руси в XV - XVI вв. / / Проблемы крестьянского землевладения и внутренней политики России. Л. 1972. С. 65 – 67.

[18] Лурье С. Российская государственность и русская община // Знание-сила. 1992. №10. С.4.

[19] См. Сухотина Л.Г. Формы землепользования, земледельческие системы и орудия труда в сибирской деревне второй половины XIX в. // Вопросы истории Сибири. Вып. 3. Томск. 1967. С.58-70; Горюшкин Л.М. Сибирское крестьянство на рубеже двух веков (конец XIX – начало XX). Новосибирск. 1967. С. 235.

[20] Павлов-Сильванский Н.П. Указ.соч. С.238.

[21] Павлов-Сильванский Н.П. Указ.соч. С. 50.

[22] Бородай Ю.П. Кому быть владельцем земли // Наш современник. 1990. № 3. С. 105.

[23] Тюкавкин В.Г. Великорусское крестьянство и столыпинская аграрная реформа. М. 2001. С. 126, 151 – 153.

[24] Тюкавкин В.Г. Указ. соч. С.191, 198, 203.

[25] Мацузато К. Столыпинская реформа и российская агротехнологическя революция // Отечественная история. 1992. № 6. С. 197; См. также Анфимов, А.М. Неоконченные споры. // Вопросы истории.1997. №6. С.55.

[26] Бородай Ю.П. Кому быть владельцем земли / / Наш современник. 1990. № 3. С. 111.

[27] Тюкавкин В.Г. Великорусское крестьянство и столыпинская аграрная реформа. М. 2001. С. 178.

[28] Тюкавкин В.Г. Указ. Соч. С. 179.

[29] Раскин Д.И., Фраянов И.Я., Шапиро А.Л. О формах черного крестьянского землевладения XIV - XVII вв. / / Проблемы крестьянского землевладения и внутренней политики России. Л. 1972. С. 30; Александров Б.А. Возникновение сельской общины в Сибири [XVII век]. / / История СССР. 1987. № 1. С. 54 – 55.

[30] Носов Н.Е. О двух тенденциях развития феодального землевладения в Северо-восточной Руси в XV - XVI вв. / / Проблемы крестьянского землевладения и внутренней политики России. Л. 1972. С. 57.

[31] Носов Н.Е. Указ. соч. С. 51, 57.

[32] Носов Н.Е. Указ. соч. С. 67 – 68.

[33] Носов Н.Е. Становление сословно-представительных учреждений в России. Гл. III. Л., 1969.

[34] Носов Н.Е. О двух тенденциях… С. 68 – 69.

[35] Носов Н.Е. Указ. соч. С. 69.

[36] Носов Н.Е. Собор «примирения» 1549 г. и вопросы местного управления (на перепутье к земским реформам). / / Внутренняя политика царизма (Середина XVI -начало XX в.). Л. 1967. С. 5 – 7.

[37] Аграрная история Северо-Запада России (вторая пол. XV – начало XVI в.). Л. 1971. Т. I. С. 372 – 373.

[38] Носов Н.Е. О двух тенденциях развития феодального землевладения в Северо-восточной Руси в XV - XVI вв. / / Проблемы крестьянского землевладения и внутренней политики России. Л. 1972. С. 70.

[39] Цит. по: Сидоровнин Г.П. П.А. Столыпин. Жизнь за отечество. М. ТЕРРА – книжный клуб, 2002. С. 112.

[40] Афонский Л. Перекрестки российского реформаторства. / / Грани, 1996. № 180. С. 203.

[41] Кириллов И.А. Правда старой веры. М. 1917. С. 400. Рощин М. Старообрядчество и труд. / / Грани. 1994. № 173. С. 243.

[42] Вест Дж. Буржуазия и общественность в предреволюционной России. / / История СССР 1992, № 1. С. 197; См. также: Пашков А. М. Предисловие к статье В. П. Рябушинского «Старообрядчество и русское религиозное чувство» // Север. 1994. № 9. С. 141.

[43] Афанасенко И.Д. Экономика и духовная программа России. СПб. 2003. С. 334.

[44] Рощин М. Старообрядчество и труд. / / Грани. 1994. № 173. С. 237.

[45] Рощин М. Указ. соч. С. 241.

[46] Носов Н.Е. О двух тенденциях развития феодального землевладения в Северо-восточной Руси в XV - XVI вв. / / Проблемы крестьянского землевладения и внутренней политики России. Л. 1972. С. 56; Шапиро А.Л. Экономическое разделение деревни. / / Аграрная история Северо-Запада России (вторая половина XV – начало XVI в.). Л. Наука. 1971.Т. I. Раздел I I I. Гл. 6.С. 369 – 370.

[47] Афанасенко И.Д. Россия в потоке времени. СПб. 2003. С. 317 – 318.

[48] Афанасенко И.Д. Указ. соч. С. 318; См. также Вернадский Г.В. Звенья русской культуры. М., 2005. Гл. I. Хозяйство. & 8. Капитал, хозяйственное водительство, труд.

[49] Афанасенко И.Д. Указ. соч. С. 317.

Поиск по сайту: