Патология и психология воли

Роль различных компонентов волевого акта — импульсов к действию, опосредующих его мыслительных операций, плана и т. д.— нагляд­но проявляется в тех патологических случаях, когда один из этих компонентов нарушен.

У каждого человека имеется некоторый характерный для него в обычных условиях нейротонус, обусловленный зарядкой его под­корки, или, точнее, динамическим соотношением коры и подкорки. Связанная с этим отношением большая или меньшая заторможенность коры отражается на волевых качествах личности. Нормальный волевой акт предполагает некоторую оптимальную — не слишком слабую и не слишком сильную — импульсивность.

Если интенсивность импульсов оказывается ниже определенного уровня, как это имеет место в патологической форме, при так назы­ваемой абулии, нормальный волевой акт невозможен. Точно так же при очень повышенной импульсивности, когда отдельное, только воз­никшее желание дает стремительную разрядку в действии, как это бывает, например, в состоянии аффекта, сознательный учет послед­ствий и взвешивание мотивов становятся неосуществимыми — действие теряет характер сознательного, избирательного, т. е. воле­вого, акта.

В стойкой патологической форме это наблюдается тогда, когда патологические изменения в деятельности коры нарушают ее контро­лирующие функции и приводят как бы к обнажению низших подкор­ковых центров. Повышенная импульсивность приводит к тому, что действие непроизвольно вырывается у субъекта. При таких условиях нарушена существенная для волевого акта возможность сознатель­ного регулирования.

С другой стороны, резкие изменения динамики коры и патологи­ческое ее торможение, обусловленное повышенной истощаемостью самой коры или иногда являющееся производным результатом пато­логических изменений в подкорке, приводят к нарушению волевых функций, при котором говорят об абулии². Больной Эскироля по выздоровлении так объяснял свое состояние: «Недостаток деятель­ности имел причиной то, что все мои ощущения были необыкновенно слабы, так что не могли оказывать никакого влияния на мою волю»³.<...>.

² О неврологических предпосылках волевых расстройств см.: Иванов-Смоленский А. Г. Основные проблемы патологической физиологии высшей нервной деятельности человека. М., 1933.

³ См.: Рибо Т. А. Память в ее нормальном и болезненном состоя­нии. СПб., 1894 С. 55.

Роль, которую играют в волевом акте опосредующие его мысли­тельные операции, выступает с особенной отчетливостью при апраксических расстройствах. Под апраксией разумеют (начиная с У. Липмана) такое расстройство действия, которое не обусловлено ни двигательным поражением членов, ни расстройством восприятия, а является центрально обусловленным поражением сложного волевого действия. Расстройство сложного волевого действия теснейшим обра­зом связано с расстройством речи и мышления (как это показали особенно исследования Г. Хэда, А. Гельба и К. Гольдштейна и др.).

Нарушение способности оперировать понятиями и формулировать отвлеченную мысль лишает больного возможности предварить и опосредовать свое действие формулировкой отвлеченной цели и плана. В результате его действие спускается на более низкий уровень. Он оказывается снова как бы прикованным к непосредственно налич­ной ситуации. Так, один больной Джексона мог высунуть язык, чтобы смочить губы, когда они у него пересыхали, но не в состоянии был произвести то же действие по предложению врача без такого непо­средственного стимула. Больной Гейльдброннера во время еды поль­зовался ложкой и стаканом так же, как нормальный человек, но он оказывался совершенно не в состоянии совершать с ними какие-либо целесообразные действия вне привычной конкретной ситуации. Боль­ной Гольдштейна не мог по предложению врача закрыть глаза, но когда ему предлагали лечь спать, он ложился, и глаза его закры­вались. <...>.

Другие больные могут по укоренившейся привычке постучать в дверь, прежде чем войти в комнату, и завести перед сном часы, но они оказываются совершение не в состоянии, стоя на некотором рас­стоянии от двери или не держа часов в руках — вне привычной кон­кретной ситуации и без непосредственного контакта с материальным объектом, воспроизвести то же движение. Та же скованность непо­средственной ситуацией проявляется и в высказываниях этих боль­ных. Они отличаются своеобразной правдивостью, которая является у них не столько добродетелью, сколько необходимостью. (...). Все эти факты свидетельствуют о том, что нарушение у человека спо­собности к опосредованному мышлению в понятиях и к абстракт­ным словесным формулировкам связано с переходом всего его пове­дения на более низкий уровень непроизвольных реакций, вызываемых внешними импульсами. Расстройство речи и мышления в понятиях при афазии сказывается в том. что больные в состоянии выполнить только такие действия, которые непосредственно вызываются теми конкретными ситуациями, в которых они находятся, но они не в сос­тоянии произвести аналогичные действия в результате волевого решения в отсутствие непосредственных импульсов. (...) Действие этих больных всегда как бы подчиняется толчку, идущему сзади, лишено характера волевого акта.

Связь волевого действия с опосредующим его мышлением и речью проявляется в том, что особенно трудной задачей для афатиков, по

наблюдениям Хэда, оказалось предложение сделать что-нибудь, произвести действие без указания, какое именно действие нужно произвести.<…>.

То же явление обнаружилось во всех ситуациях, в которых под­лежащие выполнению действия могли быть начаты с различных кон­цов или осуществлены различными способами. Для этих больных не было ничего более обременительного, чем свобода поступать по собственной воле. Во всех случаях, когда задача могла быть разре­шена различными способами, она именно в силу этого оказывалась при расстройстве абстрактного мышления неразрешимой вовсе. В тех случаях, когда решение не предопределено целиком конкрет­ными условиями, оно должно основываться на абстрактных теоре­тических основаниях; поэтому, когда, как это имеет место в патологи­ческой форме афазии, нарушена способность мышления в понятиях и теоретических словесных формулировках, пораженной оказывается и волевая деятельность.

Вышеприведенные исследования апраксии представляют значи­тельный интерес для общей психологии воли. Они на отрицательных примерах очень ярко демонстрируют значение опосредующего мыш­ления для высших форм волевой деятельности. Пока человек не в сос­тоянии подняться над непосредственным переживанием к предмет­ному познанию мира, из которого он себя выделяет и которому себя противопоставляет, волевое действие невозможно. Так же как мыш­ление означает опосредованную форму познания, воля обозначает опосредованную форму деятельности. Интеллектуальное развитие входит одним из компонентов и в тот процесс развития, который ведет от импульсивных, инстинктивных действий к волевым.

Значение объективного содержания в определении волевого акта сказывается очень ярко на отрицательных явлениях внушения, нега­тивизма и упрямства. О внушении говорят там, где решение субъекта определяется другим лицом, независимо от того, насколько объектив­но обоснование такого решения. В каждом решении непроизвольно, в большей или меньшей степени, учитывается «удельный вес» того человека или коллектива, которые стоят за то или иное решение. Всякое решение, которое принимает человек, опосредовано социаль­ными отношениями к другим людям. Но для нормального волевого акта существенно то, что, учитывая исходящее от других воздействие, человек взвешивает содержание, существо предполагаемого реше­ния. При внушении воздействие, идущее от другого лица, опреде­ляет решение независимо от того, что оно означает по существу. При внушении, другими словами, происходит автоматический пере­нос решения с одного лица на другое, устраняющий элементы подлин­ного волевого акта — принятия решения на основании взвешивае­мых мотивов. Повышенная внушаемость отличает истерических субъектов. В состоянии гипноза она достигает высшей степени.

Гипноз — это «внушенный сон» (Бернгейм), но сон, при котором сохраняется островок бодрствующего сознания; общая заторможен-

ность коры не распространяется на ограниченный ее участок. Через этот «бодрствующий участок», или «сторожевой пункт*, по выраже­нию рефлексологов, гипнотизер — и только он — сообщается с загип­нотизированным: между ними устанавливается «рапорт» (связь, сообщение). При общей заторможенности коры и суженности созна­ния идея, которая вводится гипнотизером в сознание загипнотизи­рованного, не встречает конкуренции — она не подвергается сопос­тавлению, взвешиванию и в силу этой монопольности более или менее автоматически переходит в действие. Однако даже в гипнозе контроль над действиями у человека не абсолютно утрачен. Это явствует из того, что и в гипнотическом сне человеку не удается обычно внушить действия, коренным образом расходящиеся с его сокровенными желаниями и основными установками.

Из одного корня с внушаемостью вырастают и явления негати­визма, представляющегося на первый взгляд ее прямой противопо­ложностью. Негативизм проявляется в немотивированном волевом противодействии всему тому, что исходит от других. За негативизмом скрывается не сила, а слабость воли, когда субъект не в состоянии сохранить по отношению к желаниям окружающих достаточной внут­ренней свободы, чтобы взвесить их по существу и на этом основании принять их или отвергнуть. <...> Как при внушаемости субъект при­нимает, так при негативизме он отвергает, безотносительно к объек­тивному содержанию, обосновывающему решение. Явления негати­визма наблюдаются, так же как внушение, у истерических субъектов.

О негативизме говорят также как о характерном явлении волевой сферы ребенка. Но генетическая обусловленность этих явлений в обоих случаях различна. Еще не окрепшая воля создает себе иногда в явлениях негативизма защитный барьер. Однако и в процессе раз­вития негативизм является обычно симптомом ненормально склады­вающихся отношений ребенка или подростка с его окружением. То, что трактуется у подростка как негативизм, является иногда проявле­нием того разлада между отцами и детьми, который особенно сказы­вался в периоды более или менее значительных общественных сдви­гов в истории общества.

В этой связи поучительно и другое явление характерологического порядка — упрямство. Хотя в упрямстве как будто проявляются упорство и настойчивость, все же упрямство и сила воли не тожест­венные явления. При упрямстве субъект упорствует в своем решении только потому, что это решение исходит от него. Упрямство от настой­чивости отличается своей объективной необоснованностью. Решение при упрямстве носит формальный характер, поскольку оно соверша­ется безотносительно к существу или объективному содержанию принятого решения.

Внушаемость, негативизм и упрямство ярко вскрывают значение для полноценного волевого акта объективного, его обосновывающего содержания. Отношение к другим людям и к самому себе играет су­щественную роль в каждом нормальном волевом акте; при внушении,

негативизме и упрямстве они приобретают патологические формы потому, что не опосредованы объективным содержанием принимае­мого решения.

Поиск по сайту: