Лисий (ок. 459 — 380 гг. до н.э.)

Как нередко случалось в истории красноречия, Лисия подвигли на ораторскую деятельность жизненные невзгоды. Комментаторы утвержда­ют, что свою первую речь Лисий произнес, когда ему пошел шестой десяток лет, и он, разоренный и многое претерпевший в ходе оли­гархического переворота (404 г. до н.э.), известного как правление Тридцати тиранов, вынужден был выступать обвинителем на про­цессе против виновника гибели брата. Политическая речь Лисия "Против Эратосфена, бывшего члена коллегии Тридцати" — драго­ценное свидетельство истории и один из самых достоверных источ­ников биографии самого оратора. Рассказывая историю семьи, Ли­сий упоминает Перикла, призвавшего его отца Кефала в Аттику на самых выгодных для него условиях. Становится ясным, что метек (т.е. иноземец, человек не пользующийся всеми правами афинского гражданина) Кефал был не только искусным оружейником — Лисию с братом он оставил мастерскую щитов, — но и человеком, разделяющим демократические убеждения Перикла ¹. Без ложной скромности Лисий говорит о заслугах семьи перед новой родиной: "...мы исполняли все обязанности по снаряжению хоров, делали много взносов на военные надобности, были друзьями закона и по­рядка и исполняли все требования правительства, врагов у нас не было никого, а многих афинян мы выкупили у неприятелей из пле­на" ². Из сказанного Лисием здесь и в других речах складывается нравственный идеал человека — гражданина демократического полиса, утверждаемый оратором на всем протяжении его творчест­ва:

гражданин призван соблюдать все обычаи и выполнять все рели­гиозные обряды и повинности, возложенные на него полисом с мак­симальным рвением и бескорыстием;

гражданин должен быть самоотверженным воином, всегда гото­вым защищать родину на суше и на море;

он обязан выполнять все законы и постановления Народного со­брания, все требования правительства;

в случае назначения его на общественные должности и магист­ратуры, он должен не только выполнять их честно, но и дать пол­ный отчет о сделанном после окончания службы;

он обязан быть хорошим семьянином, заботиться о родителях, правильно воспитывать детей, выдавать своих сестер за хороших людей с хорошим приданым;

высоко ценились также траты на общественные нужды собственных средств в размерах, превосходящих минимально необходимые;

похвальным было редкое обращение в суд, умение не иметь вра­гов и улаживать проблемы полюбовно, прибегая к помощи друже­ского третейского суда ³.

Как справедливо замечают Л.Г. Маринович и ГА. Кошеленко, в афинской юридической мысли и судебной практике существовал привлекательный принцип: человек, живший как образцовый граж­данин в ходе судебного заседания должен был пользоваться опреде­ленными преимуществами ⁴. Хотя сегодня нам кажется несколько наивным признание одного из клиентов Лисия "в случае какого-либо несчастья выступать на суде с большей надеждой на успех" (Lys., XXV, 12-13)."

По правилам афинского суда, тяжущиеся стороны могли гово­рить только по существу того конкретного дела, которое рассматривалось на данном заседании. Но любопытно, что изображение предшествующей "праведной" жизни говорящего и его заслуг перед го­сударством не считалось не относящимся к делу. Естественно, против­ник изображался человеком, нарушающим нравственные идеалы и жи­вущим не по правилам. Этический комплекс гражданина полиса, к ко­торому постоянно апеллирует Лисий, базируется на сократовской эти­ке. В частности, С.И. Соболевский указывает на косвенные данные, подтверждающие влияние Сократа на творчество Лисия, чей брат Полемарх посещал школу прославленного философа ⁵.

С другой стороны, в речах Лисия можно подметить очевидные признаки школы софиста Тисия, у которого, по свидетельству древ­них, Лисий учился в 70-х гг. до н.э. в Италии. Пример тому — на­чало все той же XI речи, которая цитировалась выше: "Не начать обвинение мне кажется трудным, а окончить речь, так велики и многочисленны преступления этих людей. Поэтому, если бы обви­нитель стал говорить ложь, то не мог бы инкриминировать им фак­ты хуже действительных; а если бы и хотел держаться истины, то не мог бы пересказать всех их злодеяний; неизбежно бы у обвини­теля не хватило бы или сил, или времени" (Lys., XI, 1). Почти пе­сенный зачин, преувеличенный пафос и размеренный ритм этого вступления демонстрируют нам ученический, декламационный стиль оратора. Действительно, из исторических свидетельств мы знаем, что "Речь против Эратосфена, бывшего члена коллегии Три­дцати" была первой и единственной речью Лисия, которую он про­изнес сам. В этой "пробе пера" мастера еще заметны механически усвоенные приемы школы, такие как фигура мысли, риторический вопрос: "Выходит так, подлый негодяй, ты возражал, чтобы нас спа­сти, но арестовывал, чтобы казнить?" (XI, 26).

Но вот "приступ" (вступление) завершен, и Лисий переходит к "диэгезе" (повествовательной части), в которую мастерски вплета­ется вся аргументация обвинения. Увлеченный материалом, Лисий забывает искусственные формулы ораторских ухищрений и говорит логично, ясно, убежденно. Описав причины ненависти Тридцати ти­ранов к своей семье, Лисий кратко излагает формальный повод об­винения против Эратосфена: будучи членом коллегии Тридцати, он лично арестовал и отправил в тюрьму ни в чем не повинного Поле­марха, брата оратора, где ему "приказали выпить яд", а позднее не позволил семье "достойно похоронить" безвинно убитого (Lys., XI, 17). Однако композиционный упор обвинения против Эратосфена оратор строит на разоблачениях, имеющих более общественное зву­чание, нежели частное. С величайшим публицистическим пафосом Лисий описывает ужасающие беззакония, творимые в период прав­ления Тридцати: "Многих граждан они изгнали на чужбину к не­приятелям, многих несправедливо казнили и лишили должного по­гребения, у многих полноправных граждан отняли права гражданст­ва, дочерям многих граждан, бывших уже невестами, помешали выйти замуж. А теперь они дошли до такой наглости, что явились сюда и оправдываются и говорят, что они ничего дурного и позор­ного не сделали". И далее от патетических обличений Лисий обра­щается к квалификации преступления — он апеллирует к недавней истории и предшествующим судебным решениям: "Получается во­пиющая несправедливость: вы приговариваете к смертной казни стратегов, победителей в морском сражении, за то, что они, по их заявлению, вследствие бури не могли подобрать упавших в море людей: вы считали своим долгом посредством наказания стратегов воздать дань уважения храбрости погибших. Так не должны ли вы подвергнуть высшей мере наказания этих злодеев — и их самих, и детей их — за то, что они, бывши частными лицами, по мере сил способствовали вашему поражению в морском бою (роковое сраже­ние при Эгос-Потамосе в 405 г. до н.э. Лисий приписывает измене олигархов. — Е.К.), ставши у власти, как сами признаются, казни­ли множество граждан без суда" (Lys., XI, 36).

Оценивая положение государства в период правления Тридцати, Лисий проявляет себя как патриот Афин, который без боли не мо­жет видеть в Акрополе иноземный гарнизон и оскверненные святы­ни (XII, 92—96). Поэтому столь естественным и логически верным кажется самое серьезное политическое обвинение, выдвинутое ора­тором лично против Эратосфена: "...будь он действительно порядоч­ным человеком, он прежде всего не должен бы был входить в со­став незаконного правительства" (XII, 48). Наконец, оратор дости­гает высокого эмоционального накала, способного вдохновить слу­шателей-судей на принятие по-настоящему гражданского решения — осуждения режима Тридцати, которые "дошли до того в своем вы­сокомерии, что старались приобрести вашу верность не путем об­щения с вами в материальном благосостоянии, а надеясь на то, что вы будете их сторонниками, если они заставят вас участвовать в их позоре... Я кончу обвинение. Вы слышали, видели, пострадали; они в ваших руках, судите!" (XII, 92—96). Прием антитезы служит Лисию основным средством обличения противника. Виновность ответ­чика сама собой проистекает из той воображаемой линии поведе­ния, которой он должен был следовать и которая, по сути, являлась неписанным морально-этическим кодексом афинского гражданина. Сам способ изложения Лисием обстоятельств дела (в современном понимании — результатов расследования) служит обвинением ли­цу, против которого выступает оратор.

У нас нет достоверных свидетельств о том, как завершился воз­бужденный Лисием процесс против члена правления Тридцати ти­ранов, но мы знаем, что в дальнейшем утративший состояние отца оратор избрал себе профессию логографа (λογογρ’αφοι — изгото­витель речей для других), в качестве которого написал речь для афинянина Евфилета "Об убийстве Эратосфена". В знаменитом справочнике "Реальная энциклопедия классических древностей в алфавитном порядке" делается предположение, что убитый соблаз­нитель жены Евфилета был заклятым недругом Лисия, и последний не случайно согласился составить защитительную речь для оскорб­ленного мужа ⁷.

Речь об убийстве Эратосфена является хрестоматийным приме­ром мастерства Лисия-логографа, классика искусства этопеи (ηθοποια — букв, "творчество характеров"). В красочно написан­ном повествовании рядового афинского гражданина перед читателем развернута картина нравов современного Лисию общества. Здесь обманутый муж, его соперник — известный соблазнитель, о кото­ром служанка говорит: "Такова уж его специальность" (I, 16), наперстницы-рабыни — как на подбор будущие персонажи новоаттической бытовой комедии. В изображении быта и простого человека Лисий не знает предшественников, равных себе по мастерству. Его подзащитный, человек обыкновенный, не может похвастаться свои­ми подвигами на воинской или государственной службе," ибо перед судьями, добиваясь оправдательного приговора, обязательно об этом бы упомянул. Он — "маленький человек" (не бог и не герой траге­дии), но человек чести, и, узнав об измене жены, намерен мстить своему обидчику, собрав свидетелей и друзей. Евфилет убивает Эратосфена на месте преступления, в собственном доме. Но даже в характеристике развратителя и соблазнителя чужих жен Лисий проявляет чувство меры, избегая злобных выпадов и высмеивания недостатков противника. Евфилет карает преступника "по закону" (I, 1), "не только за себя, но и за все государство", чтобы "подобные люди поостереглись вредить своему ближнему, видя, какая награда ждет их за такого рода подвиги" (I, 47).

Мастерство в создании этопеи, столь важное в искусстве лого­графа, было необходимо потому, что сам истец или ответчик должен был говорить естественно согласно своему характеру (φυσις — при­родным склонностям, по софистской терминологии), образу мыслей и образованию. Пишущий за него речь логограф поистине владел искусством перевоплощения, чтобы попасть в такт мышлению и вы­ражениям подзащитного. Лисий как оратор-профессионал нередко выбирал самую привлекательную ипостась своего клиента, более "типично" выглядевшие его поступки (софистский εικος — принцип правдоподобия), когда видимая достоверность оказывалась важнее истины. Например, он придает своему солдату Полиену, защищаю­щему от обвинения завистника выплачиваемую государством кро­хотную пенсию в один обол, колоритный облик калеки-балагура. Перед нами немощный и одинокий, но никогда не унывающий чело­век, привлекательный своим грубоватым юмором, жизнелюбием и желанием справедливости. "Я думал, господа судьи, — обращается он к присяжным, — что настоящий процесс касается только пред­мета обвинения, а не моей личности..." (IX, 3).

Однако написание речи, соответствующей характеру подзащит­ного, было лишь малой толикой дела. Логограф выступал в судеб­ном процессе за сценой, но изначально должен был проявить свои знания права, законов и постановлений Народного собрания. Перед тем как сесть за изготовление речи, необходимо было собрать мате­риалы "предварительного следствия", избрать наиболее выгодный вид жалобы, указать судебную инстанцию, которой надлежало вес­ти данное дело, наконец, в случаях, не предусмотренных законом (а наказание определялось судом), наметить приемлемую кару, чтобы суд не назначил наказания, предложенного противной стороной. Здесь Лисий проявил себя как блистательный юрист, рассчитывав­ший более не на систему юридических выкладок, а на умение оча­ровать присяжных и таким образом заполучить их голоса.

Среди достоинств оратора отметим способность готовить матери­ал в установленные афинским судом небольшие сроки. Написанные Лисием речи всегда отличались краткостью и четкостью мысли. Этому способствовал достаточно строгий принцип композиции изла­гаемого материала: в приступе (προσιμιον) находилось обращение к судьям и некоторые общие, эмоционально окрашенные замечания о сути дела; повествовательная часть — диэгеза (διηγησις) содержала аргументацию защиты (‘αποδειξεις) и при необходимости опровер­жение аргументов обвинения. Эпилог (‘επιλογος) должен был дости­гать высшего пафоса негодования, но Лисий редко прибегал к по­добным аффектам, предпочитая всему чувство меры. Чувство меры определяло достаточно сдержанное использование оратором рито­рических украшений, которые никогда не нагромождались друг на друга, а располагались в естественных, будто богами предназначен­ных им местах.

По мнению ученых-историков, Лисий сознательно отказался от вычурности горгианского стиля и крайностей софистской риторики; он стремился к чистоте аттической речи образованного общества, избегал всего не-аттического, архаического или поэтического, ста­рался употреблять слова в их собственном значении (κυριαονομαια), избегать смелых метафор, они у него не бросаются в глаза, — и этим достиг ясности и краткости выражений ⁴⁷. Обаяние речей Лисия заключается в убедительности и силе речи; позднее его стиль был признан образцом аттицизма (Цецилий) и стал примером для подражания таких выдающихся писателей эпохи эллинизма, как Юлий Цезарь, Брут, Лициний Кальв. Из греков ближайшим на­следником Лисия был Исей, деятельность которого относится к первой половине IV в. до н.э. Он прославился как судебный оратор в делах о наследстве, но не совершил, подобно учителю, переворота в истории риторики. По изяществу и пластичности образов сохра­нившиеся речи Исея ("О наследстве Аполлодора", "О наследстве Филоктемона") значительно уступают по мастерству и искусству речам Лисия, хотя представляют большой интерес для характери­стики экономической жизни и семейных отношений в Аттике.

¹ Любопытно, что прославленный диалог Платона "Государство" происходил в доме почтенного старца Кефала, сына Лисания, который и сам был известным на Сицилии оратором и приехал в Афины по приглашению Перикла с двумя сыновьями, Полемархом и Лисием. См. комментарий И.И. Маханькова к "Государству" Платона. // Платон. Собр. соч.: В 4 т. Т. 3. С. 565.
² Лисий. Против Эратосфена, бывшего члена коллегии Тридцати. XI, 20. Цит. в пер. С. Соболевского по изд.: Лисий. Речи. М., 1994. С. 141.
³ Ср.: Lys., VII, 31; XXV, 12—13.
⁴ Маринович Л.Г., Кошеленко ГА. Предисловие // Лисий. Речи. М., 1994. С. 28.
⁵ Соболевский С.И. Лисий и его речи // Лисий. Речи. С. 36.
⁶ Pauly-Wissowa, Т. IV. Р. 358.
⁷ Маринович Л.Г., Кошеленко ГЛ. Цит.соч. С. 43.

Поиск по сайту: