КОСМИЧЕСКАЯ ПТИЦА

Разведывательный корабль Корпуса Мониторов «Торранс» выполнял задание, которое было одновременно жутко важным и немыслимо скучным. Как всем прочим звездолетам той флотилии, к которой был приписан «Торранс», ему был отведен для разведки, можно сказать, крошечный участок Девятого Сектора Галактики – одно из многих трехмерных «белых пятен», которые все еще имелись на звездных картах Федерации. Задание состояло в том, чтобы определить типы и местоположение звезд в этом районе, а также число обращающихся вокруг них планет.

В связи с тем, что маленький корабль с экипажем из десяти человек не располагал мощностями для осуществления процедуры первого контакта, «Торрансу» было запрещено не только приземляться, но и близко подлетать к любой из обнаруженных планет. Планеты, на которых обитали существа, достигшие высокого уровня развития техники, полагалось определять анализом радиочастот и прочих видов излучения. Своим подчиненным майор Мэдден в самом начале экспедиции сказал, что заниматься они будут исключительно тем, что станут считать огоньки на небе – только и всего.

Но естественно, его величество Случай не заставил себя ждать…

– Говорит радарный отсек, сэр, – прозвучал голос из динамика на пульте управления капитанского мостика. – Объект на экране ближнего обзора. Расстояние – шесть миль, приближается медленно, столкновение не грозит.

– Наведите телескоп на эту штуковину, – распорядился капитан. – Посмотрим, что это такое.

– Будет сделано, сэр. Дисплей номер два.

Дисциплина на кораблях-разведчиках Корпуса Мониторов становилась строгой только тогда, когда того требовали обстоятельства. Как правило, во время выполнения заданий по картированию участков галактики таких обстоятельств не возникало. Вот и теперь переговоры капитана с радарным отсеком скорее напоминали дружеские дебаты, нежели разговор начальника с подчиненными.

– Это похоже на… на птицу, сэр. На птицу с расправленными крыльями.

– На общипанную птицу.

– Кто-нибудь подсчитал вероятность прохождения нашего курса в столь непосредственной близости от объекта в межзвездном пространстве?

– Думаю, это астероид или расплавленная масса, которая случайно застыла в такой форме.

– В двух световых годах от ближайшего солнца?

– Спокойнее, прошу вас, – вмешался капитан. – Сосредоточьтесь на данных анализатора и докладывайте.

Последовала короткая пауза, а затем:

– Приблизительный объем – одна треть от объема нашего корабля. Объект не отражает света, он неметаллический, неминеральный и…

– Не хватит ли «не»? – сухо осведомился капитан.

– Он органический, сэр, и…

– И?..

– И живой.

На несколько секунд капитан вместе с динамиком на мостике затаили дыхание. Затем Мэдден решительно проговорил:

– Энергетической отсек. Приготовиться к переходу на маневренную скорость через пять минут. Навигационный отсек. Уравнять курс корабля с курсом объекта и подойти к нему на расстояние около пятисот ярдов. Артиллерийская часть – боевая готовность. Хирург-лейтенант Бреннер – подготовиться к выходу в открытый космос.

Вот так дебаты были закончены.

В течение последующих четырех часов лейтенант Бреннер обследовал странное существо – сначала с безопасного расстояния, а потом настолько близко, насколько позволял его скафандр. Он решил, что анализатор сделал излишне оптимистичные выводы и что на самом деле обнаружен всего лишь труп, который не успел безнадежно окоченеть. Огромное птицеподобное существо, конечно же, не представляло собой никакой угрозы, поскольку при всем своем желании не смогло бы пошевелиться. Оно целиком было покрыто здоровенными чешуя-ми, которые, казалось, были скреплены между собой чем-то наподобие цемента.

Позднее, заканчивая рапортовать капитану, Бреннер сказал:

– Короче говоря, сэр, эта тварь страдает каким-то жутким кожным заболеванием. По всей вероятности, вылечить ее от этой болячки не смогли, вот и вышвырнули в космос, поскольку прилететь сюда она никак не могла. Следовательно, мы имеем дело с расой, освоившей космические полеты, представителей которой так пугают определенные кожные болезни, что они готовы выкинуть пациентов в открытый космос, когда те еще живы.

Как вам известно, – продолжал Бреннер, – я не специалист по лечению заболеваний у инопланетян, а это существо слишком велико для того, чтобы разместить его в нашем грузовом отсеке. Но мы могли бы расширить нашу гиперпространственную оболочку и переправить нашу находку в Главный Госпиталь Двенадцатого Сектора.

Этот полет, – с надеждой в голосе добавил он, – мог бы приятно разнообразить наши серые будни, а я там еще ни разу не бывал. Говорят, будто бы там не у всех медсестер по шесть ног.

Капитан, немного помолчав, кивнул.

– Точно, – буркнул он. – Я там бывал и скажу вам, что у некоторых медсестер ног и побольше будет.

В кормовом обзорном иллюминаторе красовалась конструкция, напоминавшая новогоднюю елку, собранную из гигантских цилиндров – Главный Госпиталь Двенадцатого Сектора Галактики. Тысячи его иллюминаторов горели разноцветными огнями разной интенсивности, в зависимости от зрительных потребностей пациентов и сотрудников. Внутри здания, на трехстах восьмидесяти четырех уровнях были воспроизведены условия обитания всех разумных существ, известных в Галактической Федерации, биологический спектр которых колебался в рамках от сверххрупких метанодышащих созданий до экзотических существ, живущих за счет поглощения и переработки жесткой радиации. В промежутке между этими двумя крайностями располагались более привычные формы жизни – кислородо– и хлородышащие существа.

Помимо пациентов, количество и типы физиологической классификации которых непрерывно менялись, в здании госпиталя размещался медицинский и обслуживающий персонал, состоявший из представителей шестидесяти с лишним видов – обладателей шестидесяти с лишним разновидностей воззрений на жизнь, запахов тела и привычек.

Сотрудники Космического Госпиталя гордились тем, что для них не существовало слишком крупных, слишком мелких и чересчур безнадежных пациентов. Их репутация и оборудование госпиталя были выше всех похвал. Врачи здесь работали только талантливые, преданные своему делу, вот разве что только серьезностью блистали не всегда. Вот и в данном случае Старший врач Конвей никак не мог избавиться от впечатления, что над ним кто-то решил весьма замысловато подшутить.

– Даже теперь, – сухо заметил он, – когда я вижу эту штуковину своими глазами, я не в состоянии в нее поверить.

Патофизиолог Мерчисон, стоявшая рядом с ним, молча смотрела в иллюминатор на «Торранс» и его «добычу». Доктор Приликла, разместившийся на потолке отсека управления с помощью присосок, коими были снабжены его шесть тоненьких лапок, едва заметно подрагивая, проговорил:

– Случай может оказаться весьма интересным и волнующим с профессиональной точки зрения, друг Конвей.

Музыкальные трели и пощелкивания речи цинрусскийца были пойманы микрофоном портативного транслятора Конвея, переданы на центральный переводческий компьютер госпиталя и далее – в наушники в переведенном на холодный, плоский английский язык виде. Как и следовало ожидать, Конвей ответил вежливо, тактично и подчеркнуто дружелюбно.

Приликла представлял собой крупное насекомое с шестью лапками и парой прозрачных радужных крыльев, которые позволяли ему, будучи не до конца атрофированными, совершать короткие перелеты. Приликла отличался чрезвычайной чувствительностью к чужим эмоциям. Только на Цинруссе, где атмосфера была плотной, а сила притяжения – в восемь раз ниже земной, раса насекомых могла дорасти до таких крупных размеров, обзавестись разумом и развить цивилизацию. Однако в Космическом Госпитале Приликла подвергался смертельной опасности на протяжении почти всего рабочего дня. Всюду за пределами своей комнаты он был вынужден пользоваться антигравитационным устройством, поскольку при тех показателях гравитации, которые для большинства его коллег были нормальными, Приликлу могло расплющить в лепешку. Когда же цинрусскиец с кем-нибудь разговаривал, он держался на почтительном расстоянии от собеседника, дабы тот случайно не задел его рукой, лапой или щупальцем, что также могло сказаться на здоровье хрупкого эмпата весьма плачевно.

Конечно, нарочно поранить Приликлу или даже сделать ему больно никто не желал – для этого его все слишком сильно любили. Эмпатический дар цинрусскийцев вынуждал их быть добрыми и участливыми абсолютно ко всем, дабы окружать себя по возможности благоприятным эмоциональным излучением.

Исключение составляли ситуации, когда профессиональный долг заставлял Приликлу подвергаться боли и урагану чувств, испытываемых пациентом. Именно такая ситуация и могла сложиться через несколько минут.

Неожиданно обернувшись к Приликле, Конвей сказал:

– Облачайся в легкий скафандр, но от пациента держись подальше, пока мы не сообщим тебе, что существо не опасно и не производит никаких движений, даже непроизвольных. Мы наденем тяжелые скафандры – большей частью из-за того, что на них имеется достаточное количество зацепок, которыми можно закрепить диагностические приборы. Я попрошу медика с «Торранса» сделать то же самое.

Через полчаса лейтенант Бреннер, Мерчисон и Конвей расположились около тела громадной птицы, а Приликла, облачившийся в прозрачный пластиковый пузырь, из которого торчали только его лапки, парил рядом с люком звездолета.

– Заметного эмоционального излучения не наблюдается, друг Конвей, – сообщил эмпат.

– И это меня не удивляет, – заметила Мерчисон.

– Вероятно, это существо мертво, – оправдывающимся тоном проговорил лейтенант, – но когда мы его обнаружили, температура его тела была значительно выше нормы для объекта, согреваемого только солнцем на расстоянии двух световых лет.

– Я вовсе не собиралась высказывать вам претензии, доктор, – поспешила извиниться Мерчисон. – Я только высказала согласие с нашим другом эмпатом. Но хочу вас спросить вот о чем: на пути к госпиталю не проводили ли вы каких-либо обследований этого существа, не брали ли каких-либо проб, не делали ли каких-либо предварительных выводов на основании анализов этих тестов? Вы только не стесняйтесь, лейтенант. Пусть мы считаемся признанными экспертами в ксенологической медицине и физиологии, но этого статуса мы достигли исключительно за счет того, что долгое время внимательно слушали и столь же внимательно смотрели, а вовсе не из-за того, что непрерывно демонстрировали наш богатый опыт. Естественно, вас снедало любопытство и?..

– Да, мэм, – отозвался Бреннер. В голосе его прозвучало неприкрытое удивление тем, что внутри бесформенного скафандра находится женщина. – Я решил, что, поскольку неизвестно, с какой планеты родом это существо, нужно попробовать выяснить, какие атмосферные условия являются для него подходящими. Я подумал: раз это птица, то ей нужна атмосфера для полетов, и что в открытом космосе она оказалась потому, что ее откуда-то выбросили из-за неизлечимой болезни…

Конвей слушал и с трудом сдерживал восхищение: как ловко Мерчисон заставила военного медика рассказать обо всем, что тот сделал не так. Будучи специалистом по многовидовой патофизиологии, Мерчисон привыкла к тому, что дилетанты либо вмешиваются в ее работу, либо так или иначе ее осложняют. Теперь ей нужно было узнать как можно больше о первоначальном состоянии пациента, пока изменения этого состояния либо последствия обследования, проведенного неопытным медиком (даже из самых наилучших побуждений), не сказались бы самым пагубным образом на здоровье существа. Все, что ей нужно было узнать, Мерчисон выясняла спокойно, не обижая Бреннера – ну ни дать ни взять Приликла в человеческом обличье.

Но по мере рассказа Бреннера становилось все яснее, что на самом деле тот сделал совсем немного ошибок, а может быть, и не сделал вовсе. Мало-помалу полюс профессионального восхищения Конвея сместился в сторону лейтенанта.

– После того как я отправил предварительный отчет и мы стартовали к госпиталю, – продолжал свой рассказ Бреннер, – я обнаружил два небольших загрубевших участка в черном веществе, которым покрыто существо: небольшую круглую бляшку в основании шеи – вот здесь, а также овальное пятно, чуть побольше размером, снизу. Оба эти участка имеют растрескавшуюся поверхность, но трещины заполнены, целиком или частично, все тем же черным веществом. Некоторые чешуйки в этих участках также повреждены. Вот с этих участков я и брал пробы для анализа.

– И, как я вижу, вы пометили эти участки, – вставила Мерчисон. – Продолжайте, доктор, прошу вас.

– Хорошо, мэм, – отозвался Бреннер. – Черное вещество, судя по всему, представляет собой почти совершенный теплоизоляционный материал. Оно имеет высокий коэффициент теплового сопротивления и выдержало даже обработку паяльной горелкой, включенной на умеренную мощность. При очень высокой температуре исследуемое вещество превращалось в черную золу. Зола разлеталась в стороны, но при этом не размягчалась и не трескалась. Осколки поврежденных чешуек не демонстрировали столько же высокой степени теплоустойчивости – если только не были покрыты черным веществом.

Кроме того, черное вещество оказалось устойчивым к обработке химическими веществами, – продолжал Бреннер, – в отличие от вещества, из которого состоят чешуйки. Когда осколки чешуек были помещены в различные типы атмосферы, результаты показали, что вещество, из которого они сложены, вряд ли сформировалось в какой-либо экзотической среде – метаносодержащей, аммиакосодержащей или даже хлоросодержащей. По химическому составу фрагменты чешуек представляют собой гидрокарбонатную основу. В опытах они не реагировали с газовой смесью, насыщенной кислородом…

– Будьте добры, расскажите мне подробнее о проведенных вами анализах, – прервала лейтенанта Мерчисон, вдруг перешедшая на сугубо профессиональный тон. Лейтенант пока не понял, что тем самым патофизиолог сделала ему комплимент. Конвей дал знак Приликле, чтобы тот подлетел поближе, и не стал вмешиваться в беседу патофизиологов – профессионала и любителя.

– Не думаю, что пациент способен двигаться, – сказал Конвей цинрусскийцу. – Я даже не могу понять, жив ли он. А ты как думаешь?

Лапки Приликлы задрожали. Он явно старался подготовиться к тому, чтобы дать отрицательный ответ и не слишком огорчить таким ответом Конвея.

– Вопрос обманчиво прост, друг Конвей. Я могу сказать лишь, что пациент представляется мне не совсем мертвым.

– Но ты же способен уловить эмоциональное излучение даже тогда, когда живое существо спит или находится без сознания, – недоверчиво проговорил Конвей. – А здесь что же, вообще нет никакого излучения?

– Есть следы излучения, друг Конвей, – ответил цинрусскиец, слегка дрожа. – Но они настолько слабы, что по ним трудно делать какие бы то ни было выводы. Сознание отсутствует, а те следы излучения, которые я улавливаю, исходят, насколько я могу судить, не из области черепа, а от всего тела. С таким явлением я прежде никогда не сталкивался, поэтому даже рассуждать на эту тему не взялся бы.

– Но возьмешься, – с улыбкой заключил Конвей.

– Конечно, – ответил Приликла. – Вероятно следующее: существо пребывает в бессознательном состоянии, но в то же самое время нервные окончания в его коже постоянно стимулируются сильной болью. Возможно, именно это излучение я и регистрирую, поскольку его следы сосредоточены либо непосредственно на поверхности кожи, либо под ней.

– Но это означает, что ты регистрируешь периферическую нервную систему, а не головной мозг, – заметил Конвей. – А это необычно.

– Очень необычно, друг Конвей, – проговорил маленький эмпат. – По идее головной мозг этого существа чрезвычайно сильно пострадал. Магистральные нервные стволы либо рассечены напрочь, либо их структура весьма значительно повреждена.

«Короче говоря, – мрачно подумал Конвей, – мы скорее всего заполучили пациента, от которого кто-то попросту избавился».

Мерчисон и Бреннер, вооружившись стерильными дрелями из арсенала патофизиолога, занялись взятием подкожных проб. Кроме того, они собирали и помечали осколки чешуек и куски черного вещества, которым был покрыт пациент. Если быть точнее, то Мерчисон брала пробы, а лейтенант законопачивал остававшиеся после ее работы маленькие дырочки. Конвей с Приликлой вернулись на корабль, чтобы подготовить помещение для больного, руководствуясь отрывочными сведениями о нем. Нужен был пустой отсек, в котором можно было бы разместить птицеподобное существо. Этот отсек следовало оснастить фиксирующими приспособлениями и заполнить воздухом, насыщенным кислородом. Вскоре вернулись и Бреннер с Мерчисон.

Вот тогда-то Бреннер и увидел воочию содержимое скафандра Мерчисон, а Приликла мелко задрожал.

В отсутствие тяжелого скафандра, снабженного полупрозрачной лицевой пластиной, Мерчисон являла собой такое сочетание физиологических признаков, что никто из мужских особей-землян, сотрудников госпиталя, не мог взирать на нее равнодушно. Лейтенант с трудом оторвал от нее взгляд и обратил внимание на Приликлу.

– Что-то не так, доктор? – озабоченно спросил он.

– Совсем наоборот, друг Бреннер, – подрагивая, отозвался эмпат. – Данный тип непроизвольной физической активности у представителей моего вида служит проявлением реакции на непосредственную близость источника эмоционального излучения, связанного со страстным желанием совоку…

Цинрусскиец умолк, поскольку лейтенант Бреннер густо покраснел, что было особенно заметно на фоне зеленого форменного мундира. Приликла почувствовал его смущение.

Мерчисон сочувственно улыбнулась.

– Вероятно, причиной тому я, лейтенант Бреннер. Я ощущаю весьма интенсивное удовольствие из-за того, что проведенные вами ранее исследования избавили меня от необходимости четыре часа работать, не снимая этого жуткого скафандра. Не так ли, Приликла?

– Несомненно, – с готовностью откликнулся эмпат, всегда готовый соврать, лишь бы только от этого кому-то (а стало быть, и ему тоже) стало хорошо. – Эмпатия не настолько точна, как телепатия, и ошибки такого рода возможны.

Конвей кашлянул и сказал:

– Как только мы разместим пациента, к нам прибудет О'Мара. В качестве палаты пока будет использован пустой грузовой док на сто третьем уровне. Для перемещения пациента мы воспользуемся гравилучевой установкой нашего корабля, так что если вы нужны на борту «Торранса», лейтенант…

Бреннер покачал головой:

– Капитану хотелось бы пробыть тут какое-то время, да и мне тоже – если, конечно, я никому не помешаю. Я ведь здесь впервые. А среди сотрудников еще есть… м-м-м… земляне?

«Если ты хотел спросить «такие же, как Мерчисон», – мстительно подумал Конвей, – то мой ответ: «нет».

А вслух он ответил:

– Конечно, мы с радостью примем вашу помощь, лейтенант. Но вы плохо представляете себе, куда попадете, да еще и интересуетесь землянами-сотрудниками. Как у вас насчет ксенофобии? Не чувствуете ли вы себя неловко рядом с инопланетянами?

– Да нет, не чувствую, – решительно ответил Бреннер и добавил: – Но жениться на инопланетянке я бы, пожалуй, все-таки не решился.

Приликлу снова стало потряхивать. На фоне приятных, мелодичных трелей и пощелкиваний прозвучал перевод:

– Судя по внезапному притоку приятного эмоционального излучения, очевидной причины для возникновения которого я не вижу ни в ситуации, ни в диалоге, я делаю вывод о том, что кто-то, как говорят земляне, удачно пошутил.

На сто третьем уровне Приликла покинул коллег, чтобы совершить обход своих палат, а остальные наблюдали за тем, как гигантское птицеподобное существо размещают в грузовом доке. Глядя на заведенные назад, частично сложенные крылья, опущенную голову и вытянутую шею, Конвей припомнил одну из разновидностей древних космических челноков. Разум тут же принялся подбрасывать ему фантастические гипотезы. В итоге он вынужден был напомнить себе о том, что в космосе птицы не летают.

Пациента зафиксировали в неподвижном положении при искусственной силе притяжения, равной одному g, и потом еще три часа Мерчисон, Конвей и Бреннер занимались сбором недостающих проб и делали рентгеновские снимки. Работа получилась долгой отчасти из-за того, что трудиться пришлось в скафандрах. Мерчисон решила, что лучше проработать еще несколько часов в безвоздушном пространстве ради того, чтобы затем поместить пациента в атмосферу, благоприятную по всем параметрам. В противном случае, по ее мнению, им пришлось бы наблюдать за процессом разложения.

Между тем объем сведений о пациенте с каждой минутой возрастал, а результаты тестов, которые выводились на монитор и передавались из Отделения Патофизиологии, с одной стороны, были безумно интересными, но с другой – совершенно обескураживающими. Конвей напрочь утратил чувство времени. Но вот коммуникатор издал призывный звон, и на врачей воззрился по обыкновению суровый О'Мара.

– Конвей, вы просили меня зайти сюда семь с половиной минут назад, – сообщил Главный психолог. – Как я понимаю, вы как раз собирались меня встретить.

– Прошу прощения, сэр, – ответил Конвей. – Предварительное обследование несколько затянулось, а мне бы хотелось располагать чем-то конкретным, чтобы отчитаться перед вами.

Послышался шелестящий звук – это О'Мара выдохнул через нос. Определить что-либо по выражению лица Главного психолога можно было бы с тем же успехом, как по выражению глыбы базальта, которую в известной степени лицо О'Мары и напоминало. Однако за глазами, сверлившими Конвея, скрывался ум тончайшего аналитика. Некоторые всерьез считали О'Мару телепатом.

Будучи Главным психологом многовидового госпиталя, он отвечал за психическую устойчивость штата сотрудников, состоящего из шестидесяти с гаком видов. Ранг майора Корпуса Мониторов не являлся слишком высоким, но в действительности власть О'Мары в госпитале была поистине неограниченной. Для О'Мары и сотрудники были пациентами, а часть его работы заключалась в том, чтобы назначать конкретным пациентам конкретных врачей, будь то землян или инопланетян.

Невзирая даже на высочайший уровень взаимной терпимости и уважения друг к другу, могли возникнуть потенциально опасные ситуации исключительно за счет неведения или недопонимания. У кого-то из сотрудников ксенофобия могла развиться до такой степени, что это стало бы сказываться на его профессиональной компетентности или психической стабильности либо и на том, и на другом сразу. К примеру, доктор-землянин, плохо переносивший пауков, вряд ли смог бы оказать качественную медицинскую помощь цинрусскийцу. Ну а если кто-то типа Приликлы стал бы лечить пациента-землянина с арахнофобией…

Большая часть работы О'Мары была посвящена обнаружению и искоренению подобных явлений у сотрудников, а его подчиненные следили за тем, чтобы такие проблемы не возникали у пациентов. Однако сам О'Мара говаривал, что высокая психическая стабильность персонала обусловлена тем, что врачи просто-напросто слишком боятся его и потому не позволяют себе сойти с ума.

О'Мара желчно проговорил:

– Доктор Конвей, я готов признать, что данный пациент необычен даже по вашим критериям, но вы наверняка уже успели выяснить кое-какие элементарные вещи насчет него самого и его состояния. Жив ли пациент? Болен он или ранен? Разумен ли он? Не тратите ли вы попусту свое драгоценное время, обследуя эту гигантскую индейку, замороженную космическим холодом?

Конвей сделал вид, что насмешки не расслышал, и постарался ответить на все вопросы:

– Пациент жив, но его жизнь едва теплится. Судя по всему, он болен, но истинную природу его заболевания мы пока не установили, и в то же время он перенес тяжелую травму. Мы обнаружили проникающую сквозную колотую рану, оставленную то ли крупным предметом, врезавшимся в тело пациента на большой скорости, то ли узконаправленным тепловым лучом. Рана проходит навылет от основания шеи до верхней части грудной клетки. С обеих сторон раневые отверстия покрыты либо специальным лечебным составом, либо слоем вещества, выработанного организмом пациента. Относительно того, разумно ли данное существо, могу лишь сказать, что его черепная коробка достаточно объемиста, так что такую вероятность нельзя сбрасывать со счетов. Однако имеет место полная потеря сознания, и в области головного мозга эмоциональное излучение практически не выявляется. Манипуляторные конечности, степень специализации и другие характеристики которых могли бы указать на наличие разума, у данного пациента удалены… Не нами, – добавил Конвей, немного помолчав.

О'Мара после непродолжительной паузы проворчал:

– Понятно. Очередной из ваших обманчиво простых случаев. Наверняка вы уже заготовили обманчиво простые требования. Ну, что вам нужно? Палату? Мнемограммы? Сведения о родной планете пациента?

Конвей покачал головой:

– Вряд ли у вас найдутся мнемограммы, способные помочь в лечении пациента этого вида. Все известные нам крылатые существа обитают на планетах с невысокой силой притяжения, а у этой «пташки» мускулатура, способная выдержать около четырех g. Относительно палаты – этот док нас вполне устраивает, только придется следить за тем, как бы в воздух не попал хлор с верхнего уровня. Люки, ведущие в складские помещения, не рассчитаны на непрерывные открывания и закрывания в отличие от дверей палат, и…

– Вы сообщаете мне просто-таки потрясающие новости, – съязвил О'Мара.

– Прошу прощения, сэр, – извинился Конвей. – Я просто размышлял вслух – отчасти для того, чтобы ввести в курс дела лейтенанта Бреннера. Он ведь впервые попал в нашу психушку. А вот насчет родной планеты пациента просьба есть. Я бы хотел попросить вас обратиться к полковнику Скемптону и узнать у него, нельзя ли сделать так, чтобы «Торранс» вернулся в тот район и обследовал две ближайшие звездные системы с точки зрения поиска существ такого же физиологического типа.

– Другими словами, – сухо резюмировал О'Мара, – перед вами стоит сложная медицинская задача и вы полагаете, что лучше всего было бы передать пациента с рук, если так можно выразиться, на руки врачу того же вида?

Конвей улыбнулся и сказал:

– Я вовсе не настаиваю на том, чтобы состоялся официальный контакт с представителями этой цивилизации. Достаточно всего лишь короткого наблюдения, взятия проб атмосферы и образцов тамошней флоры и фауны… если, конечно, с «Торранса» можно будет отправить на поверхность планеты зонд…

В это мгновение О'Мара издал непереводимый звук и прервал связь. Конвей облегченно вздохнул. Только теперь, когда пациент был обследован настолько, насколько это было возможно, он понял, как проголодался.

Для того чтобы добраться до столовой, предназначенной для теплокровных кислорододышащих сотрудников, нужно было преодолеть два уровня. На счастье, надевать защитные скафандры не потребовалось. И на том, и на другом уровне путь пролегал по хитросплетениям коридоров, запруженных ползающими, прыгающими, порхающими и лишь изредка – шагающими существами. У входа Мерчисон, Бреннера и Конвея встретил Приликла. В лапках эмпат сжимал папку с результатами срочных анализов.

Как только Мерчисон продемонстрировала Бреннеру, как усесться на кельгианский стул и не свалиться с него и при этом еще и дотянуться до еды, Конвей принялся жадно перелистывать отчеты. По крайней мере на какое-то время Бреннер отвлекся от красотки патофизиолога. Лейтенант не спускал глаз с Приликлы, вздернув брови так высоко, что они почти скрылись под волосами, падавшими на лоб.

– Цинрусскийцы предпочитают есть, порхая – они говорят, что это способствует лучшему усвоению пищи, – пояснила Мерчисон и добавила: – Вдобавок, помахивая крылышками, Приликла охлаждает суп.

Все время, пока люди поглощали пищу и читали отчеты, передавая их друг другу, Приликла порхал, зависнув над столом. Наконец Конвей, насытившись, обратился к цинрусскийцу.

– Вот уж не знаю, как тебе это удалось, – тепло проговорил он. – Когда мне нужны срочные анализы у Торннастора, он нисходит только до того, что продвигает меня в очереди на два места вперед, не более.

Услышав комплимент, Приликла в ответ затрепетал от удовольствия и проговорил:

– Дело в том, что я, не кривя душой, утверждал, что наш пациент на грани смерти.

– Однако, – сухо заметила Мерчисон, – нельзя сказать, чтобы он находился в этом состоянии долгое время.

– Вы в этом уверены? – осведомился Конвей.

– Теперь – да, – совершенно серьезно отозвалась Мерчисон, постучав кончиком пальца по страничке с отчетом. – Судя по всему, большая проникающая рана возникла вследствие столкновения с метеоритом через какое-то время после того, как наш пациент заболел. До того чешуи и покровное вещество сохраняли целостность. Затем покровное вещество растеклось и надежно закрыло рану.

Кроме того, – продолжала она, – проведенные нами исследования показывают, что это существо было подвергнуто не только гипотермии, но и анабиозу с помощью множественных микроинъекций определенного химического вещества. В некотором роде можно говорить о том, что перед нами существо, которое забальзамировали в предсмертном состоянии ради того, чтобы продлить его жизнь.

– А как насчет отсутствующих лап и когтей? – спросил Конвей. – И что вы скажете насчет того, что участки позади крыльев имеют явные признаки обугливания? Чем объясните наличие чешуек другого типа в этих участках?

– Вероятно, – отвечала Мерчисон, – болезнь первоначально поразила лапы или когти существа. Может быть, это произошло во время процесса, у этих существ эквивалентного гнездованию. Удаление конечностей и признаки обугливания могут говорить о ранних неуспешных попытках излечить заболевание. Позвольте напомнить вам о том, что покровный слой был наложен только после того, как из кишечника пациента были удалены практически все органические шлаки. А эту процедуру стандартно осуществляют перед наркозом, анестезией или полостными операциями.

Наступившую паузу нарушил лейтенант Бреннер.

– Простите, – сказал он. – Я что-то совсем запутался. Это заболевание или злокачественный опухолевой процесс… Нам что-то конкретное известно о нем?

Мерчисон приступила к объяснениям. На ее взгляд, главными внешними признаками заболевания являлись чешуеподобные разрастания, которыми кожа пациента была покрыта наподобие кольчуги. Можно было спорить о том, представляли ли собой чешуйки поверхностное кожное заболевание в виде укоренившихся чешуек или, наоборот, подкожную патологию, сопровождавшуюся чешуеподобной сыпью. Как бы то ни было, от каждой чешуи в глубь кожи уходили тонкие корешки. Корешки пронизывали не только эпидермис и нижележащие мышцы, но практически все жизненно важные органы и центральную нервную систему. Эти корешки имели явные признаки истощения. Судя по состоянию ткани непосредственно под чешуйками, данное заболевание было изнурительным для пациента и зашло слишком далеко.

– Похоже, – вздохнул Бреннер, – мне следовало обратиться к вам раньше. А пациента, судя по всему, «закупорили» как раз перед тем, как он должен был умереть.

Конвей кивнул.

– Но все не так безнадежно, – сказал он. – Некоторые из наших медиков-инопланетян сильны в микрохирургии, и это позволит им удалить из организма пациента корешки – даже те из них, что сплелись с пучками нервных волокон. Процедура эта, однако, медленная, и есть опасность того, что, как только мы оживим нашего пациента, и сама болезнь тоже оживится и процесс ее возобновления сможет обогнать микрохирургов. Думаю, ответ в том, чтобы прежде, чем что-либо предпринимать, мы как можно больше узнали о самой болезни.

Когда врачи вернулись к пациенту, оказалось, что для Конвея есть сообщение от О'Мары. В сообщении говорилось о том, что «Торранс» только что стартовал и его капитан обещал прислать предварительные отчеты об обследовании двух звездных систем, расположенных неподалеку от места обнаружения пациента, в течение трех дней. За это время Конвей надеялся разработать процедуры, которые позволили бы удалить чешуйки и черное вещество, покрывавшие пациента, остановить процесс болезни и приступить к лечебной хирургии. Сведения о родной планете пациента, как он полагал, его могли интересовать только с точки зрения обустройства помещения с адекватными атмосферными параметрами.

Однако за три дня медики особого прогресса не достигли.

Черное вещество, которым были покрыты и чешуйки, и кожа между ними, можно было удалить только путем сверления и откалывания. Процесс этот оказался чрезвычайно долгим и трудоемким. Так можно было бы пытаться ощипать дичь, стараясь при этом не сделать ей больно. А эта «дичь» была пятидесяти футов в длину, с размахом крыльев (если их развернуть) до восьмидесяти футов. Когда Конвей стал настаивать на том, чтобы в отделении патофизиологии разработали более быстрый метод «раздевания» пациента, ему ответили, что покрытие представляет собой сложный органический комплекс и что растворить его можно было бы с помощью особого вещества, которое уже в принципе подобрано. Однако, как утверждали патофизиологи, при химической реакции между этим веществом и покровным слоем должны будут выделиться токсические газы, вредные не только для пациента, но и для лечащих врачей. Кроме того, согласно расчетам патофизиологов, при воздействии химиката чешуйки должны были раствориться полностью и мгновенно, что должно было пагубно сказаться на состоянии кожных покровов пациента и нижележащих тканей. В итоге было продолжено сверление и откалывание куска за куском.

Мерчисон, постоянно бравшая пробы тканей с участков кожи, пронизанных корешками, снабжала Конвея результатами своих наблюдений. Увы, толку от этого было немного.

– Я вовсе не предлагаю вам отказаться от этого пациента, – сочувственно проговорила она. – Но советую вам хорошенько задуматься. Помимо колоссальной потери тканей, имеет место структурное повреждение мускулатуры крыльев, и, на мой взгляд, это повреждение пациент мог нанести себе самостоятельно. Кроме того, у меня есть сильное подозрение, что у пациента имел место инфаркт. А это означает, что потребуются крупномасштабные хирургические вмешательства и…

– Насчет этого повреждения мышц и сердца, – резко прервал ее Конвей. – Не могли ли они быть вызваны попыткой пациента вырваться из оболочки?

– Это возможно, но маловероятно, – ответила Мерчисон таким тоном, что Конвей тут же вспомнил, что разговаривает не с младшим интерном и что их теперешние взаимоотношения могут закончиться в любое мгновение. – Оболочка прочна, но при том довольно-таки тонка. К тому же угол подъема крыльев пациента достаточно значителен. Я бы рискнула предположить, что и повреждение крыльев, и разрыв сердечной мышцы у пациента произошли до того, как образовалась оболочка.

– Прошу прощения, если… – начал было Конвей.

– Кроме того, есть еще тот факт, – холодно продолжала Мерчисон, – что чешуйки наиболее плотно покрывают голову пациента и позвоночник. Даже если мы используем самую совершенную методику регенерации мышечных и нервных тканей и с технической точки зрения оживим пациента, он вряд ли сумеет думать и двигаться.

– Я и не предполагал, – мрачно произнес Конвей, – что все настолько серьезно. Но все-таки должно быть что-то такое, что мы могли бы сделать… – он вымученно улыбнулся, – хотя бы ради того, чтобы Бреннер сохранил мнение о том, что в Главном Госпитале Сектора трудятся волшебники.

Бреннер смотрел то на Конвея, то на Мерчисон и гадал, видимо, что означает этот разговор – то ли беседу двоих профессионалов, то ли начало своеобразной семейной сцены. Но лейтенант был не только наблюдателен. Он был тактичен. И потому он сказал:

– Что до меня, то я бы уже давным-давно сдался.

Никто не успел ему ответить, поскольку послышался сигнал коммуникатора и на экране появилось изображение шефа Отделения Патофизиологии Торннастора.

– Мое отделение, – сообщил тралтан, – потратило немало усилий на разработку метода удаления оболочки с вашего пациента химическим путем. Однако эти усилия оказались тщетны. Между тем вещество неплохо разлагается под воздействием высокой температуры. Поверхность вещества при тепловой обработке трескается. Затем зольный остаток можно сдувать и вновь обрабатывать поверхность нагревом. Этот процесс можно безболезненно продолжать до тех пор, пока покровный слой не станет совсем тонким, после чего его можно будет снимать большими кусками без вреда для пациента.

Конвей выяснил у Торннастора оптимальные параметры температуры и толщины обрабатываемой поверхности, после чего связался по коммуникатору с эксплуатационным отделом и попросил прислать техников с паяльными лампами. Он не забыл о предупреждениях Мерчисон, о ее сомнениях относительно целесообразности лечения пациента, но считал, что попытаться обязан. Он решил не думать о том, что эта гигантская птица может превратиться в крылатый овощ – не думать до тех пор, пока не будет сделано все возможное для ее лечения.

В целях предосторожности тепловую обработку начали с хвоста, где жизненно важные органы залегали глубже и где целостность оболочки уже была нарушена – вероятно, постарались другие медики.

Только после получасовой непрерывной обработки хвоста птицы наконец забрезжила надежда на удачу. Медики обнаружили чешуйку, которая была погружена в тело пациента «вверх тормашками». Снизу торчал пучок корешков, тянувшихся к другим чешуйкам, но некоторые корешки перевалились через край и впились в тело птицы. Поверхностная сеть корешков была отчетливо видна. Пламя паяльной лампы превратило ее в тонкую, безжизненную паутину. Один из корешков, прежде чем окончательно сгореть и отвалиться, указал на более крупную чешуйку несколько иной формы.

Врачи терпеливо следили за тем, как техники обрабатывают обе чешуйки и их непосредственное окружение паяльными лампами и слой за слоем снимают черное покрытие. Наконец на коже остался слой покрытия не толще вафли. Техники и врачи аккуратно расслоили черное покрытие, осторожно сняли его вместе с двумя превосходными образцами чешуек.

– Они мертвы? – спросил Конвей. – Они не просто дремлют?

– Они мертвы, – подтвердил Приликла.

– А пациент?

– Жизнь еще теплится в нем, друг Конвей, но излучение очень слабое и разрозненное.

Конвей внимательно осмотрел участки, образовавшиеся после удаления двух чешуек. Под первой имелась небольшая, но глубокая вмятина, по очертаниям соответствующая перевернутой чешуйке. Нижележащие ткани были сильно сдавлены, немногочисленные корешки были слишком слабы и тонки, чтобы с такой силой прижать чешуйку к телу пациента. Кто-то явно с большим старанием сделал это извне.

Вторая чешуйка оказалась совсем иной. Ее, судя по всему, держал на коже пациента только слой покрытия, и корешков у нее не имелось. Но зато… у нее имелись крылья, сложенные вдоль длинных углублений в панцире. При ближайшем рассмотрении крылья были обнаружены и у первой чешуйки.

Приликла запорхал рядом со странными находками, беспорядочно подрагивая. Его состояние говорило о сильном волнении.

– Ты можешь заметить, – проговорил Приликла, – друг Конвей, что перед нами – два совершенно разных существа. Оба представляют собой крупных крылатых насекомых такого типа, который мог образоваться только на планете с высокой силой притяжения и плотной атмосферой – то есть примерно в той среде, что характерна для Цинрусса. Вероятно, насекомое первого типа является хищным паразитом, а второе – естественным врагом этого паразита, внедренным в тело пациента в целях его излечения.

Конвей кивнул:

– Этим может объясняться тот факт, почему насекомое первого типа перевернулось на спину, когда к нему приблизилось насекомое второго типа.

– Надеюсь, – вмешалась в разговор Мерчисон, – что ваша гипотеза отличается достаточной гибкостью для того, чтобы вместить и другие сведения. – Она старательно царапала участок покрытия, прилипшего к еще одной, более узкой щели в чешуйке. – Вещество покрытия не нанесено кем-то третьим. Это природные выделения насекомых первого типа.

И если вы не возражаете, – добавила она, – я заберу обеих этих зверюг в Отделение Патофизиологии, где мы за ними хорошенько понаблюдаем.

Еще несколько минут после того, как Мерчисон ушла, в доке царило безмолвие. Приликла снова задрожал. Судя по выражению лица Бреннера, дрожь эмпата отражала эмоции лейтенанта. Он и нарушил образовавшуюся паузу.

– Если покрытие создано паразитами, – кривясь, проговорил Бреннер, – следовательно, ни о каких предыдущих попытках лечить пациента не может быть и речи. Вероятно, на нашего пациента напали эти летающие «чешуи», запустили в его тело корни, парализовали его мышцы и нервную систему и заключили его в… в плотную оболочку, в которой начали развиваться личинки… а в это время птица еще была жива…

– Постарайтесь рассуждать более абстрактно, лейтенант, – поспешно проговорил Конвей. – Вы огорчаете Приликлу. Что-то подобное действительно могло произойти, и все же кое-какие упрямые факты в эту картину не укладываются. Мне, к примеру, не дает покоя вмятина под перевернутой чешуйкой.

– Да, может быть, птица просто-напросто села и придавила одного из этих паразитов, – сердито отозвался Бреннер. Чувство отвращения возобладало в нем над тактичностью. – Теперь я понимаю, почему птицу выбросили. С ней уже ничего нельзя было поделать. – Он растерялся и чуть погодя добавил: – Простите меня, доктор. А вы-то можете сделать хоть что-то?

– Кое-что, – угрюмо отозвался Конвей, – можно попробовать.

Судя по заверениям Приликлы, пациент был жив. Едва-едва, но все же жив. Теперь, когда стало ясно, что чешуйки – это панцири паразитирующих животных, а не просто поверхностные дефекты кожи, следовало приступить к их скорейшему удалению. Уничтожение корешков могло потребовать более тонкой и длительной работы, а поверхность тела пациента можно было обработать теплом. Оставалась надежда на то, что после удаления паразитов с поверхности тела пациент мог оправиться настолько, что поучаствовал бы в собственном спасении. Сотрудники Отделения Патофизиологии уже предложили ряд методов для реанимации пациента.

Конвею требовалось не менее пятидесяти паяльных ламп, которые работали бы одновременно с мощными пылесосами. Процесс выжигания паразитов было решено начать с головы, затем перейти к шее, груди и крыльям, дабы освободить от паразитарной инфекции головной мозг, сердце и легкие пациента. Если бы сердце пациента оказалось действительно мертво, потребовалось бы шунтирование. Мерчисон уже составила схему артериально-венозной сети в области сердца. Врачи облачились в тяжелые скафандры на тот случай, если бы пациент, придя в себя, принялся дергаться или бить крыльями.

Но более всех в защите нуждался Приликла, который должен был следить за эмоциональным излучением пациента в ходе операции. Пациента планировалось обездвижить с помощью фиксирующих гравилучей. Если бы потребовалось немедленное хирургическое вмешательство, пришлось бы срочно снимать скафандры. Коммуникатор решили перевезти в соседнее помещение во избежание его повреждения. На соседних уровнях была объявлена боевая готовность.

Отдавая соответствующие распоряжения, Конвей передвигался стремительно, но неторопливо, а разговаривал спокойно и уверенно. Но все время его не покидало навязчивое ощущение. Ему казалось, что он все говорит, делает и, самое главное, думает неправильно.

О'Мара не одобрил предложенный Конвеем план лечения, но, осведомившись только раз о том, каковы, собственно, намерения хирурга – поджарить пациента или вылечить, более не вмешивался. Лишь сказал, что сообщений с «Торранса» пока не поступало.

Наконец все было готово. Техники с паяльными лампами и пылесосами выстроились по кругу около пациента в области головы, шеи и крыльев. За этой «линией оцепления» ожидали своей очереди лаборанты и медики-инженеры с канистрами стимуляторов, аппаратом искусственного дыхания и кровообращения и целым арсеналом блестящих стерильных инструментов. Люки, ведущие в соседние помещения, были приоткрыты – на тот случай, если бы пациент пришел в себя слишком резко и всем пришлось бы спасаться бегством. Больше ждать причин не было.

Конвей дал знак приступать к работе, а буквально в следующую секунду зазвенел его личный коммуникатор и на экране появилось лицо Мерчисон. Она была растрепана и ужасно сердита.

– Тут кое-что произошло. Был взрыв, – сообщила она. – Наш драгоценный образец второго типа пролетел по лаборатории, сломал кое-какое лабораторное оборудование и до смерти напугал…

– Но он же был мертв! – возразил Конвей. – Приликла утверждал, что обе эти твари мертвы!

– Они и есть мертвы, – сказала Мерчисон. – Я не совсем правильно выразилась. Он не в прямом смысле летал – он отлетел от нас. Какова механика этого процесса, я пока точно сказать не могу, но скорее всего эта зверушка производит в своем пищеварительном тракте газы, которые затем реагируют друг с другом и производят взрыв и толкают это насекомое вперед. Пользуясь этим вкупе с крыльями, оно, вероятно, способно спасаться от быстро передвигающихся естественных врагов типа паразитов первого типа. Вероятно, в тот момент, когда я приступила к работе, газы еще имелись в кишечнике у насекомого.

Существует подобное насекомое, намного меньше этого, – продолжала Мерчисон, – которое обитает на Земле. Во время подготовки к курсу физиологии инопланетных форм жизни мы изучали наиболее экзотических представителей земной фауны. Так вот, эти насекомые называются жуками-бомбардирами, и они…

– Доктор Конвей!!!

Конвей отвернулся от экрана и вбежал в помещение дока. Не надо было становиться эмпатом для того, чтобы понять, что здесь что-то очень и очень не так.

Руководитель бригады эксплуатационников отчаянно размахивал руками. Приликла, заключенный в прозрачный защитный шарик, к которому был присоединен антигравитационный аппарат, порхал над головой бригадира и сильно дрожал.

– Сознание возвращается, друг Конвей, – сообщил эмпат. – Имеют место чувство страха и смятения.

«Смятение, – подумал Конвей, – отчасти принадлежит мне».

Но бригадир эксплуатационщиков только молча указывал на пациента.

По полу медленно растекались маслянистые лужи. Прямо на глазах у Конвея черная жижа потекла из-под одной из чешуек, а сама чешуйка задергалась и развернула крылья. Крылья задвигались – поначалу медленно, затем быстрее… и насекомое начало отделяться от пациента. Вот из мышц выдернулись длинные корешки, и огромное насекомое взмыло в воздух.

– Выключить паяльные лампы, – поспешно распорядился Конвей. – Охлаждайте пациента воздухом из шлангов. Постарайтесь добиться того, чтобы эта черная гадость затвердела.

Но густая черная жидкость затвердевать не желала. Процесс ее разжижения, начавшийся под действием тепла, оказался необратимым. Шея гигантской птицы, которую более не поддерживало плотное покрытие, безжизненно повисла и легла на пол. Обмякли и поникли крылья. Черная лужа вокруг пациента растекалась все шире. Все новые и новые насекомые обретали свободу и разлетались по доку, размахивая широкими крыльями и волоча за собой пучки белых корешков, напоминавших плюмажи.

– Всем назад! В укрытие! Скорее!

Пациент лежал неподвижно. Судя по всему, теперь он уж точно был почти мертв, но Конвей ничего не мог поделать. А техники из эксплуатационного отдела были беззащитны против зловредных корешков, как и лаборанты и прочие медики. Только Приликле ничто не грозило, поскольку он находился внутри непроницаемого пластикового пузыря. В воздухе мельтешило уже не менее сотни крылатых тварей. Конвей понимал: по идее ему следует проникнуться жутким" сочувствием к пациенту, но он почему-то никак не проникался. Что же это с ним такое творилось? Запоздалая реакция? Или у всего происходящего была какая-то иная причина?

– Друг Конвей, – проговорил Приликла, осторожно прикоснувшись к плечу Конвея краем своей защитной оболочки, – я бы рекомендовал тебе последовать собственному совету.

Мысль о том, как тоненькие щупальца летающего паразита охватывают его одежду, пробираются к коже, проникают в мышцы, парализуют их и крадутся к мозгу, заставила Конвея опрометью броситься в соседнее помещение. За ним поспешили Бреннер и Приликла. Лейтенант проворно задраил люк.

Увы, сюда же успело залететь гигантское насекомое.

На долю секунды разум Конвея. заработал наподобие камеры. Он регистрировал все и всех, что в эти мгновения находилось в доке: лицо О'Мары на экране коммуникатора, по обыкновению непроницаемое, – лишь во взгляде тревога, Приликлу, безумно дрожащего внутри защитной оболочки, насекомое, порхающее под потолком, и его развевающиеся во все стороны белые щупальца, Бреннера, старательно прищуривающегося и целящегося в насекомое из пистолета, стреляющего разрывными пулями.

Что-то было не так.

– Не стреляйте, – сказал Конвей негромко, но решительно и тут же спросил: – Вам страшно, лейтенант?

– Вообще-то я этой штуковиной ни разу не пользовался, – озадаченно признался Бреннер, – но знаю, как это делать. Нет, мне не страшно.

– А мне не страшно, потому что у вас есть эта штуковина, – сказал Конвей. – Приликла защищен, ему бояться нечего. Так кому же здесь… – он указал на бешено дрожащие лапки эмпата, – страшно?

– Ему, друг Конвей, – ответил Приликла и указал на насекомое. – Ему страшно, оно смущено, им владеет сильное любопытство.

Конвей кивнул и заметил, что испытанное им облегчение положительно сказалось на самочувствии Приликлы. Он распорядился:

– Выгони-ка его наружу, Приликла, как только лейтенант откроет люк, – так, на всякий случай. Но тактично.

Как только насекомое было выдворено, с экрана коммуникатора послышался грозный голос О'Мары:

– Что вы там, проклятие, творите?

Конвей попытался найти простой ответ на этот, с виду простой вопрос. Он сказал:

– Пожалуй, можно было бы сказать, что я чуть преждевременно инициировал процедуру репатриации…

Сообщение с борта «Торранса» поступило как раз перед тем, как Конвей переступил порог кабинета О'Мары. В отчете говорилось о том, что в одной из двух звездных систем обнаружена планета с невысокой силой притяжения. Она оказалась обитаема, но признаков наличия высокоразвитой цивилизации на ней обнаружено не было. В другой же звездной системе имелась крупная планета, отличавшаяся высокой скоростью вращения вокруг собственной оси. За счет этого планета стала настолько уплощенной с полюсов, что по форме напоминала две поставленные друг на друга краями суповые миски. На этой планете атмосфера была плотная, и слой ее был велик. Сила притяжения колебалась от трех g на полюсах до одной четвертой g в области экватора. Металлов на поверхности этой планеты не обнаруживалось. Не так давно – по астрономическим понятиям – планета, двигаясь по спирали, подлетела слишком близко к тамошнему солнцу, и ее атмосфера стала непрозрачной за счет вспыхнувшей вулканической активности и образования паров. Наблюдатели с «Торранса» сильно сомневались в том. что там есть жизнь.

– Это подтверждает мою гипотезу, – взволнованно проговорил Конвей, когда О'Мара показал ему отчет. – Птица и оба типа насекомых родом с одной и той же планеты. Первые насекомые – паразиты, и каждое из них по отдельности не слишком разумно, но, объединяясь, эти насекомые приобретают коллективный разум. Вероятно, эти насекомые узнали о том, что их планете грозит гибель, и решили бежать. Но вы только представьте себе, что это значит: обрести возможность совершить космический полет при полном отсутствии металлов…

Каким-то образом эти насекомые научились ловить гигантских птиц, обитавших вблизи полюсов, и сумели подчинить их себе, парализуя птиц своими щупальцами. Сами по себе насекомые были слабы, и их надежда на спасение была только в том, чтобы подчинять себе неразумных животных. Конвей теперь точно знал, что гигантские птицы неразумны, так же как и другие жуки – без щупальцев. Итак, разумные насекомые завладели птицами и заставили их взлететь высоко над экватором, набрать нужную высоту и скорость, чтобы затем произошла последняя стадия разгона – с помощью жуков. Жуками также управляли разумные насекомые – их, пожалуй, приходилось штук по пятьдесят на каждого паразита, и они были размещены за крыльями птицы в виде гигантского узкого конуса.

Птица затем была парализована, и ей была искусственно придана форма сверхзвукового лайнера. Когти были удалены в целях достижения лучших аэродинамических показателей. В тело птицы были впрыснуты вещества, препятствующие процессу разложения. Затем команда «запечаталась» и погрузилась в анабиоз вплоть до окончания перелета. Жизнеобеспечение поддерживалось за счет поедания тканей тела птицы.

На определенной высоте реактивный конус, составленный из миллионов насекомых, среди которых находились сотни тысяч разумных паразитов, начал выстреливать – осторожно, дабы не разрушить верхушку конуса в том месте, где он крепился к телу птицы. Жуков можно было заставить производить эквивалент работы реактивного двигателя независимо от того, живы они были или мертвы. Те же паразиты, что управляли «двигателями», вскоре погибли, несмотря на то что спрятались под плотной оболочкой. Но, погибнув, они помогли органическому кораблю, несущему несколько сотен их сородичей, набрать скорость убегания и покинуть обреченную планету и ее солнце.

– Не могу понять, каким образом они собирались использовать птицу для посадки на другой планете, – не скрывая восхищения, проговорил Конвей, – но, видимо, в процессе трения при прохождении через атмосферу должен был начаться процесс таяния оболочки, после чего жуки-паразиты могли отделиться от птицы и долететь до поверхности планеты самостоятельно. В попытке поскорее избавить птицу от покрытия, я применил тепловую обработку на большом участке, тем самым стимулировал начало процедуры высадки…

– Да, да, – язвительно проговорил О'Мара. – Мастерское упражнение в медицинской дедукции и чистое везение, чтоб вам было пусто! Ну а теперь, я так понимаю, вы попросите меня прибрать после вас, покуда вы будете разрабатывать метод общения с этими зверюгами и организовывать их переправку к первоначальному месту назначения. Или, быть может, у вас что-то еще на уме?

Конвей кивнул:

– Бреннер сказал мне, что флотилия поисковых кораблей, в которую входит «Торранс», могла бы провести крупномасштабную разведку на участке Галактики от родной планеты насекомых до предполагаемой цели их следования. Вероятно, есть еще такие же птицы. Их могут быть сотни…

О'Мара раскрыл рот. Казалось, сейчас он успешно выступит в роли жука-бомбардира. Конвей поспешно добавил:

– Я вовсе не хочу, чтобы их доставляли сюда, сэр. Мониторы могут доставлять их туда, куда они сами хотели попасть, а затем производить процесс разогрева на поверхности. Это позволило бы избежать жертв при прохождении через атмосферу. А потом можно было бы объяснить насекомым ситуацию.

Они ведь, если на то пошло, колонисты, – добавил Конвей, – а не пациенты.

Поиск по сайту: