История поселка Космынино

История поселка Космынино берет свое начало с момента завершения строительства железной дороги Москва-Кострома, т.е. его возникновение приходится на последние годы 19-го века — первые годы века 20-го. Обойти трассой железной дороги столь большое по протяженности болото при будущем поселке Космынино не получилось. Удалось лишь ценой поворота трассы в районе реки Солоницы пересечь болото в наиболее узком его месте. Как мы отметим далее по тексту, этот довольно крутой поворот трассы имел трагические последствия.

При пересечении болота вынуждены были сооружать насыпь высотой до шести и более метров. Песок для насыпи будущей железной дороги брали с большого холма, поросшего в те времена строевым сосновым лесом. На этом холме, а точнее — на его оставшейся части, затем будут построены бараки участка Высокое. При этом необходимо отметить, что во времена моего детства, в начале 50-х годов 20-го века, мы часто находили в железнодорожной насыпи что-то типа рукояток каменных ножей — отшлифованные стержни диаметром около двух-трех сантиметров, длиной около восьми-девяти сантиметров с рваным торцем с одной стороны. Мы их называли чертовыми пальцами, при этом никому и в голову не пришло мысли показать их учителям истории. Не располагалась ли на холме, откуда брали песок для насыпи, стоянка первобытных людей, которые жили на высоком берегу озера во времена до его заболачивания?

С завершением строительства железной дороги, которая пересекала болото по его середине, появилась возможность промышленной добычи торфа, чем и воспользовался владелец текстильных фабрик в д. Середе (ныне г. Фурманов Ивановской области) Горбунов (его имени и отчества не знаю). При этом необходимо отметить, что в небольших количествах кустарным способом, вручную, торф добывался и ранее, до строительства железной дороги, крестьянами близлежащих деревень: Челпанова, Фомкина, Собакина, Бабаева, Космынина, Коробова, Онкудинова. Добытый торф ими использовался в качестве топлива.

Горбунов же постепенно от ручных работ перешел к машинной добыче торфа. Вначале по его инициативе возникла на только что построенной железной дороге станция, которую нарекли по названию ближайшей деревни — Космынино. Затем он построил на краю большого березового леса бараки в трех местах, которые получили название участков Низкое, Центральное, Чистое, а затем возникли участки Высокое и Зорино. В бараках поселились рабочие, завербованные Горбуновым в разных уголках нашей страны, особенно много было рабочих из Вологодской губернии. Учитывая, что добыча торфа производилась лишь в теплое время года, большинство бараков было дощатыми (летними) для проживания в них нанимаемых сезонных работников, но часть бараков была построена из бревен, т. е. утепленными, где размещались постоянные работники, которые занимались транспортировкой добыточного торфа круглогодично. Работающие формировались в бригады во главе со старшим рабочим — бригадиром. Управленцами были лишь два человека: управляющий торфопредприятием Залетов и бухгалтер Вальцев. Их, естественно, Горбунов поселил не в бараках, а построил для них дома усадебного типа, расположенные близ ныне существующего 2-х этажного магазина — впоследствии они оказались на улице Ленина. Залетов и Вальцев жили в этих домах и в советское время до конца своей жизни, т.е. до семидесятых годов прошлого века. Эти два управленца осуществляли все руководство торфодобычей через бригадиров — старших рабочих. Горбунов был неграмотным, поэтому в качестве доверенности для получения денег в банке в г. Костроме он вручил бухгалтеру Вальцеву свою клюшку (в банке ее знали).

Горбунов жил в г. Середе, а Космынино навещал лишь наездами. О предстоящем приезде хозяина рабочие уведомлялись заблаговременно и к моменту его прибытия на железнодорожную станцию толпами стекались на встречу с ним. При выходе Горбунова из вагона рабочие скандировали ему здравицы, а затем многократно подбрасывали его в воздух. Пока Горбунов взлетал в воздух, его подручные выгружали из вагона бочки с вином, и начиналось возле станции массовое гулянье. Гулянье продолжалось и на другой день.

Добывался тогда кусковой торф с размером кусов в четыре красных кирпича. Осуществлялась добыча с помощью машин на паровой тяге. Паровым локомотивом приводился в движение элеватор, куда вручную лопатами загружался торф с предварительно осушенных полей. Осушение производилось путем рытья канав, которые располагались параллельно одна к другой на расстоянии 60 метров. Канавы разделяли поля добычи торфа на отдельные участки, которые назывались картами. Элеватором выкапываемый торф подавался в смесительный бункер, где перемешивался и увлажнялся, откуда через специальный мундштук сечением 20 х 30 сантиметров выдавливался сплошной лентой. Под ленту выдавливаемого торфа вручную подставлялись специальные платформы размером в плане 60 х 30 сантиметров. При этом выдавливаемая лента торфа вручную рубилась в размер длины каждой подаваемой платформы специальным ножом, т.е. взмахом ножа через каждые шесть секунд. Платформы с торфом по подвесной дороге на двух тросах на высоте одного метра двигались вдоль карты к противоположному краю поля на расстояние до 600 метров. По пути следования платформы с торфом вручную снимались расставленными вдоль трассы подвесной дороги рабочими, которые сбрасывали торф с платформ путем их опрокидывания для его последующей сушки в естественных условиях теплого время года. Порожние платформы возвращались назад к паровой машине по нижней ветви подвесной дороги, которая перемещала их противоходом против ее верхней ветви. Такую машину обслуживал штат из сорока человек во главе с бригадиром. Производительность такой машины составляла шесть тысяч кусков торфа за световой день. Количество машин во времена Горбунова постепенно было доведено до пяти.

Основную массу работающих тогда на торфодобыче составлял не персонал, обслуживающий машины, а рабочие, занятые на рытье осушительных канав вручную, на сушке, на укладке штабелей высушенного торфа, на транспортировке торфа на телегах, запряженных лошадьми, на обслуживании конного двора, в том числе и на заготовке сена для лошадей, на загрузке торфа элеватором в вагоны широкой колеи, на разного рода вспомогательных работах. Торф выбирался на глубину до четырех метров, элеватор спускался вниз по мере углубления выбираемого карьера. Копать карьер на глубину более четырех метров не позволяли грунтовые воды. После завершения работ в карьере машина по рельсам вручную передвигалась на 20 метров и затем рылся новый карьер. Чтобы избежать затопления нового карьера грунтовыми водами только что выкопанного карьера, между ними оставляли перегородку шириной в полтора метра, так называемую бровку. По мере рытья карьеров машина передвигалась вместе с элеватором и подвесной дорогой. Все эти работы выполнялись вручную.

В карьерах, заполненных грунтовыми водами, появлялась рыба, в основном караси, вьюны (угри), щуки. В бровках между карьерами в большом количестве гнездились чирковые утки. Естественно там

появлялось много змей, особенно ужей коричневого цвета (под цвет сухого торфа). Карьеры постепенно зарастали мелколесьем: ивняком и березами. В 1944 году при рытье карьеров близ полей деревни Челпаново были подняты кости мамонта. В это трудное время ни у кого не возникло мысли сдать их в краеведческий музей, побросали их в воду соседнего карьера.

До середины 20-х годов прошлого века как такового поселка Космынино не существовало, всю территорию современного поселка и даже сверх того, покрывал первозданный березовый лес, по сути дела огромная березовая роща с высокими, стройными березами. По краям этого леса стояли бараки участков Низкое, Центральное, Чистое, а на отшибе от них — бараки участков Высокое и Зорино, а так же постройки станции Космынино. На каждом из участков функционировала столовая. На участке Центральное кроме того были построены механическая мастерская, конюшня, так называемый конный двор, пожарное депо с ручными помпами, мастерская по изготовлению лаптей и бахил, баня, бункер для загрузки торфа в вагоны широкой колеи, расположенный на тупиковой ветке железной дороги. Торф к бункеру, расположенному на сооруженной высокой эстакаде, доставлялся гужевым транспортом. В советское время, несмотря на вытеснение лошадей узкоколейными поездами и гусеничными тракторами, конный двор функционировал вплоть до закрытия торфодобычи, т.е. до конца 70-х годов минувшего века.

На «сухих» работах люди работали обутыми в лапти, а те, кто работали в карьерах и были задействованы на рытье канав, были обуты в высокие брезентовые бахилы с высокими резиновыми галошами, т.е. были обуты в примитивные болотные сапоги.

В 1947 году, когда наша семья переселилась из деревни Ескино в поселок Космынино и поселилась в пристройке к бараку размером в плане 30 кв. метров, в так называемой сушилке (в помещении, ранее предназначавшемся для сушки промокшей одежды рабочих,проживавших в бараке), то весь чердак этой сушилки был забит лаптями и брезентовыми ботинками на деревянной подошве в виде полукруглой колодки.

В годы Первой мировой войны на торфодобыче в Космынине работало много пленных из армии Австро-Венгрии, в основном они были задействованы на рытье осушительных канав.

Возникновение поселка и вытеснение завербованных рабочих местными жителями происходило постепенно, особенно усилился этот процесс с 1929 года. Причем не только и не столько по причине начавшейся индустриализации страны и увеличения потребности в торфе, сколько по причине начавшейся коллективизации села, когда в качестве ответной реакции на нее стало массовое бегство зажиточных крестьян из деревень в промышленные центры. Крестьяне окрестных деревень разбирали свои дома, перевозили их в Космынино и монтировали их вновь на месте сносимого березового леса на возвышенной его части. Так возникли улицы поселка.

От первозданного леса оставили нетронутыми две большие березовые рощи: одну — там, где сейчас находится клуб, другую — в том месте, где сейчас находится школа и жилые постройки за ней. Двух-

этажный магазин, который находится сейчас недалеко от железнодорожной станции, это не что иное, как барский дом, перевезенный из деревни Корешниково.

Торфодобывающие машины на паровой тяге, запущенные еще Горбуновым, работали до 1950 года включительно без какой-либо модернизации, лишь осуществлялся их ремонт и увеличивалось количество работающих машин.

Судьба Горбунова такова: в 1923 году после национализации (экспроприации) Космынинского торфопредприятия и фабрик в г. Середе он работал на одной из бывших своих фабрик дворником; в 1937-ом году он был арестован по доносу, но от репрессии его спасли возмутившиеся рабочие фабрик тогда уже города Фурманова; умер он в старости своей смертью в 1946 году.

В 30-е годы прошлого века на улице Центральной (так стал называться участок Центральное) были построены: гараж для обслуживания и стоянки автомобилей (он находился в центре улицы по соседству с так называемым слесарским бараком), а так же паровозное депо по обслуживанию узкоколейных паровозов; барак, расположенный напротив пожарного депо, был переоборудован в клуб, где стали демонстрироваться кинофильмы, устраиваться вечера танцев и разного рода торжественные мероприятия. В вестибюле клуба были вывешены огромные портреты Сталина и Ворошилова.

В березовой роще, где расположен современный клуб, был воздвигнут большой скульптурный памятник Сталину на высоком постаменте, сооружены танцевальная и волейбольная площадки, корт для игры в городки, а недалеко от этого парка в сторону двух-этажного магазина был устроен стадион с футбольным полем. Административные учреждения и все здания соцкультбыта до середины 30-х годов минувшего века располагались на улице Центральной, в основном в переоборудованных бараках. Но в связи с ростом поселка постепенно часть учреждений переносилась на его территорию. Так были построены на улице Ленина: одноэтажное здание начальной школы, ставшей затем семилетней; напротив школы на той же улице была открыта аптека; на улице Октябрьской были сооружены поликлиника, больница, уже упоминавшийся магазин с отдельно стоящими складскими помещениями, почта. На здании почты был установлен радиопередатчик в форме зонта, который оглашал округу радиопередачами с 6-ти утра до 12-ти часов ночи.

Между улицами Технической и Красноармейской была сооружена пекарня, где осуществлялась выпечка хлеба в виде буханок весом в 2 килограмма. На улице Технической были построены здания конторы и столовой с закусочной. Отличие столовой от закусочной заключалось в том, что в закусочной кроме приготовления и раздачи обеденных блюд осуществлялась продажа спиртного в разлив (местные жители закусочную называли забегаловкой). На железнодорожной станции Космынино был открыт буфет, где кроме реализации закусок осуществлялся розлив спиртного.

В 1939 году было построено здание новой школы, которая стала средне-образовательной с десятилетним обучением. Новая школа располагалась в огромной березовой роще, сохранившейся от первозданного леса. Роща начиналась от современного стадиона и простиралась до современного хвойного леса. Здание школы представляло из себя двухэтажное бревенчатое строение с просторными светлыми классами, широким коридором и хорошо оборудованным спортивным залом.

К 1941-ому году поселок занимал такую же территорию и с той же планировкой улиц, что существует и ныне.

Перед войной 1941—1945 годов население Космынина жило уж если не зажиточной, то довольно сытой жизнью, омрачаемой лишь репрессиями партаппарата во главе со Сталиным против фактически беззащитных людей. Работающие на торфопредприятии получали тогда сносную зарплату, а кроме того вели частное приусадебное хозяйство: имели скот, земельные участки, необлагаемые тогда непосильным налогом. В быт людей, особенно молодежи и детей, вошел тогда спорт, самым популярным видом которого стал футбол.

Но репрессии против невинных людей делали жизнь неспокойной и в Космынине. Как и по всей стране, в поселке из числа коммунистов вербовались тайные осведомители, которые делали доносы в правоохранительные (фактически в карательные) органы на всех, кто хотя бы одним словом обмолвится неодобрительно о действиях властей. Кроме того, поощрялось доносительство друг на друга, что открывало широкий простор для сведения личных счетов. В условиях небольшого поселка тайные осведомители не могли долгое время оставаться тайными — они невольно проявляли себя и их люди боялись. Называть по фамилии выявленных народом тайных осведомителей того времени и описывать их злодеяния я не буду, т.к. знаю об этом лишь понаслышке от людей более старшего по отношению ко мне поколения. Но одного такого осведомителя, невольным свидетелем злодеяния которого я стал в 1952 году, все же назову. Но об этом позже, когда будем рассматривать события 1952 года. Из числа моих родственников, жертвой доноса тогда оказался племянник моей бабушки Николай Чехов, который отбыл срок заключения за колючей проволокой Гулага в 10 лет только за то, что упомянув Сталина, не назвал его товарищем и не сопроводил упоминание о нем хвалой о его деяниях. Ведь тайные осведомители, коль они завербованы, обязаны были доносить на кого-то — с них спрашивали результатов работы, поэтому они часто ошивались в людных местах: возле клуба и в его вестибюле, у железнодорожной станции, возле магазина и в самом магазине, а так же осуществляли слухачество на рабочих местах. Пострадавший Чехов жил тогда на улице Октябрьской во втором по счету доме от старой школы.

Внешне за годы войны 1941—1945 годов поселок не претерпел изменений. Но это только лишь внешне. На благополучии людей, на самих их жизнях война оставила чудовищный след, причем за годы войны ощутимо изменился даже сам состав населения поселка.

Как известно, власть в стране тогда осуществлял партаппарат во главе со Сталиным. Важнейшими же функциями любой власти

являются:

— создание максимально благоприятных условий для трудовой деятельности людей и комфортных условий для их проживания;

— защита от посягательств внешнего врага.

В 30-е годы прошлого века властью для жителей поселка Космынино условия для трудовой деятельности были созданы. Комфорт же проживания для людей власть создала крайне противоречивый: с одной стороны успешно защищала интересы людей от посягательств со стороны преступного мира, с другой стороны — сама была преступной по отношению к народу коль расстреливала и отправляла за колючую проволоку невинных людей.

Что же касается второй важнейшей функции власти, то партаппарат во главе со Сталиным оказался полным банкротом в части защиты своих людей от посягательств внешнего врага. Это жители поселка Космынино оплатили чудовищными лишениями и самими жизнями. В процентном отношении потери на фронте и до

срока умершими в тылу в годы войны жителей поселка были ничуть не меньшими, чем потери жителей в сельской местности.

Вся правда о войне до народа не доведена до сих пор, народу преподносится лишь дозированная информация. Уж кажется, что олигархи, оседлавшие СМИ, кровно заинтересованные поливать грязью советский режим, заинтересованы и преподносить народу правду о войне во всей ее неприглядности, тем более, что в чудовищных потерях нашего народа виновна тогдашняя власть. Ан, нет! Даже истинные людские потери в войне и то боятся обнародовать — ограничиваются лишь публикацией учтенных потерь. Почему? Да потому что, во-первых, вся правда о войне будет бить по престижу государства, подконтрольного олигархам; во-вторых, правда о войне может в какой-то степени «прочистить» народу мозги, когда до его сознания может дойти, что олигархия (плуто- кратия) сама является порождением сталинского режима и прямой наследницей партократии КПСС со всеми ее злодеяниями по отношению к народу.

С началом войны власть не осознала значимости для страны добываемого торфа и провела мобилизацию трудоспособного мужского (частично и женского) населения поселка в том же масштабе, что и для жителей села, т.е. всех мужиков — на выгреб. До сознания политического руководства страны значение торфа как топлива дошло лишь тогда, когда врагом был захвачен Донбасс, а увеличить добычу угля на неоккупированной территории быстро было невозможно — это сопряжено с большими трудностями. Увеличить добычу торфа проще простого, но как это сделать в условиях, когда почти все работающие были отправлены на фронт?

Власти вынуждены были часть солдат, что проходили курс обучения молодого бойца в военном лагере «Песочное», который находился в 13 км от Космынина на автодороге Ярославль-Кострома, направить на работы по торфодобыче. То есть их переоформили с мобилизованных в действующую армию на мобилизованных на трудовой фронт. Таким образом в Космынине стали работать люди со всех уголков неоккупированной части страны; после демобилизации в 1946 году многие из них обзавелись семьей и остались жить в Космынине.

Кроме того, в деревнях Нерехтского и Некрасовского районов была проведена мобилизация на трудовой фронт для работы на Космынинском торфопредприятии девушек, молодых женщин, не имеющих детей, мужчин старше 50-ти лет и более молодых, непригодных к строевой службе, среди которых были и умственно отсталые, но способные выполнять физические работы.

А весной 1942 года в Космынино прибыли узбеки в количестве нескольких сотен, мобилизованные на трудовой фронт. Узбеки были задействованы в основном на рытье осушительных канав, а в зимнее время — на лесоповале. За годы войны в окрестностях Космынина был сведен практически весь строевой лес. От участка Низкое до самой трассы автодороги Кострома-Ярославль была проложена узкоколейная железная дорога длиной 13 км для вывозки заготовляемого леса. Был тогда полностью сведен и лес южнее березовой рощи, в которой находилась новая школа. Ныне существующий сосновый лес за школой был посажен в 1945—1946 годах практически в чистом поле, где были лишь низкие пни от спиленных сосен и елей.

Мой отец, Сергеев Михаил Федорович, в сентябре 1941 года, будучи уже в составе воинской части, погруженной в г. Ярославле на пароход, направляемый на фронт под Ленинград, вместе с десятью другими бойцами был снят с парохода, переоформлен с мобилизованного в армию на мобилизованного на трудовой фронт и направлен на работу по торфодобыче в пос. Космынино, где руко-

водил коллективом торфодобывающей машины численностью в 40 человек — тоже мобилизованных на трудовой фронт.

С июля 1941 года Космынинская больница была реорганизована в госпиталь Северо-Западного фронта, весь личный состав больницы был оформлен в качестве мобилизованных на фронт. В течение всей войны в Космынинском госпитале лечились раненые, большинство из которых вновь возвращались на фронт, а из тех, кто был непригоден для службы, не все возвращались в родные места, многие из них обзаводились семьей и оседали жить в Космынине.

За годы войны, особенно в 1941—1942 гг. в Космынине осело много беженцев, в основном из Москвы и Ленинграда и далеко не все они вернулись назад после войны. Многие беженцы пополнили учительский коллектив Космынинской средней школы, поредевший почти наполовину в связи с мобилизацией на фронт учителей-мужчин. Среди эвакуировавшихся из Москвы в Космынине жила и Кира Большесольская — подруга Зои Космодемьянской, воевавшая с ней в одном партизанском отряде. Она жила на улице Центральной в так называемом слесарском бараке, а в 1948 году вернулась назад в Москву.

В мою бытность, когда я учился в Космынинской школе с 1947 по 1957 год, меня учили эвакуировавшиеся из Ленинграда и осевшие жить в Космынине учителя: завуч старших классов Симонова Валентина Александровна, учитель физики и астрономии Фаддеев Гаврил Федорович, учитель математики Ермолин Сергей Павлович.

Из учителей-мужчин Космынинской школы, мобилизованных в 1941 году, с фронта никто не вернулся. Из учеников старших классов Космынинской школы, мобилизованных в 1941—1944 гг., вернулись лишь единицы, в основном инвалидами. Некоторые из них стали учителями, т.к. в 1945—1948 гг. учителей с педагогическим образованием катастрофически не хватало. Так, учителями стали вернувшиеся с фронта бывшие ученики Космынинской средней школы Рыжков Виталий Степанович, Алексеев Иван Васильевич, Новиков Виктор Алексеевич (все трое — инвалиды войны), а также Колесников Александр Васильевич. Педагогическое образование они получили на заочном обучении без отрыва от учительской работы.

С 1942 года добыча торфа возросла по сравнению с 1941 годом в разы. Рабочий день был ненормируемым, а в летнее время — и без выходных дней. Никаких отпусков тогда не было. Люди работали от зари до зари. Такую физическую нагрузку мог вынести, пожалуй, лишь наш народ.

В карьерах на выкапывании и загрузке торфа в элеваторы были задействованы сплошь девушки, мобилизованные на трудовой фронт. Мужчины, в основном тоже мобилизованные, работали механиками и слесарями по обслуживанию и ремонту машин, на выкладке торфа с платформ для его сушки, на укладке торфа в штабеля, на его транспортировке и загрузке в вагоны, а также на рытье осушительных канав. В связи с возросшим объемом добычи торфа существующий бункер с загрузкой его в вагоны широкой колеи не справлялся, поэтому 60-ти тонные вагоны, так называемые «американки», загружались в основном вручную. Торф с подвозимых телег совковыми лопатами сгружался в плоские корзины, сплетенные из прутьев в виде больших тарелок. В одну из двух ручек корзины просовывался черенок совковой лопаты, после чего рабочий (или рабочая) забрасывал корзину за спину, перенеся всю ее тяжесть на плечо с помощью черенка лопаты, и поднимался по наклонному трапу к вагону, в который сбрасывал содержимое корзины. Трапы не имели ограждений, поэтому подъем по трапу с заполненной корзиной, подвешенной на совковой лопате, перекинутой через плечо, был не только сопряжен с большой физической нагрузкой, но и требовал большой сноровки. Если у человека было недомогание, то риск упасть с трапа был довольно велик, что нередко и случалось. По моему мнению работать в таких условиях мог только наш народ. Загрузка вагонов широкой колеи таким способом осуществлялась и после войны вплоть до 1951 года.

С фронта с поселок густо приходили похоронки (треугольные конверты с извещениями о гибели бойцов). Но и в самом поселке как среди мобилизованных, так и среди местных жителей смертность была высокой. Продукты на торфопредприятии распределялись строго по карточкам. Так, работающие получали в день 800 г черного хлеба, неработающие жители (в основном старики) — 200 г, на детей выделялось по 300 г хлеба в день. Хлеб в магазине отпускался на развес — буханки резались на части специальным ножом, шарнирно закрепленным с одной стороны.

Повышенная смертность среди неработающего населения понятна. Она была обусловлена недоеданием (голоданием) и острым недостатком медикаментов (дефицит с этим ощущался даже в госпитале), а так же упадком морального духа — не все морально выдерживали непомерную тягость войны (дело доходило до умерщвления нежеланно рожденных младенцев). А чем была обусловлена смертность среди работающих? Кажется, что хлебом они были более или менее обеспечены. Во-первых, среди работающих было немало людей старше среднего возраста, а среди молодых не все были физически крепкими, а некоторые страдали тем или иным недугом.

Работа же была тяжелой и выполнялась она в темпе на пределе человеческих возможностей.

Ситуацию усугубляло то обстоятельство, что в своем большинстве работающие были мобилизованными. Поэтому при заболевании, не говоря уже о недомогании, сам по себе позволить работать с меньшей нагрузкой или лечь в постель для выздоровления, человек не мог — надо было получить от врача больничный лист. А главным врачом больницы тогда была Мария Ивановна Стружкова, которая по какой-то причине (возможно, по указанию сверху) на оформление больничных листов была очень скупа. По свидетельству современников были случаи, когда больной, получив отказ в оформлении больничного листа, был не способен покинуть больницу и умирал в коридоре или на ступеньках крыльца.

Вольнонаемным жителям Космынина работать с прохладцей было тоже неповадно, т.к. по усмотрению руководства нерадивые (по его мнению) работники снимались с так называемой брони и отправлялись на фронт, а вероятность остаться на фронте в живых жителям поселка была известна. Сколь тяжело переносили невзгоды войны жители поселка можно судить по тому факту, что далеко не все умершие хоронились на действующем тогда кладбище в селе Воскресенском возле станции Неверово. Сплошь и рядом умерших зарывали без гробов и соблюдения обрядов за баней поселка, что находилась на краю улицы Центральной.

Послевоенный 1946 год был не менее тяжелым, чем военные годы. Облегчение жители поселка почувствовали лишь с конца 1947 года, когда была отменена карточная система и осуществлена денежная реформа. При этом всплыло явление, которое в народе характеризовали так: «Кому — война, а кому — мать родна». Суть дела в том, что в Космынине, как и по всей стране, автоматически в привилегированном положении оказались руководители по производству и распределению продуктов. У них была возможность даже откупиться от мобилизации, а для личного обогащения — возможности практически неограниченные, т.к. люди за продовольствие были готовы отдать все, что имели. У них скопились огромные суммы денег, не говоря уже о драгоценностях. Рекордсменом в этой части в Космынине был Посисеев, имени не знаю, т.к. его по имени никто не звал — его называли Бог Солнца. При денежной реформе, которая прошла в декабре 1947 года, небольшие суммы денег менялись из расчета десять к одному, а значительные суммы — три к одному, а уж очень большие — два к одному. Но выставлять большие суммы денег для обмена из расчета три к одному или два к одному могли лишь те, кто не боялся «засветиться». Такими были министры, генералы, писатели, артисты, ученые, директора крупных заводов и тому подобные. Мелкие же чины, нажившиеся на войне, показать накопленных денег не могли. Поэтому все космынинские, кому война оказалась матерью родной, в том числе и Бог Солнца Посисеев, обменяли лишь незначительные суммы денег из расчета десять к одному. Тащить в обменный пункт мешки денег никто из космынинских стяжателей не решился.

В 1946 году мобилизованные на трудовой фронт были демобилизованы. Большая их часть вернулась в родные места, но часть из них осела в Космынине. Правда, из узбеков обзавелся семьей и остался жить в Космынине лишь один Умаров (в народе его называли Ваня Маров), все остальные вернулись в Узбекистан.

Не демобилизованными в 1946 году оставались руководители торфодобывающих машин, их демобилизовали лишь в 1950 году.

Мой отец возмутился тем, что не был демобилизован, и в ноябре 1946 года самовольно покинул работу и вернулся к семье в деревню Ескино. Но буквально на другой же день к нам пришел Волгин Федор Матвеевич (он был тогда председателем профкома) и от имени директора объявил отцу, что в случае, если он немедленно не вернется в Космынино, то его руководство обязано отдать под суд

военного трибунала как дезертира. По возвращении на торфопредприятие мой отец сразу же был вызван к директору Абрамову Ивану Алексеевичу, который информировал его, что демобилизовать его он не имеет полномочий, зато имеет возможность повлиять на властей, чтобы нашу семью выпустили из колхоза, и предложил ему поселиться с семьей в помещении сушилки опустевшего в связи с демобилизацией барака. В течение года отец переоборудовал эту пристройку к бараку под жилье и в ноябре 1947 года перевез в нее свою семью.

Лето 1950 года было последним, когда в Космынине добывался кусковой торф. С 1951 года на торфопредприятии перешли на новую технологию добычи торфа: начали заготавливать пылевидный, так называемый фрезерный торф. Торфодобывающие машины на паровой тяге пошли в утиль. Их заменили машины с дизельными и электрическими двигателями. Карьеры с помощью бульдозеров выровняли в сплошные открытые поля, по которым стали перемещаться новые торфодобывающие машины, которые срезали верхний слой торфа и измельчали его с помощью винта, внешне напоминающего фрезу металлорежущего станка.

С появлением открытых торфяных полей пожароопасность торфа резко возросла, что потребовало принятия дополнительных противопожарных мер: помпы были заменены пожарными машинами, на каждом торфяном поле были вырыты водоемы на расстоянии 400 метров один от другого, на каждом поле было организовано круглосуточное дежурство, когда специально выделенные для этого рабочие обходили поля с ведром и лопатой. В народе их называли выдерниками. В связи с такой постановкой дела сколь-нибудь значимых возгораний торфа не было за все время функционирования торфопредприятия. В самом поселке пожары были, но исключительно жилых домов, один пожар в 1964 году был даже очень сильным — уничтожил более 20-ти домов, но торф тогда не горел.

Жилищного строительства в Космынине не велось вплоть до 1957 года. Семьи беженцев в годы войны, а так же семьи прибывших в Космынино по мобилизации на трудовой фронт, селились в бараки. Много бараков тогда высвободилось в связи с демобилизацией и возвращением в родные места ранее мобилизованных на трудовой фронт, особенно узбеков. Но особенно много бараков высвободилось в 1951 году, когда отпала необходимость в вербовке сезонных рабочих по причине того, что с переходом на добычу пылевидного (фрезерного) торфа вместо кускового резко возросла производительность труда.

До 1946 года мобилизованные на трудовой фронт, а в период с 1946 по 1951 годы завербованные сезонные рабочие, жили в бараках казарменного типа. Барак представлял из себя один огромный зал, где в четыре ряда стояли кровати, возле каждой кровати находились тумбочка и табуретка, а в середине зала стоял один большой стол, как правило, с шестью табуретками. К некоторым баракам были пристроены сушильные помещения для сушки промокшей одежды и обуви: бахил, лаптей, брезентовых ботинок на деревянной подошве (резиновые сапоги вошли в обиход в основном лишь с 1951 года, причем с точки зрения их влияния на здоровье людей они оказались хуже бахил, а лишь их моднее).

При поселении в бараки семей помещения казарменного типа, как правило, разделялось на отдельные комнаты: вдоль всего барака по его середине выгораживался темный коридор, освещаемый лишь электрическими лампочками, с обоих сторон коридора располагались отдельные комнаты с печным отоплением, где поселялись семьи — нередко из шести и даже десяти человек. Так же как и в частном секторе люди, жившие в бараках, из удобств имели лишь электрическое освещение и радио (люди и этому были рады, т.к. в сельской местности тогда и того не было).

Но позволить такую роскошь как разделение бараков на отдельные комнаты получалось не всегда, жилья не хватало, поэтому нередко комнаты в бараках выделялись лишь хлопчатобумажными занавесками. Так, на улице Центральной в 2-х бараках жили люди, где одна семья от другой были отделены лишь простынями, вывешенными на веревках. Наша переоборудованная под жилье сушика по сравнению с бараками выглядела несравненно лучше: мы жили автономно от других семей и, что очень важно, имели сад, огород, картофельник и хозпостройки возле жилья. Жители бараков этого были лишены, они возле барака могли иметь лишь сарайчики для дров и помещения для скота, а под окнами — лишь цветники. Огороды и картофельники у жителей бараков находились на довольно большом расстоянии от жилья, а о садах в таких условиях не могло быть и речи.

Детей тогда в Космынине, как и по всей стране, было много. Число учащихся школы в 1947 году составляло более 1200 человек. Правда, в это число входили сироты, оставшиеся в годы войны без родителей и опекунов, которые жили в приюте в помещении старой школы до 1948 года. В 1948 году приют был переведен в деревню Неверово, поэтому они в Космынинскую школу стали поступать лишь с 8-го класса после окончания сельской семилетки (сироты как правило после окончания семилетки стремились получить среднее образование, но в Космынинской школе их ждал большой отсев по причине неуспеваемости, т.к. в сельской семилетке их плохо научили).

Послевоенные годы были очень тяжелыми, жизнь начала налаживаться лишь с 1954 года, когда были отменены все налоги на частное подворье жителей поселка. Внешний вид детей, идущих в школу в первые послевоенные годы, очень сильно отличался от того, что мы видим сегодня.

В подавляющем большинстве школьники были одеты очень бедно, нередко в фуфайки со взрослого плеча. Мало кто шел тогда в школу с сумкой или с портфелем, в основном учебники несли в чем попало, а то и вовсе без ничего — стопкой книг под мышкой.

Катастрофически не хватало тетрадей, писали на чем попало, в том числе и на тетрадях, изготовленных из серой бумаги упаковки мешков цемента. Но основным бичом было то обстоятельство, что школа не могла централизованно обеспечить учеников чернилами. Ученики вынуждены были нести в школу наряду с учебниками и чернильницы, как правило в руках. Поэтому руки учеников, а заодно и одежда, были испачканы чернилами. Ситуация с чернилами начала выправляться лишь с 1954 года, когда у большинства учеников появились сумки и, стало быть, возможность ставить чернильницы в один из ее отсеков. В зимнее время в школу тогда шли все в валенках, не модно, но зато тепло и добротно. Не потому ли тогда, несмотря на тяжелое время, дети мало болели? Мало болели они тогда и потому, что много играли в подвижные игры, а

весь зимний период ежедневно катались на лыжах (слякотных зим тогда не было).

Несмотря на столь тяжелое время, детство было беззаботным — тяготы родителей на детей не передавались. Все учились, даже те, кто по причине неуспеваемости оставался на второй и даже на третий год, продолжали учиться. Поэтому в классах тогда были разновозрастные ученики. Например, когда я пошел в третий класс, то мне было 10 лет, а моим одноклассникам Савченкову и Иванкиной было по 14 лет. Учиться в школе тогда начинали с 8-ми лет, причем в подавляющем большинстве учебу начинали с нуля, т.е. не зная ни букв, ни счета. Беззаботным тогда детство было и потому, что детей было много, они собирались большими группами для разных подвижных игр: в футбол, волейбол, беговую лапту, городки, классы, снежки; устраивали катанья с горок на лыжах, а с обледенелых горок — на чем попало. Поэтому дети не замечали такой невзгоды, как томление в очередях. С отменой карточной системы в декабре 1947 года у магазина возникали очереди: за черным хлебом (о белом хлебе тогда никто и не мечтал), за сахарным песком, за дешевыми конфетами (ландрином), за мукой, за сукном. С 1956 года очередей за этими товарами не стало, зато появились очереди за колбасой, мясом, сыром, свежемороженой рыбой, за белым хлебом.

С 1956 года обучение в школе стало абсолютно бесплатным для всех. А до того, за учебу начиная с 8-го класса платили те, у кого были живые отцы. Те же, у кого отцы погибли на фронте, от уплаты за учебу освобождались. А большинство детей живых отцов не имело, т.к. потери на фронте было чудовищными, более лучшим способом господствующий тогда партаппарат во главе со Сталиным обеспечить победу не мог. Но и эта невзгода для детей сглаживалась лживой пропагандой, когда о потерях в войне умалчивалось, а прославлялся героизм советских людей и особенно гениальность Сталина как полководца всех времен и народов. По причине слухачества и доносительства взрослые возмущаться этим не могли, а дети верили всему, что им преподносилось в школе, в радиопередачах и в кино. Учителя были обязаны преподносить ученикам то, что предписывал им партаппарат. К тому же в парке поселка в том месте, где сейчас находится клуб, стоял внушительный скульптурный памятник Сталину на высоком постаменте, во всех мыслимых местах, включая школу, висели его портреты в рамках под стеклом и картины с его изображением, в радиопередачах постоянно звучала хвала ему за все его дела, а в художественной литературе и школьных учебниках он буквально обожествлялся. С первого и по десятый класс ученики учили наизусть стихотворения, прославляющие гений Сталина, а на уроках пения разучивались и исполнялись в основном песни о Сталине типа:

«Сталин — наша слава боевая,

Сталин — нашей юности полет,

С песнями борясь и побеждая,

Наш народ за Сталиным идет».

И уж совсем кощунственно в устах учеников вкладывались слова песни:

«Текут многоводные реки,

Шумят плодородные степи,

Весенние зори сверкают

Над нашим счастливым жильем.

Споем же, товарищи, песню

О самом большом человеке,

О самом великом и мудром,

О Сталине песню споем».

Ученики старших классов писали сочинения с прославлением гения Сталина. Поэтому речь Хрущева на 20-ом съезде партии в феврале 1956 года с разоблачением культа личности Сталина привела народ в смятение, в том числе и учеников. Это было так непривычно и так неожиданно, что смятение возникло и в моей голове, тогда ученика 9-го класса. В моем сознании никак не укладывалось противоречие: почему окружавшие Сталина партаппаратчики — смелые, решительные, честные, бескорыстные, преданные народу (а именно так это преподносилось тогда: и до февраля 1956 года и после него), мирились с такими зверствами Сталина по отношению к народу? Мои мозги «прочистились» лишь летом 1957 года (после окончания средней школы), когда возникла склока в высшем руководстве партии и страны, в результате которой со всех высоких постов «слетели» первые подручные Сталина: Молотов, Маленков, Каганович, Булганин, а прославляемый ранее Ворошилов

был «выведен на чистую воду».

Именно с этого момента народ стал осязать и улучшение жизни: исчезли гигантские очереди за черным хлебом, в поселке началось жилищное строительство и, что немаловажно, исчезло слухачество и доносительство, из-за колючей проволоки вернулись невинно осужденные, среди которых были племянник моей бабушки Чехов и двоюродный брат моей матери Всеволод Долинин, а та же наш дальний родственник Александр Нефедов. Естественно, что вернулись лишь те из невинных жертв режима, кто уцелел, кто остался в живых. Большинство же репрессированных или были расстреляны, или погибли в нечеловеческих условиях пребывания за колючей проволокой.

Особенно сильный резонанс у жителей поселка вызвала информация о гибели старика Сакулина, осужденного как врага народа еще в 1952 году, когда жители поселка узнали правду о его гибели.

На него в 1952 году сделал донос тайный осведомитель, коммунист, начальник механической мастерской Никанор Заимкин (его дом находился на улице Ленина, второй по счету от старой школы). Я был невольным свидетелем его доноса. Летом 1952 года я стоял в очереди за сахарным песком через одного человека за Сакулиным. Возле нас ошивался Заимкин. Сакулин говорил соседу, стоящему впереди него, что при царе очередей за продуктами не было, а их ассортимент был значительно шире; при этом произнес фразу: «Любо жить народу на Руси святой… Из-за такой жизни стоило ли в 1917 году затевать заварушку?» Сакулин не успел приблизиться к прилавку, как за ним пришли два милиционера и увели из очереди. Три месяца о нем не было «ни слуху, ни духу». Но вот по поселку прошла молва, что в ближайшее воскресенье состоится суд над ним. Суд проходил в зале для демонстрации кинофильмов в только что построенном клубе, который существует и ныне. Я присутствовал на этом судебном процессе (мне было тогда 13 лет). Народу в зале было много, в первом ряду сидел его сын Алексей Сакулин — популярный в поселке футболист, капитан космынинской футбольной команды под названием «Энергия». Старика Сакулина (ему было 70 лет) судили по статье «Враг народа». В качестве свидетелей его «преступления»

на суде выступали Заимкин и еще одна незнакомая мне женщина (в очереди я ее не видел). Сын обвиняемого Алексей Сакулин возмущался: «Да какой же он враг народа, если он — неграмотный?» Но прокурор заставил его замолчать, пригрозив, что в случае, если он не прекратит свои речи, то и сам окажется на скамье подсудимых рядом с отцом. Приговор суда был таков: 10 лет принудительных работ за колючей проволокой, при этом судья отметил, что он смягчил наказание до 10 лет, учитывая возраст подсудимого. В поселке не знали, что до мест заключения Сакулин не доехал, умер в спецвагоне поезда по пути следования в места отбывания наказания. Узнали об этом лишь в 1957 году, когда его семья была ознакомлена с документом о его реабилитации посмертно.

Не укладывалось в моей голове и в школьные годы, и в годы учебы в институте одно явление, которое говорило за то, что в государстве не все в порядке. Суть дела в том, что с 1950 года учеников с 5-го по 10-ый класс, студентов всех учебных заведений, а так же производственных рабочих стали «гонять» на сельхозработы в колхозы насильно, причем фактически без оплаты их труда. Не знал я тогда, что до 1950 года этого явления не было потому, что вплоть до зимы 1949 года на уборочные работы в колхозы направлялись военнопленные немцы и иные их союзники. Уму не постижимо, что ученики школ и студенты стали учиться не с 1 сентября, а с середины октября. Но если ученики с 5-го по 7-ой классы работали в близлежащих деревнях с тем, чтобы на ночь могли возвращаться домой, то ученики, начиная с 8-го класса равно как и студенты, направлялись на сельхозработы в отдаленные местности на постоянное проживание в домах колхозников, причем работали лишь «за харчи». Теперь-то мне причина такого явления яснее-ясного — партаппарат не умел и не хотел управлять страной демократическими методами и не желал считаться с издержками и последствиями принимаемых им насильственных действий.

Но два негативных явления, проистекавших в годы моего детства и молодости, я не могу осмыслить до сих пор. Первое из двух: в 1952 году ученики всех пяти шестых классов нашей школы огромной колонной по железнодорожной насыпи ежедневно ходили на уборку картофеля в деревни: Космынино, Неверово, Собакино.

Насыпь высокая, а потому опоры линии электропередачи и телефонной связи, расположенные параллельно насыпи в низине, были на уровне учеников, идущих по обочине железной дороги. В железнодорожной насыпи было много камней, а потому мальчики, а некоторые и девочки по пути непрестанно кидали по фарфоровым изоляторам (их называли чашечками). При попадании «чашечки» со звоном разлетались вдребезги. Мальчишки вели счет разбитым изоляторам, при этом называли меня последним трусом, коль я не занимаюсь таким делом. Почему я оказался единственным из мальчиков, кто не занимался этим варварством, я не знаю. Но главное, я до сих пор не могу понять, почему это варварство никто не остановил — ведь провода без изоляторов оказывались в лучшем случае на металлических стержнях, а в худшем — слетали с опор и провисали до земли. Ученики ежедневно ходили по насыпи не сами по себе, их сопровождали учителя — классные руководители. Почему никто из учителей даже не попытался остановить это варварство? Почему не приняли никаких мер ни руководство торфопредприятия, ни партийная, ни комсомольская организации, ни, наконец, сами владельцы сетей электропередач и связи?

Второе явление, проистекавшее в годы моего детства и молодости, которое я не могу объяснить до сих пор, связано уже с большими человеческими жертвами детей и молодых людей нашего поселка и в еще большей степени города Нерехты. Суть дела в том, что в то время поезда были на паровой тяге, а пассажирские вагоны с обоих торцев имели ступеньки в виде стальных скоб, позволяющие подниматься по ним на крышу вагона. Это давало возможность детям и молодым людям не покупать проездных билетов, а бесплатно ездить на крышах вагонов, что стало массовым явлением. Бывало так, что крыши вагонов были буквально забиты сидящими и стоящими во весь рост на них людьми. Если человек поднимался по скобам на крышу вагона или спускался с него на ходу поезда и при этом срывался со скоб, то попадал прямо под колеса вагона. Такое с жителями поселка случалось. Но на порядок больше жителей поселка, как детей, так и молодых людей, гибло на мосту через реку Солоницу у г. Нерехты. Суть дела в том, что стальные

балки, соединяющие вверху фермы того моста были расположены столь низко, что зазор между ними и проходившими под ними вагонами был не более полуметра. Поэтому находящиеся на крыше вагона люди с тем, чтобы уцелеть, до подъезда к мосту должны были перейти на пониженную часть поезда, на так называемый тендер над сцепкой вагонов, или лечь на крышу вагона. Но перед самым мостом железная дорога делает поворот, а сосновый лес по бокам от насыпи закрывает видимость. Поэтому сидящие или стоящие на вагонах люди мост обнаруживали слишком поздно и далеко не всегда успевали лечь на крышу вагона, тем более добежать до тендера.

Сидящих людей било перекладиной моста ударом в лоб или в затылок, а стоящих — по ногам выше колен (поезда на этом участке трассы шли на большой скорости).

Слух о гибели людей на «нерехтском мосту» немедленно облетал весь поселок, люди об этом знали, знали и молодые люди, что перед мостом надо лечь на крышу вагона и, тем не менее, люди гибли и гибли на этом мосту. Очевидно потому, что человеку свойственно задумываться и забываться от окружающей его действительности в своих мыслях.

Меня удивляет до сих пор то обстоятельство, что несмотря на гибель многих десятков молодых людей поселка, а в еще большей степени и жителей города Нерехты, никаких мер с целью устранения столь гибельной ситуации не предпринималось ни властями, ни руководством предприятий, ни партийными, ни комсомольскими организациями, ни учителями, ни правоохранительными органами, ни владельцами железной дороги. Причем, что очень удивительно, никакой инициативы в этой части не исходило от родителей погибших. Гибель молодых людей прекратилась лишь после того, как железная дорога была переведена с паровой тяги на электрическую, т.к. вагоны электропоезда не стали иметь скоб для подъема на их крыши, да и фермы того моста в связи с прокладкой контактного электрического провода были нарощены вверх, поэтому их соединяющие поперечные балки оказались на такой высоте, что задор между ними и проходящими вагонами увеличился до 3-х метров (тут бы уже не задело балкой даже стоящего на крыше вагона дядю Степу). Но все это было сделано лишь в 70-х годах минувшего века, а до того на протяжении десятков лет било и било людей «нерехтским мостом».

Неужели все эти вышеописанные негативные явления надо списать на одну из национальных черт нашего народа — беспечность и безразличие к судьбе других людей, доходящие до крайности? Если это так, то я и мне подобные — иностранцы в собственной стране и среди своего народа.

В этой связи не приходится удивляться тому, что пишут современные германские историки. Оказывается, что в годы войны 1941—1945 годов далеко не у всех немецких солдат выдерживала психика косить из пулеметов наших солдат в таких количествах, в каких их гнали наши генералы на неподавленную оборону противника. Многие немецкие солдаты от этого сходили с ума и попадали в психиатрические лечебницы. У наших же командиров с психикой было все в порядке: и тогда, когда гнали наших бойцов под шквальный огонь пулеметов, и тогда, когда они в бинокль озирали пространства сплошь усеянные трупами наших патриотов.

Торфопредприятие в поселке Космынино функционировало до конца 70-х годов минувшего века, в поселке кипела жизнь, несмотря ни на какие неурядицы в ее реалиях:

— на должной высоте было занятие спортом, особенно популярен был футбол;

— люди постоянно посещали клуб как на киносеансы, разного рода представления, так и библиотеку, и комнаты для кружков разными занятиями;

— у клуба постоянно устраивались массовые гуляния;

— молодежь регулярно выходила к вокзалу при подходе пассажирских поездов — это вошло в обычай типа своеобразных гуляний;

— на улицах поселка можно было постоянно видеть детей, играющих в подвижные игры;

— утром и вечером через поселок проходили многочисленные стада домашних животных: коров, коз, овец; на улицах можно было видеть постоянно уток, кур, гусей, а иногда и индеек (бродячих собак и кошек тогда не было);

— по утрам со всех концов поселка стекались к школе стайки ребятишек;

— в огородах, садах, картофельниках и на лугах «копошились» люди, в окрестностях Космынина стояли стога сена;

— по улице Центральной постоянно проходили гусеничные трактора, а по окрестностям Космынина двигались поезда на узкой колее с добытым торфом и направлялись к бункерам загрузки его в вагоны широкой колеи, а впоследствии и на торфобрикетный завод, построенный в начале 70-х годов прошлого века.

К концу 70-х годов при добыче торфа дошли до его нижних слоев, где была уже примесь ила, что повышало зольность торфа как топлива. Поэтому торфодобыча сокращалась, а затем и вовсе прекратилась.

Но в условиях плановой экономики это бедой для жителей поселка не обернулось.

По мере уменьшения торфодобычи увеличивалась численность работающих на швейной фабрике, открытой в Космынине еще в 50-х годах прошлого века. Но, главное, в связи с закрытием торфопредприятия в Космынине был открыт цех Костромского приборостроительного завода, который поглотил всю избыточную рабочую силу, высвободившуюся после прекращения добычи торфа.

Материальный достаток жителей поселка при этом повысился, т.к. зарплата работающих в приборном цехе стала ощутимо выше, чем на торфодобыче.

Казалось, что для жителей поселка, как и для населения всей страны, ничто не предвещает беды — никакой угрозы войны на горизонте не маячило, никакой политической нестабильности в обществе не было и не предвещалось в будущем.

Но это только казалось внешне. Мало кто тогда знал, что в стране происходят негативные глубинные процессы, обусловленные загниванием партийной верхушки. Поэтому развал государства и его экономики, обнищание народа и чудовищное падение морали в обществе свалились на людей как снег на голову. Люди и поныне вспоминают хорошие советские времена, не понимая, что случайностей в таком деле не бывает. В условиях коррумпировавшегося партаппарата как полновластного хозяина страны, иначе и быть не могло: партократам надо было конвертировать власть в собственность и встать вровень с элитой индустриально развитых стран Запада. Сейчас народ находится в состоянии растерянности, не понимая, что произошло. Почему-то люди забыли когда-то ходовую в народе поговорку: «Как бы не плешь, так не голо б и было». Но так или иначе, развал экономики в стране не мог обойти и поселок Космынино. Опять на ум всплывает народная поговорка: «Небо упадет — не одного меня задавит». Больней всего ударили бездумные реформы «демократов» даже не по малым моногородам, даже не по селу, а по поселкам городского типа. Несмотря на наличие в них всей жилой инфраструктуры, всех объектов соцкультбыта, все предприятия там закрылись в одночасье, даже в поселках, расположенных на железных дорогах и водных магистралях.

Та же страшная участь постигла и жителей Космынина — они в один миг оказались безработными со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поселок начал приходить в запустение во всех отношениях.

Писать предложения по открытию производства в поселках городского типа президенту Ельцину было бесполезно, во времена президента Путина писать на эту тему было тоже немного проку.

Но вот президенту Медведеву я написал об этом во всех подробностях и, по моему мнению, во всех реалиях, причем не только и не столько по открытию производства в Космынине, сколько по подъему экономической жизни в стране в целом, т.к. без подъема экономики в масштабах страны открытие какого-то производства в Космынине немыслимо.

Президент Медведев работает в этом направлении, но, на мой взгляд, он еще не понял, что в стране отсутствует даже сама финансовая инфраструктура, позволяющая вкладывать средства в развитие производств готовых изделий в условиях свободного рынка.

Стремясь помочь в этом президенту, я углубился в вопросы создания необходимых институтов самой финансовой инфраструктуры, позволяющей делать и стимулировать инвестиции (как наши, так и зарубежные) в производство готовой продукции, и при этом сам ужаснулся, какие трудности здесь надо преодолеть. Ведь у основной массы деловой, активной части общества мораль столь низка, что наши деловые люди стремятся лишь к такому предпринимательству, где можно заработать только «легкие» деньги. То есть их мораль находится почти на уровне морали преступного мира. Посудите сами: их стремление направлено лишь на покупку товаров за границей по низкой цене (независимо от их качества) и продажу у себя в стране по максимально высоким ценам, на подкуп чиновников для получения льгот, обмана друг друга вплоть до узаконенного грабежа собственности своих собратьев. Причем уровень их грамотности и эрудиции в части владения конъюнктурой спроса на товары, их предложения, цены, степени риска вложений капитала в производство столь низок, что они способны лишь на спекуляцию, подкуп чиновников, обмана и узаконенного ограбления друг друга.

Банки и государственные финансовые институты в этой части практически не работают, а потому грамотным специалистам там просто неоткуда и взяться.

На мой взгляд, здесь надо начинать даже не со структурных изменений в финансовой сфере страны, а с того, чтобы направить законодательство в русло изменения морального климата в стране и в первую очередь у ее деловой части и госчиновников.

Никакие законы, никакие договорные обязательства между предпринимателями не будут работать без честного исполнения своих обязательств и взаимного доверия. Без доверия к нашим государственным финансовым структурам и отечественным предпринимателям ни один инвестор не решится вкладывать свои капиталы ни в какое дело, будь то иностранный инвестор, будь то честный отечественный предприниматель, владеющий каким-то капиталом.

Без взаимного доверия предпринимателей и квалифицированной, добропорядочной работы чинов финансовых институтов экономика страны не сдвинется с места, она так и останется колониально-сырьевой, а о подъеме малых городов и поселков городского типа не может быть и речи. Более того, при сохранении существующего в стране положения дел жизнь в малых городах и поселках городского типа замрет совсем. Уже сегодня вид Космынина таков, что как будто там высосан воздух.

Поэтическим даром я не обладаю, но осознавая то, что происходит в стране и обозревая убогий вид Космынина, с уст невольно срываются такие слова:

«Неужели же нам суждено

Не воспрянуть от смертного ига?

Над Россией вот-вот закружит воронье

Со зловещим, надрывистым криком».

Леонид М. Сергеев

г. Ярославль, Россия

Декабрь 2009 года

Поиск по сайту: