Психические функции и отношения

Перестройка позиций психологии неизбежно влечет за собой перестройку основных понятий и представлений о движущих силах психической деятельности и поведения.

Психическая деятельность и поведение могут быть правильно освещены только как поведение и деятельность личности. Аналитическая психология, освещая эти проблемы, исходила из безличных элементов и функций. «Целостная» психология исходила из абстрактного бессодержательного, безличного целого. Интегральные понятия поведения, деятельности и личности, будучи широкими, сложными, многосторонними, требуют расчленения, но такого, чтобы при этом не утрачивался целостный и содержательный характер понимания личности.

Понятие психического отношения представляет внутреннюю сторону связи человека с действительностью, содержательно характеризующую личность как активного субъекта с его избирательным характером внутренних переживаний и внешних действий, направленных на различные стороны объективной действительности. Деятельность и поведение одной и той же личности в каждый данный момент определяются ее отношениями к различным сторонам действительности, отношениями, вытекающими, в свою очередь, из истории развития личности, т.е. из всей объективной общественно-исторической действительности. Повседневная жизнь человека, его деятельность, поведение, взаимодействие с людьми определяются общественными отношениями людей, но научная психология, которая, казалось бы, должна в организованной, систематической форме отразить этот бесспорный факт жизни, проходит мимо него. Поэтому, изучая высшие формы человеческой психики — сознательную деятельность, мы опираемся на определение К. Марксом сознания — «сознание есть мое отношение к моей среде» — и на его определение сущности человека как совокупности общественных отношений. Считая эти понятия чрезвычайно важными для психологии человека, строящейся на позициях исторического материализма, мы давно занимаемся освещением проблемы психической деятельности с позиций психологии отношений.

Борьба с функционализмом в советской психологии является выражением борьбы за содержательную целостность против атомизма и формализма. Так как это — общепризнанный у нас лозунг, то сейчас речь идет об его последовательном и реальном, а не половинчатом и словесном осуществлении. Борьба с функционализмом в психологии обозначает не полное отрицание функции, но стремление правильно осветить и ограничить роль этого понятия. В плане нашей работы естественно возникает вопрос о связи психических функций и отношений.

Нельзя сказать, чтобы само понятие психической функции было достаточно четко определено. Это понятие выросло из нескольких корней. В периоде зарождения так называемой естественнонаучной психологии значительную роль сыграло физиологическое понятие функции как способности органа к специфической для него деятельности органа. В психологии аналогичную позицию занимал, например, один из крупнейших представителей экспериментальной психологии — Титченер. Эта позиция сводилась, в сущности, только к аналогиям и пояснениям, так как ни существа психологической позиции, ни образования новой системы понятий не раскрывалось. Функция в математике рассматривается как величина, изменяющаяся вследствие изменения «независимой переменной», или «аргумента». Соответственно этому психическими функциями назывались вторичные психические образования, возникающие на основе первичных, элементарных, например, суждения и понятия, возникающие на основе материала ощущений. Таковы взгляды Д. Миллера, отчасти Калкинс, Бентли.

Одним из виднейших представителей направления функционализма в буржуазной психологии явился Штумпф, вновь выдвинувший понятие психической функции. Согласно Штумпфу, психическая функция, которую он не отличает от акта, состояния переживания, тоже понимается по аналогии с физиологической или органической функцией. Но в его взглядах заслуживает внимания ряд моментов, которые в дальнейшем нашли свое отражение и сказались в трактовках авторов.

Психические функции, по Штумпфу, представляют прежде всего переживание психической деятельности, психических актов в отличие от содержания этих актов как психических явлений. Они являются теми факторами сознания, которые необходимы для описания психического процесса и его изменений, поскольку объект, или содержание психического процесса, может быть неизменным. Функции представляют собою разные способы отношения к явлениям или предметным содержаниям. Явления реальны как содержания, к которым относятся функции. Функции реальны «как функции, которые выполняются в явлениях». Явления и функции представляют собой реальное единство. Функции не разложимы на явления, ни один признак мира явлений не относится к функциям, и наоборот. Понятие психической «функции» не связано логически с понятием «явления». Явления и функции в известных пределах независимы друг от друга. Так, если незамеченное становится замеченным, если воспринимаются ранее не воспринимавшиеся содержания и т.д., то это есть изменение функции без изменения явления. Наоборот, возможны не замеченные изменения явлений, когда функции остаются прежними, хотя произошли изменения в объективном содержании.

Явления, по Штумпфу (1913), представляют скорлупу или материал, функции являются самым существенным ядром психической жизни. Душа, или психика, представляет целое из функций и предрасположений. Наряду с функциями и явлениями Штумпф выделяет образования; сюда относятся понятия формы, целого, единства, совокупности и т.п. В эмоциональной сфере такими образованиями, по Штумпфу, являются ценности, или блага, со всеми их классами и противоположностями (утешительное, желанное, страшное, приятное, средство и цель и т.п.).

Критика функционализма, приписывая его последователям гораздо более элементарное понимание, чем это имеет место в действительности, часто бьет в значительной мере мимо цели.

Это «учение» Штумпфа является типичным выражением идеализма и метафизики. Отрыв психики от ее материального содержания и субстрата, утверждение изначальной активности психики составляют суть такого понимания «психических функций». И. М. Сеченов разоблачал антинаучность такого подхода, называя эти «функции» психическими фикциями.

В дальнейшем в зарубежной психологии критика функционализма была развернута с позиций психологии целостности, которая, выдвигая это понятие с идеалистических и метафизических позиций, не дала практически новых частных понятий, а внесла только формальный и бессодержательный принцип деятельности в трактовку психических процессов, переживаний и функций.

Прежде чем перейти к освещению вопроса с наших позиций, следует упомянуть о взглядах на психическую деятельность крупнейшего и для своего времени прогрессивного русского психолога А. Ф. Лазурского. Как известно, А. Ф. Лазурский разделяет психологические качества на две группы: эндопсихических и экзопсихических свойств. Эндопсихические свойства представляют собой как бы внутренний психический механизм, основанный на нервно-физиологической организации, а экзопсихические есть основанные преимущественно на приобретенном опыте отношения человека к окружающему, включая его отношение к самому себе.

Эндопсихические свойства соответствуют понятию психических функций, и их связь с механизмами нервной деятельности была понятна Лазурскому (1921), но вместе с тем совершенно ясно, что для него недостаточно было противопоставления функций явлениям. Если говорить об «образованиях» Штумпфа, то и этот вопрос у Штумпфа явно не разработан, и образования, в сущности, относятся к функциям более интегрального порядка. Однако Лазурский, подчеркнув существование двух классов явления, не осветил достаточно вопроса о связи, о соотношении обеих категорий и об их относительной значимости. Во всяком случае, в своей «Классификации личностей» он рассматривал их роль настолько независимо одну от другой, что допускал на низшем уровне доминирующую роль эндопсихических свойств, на высшем — экзопсихических. Лазурскому не было еще доступно историко-материалистическое понимание; он разрывал здесь метафизически форму и содержание, не представляя их в единстве и развитии.

Нельзя сказать, чтобы важный вопрос о таком основном понятии, как психическая функция, в процессе формирования нашей психологии был достаточно освещен. Понятие функций наши психологи справедливо подвергли критике, усматривая в нем ошибки идеализма, формализма и атомизма. Но психологический функционализм в практике глубоко укоренился, и его выкорчевыванию препятствует отсутствие другой разработанной системы психологических понятий.

С. Л. Рубинштейн (1946) с неправильных позиций критикует функциональную психологию; он ограничивает понятие функции только «теми физиологическими проявлениями, которые однозначно определяются в плане психофизиологического функционирования». Соответственно этому он признает функцию чувствительности, мнемическую (закрепляющую и воспроизводящую данные чувствительности) и тоническую, проявляющуюся в темпераменте и эффективности. Психофизиологические функции как предмет психофизиологии образуют «основание системы психологии». К функциям «подстраиваются» как более сложные и собственно психологические образования психические процессы.

Несомненно, что дальнейшее развитие вопроса невозможно без критического преодоления этих механо-идеалистических позиций. Во-первых, функция чувствительности реализуется в процессе, например, ощущения, так что нельзя процесс и функцию разделять как разные виды психической динамики. Во-вторых, функцию чувствительности и процесс восприятия, функцию мнемическую и процесс запоминания трудно отделить друг от друга. Можно сказать, что структуры рецептивной функции и процесса могут быть более элементарными или более сложными. Поэтому фактически психофизиологические функции рассматриваются вместе с процессами восприятия, а понимание по существу оказывается неизмененным. В-третьих, нельзя представлять себе отличие процесса восприятия от функции чувствительности только в том отношении, что процессы представляют результат комбинации различных функций. Говоря о процессе восприятия, мы рассматриваем рецептивную деятельность в связи с ее объектом более синтетически и на более высоком уровне отражения, более интегрально, а говоря о чувствительности — более аналитически, элементарно и абстрагируясь от предметно-гностической стороны; наконец, мы не можем отказаться от попыток физиологического понимания мозговых механизмов процессов восприятия, мышления и т.п.

Нам представляется необходимым для дальнейшего, не развивая здесь подробно нашего понимания психических функций, выдвинуть ряд положений, имеющих ориентирующее значение.

Понятие психических функций представляет только логические абстракции психологического опыта. При бесконечном разнообразии процессов психической деятельности они представляют собой основные компоненты усвоения, понимания, переработки нашего опыта и нашего воздействия на действительность. Они являются не столько способами отношений, сколько постоянными сторонами психической деятельности, к которым относятся не только чувствительность или мнемическая функция, но и внимание, волевая регуляция, обобщение или отвлечение и т.п.

Реальным основанием для этой абстракции является то, что каждая функция, будучи одним из компонентов сложной психической деятельности, может в особых условиях становиться центральным звеном процесса психической деятельности. Так, в каждом процессе нашей деятельности участвует восприятие, воспоминание, внимание, мышление и т.п. Но естественно или искусственно могут быть созданы такие условия, когда основным явится процесс восприятия, внимания и т.п. Понятие психических функций, аналитически раздробляющих психическую целостность процесса, является неизбежным следствием необходимости расчленять в процессе познания сложное целое на менее сложные компоненты. Поэтому психические функции могут быть более или менее элементарны или сложны, причем по мере нарастания сложности расширяется диапазон их изменчивости или убывает их стереотипность. Соответственно этому классификация психических функций не может сводиться к линейному их перечислению, а представляет собою структурную иерархию от более низкого, элементарного уровня и узкого типа интеграции к высокому, сложному и широкому.

Понятие функции сменяет не столько понятие ассоциации, сколько старое понятие способности. Вместе с тем, оно выражает стремление психологов к пониманию и раскрытию церебральных механизмов или условий психической деятельности. Если до недавнего времени методы и опыт позволяли говорить только о психофизиологии органов чувств и о психомоторике, то методические возможности и теоретические достижения в дальнейшем позволят расширить позитивное представление о мозговых механизмах более сложных видов психической деятельности. В этом смысле, если бы мы даже отказались от понятия функции и говорили о восприятии, мышлении, запоминании и т.п., все равно, думая об их церебральном механизме, мы имели бы дело с той же функцией, и спор превратился бы в вербальный.

Связь мозговых механизмов с различными сторонами психической деятельности позволяет отличать понятие функции и церебральных основ от понятия состояния и его церебральных основ как общего условия функциональной динамики. В этом смысле нам представляется ошибочным утверждение С. Л. Рубинштейна, что в основе темперамента или аффективной возбудимости лежит тоническая психофизиологическая функция. Темперамент является динамическим выражением нейрофизиологических явлений во всех сторонах психической динамики деятельности.

Психологически правильным и, следовательно, обязательным представляется такое изучение психической деятельности или психических функций, при котором психофизиологический индивидуальный план изучения личности осуществляется в единстве с внеиндивидуальным планом включения индивидуума в действительность. Точно так же правильно и то, что окружающая действительность социально опосредована, что человек — не только индивид, который взаимодействует со своей действительностью, но является личностью, т.е. субъектом, активно и инициативно относящимся к действительности. При этом важно, что способы его отношения неразрывно связаны с его функциональными возможностями, формируясь и развиваясь в условиях объективной действительности, т.е., являясь продуктом его истории, сами определяются отношениями и определяют функции. Отсюда вытекает давно сформулированное нами положение о том, что функции нельзя понимать вне отношений человека.

Если критический анализ и позитивное освещение понятия функции являлись первой задачей данной части нашей работы, то вопрос о роли отношений в функциональной динамике представляет вторую задачу. Задача преодоления механицизма и формализма заключается не в замене функций процессом и не только в указании на содержательность процесса. Психические процессы могут изучаться непродуктивно, безлично и механистично. Процессуализм — это тот же функционализм, формализм или механицизм при неправильности, неконкретности анализа и при абстрактности содержания. Поэтому мы здесь не можем остановиться на полпути, говоря о том, что деятельность направлена на задачу или имеет цель. На первый взгляд мы как будто решаем задачу не абстрактно и содержательно и не механистически. Однако на самом деле, если мы не связываем анализ процесса деятельности с вопросом о том, почему человек решает задачу, для чего он ее решает и какое значение она для него имеет, динамика оказывается абстрактной. Только при наличии такой связи жизненная динамика процесса и его результат будут освещены правильно.

Ведущие черты сознательной моральной личности, черпая свою определяющую силу из передовых общественных идей, определяют характер действия в ответ на внешние и внутренние воздействия, возможность противостоять настойчивому, даже жестокому давлению, давать ему героический отпор, побеждать его. Они показывают буквально, что убить человека — не значит подчинить его волю, если он не захочет этого сам.

Исторически причинно обусловленная воля, выражаемая действием, основанным на сознательном, внутреннем принципиальном отношении, «свободна» в том смысле, что действие зависит от личности, представляющей сознательный результат индивидуальной истории. С учетом этой предпосылки можно разделять проблемы генеза волевой структуры психической деятельности, которой мы только что касались, и мотивов, которые приводят в действие сформированную сознательную волю, той проблемы, которая нас сейчас особенно интересует. Нет надобности говорить о том, что этой мотивационной силой обладают цели, приводящие в действие волю, и волевая энергия, которая при этом возникает, тем больше, чем больше значение цели.

Но подлинно человеческие цели это — ценности, ради которых лучшие люди жертвовали жизнью, в борьбе за достижение которых они черпали источники «сверхчеловеческой» воли, стойкости, выносливости, мужества и терпения; наконец, идеи, которым они были беззаветно преданы. Идея становится целью человека, когда она как ценность вызывает у него стремление достигнуть ее реализации. Идея вызывает у человека сознание ценности, долженствования, долга, а преданность идее и стремление осуществить ее мобилизуют все силы человека.

Угасание эмоции делает человека безразличным, а безразличие, т.е. безразличное отношение ко всему, — тупым и пассивным. Хорошо известны болезненные состояния, которые характеризуются подавленным состоянием; при этом человек в периоде подавленности как бы теряет свои способности, но стоит подняться настроению, как блестяще выявляются функциональные возможности человека. Тяжелая утрата, вызывая реактивную депрессию, может вызвать полную потерю энергии, психической активности. Этот факт большого жизненного значения неоднократно и ярко показан в художественной литературе. Так, Л. Н. Толстой выразительно характеризует его в словах Анны Карениной: «Вы говорите энергия. Энергия основана на любви. А любовь неоткуда взять. Приказать нельзя». Так один из проницательнейших знатоков человеческой души показывает, что один из источников энергии человека лежит в эмоциональном отношении любви.

Что касается другого важного фактора или стороны душевной жизни, то, хотя, вслед за Штумпфом, некоторые авторы говорят о волевой функции (М. Я. Басов), но ряд авторов справедливо указывает на то, что воля является аппаратом управления всеми психическими функциями. Во всяком случае сформировавшаяся воля человека определяется его отношениями, которые могут оказывать свое влияние на психические функции.

Исключая, таким образом, эмоцию и волю, которых мы сейчас коснулись и которые занимают особое место, мы обратимся к анализу того, что обычно называют психическими функциями — восприятия, внимания, памяти, фантазии, мышления.

Восприятие. Восприятие, как известно, представляет собой более непосредственную чувственную и более элементарную форму отражения действительности, чем мышление.

Значение отношений в функции или деятельности восприятия вытекает из того, что степень развития этой функции зависит от жизненной значимости ее предмета как для животного, так и для человека. Животное тонко различает те раздражения, которые тесно связаны с его жизнедеятельностью. Собака слабо различает запахи веществ ароматического ряда (растений, цветов, плодов) и прекрасно различает запахи органических кислот, связанных с запахами животного тела. Человек, чей опыт опирается на культуру функций в их основной форме производственной деятельности, по-разному реагирует на разные раздражители: живописец гораздо тоньше различает цвета, музыкант — звуки, дегустатор — вкус и т.п.

Избирательность восприятия зависит не только от профессиональной тренировки, она связана с тем, что различные объекты и их стороны имеют разное значение для человека. Известные примеры этого представляет мать, спящая при шуме и пробуждающаяся при легком движении ребенка, мельник — при изменении стука жерновов и т.д. Экспериментальные исследования зрительного восприятия проведены у нас А. Россол, которая на основе тахистоскопических исследований показала, что при безразличном отношении испытуемого восприятие имеет бедный, неопределенный, случайный бессвязный характер; при активном отношении оно характеризуется, наоборот, четкостью и осмысленностью. Это демонстрируется следующими данными о восприятии деталей, экспонированных в тахистоскопе объектов. При безразличном отношении, как показывают эти опыты, количество деталей в среднем падает до двух на одного испытуемого; при заинтересованном — вырастает до семи в среднем, т.е. богатство восприятий возрастает с активацией отношений более чем в три раза.

Нужно подчеркнуть еще, что восприятие значимого объекта осмысленно. Эта осмысленность обозначает не только связь отдельных объективных компонентов восприятия, но и субъективную значимость содержания восприятия для воспринимающего.

Значение осмысленности восприятия и усвоения учебного материала правильно показано и подчеркнуто у нас в СССР А.Н. Леонтьевым и его сотрудниками.

Психология здесь, в сущности, показывает факты, довольно хорошо известные педагогам. Тем не менее это является важным и прогрессивным потому, что раньше педагог, пытаясь найти ответы на свои вопросы, сталкивался с формальным, бессодержательным, безразличным и безжизненным функционализмом, а теперь встречается с содержательной и живой психологией, созвучной его опыту.

Давно установлено, что в восприятии имеются субъективные и объективные стороны. Субъективные — это отчасти то, что привносится субъектом, но отсутствует в воспринимаемом — объекте. Иллюзорные болезненные восприятия, о которых будет речь дальше, представляют субъективно обусловленное искажение объективной действительности под влиянием болезненного состояния. Иногда это искажение связано не с болезнью, а с привычкой, установкой, идущей из прошлого. Так называемое ассимилирующее восприятие опирается на субъективные компоненты, которые, в отличие от болезни, не нарушают процесс восприятия, а облегчают и ускоряют его. Наконец, субъективный фактор может проявляться в интересе к тому, что дано в предмете наблюдения. Этот субъективный компонент является важным, как мы показали, положительным фактором восприятия.

Память. Запас наших знаний основан на способности накопления фактов, сведений и т.д., т.е. на памяти. Бесконечное разнообразие запаса знаний у различных людей зависит не только от особенностей опыта, но и от неодинаковой прочности фиксации усвоенного материала как в смысле количества, так и в смысле его содержания. Различие в характере опыта зависит не от особенностей памяти, но избирательный характер в смысле сохранения опыта выражает особенности памяти. Было бы, однако, грубой ошибкой обезличенно и механически представлять себе эту избирательную работу, хотя, к сожалению, это имеет место до сих пор. Неправильно было бы отождествлять эту избирательность и с типами памяти, как зрительной, слуховой и т.п. Конечно, эти типы существуют, но и в пределах свойственного этим типам преимущественного восприятия они различны по содержанию, независимо от характера психосенсорной системы — зрительной, слуховой и т.п.

Эта избирательность обусловлена не механизмом, а отношениями личности.

Хорошо известно, что события и факты запоминаются тем прочнее, чем больше впечатления они производят на человека. Можно сказать, чем сильнее впечатление, тем прочнее оно запечатлевается. Если воспользоваться методом воспроизведения фактов, уходящих в прошлое, то мы увидим, что количество их суживается в общем тем более, чем дальше мы уходим в глубь этого прошлого, однако детальность, яркость, образность некоторых из них упорно преодолевают время и оказываются стойкими. Эти стойкие воспоминания и впечатления связаны, как правило, с эмоцией сильной, глубокой и стойкой.

Это положение в настоящее время едва ли требует особой аргументации или иллюстрации. Каждый человек вспоминает ярко минуты своих радостей, страданий, торжества или унижения. Это — «незабываемые» часы, минуты или мгновения. Но вопрос о том, что задевает нашу эмоцию, тесно связан с тем, что говорилось раньше. Мощные эмоции возникают только по поводам, по обстоятельствам, имеющим для человека большую значимость. Эта значимость может иметь не индивидуальный или личный характер. Например, всякого человека потрясает разрушительная картина стихийных бедствий, каждый глубоко переживает и прочно запоминает острые минуты опасности для жизни. В обычных условиях эти исключительные переживания редки, а некоторыми людьми совсем не переживаются, но у всех воспоминания заполнены социально и индивидуально значимым содержанием.

Любовь, воспетая поэтом, односторонне освещенная и гипертрофированная психоаналитиками, не сделалась предметом исследования в связи с вопросом памяти. Хотя в учебниках психологии в главе о памяти вопрос о любви и памяти не разработан, но не нужно быть особенно тонким или образованным психологом, чтобы видеть здесь тесную связь. Любящий помнит и вспоминает любимого и любимое. Любимое — в данном случае дело, которое любят; не только забота о любимом деле есть память о нем, но и знание малейших деталей дела, сохранение их в памяти являются выражением любви к делу. Едва ли нужно говорить о том, какие детали, относящиеся к ее ребенку, прочно хранит память любящей матери. О том, что мать неодинаково любит двух детей, не трудно узнать по тому, насколько при прочих равных условиях богата ее память по поводу одного и как сравнительно бедна по отношению к другому. Можно сказать, что не только эмоция является условием памяти, но память является мерой отношения — любви, дружбы, интереса и т.п. Опыт школьной работы учит, как известно, тому, что материал, воспринятый учащимся с интересом, оказывается гораздо более богатым и прочнее усвоенным.

В опытах А. Россол, о которых говорилось, при экспозиции картин различного содержания обнаружилось совершенно различное воспроизведение в зависимости от отношения к картине. Это отношение характеризовалось как положительное, отрицательное и безразличное. Результаты приведены в таблице.

Как видно, при положительном отношении воспроизведение наиболее богато — все воспроизведено, и ни один объект не забыт; при отрицательном отношении воспроизведение несколько беднее: забыто 22 объекта из 56; наконец, при безразличном отношении воспроизведение оказалось вдвое беднее по количеству деталей: 67 и 81 против 133 и 167 при положительном отношении. При безразличном отношении объектов воспроизведено 7, а забыто 43.

К памяти можно подойти и с другой позиции, говоря, что живой материи свойственно, как правило, утрачивать следы впечатлений и опыта; при этом понимании оказывается, что чем большее значение имеют для человека события или лица, тем более их образы преодолевают закон забывания. Отсюда понятны эпитеты «неизгладимое впечатление», «незабываемые минуты» и т.п. Изучение старческого регресса памяти показывает недостаточную правильность положения о том, что старики, не запоминая нового материала, помнят хорошо старый. Воспоминание старого у них богаче, но также полно пробелов. При этом воспроизводимые в преклонном возрасте переживания и факты раннего детства относятся к любимым лицам, к острым (радостным или тягостным) эпизодам детства, к переживаниям стыда, обиды, раскаяния, к эпизодам, связанным с переломными моментами в жизни. Все прочно запоминавшееся оказывается не случайным, а имеющим индивидуальный смысл, связанный с тем значением, которое оно имело для человека, сохранившего воспоминание.

Некоторые воспоминания приобретают, в силу неразрешенности лежащего в основе их переживания, навязчиво прочный характер, что является предметом нашего рассмотрения в другом месте.

Внимание. Внимание — это сосредоточение психической активности. Заинтересованный ребенок весь «захвачен» интересным предметом, рассказом, делом. Внимание голодного неотразимо привлекается запахом пищи. Человек с потребностью в чтении не может оторваться от книги. Увлеченный работой человек поглощен ею. Он ничего не слышит, не видит, не чувствует голода и усталости. Учащийся, рабочий, воин на посту, утомленные трудом, не ослабляют внимания, преодолевая усталость вследствие сознания долга и необходимости.

Внимание — важнейший механизм упорядоченной нервной деятельности, физические основы которого освещены И. П. Павловым и В. М. Бехтеревым и со ответствуют учению о доминанте А. А. Ухтомского. Но здесь для нас важно подчеркнуть не это хорошо известное значение внимания, не его физиологическую природу, но ту движущую силу и источники внимания, которые показаны в приведенных примерах. В школьной психологии до последнего времени больше говорилось об объеме, устойчивости, отвлекаемости, лабильности, концентрации и т.п. формальных признаков внимания; вопрос же о его движущих силах оставался в тени, в пренебрежении. Только в последнее время психологи заговорили об этом. Не трудно показать, что источником внимания является избирательное отношение личности к различным сторонам действительности в процессе ее деятельности. Так именно вопрос и был сформулирован нами в начале 30-х годов.

Говоря о том, что отношения определяют психические функции, мы имели в виду, конечно, и внимание. Примеры, приведенные здесь, говорят об интересах, о потребностях, увлечении, сознании долга. Эту позицию принимают и другие советские психологи.

Мы говорили выше о доминирующем отношении. Внимание так же как, и воля, является в каждый данный момент выражением в структуре психического процесса динамического соотношения различных предметов или содержаний сознательной деятельности, и в них выражено доминирование одного из содержаний, овладевающего нашим сознанием и становящегося центральным пунктом внимания и нашей деятельности, а также целью нашего волевого усилия. Внимание связано с волей, потому что оно выражает, как и воля, целевое отношение к своему предмету. Внимание как выразитель и показатель активного отношения характерно изменяется в процессе развития. Непосредственный, конкретно-эмоциональный характер отношения на более элементарной ступени соответствует непосредственному, эмоциональному, непроизвольному, привлекаемому интересом вниманию.

Интерес — закон детского внимания. В младенческой стадии мы обнаружили рефлекторное сосредоточение; в этой стадии, собственно, нет психического отношения, нет, строго говоря, и внимания, а есть рефлекс оптической или акустической сенсомоторной фиксации. На уровне развитой психики отношения все более опосредуются, становятся обобщенными и принципиально обоснованными. Соответственно этому внимание характеризуется как произвольное, активно направляемое, опосредованное. На этом уровне характерно то, что не столько непосредственный интерес определяет мобилизацию внимания, сколько, даже вопреки непосредственному интересу, сознание необходимости и долга.

Мышление. Восприятие и мышление отражают объективную действительность. На достаточно высокой степени развития мышление отражает ее не в конкретных образах, а в понятиях. Но так же, как и в восприятии, в мышлении есть субъективная сторона. Она выступает в различной форме и может быть как положительным, так и отрицательным фактором.

С субъективной стороной мышления прежде всего связан индивидуальный характер суждений. Действительность бесконечно сложна. Каждая вещь и явление действительности связаны с остальным миром бесконечным количеством связей. Но в мышлении различных людей одни и те же предметы могут выступать различными сторонами и в разных связях, в зависимости от того, под каким углом рассматривается предмет и какую субъективную значимость имеют различные стороны его объективного значения.

Не для всех людей одинакового уровня развития одно и то же слово при одном и том же понятии, которому оно соответствует, имеет одинаковое конкретное содержание, оно зависит от различий опыта, интересов, взглядов, оценок, убеждений. По поводу одного и того же факта или события суждения людей могут оказаться различными в зависимости от того, что и как воспринимается, что и как становится предметом суждения, какое значение приписывается тем или иным сторонам объекта или факта. При этом индивидуальность суждения выражается в том смысле, что различные стороны действительности отражаются суждением с различной полнотой и неравномерностью. Но наряду с этой не явной субъективностью выступают моменты отчетливо субъективные.

Слепая вера, некритический субъективизм в доверии отличается от обоснованного, хотя и полного доверия тем, что последнее основано на критической проверке убедительными испытаниями. Точно так же предвзятая недоверчивость отличается от критической бдительности и осторожности. В вере, в доверии, в недоверии, сомнении и подозрительности мы имеем не просто объективную рассудочную логику расчета, но и логику отношений, отражающих одновременно принципы, эмоции и опыт, исходя из необходимости сочетания доверия и критической проверки дел, требовательности и уважения к людям.

Уверенность психологически выражает влияние воли на мышление. Мышление, холодное, бесстрастное, как счетчик, не является двигателем человеческого поведения; им является мышление страстное, но не пристрастное, толкающее суждение и выводы на неправильный путь.

С психологической, педагогической, логической, житейско-практической точек зрения следует еще коснуться вопроса о личности или безличности мышления. Самостоятельность, стойкость в мышлении, отстаивании своей точки зрения является выражением личности в мышлении. Эти свойства отражают отношение к себе, отношение к другим людям, выражают моральную принципиальность или аморальную беспринципность мышления. Вместе с тем они могут выражать неуступчивость и упрямство, самовлюбленный эгоцентризм и слепую предвзятость мышления, с одной стороны; уступчивость, соглашательство, внушаемость, безличность, безразличие — с другой. Иначе говоря, нравственное значение мышления неотделимо от характерологического значения содержательности мыслительных процессов.

Абстрактная индивидуальная психология рассматривала эти особенности только как проявление характера в области мышления. С этим можно, однако, согласиться лишь с учетом того, что черты характера выражают не формальные качества, а содержательные отношения, и что характер человека является не только своеобразием свойств, но и своеобразием нрава, т.е. неотделим от нравственного склада и моральных отношений личности.

Изложенное приводит к вопросу о преодолении функционализма, интеллектуализма в мышлении, а это тесно связано с вопросом о преодолении формализма и формально-логического понимания.

Формальная логика заботится только о соответствии между посылкой и выводом. Диалектическая логика, логика жизни, стремится отразить связь событий, фактов или предметов не с формальной точки зрения, а в их существенной стороне; при этом один и тот же предмет выступает в разных опосредованиях и разных значениях. В диалектическом мышлении речь идет уже не об абстрактных выводах из абстрактных предпосылок, а об единстве конкретного и абсолютного в понимании значения и смысла рассматриваемого явления. Этот живой процесс оказывается гораздо более сложным, чем процесс формально логического заключения. Выбор предпосылок, конкретных фактов и освещение относительной значимости их может меняться в зависимости от задач, которые возникают перед субъектом, от задач, которые он сам себе ставит, и целей, к которым он стремится.

Нарушения мышления не укладываются в рамки формально-логического «верно или неверно». Возникает вопрос не только о том, правильно ли мышление с некоторой точки зрения, но и правильно ли выбрана точка зрения. Выбор точки зрения, выбор критерия связан просто с бессубъективной констатацией, но выражает избирательную позицию субъекта. Здесь мы встречаемся с теоретически и практически важнейшим вопросом такого понимания личностью действительности, когда это понимание определяет поведение человека и играет существенную роль в практике производства, воспитания и психотерапии. Эта проблема связана с важнейшими вопросами о перестройке понимания в связи с изменением отношения и о перестройке отношения в связи с изменением понимания. Только связь отношений с активностью личности позволяет нам уяснить себе, каким образом понимание, т.е., казалось бы, интеллектуальный процесс, рассудочная деятельность переделывает всего человека.

Неправильное решение этого вопроса связано с интеллектуализмом, с недостаточным учетом того, что суждение и мысль личности, будучи включенными в систему отношений, оказываются действенным фактором. Перестройка их неизбежно влечет за собой перестройку всей системы отношений личности в целом. С этим мы сталкиваемся, когда помогаем воспитаннику понять, что действительно хорошо и что действительно плохо, когда мы помогаем ему отличать действительных друзей, ему содействующих, от тех, кто ему приносит вред. То же самое делает врач-психотерапевт, который помогает больному по-новому осознать действительность, понять неправильность его позиций, оценок, реакций и действий.

Сила педагога и врача в том, чтобы так овладеть отношением воспитанника или больного, чтобы сделать правильную точку зрения точкой зрения руководимого, правильное отношение — его отношением. В перестройке отношения ко всей жизненной ситуации исходным моментом является отношение ученика к педагогу или больного к психотерапевту.

Задача правильного мышления заключается в том, чтобы отличить в суждении логику объективной действительности от субъективных устремлений. Вместе с тем мы видим, как субъективный фактор влияет на процесс познания, как роль отношения сказывается в мыслительных актах, как отношения вплетаются в живую ткань мыслительного процесса, как они стимулируют, ориентируют мышление или как они дезорганизуют, неправильно ориентируют его.

Нужно ли говорить о том, что характер этих отношений, прежде всего симпатия или антипатия, определяется воспитанием, мнениями, оценками, отношениями, которые ребенок активно усваивает из окружающего?

Однако особенно ярко и продуктивно сказывается роль отношений в тех интеллектуальных актах, где человек мысленно реорганизует или творит действительность, в фантазии.

Фантазия. В фантазии мысль и вся психическая деятельность человека отрываются от действительности, но, отрываясь от нее, не теряют с ней связи в том смысле, что питаются опытом этой действительности. Но, даже отрываясь от нее, они тем больше удовлетворяют нас, чем менее заметен этот отрыв, т.е. чем ближе фантазия к жизни. Но что движет фантазию? Желание, стремление. Цель фантазии — это такая действительность или та сторона действительности, к которой мы стремимся; это устранение в воображаемой действительности всего того, что нас отталкивает, из повседневной жизни. Они нам хорошо известны по литературе; вспомним хотя бы мечты Николеньки Иртенева из «Детства, отрочества и юности» Л. Н. Толстого. Здесь острая ситуация болезненно переживается ребенком, жар неудовлетворенных желаний создает острый взрыв мечтаний. Фантастические планы детей, авантюризм приключенчества отражают стремление к новому, неизвестному. Они отражают мечты, ставшие целями фантастического предприятия, поиски нового, яркого, удовлетворяющего кипучую, стремительную активность ребенка, не нашедшего себе соответственной пищи и приложения в повседневном быту и в школе при неудовлетворительной организации ее жизни. Фантазия поэта не только реализует напор бурных и не нашедших реализации стремлений, но и тем в большей степени насыщается идейным содержанием, отражающим реальность и направляющим деятельность людей, чем глубже и значимее его творчество для народа, трудящихся масс.

Все изложенное показывает, что психические функции как стороны деятельности, как абстракции от живого целого психической жизни немыслимы вне этого целого. Отрыв от него выхолащивает их, делает пустыми, бездейственными и мертвыми. Но целое психическое представляет не формально динамическое образование, а систему содержательных отношений личности, воспитываемой и развивавшейся в определенных социально-исторических условиях. Поэтому функциональный аспект рассмотрения, абстрагируя и изолируя некоторые моменты, должен их выделять, но не отделять. Функциональный план анализа должен подчиняться плану содержательных отношений — принципу требований, целей, стремлений личности.

Литература.

Лазурский А. Ф. Классификация личностей. Пг., 1921.

Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. М., 1946.

Штумпф К. Психологические явления и функции // Новые идеи в психологии. СПб., 1913.

Поиск по сайту: