Эксперимент 10: Превращение слияния в контакт

До сих пор, развивая технику осознавания, мы ограничивались тем, что стремились помочь вам улучшить вашу ориентацию по отношению к среде и физическому организму. Мы работали над чувствами, фантазиями и воспоминаниями, ощущениями тела и болями. Это осознавание было ненаправленным в том смысле, что мы не предлагали вам искать что-то определенное; вы просто замечали и обращали внимание на то, что само привлекало ваше внимание. Теперь мы переходим к направленному осознаванию, где сужаем и направляем фокус, чтобы выделить и осознать определенные блоки и слепые пятна. Для этого больший акцент должен быть сделан на том, как самость манипулирует телом и окружающим. Задача состоит в том, чтобы осознавать, как вы сами манипулируете собой и своей средой. Больше внимания следует уделить моторике — мышечной системе. Подходя к тому, что трудно наблюдать, вы должны будете воздействовать на процесс «фигура/фон» активным использованием мышц.

Естественно связывать ориентацию (экстеро- и проприоцепцию) с сенсорной системой, а движения и манипуляции — с мышечной системой. Это обычное разделение рецепторной и эффекторной функций. Важно, однако, помнить, что в нормальном здоровом поведении восприятие и действие, ощущения и мускулы работают в функциональном единстве. Например, видение невозможно без постоянных мелких движений глаз. Даже при судороге, когда потеряна тонкая чувствительность от конечностей и возможны лишь наиболее грубые движения, остается значительная часть сенсорного опыта — гравитации, направления и т. п.

Несмотря на функциональное единство сенсорики и мускулов, начальный акцент на сенсорной ориентации дает тактическое преимущество. Простое замечание и регистрирование не требует заметных мышечных движений и не привлекает внимания других. Между тем значительные, явные движения в среде вызывают в нас ощущение риска поставить себя в ложное положение, пережить смущение, замешательство или какими-то иными способами навлечь на себя наказание со стороны окружающих. Поэтому легче и разумнее поработать сначала над улучшением своей ориентации. Но обретя уверенное осознавание того, где мы находимся, мы можем начать пользоваться нашей мускулатурой и, не рискуя вызвать в себе невыносимую тревожность, почувствовать, что мы делаем, осуществляя свои действия.

Кроме того, работая сначала над ориентацией, а потом над манипуляцией, мы следуем за образованием симптомов и блоков. Обычно детям запрещают прежде всего явные мышечные движения и выражения, если они приносят слишком много беспокойства окружающим. Постепенно мы перестаем осознавать, что сами себе произвольно запрещаем их. Иными словами, поскольку они подавляются хронически и ситуация, по-видимому, не будет изменяться таким образом, чтобы это подавление перестало быть необходимым, оно переходит в репрессию. То есть, поскольку мы перестаем удерживать на этом внимание (которое требует изменения и развития), подавление становится «бессознательным». Затем, поскольку подавление мышечных действий имеет тенденцию подавлять ощущения и делать их неэффективными, мы начинаем терять ориентацию. В наших экспериментах мы обращаем процесс, начиная с обострения своих ощущений того, что мы есть и что мы чувствуем. Обретя вновь некоторую долю ориентации, мы можем постепенно возвращать себе способность двигаться и манипулировать собой и нашим окружением конструктивно.

Мы подчеркиваем, что во всех типах деятельности, будь то чувствование, вспоминание или движение, слепые пятна и ригидность в определенном аспекте осознаваемы. Необходимо проявить больше внимания и интереса тому аспекту, который осознается, так чтобы смутная фигура прояснилась на своем фоне. Мы можем, по крайней мере, осознавать что есть слепое пятно и, работая последовательно над тем, что мы можем увидеть или вспомнить, а также над мышечными манипуляциями, посредством которых мы делаем себя слепыми, мы постепенно разрушаем блок до полного осознавания.

Любой здоровый контакт включает осознавание-замечание (перцептивную фигуру/фон) и волнение-возбуждение (возрастающую мобилизацию энергии). Каждый блок, наоборот, делает необходимым выполнение актуальной работы по предотвращению контакта. Эта работа состоит именно в манипуляции собственной ориентацией, то есть в ограничении или искажении рецепторных функций таким образом, чтобы «фигура/фон» не формировались, а вместо этого обе части поля — та, которая должна была бы быть «фигурой», и та. которая должна была бы быть «фоном», сливались так, что становились почти неразличимыми. Иными словами, это «слияние», которому и посвящен данный эксперимент Если, несмотря на все противодействие, «фигура/фон» все же образуется, то этот процесс сопровождается обычным возбуждением. Это создает дополнительную проблему в предотвращении контакта: поскольку нет намерения вкладывать энергию в возбуждение, что было бы естественным следующим шагом в создании и проживании контакта, — она должна быть подавляема. Подавление возбуждения затрудняет дыхание, что характеризует «тревожность» (беспокойство), — это проблема, к которой мы обратимся в следующем эксперименте.

Восприятие и воспринимаемый объект, интенция и ее реализация, один человек и другой находятся в слиянии тогда, когда нет осознавания границы между ними, нет различения моментов различия или «инаковости», отличающей их друг от друга. Без этого чувствования границы, чувствования чего-то иного, что должно быть замечено, что требует своего подхода, манипулирования, радости, — невозможно возникновение и развитие фигуры/фона, следовательно, не может быть осознавания, волнения, не может быть контакта.

Слияние патологично только тогда, когда оно поддерживается как средство предотвращения контакта. После того, как контакт достигнут и прожит, слияние имеет совершенно другое значение. В конце любого успешного — то есть ничем не прерванного и естественно завершившегося — опыта всегда возникает слияние энергий или порождающих энергию материалов. Например, когда пища опробована на вкус, прожевана и проглочена, она уже не осознается. Контактная функция вы-полнила свою работу. Новые операции, если они были необходимы для того, чтобы сделать эту определенную пищу ассимилируемой, закончены, и дальнейшая работа может быть предоставлена автоматическому и несознаваемому аппарату пищеварения, развитому филогенетически. Энергия пищи ассимилируется — буквально, делается подобной тому, что уже имеется в тканях и органах тела. Она перестает быть чужеродной, иной, она «натурализована» и становился новой силой, добавляемой к ресурсам организма. Она «течет» вместе с организмом, то есть то, что было организмом, и то, что было пищей, теперь находятся в слиянии.

Процесс приобретения новых знаний имеет точно такую же форму. То, что ново, должно привлечь внимание своим отличием от того, что уже известно, должно возбудить интерес в качестве чего-то, что должно быть принято, или отвергнуто, или частично принято и частично отвергнуто. Это может быть потенциальным расширением уже существующего у человека знания или может занять место чего-то, во что человек до сих пор верил. Чтобы ассимилировать это, нужно его рассмотреть, проработать и до некоторой степени проработать себя. Таким образом уже известное и новое знание ассимилируются друг с другом. Диапазон того, что человек понимает и может делать, увеличивается. Если ассимиляция не доведена до завершения, новое знание может быть принято на сомнительной основе как что-то, что может «применяться» при таких-то и таких-то обстоятельствах. При полной ассимиляции «знаемое» и «знающий» едины, здесь нет «применения знания» к ситуации, подобного прикладыванию мази к ране или нанесению крема на лицо, есть только человек-в-действии. Здесь человек и его знания находятся в нормальном здоровом слиянии.

Если в дальнейшем способ мышления, представления или делания, который полностью ассимилирован, на каком-то основании окажется неадекватным или возникнет необходимость заменить его иным, более адекватным, это породит проблему, вновь полностью будет осознаваемо, будет еще раз проработано и либо вновь утверждено, либо модифицировано, либо отвергнуто и заменено чем-то лучшим. Только то, во что человек, как ему говорят, должен верить, или то, что его заставляют принять как обязанность — иными словами, то, что не принято человеком полностью как его собственное и не ассимилировано им, не уподоблено ему самому, — только это человек не способен поставить под вопрос, даже если все обстоятельства этого требуют. Такого рода нарушение слияния с «авторитетами» вызовет слишком сильное чувство вины и тревожности.

Патологическое слияние — это такая ситуация, в которой составляющие части, ранее дифференцированные и отделенные друг от друга, совмещены и. удерживаются вместе, изолированные от «игры» дальнейшего опыта. Это «связывает энергию», — буквально: связывает актуальную и потенциальную деятельность обеих частей таким образом, который делает невозможным их дальнейшее функциональное использование в организме. Рассмотрим, например, структуру какого-нибудь хронического запрещения. Предположим, человек сдерживает рыдания, произвольно сокращая диафрагму, и это становится привычным и неосознаваемым. При этом организм теряет обе функции: человек, который манипулирует своими функциями таким образом, не может ни рыдать, ни свободно дышать. Не будучи способным выплакаться, он не освобождается от своей печали, не может покончить с ней; он даже не может толком вспомнить, какая потеря вызывает его печаль. Потребуется зап-лакать и препятствующее этому сжатие диафрагмы образуют устойчивую линию борьбы действия и противодействия, и это продолжающееся состояние войны изолировано от остальной части личности.

Задача психотерапии, очевидно, состоит в том, чтобы вернуть демаркационную линию — осознавание частей как частей, в данном специфическом случае — плача и сжатия диафрагмы. Плач — естественная потребность человеческого организма, пережившего потерю. Агрессия против плача, в данном случае — сжатие диафрагмы стало необходимым только из-за установившегося слияния с «авторитетами», которые говорят: «Большие мальчики не плачут». Разрушение запрета требует, чтобы конфлюэнтная (находящаяся в слиянии) энергия противоположных частей была вновь разделена на плач и агрессию-против-плача. чтобы конфликт был оживлен в настоящем, в более благоприятных обстоятельствах, и был разрешен. Разрешение должно включать не одну, а обе стороны конфликта. Печаль будет разрешена выплакиванием ее раз и навсегда. Агрессия против плача, противоречащая естественному функционированию, будет направлена против антибиологических «авторитетов».

Полезна привычка оставлять внимание свободным для того, что ново и интересно. Было бы бессмысленным менять все привычки ради демонстрации способности меняться. Вместе с тем многие наши привычки были развиты не свободно и поддерживаются не из-за своей эффективности, но в слиянии с кем-то, кто научил нас этим привычкам, или с моделями того или иного рода, абстрактными концепциями долга, правильности или полезности. Мы считаем само собой разумеющимся то, что они обретены спонтанно, однако попытка переменить их вызывает в нас настолько сильные сопротивления, что это безусловно является свидетельством нездорового слияния.

Отметьте некоторые свои привычки — как вы одеваетесь, как чистите зубы, как открываете или закрываете дверь, как печете пирог. Если привычки не кажутся вполне эффективными или если изменения кажутся столь же хорошими, а, кроме того, привносят разнообразие, — попробуйте изменить их. Что произойдет? Получите ли вы удовольствие, учась делать что-то по-новому? Или вы встретитесь с сильными сопротивлениями? Не опрокинет ли изменение одной какой-нибудь частности всю схему вашего заведенного порядка? Что происходит, когда вы наблюдаете, как кто-то выполняет работу, похожую на вашу? Не раздражают ли вас отличия, хотя бы небольшие, от того, как делаете это вы сами?

Проснувшись утром, человек довольно скоро входит в привычный тон и привычную последовательность действий, которые неукоснительно нейтрализуют значительную часть доступной ему энергии и внимания.

Проснувшись, прежде нем встать, подумайте о возможности чувствовать или действовать иначе, не так, как обычно. Не принимайте решений, которые должны быть непременно выполнены, просто живо визуализируйте возможные простые и легко выполнимые изменения в вашем обычном распорядке.

Люди, которые живут в нездоровом слиянии друг с другом, не вступают в личный контакт. Это обычная болезнь браков и длительных дружб. Партнеры в таком слиянии могут перенести не более чем мимолетное различие взглядов или вкусов. Если проявляется более серьезное различие взглядов, они не могут проработать его до достижения подлинного согласия или согласия на разногласие. Они должны либо восстановить потревоженное слияние любыми возможными средствами, либо разойтись до изоляции; при этом они будут дуться, отворачиваться друг от друга, обижаться или любыми иными способами перекладывать на другого задачу примирения. Если же не удается восстановить слияние, отношения становятся враждебными, или пренебрежительными, или в иной форме лишающими другого права на внимание.

Чтобы восстановить потревоженное слияние, человек пытается либо приспособить себя к другому, либо другого к себе. В первом случае он становится соглашателем, старается примириться, беспокоится по поводу малейших разногласий, нуждается в доказательствах полного приятия; человек готов отказываться от своей собственной индивидуальности, ищет благосклонности, впадает в рабство. В другом случае, когда человек не выдерживает противоречии, он начинает уговаривать партнера, льстить ему, принуждать или запугивать.

Если люди находятся в контакте, а не в слиянии, они не только уважают мнение свое и партнера, свой и чужой вкус, ответственность, но также приветствуют оживление и возбуждение из-за возникающих разногласий. Слияние ведет к рутине и застою, контакт — к волнениям и росту.

Разумеется, в браках и старых дружбах может быть и здоровое слияние, когда это означает надежное принятие как само собой разумеющегося того, что другой — «второе я». Но это принятие должно оправдывать себя, как любая другая здоровая привычка, тем, что подвижно, полезно и обеспечивает удовлетворение и рост.

Наиболее важный случай личного слияния — несознаваемая идентификация (позже мы рассмотрим ее подробнее как интроекцию). Вся общественная солидарность опирается на отождествление с нашими близкими, с нашими профессиональными ролями, партиями, языком и пр. Это составляет то «мы», которое расширяет «я». Как все ассимилированное, отождествления становятся несознаваемыми; но они здоровы только в том случае, если при необходимости могут быть вновь замечены и затем подтверждены, изменены или отвергнуты.

Рассмотрите как можно больше своих «черт» — речь, одежду, поведение в целом и пр. — и задайте себе вопрос, подражая кому вы их обрели. Друзьям? Врагам? Если вы одобряете в себе эту черту, чувствуете ли вы благодарность к ее источнику?

Межличностное слияние — разновидность транса или гипноза. Мы все суггестивны в этом смысле, но защитой является доступность внушаемого осознаванию и способности оценивать эмоциональную привязанность к другому.

Понаблюдайте за своими реакциями на кинофильм или спектакль. Отметьте, насколько, обычно не замечая этого, вы отождествляетесь с действующими лицами. С какими именно? Не с теми ли, с кем вам кажется, что трудно было бы отождествить себя?

Способность вызывать такое отождествление публики является решающей для артистического успеха в создании «реальности» — лучше сказать иллюзии реальности. Популярность фильма или спектакля в значительной степени зависит от этого. Однако произведения искусства, которые достигают только этого, не имеют большой ценности, потому что это дешевый прием (не «рекреация» ни в каком смысле) — извлекать эмоции из привычных каналов, реальных или воображаемых. Художественный опыт достоин этого названия, только если он ведет вас к трудным отождествлениям с возможностями, отличающимися от ваших привычных, к более широкому взгляду и более тонкому анализу. Далее, поскольку с точки зрения серьезного искусства манера, стиль и техника очень важны, заметьте, что как раз это невозможно воспринять, просто погружаясь в отождествление с действующими лицами; для этого надо быть внимательными и к тому, как они создаются. Обращая внимание на стиль одновременно с осознаванием действующих лиц и сюжета, вы будете отождествляться с артистом-творцом и сможете в какой-то степени разделить его радость творчества.

Завершая обсуждение слияния, мы предлагаем вам рассмотреть вину и чувство обиды как симптомы нарушенного слияния. Если слияние между А и Б нарушается. А будет думать, что либо он сам, либо Б нарушили его, следовательно, виноваты в этом. Если А полагает, что он сам сделан это, он должен исправить положение и принести свои извинения Б, чтобы восстановить слияние; если же он считает виноватым Б, то чувствует обиду, полагает, что Б должен заплатить ему чем-то, от извинения до готовности понести наказание. По-немецки Schuld означает вину и долг; извиняться по-немецки entschuldigen — делать себя должным или виноватым.

Цель этих безосновательных претензий к себе или партнеру — вина или обида — в том, чтобы восстановить нарушенный баланс и исправить невыносимую ситуацию разрушенного слияния. Но в таком случае избегается актуальный контакт с другим человеком как личностью, примет ли этот контакт форму взрыва гнева, акта благородного понимания и прощения, возможности радоваться чужой радостью, честности с собой или любого другого возможного действия в том случае, если оно не последует рабскому восстановлению статус-кво.

Вспомните, по отношению к кому вы чувствуете вину или обиду. Вызвали ли бы подобные действия то же чувство, если бы они принадлежали кому-нибудь другому? Теперь вспомните свои отношения с этим человеком в целом. В какой степени вы принимаете как само собой разумеющееся то, что, может быть, этим человеком вовсе не принимается как само собой разумеющееся? Хотите ли вы изменить статус-кво?

Тогда, вместо того чтобы мучить себя чувствами вины или обиды, поищите пути расширения области контакта!

Виноватый и обижающийся чаще всего переплетены друг с другом. Они зависят друг от друга. (Мы вернемся к этому механизму, когда пойдет речь о сосании, кусании и жевании в экспериментах на интроекцию.) Эти люди боятся, что если определенное слияние будет разорвано, то — какой бы бесконтактной и «непитательной» ни была эта эмоциональная связь, — они останутся полностью и непоправимо лишенными питания!

Многие студенты сочли предложение пересмотреть свои привычки совершенной чепухой, будучи вполне уверенными, что они попробовали различные способы выполнения определенных дел и выбрали наиболее эффективные и удобные. К чему тогда пробовать что-то еще, искать другие возможности, если это может принести только потерю времени и неудобства. Многие вспоминали несчастную судьбу сороконожки, которая задумалась, какой ногой ступать после двадцать второй.

Некоторые попробовали выполнить несколько знакомых дел непривычным образом, нашли, что это возможно, и на этом основании заключили, что они не «рабы привычки». Реакции других отличались в диапазоне от согласия с тем, что небольшие изменения в заведенном порядке, например, бритья вызывают раздражение — до испуганного обнаружения, что во вполне обычных действиях они не могут ни на йоту отойти от рутины без значительного внутреннего потрясения.

Один человек обнаружил, что он может внести что-то но-вое в свое поведение только ценой чувствования себя на «неудачном» пути. Кроме того, он обнаружил, что многое в его отношениях с другими людьми ограничивалось желанием скрывать свои предрассудки. В отношении своего «счастливого» распорядка дня он сказал: «Если я иду с кем-то и мой спутник хочет идти другой дорогой, я заставляю себя идти вместе с ним, потому что не хочу, чтобы он знал о моей беспомощной вере в добрые и дурные предзнаменования. При этом я чувствую себя несчастным и сердитым; но я до сих пор не осознавал, что сержусь на своего спутника и считаю его обязанным мне за мое согласие идти его путем, в то время как я втайне знаю, что это путь — несчастливый для меня».

Некоторые отмечали, что могут вполне равнодушно смотреть, как другие делают нечто иначе, чем они сами. Другие чувствовали себя в таких ситуациях раздраженными или тревожными. Приведем несколько примеров: «Моя жена гладила мои брюки; я нередко делаю это сам. Но, разумеется, я делаю это не так аккуратно и не с таким терпением, как она. Я стараюсь сделать это как можно скорее; в результате, посмотрев некоторое время на ее работу, я почувствовал раздражение, как будто я сам напрягался, чтобы заставить утюг двигаться быстрее».

«Я горжусь своим умением вести машину, но я очень косный в своих привычках. Это делает меня совершенно нетерпимым к другим водителям, ведут ли они свою машину или мою. Я сержусь, когда какой-нибудь водитель на дороге нарушает одно из «правил», которые я сам для себя установил, даже если это ничем не грозит ни мне, ни кому-либо другому. Моя жена вызывает во мне страшный гнев, если отклоняется хоть немного от того, что я считаю правильным, например, остается на малых оборотах секундой долее, чем сделал бы я».

«Я начинаю замечать, что часто испытываю беспокойство, если сталкиваюсь с другим способом действия».

«Я ощущаю чуть ли не принуждение закрывать двери, если кто-нибудь оставляет их открытыми. Если я пытаюсь не обращать внимание на эти открытые двери, то сижу и мучаюсь беспокойством до тех пор, пока дверь не закрыта. Я пытался игнорировать это, но не могу. Неудобство от вставания и закрывания двери гораздо меньше, чем от ожидания, что рано или поздно кто-нибудь другой ее закроет».

«Меня очень беспокоит, если кто-нибудь делает что-нибудь иначе, чем сделал бы я. Я уверен, что они все испортят. Это чувство настолько сильно, что я ухожу в такое место, откуда не видно, что там делается; если же я остаюсь, то должен сказать работающим, как нужно это делать, иногда я прямо выхватываю работу из рук у людей и делаю ее сам».

Вот более пространный отчет: «Я обнаружил, что являюсь рабом своих представлений об эффективности. В течение всей жизни я следовал привычке сводить все необходимые действия к системам привычек (я, например, причесываюсь перед бритьем, чтобы влага не попала на лицо, после того как оно присыпано тальком); предположительно, это делается для того> чтобы у меня оставалось больше времени для такого серьезного дела, как «думание». Познакомившись с литературой по психотерапии, я, конечно, узнал о механизме навязчивой аккуратности и попытался избавиться от значительной части привычек, которые показались мне ненужными и ритуальными. В данном эксперименте я попытался для пробы изменить некоторые из своих привычек, даже когда был уверен, что эта привычка самая эффективная из всех возможных. Это создавало тревожность. Осознавание, что новая процедура — это эксперимент и что ее можно оставить в любой момент, до некоторой степени смягчала беспокойство, но мое «суперэго» (я) продолжает надоедать моему «это» (мне), чтобы мы (я) сделали что-то с этим. Когда я смотрю, как другие делают что-то, что я делаю определенным (наиболее эффективным) образом, меня действительно беспокоит, что они «делают не так». Мне очень трудно удержаться от того, чтобы не дать инструкции, даже если их действия меня не касаются и непрошенный совет может вызвать возмущение. В таком случае я обычно прибегаю к спасительной поговорке — «не мечите бисер перед свиньями»».

Некоторые, не чувствуя себя привязанными к какой бы то ни было рутине, рассказывали о «прискорбном» отсутствии регулярной и сберегающей усилия системе обращения с рутинными делами.

Что касается эксперимента на воображение изменений до вставания из постели, некоторые говорили, что они чувствуют себя при этом слишком сонными, чтобы делать что-то в этом роде. Другие утверждали, что, по-видимому, небольшие изменения могли сделать их день совершенно иным: «В течение многих лет я пытался заставлять себя вставать немного раньше, чтобы не было этой раздражающей спешки в последнюю минуту, чтобы успеть на работу. На прошлой неделе, вместо того чтобы, жалуясь на жизнь, все же проспать лишних 15 минут, однажды утром я визуализировал, что случится, если я откажусь от этого удовольствия. Это не внесет значительного изменения в общее количество сна, но даст мне возможность начать день без давления. Забавно, что когда я посмотрел надело таким образом, то увидел, что я не должен заставлять себя это делать, а хочу этого. В результате я не спешу, не шатаюсь со сна все утро и гораздо более расслаблен».

Большинство считают, что наиболее полно отождествляются с одним определенным действующим лицом в фильмах или пьесах. Те, кто отождествляют себя с героем или героиней, полагают, что все остальные делают так же; но нашлись многие, предпочитающие воображать себя «собакой снизу» или «собакой сверху», святым, грешником — независимо от того, была ли предпочитаемая ими роль центральной. Один человек утверждает: «Я всегда — совершенно всегда! — злодей».

Кроме некоторых исключительных поведенческих моментов, мало кто осознавал, что заимствовал привычки и черты поведения у других: «Я знаю, что одну особую черту поведения заимствовал у отца: это разыгрывание «мудреца», разрешителя чужих проблем, устроителя чужих дел. Это беспокоит меня, потому что я не думаю, чтобы это покоилось на здоровых основах: то есть у меня нет понимания разного рода проблем. Мне действительно доставляет удовольствие помогать близким друзьям, когда я могу это сделать (так делал и мой отец», но я не чувствую себя благодарным ему за то, что он научил меня быть в центре всех на свете забот».

Что касается вины и обиды, наше предложение «поискать путей расширения области контакта» вызвало хор нетерпеливых вопросов, как это делать. С другой стороны, некоторые сообщали, что они начали «расширять область контакта»: «Недавно у меня были проблемы с дочкой. Но вот я сунул свою гордыню в задний карман и попробовал расширить область контакта, честно сообщив ей о моей обиде. И вот — она перестала меня задирать!».

Вот еще сообщение: «Последние тринадцать лет мои отношения с родителями были напряженными. Мне не нравилось быть с ними, и обычно я ухитрялся быть настолько неприятным, что они тоже получали мало удовольствия от общения со мной. Я чувствую себя обиженным, прежде всего потому, что считал их слишком строгими. Может быть, я также чувствовал себя виноватым, но не осознавал этого. Я не знаю, чувствовали ли они мою враждебность, но полагаю, что они все еще любят меня, несмотря па мое непослушное поведение. Я уважаю их, потому что у них много прекрасных качеств. Я никогда не говорил им о своих чувствах. Боже мой, я думаю, что теперь я это сделаю. Это уже не может ничего ухудшить! Если я обнаружу свои чувства (конечно, сказав и о том, что меня в них восхищает), самое худшее, что может случиться, — это то, что моя «война» выйдет на поверхность, при этом ее можно будет вести более интеллигентно. И мы можем прийти к лучшему взаимопониманию и увидеть, что у нас гораздо больше общего, нежели я сам до сих пор позволял себе думать. Конечно, стоит попытаться. В свете этих экспериментов я вижу, что мое поведение до сих пор было глупым, детским, неприспособленным. Надеюсь, что мой энтузиазм по поводу этого запоздалого проекта продлится некоторое время, потому что я увижу моих родителей только через месяц».

Поиск по сайту: