Руководитель семинара

Доклад

студентки II курса д/о 2091 гр.

Веринчук К.Д.

Руководитель семинара

к. и. н., доц. Гусарова Т.П.

Москва, 2013

Оглавление

Введение 2

Понятие «идеология» 2

«Проблема абсолютизма» 3

Источники 4

Литература 6

Глава 1. Абсолютизм и абсолютная монархия 9

Глава 2. Идеология Ришелье 12

Теория 14

Практика 20

Глава 3. Особенности и сравнительный анализ 28

Заключение 32

Введение

Личность Армана Жана дю Плесси, кардинала-герцога де Ришелье, главного министра Людовика XIII с 1626 по 1642 год, в известной мере определила целую эпоху. За это время он успел проявить себя в столь многих сферах государственной деятельности, что по сию пору многое остается не до конца изученным. Он известен как талантливый администратор, строитель флота, покровитель науки и искусств, искусный дипломат, в меньше степени – как теолог и писатель. Занятый укреплением королевской власти и национальным строительством, большее внимание он уделял идеям, владеющим умами французов. Отсюда его труды по созданию идеологической базы абсолютной монархии, какой он хотел ее видеть.

Итак, Ришелье как идеолог абсолютной монархии. Формулировка моей темы сама по себе проблематична. Что понимать под абсолютной монархией? Что такое идеология? Можно ли вообще называть идеологией то, что создавал Ришелье? Прежде чем определить цель и задачи работы, надо устранить терминологическую неразбериху.

Понятие «идеологии»

Какой смысл вкладывается в понятие «идеология» и насколько мы вправе употреблять его применительно к XVII веку, если само слово возникло в начале XIX? Я попробую ответить на эти вопросы.

Некоторые словари прямо пишут, что идеология – одно из самых дискутируемых понятий в социологии и политологии. Оно может быть нейтральным или резко негативным. Однако на основе нескольких современных специализированных словарей можно прийти к «усредненному» значению. Это совокупность (или даже система) связанных между собой идей и верований. Ее характеризуют такие положения: во-первых, она исходит из определенным образом познанной реальности. Во-вторых, она ориентирована на практические интересы и может содержать программы, лозунги, философские концепции. В-третьих, она связана с понятием «власть» и может служить теоретическим обоснованием политики субъекта идеологии.

В чем отличие идеологии от политической теории и практики? Почему «Ришелье как идеолог абсолютной монархии», а не «Ришелье как создатель абсолютной монархии» или «Ришелье как теоретик абсолютной монархии»? Дело в том, что идеология гораздо шире и объемнее любых политических трактатов. Она направлена вовне, обращена к населению, и включает в себя не только модель власти, но и конкретную программу действий, лозунги и формулировки, применяемые правительством, а также пропаганду посредством литературы, искусства и королевского церемониала. Именно это будет меня интересовать в контексте правления министра-кардинала.

Проблема «абсолютизма»

С термином «асболютизм» дело обстоит еще сложнее, чем с «идеологией». «Абсолютизм был некогда реальностью[1]» - пишет один современный историк. В самом деле, с 20-х годов XIX века и примерно до 80-х годов XX большинство историков полагало, что абсолютизм существовал как реальная стадия развития монархии, определившая целую эпоху развития западноевропейской цивилизации. Однако затем появились тенденции к пересмотру этого термина; в наиболее радикальном варианте они нашли выражение в работе Хеншелла «Миф абсолютизма» (1992). Основываясь на историографии прошедшего десятилетия, он предложил отказаться от понятия «абсолютизм» вообще. Несмотря на многие недостатки работы, она обозначила новый этап в историографии.

Создается впечатление, что существовашее единогласие после этого момента начинает стремительно разрушаться - критика привела к неразберихе, когда каждый исследователь, употребляющий это слово, вынужден объяснять его значение каждый на свой лад. Это впечатление ложно: при внимательном изучении историографии выясняется, что никакого единогласия вовсе не существовало. Абсолютизму «не удалось приобрести единообразное, всеми признанное определение[2]». Дальнейшие дискуссии лишь усугубили это положение. Абсолютная монархия, ранее современное государство (early modern state), административная монархия – все эти варианты сейчас употребляются историками.

Каких только королей не связывали с возникновением «абсолютизма» во Франции! Это Франциск I, Филипп IV Красивый, Людовик XIV и Людовик XIII (с Ришелье), даже Людовик IX Святой.

Примеров историографеческой разобщенности можно привести немало. Люблинская в русле теории истмата определяет «абсолютизм» как резкое усиление королевской власти в результате временного равновесия сил между дворянской элитой и буржуазией, благодаря чему король был независим от них обеих. Немецкий историк-социолог Элиас отдельно от советской историографии приходит к тем же выводам. Хачатурян представляет точку зрения, которую можно считать «классической» (с которой боролся Хеншелл): при «абсолютизме» государство поглощено личностью короля и аппаратом, максимум централизации в условиях феодализма, наличие разветвленного и независимого государственного аппарата. Однако Роберт Мандру и Ле Руа Ладюри, историки-анналисты, считают степень централизации и бюрократизации государства в изучаемый период довольно низкой, обращая внимание на активность коропораций и распространение клиентских связей.

Вместо «абсолютизма» использую термин «абсолютная монархия» как более близкий к риторике Раннего Нового времени – об этом подробнее в первой главе. Для меня принципиально важны не только и не столько государственно-административные реалии Франции XVII века, сколько политические убеждения эпохи и идейная политика Ришелье. Поэтому я изучаю не то, чем была «абсолютная монархия» Людовика XIII и Ришелье, а то, какой Ришелье хотел ее сделать и какой хотел показать французам.

Постановка вопроса

Теперь, когда мы немного разобрались с терминами в заглавии работы, перейдем к ее целям и задачам. Что представляет из себя идеология абсолютной монархии Ришелье? какими способами он ее создавал и распространял? На эти вопросы мне предстоит ответить.

Цель же работы – синтез создававшейся Ришелье идеологии абсолютной монархии, выявление ее особенностей в контексте современной ему философско-политической мысли, осуществления этой идеологии и распространения.

Чтобы достичь цели, я ставлю несколько задач: во-первых, определить суть термина «абсолютная монархия», как могли понимать в XVI-XVIII вв. Во-вторых, проследить идеологическую подоплеку внешней и внутренней политики кардинала. В-третьих, дать анализ его теоретических установок (по «Политическому завещанию»). Наконец, в-четвертых, выявить особенности идей Ришелье в ходе сравнительного анализа (используя трактаты других мыслителей).

Для этого придется изучить такое важное наследие кардинала, как «Политическое завещание», в котором нашли свое отражение его теоретические установки, и его конкретные действия на основе документов и историографии, где он предстает как непревзойденный практик.

Источники

Основным источником по моей теме является «Политическое завещание, или принципы управления государством господина кардинала де Ришелье». Точное время его написания неизвестно (конец 1630-х годов), и не сохранилось полного оригинала рукописи. Историки располагают 17 копиями и черновиками, что затруднило публикацию и привело к спорам о подлинности «Завещания». В XVIII веке особенно яростно его подложность доказывал Вольтер, и хотя его аргументы были признаны неосновательными, дискуссия продолжалась и в первой половине XX века. Сейчас подлинность всех сочинений Ришелье считается доказанной.

Первое издание «Политического завещания» вышло в 1688 году в Амстердаме. Почему не в Париже? Можно предположить, что это связано с политикой Людовика XIV. После смерти Мазарини он отказался назначать ему преемника и заявил, что король должен править сам, не полагаясь на могущественных вельмож. Поэтому о двух министрах-кардиналах - Ришелье и Мазарини - предпочитали не вспоминать. Кроме того, огромную важность имел вопрос о религиозной толерантности, бывшей принципом знаменитого кардинала: отмена Нантского эдикта и антипротестансткая политика Короля-Солнца делали невозможным публикацию «Завещания» в его правление. Амстердамская публикация – голос протестантской оппозиции. Во Франции этот политический труд напечатали только в 1764. Среди позднейших французских публикаций стоит отметить критические издания Л. Андре в 1947 и Ф. Ильдесаймер в 1995.

Первый перевод этого источника на русский язык был сделан в 1725, вероятно, по заказу Петра I, но издан так и не был. В русской печати «Завещание» появилось уже при Екатерине I в 1766-67 и 1788 годах. В советское время издавались только отрывки документа, например в хрестоматии по истории Средних веков С.Д. Сказкина, вышедшей большим тиражом. Наконец, в 2008 году в московском издательстве «Ладомир» вышел новый полный перевод «Завещания» на русский язык[3]. Он был выполнен по изданию 1691 года и отредактирован по изданию 1995 года. Я использую именно этот текст.

«Завещание» было написано на французском, а не на латинском, его язык вполне современнен. Легко заметить, что он отличается от сочинений передовых мыслителей того времени «некоторой бедностью и слабостью стиля», однако повторы и нередкую банальность можно объяснить тем, что работа не была завершена и мы имеем дело с черновиком.

«Завещание» было написано как наставление для Людовика XIII. Сознавая, что хрупкое здоровье оставляет ему мало времени, Ришелье дает королю сборник советов, основанных на личном опыте. Франсуа Блюш называет его «работой по обобщению…педагогики государственных дел», то есть попросту учебником, и довольно резко определяет его как «самое умелое и лицемерное оправдание прагматичной и фактически циничной политики, которую взяло на себя христианство или то, что от него осталось[4]». Энтони Леви подчеркивает искреннюю религиозность кардинала и называет его ценности типичными для эпохи барокко. Что это значит, нам еще предстоит выяснить.

Может быть, автор «Завещания» не столь блестяще теоретизирует, как известные мыслители Раннего Нового времени, однако это не делает его труд напрасным. В нем использован весь многолетний опыт первого министра, что делает документ таким особенным и важным для историков.

Неизвестно, предназначал ли кардинал свой труд для публикации. Хотя есть мнение, что «Завещание» носило интимный характер, больше распространена гипотеза о «создании собственного образа для потомков[5]». На это есть указания в тексте, особенно в «Посвящении королю», например: «это сочинение увидит свет под заглавием "Политическое завещание"[6]».

Если бы я взялась за рассмотрение политической истории Франции, то для меня первым вопросом была бы достоверность. Я сочла бы нужным подчеркнуть такие недостатки труда Ришелье, как его ощутимая субъективность, стремление подчеркнуть авторские заслуги, обеление своего поведения и проводимой политики. Однако для исследователя, занимающегося историей идей, «Завещание» оказывается документом, информативность которого трудно переоценить. Здесь все недостатки превращаются в плюсы, так как нужна именна субъективность. Важны становятся не факты, не скрытый смысл, а идеи и примеры, которые кардинал выдвигает на первый план.

Кроме этого, я использую некоторые важнейшие королевские указы, изданные при деятельном участии Ришелье. Это указ о снесении крепостей, эдикт против дуэлей, запрещение парламентам вмешиваться в королевские дела и т.п. Сведения о других мероприятих кардинала по утверждению своих политических идей среди масс я почерпну из многочисленных его биографий. Наконец, еще один ценны й источник – сочинения других политических философов: Гоббса, Макиавелли, Бодена и прочих.

Литература

Специальных работ по своей теме мне не удалось обнаружить. Ришелье изучался как политик, дипломат, администратор, строитель флота, меценат, и в гораздо меньше степени – как теолог и политический философ (эти две роли были связаны теснее, чем кажется на первый взгляд).

Описание же всей массы литературы о Ришелье не входит в мои задачи, к тому же, эту важную работу уже проделала А.Д. Люблинская, внимательно изучившая историографию персонажа с 19 века и до ее дней. Ограничусь поэтому рассмотрением нескольких важных современных работ, как касающихся Ришелье, так и более общих, но имеющих отношение к теме.

Книга Франсуа Блюша «Ришелье» - не биография в собственном смысле слова, а сборник небольших эссе, в которых он рассматривает разные аспекты жизни, личности и окружения кардинала. Тонкий анализ и впечатляющее знание эпохи в ее политико-культурной сфере отличают эту работу. Автор специально останавливается на те пунктах, которые, по его словам, в историографии упрощаются. В центре его внимания – не Тридцатилетняя война, как у большиства биографов, а христианство после Тридентского собора, основание Французской академии, спор о «Сиде» Корнеля и т.п. Помимо этого, книга собирает все мелочи, слухи и факты о личной жизни кардинала и его привычках. Сознавая недостатки политики Ришелье, его лицемерие, Блюш тем не менее признает его огромные заслуги. Помимо этого, стоит отметить его труд о Людовике XIV, который Хеншелл назвал лучшей биографией этого короля. В ней содержится внимательный анализ правления и взвешенное мнение автора об абсолютной власти, которая на практике оказывается вовсе не безграничной.

Еще одна биография – Энтони Леви «Кардинал Ришелье и становление Франции» - особенно хороша вниманием автора к культурно-социальным аспектам. Рассматривая начало министерства Ришелье как период необычайного культурного оптимизма, Леви исследует политику кардинала и приходит к выводу,

Отечественная историография не столь богата исследованиями этой эпохи. Советская историография занималась сферой социально-экономической, поэтому появляются работы Поршнева о народных восстаниях в правление Ришелье и Фронде. Значительный вклад в разработку марксистского понимания абсолютной монархии внесли А.Д. Люблинская и один из известнейших советских медиевистов Сказкин Д.С.

На данный момент написаны две отечественные биографии кардинала – П.Черкасова и А.Андреева. Первая работа – классическое и добротное жизнеописание, точное в деталях и даже немного сентиментальное. Несмотря на некоторый героический пафос, оно имеет хороший стиль и представляет интересные мнения автора о политике и личности Ришелье. Книга Андреева совсем другая. Она больше напоминает компиляцию мемуарных источников, которые часто и обильно цитируются, заменяя авторский пересказ. Такой подход интересен читателям, ведь они имеют дело с живым словом первой половины 17 века. Однако от серьезной работы ожидается критический анализ и собственное мнение, чего у Андреева значительно меньше, чем отрывков из Таллемана де Рео или Ларошфуко.

Не менее важны работы, не относящиеся напрямую к Ришелье, но значимые опсианием эпохи. Это «Королевская Франция» Ле Руа Ладюри и «Франция Раннего Нового времени» Робера Мандру, известных историков-анналистов, уже упоминавшийся «Миф асболютизма» Хеншелла. Что касается истории идей, здесь мне помогла классическая работа Даннинга «History of Political Theories: From Luther to Montesqieu».

Глава 1. Абсолютизм и абсолютная монархия

Судьба ключевого термина в политической истории Раннего Нового времени оказалась на удивление несчастной. Вместо одного мы имеем множество разных «абсолютизмов». Ситуация осложняется тем, что до сих пор не найдена подходящая замена[7]. Один историк прямо признается, что выбрал это слово лишь потому, что «нет никакого другого термина, сопоставимого по привлекательности[8]». С утверждением о привлекательности трудно согласиться. «Абсолютизм» слишком себя скомпрометировал, став символом деспотического и авторитарного правлениея, его значение «безусловно далеко от нейтрального[9]». Франсуа Блюш прямо называет его «ужасным[10]».

По этим причинам я решила вовсе отказаться от «абсолютизма», чтобы не вносить свою лепту в дальнейшее дробление понятия. Я не буду определять, чем был или не был абсолютизм и как его называть, а вернусь к термину, который несомненно ближе политической мысли XVI-XVII вв. Этот термин – абсолютная монархия.

Может показаться, что между «абсолютизмом» и «абсолютной монархией» нет большой разницы. Но первое - противоречивая и нецельная историографическая концепция, а второе – одна из политических идей Раннего Нового времени, описывающая определенную форму монархии. «Абсолютизм» родился в XIX веке и применялся к реалиям 20-х годов, только потом став атрибутом Старого режима. Он был вначале негативным и ассоциировался с деспотизмом, с властью неограниченной. «Абсолютная монархия» же не имеет ничего общего с деспотизмом и тиранами, а наоборот, противопоставляется им как легитимный режим. Кеннигсбергер пишет, что короли Франции «под абсолютизмом понимали лишь право вводить налоги без одобрения представительного собрания[11]». Это неверно. Об «абсолютизме» думали не французские короли XVII столетия, а либералы первой половины XIX века, осуждавшие «тип тесной, нерепрезентативной монархии, которую они хотели ликвидировать[12]». Посмотрим, из чего складывается концепция «абсолютной монархии», какой ее можно увидеть в трудах Кардена Ле Бре, Пьера Бальзака, Гоббса, Локка, Бодена, Боссюэ и прочих.

1. Абсолютный монарх противопоставляется деспоту и тирану.

«Подавление легальной политической оппозиции, ликвидация сословных и провинциальных свобод во имя централизации и унификации[13]» - в таких фразах описывает Черкасов итоги деятельности Ришелье по установлению «абсолютизма». Это описание несправедливо делает из государства Раннего Нового времени некое подобие тоталитарной системы. Однако монархические теории века XVII никогда не призывали к стяжанию совершенно неограниченной власти[14], она – атрибут деспотов и тиранов.

В то время путать абсолютную монархию и деспотизм было немыслимо[15]. Жан Боден, трактату которого «Шесть книг о государстве» (1561) мы обязаны теорией суверенитета, выделяет три формы монархии – деспотическую (seigneurialе), королевскую (royale, что по сути является тавтологией) и тираническую (tyrannesque). В первой форме государь предстает «повелителем личностей и имуществ асвоих подданных по праву оружия с праведливой войны, а управляет ими как глава семьи своими рабами», между тем как во второй «подданные подчиняются законам государя, а сам государь – законам природы, подданые там наслаждаются своей естественной свободой и собственностью на свое имущество». Разница очевидна. По мнению Бодена, Франция является чистейшей монархией. В другом месте он замечает, что в Европе нет ни тиранов, ни деспотов (кроме Турции и Московии). Следовательно, Франция – оставшая форма монархии, royale.

При Людовике XIV конфликт между Англией и Францией привели к тому, что Англия как страна конституционной монархии противопоставляла себя деспотической абсолютной монархии Бурбонов. Но еще до этого Джон Локк одним из первых внес вклад в слияние понятий абсолютной и деспотической монархии. Эта работа была, как мы теперь знаем, довершена в XIX веке. У французских апологетов и в официальной идеологии разница существовала долго. Его можно увидеть у Боссюэ, идеолога правления Людовика XIV, или в «Энциклопедии» Дидро.

2. Власть абсолютного государя не является неограниченной.

Господь назначает королей, он им дает королевства, а народ устанавливает королей, вкладывает им в руки скипетр и подтверждает избрание, писал автор популярнейшего в XVI веке трактата «Иск к тиранам»[16]. Дарованная Богом, «абсолютная власть государей и суверенных властителей никоим образом не распространяется на законы Бога и природы[17]». Они связаны также и обычным правом народов. В той же «Энциклопедии» в статье «Абсолютная монархия» о ней говорится, что ее природа ограничена ее сутью, а также основными законами государства[18].

Что конкретно понимается под основными законами, законами природы, естественными законами – всем тем, чем ограничен монарх – узнать нелегко. Боден, например, не дает точного определения. Это требует отдельного исследования юридической терминологии эпохи, которая только-только создается в трудах Гоббса, Локка, позднее – Монтескье. Для нас важнее то, что в представлении мыслителей-современников Ришелье есть законы, ограничивающие даже абсолютного монарха. Как замечает Блюш, юристы столько занимаются правами королей потому, что король не имеет всех прав[19]. Его легитимность связана с законными обычаями и институтами, на которые король не имеет права покушаться[20].

3.Абсолютным называется тот государь, который обладает полным суверенитетом, который он ни с кем не делит, со всеми его атрибутами. В этом и заключается «абсолютность» его власти.

Чтобы лучше это понять, обратимся к понятию суверенитета. Боден считает первой его характеристикой право связывать законом всех подданных в целом и каждого в отдельности[21]. Оно включает в себя все другие права: ведения войны и заключения мира, рассмотрения апелляций всех судов, назначения на государственные должности, взимания налогов, чеканки монеты, принятия вассальных клятв. Надо особенно подчеркнуть, что абсолютная власть государя предполагает его монополию на все вышеперечисленное. Ни парламент, ни штаты, ни королевский совет его с ним официально разделять не должны.

Итак, вот модель абсолютной монархии: государь, и только он один, обладает полным неделимым суверенитетом со всеми его атрибутами. Его власть, тем не менее, ограничена: «сверху» - Богом, «снизу» - законами природы либо основными законами государства (конституцией).

В задачи моей работы не входит выяснять, была абсолютная монархия реально создана при Ришелье. Важно, что концепция такая существовала и имела вполне определенные причины появиться и быть популярной. Роберт Мандру даже предполагает, что подобный культ личности государя позволял компенсироват реальные слабости власти[22]. Так или иначе, Ришелье внес свой вклад в развитие этой теории.

Глава 2. Идеология Ришелье

Обратимся к Франции второй половины XVI – начала XVII вв. Охваченная гражданской войной, страна переживала глубокий упадок. «Я вижу страшную, ужасную трагедию, которую хотят представить во Франции как в театре, подобную тем, что были в прежние времена» - пишет Этьен Паскье. Принцы и сеньоры играют свои роли, а «бедный французский народ служит зрителем и оплакивает в антрактах свои бедствия»[23]. Ему вторит Дюплесси-Морне, описывающий упадок нравов, рост насилия, продажность законов и все более глубокий кризис[24]. Они говорят об одном и том же: если бы кто заснул и проспал лет 25, то, проснувшись, он не узнал бы ни Франции, ни самого себя. Такое впечатление, что некогда великое королевство вернулось в далекие времена гоббсовской «войны всех против всех». Единственное лекарство, которое может остановить разложение – мир, и многие видят единственным источником и гарантом этого мира короля. Государь должен подняться над конфликтом и, следовательно, над всеми. Он должен защитить народ от знати, знать от междуусобных распрей и все королевство – от внешних врагов. Это направление мысли, конечно, не единственное. Целое движение тираноборцев XVI века защищало идею более строгого ограничения монархии и даже развило доктрину тираноубийства, оправдывая вооруженное сопротивление (в конце концов, от рук убийц погибли Генрих III и Генрих IV).

Однако идея сильной королевской власти была популярна, ее воспринял молодой Ришелье, когда он еще только стремился к власти. Тогда малолетство Людовика XIII и бездарное регентство Марии Медичи привели к новым всплескам сепаратизма высшей знати, от которых Франция только успела отдохнуть во время правления Генриха IV. Единство Франции было только географическим. «Гугеноты чувствовали себя в государстве наравне с Вашим Величеством, вельможи вели себя так, будто небыли подданными Вашего Величества, а наиболее могущественные губернаторы – так, будто являлись самовластными правителями у себя в провинциях[25]» - напоминал много лет спустя кардинал своему королю.

Как я собираюсь показать в этой главе, теория и практика его министерства создали идеологию власти, вполне отвечавшую запросам своего времени.

Практика

Я начну с практики, а не с теории, поскольку у самого Ришелье первое всегда предшествовало и определяло второе. Посмотрим на конкретные действия министра-кардинала, и слова, которыми они сопровождались. Какие идеи утверждались этими поступками?

При изучении карьеры Ришелье у историков сложилось мнение, что в 1624 году, когда он был введен в королевский Совет, у него еще не было четко определенной программы. Но что именно мы считаем «четко определенной программой»? Нечто вроде «Манифеста коммунистической партии» или «25 пунктов НСДАП»? Это вне политической практики XVII века. Программа как список задач была сформулирована Ришелье пост-фактум, в знаменитыхстроках «Завещания»:

Я обещал Вам употребить все свое искусство и всю власть, коей Вы изволили бы меня наделить, на то, чтобы сокрушить гугенотскую партию, сбить спесь с вельмож, заставить всех Ваших подданных исполнять свой долг и возвести Ваше имя среди других народов на такую высоту, на какой ему надлежит находиться.

Блюш называет эту программу «всего лишь способом проиллюстрировать аксиому государственного права капетингской Франции: вера, закон, король[26]». В самом деле, она не оригинальна. Но здесь важно оговориться, что эти задачи не исчерпывают всей обширной деятельности премьер-министра. Важно не упустить церковную и культурную политику кардинала, а также все то, что касается королевской власти, но не подходит под заголовок ее укрепления.

Идеи Ришелье обретали четкие формы «по мере поступления проблем», если можно так выразиться. Это становится понятным в свете того, что Ришелье был непревзойденным практиком. Блеск его мысли не в риторике, не в глубине, а в быстроте реакции. Однако глупо полагать, будто бы кардинал стал первым министром, вовсе не представляя, что делать. Кое-что можно проследить уже в его речи, произнесенной на ассамблее Генеральных Штатов 1615 года, когда молодой Ришелье (тогда еще не кардинал и не герцог, а епископ Люсонский) выступал от первого сословия.

Он выразил желание, чтобы во Франции установилось «мирное сожительство католиков и протестантов при условии неукоснительного соблюдения последними законов государства[27]» - вот веротерпимость, за которую его будут ругать современники и хвалить потомки. В то же время епископ Люсонский надеется, что «церковь вновь обретет весь свой блеск» - начало его особенной деятельности в русле Контрреформации, его желание видеть сильную национальную церковь как помощника французского государства. Как дворянин, он ждет, что «дворянству вернут его исключительные права и почести». Но что особенно важно, Ришелье говорит о государстве как естественном защитнике народа от беззакония – идея, которая также появится и будет развита в «Политическом завещании». Все традиционные для ка.рдинала формулировки – о торжестве разума и спасительном благоразумии – здесь тоже встречаются.

В конце речи он выразит желание первого сословия «видеть королевскую власть до такой степени укрепленной, чтобы она стала подобна скале, о которую разбивается все, что по ней ударяет». Власть короля, в понимании Ришелье, должна быть сильной, неделимой, верховной, единственной – абсолютной.

Такое желание было продиктовано политической ситуацией тех годов, которую я уже описаал. При участии Ришелье выходит декларация, дискредетирующая знатных мятежников как сеятелей раздора и разрушителей королевства. Уже тогда будущий кардинал оценил значение пропаганды. «Могут ли подданные стремиться к миру с оружием в руках? Это вправе делать только короли, но не их подданные.[28]» Однако ставить грандов на место приходится не только словами, но и оружием, чем занялся лично Людовик XIII.

С одной стороны, идеи превосходства, неделимости и мощи монархической власти надо было распространять среди французов. В 1626 году была издана «Королевская декларация о снесении замков», по которой все укрепления внутри страны должны были быть снесены. Это очередной удар по провинциальному сепаратизму. Вот как звучит решение: «даже старые стены должны быть разрушены, сообразно с тем, насколько это будет признано необходимым для блага и спокойствия наших подданных и безопасности государства[29]». Подданные больше не должны опасаться, что укрепления доставят им какое-либо беспокойство, а мятежники лишались важных пунктов обороны.

Нельзя было обойти вниманием и главного француза. Уже в 1620 году, по отзывам послов, Ришелье «упорно внедрял в сознание молодого короля такие понятия, как величие, слава, родина[30]», при этом постоянно взывая к памяти Генриха Великого, его отца. Один из эдиктов отражает восприятие этих идей: король заявляет о желании навести такой порядок в делах, «который послужит восстановлению былого блеска и мощи моего королевства[31]». Его не всегда было нужно учить: временами в Людовике XIII просыпался настоящий монарх. Когда в 1620 году началось восстание в Нормандии, он заявил, что интересы «моего государства» и «моих подданных» требуют скорейшего вмешательства, и отправился в поход[32]. Этот случай – не единственный. В 1636 году ждали похода испанцев на Париж, и в столице началась паника. Сам Ришелье растерялся, а Людовик обнаружил неожиданную энергию и выполнил миссию «отца отечества». Он призвал население к всеобщей мобилизации, организовал оборону, принимал депутации ремесленников, разъезжал без охраны по улицам и поднимал боевой дух[33]. Король уверенно чувствовал себя среди народной стихии.

Но были вещи, которым короля приходится учить. В 1629 году, перед началом похода против герцога Савойского, состоялось совещание. Здесь Ришелье говорил о том, что король обязан быть выше обычных человеческих слабостей, защищая идею государственной целесообразности в противовес симпатиям и антипатиям[34]. События показывают, что государь был прилежным учеником. Во время тяжелой болезни 1630 года, он продиктовал свою последнюю волю – Гастон должен сохранить Ришелье во главе совета, потому что этого требуют интересы Франции. А В 1632 году был казнен герцог Монморанси, один из знатнейших людей королевства. Людовик не мой сдержать слез, но на чей-то вопрос ответил: «Я не был бы королем, если бы позволил себе иметь личные чувства». Наконец, после смерти Ришелье премьером был назначен его протеже - кардинал Мазарини, хотя никаких теплых чувств король к нему не испытывал.

Кардинал и личным примером утверждал превосходство государственных интересов. В критический момент ларошельской кампании он выделяет из собственных средств 1,5 миллиона ливров на нужды армии и получает от кредиторов 4 миллиона ливров. Так король и его первый министр личным примером показывали людям, как следует отдавать дань государству и общественному благу.

Итак, общими усилиями короля и кардинала пестрой и разобщенной партии мятежников была противопоставлена единая сила, предводительствуемая королем, получившим поддержку всех противников войны и раздоров. С открытым сопротивлением знати в 1620-х годах было покончено, впереди были многочисленные заговоры против короля и кардинала. В 1631 году король одновременно смещает ненадежных губернаторов Бургундии, Пикардии и Прованса, замещая их более надежными и преданными людьми.

«Кардинал не собирался унижать знать, - справедливо замечает Блюш. – Он только хотел видеть ее деятельной, верной, дисциплинированной, готовой служить государству[35]». Именно к этому направлению политики Ришелье относятся эдикты против дуэлей – пережитка «дворянской вольницы». Прежде всего «осуждалось понимание дуэлянтами природы чести как качества, назависимого от воли монарха и стоящего выше интересов отечества[36]». Первый министр пытается перевоспитать второе сословие, на которое опирается государство. Чести личной, рыцарской он хотел противопоставить честь служащего, верноподданного монарха. Дуэльт – это акт неповиновения, оскорбление государя, ведь дворянин обязан беречь свою жизнь для него. В правление Людовика XIII было выпущено несколько указов с угрозами строжайшего наказания. Яркий пример – эдикт 1626 года. Здесь сказано, что дуэли не нарушают божеский закон, но и вредны для государства. Поэтому всякий, сделавший вызов, должен быть изгнан на три года и лишен половины имущества. Более тяжелые проступки, с привлечением вторых и третьих секундантов, караются смертью и – самое страшное – лишением дворянства, которое распространяется и на потомков.

Реализация этого указа столкнулась с сопротивлением дворян, которое при всем упорстве Ришелье оказалось очень трудно преодолеть. В знак протеста граф де Бутвиль-Монморанси и еще пять человек устроили поединок на Королевской площади, и на это оскорбление король ответил самыми суровыми мерами. Людовика засыпали просьбами о помиловании, но он и кардинал остались непреклонны – Бутвиль и Шапелль были казнены в 1627 году. Сам Ришелье пишет, что в то время он находился в огромном душевном смятении и «едва не уступил всеобщему сочувствию». Одно это показывает, насколько сложно было сдерживать грозные обещания. В самом деле, даже железной воле кардинала не удалось победить эту язву королевства. Дуэль пережила не только Ришелье и Людовика, но и старый режим вообще[37]. Перевоспитать дворян, внушить им превосходство интересов государства не удалось, но сама попытка составляет важную часть реконструируемой нами идеологии.

Нантский эдикт 1598 года даровал гугенотам, помимо прочего, право владения несколькими крепостями. Со временем они превратились в подобие городов-государств, представляших потенциальную оппозицию французской монархии. Мы уже упоминали о религиозной толерантности Ришелье. Но здесь было дело в другом – искоренение сепаратизма, начавшись с борьбы со знатью, должно было закончиться борьбой с протестантами, тем более, что их лидеры скомпрометировали себя союзом с мятежниками[38]. Центральный ее эпизод – осада Ла-Рошели. Отсутствие религиозной подоплеки в этих действиях правительство неустанно подчеркивало в официальных документах[39]. В этом – новаторство Ришелье: хотя он считает кальвинизм заблуждением, для него принципиально важна лишь лояльность протестантов по отношению к королю. Эта составляющая его политики будет отвергнута Людовиком XIV, который отменит Нантский эдикт в 1685 году.

После взятия Ла-Рошели в 1629 году был издан Алесский, он Нимский эдикт, который поличил противоречивые оценки в историографии. Его иногда считают прологом к отмене Нантского эдикта, а иногда особой милостью короля к побежденным[40]. С точки точки зрения правительства это действительно не мир, а милость. Хотя гугеноты лишаются всех крепостей и «мест безопасности» (они уничтожались за их счет), им оставлены свободы совести и вероисповедания, что король подтвержил торжественной клятвой. Это очевидное продолжение описанной выше политики. Важно было пресечь сепаратизм – и только. Обращение заблудших Ришелье считал делом церкви, а не королевской армии.

Утверждая превосходство королевской власти в борьбе с мятежниками-католиками и мятежниками-гугенотами, Ришелье так же сталкивался с местными штатами и Парижским парламентом, который не оставил своих претензий на более широкие полномочия (он называл себя «Генеральными штатами в малом размере»[41]). На ассамблее нотаблей в 1626-27 годах выяснилось, что межсословные противоречия оказываются выше государственных интересов. Это огорчило Ришелье, как и позиция штатов. Люблинская считает, что с этого момента штаты перешли в оппозицию к королевской власти[42], с этим яростно спорит Хеншелл. Так или иначе, Ришелье не отказывается от сотрудничества с ними, но многого не ждет. В «Завещании» чувствуется его недружелюбное отношение к штатам. Он пишет, что королль сумел «правомерно иобоснованно обуздать некоторые выходки Парижского парламента, которые во многих других случаях сходили ему с рук[43]». А в главе о реформе духовного сословия осуждает намерение парламентов передать духовные и церковные вопросы в ведение корлевских судов[44]. «Я охотно умолчал бы о стремление парламентов объявить неправосудным любое судебное решение, вынесенное вопреки их постановлениям…если бы не был вынужден показать, что этот обман совершенно неприемлем, поскольку, выдвигая подобное притязание, они равняют свою власть с властью их короля[45]». Ришелье хотел бы ограничить полномочия парламентов до справдедливых пределов, «предписанных им разумом и Вашими законами». В 1641 году, в конце жизни кардинала, выходит эдикт, запретивший парламентам вмешиваться в государственные дела и администрацию. Король напоминает, что единственная функция парламента – судебная, и что во все остальные сферы власти они вмешиваться не должны. Парламенту предписывается регистрировать указы без права обсуждения или внесения изменений. Запрещается формула «мы не должны и не можем», так как это «оскорбительно для авторитета государя[46]». Однако преамбула декларации важнее, чем конкретные меры, она выражает чрезвычайно важные идеи: «так же как эта абсолютная власть возносит государства на высшую ступень, эта слава развеивается, как только власть слабеет». В правление Генриха IV Франция «вновь обрела свою изначальную силу и показала всей Европе, что держава, воплощенная вличности сюзерена, является источником славы и величия монархий[47]».

В 1629 был составлен так называемый «кодекс Мишо» - по сути, первый опыт кодификации законов. В нем говорилось о королевской власти как о единственной и бесспорной, подтверждались суверенные права государей[48]. Четко были ограничены права губернаторов. Кодекс был встречен в провинциях с неодобрением, парижский парламент зарегистрировал его только после прямого нажима со стороны короля.ъ

По замыслу Ришелье, абсолютная власть монарха должна существовать не только во Франции, но и в головах французов. Для этого он использовал все доступные ему способы. Уже в XVI веке французские короли были озабочены созданием собственного имиджа, если можно так выразиться. Как показывает И.Я. Эльфонд в своей статье[49], со времен Генриха II правители сознательно и последовательно контруировали властные мифы. Для этого использовались роскошь и великолепие, изобразительное искусство и в меньшей степени – литература.
Ришелье продолжает это дело, но последнему средству уделяет особенное внимание. Энтони Леви пишет о культурном оптимизме, охватившем Францию в 1610-30х годах: в этой обстановке Ришелье разворачивает пропаганду национального единства под эгидой сильной королевской власти. Он создал Французскую академию, покровительствовал Сорбонне, поощрял театр (в пьесах с помощью очевидных аллегорий у зрителей формировалось нужное мнение). Размах строительства, содействие образовательным учреждениям (особенно техническим) и неутомимое коллекционирование живописи – все это было частью плана по формированию культурного единства Франции. И этот он до сих пор мало исследован. Его следов на удивление мало в «Завещании»: возможно, кардинал сознавал, что Людовику говорить об этом бесполезно, это выше его возможностей. После смерти Ришелье он отменил пенсии деятелям искусства под тем предлогом, что это его больше не касается.

В 1631 году была основана La Gazette, еженедельная газета с новостями об иностранных проишествиях и внутренних делах Франции. Она имела большой успех[50], ведь до этого издавалась только Mercure de France, выходившая всего раз в год. Помимо просвещения читателей, газета имела целью восхваление монаршей власти. Король и его первый министр сами писали туда заметки, разумеется, анонимно. Это был мощный инструмент влияния на общественное мнение, что было так важно перед вступлением Франции в Тридцатилетнюю войну. Так же в распоряжении кардинала была армия писателей, полемистов и памфлетистов. Он писал сам и подсказывал другим, что писать[51], способствуя формированию литературного французского языка, чему он уделял огромное внимание. «Ришелье пытался осуществлять государственное руководство культурой, направляя ее развитие в нужном правительству русле[52]» - пишет об этом Черкасов. Блестящая идея кардинала в том, что единое государство не мыслится без единого языка и культуры.

Король стремится к абсолютной власти не ради выгоды. Он – защитник своих подданных как друг от друга, так и от внешних врагов. Одна из причин того, что в провинции посылают интендантов – необходимость справиться с произволом чиновников или правительственных войск в отношении простых людей[53]. Король был «сувереном, а на более глубоком уровне гарантом процветания и защитой нации[54]».

Теория

Посмотрим теперь, как теоретические основания рассмотренной выше политики были сформулированы Ришелье в его «Политическом завещании». Замечу сразу, что не стоит искать совсем строгого соответствия основных идейных пунктов в его деятельности и в «Завещании». Этот труд в его черновом виде, как он дошел до нас, не претендовал на охват всех замыслов кардинала. Как было сказано выше, это в большей степени учебник, чем политический трактат или манифест. Поэтому, отбрасывая практические советы, мы будем смотреть на идеологическую подоплеку текста. Что здесь можно обнаружить?

Царство Божие и царство земное. «Царство Божие – первооснова управления государством[55]», недвусмысленно заявляет Ришелье в начале второй части. Для него это истина, которую «каждый прекрасно понимает разумом», она настолько очевидна, что не нуждается в доказательствах. Под Царством Божием здесь благодать Святого Духа в верующем человеке, т.е. классический смысл Нового Завета («Царствие Божие внутрь вас есть», Лук. 17:20-21). «Не найдется человека, не чувствующего, что природа начертала эту истину в его сердце».

Утверждение Божьего владычества в своей державе – вот задача монарха. Пекущийся об этом правитель быдет осыпан благословениями и сделан счастливым. А если «король не покоряется законам Творца, то нечего ждать, что подданные будут покоряться его законам[56]». Лучший способ достичь этой цели – дать поданным личный пример добродетели, «этот наглядный закон, обязующий сильнее, чем все законы». Благопристойный образ жизни государя подействует на подданых лучше, чем любые указы – убежден Ришелье. Как напишет Ларошфуко в своих «Максимах»: «Нет ничего заразительнее примера». Вместе с тем необходимо строго наказывать неприличное поведение и особенно ханжество, которое пагубно для государства.

Исходя из этого, король должен «нести ее [религию] в народ» и добиваться обращения тех людей, что сбились с пути истины – то есть протестантов. Однако здесь кардинал демонстрирует свою позицию веротерпимости, предлагая избегать крайних мер и использовать «разумные средства», не устраивая потрясений, которые могли бы нанести вред государству.

Итак, утверждать истинное богопочитание своим личным примером и тщательным контролем – вот основа государственного управления.

Разум. Mens sidera volvit (разум вращает светила)– эта фраза была на реверсе серебряной медали, выпущенной в 1631 году[57]. С другой стороны – легкоузнаваемый профиль кардинала. Фраза эта вполне могла бы стать его девизом, ведь апелляция к рассудку встречается в «Завещании» почти на каждой странице. Благоразумие велит, разум требует – вот основные формулировки, обосновывающие те или иные поступки власти. Гимном рациональности является вторая глава II части, «в которой показано, что политикой государства должен руководить разум».

«Человек…должен всегда поступать лишь согласно велениям разума, иначе он пойдет наперекор своей природе, и, следовательно, наперекор тому, кто ее создал.[58]» Здесь кроется понимание разума не как оков, удерживающих грешную и истерзанную страстями душу в рамках христианских норм, но как природной, естественной, врожденной рассудительности, отличающей его от животных. Если Господь возвысил человека, он ожидает от него сохранения и даже приумножения этой рассудительности. Она склоняет людей к повиновению, более того, «подданные не могут не любить государя, есжели знают, что всеми его действиями руководит разум[59]».

Разум требует сотворить порядок из хаоса. Он – единственная настоящая движущая сила, которая должна побуждать и заставлять действовать тех, кто находится на государственной службе[60]». В высшей степени это относится к королям, которые должны быть разумны всегда и во всем. Они более всех прочих должны остерегаться смертельного врага разума – страстей, ибо те ослепляют, заставляют «принимать тень за отбрасывающий ее предмет[61]».

Однако благоразумие – не просто черта, а дар Божественной премедрости. Мудрость и прозорливость людей имеют свои пределы, поэтому они должны положиться на благость Духа Божия, который «ведет их как будто за руку к их собственным целям». Когда собственных сил недостаточно, Бог не откажет в помощи своим творениям.

Разум Ришелье имеет мало общего с разумом будущей эпохи Просвещения. Последний стремиться возвыситься над природой человека и природой вообще, а в крайних случаях – противопоставить себя Богу. Кардинал, не колеблясь, называл бы это гордыней безумца. Для него разум освещает божественное присутствие в человеке, является тропой, следование по которой приближает человека к Творцу. В чем-то он поход на разум Декарта, la lumiere naturelle.

Может показаться, что идея слишком проста. Надо всего лишь не идти против природы, слушать голос рассудка – и тогда царство станет справделивым, подданные - любящими, государь – мудрым, благочестивым и богоугодным. Но как опытный министр, Ришелье сознает, что это гораздо проще сказать, чем сделать. «Чем талантливее человек, тем больше он ощущает возложенное на него бремя государственного управления» - в это случае, как и в других, он прозрачно намекает на себя. Монтень писал по этому поводу: «После тех лиц, которые занимают самые высокие посты, я не знаю более несчастных, чем те, что им завидуют»…

Государь. Фигура государя – центральная в концепции Ришелье, что естественно для убежденного роялиста. Власть королю дарована Небом, и только оно выше монарха. Бог – «опора и основание» государства, а король – проводник божественной воли. «Всякий признает, что его могущество несравнимо с могуществом верховного правителя».

Особе короля посвящена глава VI второй части. Она напоминает нам о том, что свое «Завещание» Ришелье писал для конкретного короля, и поэтому речь идет о конкретных недостатках Людовика XIII. Монарх прежде всего должен покоряться воле Творца, но кардинал не заостряет на этом внимание, поскольку «призывать Ваше величество к благочестию совершенно излишне» - он и так достаточно добродетелен. Более того, ему нужно избавляться от излишней щепетильности в таких вопросах и уметь успокаивать свою чересчур чувствительную совесть, потому что «благочестие, необходимое королям, должно быть свободно от колебаний». Далее Ришелье подмечает такую черту характера Людовика: он тверд и уверен в важных делах, но исполняется тревоги и волнения из-за мелочей, что вредит его здоровью. А ведь король должен «обратить ум к великим делам…и оставить все мелкие заботы[62]».

Всесильный кардинал позволяет себе критиковать своего монарха, оправдывая это еще и тем, что завещание предполагает большую искренность. Несколько страниц посвящено тому, как важно не злословить о своих поданных (король был вспыльчив), а также «затворять свои уши для злословия и клеветы».

Тут проявляется прагматизм Ришелье, его гибкость, поскольку те советы, которые он дает, справедливы не вообще всегда, а в данном конкретном случае. Например, когда кардинал советует воздерживаться в будущем от войн, он делает это потому, что учитывает хрупкое здоровье и нетерпеливый нрав Людовика, а также легкомыслие французов, которое «ничем нельзя победить, кроме личного присутствия государя». Таким образом, давая рекомендации, он отталкивается от текущей ситуации.

Государь возвышается над своими подданными, как и над своими страстями, в любом споре принимая «сторону одного лишь разума…Им нельзя поступать иначе, не утратив права именоваться верховными судьями и правителями, ибо, становясь участниками ссоры, они в какой-то степени низводят себя до уровня своих подданных[63]».

Помимо личных своих достоинств, монарх должен сиять и внешним блеском, так как иностранцы судят о могуществе государя лишь по виду его окружения[64]. Наведение порядка в государстве начинается с наведения порядка в семье, то есть при дворе. Ришелье критикуте излишнюю простоту в обиходе Людовика XIII, когда мебель старая и простая, обеды безыскусны и скромны, а придворные должности занимают люди сомнительного происхождения. Как всегда в своем общении с королем, кардинал обращается к памяти покойного Генриха IV, чтобы доказать, что все должно быть иначе. Надо снова сделать престижными придворные должности, чтобы дворяне стремились оказаться ближе к королю. Как и во всех других делах, нужна «твердая и неизменная воля…дабы двор обрел первозданный блеск».

Государь должен особенно беречь свое доброе имя. «Малейший ущерб такого рода приводит к тому, что великому государю оказывается уже нечего терять[65]» - категорично заявляет кардинал. Для него репутация – самое весомое достояние властителей, поэтому надо очень осторожно заключать договоры и «свято выполнять» их. Более того, иногда лучше рискнуть интересами государства, чем нарушить слово, несмотря на то, что осторожность также является добродетелью государей[66].

При этом Ришелье неустанно напоминает Людовику, что тот – король французов, а не испанцев, немцев или итальянцев. Он подчеркивает их национальное своеобразие, достоинства и недостатки, как и то, что король обязан о них заботиться, внимать их нуждам.

Можно заметить, что за советами министра кроется более простое наставление – подражать Господу: «короли, совершенства который не беспредельны, а ограниченны, совершили бы большую ошибку, если бы не стали подражать его примеру[67]». Как Господь созал из тьмы и пустоты свет и твердь, так монарх из хоса создает порядок в королевстве. Господь умеет каждого наставит на верный пусть сообразно его предназначению, а монарх должен дать каждому ровно такое занятие, к какому он пригоден. Господь одновременно милостив и строг, так и король должен быть снисходителен к недостаткам своих подданных, но строго наказывать их за проступки.

Видеть в этом тенденцию к обожествлению правителя, как это иногда делают – крайне неверно. Король в этом случае поступает только как верный христианин, стремящийся уподобиться Иисусу Христу. А в деле управления государством может ли быть пример лучше и идеал достойнее, чем управляющий человечеством Бог?

Raison d’etat. Raison d'etat, Reason of State, Ragione di Stato, что по-русски обычно переводится как «интересы государства» (хотя точнее было бы «доводы государства») – название одной и той же идеи, берущей начало, как принято утверждать, в «Государе» Макиавелли (хотя такая фраза там не встречается. Бешеная популярность прагматичного флорентийца после посмертной публикации его работы (1532) как у его последователей, так и у противников привела к тому, что в Италии вышло 6 трактатов и эссе под названием Ragione di Stato[68]; полемика, особенно бурная в середине XVI века, продолжалась и в начале следующего.

Суть ее заключалась в соотношении политики и морали. Должен ли государственный деятель всегда блюсти нравственность? С точки зрения Макиавелли, государь «должен приобрести умени отступать от добра и пользоваться им смотря по необходимости». Его критики, среди которых было достаточное количество лицемеров и ханжей, утверждали обратное – мораль не позволяет делать исключений ни для кого.

Что же до Ришелье, в его работах фраза raison d'etat встречается всего три раза[69]. Можно принять предположение Блюша, что кардинал избегал этой формулировки сознательно, так как она уже имела отрицательное значение и ассоциировалась с недоброкачественным макиавеллизмом. Чаще всего кардинал пользуется фразой intèrêts publics, т.е. публичный, общественный интерес.

Общее между двумя понятиями в том, что Ришелье сознательно противопоставляет их интересам частным. Например, не без некоторого самодовольства говорит, как в такой-то ситуации следовал государственному интересу вопреки личным. Он осуждает периоды французской истории, когда правители поступали иначе[70]. Но еще хуже, когда власть имущие не пренебрегают государственными интересами, а превращают в свои собственные и «вместо того, чтобы ставить частную выгоду в зависимости от общей, неправедно и дерзостно поступают наоборот[71]».

С точки зрения Ришелье, для пренебрежения моралью есть единственный повод: «как всякий человек, на чью жизнь покушаются, вынужден прибегать в любым средствам, помогающим ему защититься, та и любой государь имеет право делать то же самое, дабы не погубить государство[72]». Таким образом, хотя он и предписывает государю свято беречь репутацию, но предоставляет обходной путь. Для Ришелье «целесообразность легко становилась категорическим моральным императивом», что объясняет особенность этого пункта в его мировоззрении.

Подданные. В первой части «Завещания» Ришелье рассматривает положение каждого сословия и предполагаемые реформы. По мнению Тьерри[73], кардинал думал ускорить движение Франции к равенству, но это не так. «Великое французское королевство не сможет процветать, ежели ваше величество не расставит составляющие его сообщества в надлежащей последовательности: на первое место – Церковь, на второе – дворянство, а на третье – чиновников, которые идут во главе народа[74]». Каждому сословию отведена своя ниша, они не равны. При этом каждый должен заниматься тем, к чем пригоден. Так что монархия отнюдь не превращается у в уравнительную, как полагает Авенель[75].

Духовенство – незаменимый помощник государства. Церковная политика Ришелье была подробно изучена Шаповаловой Е.В.. Я согласна с ее выводом, что в концепции Ришелье церковь играла роль структуры, встроенной в государство. Это не умаляло ее авторитета, поскольку речь шла об уменьшении римского влияния[76]. Раз Царство Божие – основа королевства, вполне логично, что в духовной сфере влияние церкви поощряется, в том числе и в сфере образования. Ришелье хочет видеть французскую церковь обновленной и вновь обретающей силу под крылом государства, не сливаясь с ним, она – священная супруга суверенного властелина.

Дворяне – один из важнейших нервов государства, и их надо держать в строгости, чтобы они с пользой служили государству, прежде всего в военном деле. Среди них следует сохранять и культивировать чувство чести, которой они должны больше все дорожить. Но за проступки их следует лишать и чести и привилегий[77].

Народ же Ришелье сравнивает с мулом, что можно было бы принять за жестокосердие, если бы не последующие фразы о том, что ноша его должна быть посильной, не чрезмерной. Более того, «во времена большой нужды для государства верховные правители должны, насколько это возможно, взять сперва от изобилия богатых, прежде чем до крайности обескровить бедняков[78]».

Кардинал выстраивает модель королевства так, что все поданные приносят определенную пользу государству, и оно платит им той же монетой. Оно защищает народ от дворян и дворян – от сильных чиновников. Король должен стремиться к тому, чтобы «под сенью ваших законов слабейшие из Ваших подданных, пусть они и безоружны, чувствовали себя в такой же безопасности, как и люди вооруженные». Могущественный государь, которого уважают и боятся, гарантирует подданным внутреннюю и внешнюю безопасность: «Общественные интересы обязывают тех, кто руководит государством, править им таким образом, чтобы обезопасить его не только от любой беды…но и от страха перед напастями, который способен охватить государство[79]». Обязанные заботиться о подданных, король не может без них обойтись. Последней составляющей могущества государей, пишет Ришелье, должно быть владычество над сердцами[80].

Ришелье ни на минуту не забывает, что пишет о французах. Он учитывает их недостатки и отдает должное их преимуществам. Для него важна национальная, а не религиозная принадлежность: само слово «подданные» - светское, надконфессиональное. Шаповалова называет это «начальным этапом секуляризации французской национальной идеи[81]» - возможно, справедливо, но не будем забывать, что король все еще является сакральной фигурой.

Попробую теперь сформулировать основные обнаруженные идеи максимально кратко. Во главе Франции стоит разумный и добродетельный государь, обладающей верховным неделимым суверенитетом, который дарован ему Господом. Мудрый государь, первый из французов, выше всего ставит честь и интересы государства, которые суть интересы общего блага. Его абсолютная власть имеет целью верховный суд, защиту и безопасность населения. Никто не смеет не повиноваться ему или нарушать его прерогативы. Он заботится о духовном и телесноми благосостоянии подданных, их безопасности и достатке.

Глава 3. Особенности и сравнительный анализ

Один исследователь политических теорий Раннего Нового времени называет философию Жана Бодена «обоснованием абсолютной монархии[82]». В этом Ришелье является его преемником. Кстати, Боден также не был кабинетным ученым и всю жизнь занимался правом, был генеральным прокурором, а затем мэром города Лана. В определении государства, которое он дает, оно управляется суверенной властью и разумом. Кардинал понимает этим принципы точно так же. От Бодена через Ришелье нить апологии монархии тянется к Боссюэ, официальному идеологу Людовика XIV. В отличие от первых двух, этот прелат не практик, стиль его совершенно другой – каждое положение он доказывает цитатами из Библии. О нем Даннинг пишет, что, используя метод средневековой философии, он добавляет к нему манеру и категории рационалистической философии.[83] Это же применимо, хотя и в гораздо меньшей степени, к Ришелье. Его степень доктора теологии, с одной стороны, и острое восприятие идей рационализма и эмпиризма привели к причудливому, иногда противоречивому синтезу, характерному для мысли барокко. Боссюэ вряд ли был знаком с «Завещанием», но он развивает идеи этого труда: божественное происхождение монаршей власти, верховный суверенитет монарха, главенство в делах государства разума, который даруется Богом, обязанности государя перед поданными.

Внимание Ришелье к государственным интересам давало повод некоторым людям причислять его к последователям Макиавелли. Читал ли кардинал «Государя», доподлинно неизвестно, однако не знать о содержании этого трактата просто не мог. Блюш замечает, что идеи, приписываемые флорентийцу, Ришелье мог заимстовать из других источников – Тацита, Томаса Мора, Жана Бодена.

Различия в подходах обоих авторов обусловлены их окружением. Макиавелли при написании трактата исходит из реалий современной ему Италии, в которой отсутствует всякое единство и власть переходит из одних рук в другие. Поэтому он оплакивает неудачу Чезаре Борджиа, призывает страну к объединению и одновременно описывает прицнипы захвата и удержания власти. Перед Ришелье такой вопрос вообще не стоит – как бы слаба ни была монархия в период смуты, она остается более-менее стабильным государственным образованием с единой династией и системой престолонаследия. Что касается национального единства, Франция в этом направлении ушла гораздо дальше Италии: географическое объединение завершилось еще при Людовике XI, дело было за единством духовным, народным.

Концепция Макиавелли чрезвычайно милитаризована. Основа власти – хорошие законы и хорошее войско, но без второго первое невозможно. Ришелье уже рассматривает армию отдельно от законов, ему не требуется насилие, чтобы привести подданных к повиновению (с конца 1620-х годов, по крайней мере). «Государь не должен иметь ни других помыслов, ни других забот, ни другого дела, кроме войны» - категоричное утверждение, с которым кардинал почти наверняка не согласился бы. Он сохраняет традиционное и представление о войне: «это неизбежное зло, а в других случаях – и совершенно необходимое, причем такое, которое может принести добро». Прежде чем начинать войну, надо убедиться в справедливости е повода. В любом случае, это не единственная и точно не главная задача короля.

«Государь…должен приобрести умение отступать от добра и пользоваться этим умением смотря по надобности» - еще одна знаменитая цитата из «Государя». Мы уже знаем, как дорога королевская честь в концепции Ришелье и как много внимания он уделяет личной добродетели. «Государю нет необходимости обладать всеми названными добродетелями, но есть прямая необходимость выглядеть обладающим ими». Ришелье же важна добродетель искренняя, не показная, поскольку король виден не только людям, но и Господу. Никаких уподоблений лисе и льву в концепции Ришелье нет, напротив, человек должен оставаться человеком и использоваться свой разум, а не потакать звериным страстям. Если для флорентийца основной талант государя – лицемерие, для кардинала важны рассудительность, мудрость, умение разбираться в людях. Текст «Завещания» содержит скрытый выпад против Макиавелли. В главе о необходимости свято блюсти договоры Ришелье добавляет: «Мне прекрасно ивестно, что многие политики учат прямо противоположному, но…утрата чести страшнее, чем утрата жизни[84]».

Интересна та деталь, что Макиавелли называет Францию (тогда бывшую под скипетром Франциска I) хорошим государством, потому что там есть парламент. Как становится ясно из «Завещания», Ришелье воспринимал парламент в штыки и следил за тем, чтобы тот не нарушал своих весьма ограниченных полномочий.

Однако в чем-то они согласны и ближе, чем кажутся. Макиавелли считает, что «не следует злоупотреблять милосердием», а Ришелье много раз повторяет, как опасно быть чересчур снисходительным к подданным. Макиавелли предлагает между любовью и страхом народа выбирать последний, а Ришелье пишет, что «страх…лучше всех способен побудить кжадого исоплнять свой долг[85]». Но главное их сходство – в прагматичности и эмпиризме. Оба они создают свои теории на основе обширного опыта, используя конкретные примеры. Поэтому их концепции не всеохватны, что компенсируется реализмом. Они основаны на прецедентах и предназначены для использования конкретными людьми.

Заявление Монтескье о том, что в основе монархии лежит только честь и что добродетель монархии не нужна, Ришелье мог бы назвать lèse-majéste – оскорблением Величества. Забавно, что сам Монтескье использовал «Политическое завещание» для аргументации. Он пишет о монархической чести так: «каждый, думая преследовать свои личные интересы, по сути дела стремится к общему благу». Мечтой Ришелье было стремление к общему благу, соблюдение государственных интересов людьми без посредства личных. Возможно, он согласился бы с тем, что «очень трудно достичь того, чтобы в монархиях народ был добродетельным». Но что монархия «существует независимо от любви к отечеству»? Это ведет к упадку и гибели государства, это недопустимо.

Трудно сказать, что «Политическое завещание» дает богатый материал для сравнения с выдающимися политическими трактатами той же эпохи. Ему не достает теоретической всеохватности, оно слишком ориентировано на практическое применение. Это учебник, построенный на прецедентах. Здесь не стоит, к примеру, гоббсовской последовательности и детальной проработанности. Он несколько беден стилистически и содержит множество банальностей. По характеру самого произведения он ближе к «Государю», чем к «Шести книгам о государстве». Кардинал краток и не засыпает читателя примерами из римской истории, как Макиавелли, или цитатами из Библии, как Боссюэ. Он делает это сознательно, так как король не терпит долгих разглагольствований.

Отвлечемся теперь от узкой теории и посмотрим на всю идеологию, которую создавал Ришелье, в целом. В чем были

Поиск по сайту: