Черчилль – Сталину

Честные люди в США и Англии понимали, что союзный долг – прежде всего, и сэр Хамильтон в эти дни заявил: «Размышляя о будущем, я счастлив, когда думаю о планах проводки конвоя РQ‑18!» Да, уже вставал вопрос о посылке следующего каравана под литерами РQ-18… Хамильтон указал и на главного виновника трагедии РQ-17 – буквально ткнул пальцем в Черчилля, за что и пострадал (был удален с флота на береговую службу).

Черчилль дважды занимал ответственный пост первого лорда Адмиралтейства и, наверное, имел право причислять себя к породе людей просоленных. Но тот же адмирал Хамильтон говорил, что самые мрачные страницы британского флота, так или иначе, всегда связаны с именем «необузданного диктатора» Черчилля…

Сейчас он наш союзник! Вот он в своем обширном кабинете, где его обслуживают две дамы: высококвалифицированная стенографистка и молчаливая машинистка, без помарок печатающая сразу три экземпляра. «Длинные паузы для нескольких глотков виски с содовой, необыкновенно большие сигары и сам господин Черчилль в помятой обеденной куртке, диктовавший, непрерывно расхаживая при этом по кабинету, не обращая внимания ни на падающий на жилет пепел сигары, ни на выплескивающееся на него же виски с содовой… Он диктовал предложение за предложением, и это, казалось, не требовало от Черчилля ни малейшего напряжения ума». Так описывал премьера один английский разведчик, заставший его в самый разгар работы…

Когда караван РQ-17 был уже разгромлен и лишь некоторые транспорта-одиночки еще тащились через океан, ожидая или встречи с советскими эсминцами, или жуткого конца в пучинах, в эти дни (а именно 18 июля 1942 года) премьер У. Черчилль отправил послание И. В. Сталину:

Из письма этого уже отчетливо видно, к чему клонит У. Черчилль. По сути дела, это письмо – дипломатическое предупреждение СССР, чтобы русские помощи в дальнейшем не ожидали.

Естественно, не поставки по ленд-лизу спасли нас в 1941 и в 1942 годах; военные грузы от союзников за всю войну составили лишь 4 % по отношению к оружию отечественного производства; мужество солдат и самоотверженный труд рабочих – вот то главное, что определило победу СССР над жестоким и сильным противником. В эти же дни сами англичане признавали открыто: «Вся помощь, какую мы смогли оказать, невелика, если сравнить ее с титаническими усилиями советского народа. Наши внуки, сидя за своими учебниками истории, будут думать о прошлом, полные восхищения и благодарности перед героизмом великого русского народа» (Э. Бевин, речь 21 июня 1942 г.).

Это признал даже сам Черчилль, осенью 1944 года написавший Сталину такие слова, которые сейчас кое-кто на Западе хотел бы выжечь из истории каленым железом. «ИМЕННО РУССКАЯ АРМИЯ, – писал Черчилль, – ВЫПУСТИЛА КИШКИ ИЗ ГЕРМАНСКОЙ ВОЕННОЙ МАШИНЫ».

Да, мы могли бы обойтись и без поставок по ленд-лизу!

Но в той грандиозной битве, которую мы вели от утеса Нордкапа до вершин Эльбруса, каждый танк, каждый самолет, каждый автомобиль, каждая ампула пенициллина, каждая банка с мясом были для нас необходимы. И потому недаром же сложили свои головы в битвах за караваны наши герои – подводники, летчики, миноносники.

Мы могли бы обойтись и без поставок по ленд-лизу.

Но отказываться от ленд-лиза мы не желали…

* * *

Сталин на это послание Черчилля ответит своим посланием.

От 23 июля – через пять дней.

«Пусть ярость благородная…»

Сторожевик, который недавно по неопытности пробомбил свою же подлодку, стучал машиной далеко в океане… На мостике посапывал трубкой «батя» в звании лейтенанта, и когда он спал, то ему снились сны – прежние сны, еще довоенные: подъем трала лебедкой, после чего наступало видение плещущей на палубе рыбы: треска тут… пикша… палтус! Это были сны мирные, а до военных снов он еще не дослужился…

Вахту на мостике, подсменяя командира, нес минер сторожевика Володя Петров, досрочно выпущенный из училища в наискромнейшем звании младшего лейтенанта. Недавно на борту сторожевика установили шумопеленгаторную станцию, снятую с поврежденной подлодки. Прислали в команду и акустика, списанного с Подплава, где он оглох, прослушивая воду при бомбежках, а теперь слух к нему опять возвратился…

За стеклом кабины, покрытым каплями брызг, виднелось молодое угрюмое лицо акустика. Этот парень уже изведал однажды неимоверный холод океанской пучины, чудом остался жив и теперь не мог обходиться без электрогрелки – он сильно мерз. Тонкие, изящные пальцы матроса удивительно красивым жестом держали винт поискового пеленга. Накануне войны скрипач, лауреат всесоюзного конкурса, акустик теперь не играл. Для него на все лады играл таинственные мрачные мелодии великий маэстро – океан. Акустик был теперь не исполнителем – он был лишь придирчивым слушателем… Вращая винт компенсатора, он настраивал аппаратуру на каждый подозрительный шум, которых всегда такое множество в океане…

Лицо стало озабоченным. Углы рта опустились. Рука замерла. Глаза он закрыл. И доложил о пеленге:

– Контакт есть!

* * *

– Контакт есть, – одновременно доложили с «нибелунга».

– А что за судно? – спросил Ральф Зеггерс.

– Русская галоша… на одном винте. Я даже слышал, как гремели заслонки в паровом котле.

– Носовые – к залпу… двумя торпедами!

Зеггерс поднял перископ.

– Посмотри и ты, – сказал помощнику.

– Типичный траулер, – определил штурман.

– Но под военным флагом… у него пушки.

Придя на сближение, выбросили торпеды. Одна прошла мимо, а от второй сторожевик очень ловко увернулся.

– Третью не истратим на это барахло, – сказал Зеггерс. – Не лучше ли всплыть и покончить с ним снарядами?

Но в этот момент акустик донес:

– Пеленг уходит влево… Шум винтов идет на нас!

– Этого нам еще не хватало, – возмутился Зеггерс…

Первый бомбоудар толкнул лодку так, что из гнезд выбило командные койки, обрушив их с переборок на людей и машины. В «ямах» лопнули эбонитовые баки аккумуляторов. Винт сторожевика стегал воду, словно плетью: чух-чух-чух-чух… Затем русские удалились, и стук машины исчез.

– Но они не ушли, – доложил акустик… – Они лишь отошли. Они даже остановили машину, чтобы слушать нас…

Кажется, по корпусу лодки кто-то осторожно постучал коготками – цок-цок… и еще раз: цок-цок!

– Вот они, звонки московского дьявола, – приуныл штурман.

– Да, – согласились с ним, – это заработал русский «дракон»…

Ощущение было неприятное. Кто-то невидимый и жуткий, казалось, плавает сейчас на глубине и требует, чтобы его впустили внутрь лодки. Акустик доложил, что на русском корабле запущена машина…

– Слышу и без тебя, – ответил Зеггерс.

Серия бомб легла рядом – метрах в тридцати. Слышно, как их сбросили в воду. Потом, звонко булькая, они тонули. И – взрыв! взрыв! взрыв! Казалось, вода превратится сейчас в клокочущий кипяток. В адской теснотище лодки, колотясь телами о механизмы, катались люди. На глазах Зеггерса картушка гирокомпаса вдруг поехала в сторону, совершив полный оборот. Гирокомпас тоже спятил и показывал «тот свет».

– Вырубите его к черту! – приказал Зеггерс. – Моторы остановить… Кто там шляется? Кто там что-то уронил? Тихо…

Ах, какая убийственная тишина в океанских пучинах! Они не вырубили только регенерацию воздуха. Только регенерацию…

– Видит Бог, мы нарвались на опытных истребителей. Мне это надоело, – сказал Зеггерс. – Носовые аппараты: в левый – пакет спасения, а правой трубой выстрелить пузырем воздуха. Добавьте в пузырь из погребов кочнов капусты и насыпьте туда отходов с камбуза, чтобы у русских не оставалось сомнений…

В самый разгар очередной атаки носовые аппараты дали залп. На поверхность океана выбросило громадный пузырь, словно лопнули отсеки. Зеггерс машинально глянул на глубиномер – сейчас они были на 95 метрах.

* * *

Конечно, не часто можно наблюдать, как содержимое гальюнов плавает среди капусты и картошки. Пузырь воздуха был великолепен! По волнам раскидало решетки мостика, растеклась нефть. Море выбросило это из глубин, словно напоказ, и с борта сторожевика увидели газетный лист – «Фолькишер беобахтер», главной берлинской газеты…

– Может, подцепим? – сказал Володя Петров, загораясь. – И в штабе покажем. Как доказательство гибели… вот и газетка!

– Так ею же подтирались, – брезгливо ответил «батя».

А на лбу акустика – две вертикальные складки:

– Пеленг… глубина около девяноста.

– Олух царя небесного, она же погибла!

– А я говорю, что она здесь: пеленг… погружение…

– Минер, – велел командир Володе, – давай на корму. Сам расставь по бомбам дистанцию взрыва…

Отослав Петрова, «батя» постучал в окошечко кабины.

– На тебя вся надёжа, – сказал акустику. – Уж ты не подгадь, миленький.

Высокая корма сторожевика, приспособленная для выборки трала, по всему круглому обводу была плотно уставлена бочками глубинных бомб. В каждой такой бочке – там, где ее донышко – блестели стаканы взрывателей. Тончайшие диафрагмы, точно воспринимая давление воды при погружениях, сообщали бомбе, когда и на какой глубине ей взрываться.

Володя Петров стал работать ключом, готовя бомбы к атаке.

Первые три он поставил для взрывания на глубине в 60 м.

Вторую серию – чтобы рвануло на глубине в 30 м.

Третью – на 100…

– Вот это, – сказал матросам, – называется ящик…

И, спрятав ключ в карман, помчался обратно на мостик. Сторожевик уже лежал в развороте и, толкая волны, спешил в следующий заход. Минер с мостика отмахивал на корму флажком:

– Первая – пошла… вторая – бросай!

Его юную душу волновала и тешила романтика боя.

* * *

В этой атаке, когда вокруг рвались бомбы, что-то тяжелое вдруг свалилось на мостик. При этом глубиномер отметил «приседание» лодки, будто она приняла на борт лишнюю тяжесть.

Каждый слышал этот удар. Каждый понял, что на мостике что-то лежит. И каждый страшился думать об этом. Больше всех ощущал опасность сам Зеггерс, но… молчал.

Он уже догадался, что его лодка приняла на мостик глубинную бомбу, которая не взорвалась. Или она неисправна, эта бомба. Или она раскололась от удара при падении. Или…

Было тихо.

– Уберите регенерацию, – распорядился Зеггерс.

Полная тишина – она, пожалуй, страшнее полного мрака.

Взгляд на шкалу глубины. Без моторов лодка постепенно (очень замедленно) продолжала погружение. Метр за метром ее тянуло и тянуло на глубину. Это засасывающее влияние бездны при нулевой плавучести хорошо знакомо всем плававшим под водой, и вряд ли оно улучшает им настроение…

– В отсеке вода, – вдруг тихо передали по трубам.

– «Слезы»? – с надеждой спросил Зеггерс.

– Нет. Струи воды…

Прибор показывал глубину всего в сотню метров. А ведь было время, когда они смело ныряли на все 120… В ледяной коробке поста Зеггерс вспотел и распахнул куртку.

– Выход один, – сказал он. – Придется на несколько минут врубить оба мотора и начать подъем. Этим мы, конечно, себя обнаружим, но… Корпус ослабел, лодка сочится по швам.

И вот тогда штурман, до этого молчавший, сказал ему:

– А… бомба?

– Какая, к черту, бомба? – прошипел на него Зеггерс. – Не разводи панику… Мы с тобой здесь не одни!

Штурман оттянул его за рукав подальше от матросов.

– Послушай, Ральф… Такая история однажды была уже на «U-454», где этот Шмутцке. Они приняли на свой мостик бомбу, когда шли на сорока метрах. Она не взорвалась, как и наша… вот эта! – Штурман показал глазами наверх. – Когда же они всплыли, взрыватель был поставлен для взрыва на глубине в пятьдесят метров. Ты понимаешь: уйди они тогда на лишние десять метров вниз, и… Ральф, мы так влипли, так влипли…

Скользящий взгляд на глубиномер – «приседание» идет дальше, и кормовой отсек доложил со страхом:

– У нас фильтрация тоже переходит в струение…

Зеггерс пропустил этот доклад мимо ушей.

– Не дури! – ответил он штурману. – Уверяю тебя, с нами обойдется, как и с этой «U-454». Мы не котята, чтобы нас топил любой сапожник… Да и откуда знать, что там у нас валяется на мостике? Может, от взрыва рухнул прожектор?

Идя на риск, он велел моторами отработать задний ход.

Винты теперь, как штопоры, «вытаскивали» лодку из засасывающей бездны. Зеггерс следил за набором высоты: 80… 60… 50… 40… Он понимал, что бомба ждет, когда лодка придет на ту глубину, на которой ей суждено взорваться. Они же не знают этой роковой отметки. Для них сейчас нет иного выхода. Или навеки оставайся здесь, в пучине…

– Струи воды исчезли? – запросил Зеггерс по отсекам.

– Да, – успокоили его, – только фильтрация.

– Вот и отлично. И с нами ничего пока не случилось…

Но гул моторов был услышан наверху, и сторожевик снова пошел в атаку. Последовал первый удар – небывалый. Выключилось освещение, но лодка осветилась аварийным. Второй удар! Аварийное тоже отказало, но в руках вспыхнули карманные фонари.

– Ах! – вскрикнули все невольно, обожженные холодом.

В центральном посту начался оглушительный ливень. Сверху – толщиной в палец – били вниз сильные, как стальные прутья, струи воды: это взрывами срезало над рубкой заклепки. Узкий луч фонаря в руке Зеггерса бегал по переборкам, выхватывая на мгновения то один прибор, то другой… В посту плавал густой туман, рассекаемый шумными струями, а стрелки приборов метались в разные стороны.

– Это невыносимо! – заорал штурман. – Ральф… решайся!

Сильный вихрь воздушного потока, который сшибал сейчас крышки люков, пронесся по лодке – кто-то из команды в панике открыл баллоны высокого давления и не смог справиться со злым джинном, вырвавшимся из своего сосуда… Через отсеки пролетал теперь черный туман – из распыленных масел.

– Весь воздух – на продутие! – заорал Зеггерс, натягивая на голову каску. – Прислуге орудия – к бою… Будем сражаться до конца как верные сыны матери Германии. Хайль Гитлер!

В рубке стало тесно от матросов, которые стояли наготове со снарядами в руках. Подлодка с шумом вырвалась на поверхность. Люк был открыт, и по трапу бросились все – к орудиям. Зеггерс выскочил первым. На мостике, расколотая от удара, лежала русская бомба. А весь мостик, все поручни, все решетки были забрызганы противной серо-желтой слякотью взрывчатого вещества, расквашенного давлением. Но тут Зеггерс перевел взгляд на сторожевик русских – и в ужасе онемел…

Прямо перед лодкой, бивнем нависая над ней, вырастал форштевень советского корабля. Выстрелить не успели. Сторожевик врубился им в борт, ломая стальные листы, и вдруг с хрустом застрял в корпусе лодки.

* * *

При таране на сторожевике все попадали с ног.

– Полный назад! – скомандовал командир в машину.

Винт рубил в ярости воду, корма елозила слева направо, но машина была не в силах вырвать корабль из клещей развороченной стали. Форштевень распорол на лодке отсек аккумуляторных «ям», куда хлынуло море, отчего в бурной химической реакции вода сразу закипела зловонными пузырями хлора. Сторожевик потянул противника за собой! Момент опасный, и было непонятно даже, что делать дальше…

– Полный назад! – кричали с мостика в машину.

Под навесом борта было не разглядеть, что делали враги, но зато была слышна их возня у пушки.

Противник решился на крайность – выстрелил, и снаряд, едва вырвавшись из пушки, тут же прошил борт и палубу корабля, свечкой вылетев куда-то в небо (он не успел взорваться). Машина работала на полных, но лодка не отрывалась. В отчаянии немцы стали бить снарядами в днище сторожевика. Это было страшно и для них – близкие взрывы сбивали в море людей, уже мертвых от контузии. Но на смену убитым из рубки выскакивали другие. Ожесточение опытного врага было невероятно. Битва шла на пределе человеческих возможностей.

– Вода в отсеках… заливает все! – доложили на мостик.

– Лишь бы оторваться… полный назад!

Сторожевик трясло от напряжения так, что с бортов слоями отлетала краска и пробка. Наконец последнее усилие машины чуть ли не с «мясом» вырвало нос корабля из подлодки, оставив в ее корпусе – открытой! – скважину пробоины. Все видели, как вода океана хлестала теперь туда, как в яму. Зловоние хлора стало нестерпимым. Но каждый моряк знает, что море заполнит только один отсек, после чего упрется в сталь переборки, и это еще не гибель врага!

А потому, едва оправясь, командир снова отдал приказ:

– Полный вперед… Будем таранить снова! Сработал в машине реверс, и винт закрутил воду в обратном направлении, гася инерцию заднего хода, снова устремляя корабль вперед – прямо на врага.

Но теперь – по удалении от подлодки – сторожевик сделался более уязвим. Враг бил по нему прицельно… В ослепительно белой вспышке разрыва ходовая рубка разлетелась в куски, жестоко раня палубные команды осколками металла и острой щепой дерева. На том месте, откуда только что раздавались команды, не осталось теперь ничего. А упавшая мачта в гармошку раздавила трубу. Дым пополз вдоль палубы, удушая людей…

Володя Петров лежал на развалинах мостика, а над ним качалась бездонная масса света и воздуха. С трудом он перевел глаза ниже. Вместо ног у него тянулись по решеткам красные лоскутья штанов. И это было последнее, что он увидел в этом сверкающем мире.

Вздрагивая под снарядами, сторожевик шел дальше.

Он шел прямо. Никуда не сворачивая.

Так, как ему велели люди, которых уже не существовало.

* * *

Ральф Зеггерс кричал через люк – в глубину поста:

– Лево! Лево… еще левее… клади руль до упора!

Ставя лодку кормою к противнику, он хотел избежать тарана. Узкая, как лезвие ножа, субмарина могла спастись – корабль мог промахнуться. Но сторожевик (без мостика, без командира) настиг подлодку. Его изуродованный форштевень снова полез на врага, круша его в беспощадной ярости разрушения.

Последним проблеском сознания, почти автоматически, Зеггерс отметил, что в кормовых аппаратах только одна торпеда, а другие уже расстреляны. Но и одной хватило на всех, когда она сработала от удара корабля.

Гигантский гейзер пламени, воды и обломков вырос над океаном. Грохочущей шапкой он накрыл два корабля, сцепившихся в жесточайшем поединке. Когда же взрывы осели, вместо лодки осталось только жирное пятно мазута и качало вокруг ошметки тел вражеских подводников. А из этого пламени, из туч дыма, отряхивая с себя тонны воды, вдруг вышел сторожевик…

Теперь он двигался, прессуя волны красной своей переборкой. Под его днищем волочились остатки раздробленного полубака – с каютами, маляркой, провизионкой, с цепным ящиком и якорями, которые вытянулись на цепях до самого дна. Но корабль шел вперед, как и было приказано ему с разбитого, несуществующего мостика. Исполняя этот приказ, машина корабля стучала, стучала, стучала… даже без перебоев!

Борта дребезжали листами рваного железа. На качке двери корабля сами собой открывались и закрывались. Внутри отсеков из-под сорванных взрывами люков били упругие струи воды, которая быстро разбегалась по коридорам. Корабль колотило в страшной вибрации. Все звенело, трещало и быстро разрушалось в агонии стали, дерева, резины, огня и пара.

С грохотом, отметившим его конец, сторожевик вдруг начал прилегать на борт словно в изнеможении. Задымив вокруг себя волны, он в рывке последнего крена вдруг побросал с палубы в воду все пушки, все кранцы, все шлюпки, всех мертвых, всех живых… так, будто они мешали ему сейчас.

В красную переборку билось море!

Плавающие вокруг люди вдруг увидели пузатое черное днище корабля, над которым в бессильной ярости еще крутился винт, безнадежно стегая воздух. Внутри перевернутого корабля стучала, стучала, стучала машина… И казалось, не будет конца этой неутомимой жажде корабля: жить – только бы жить!

Со стучащей машиной, непобежденный, он ушел в океан.

Поиск по сайту: