Стивен Кинг

ЛЕТНИЙ ГРОМ

Р ОБИНСОН ЧУВСТВОВАЛ СЕБЯ НОРМАЛЬНО, ПОКА ГЭНДАЛЬФ ЧУВСТВОВАЛ СЕБЯ ТАК ЖЕ. Нормально не в смысле хорошо, а в смысле, что еще один день прожит вместе. Он все еще просыпался ночью, часто со слезами на глазах из-за снов – таких ярких! – в которых Диана и Эллен были живы, но когда он брал Гэндальфа с одеяла в углу, где тот спал, и клал его на кровать, он чаще всего снова засыпал. Гэндальфу, в свою очередь, было все равно, где спать, и если Робинсон близко прижимал его к себе, он не возражал. Было тепло, сухо и безопасно. Его спасли. Это все, что волновало Гэндальфа.

Положение улучшилось, когда стало нужно заботиться об еще одном живом существе. Робинсон проезжал пять миль до сельского магазина по шоссе 19 (Гэндальф в это время сидел на пассажирском сиденье пикапа, с яркими глазами и поднятыми ушами), чтобы добыть собаке еды. Магазин забросили, и конечно, разграбили, но никто не взял собачью еду. После шестого июня люди думали о домашних питомцах в последнюю очередь. К такому выводу пришел Робинсон.

Если же они никуда не ехали, то сидели вдвоем у озера. В кладовой было полно еды, а внизу стояло много коробок с вещами. Он часто подшучивал над Дианой по поводу ее апокалиптических ожиданий, но шутки обернулись против него. На самом деле, против них обоих, потому что Диана уж точно никогда не предположила бы, что во время апокалипсиса она будет в Бостоне с их дочкой, исследуя возможные варианты обучения в колледже Эмерсон. Питаясь в одиночку, он бы умер задолго до того, как закончится еда. Робинсон в этом не сомневался. Тимлин сказал, что их судьба была предопределена.

И все же, такая судьба была прекрасна. Стояла теплая и безоблачная погода. В прежние времена озеро Покомтук гудело бы от звуков моторных лодок и водных мотоциклов (старожилы ворчали, что они убивают рыбу), но этим летом тишину нарушали лишь гагары…хотя количество этих кричащих птиц с каждым днем сокращалось. Сначала Робинсон списал все это на свое воображение, искаженное горем, как и все его мысли, но Тимлин уверил его, что это не так.

- Ты разве не заметил, что исчезли почти все лесные птицы? Никаких концертов синиц по утрам, или карканья ворон днем. К сентябрю остальные гагары тоже исчезнут. Рыба проживет дольше, но в итоге и она умрет. Как и олени, и кролики, и бурундуки.

О состоянии дикой природы можно было не спорить. Робинсон видел без малого дюжину мертвых оленей у озера вдоль дороги и еще больше вдоль шоссе 19, во время той их поездки с Гэндальфом, когда они доехали до универмага Карсон Конерс с вывеской у входа, – ПОКУПАЙ ВЕРМОНТСКИЙ СЫР И СИРОП ЗДЕСЬ! – которая теперь лежала перевернутой рядом с пустой бензоколонкой. Но главный геноцид животных происходил в лесу. Когда дул восточный ветер, скорее по направлению к озеру, чем наоборот, вонь была невероятной. В теплые дни было ничуть не лучше, и Робинсон задумывался, куда же подевалась ядерная зима.

- О, она придет, - сказал Тимлин, сидя в своем кресле-качалке, глядя на рваный солнечный свет, проступающий из-за деревьев. - Земля все еще поглощает взрыв. Кроме того, в последних сообщениях сказано, что южное полушарие – не говоря уже о большей части Азии – засосало в нечто похожее на бесконечное сплошное облако. Наслаждайся солнечным светом, пока он у нас еще есть, Питер.

Как будто он мог вообще хоть чем-то наслаждаться. Они с Дианой обсуждали возможность поехать в Англию – их первый большой отпуск со времен медового месяца – после того, как Эллен будет пристроена на учебу.

Он подумал об Эллен. Она только начала приходить в себя после разрыва с ее первым настоящим парнем и снова заулыбалась.

В каждый из этих ясных пост-апокалиптических летних дней Робинсон прикреплял поводок к ошейнику Гэндальфа (он понятия не имел, как звали эту собаку до шестого июня; дворняга пришла уже с ошейником, на котором висела только бирка вакцинации штата Массачусетс) и они проходили две мили по тропе, ведущей к элитному поместью, единственным жителем которого теперь был Говард Тимлин.

Диана однажды назвала эту тропу раем фотографии. Большая ее часть открывала обзор на отвесный обрыв к озеру и вид на Нью-Йорк, на сорок пять миль уходящий вдаль. В точке, где дорога делала резкий разворот, стоял знак СЛЕДИ ЗА ДОРОГОЙ! Дети, приезжавшие туда на лето, называли этот поворот Кривая Мертвеца.

Поместье Вудленд – до конца света частное и к тому же дорогущее место– было в миле оттуда. В центре стояла гостиница, построенная из камня, предлагавшая ресторан с изумительным видом и пятизвездочным поваром, и кладовую с тысячью сортов пива. («Многие из которых непригодны для питья», - говорил Тимлин. – Поверь мне на слово»). Во множестве заросших ложбин находились две дюжины живописных «домиков», разбросанных вокруг здания гостиницы, некоторые из которых принадлежали большим корпорациям до шестого июня, пока им не пришел конец. Большинство домиков все еще пустовали шестого июня, а в безумии последующих дней те немногие работавшие там люди, сбежали в Канаду, где по слухам не было радиации. Это случилось, когда еще хватало топлива, чтобы совершить перелет.

Владельцы Поместья Вудлэнд, Джордж и Эллен Бенсон, остались. Как и Тимлин – разведенный бездетный мужчина, которому некого было оплакивать. Он не верил в сказки о Канаде. Потом в начале июня Бенсоны наглотались таблеток и легли в постель под музыку Бетховена, звучащую из проигрывателя на батарейках. Теперь остался только Тимлин.

- Все, что ты видишь, мое, - сказал он Робинсону, величаво указывая рукой. - А когда-то все это станет твоим.

Во время таких ежедневных прогулок к поместью, печаль и чувство дезориентации немного отступали; сияние солнца был чарующим. Гэндальф обнюхивал кусты и на каждый пытался помочиться. Он смело лаял, когда слышал какие-то звуки в лесу, но всегда подходил поближе к Робинсону. Поводок нужен был только из-за мертвых белок и бурундуков. Гэндальф не хотел на них мочиться; он хотел растащить то, что от них осталось.

Тропа к Поместью Вудлэнд отделялась от лагерной дорожки, где Робинсон и вел свою одинокую жизнь. Когда-то ее перекрывали ворота, служившие защитой от зевак и толпы чернорабочих, таких как он, но теперь ворота постоянно стояли открытыми. Извилистая тропа на полмили уходила в лес, в котором уклончивый, пыльный свет казался таким же старым, как и величественные ели и сосны, сквозь которые он просачивался. Затем она огибала четыре теннисных корта, зеленую лужайку для гольфа и делала петлю вокруг конюшни, где теперь в стойлах лежали мертвые лошади. Домик Тимлина находился позади гостиницы – скромное жилище с четырьмя спальнями, четырьмя ванными, джакузи и собственной сауной.

- Для чего тебе одному нужны четыре спальни? - однажды спросил его Робинсон.

- Не знаю, и никогда не знал, - сказал Тимлин, - во всех по четыре спальни. Кроме Фоксглав, Йероу и Лавендер. Там по пять. В Лавендер еще и боулинг есть. Все удобства. Но когда я в детстве приезжал сюда со своей семьей, мы писали в уборной во дворе. Не вру.

Когда приходили Робинсон и Гэндальф, Тимлин обычно сидел в одном из кресел-качалок на широком переднем крыльце своего домика (Вероника) и читал книгу или слушал айпод. Робинсон спускал Гэндальфа с поводка и пес – просто дворняжка, кроме ушей спаниеля ничего породистого в нем не было – забегал по ступенькам, чтобы поздороваться. Погладив его немного, Тимлин легонько потягивал серо-белую собачью шерсть в разных местах, и если она оставалась на месте, он всегда говорил одно и то же: «Замечательно».

В этот прекрасный день в середине августа Гэндальф лишь ненадолго подбежал к качалке Тимлина, обнюхивая его голые лодыжки, перед тем как рысью сбежать вниз по ступеням и направиться в лес. Тимлин поднял руки в сторону Робинсона, как индеец из старых фильмов. Робинсон сделал то же самое.

- Хочешь пива? - спросил Тимлин. – Оно охлажденное. Я только что вытащил его из озера.

- Сегодня будем пить Старое Дерьмо или Зеленый Маунтин Дью?

- Ни то, ни другое. Я нашел коробку Будвайзера в кладовке. Король среди пива, напомню тебе. Я его освободил.

- В таком случае, я с удовольствием присоединюсь.

Тимлин с ворчанием поднялся и зашел внутрь, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Он сказал Робинсону, что артрит совершил внезапное нападение на его бока, и неудовлетворившись этим, решил предъявить права на его лодыжки. Робинсон никогда не спрашивал, сколько Тимлину лет, но решил, что где-то около шестидесяти пяти. Его стройное тело, казалось, всегда было в хорошей физической форме, но теперь эта форма начала покидать его. Сам Робинсон никогда еще не чувствовал себя лучше физически, но вся ирония заключалась в том, что жить ему оставалось не так уж долго. Тимлин, конечно, не нуждался в нем, хотя они были близки по духу. По мере того, как это необычно красивое лето сходило на нет, он был действительно нужен только Гэндальфу. Чтобы было прекрасно, потому что на данный момент Гэндальфа ему было достаточно.

«Просто мальчик и его пес», - подумал он.

Этот самый пес вдруг выскочил из леса в середине июня, тощий, весь в грязи, шерсть спутана репейником, а поперек морды – глубокий порез. Робинсон лежал в комнате для гостей (спать в их общей с Дианой кровати было для него невыносимо), не сомкнув глаз от горя и депрессии, понимая, что он все ближе к тому, чтобы просто сдаться и покинуть этот мир. Он бы сказал, что это поступок труса, еще пару недель назад, но с тех пор ему пришлось смириться с несколькими неоспоримыми фактами. Боль не пройдет. Горе не прекратится. И, как бы то ни было, долго он не проживет. Запаха гниющих в лесах животных было достаточно, чтобы понять это.

Сначала он услышал чей-то хрип и подумал, что это человек. Или медведь, который учуял еду. Но тогда еще работал генератор, и загорелись огни с датчиком движения, освещавшие подъездную дорогу, и когда он выглянул в окно, то увидел маленькую серую собаку, которая, то царапала дверь, то сворачивалась калачиком на крыльце. Когда Робинсон открыл дверь, собака сначала попятилась, прижав уши и поджав хвост.

- Лучше заходи, - сказал Робинсон, - а если нюх тебя подводит, посмотри на чертовых комаров и следуй за ними.

Он дал собаке миску воды, которую пес принялся неистово лакать, а затем банку хэша из солонины под названием Прудэнс, которую тот съел в пять или шесть огромных укусов. Когда пес закончил, Робинсон погладил его, опасаясь укуса. Но пес вместо этого начал лизать ему руки.

- Ты Гэндальф, - сказал Робинсон, - Гэндальф Серый. А потом он разрыдался. Он пытался убедить себя в том, что это дурацкая затея, но это было не так. В конце концов, собака – живое существо. Он больше не один в этом доме.

- А что нового с твоим мотоциклом? – спросил Тимлин.

Он перешли ко второму пиву. Когда Робинсон выпьет свое, они с Гэндальфом прогуляются две мили до дома. Он не хотел засиживаться; комаров прибавлялось с наступлением сумерек.

Если Тимлин прав, думал он, земля достанется в наследство кровососам, а не простым людям. Если конечно они найдут что сосать.

- Батарея сдохла, – сказал он Тимлину. – Я пообещал жене, что продам этот мотоцикл, когда мне стукнет 50. Она утверждала, что после пятидесяти рефлексы людей становятся слишком медленными, чтобы обеспечить безопасность.

- А когда тебе будет 50?

- В следующем году, - сказал Робинсон. И посмеялся над абсурдностью ситуации.

- У меня сегодня утром выпал зуб, - сказал Тимлин. – В моем возрасте это может ничего и не значить, но…

- А кровь в унитазе видел?

Тимлин – профессор в отставке, который еще в прошлом году продолжал давать семинары по истории Америки в Принстоне – рассказал ему, какими были первые признаки прогрессирующего радиационного поражения, а об этом он знал гораздо больше Робинсона. Робинсон же знал, что его жена и дочь были в Бостоне, когда отчаянные попытки сохранить мир на переговорах в Женеве пятого июня дошли до угрозы ядерной войны. И они все еще были там на следующий день, когда мир покончил с собой.

- Ссылаюсь на пятую поправку, - сказал Тимлин. Вот твой пес идет. Лучше проверь его конечности – он немного хромает. Вроде бы на левую заднюю лапу.

Но они не нашли никаких колючек ни в одной лапе Гэндальфа, и в этот раз, когда Тимлин легонько потянул его шерсть, у него в руках осталась горсть из его задней лапы. Гэндальф как будто ничего не почувствовал.

- Это плохо, - сказал Тимлин.

- Может, это чесотка, - сказал Робинсон. - Или стресс. Знаешь, у собак выпадает шерсть во время стресса.

- Возможно, - сказал Тимлин, глядя на запад, в сторону озера. – Сегодня будет красивый закат. Конечно, теперь они всегда красивые. Как после извержения Кракатуа в 1883. Только теперь взрыв был в десять тысяч раз сильнее Кракатуа. Он наклонился и погладил Гэндальфа по голове.

- Индия и Пакистан, - сказал Робинсон.

Тимлин снова выпрямился.

- Ну да. Но потом всем остальным тоже пришлось действовать, так ведь? Даже чеченцы совершили несколько взрывов с помощью устройств, которые доставили в Москву на грузовиках. Как будто все в мире разом забыли, у скольких стран – и группировок, гребаных группировок! – были подобные вещи.

- И на что такие вещи были способны, - сказал Робинсон.

Тимлин кивнул.

- И это тоже. Мы слишком переживали из-за порога госдолга, а наши друзья по ту сторону Атлантики уделяли слишком много внимания борьбе за прекращение детских конкурсов красоты и поддержанию курса евро.

- Ты уверен, что Канада так же заражена, как и континентальные штаты?

- Полагаю, все зависит от уровня расположения. Вермонт не настолько заражен, как северная часть Нью-Йорка, а Канада, вероятно, не такая грязная, как Вермонт. Но станет такой. К тому же, большинство людей, которые направились туда, уже больны. Смертельно больны, если позволите мне перефразировать Кьеркегарда. Хочешь еще пива?

- Я лучше пойду домой. Робинсон встал. – Пойдем, Гэндальф. Время сжечь немного калорий.

- Увидимся завтра?

- Может после полудня. Мне нужно кое-куда съездить с утра.

- Можно узнать куда?

- В Беннингтон, пока у меня в грузовике еще хватает бензина, чтобы съездить туда и обратно.

Тимлин вопросительно поднял брови.

- Хочу попробовать найти аккумулятор для мотоцикла.

Гэндальф добрался до Кривой Мертвеца своими силами, хотя его хромота неизменно ухудшалась. Когда они дошли туда, он просто сел, как будто хотел посмотреть на отражение уходящего заката в озере. Дымящийся оранжевый след от выстрела, пронизанный темно-красными нитями кровеносных сосудов. Пес заскулил и принялся лизать свою левую заднюю лапу. Робинсон немного посидел с ним рядом, но когда первая комариная разведка позвала подкрепление, он взял Гэндальфа на руки и пошел дальше. К тому времени, как они добрались до дома, руки Робинсона дрожали, а плечи болели. Если бы Гэндальф весил фунтов на десять больше, даже на пять, он вряд ли бы смог его донести. Голова тоже болела, возможно, от жары, или от второй банки пива, а может и то, и другое.

Трехполосная дорога, тонувшая в тени, спускалась к чернеющему дому. Генератор уже не первую неделю как испустил дух. Закат потух, превратившись в тускло-пурпурный кровоподтек. Он с трудом поднялся на крыльцо и положил Гэндальфа, чтобы открыть дверь. - Вперед, дружок, - сказал он. Гэндальф попытался подняться, но упал.

Как только Робинсон наклонился, чтобы поднять его, Гэндальф сделал еще одну попытку. В этот раз он переступил через порог и зашел в дом, где сразу упал на бок, часто и тяжело дыша. На стене над его головой висело без малого две дюжины фотографий, изображавшие людей, которых Робинсон любил, каждый из которых теперь вероятнее всего умер. Он даже не мог больше позвонить Диане или Эллен на мобильный и послушать их голоса в записи автоответчика. Его собственный телефон разрядился вскоре после остановки генератора, но еще до этого мобильная связь прекратила работу.

Он достал бутылку воды Поланд Спринг из кладовой и наполнил миску Гэндальфа, потом положил ложку еды. Гэндальф попил немного воды, но к еде не притронулся. Когда Робинсон сел на корточки, чтобы почесать псу живот, шерсть полезла клочьями.

Все так быстро происходит, подумал он. Еще утром с ним все было в порядке.

Он взял фонарь и вышел под навес за домом. Над озером кричала гагара – всего одна. Мотоцикл стоял, укрытый брезентом. Он скинул брезент, и лучи света отразились на его блестящем корпусе. Это был Фэтбоб 2014 года выпуска, он постарел на несколько лет, но уже успел пробежать четыре или пять тысяч миль в период с мая по октябрь. Тем не менее, Боб был байком его мечты, хотя теперь он мечтал в основном лишь о тех местах, которые проехал на нем за последние пару лет. С воздушным охлаждением. Два распредвала. Шесть скоростей. Объем двигателя тысяча семьсот кубических сантиметров. А какой звук он издавал! Только у Харлея был такой звук, похожий на летний гром. Когда ты останавливался рядом с Шеви на светофоре, диванщик закрывал все двери.

Робинсон провел ладонью по рулю мотоцикла, потом перекинул через него левую ногу и опустился на сиденье, поставив ступни на подножки. Диана все больше настаивала на том, чтобы он продал его, а когда садился за руль, она снова и снова напоминала, что в Вермонте не зря ввели закон о шлеме, в отличие от идиотов в Нью-Гэмпшире и Мэне. Теперь он мог ездить на нем без шлема, если хотел. Не было ни Дианы, чтобы ворчать, ни помощника шерифа, чтобы оштрафовать его. Он мог бы ездить хоть с голой задницей, если бы захотел.

- Но слезая с него, стоит помнить о выхлопной трубе, - сказал он и засмеялся. Он зашел в дом, больше не накрывая Харлей брезентом. Гэндальф лежал на кровати, которую Робинсон сделал для него из одеял, он положил нос на одну из передних лап. К еде он не притронулся.

- Лучше поешь, - сказал Робинсон. – Тебе полегчает.

Следующим утром на одеялах вокруг задних лап Гэндальфа появилось красное пятно, и хотя он пытался, на ноги встать не смог. Когда он сдался после второго раза, Робинсон вынес его на улицу, где Гэндальф сначала лежал на траве, а потом собрался с силами и сел на землю. Внезапно из него хлынул поток кровянистого стула. Гэндальф стыдливо отполз от него, затем лег на землю, печально глядя на Робинсона.

В этот раз Робинсон подхватил его на руки, Гэндальф вскрикнул от боли и показал зубы, но не укусил его. Робинсон отнес его в дом и положил на кровать из одеял. Выпрямившись, он посмотрел на руки и увидел, что они покрыты шерстью. Когда он потер одну руку о другую, шерсть разлетелась.

- С тобой все будет хорошо, - сказал он Гэндальфу. – Просто небольшое расстройство желудка. Наверное, добрался до одного из этих чертовых бурундуков, пока я не видел. Лежи здесь и отдыхай. Тебе станет лучше, когда я вернусь.

В пикапе Сильверадо еще было полбака бензина, более чем достаточно для шестидесятимильной поездки в Беннингтон. Робинсон решил сначала съездить в Поместье Вудлэнд и узнать, нужно ли что-нибудь Тимлину.

Его последний сосед сидел на крыльце Вероники в кресле-качалке. Он был бледен, с темными мешками под глазами. Когда Робинсон рассказал ему о Гэндальфе, Тимлин кивнул.

- Я не спал почти всю ночь, бегал в туалет. Мы, наверное, подхватили одну заразу.

Он улыбнулся, чтобы было видно, что это шутка… не очень-то и смешная.

Он сказал, ему ничего не нужно было в Беннингтоне, но он хотел, чтобы Робинсон заглянул на обратной дороге.

- У меня кое-что есть для тебя, - сказал он.

Он добирался до Беннингтона медленнее, чем ожидал, потому что брошенные машины были в беспорядке разбросаны по автостраде. Ближе к полудню он подъехал к главному входу в Королевство Харлей-Дэвидсон. Витрины были разбиты, все выставочные модели исчезли, но в задней части было полно мотоциклов. Эти модели был защищены от воров стальными тросами и крепкими замками.

Это не помешало Робинсону: ему нужен был только аккумулятор. Фэтбоб, который он для этого выбрал, был на год или два новее его собственного, но аккумуляторы выглядели одинаково. Он достал коробку с инструментами из кузова пикапа и проверил батарею своим Импактом (тестер был подарком дочери на день рожденье два года назад), загорелась зеленая лампочка. Он снял аккумулятор, зашел в выставочный зал и нашел там много карт на выбор. Воспользовавшись самой подробной из них для исследования второстепенных дорог, он добрался до озера к трем часам дня.

Он видел множество мертвых животных, включая невероятно большого лося, лежавшего у бетонных ступенек трейлера, раньше служившего кому-то домом. На поросшем сорняками газоне перед трейлером лежала табличка, написанная от руки, всего с двумя словами: СКОРО НА НЕБЕСА.

Крыльцо Вероники пустовало, но когда Робинсон постучал в дверь, Тимлин попросил его войти. Он сидел в гостиной, сделанной в нарочито деревенском стиле, и был бледнее, чем когда-либо. В одной руке он держал огромную льняную салфетку. На ней были капли крови. Перед ним на кофейном столике лежали три вещи: большущая книга под названием «Красоты Вермонта», шприц для инъекций, наполненный желтой жидкостью, и револьвер.

- Я рад, что ты пришел, - сказал Тимлин. – Я не хотел уходить, не попрощавшись с тобой.

Робинсон осознал всю абсурдностью своей первой мысли – Давай не будем спешить – и сумел промолчать.

- У меня выпало полдюжины зубов, - сказал Тимлин. – Но это не главное. За последние двенадцать часов или около того, из меня вышли почти все внутренности. Страшнее всего, что мне совсем не больно. Когда я страдал от геморроя в пятьдесят, было хуже. Боль придет – я достаточно читал об этом – но я не собираюсь оставаться здесь так долго, чтобы испытать ее в полной мере. Ты достал аккумулятор, который хотел?

- Да, - сказал Робинсон и тяжело присел. – Господи, Говард, мне очень жаль.

- А ты? Как себя чувствуешь?

- Хорошо. Хотя это уже не было всей правдой. Несколько красных пятен, не похожих на солнечные ожоги, расцветали у него на предплечьях, а еще одно было на груди, над правым соском. Они чесались. А еще… его завтрак удерживался в желудке, но сам желудок вряд ли был этому рад.

Тимлин наклонился вперед и легонько постучал по шприцу.

- Демерол. Я собирался ввести его себе, потом рассматривать изображения Вермонта пока… пока. Но я передумал. Я думаю, пистолет подойдет. А ты возьми иглу.

- Я пока не готов, - сказал Робинсон.

- Это не для тебя. Гэндальф не заслуживает страданий.

- Я думаю, может он просто съел бурундука, - сказал Робинсон слабо.

- Мы оба знаем, что это не так. Даже если и так, в мертвых животных так много радиации, что они превратились в капсулы с кобальтом. Чудо, что он прожил так долго. Будь благодарен за время, которое ты провел с ним. Немного света. Знаешь, он был хорошим псом. Немного света.

Тимлин внимательно изучил его взглядом.

- Не вздумай плакать. Если начнешь, я тоже заплачу, так что, собери чертову волю в кулак.

Робинсон сдержал слезы, хотя, по правде говоря, он совсем не чувствовал себя мужественным.

- Там еще одна упаковка из шести банок Бада в холодильнике, - сказал Тимлин. – Я не знаю, для чего я потрудился поставить ее туда, но привычка – вторая натура. Не принесешь нам по одной? Теплое пиво лучше, чем ничего, кажется, Вудров Вилсон так сказал. Выпьем за Гэндальфа. И за твой новый аккумулятор для мотоцикла. А пока мне надо сходить по-малому. Хотя, кто знает, может на этот раз это будет мне немалого стоить.

Робинсон пошел взять пиво. Когда он вернулся, Тимлина не было, он отсутствовал почти пять минут. Он возвращался медленно, держась за вещи. Он снял брюки и обмотал простыню вокруг талии. Он сел, чуть вскрикнув от боли, но взял банку пива, которую ему протянул Робинсон. Они произнесли тост и выпили за Гэндальфа. Бад был теплым, но не таким уж невкусным. Король среди пива, в конце концов.

Тимлин взял в руку пистолет.

- Я совершу классический суицид в викторианском стиле, - сказал он, довольный этой перспективой. – Пистолет к виску. Свободной рукой закрыть глаза. Прощай, жестокий мир.

- Я ухожу в цирк, - не задумываясь, сказал Робинсон.

Тимлин искренне рассмеялся, обнажив те немногие зубы, что у него остались. – Было бы славно, но я сомневаюсь. Я когда-нибудь рассказывал тебе, как в детстве меня сбил грузовик? Молоковоз, как назвали бы такую машину мои британские кузены?

Робинсон покачал головой.

- Это было в 1957, мне было 15, и я спускался по сельской дороге в Мичигане, направляясь на 22 автостраду, чтобы автостопом доехать до Траверс Сити и попасть на двойной сеанс кино. Я витал в облаках, представляя девушку из класса – с длинными, прелестными ногами и пышной грудью – и забыл о соображениях безопасности. Молоковоз выехал из-за вершины холма – водитель сильно превышал – и наехал прямо на меня. Если бы он был полностью загружен, я бы точно погиб, но он был пустой и поэтому легкий, что и позволило мне прожить до семидесяти-пяти лет, и испытать какого это – спускать кишечник в унитаз.

Вряд ли на такое можно было найти адекватный ответ, поэтому Робинсон промолчал.

- Когда молоковоз спускался с холма, его лобовое стекло блеснуло на солнце, а потом… ничего. Я верю, что почувствую то же самое, когда пуля войдет в мой мозг и опустошит его. Он по-учительски поднял палец. – Только в этот раз, ничто не приведет ни к чему. Просто вспышка, как будто стекло молоковоза блеснуло на солнце, а дальше ничего. Идея мне кажется одновременно и превосходной, и ужасно тоскливой.

- Может, тебе не стоит спешить, - сказал Робинсон. – Может, ты…

Тимлин любезно ждал, подняв брови, с пистолетом в одной руке и банкой пива в другой.

- Твою мать, я не знаю, - сказал Робинсон. А потом, неожиданно для самого себя, закричал: - Что они наделали? Что эти ублюдки наделали?

- Ты прекрасно понимаешь, что они сделали, - сказал Тимлин, - а мы расхлебываем последствия. Я знаю, ты любишь этого пса, Питер. Это смещенная любовь – замещающая – но мы берем то, что можем, и если бы у нас было только полмозга, мы и за это были бы благодарны. Поэтому не сомневайся. Сделай ему укол в шею, сильный укол. Схвати за ошейник, если будет дергаться.

Робинсон поставил пиво. Он больше не хотел.

– Он был в плохом состоянии, когда я уходил. Может, он уже мертв.

Но он не умер.

Он поднял глаза, когда Робинсон зашел в спальню, и дважды глухо стукнул хвостом по мокрой груде одеял. Робинсон сел рядом с ним. Он погладил Гэндальфа по голове и подумал о неудачах в любви, которые на самом деле так просты, когда смотришь прямо им в лицо. Гэндальф положил голову Робинсону на колено и посмотрел на него. Робинсон достал шприц из кармана рубашки и снял защитный колпачок с иглы.

- Ты хороший парень, - сказал он и схватил ошейник Гэндальфа, следуя указаниям Тимлина. Пока он собирался с силами, чтобы продолжить, то услышал выстрел. С такого расстояния звук был слабый, но озеро было настолько спокойным, что его ни с чем нельзя было спутать. Он прокатился по тишине, затих, попытался отдаться эхом, но не смог. Возможно, Тимлин ошибался по поводу ничего. Все может быть. Он считал, что в мире, где чтобы увидеть звезды, нужно поднять голову, все было возможно. Может они найдут друг друга и двинутся дальше вместе, лишь старый учитель истории и его пес.

Гэндальф все еще смотрел на него, когда он вернул иголку на место. Одно мгновение глаза собаки светились, и взгляд оставался сознательным, и в этот бесконечный миг, пока свет не исчез, Робинсон готов был повернуть назад, если бы мог.

Он долго сидел на полу, надеясь снова услышать шум гагары, но его не было. Немного погодя он вышел под навес, нашел лопату и вырыл яму в саду своей жены. Не нужно было копать глубоко - не было животного, которого бы пришло и выкопало Гэндальфа.

Следующим утром, Робинсон почувствовал вкус меди во рту. Когда он поднял голову, то увидел, что шелушащаяся щека оставила следы на наволочке. Из носа и десен ночью шла кровь.

Еще один прекрасный день, и хотя лето еще не закончилось, деревья уже начали менять цвет. Робинсон вывел Фэтбоба из-под навеса и заменил разряженный аккумулятор, работая медленно и осторожно, в полной тишине.

Он закончил и нажал на рычаг. Загорелась и замигала зеленая лампочка нейтральной передачи. Он отпустил рычаг, закрепил провода и попробовал снова. На этот раз свет не мигал. Он включил зажигание, и раскаты летнего грома разбили тишину. Это казалось кощунством, но, как ни странно, в хорошем смысле. Неудивительно, что Робинсон вспомнил о своем первом и единственном путешествии на слет байкеров, который каждый август проходил в Стерджисе. Стоял 1998 – год, когда он познакомился с Дианой. Он помнил, как медленно катился по бульвару Джанкшен на своей Хонде СБ500, - один из двух тысяч участников парада. Рев всех этих байков вместе взятых был таким громким, почти материальным. Потом вечером разожгли костер, и бесконечный поток Алман Бразерс, AC/DC и Металлики стремительно полился из нагроможденных вокруг усилителей Маршалла. Татуированные девчонки танцевали топлесс в свете костра; бородатые мужчины пили пиво из причудливых шлемов; поднимая искры, повсюду бегали дети с переводными татуировками на теле. Зрелище было ужасающим и поразительным, отвратительным и чудесным, все хорошее и плохое в мире в идеальных пропорциях смешалось в одном месте. А над головой сверкали триллионы звезд.

Робинсон правой ручкой выдавил полный газ и отпустил. Выдавил и отпустил. Выдавил и отпустил. Сильный запах сгорающего бензина наполнил дорогу. Мир разваливался как старый корабль, но теперь тишина была нарушена, и это было хорошо. Это было приятно. Иди на хер, тишина, подумал он. Иди на хер ты, и конь, на котором ты прискакала. А вот мой конь, он стальной, как тебе?

Он выжал сцепление и ногой включил первую передачу. Он покатился вверх по дороге, накренился вправо и теперь ногой переключил на вторую, а потом на третью передачу. Грязная дорога была изрыта колеями, но байк легко их преодолевал, подбрасывая Робинсона вверх и вниз. Из носа снова брызнула кровь, растеклась по щекам и слетела длинным каплями. Он повернул один раз, потом второй, все больше накреняясь, и выжал четвертую передачу, выехав на короткий прямой участок дороги. Справа он краем глаза увидел зеркальную поверхность озера Покомтук, с золотисто-желтой полоской солнца на голубой глади. Робинсон издал пронзительный крик и помахал кулаком солнцу – а может, и вселенной – прежде чем вернуть его назад на ручку управления. Впереди его ждал резкий разворот и указатель СЛЕДИ ЗА ДОРОГОЙ!, который вел к Кривой Мертвеца.

Робинсон направился к знаку, не отпуская правую ручку газа. Он как раз успел включить пятую передачу.

Поиск по сайту: