Месть археолога

I

В рассказе «Пенсне в золотой оправе» я упомянул о том, как много запутанных дел расследовал мой старый друг Шерлок Холмс в 1894 году. Просматривая три объемистых тома своих записок, я никак не мог решить, какие из них выбрать для публикации. Сравнивать достоинства одного замечательного приключения с достоинствами другого, не менее замечательного, всегда нелегко. Но после долгих колебаний я все же согласился — по просьбе Холмса — не публиковать отчет о трагедии профессора Адльтона.

Разумеется, даже приняв такое решение, я ощущал в глубине души некоторое разочарование, поскольку это приключение обладало рядом неповторимых особенностей, проявившихся наиболее ярко в том свете, который данное дело позволило пролить на темные стороны человеческой натуры. Однако я не мог не считаться с мнением Холмса и потому отложил отчет об этом интереснейшем расследовании вместе с другими моими неопубликованными рассказами^[22].

Как сейчас помню, мисс Роза Адльтон появилась в гостиной нашей квартиры на Бейкер-стрит однажды утром в середине ноября.

Это была красивая хрупкая девушка не старше двадцати одного года, очаровательно одетая во все голубое и… с потертым кожаным саквояжем в руке, совершенно не сочетавшимся со всем ее воздушным обликом.

— Надеюсь, вы простите мне, мистер Холмс, неожиданное вторжение без предварительной договоренности или письма, — проговорила наша гостья с обворожительной прямотой. — Но мое дело не терпит отлагательств, а мы пробудем в Лондоне совсем недолго. Вот я и решила прийти к вам в надежде, что вы не откажетесь дать мне какой-нибудь совет.

— «Мы» пробудем в Лондоне?.. — переспросил ее Холмс, с самым любезным видом приглашая мисс Адльтон устраиваться поудобнее.

— Мои родители и я. Я пришла к вам по просьбе моей матушки. Она очень сильно тревожится, да и я тоже, за моего отца, профессора Генри Адльтона.

— Не тот ли это Адльтон, который профессорствует в колледже Крайст-Черч в Оксфорде?

— Тот самый. Вы его знаете?

— Мне доводилось читать его трактат «Древние британские памятники и захоронения». Это великолепное сочинение, свидетельствующее об обширной эрудиции и глубоких познаниях автора. Из ваших замечаний я понял, что вы пришли к нам без ведома вашего батюшки?

— Да, мистер Холмс. Более того, уверена, что он бы очень разгневался, узнав, что я решила обсуждать его дела. Следует заметить, что мы приехали в Лондон только сегодня утром и остановились до завтра в гостинице «Бентли». Сейчас мои родители находятся в Британском музее. Под предлогом, что у меня разболелась голова, я осталась в гостинице и, воспользовавшись их отсутствием, пришла посоветоваться с вами. Завтра утром моя матушка и я отправимся навестить родственников в Кент, а мой отец отбудет на неделю в Корнуолл. Именно из-за его поездки туда мне и нужен ваш совет.

— Я полагаю, — произнес Холмс, откидываясь на спинку кресла и не сводя внимательного взгляда с мисс Адльтон, — что будет лучше, если вы расскажете нам все.

— Увы, всего не знает ни моя матушка, ни я, — призналась мисс Адльтон, — но постараюсь изложить вам то, что мне известно.

Дней десять назад мой отец получил письмо от некоего мистера Монтегю Уэбба из Тинтагеля, графство Корнуолл. В письме, которое отец прочитал моей матушке и мне вслух, мистер Уэбб сообщал, что он археолог-любитель, занимающийся на досуге раскопками доисторических захоронений на Бодмин-Мур. По его словам, он намеревается со временем написать монографию об этих памятниках древности для местного Исторического общества.

Ему удалось обнаружить неподалеку от заброшенных копей, известных под названием «Уилл-Агнес», ранее неизвестный курган — древнебританское захоронение. Должно быть, проливные дожди, шедшие несколько дней подряд, размыли курган и обнажили угол гробницы. Никому не сказав о своей находке, мистер Уэбб вернулся на следующий день с лопатой и, сняв оставшийся слой земли, увидел всю погребальную камеру целиком. Когда же он снял каменные плиты, покрывавшие сооружение сверху, то обнаружил внутри камеры человеческие останки вместе с глиняными черепками и другими предметами, некогда погребенными с телом.

Получив письмо от мистера Уэбба, мой отец пришел в необычайное возбуждение. Как вам известно, мистер Холмс, он специализируется по древней британской истории, а открытие ранее неизвестного кургана с полностью сохранившейся погребальной камерой — событие крайне редкое^[23].

Отец немедленно вступил в переписку с мистером Уэббом, умоляя того никому не сообщать о находке и временно закрыть погребальную камеру, пока отец не осмотрит ее сам. Он попросил также археолога приготовить все необходимое к его приезду в Корнуолл поскольку ему не терпелось приступить к раскопкам.

Через несколько дней от мистера Уэбба пришло еще одно письмо, в котором тот извещал отца, что выполнил все его распоряжения, и предлагал прибыть в пятницу, то есть завтра, поездом, который отправляется с Падмингтонского вокзала в десять пятьдесят пять. Мистер Уэбб должен встретить отца на станции Бодмин. Он уже позаботился снять для них обоих на неделю комнаты в «Голубом кабане». За семь дней они на досуге успеют раскопать холм, тщательно изучить захоронение и предметы в погребальной камере.

Вместе со вторым письмом от мистера Уэбба пришла небольшая посылка с найденными в погребальной камере тремя образцами глиняных черепков. Рассмотрев их, отец повел себя очень странно.

— Я полагаю, он сильно разгневался на то, что мистер Уэбб самовольно изъял черепки из гробницы?

— О да, мистер Холмс, отец был просто вне себя от ярости. Он всегда твердо придерживался мнения, что раскопки нужно производить только строго научными методами и что из захоронения нельзя извлекать решительно ничего, пока место каждого предмета не будет документально зафиксировано. Отец обвинял мистера Уэбба в отсутствии профессионализма при ведении раскопок, хотя, как мне кажется, посылая отцу глиняные черепки, археолог руководствовался самыми лучшими намерениями. Но было нечто такое, что подействовало на отца сильнее, чем нарушение научной методики.

— Что же это?

— Сами черепки. Стоило отцу осмотреть их, как поведение его заметно изменилось.

— В чем именно?

— Он стал необычайно угрюмым, отменил лекции и семинары и почти весь день провел у себя в кабинете, спускаясь только к столу. Моя мать и я слышали, как он всю ночь расхаживал по кабинету. Такое поведение для него необычно, хотя, насколько я припоминаю, в прошлом бывало несколько случаев, когда отец вел себя так же странно.

— Когда это было?

— В первый раз это случилось двенадцать лет назад, когда мне было девять лет.

— Разве были и другие случаи?

— О да, мистер Холмс! Когда я подросла, то стала замечать, что такое случается каждой весной.

— Не могли бы вы рассказать обо всем поподробнее?

— Странности в поведении моего отца наблюдались обычно в начале марта. Он становился все более рассеянным, молчаливым, почти полностью переставал разговаривать с моей матушкой и со мной. Дней через десять возбуждение достигало кульминации, которая обычно приходилась на утро, когда почтальон доставлял первую почту. Не дожидаясь, пока горничная принесет почту, отец сам забирал ее у почтальона, словно ждал какого-то письма. После этого он запирался у себя в кабинете и вел себя во всех случаях одинаково: наотрез отказывался выходить из дома, и мы с матушкой слышали, как он безостановочно вышагивает по кабинету. Недели через две его поведение приходило в норму.

— Как долго все это продолжается?

— Пять лет. Потом все вдруг разом прекратилось. Я совершенно точно помню дату, когда этот кошмар кончился, по одной простой причине: это случилось двадцать первого февраля — в день рождения моего отца. После завтрака, перед тем как отправиться на занятия в колледж, отец имеет обыкновение удаляться к себе в кабинет для чтения свежего номера «Таймс». В ту пору у него уже начали появляться первые признаки того необычного состояния, в которое он впадал каждую весну. Но тем утром отец вышел из кабинета совершенно другим человеком. Мой отец — человек не слишком веселый и жизнерадостный и обычно не любит проявлять свои чувства. Но в то утро меня поразило, что он просто сиял от радости. Он широко улыбался, как человек, сбросивший с себя непосильное бремя. С тех пор отец больше не вел себя так странно вплоть до того самого дня, когда получил от мистера Уэбба глиняные черепки.

— Ваша мать как-нибудь объясняет странное поведение отца?

— Нет, мистер Холмс, она ничего не знает. Когда отец впервые повел себя странно и почти прекратил разговаривать с нами, я спросила у матери, не обиделся ли он на меня за какой-нибудь проступок, ведь тогда я была совсем еще ребенком. Матушка ответила мне, что отец, должно быть, переутомился. Но, как знаете, мистер Холмс, дети нередко постигают истину острее, чем взрослые. Я хорошо помню, что у меня тогда сложилось впечатление, будто отец не столько переутомился, сколько чего-то очень боится.

— Боится? Но чего, мисс Адльтон?

— И мне хотелось бы это знать, мистер Холмс! Сейчас, когда отец снова повел себя так странно, получив посылку от мистера Уэбба, моя мать разговаривала со мной гораздо откровеннее. Ведь я уже взрослая. Это она посоветовала обратиться к вам за консультацией, так как сама матушка не может сказать ничего определенного о причинах поведения отца и лишь предполагает, что это связано с каким-то происшествием в его прошлом. Говорить же с ней на эту тему отец отказывается. Как бы то ни было, моя мать убеждена, что его жизни что-то угрожает. Я слышала, как она несколько раз пыталась отговорить отца от поездки в Корнуолл. Но он желает непременно ехать. Мне кажется, отец знает, какая опасность ему угрожает, но по какой-то причине не может или не хочет избежать ее.

— Может быть, он получил предупреждение о грозящей ему опасности, когда осматривал глиняные черепки, которые прислал мистер Монтегю Уэбб? — поинтересовался Холмс.

— Признаться, и мне так показалось, — согласилась мисс Адльтон.

Раскрыв саквояж, она достала из него коробочку размером в шесть квадратных дюймов и протянула ее Холмсу.

— Вот эти черепки. Я воспользовалась случаем и взяла их из чемодана отца, чтобы показать вам, мистер Холмс.

— Превосходно! — воскликнул он.

Холмс резко встал с кресла и отнес коробочку на стол. Там он снял крышку, освободил черепки от оберточной бумаги, в которую они были аккуратно завернуты, и принялся тщательно рассматривать их в сильную лупу.

Пока Холмс разглядывал древности, мы с мисс Адльтон хранили молчание, мисс Адльтон — с некоторым трепетом, я же с любопытством ждал, что обнаружит мой друг, разумеется, если вообще что-нибудь обнаружит. Узнать что-нибудь по выражению лица Холмса было невозможно. Его четкий профиль словно окаменел, прямо как у краснокожего индейца. Наконец детектив отложил лупу и повернулся к нам.

— Любопытно, — скупо обронил он и добавил, обращаясь ко мне: — Не хотите ли взглянуть, Ватсон?

Я охотно воспользовался приглашением и, подойдя к столу, осмотрел все три черепка сначала невооруженным глазом, а затем в лупу, как Холмс.

— Что скажете, Ватсон? — спросил Холмс, когда я закончил осмотр. — Каковы ваши выводы?

— Я не специалист, — был мой ответ, — но мне кажется, что они подлинные.

— О да, мой дорогой друг, в этом нет ни малейшего сомнения. Перед нами великолепные образцы изделий древних британских гончаров бронзового века. Не хотите ли вы сделать еще какие-нибудь комментарии по поводу черепков?

— Только то, что они кажутся мне необычно чистыми.

— Неудивительно, Ватсон. — Мое невежество вызвало у Холмса улыбку. — Мистер Монтегю Уэбб вряд ли послал бы профессору черепки вместе с налипшей на них грязью. А теперь, мисс Адльтон, поскольку мой коллега тоже закончил осмотр образцов, я возвращаю их вам на сохранение. Не сомневаюсь, что вы захотите вернуть их на место, прежде чем отец заметит пропажу.

Ловко завернув черепки, Холмс уложил их в коробку и с легким поклоном вручил ее мисс Адльтон.

— Доктор Ватсон проводит вас вниз и вызовет вам кеб, чтобы вы могли вернуться в гостиницу.

Мисс Адльтон взяла коробку с видимой неохотой. Должно быть, ее, как и меня, несколько озадачила сдержанность Холмса и то, что он так быстро закончил расспросы.

— Вы полагаете, что не сможете нам помочь, мистер Холмс? — нерешительно спросила она.

Холмс в удивлении поднял брови.

— Почему вы так решили, мисс Адльтон? Наоборот, я самым решительным образом заявляю, что намерен взяться за ваше дело. В нем есть кое-какие небезынтересные особенности. Вы и ваша матушка можете быть уверены, что мы с доктором Ватсоном с величайшим рвением примемся за расследование.

— Вам удалось обнаружить какие-нибудь улики, Холмс? — спросил я после того, как, усадив мисс Адльтон в наемный экипаж, вернулся в гостиную.

— Разумеется, — невозмутимо ответил Холмс. — Черепки.

Он закурил трубку, расположился в кресле у камина, вытянув ноги к огню, и теперь сидел, окутанный клубами дыма.

— Но вы же сами сказали, что черепки подлинные! — в недоумении воскликнул я.

— Это действительно так, мой дорогой друг, хотя виденные нами черепки — не совсем то, за что их выдают. В каком бы древнем кургане они ни были найдены, их нашли намного раньше, чем утверждает в своем письме мистер Монтегю Уэбб.

— Почему вы так думаете?

— Потому, что на черепках я обнаружил едва заметные следы. Хотя, как вы совершенно справедливо заметили, черепки были тщательно отмыты от грязи, все же кое-какие следы на них сохранились, и эти следы говорят мне о многом.

— Признаться, я не вполне понимаю, о чем вы, дорогой Холмс.

— Я имею в виду крохотное, круглое, чуть липкое пятнышко, расположенное на оборотной стороне каждого черепка. По выражению вашего лица, Ватсон, я вижу, что вы не только не заметили их, но и до сих пор не сознаете, какое важное значение они имеют для раскрытия дела. Позвольте пояснить ход моих рассуждений несколько подробнее. Эти пятнышки свидетельствуют о том, что на черепки было что-то наклеено. Так как клей выцвел от времени, естественно предположить, что наклейки были сделаны давно. Видимо, черепки находились в чьей-то коллекции древностей, может быть, мистера Уэбба, и тот, отклеив этикетки с номерами, под которыми черепки числились в каталоге, послал черепки профессору Адльтону, утверждая, будто нашел их совсем недавно во время предварительных раскопок кургана в Бодмин-Мур.

Подобная гипотеза ставит перед нами два вопроса. Во-первых, что побудило мистера Уэбба поступить столь странным образом? Ответить на этот вопрос нам, возможно, не удастся до тех пор, пока мы не завершим расследование. Второй вопрос заключается в следующем. Знал ли профессор Адльтон о совершенном мистером Монтегю Уэббом подлоге? Судя по поведению профессора, он понял, что его обманывают, и это открытие его почему-то испугало.

Из разговора с мисс Адльтон мы узнали, что аналогичные изменения в поведении ее отца случались и прежде, причем первый раз двенадцать лет назад. Я нахожу это обстоятельство чрезвычайно важным для дела.

— Важным? Но почему?

— Мой дорогой Ватсон, — заметил Холмс, — вы присутствовали при моем разговоре с юной леди и поэтому располагаете теми же сведениями, какими и я. Если вы дадите себе труд поразмыслить над тем, что сообщила нам мисс Адльтон, то сами свяжете вместе все известные нам факты. Речь идет лишь о фактах и ни о чем более, но, поверьте мне на слово, успешное расследование зависит от них.

Но продолжу объяснения. Мисс Адльтон склонна думать, что ключ к разгадке странного поведения отца кроется в его прошлом, причем свой секрет отец хранит так тщательно, что даже миссис Адльтон ничего не знает, хотя и опасается, что тайна может каким-то образом угрожать жизни ее мужа.

Тут Холмс прервал свои объяснения и обратился ко мне с вопросом:

— Есть ли у вас какая-нибудь страшная тайна, которую бы вы не решились раскрыть своей жене?

— Разумеется, нет, — не раздумывая, ответил я. — Мне даже трудно вообразить нечто подобное.

— Охотно верю вам, мой дорогой друг. Вы обладаете качеством, которое я особенно ценю в вас, — открытостью, свойственной честным людям. Но предположим, что в вашем прошлом было какое-то событие, которое вы захотели скрыть от всех. Что бы это могло быть?

— Нечто очень постыдное, — высказал я предположение.

Холмс ухватился за мой ответ.

— Поздравляю, Ватсон, возможно, вы нашли разгадку! Стыд — столь же сильная эмоция, как любовь, ненависть, гнев или жалость. Ваша догадка позволяет объяснить, почему профессор Адльтон, несмотря на то что он явно опасается возможных последствий, все же отправляется завтра в Бодмин. Возможно, прожив долгие годы под бременем стыда и страха, он решил наконец избавиться от тяжкого груза. Но все это не более чем домыслы. А нам нужны неопровержимые факты. Только из них, как из кирпичиков, строится успешное расследование, без фактов можно возвести лишь карточный домик. Учитывая это, я безотлагательно попытаюсь выяснить некоторые недостающие детали, а вы, Ватсон, окажете мне неоценимую услугу, если сообщите расписание поездов, отправляющихся в Бодмин завтра утром. Так как профессор намеревается отправиться поездом в десять пятьдесят пять, я предлагаю выехать пораньше.

— Вы хотите отправиться в Корнуолл? — спросил я, беря с полки железнодорожное расписание.

Холмс удивленно поднял брови.

— Конечно, мой дорогой друг. Есть данные, которые я не смогу собрать, оставаясь в Лондоне. Загадку древнего погребения в Бодмин-Мур необходимо решить на месте.

— Есть поезд в девять ноль пять, он отправляется с Паддингтонского вокзала, — сообщил я.

— Этим поездом мы и отправимся, — решил Холмс, поднимаясь с кресла, и, направляясь к двери, добавил: — В мое отсутствие, дорогой друг, попробуйте провести небольшое самостоятельное расследование. На нижней полке в книжном шкафу вы найдете экземпляр трактата профессора Адльтона. Может быть, просматривая его, вы сможете пролить свет на некоторые обстоятельства нашего дела, имеющие решающее значение. Могу ли я взять на себя смелость и порекомендовать вам особенно тщательно прочитать несколько первых страниц?

С этим заключительным вопросом Холмс торопливо вышел, и через несколько мгновений я услышал, как он свистит на улице, подзывая кеб^[24].

Холмса не было несколько часов, и вернулся он к самому ужину.

В отсутствие моего друга я последовал его совету и, достав с нижней полки сочинение профессора Адльтона, расположился у камина. Это был увесистый том в красном переплете с великолепными иллюстрациями предметов, найденных при раскопках в местах обитания или в захоронениях древних британцев. Среди них были и черепки, похожие на те, которые мистер Монтегю Уэбб прислал профессору Адльтону. Но ничего такого, что могло бы пролить свет на интересующее нас дело, я так и не обнаружил. Просматривая титульные страницы, я отметил, что книга была выпущена в 1882 году издательством Снеллинга и Броудбента.

Ничего больше первые страницы мне не рассказали. На одной из них было напечатано название книги и имя автора. На другой стояли посвящения. Первое из них, более длинное, было обращено к Элизабет Мэри Адльтон. В изящных выражениях профессор выражал свою признательность ей за постоянную поддержку и ободрение, которые жена оказывала ему на протяжении многих лет работы над книгой. Второе посвящение было намного короче первого, и я лишь бегло просмотрел его. В нем профессор Адльтон выражал благодарность своему ассистенту или нескольким ассистентам за помощь в классификации и анализе собранного материала.

Следующие две страницы занимало оглавление с подробным перечнем всех разделов и параграфов по каждой из глав.

С полчаса или около того я безуспешно пытался погрузиться в книгу, но обнаружил, что для меня она оказалась слишком научной с ее длинными перечнями инструментов и подробными описаниями метательных топориков и зазубренных наконечников стрел. И вскоре сосредоточил внимание на вечерней газете.

Холмс стремительно влетел в гостиную, размахивая крупномасштабной топографической картой Бодмин-Мур, которую приобрел у Стэнфорда^[25], и тут же, не медля ни секунды, расстелил на ковре перед камином, приглашая меня помочь ему отыскать «Уилл-Агнес», заброшенную шахту, неподалеку от которой располагался древний холм с захоронением.

После продолжительных поисков мы наконец обнаружили то, что искали, примерно в пятнадцати милях от Бодмин-Мура и милях в четырех от ближайшей деревни Минионз.

— Уединенное местечко, — заметил я с сомнением. — Как вы намерены до него добираться, Холмс? Пешком?

— Ни в коем случае, Ватсон.

— Тогда как же?

— Каким-нибудь транспортом.

Холмс на секунду поднял голову от карты, и я увидел в его глазах отсутствующее выражение. Мысленно он был далеко от Бейкер-стрит: в захолустном уголке Корнуолла,

— Я успел предусмотрительно отправить телеграмму в «Голубой кабан» в Бодмине, заказал нам два номера и попросил предоставить в наше распоряжение легкий быстроходный экипаж.

Все это Холмс произнес отсутствующим тоном, явно не желая нарушать ход мысли, и я решил воздержаться от дальнейших расспросов о том, что он делал в городе и удалось ли ему разыскать те факты, которым он придавал столь огромное значение.

Весь вечер Холмс был погружен в размышления, и только когда я поднялся с кресла, чтобы пожелать ему спокойной ночи, и заметил, что хочу уложить чемодан перед предстоящей поездкой в Корнуолл, Холмс вспомнил о моем присутствии. Он сидел у камина, погруженный в раздумье, и неотрывно глядел на пламя, хотя вряд ли сознавал это.

— Чемодан? — переспросил он и добавил, с видимым усилием возвращаясь к действительности: — Ну конечно! И пожалуйста, Ватсон, не забудьте прихватить с собой ваш армейский револьвер.

Больше Холмс ничего не сказал, его взгляд снова неотрывно следил за пламенем, и я тихо вышел из гостиной, оставив Холмса размышлять о предстоящей поездке.

II

Когда мы на следующее утро отправились в Корнуолл, настроение Холмса явно улучшилось, хотя он все еще не был склонен обсуждать наше дело, предпочитая проводить время в пути за чтением газет, лениво комментируя отдельные сообщения.

День выдался пасмурный, и к тому времени, когда мы доехали до станции Бодмин и наняли извозчика до местной гостиницы, с низкого хмурого неба начал моросить мелкий дождь, придавая небольшому городку с узкими крутыми улочками и каменными домиками с черепичными крышами угрюмый вид.

Добравшись до «Голубого кабана», мы отнесли багаж к себе в номера и спустились в таверну, откуда был великолепно виден вход в гостиницу. В ожидании, когда прибудут профессор Адльтон и мистер Монтегю Уэбб, Холмс снова принялся рассматривать карту, чтобы проверить маршрут, который нам предстояло проделать через вересковые пустоши.

Со своей стороны должен признаться, что время тянулось необычайно медленно. Я с нетерпением ждал не только того момента, когда увижу двух участников событий, но и когда начнут разворачиваться сами события. Загадочность, окутывавшая дело, и угроза исходившей от него неизвестной опасности только подстегивали мою страсть к приключениям. В кармане пальто я ощущал тяжесть револьвера и, ощупывая время от времени его рукоятку, гадал, придется ли мне на этот раз пускать его в дело, и если придется, то против кого.

Холмс не проявлял никаких признаков нетерпения. Высокий и худой, он сидел в кресле, склонившись над разложенной на коленях картой, и был полностью поглощен своим занятием.

Наконец послышался стук колес подъехавшего экипажа, и вскоре в гостиницу вошли двое. Первый, которого я принял за мистера Монтегю Уэбба по тому, как он пропускал перед собой своего спутника, был нескладным господином лет шестидесяти. Он шел развинченной походкой и, нелепо жестикулируя, направился к стойке, не переставая говорить высоким фальцетом.

— Пожалуйте сюда, дорогой профессор! Уверен, что вам здесь понравится. Все попросту, без затей, но вам будет удобно. Предлагаю сразу же отправиться на пустошь. Мне просто не терпится показать вам мое скромное открытие еще до того, как начнет темнеть.

— Да, разумеется, — раздраженно согласился профессор Адльтон.

Ему явно было не по себе от преувеличенной почтительности мистера Монтегю Уэбба.

Профессор Адльтон, одетый в костюм из твида великолепного покроя, был высок ростом, хорошо сложен. Обращало на себя внимание строгое выражение лица, исполненное достоинства. Держался он уверенно и прямо. Небольшие седые усы придавали ему вид скорее военного, чем ученого. Но, несмотря на всю его уверенность, в нем ощущалось какое-то беспокойство — в развороте плеч, в том, как он подозрительно оглядывался.

Прежде чем взгляд профессора Адльтона упал на нас, Холмс тихо сложил карту, опустил ее в карман пальто и встал.

— Пойдемте, Ватсон, нам пора.

Мы вышли через заднюю дверь, которая вела во двор гостиницы. Там нас поджидала двуколка, которую Холмс предусмотрительно заказал накануне. Лошадь уже была впряжена.

Разобрав вожжи, Холмс заметил:

— Думаю, что у нас четверть часа форы перед ними.

— Четверть часа, Холмс?

— Примерно столько времени потребуется профессору Адльтону, чтобы занести багаж в номер и сменить обувь. Вы обратили внимание на его ботинки? Они из дорогой кожи, тщательно вычищены. Такая обувь не очень подходит для того, чтобы месить в ней грязь на пустоши Бодмин-Мур. Не сомневаюсь, что он переобуется.

Времени у нас в обрез, чтобы по прибытии успеть ознакомиться с местностью и найти походящее убежище, где мы могли бы спрятаться сами и спрятать наш экипаж. На такой открытой местности двуколка бросается в глаза ничуть не меньше, чем омнибус в Лондоне.

Без промедления мы отправились в путь, держа направление на северо-запад от Бодмина через пустошь на Лаунсестон. Дорога была узкой, но твердой, и мы продвигались довольно быстро. Но, не доезжая до деревни Болвентор, мы свернули вправо, на каменистую дорогу. Окрестный пейзаж стал диким и унылым. Ощущение гнетущей безысходности усиливало серое небо, висевшее так низко, что тучи, казалось, задевали за горизонт, где они неразличимо переходили в серую мглу. Каменистые холмы, которые я едва мог различить в отдалении, вздымались над равниной, словно очертания доисторических ящеров, неусыпно наблюдавших за обширной и дикой пустошью.

Все вокруг — обломки скал, жесткая трава, редкие деревья, изогнутые ветром, — покрыто тончайшей пленкой влаги. Нигде не было видно никаких признаков жизни, если не считать несколько покрытых густой шерстью диких пони, которые паслись на дороге, но, заслышав стук колес, удивленно подняли головы и умчались прочь.

Примерно через милю мы подъехали к разрушенному зданию, в котором некогда располагалась котельная деревушки Уилл-Агнес. Крыша здания давно разрушилась и провалилась, но стены и труба, сложенные из гранитных блоков, еще стояли.

— Вот то, что нам нужно! — воскликнул Холмс, натянув поводья. — Мы должны возблагодарить всех древних богов, которые правили здесь когда-то, Ватсон, за то, что они так добры к нам. Лучшее укрытие для нашей двуколки трудно придумать. А теперь нам нужно торопиться. Нельзя терять ни секунды.

Мы спрыгнули на землю, и Холмс, взяв лошадь под уздцы, завел ее в развалины дома и привязал к одной из обрушившихся балок, некогда поддерживавших крышу.

Выбравшись из развалин, мы принялись осматривать местность.

За развалинами дома пустошь постепенно поднималась к подножию крепостного сооружения — эскарпа сложенного из гранитных глыб и уходившего круто вверх. В глубоких расселинах между глыбами зеленел кустарник и низкая трава. Тропинка огибала остатки древней крепости и исчезала из виду в направлении деревни Минионз.

Слева от нас, на расстоянии примерно ста ярдов, вздымалось кольцо из поставленных камней. Как сообщил мне Холмс, местные жители называют это сооружение «Ковен». Легенда рассказывает, что много веков назад двенадцать ведьм справляли черную субботу и были застигнуты однажды ночью святым. Ужаснувшись при виде их нечестивого поведения, святой превратил всех ведьм, а заодно и колдуна, правившего шабашем, в камни. Колдуном, по-видимому, был тринадцатый, самый большой, камень, стоявший в центре круга.

В тусклом свете пасмурного дня огромный, иссеченный ветрами и непогодой камень действительно можно было принять за человеческую фигуру огромного роста, стоящую с опущенной головой, а две глубокие трещины по бокам как бы указывали положение рук.

Однако внимание Холмса привлекло пространство, примыкавшее к развалинам бывшей котельной. Оно было покрыто отвалами пустой породы, кучами камней и земли, некогда извлеченными из шахты на поверхность. Заросшие травой и ежевикой, они напоминали мне могилы давно вымершего племени гигантов.

Как рабочая гипотеза моя догадка была недалека от истины.

Холмс быстрыми шагами направился вверх по склону к самой дальней из куч, где его зоркий взгляд заметил свежую черноватую землю, наскоро прикрытую травой и обломками камней.

— Полагаю, что мы нашли наше древнебританское захоронение, Ватсон, — заметил Холмс.

На первый взгляд этот могильный холм ничем не отличался от других, во множестве разбросанных вокруг нас, разве что часть его немного провалилась, а земля и камни, из которых он был сложен, оказались размытыми потоками дождевой воды, стекавшими с возвышавшегося рядом эскарпа. Мы наклонились, чтобы получше рассмотреть обнажившуюся часть захоронения, как вдруг Холмс поднял голову и прислушался.

— Сюда кто-то приближается, — сказал он тихо с тревогой в голосе.

— Может быть, это профессор со своим компаньоном? — высказал я предположение, оглядываясь на дорогу, по которой мы только что приехали.

Но дорога была пустынна. Нигде не было видно признаков жизни. Только два ворона взлетели с тревожным карканьем и, громко хлопая большими черными крыльями, рисовали круги над гранитным утесом неподалеку от нас, пролетая и над нашими головами.

— Нет, звуки доносятся с противоположной стороны эскарпа. Идемте, Ватсон, нам необходимо немедленно спрятаться.

И Холмс припустился бежать вниз по склону, словно олень перепрыгивая с одного холма на другой, но не к развалинам котельной, как я было подумал, а по направлению к «Ковен», к стоявшему в центре большому камню.

Опустившись рядом с Холмсом на мокрую траву, я понял, почему он выбрал именно это место, чтобы спрятаться. Камень служил идеальным укрытием: был достаточно широк, чтобы мы могли вдвоем притаиться за ним, кроме того, отсюда открывался великолепный вид на дорогу, ведущую в Уилл-Агнес, и можно было наблюдать за скалой и древним погребением.

— А теперь подождем, мой дорогой друг, — прошептал Холмс мне в ухо. — Боюсь, однако, что здесь затевается какая-то дьявольщина.

С этими словами Холмс извлек из кармана свой пистолет и, приложив палец к губам, показал, что надо соблюдать полную тишину. Я последовал примеру Холмса и приготовил свой армейский револьвер.

Хотя прошло всего несколько минут, ожидание показалось мне необычайно долгим. Безлюдный ландшафт в сочетании с древними камнями, окружавшими вас, рождали у меня тревожное чувство, словно какая-то первозданная чудовищная сила накапливала всю свою мощь для внезапного и гигантского катаклизма.

Казалось, ощущение какой-то неведомой угрозы носится в самом воздухе и от него меркнет свет, становясь осязаемо плотным. Я почувствовал, как по спине поползли мурашки и по всему телу пробежала дрожь от страха и возбуждения.

Взглянув на Холмса, я увидел, что и он весь напрягся от нервного напряжения. Плотно сжав челюсти, выставив подбородок, с полуприкрытыми глазами в профиль он напоминал ястреба, подстерегающего добычу.

Наконец тишину нарушил стук колес по каменистой дороге, и вдали показался легкий кеб с двумя седоками. Когда коляска подъехала ближе, я разглядел сидящих в ней профессора Адльтона и мистера Монтегю Уэбба.

Еще до того, как коляска остановилась, я услышал его противный фальцет, отчетливо доносившийся в тихом воздухе.

— Вот мы и прибыли, профессор Адльтон. Холм в нескольких минутах ходьбы.

Оба седока вышли из кеба. Мистер Монтегю Уэбб привязал лошадь к невысокому кусту, росшему у дороги, и та принялась ощипывать тонкие побеги. Прибывшие направились вверх по склону, пробираясь между холмами. Мистер Уэбб без умолку болтал, его спутник хранил молчание. Время от времени профессор останавливался, чтобы оглядеться по сторонам. С лица его не сходило то недоверчивое выражение, которое я успел заметить еще в гостинице. От внимательного взора ученого не укрылись ни развалины котельной, ни эскарп, ни каменный хоровод, в центре которого прятались мы с Холмсом. К моей радости, камень, за которым мы скрывались, был надежным убежищем, сквозь толщу которого не мог проникнуть даже взор профессора.

Между тем мистер Монтегю Уэбб непрестанно поторапливал профессора.

— Еще несколько ярдов, профессор! Вот и холм! Как видите, я выполнил все ваши инструкции и прикрыл землей следы предпринятых мной попыток раскопать захоронение.

— Вы выполнили мои инструкции не очень аккуратно, — сухо заметил профессор Адльтон. — Заметно, что земля свежая.

Несмотря на явное недовольство любительскими методами мистера Уэбба, профессор наклонился над холмом, рассматривая его поверхность с величайшим вниманием и совершенно забыв о мучивших его ранее подозрениях.

Монтегю Уэбб громко рассмеялся:

— Мой дорогой сэр, здесь никто не бывает! Вы только взгляните вокруг! Местность совершенно пустынная! Мне исключительно повезло, что я сумел обнаружить это захоронение. Намереваетесь ли вы, профессор, немедленно приступить к раскопкам? Или, может быть, предпочитаете подождать до завтра? Через час начнет темнеть.

Едва мистер Монтегю Уэбб умолк, как раздался громкий пронзительный вопль, столь нечеловеческий, что, казалось, издавать его могло какое-то дикое существо, обитающее на пустоши.

— Отмщение! — взывал неизвестный.

Определить, откуда раздавался голос, было невозможно. Он доносился отовсюду — от стен разрушенного здания котельной до удаленных холмов, вершины которых были скрыты во мраке.

Я почувствовал, как крик отдается в окружавших нас древних камнях, и на какой-то момент мне почудилось, будто звук издают сами каменные глыбы. От подобного предположения кровь застыла в моих жилах.

Крик испугал лошадь мистера Монтегю Уэбба, она поднялась на дыбы, и на ее ржанье ответил пони, оставленный нами в развалинах котельной.

Профессор Адльтон и мистер Монтегю Уэбб остановились как вкопанные и, как и я, с испугом огляделись по сторонам.

Холмс схватил меня за рукав.

— Взгляните туда, Ватсон, — прошептал он.

На вершине эскарпа, словно материализовавшись из напоенного влагой воздуха, внезапно возникла фигура. Даже сейчас мне трудно передать то потрясение, которое я испытал при виде ее.

Облаченная в длинную черную мантию, она казалась нечеловечески высокой и тощей. Несколько мгновений фигура стояла неподвижно, и ее силуэт четко вырисовывался на фоне быстро темнеющего неба. Она казалась воплощением тех злых сил, которые незримо и безраздельно господствовали в этих безлюдных местах.

Но вот фигура подняла правую руку, и я увидел, как в руке тускло блеснул металл.

Я почувствовал, что рядом со мной Холмс сжал рукоять своего револьвера и, держа палец на курке, прицелился в фигуру, отчетливо видимую на фоне неба. Но прежде, чем и я успел прицелиться, события обрушились на нас так стремительно, что я не успевал следить за их последовательностью.

Один за другим прогремели два выстрела. Промежуток между ними был так мал, что я поначалу принял их за один выстрел. Я увидел вспышку пламени, полыхнувшую на краю эскарпа. Почти в тот же момент профессор Адльтон завертелся на месте и рухнул ничком на тот самый холмик древнего захоронения, который перед этим осматривал с жадным вниманием.

Не успел он упасть, как с вершины эскарпа последовала вторая вспышка, зловещая фигура издала пронзительный крик, от которого кровь в моих жилах заледенела, и рухнула вниз головой на камни у подножия эскарпа. С распростертыми руками и развевающейся за спиной мантией она напоминала огромную птицу в полете.

Едва я немного пришел в себя от неожиданности, как Холмс вскочил на ноги и устремился к тому месту, где разыгралась трагедия.

Я пустился вслед за ним и бросился сначала к профессору Адльтону, лежавшему ничком на могильном холме древнего погребения. Оттолкнув в сторону мистера Монтегю Уэбба, я присоединился к Холмсу, который опустился на колени у неподвижного тела. Профессор был смертельно ранен в живот. Чтобы спасти ему жизнь, требовалась срочная хирургическая операция.

Как сквозь сон, услышал я рядом с собой голос Монтегю Уэбба, срывавшийся почти на визг от ужаса и пережитого шока. Он повторял снова и снова:

— А я поверил, что это будет всего лишь шутка! Розыгрыш!

— Профессор мертв? — осведомился у меня Холмс.

Он поднялся с колен и стоял над неподвижно распростертой фигурой профессора Адльтона. Тот лежал уже на спине со скрещенными на груди руками. На лице профессора застыло выражение такой мрачной печали, что я поспешил отвести глаза в сторону, чувствуя, что вторгаюсь в чужую тайну.

— Пока еще жив, — ответил я, — но не советую его трогать, Холмс. У него сильное внутреннее кровотечение, от которого скоро наступит смерть.

Последовало короткое молчание, и вдруг Холмс взорвался от ярости:

— Это я во всем виноват, Ватсон! Мне нужно было действовать быстрее!

Ни говоря больше ни слова, Холмс снял с себя пальто и укрыл им профессора так бережно и с такой мягкой заботливостью, что у меня запершило в горле при виде неожиданного проявления нежности со стороны моего старого друга.

— Побудьте с ним, пока я осмотрю другую жертву, — произнес я несколько грубовато, чтобы скрыть свое замешательство и придать голосу оттенок профессиональной беспристрастности врача.

Достаточно мне было бросить беглый взгляд на таинственного незнакомца, как я сразу понял, что и ему помочь никто уже не может, даже если бы он остался жив после того, как выстрелил себе в сердце. Незнакомец лежал, неестественно изогнувшись у подножия эскарпа. Затылок его был размозжен: падая, он несколько раз ударился головой о камни.

По какой-то странной прихоти судьбы лицо его совершенно не пострадало. Всмотревшись в него, я увидел лицо не злобного маньяка, к чему уже был почти готов, а тонкие черты интеллигентного человека лет под сорок, отмеченные безошибочными признаками многолетних страданий.

Я старательно прикрыл тело его мантией и вернулся с Холмсу, все еще стоявшему рядом с профессором, словно страж на посту. Глаза Холмса все с той же задумчивой печалью были устремлены на дальние холмы.

Возможно, строгое выражение на лице Холмса вынудило Монтегю Уэбба отойти в сторону. Как бы то ни было, он ретировался к большому валуну в нескольких ярдах от профессора и теперь сидел там, молча ломая руки и время от времени издавая стоны.

— Бесполезно, — сообщил я Холмсу. — Тот человек мертв.

— Этого я и боялся, — угрюмо проговорил он, — Взгляните, чем можно помочь живому.

Встав на колени рядом с распростертым телом Адльтона, я увидел, как его веки затрепетали.

— Холмс, он приходит в себя! — закричал я.

В одно мгновение Холмс преобразился, от подавленного настроения, в котором он только что находился, не осталось и следа. Резко повернувшись, он крикнул Монтегю Уэббу:

— Возьмите двуколку и немедленно отправляйтесь в Бодмин! Сообщите в полицию и проследите за тем, чтобы они сразу же прибыли сюда с каким-нибудь удобным экипажем. И ради Бога, гоните вовсю! Кровь этих двух людей на вашей совести! — И на моей — тоже, — добавил он тихо, когда Уэбб опрометью бросился выполнять его распоряжения.

— На вашей? — удивился я, когда двуколка с невиданной скоростью уже мчалась по дороге. — А как вы могли предотвратить эту ужасную трагедию?

— Я держал Гейдона Каупера на мушке и заколебался прежде, чем нажать. Спусти я курок вовремя, жизнь профессора Адльтона была бы спасена.

— А кто такой этот Гейдон Каупер?

— Тот, кто лежит там мертвый, — пояснил Холмс, указывая на подножие эскарпа. — Разве вы не прочитали посвящение в книге профессора Адльтона? «…а также Гейдону Кауперу за его бесценную помощь в классификации и анализе собранных материалов». Это упоминание имени одного из ассистентов можно было бы считать вполне заурядным и вряд ли заслуживающим внимания, если бы не одно замечание, которое обронила мисс Адльтон. Как вы помните, Ватсон, мисс Адльтон сообщила нам, что ее отец начал впервые проявлять признаки беспокойства двенадцать лет назад, когда она была девятилетней девочкой, иными словами, в тысяча восемьсот восемьдесят втором году. Когда же я настоятельно попросил мисс Адльтон припомнить более точную дату неожиданного изменения в поведении ее отца, она сообщила, что это случилось той же весной. Вчера я запросил издательский дом «Снеллинг и Броудбент» относительно точной даты выхода в свет «Древних британских памятников и захоронений» и обнаружил, что точная дата публикации сочинения профессора Адльтона приходится на десятое марта того года.

Мисс Адльтон сообщила нам также, что симптомы повторялись у ее отца в последующие пять лет, причем всякий раз в начале марта, и что особенно сильное возбуждение наступало в один из дней, когда почтальон доставлял первую почту. Не требуется особой проницательности, дабы понять, что необычное поведение профессора Адльтона каким-то образом связано с письмом, которое он ожидал. Мисс Адльтон тоже пришла к такому заключению. Однако не смогла установить чрезвычайно важную связь: письмо всякий раз было приурочено к некоторой дате, если я не ошибаюсь, к годовщине выхода в свет книги ее отца.

Между тем оказалось, что эта дата имела важное значение, ибо являлась днем рождения ее отца. Двадцать первое февраля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года запомнилось мисс Адльтон особенно хорошо потому, что именно тогда в поведении ее отца произошла внезапная и резкая перемена к лучшему. И наступило это резкое улучшение после того, как он удалился в свой кабинет, чтобы прочитать свежий номер «Тайме».

Вчера я зашел в редакцию и попросил разрешения ознакомиться с номером «Тайме» за двадцать первое февраля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года. В колонке, где обычно печатаются извещения о смерти, я нашел небольшое, но весьма интересное объявление: извещение о последовавшей после непродолжительной болезни кончине мистера Гейдона Каупера.

— Сообщение, конечно, было ложным.

— Вне всяких сомнений, мой дорогой Ватсон. Кто угодно может за деньги поместить в газете извещение о смерти кого угодно, хоть о своей собственной. Дата публикации была выбрана умышленно не только из желания зло подшутить над профессором, но и с намерением создать у него ложное ощущение безопасности. Это был своеобразный подарок Гейдона Каупера своему бывшему профессору и руководителю.

— Гейдон Каупер был одним из студентов Адльтона! — воскликнул я. — Холмс, как вы все это обнаружили?

— Я узнал это от моего старого знакомого, доктора Харбинджера, бывшего преподавателя одного из оксфордских колледжей, консультировавшего меня в тысяча восемьсот девяносто первом году, когда я собирал материалы против шайки Мориарти.

Теперь доктор Харбинджер находится в весьма преклонном возрасте, давно вышел в отставку и живет с замужней дочерью в Челси. Однако он до сих пор поддерживает отношения со своими коллегами и проявляет интерес к университетским делам. Вчера я навестил доктора Харбинджера и узнал от него кое-что, в том числе и историю с Гейдоном Каупером.

Он был высокоодаренным аспирантом отделения древней истории, перед которым открывалась блестящая академическая карьера. Профессор Адльтон выбрал его из многих своих учеников, чтобы тот помог разобрать и привести в порядок материалы для будущей книги. К сожалению, Гейдон Каупер отличался весьма неуравновешенным характером и иногда совершал необдуманные поступки. Было несколько инцидентов. В основном они сводились к угрозам самого абсурдного свойства в адрес других студентов. В конце концов странное поведение Гейдона Каупера привлекло внимание руководства колледжа. Выяснилось, что он весьма бурно реагирует на ничтожнейшие умаления своего достоинства, независимо от того, действительное оно или мнимое. Один из таких взрывов негодования произошел в марте тысяча восемьсот восемьдесят второго года. Обратите внимание на дату, Ватсон. Она чрезвычайно важна для понимания дела, так как близка к моменту выхода в свет трактата профессора Адльтона. Думаю, тот случай имеет самое непосредственное отношение к публикации книги.

Доктор Харбинджер не мог сообщить мне все детали скандала, так как университетские власти в то время всячески пытались замять неприятное происшествие, но, насколько я понимаю, Гейдон Каупер во всеуслышание угрожал расправиться с профессором Адльтоном. Однажды он даже стал ломиться к профессору, требуя, чтобы его впустили. Когда же Каупера наконец увели прочь, он обронил странное замечание о том, что благодарность ныне ценится дешево и, как только представится удобный случай, он сумеет отблагодарить не только на словах, но и на деле.

Из этих слов, как мне кажется, можно почти с уверенностью предположить, что Гейдон Каупер имел в виду посвящение, которым открывается книга профессора Адльтона «Древние британские памятники и захоронения» и которое по каким-то неясным причинам вызвало гнев аспиранта…

В этот момент лежавшая неподалеку от нас фигура издала едва слышный стон, и мой друг прервал свой рассказ.

Профессор Адльтон полностью пришел в сознание. Широко открытыми глазами он с каким-то странным выражением пристально всматривался в лицо Холмса. Губы его болезненно искривились, и он с трудом вымолвил едва слышно одно слово:

— Соавторство.

— Соавторство? Но ведь это было бы нелепо, профессор! Вы провели годы, занимаясь раскопками и изучая древние захоронения, тогда как Гейдон Каупер всего лишь ваш ассистент. Кстати, позвольте представиться — Шерлок Холмс. Мы с доктором Ватсоном находимся здесь по вашему делу и защищаем ваши интересы. Прошу вас, дорогой профессор, не пытайтесь отвечать мне. Вы тяжело ранены, и малейшее усилие может оказаться для вас опасным. Будет гораздо лучше, если я продолжу свой рассказ, а вы каким-нибудь знаком покажете, правильно или неправильно я излагаю события. Достаточно будет, если вы просто опустите веки: один раз, если я буду излагать правильно, и два раза, если ошибусь. Вы согласны?

Профессор один раз закрыл глаза, потом снова открыл их, и Холмс тотчас же возобновил свое повествование, обращаясь непосредственно к профессору Адльтону.

— По мнению доктора Харбинджера, последние выходки Гейдона Каупера стали той каплей, которая переполнила чашу терпения руководства. Состоялось заседание, на котором было решено, что молодой человек должен немедленно покинуть колледж. Доктор Харбинджер не мог сообщить мне, кто участвовал в заседании, но я смею предположить, что вы, профессор Адльтон, были одним из его участников. Правильно ли я понимаю, сэр? Прошу вас, подайте знак.

И Холмс, и я, не отрываясь, наблюдали за лицом профессора, но глаза его остались недвижимы и веки даже не дрогнули. Ни один мускул на лице не шевельнулся, чтобы показать, понял он Холмса или нет. Но вот рот профессора искривился, губы задрожали, и по лицу разлилось выражение глубокого страдания. Было видно, что профессор страдает не только от физической боли, но и от глубокой душевной муки.

Немного помолчав, Холмс продолжил свой рассказ, наклонившись к профессору Адльтону, чтобы тот мог отчетливо расслышать каждое слово.

— Мне совсем не хочется огорчать вас, мой дорогой профессор, и поэтому я перейду к краткому описанию последующих событий, которые привели вас к трагической встрече здесь, в Бодмин-Мур, с вашим бывшим учеником Гейдоном Каупером.

Каупер был человеком гордым и заносчивым, и поэтому исключение из Оксфорда больно ударило его по самолюбию. Многообещающая научная карьера рухнула, репутация погублена, и он с основанием или без оснований, но возложил вину за свой позор на вас, профессор Адльтон. Помимо этого Каупер совершенно необоснованно претендовал и на соавторство в вашей книге. Он, несомненно, искал встречи с вами, когда понял, что речь идет о его исключении из Оксфорда. Поэтому теперь единственной мыслью Каупера стало отмщение.

Он принялся ежегодно посылать вам в годовщину выхода книги письма с угрозами и делал это на протяжении пяти лет. Разумеется, я могу лишь предполагать, что письма носили угрожающий характер, по тому, как дочь описала ваше поведение, когда вчера нанесла мне визит.

Письма произвели на вас требуемый эффект: вы стали опасаться за свою жизнь. К тому же, я полагаю, со временем по неизвестным причинам ненависть Гейдона Каупера к вам усилилась. Возможно, он страдал в силу каких-то других обстоятельств или с годами все более деградировал как личность. Этого теперь мы никогда не узнаем. Можно лишь строить более или менее правдоподобные догадки. Но одно можно утверждать со всей определенностью: одних угроз Гейдону Кауперу уже было недостаточно, и он решился на последний шаг — убийство.

Мне кажется, мы можем указать точную дату, когда он принял роковое решение: двадцать первого февраля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года, в день вашего рождения, когда вы прочитали в газете извещение о смерти Гейдона Каупера. Несомненно, сначала вы заподозрили что-то неладное. Вы опустили веки один раз, значит, мое предположение правильно. Но поскольку угрожающих писем больше не было, вы поверили, что Гейдон Каупер действительно умер и висевшая над вами опасность миновала.

Профессор Адльтон в знак согласия закрыл и открыл глаза.

— Между тем, — продолжал Холмс, — Гейдон Каупер выжидал удобного случая для придуманного им заключительного акта отмщения. От мистера Монтегю Уэбба мы, несомненно, узнаем, каким образом Каупер вовлек его в осуществление своего замысла. Судя по протестующим возгласам, он не виновен и полагал, что речь идет всего лишь о розыгрыше. Мистер Монтегю Уэбб человек недалекий и легковерный, и поэтому, как правильно рассчитал Гейдон Каупер, использовать его втемную не составило особого труда.

Гейдон Каупер побудил Уэбба написать вам письмо с сообщением, будто ему удалось обнаружить на Бодмин-Мур, а на этой пустоши раскопки никогда не проводились, древнее британское захоронение. В качестве приманки он, видимо, посоветовал Уэббу послать вам образцы черепков, якобы извлеченных из погребальной камеры. Но тут мистер Уэбб допустил ошибку, отмыв с оборотной стороны черепков крохотные пятнышки клея, которые указывали на то, что эти черепки некогда были экспонатами какой-то коллекции. Поскольку я обнаружил пятнышки клея при первом же осмотре, думаю, что и вы обратили на них внимание, не так ли?

И снова веки профессора поднялись и опустились один раз,

— И вы, конечно, сразу заподозрили, что это ловушка, которую вам подстроил Гейдон Каупер? — спросил Холмс. — Прав я или нет, сэр? Я так и думал! Почему же в таком случае вы, профессор Адльтон, согласились приехать в Корнуолл, зная, что вам могла угрожать смертельная опасность? Может быть, вами двигала надежда, что Монтегю Уэббу действительно удалось обнаружить ранее неизвестное древнее захоронение с нетронутой погребальной камерой? И эта надежда перевесила все опасения за вашу личную безопасность? Или это было что-то другое?..

Прежде чем Холмс закончил задавать вопросы, по лицу профессора Адльтона, как по поверхности пруда от дуновения ветерка, пробежала легкая рябь. Едва заметная судорога повторилась еще раз, веки его сомкнулись, но на этот раз так и остались закрытыми. Ни одного движения в ответ.

Опустившись на колени, я попытался нащупать на шее профессора Адльтона сонную артерию. Пульс не прощупывался.

— Боюсь, что он скончался, — мрачно сообщил я Холмсу.

Холмс подошел ко мне, и несколько минут мы стояли молча, глядя на безжизненное тело. Затем Холмс краем своего пальто накрыл лицо профессора Адльтона.

— Подходящее место для последнего упокоения, не правда ли, Ватсон? Кто знает, не выбрал бы профессор Адльтон его сам? Не захотел бы он закончить свои дни на этом старом захоронении, как бы принеся себя в жертву древним богам?

И хотя слова моего старого друга звучали довольно легкомысленно, от меня не укрылось, что за своей обычной ироничной манерой Холмс попытался скрыть, как глубоко и искренне опечалила его смерть профессора Адльтона. Плотно сжав губы, он отвернулся и отправился к дороге ожидать полицейских из Бодмина.

Я дал ему побыть одному минут десять и лишь тогда подошел к нему. Холмс успел прийти в себя, но был молчалив.

— Холмс, — начал я нерешительно, — о чем вы не успели спросить профессора Адльтона?

— Сыграл ли стыд какую-нибудь роль в его решении отправиться в Бодмин-Мур, несмотря на явную опасность, — пожал плечами Холмс.

— Стыд? Должен признаться, что не вполне вас понимаю.

— Вы, должно быть, забыли наш вчерашний разговор. Помните, я спросил вас, по какой причине вы захотели бы утаить от жены некое событие в своем прошлом? Ваш ответ позволил мне многое понять, причем не только в вашем характере, мой дорогой друг. Вы сказали, что речь могла бы идти о каком-то поступке, которого бы вы стыдились. Я хотел выяснить, не было ли стремление скрыть какой-то постыдный эпизод побудительным мотивом и для профессора Адльтона.

Гейдон Каупер, блестящий студент, внес свой вклад в успех книги профессора Адльтона, и хотя мы не знаем этого достоверно, я убежден, что профессор принимал участие в том заседании, на котором Гейдона Каупера исключили из университета. За это решение проголосовали единодушно, никто не выступил в защиту Гейдона Каупера, даже его профессор. Если это было действительно так, то подобное обстоятельство объясняет, почему Гейдон Каупер так жаждал мести. В этом случае понятно, почему профессор решил отправиться в Корнуолл.

Возможно, он захотел встретиться со своим бывшим студентом лицом к лицу и, извинившись перед ним, помириться. Если намерения профессора Адльтона действительно были таковы, то он трагически опоздал. Слишком поздно было и для нас пытаться разрешить загадку. Но все это — лишь теория, не больше, Ватсон, и я не хотел бы выдвигать ее на официальном расследовании. Будет лучше, если ее похоронят вместе с жертвами.

Вскоре из Бодмина пришел фургон с двумя полицейскими из местного полицейского участка. С их помощью мы погрузили тела профессора Адльтона и Гейдона Каупера. Их положили рядом в задней части фургона и накрыли брезентом.

Как заметил тогда Холмс, по иронии судьбы только смерть объединила и примирила их.

Грустная процессия тронулась в путь из Уил-Агнес в сгущавшихся сумерках: впереди ехал фургон, а позади всех в экипаже Гейдона Каупера сидел Холмс. Мы обнаружили этот экипаж позади эскарпа на дороге, которая вела в деревушку Минионз. Поэтому мы и не слышали, как он подъехал. Только вороны, с карканьем закружившиеся над ним, насторожили Холмса.

День угасал, и в сумерках пейзаж становился все более элегическим. Контуры смягчились, склонившиеся под ветром деревья уже не казались зловещими, а навевали печаль, напоминая своими неясными очертаниями силуэты плакальщиц.

На официальном расследовании, которое проводилось позднее в Бодмин-Мур, мы с Холмсом дали показания. Дочь профессора Адльтона также присутствовала, но его вдовы не было. Тогда-то мы и узнали о той роли, которую сыграл в трагических событиях Монтегю Уэбб. Стали известны и некоторые факты из жизни Гейдона Каупера после исключения его из Оксфорда.

Из-за своего неуравновешенного характера, который столь ярко проявился в Оксфорде, Гейдону Кауперу несколько раз пришлось расставаться с местом частного учителя. В последний раз он лишился работы незадолго до трагических событий на пустоши Бодмин-Мур.

Что же касается древнего британского захоронения, то оно действительно было обнаружено на пустоши Бодмин-Мур, только не Монтегю Уэббом, а Гейдоном Каупером, обследовавшим пустошь в бытность свою в Лаунсестоне. Он раскопал древнее захоронение и позднее уговорил Монтегю Уэбба, состоявшего членом местного Исторического общества, сообщить профессору Адльтону, что это якобы он сам сделал открытие, и пригласить его в Бодмин-Мур. Свой обман Гейдон Каупер выдал за невинную шутку, в чем совершенно убедил Монтегю Уэбба. «Вы только представьте себе, — твердил ему Каупер, — как обрадуется и будет приятно поражен профессор Адльтон, когда, прибыв на место раскопок увидит своего бывшего ученика». Розыгрыш обещал быть великолепным, и Монтегю Уэббу в нем отводилась важная роль.

Однако Уэбб переусердствовал в своем желании убедить профессора Адльтона в подлинности якобы совершенного им открытия. По своей инициативе он послал профессору несколько черепков из собственной коллекции древностей, утверждая, будто они были извлечены им из захоронения.

Подводя итоги официального расследования, коронер признал, что с трудом понимает мотивы, которыми руководствовался Гейдон Каупер. Коронер высказал предположение, что погибший по каким-то неясным причинам питал к профессору Адльтону глубоко укоренившуюся зависть. Выслушав показания свидетелей о многочисленных необъяснимых поступках Гейдона Каупера, коронер, не колеблясь, вынес постановление о том, что Гейдон Каупер, находясь в состоянии временного помешательства, убил профессора Адльтона, после чего покончил жизнь самоубийством.

Свою постыдную тайну (если таковая существовала в действительности) профессор Адльтон унес с собой в могилу, как того и желал Холмс.

Поговорить с мисс Адльтон после окончания официального расследования не представилось возможности. В Бодмин она прибыла вместе со своим поверенным, и едва заседание закончилось, они сразу же сели в кеб и отправились на станцию.

Думаю, что Холмс написал письмо, в котором выразил сожаление по поводу того, что не сумел предотвратить смерть ее отца. Однако не в его характере было откровенничать со мной о столь личного свойства деталях. Знаю лишь, что в течение нескольких дней по возвращении из Бодмина он пребывал в скверном настроении и проводил время либо у себя в комнате, играя на скрипке, либо на диване в нашей гостиной, угрюмо уставившись в потолок. Только после того, как однажды вечером к нам заглянул инспектор Лестрейд, чтобы попросить Холмса о помощи в расследовании необычного дела о поддельном Гольбейне, к моему старому другу вернулось доброе расположение духа.

Примерно через месяц за завтраком Холмс наконец напрямую упомянул о деле Адльтона.

Просматривая свежий номер «Таймс», он заметил:

— Тут внизу, на третьей странице, вы найдете заметку, которая может показаться вам интересной, Ватсон.

Это был короткий отчет, в котором после краткого перечисления обстоятельств гибели Гейдона Каупера говорилось следующее:

«Среди оставшихся после его смерти вещей были обнаружены предметы из древнего британского захоронения, которое он, видимо, раскопал незадолго до смерти. Среди этих предметов — некоторые редкие экземпляры изделий доисторических гончаров и великолепной работы каменный топор, который, по мнению изучавших экспонаты экспертов, принадлежит к числу самых замечательных предметов того периода, открытых за последние годы.

Ввиду отсутствия наследников вся коллекция передана в музей Труро, где она будет выставлена для всеобщего обозрения».

— И снова ирония судьбы, на этот раз последняя, Ватсон, — прокомментировал Холмс, когда я отложил газету.

— В каком смысле? — спросил я, не вполне понимая, что именно он имеет в виду.

— В том, что такое открытие не только увенчало бы славой профессора Адльтона и было бы достойным завершением его научной карьеры как археолога, но и во многом способствовало бы восстановлению репутации Гейдона Каупера. Впрочем, все слишком поздно, мой дорогой друг! Слишком поздно!

Взяв в руки газету и потрясая ею, Холмс добавил:

— Кстати сказать, Ватсон, я был бы весьма вам признателен, если бы вы воздержались от публикации своего отчета об этом деле. Как большой почитатель сочинения профессора Адльтона, я не хочу, чтобы на его репутацию пала хотя бы малейшая тень. Равным образом, как и на мою собственную.

— На вашу?! — воскликнул я, пораженный.

Несколько мгновений Холмс с мрачным видом смотрел мне прямо в глаза. Затем резко сказал:

— Провал может вызывать такое же чувство стыда, как и любое другое проявление человеческой слабости. В данном конкретном случае я предпочел бы, чтобы мой провал не был известен широкой публике.

Я дал Холмсу слово и, если не считать беглого упоминания об этом деле^[26], воздержался от публикации подробного отчета, отложив его вместе с моими личными бумагами.

Что касается Холмса, то мой друг никогда не упоминал ни об этой трагедии, ни об охватившей его нерешительности, когда он, прицелившись в Гейдона Каупера, промедлил и так и не нажал на курок своего револьвера.

Поиск по сайту: