УЛЬТИМАТУМ

I

Скучный золотистый пластик. Завершающая часть путешествия, зажатая между большим и указательным пальцами – гладкая с острыми краями поверхность размером два на три дюйма, знакомая до боли. Они с ней так похожи – обе плоские, унылые и сверхзащищенные от внешнего мира.

Но есть одно важное отличие. Эта штучка может заставить его выйти из себя, а сама она – нет. Всего лишь прокат магнитной полоски – и его беспокойство, а то и гнев, гарантированы.

Мгновение она испытывает зависть к мертвой вещи, но потом ей начинает казаться, что нет на свете ничего более одушевленного, чем глупый кусочек пластика в ее руке.

– Мэм, позвольте вашу карту.

Приятный южный акцент выводит женщину из ступора, и она с заученной улыбкой протягивает карточку незнакомцу.

– Вы в первый раз в Новом Орлеане? – Лощеный смуглокожий тип. Из тех, кто подмигивает всем женщинам подряд и умеет с легкостью завязать флирт. Конечно, она понимает, что сейчас ему не до флирта, а мило болтать – просто часть его работы. Однако ей плевать. Он – мужчина. Мужчина, который улыбается радушно, с редким шармом. Улыбается ей.

– Вам повезло: сказочная погода выдалась этой зимой. Праздник Масленицы проходит просто великолепно. Конечно, наш отель находится в стороне от основного веселья, поэтому если вы захотите как следует развлечься, вам придется пройтись до центра...

Масленица? Ах, вот почему на улицах столько народу. Она ведь еще никогда не бывала в этом городе во время масленичного карнавала. Теперь ясно, отчего агент в туристическом бюро так разволновался, обнаружив выскочившее на экране компьютера сообщение об аннулированном в последнюю минуту заказе на билет. И неудивительно, что он отнесся к ней с таким явным интересом, когда увидел пачку денег, которую она немедленно вытащила из сумочки.

Так она оказалась в городе, полностью забывшем о горестях и заботах, в водовороте самого декадентского праздника на свете, – воистину, лучшего места для нее сейчас было не найти.

– Я очарована вашим городом, – откликается она. Лицо ее смягчается улыбкой. Сдается мне, Снежная королева начинает таять. – Он просто восхитителен.

Клерк отмечает растущее дружелюбие в голосе клиентки, его улыбка становится все шире, рука, готовая взять карту, задерживается. Внутри женщины начинает подниматься тревога; ну же, смелее, понукает она себя.

– Кто хоть раз побывает в Новом Орлеане, – говорит он, подмигивая, – влюбится в него на всю жизнь. И вы ничего не сможете с собой поделать – будете возвращаться сюда снова и снова.

Ее нервозность вновь сменяется меланхолией, горечь оттеняет улыбку. Она облокачивается на стойку из красного дерева и вкрадчивым тоном спрашивает:

– Обещаете?

Его дружеский взгляд гаснет, уступая место неподдельному интересу. Она знает, что сейчас он оценивает ее рыжие кудри и округлости бюста, подчеркнутые бирюзовой кофточкой без рукавов.

Что ж, вполне возможно, что и он – ее тип.

– Милочка, от всей души обещаю вам это. В нашем городе вы почувствуете себя настоящей королевой. Он создан для красоты.

Прокат карты через слот безжалостно отделяет новое от старого. Когда карта возвращается, женщина замечает, что буква «Д» ее имени на пластике почти стерлась.

Она стала «Аной».

– Желаю вам насладиться отдыхом, мисс Скалли. – Он щелкает пальцами, и молодой носильщик с готовностью подбегает, чтобы взять ее багаж. – Меня зовут Патрик, обращайтесь, если возникнут какие-то проблемы. Мэнни покажет вам ваш номер и поможет обустроиться.

Мэнни – застенчивый юнец лет двадцати, не больше. Он пялится на незнакомку с откровенным восторгом и густо краснеет, когда она дарит ему улыбку. Обращаясь к ним обоим, она непринужденно заявляет:

– Зовите меня просто Аной.

От легкости, с которой эта первая гласная слетает с губ, во рту приятно покалывает.

– П-пожалуйста, следуйте за мной... мэм, – смущенно бубнит парень, поворачиваясь к древнему лифту.

В последний раз кивнув Патрику, она поднимается наверх, чтобы уже там дождаться своего незваного гостя.

II

Ждать пришлось ровно пять часов. После первого часа сидения в элегантно обставленной комнате женщину охватил приступ клаустрофобии, и она рискнула выйти наружу – прогуляться по тротуарам Французского квартала с сигаретой в руке. Продолжительная остановка в каком-то баре, подчеркнутое внимание со стороны собравшихся там после работы местных парней, подстегнули ее угасший было азарт. Без сомнения, свою роль в этом сыграли и несколько рюмок ликера.

Теперь она сидит, как и предсказывал Патрик, словно королева белоснежных лилий, на балконе своей комнаты, в шезлонге, обложенная подушками, одетая в упоительно струящийся по телу алый шелковый халат. Слева, на серебристом столике – запотевший от позднефевральской жары бокал, рядом с ним – пепельница, полная окурков.

Отдаленный шум карнавала и голосов веселящихся заставляют сердце женщины колотиться от нетерпения. Непрошеный румянец заливает голое тело под халатом – выпитое днем начинает действовать на нее. Она снова и снова вытирает гостиничным полотенцем капельки пота, выступающие на груди, и страстно желает, чтобы он, наконец, приехал и жар прекратился сам собой.

Солнце начинает садиться, и внутренний двор понемногу заполняется туристами.

Женщина делает глубокую затяжку, и сладкий аромат гардений смешивается с запахом сигаретного дыма. Она не курила целую вечность; до чего же быстро возобновляется привычка к никотину! Коллеги и не догадываются, что тяга к табачному яду – не единственная зависимость, которую эта чопорная малышка уже столько лет держит под контролем.

Она задавала себе вопрос: случись ей играть в казино, лишилась бы она своих денег так, как когда-то лишилась надежд на будущее? По сути, сейчас она – маленькая растерянная беглянка, у которой позади – пустое поле, а впереди – грандиозное «зеро»...

Отец гневно нахмурился бы, увидев ее сейчас, – его стальные голубые глаза беспощадно осудили бы дочь за добровольное падение в пучину разврата. Эта мысль заставляет женщину переменить позу и плотнее запахнуть края халата.

Поторапливайся же, хочет она прокричать в розовеющее небо. Пока я не приняла предложение от кого угодно. Но это будет в любом случае.

Два коротких звонка французского телефона, принесенного из комнаты, заставляют беглянку подпрыгнуть, словно от гудка отцовского корабля, входящего в гавань. Сделав глубокий вдох, чтобы справиться с раздражением, она нажимает пальцем с ярко-алым ногтем кнопку приема на аппарате:

– Да?

– Мисс Ана? – Голос Патрика неуверенный, чуть дрожит.

– Да, Патрик, что такое? – Хотя она прекрасно знает, что там такое. Вернее, кто такой.

– Тут какой-то господин настаивает на встрече с вами. Я говорю ему, что не имею права называть номер вашей комнаты, хотя он говорит, что работает в ФБР...

– Пропустите его, – говорит женщина, прерывая растерянный лепет клерка.

Она почти видит, как он, прячась от грозного взгляда Малдера, шепчет в трубку:

– Вы уверены? Мисс Ана, я мог бы позвонить в полицию...

Мягкий ответ:

– Все в порядке, Патрик. Правда. Все в порядке.

Дана питает глубокое отвращение ко лжи. Само собой, у Аны такой проблемы нет.

III

Услышав нетерпеливый стук в дверь и вопль «Скалли!», она сминает сигарету в пепельнице, кричит «Открыто!» и протягивает руку к бокалу со скотчем.

Грохот распахнутой двери совпадает со жжением ликера на языке. Его страх, словно жар из топки, доносится до самого балкона. Заглушаемые ковром шаги ускоряются, и слышится задыхающийся голос:

– Где ты?

– Здесь. Я здесь, – словно перезвон колокольчиков, раздается в подступающей темноте спокойный ответ.

Наконец он находит ее. Слава Богу, оружие, судорожно сжатое в его побелевших пальцах, как она отмечает боковым зрением, отведено в сторону.

– С тобой все в порядке?

Можно было бы сказать, что все благополучно, и это не было бы неправдой, но ей совершенно не хочется этого говорить. Она просто спокойно заглядывает в налитые кровью глаза мужчины и произносит:

– Сядь, Малдер.

Допивает остатки ликера и тянется к пачке сигарет.

– Скалли?! – Все его потрясение и недоумение выливаются в этот возглас.

– Все хорошо, Малдер. Только ты присядь, а то упадешь.

Как ни странно, он подчиняется, все еще сжимая дрожащими пальцами пистолет, но не вытягивается во всю длину на уютном шезлонге, а усаживается на краешек и наклоняется вперед.

– Что с тобой происходит, черт побери? – не теряя времени, хватает быка за рога. – Это еще что такое? – нервное движение головой в сторону сигареты.

Женщина понимает, что вопрос задан не только по поводу курения. Пламя сигареты освещает заостренные черты лица напарника, и у маленькой беглянки виновато сжимается сердце при виде его двухдневной щетины. Что и говорить, сейчас он вовсе не такой, каким она видела его в последний раз, с его бездумно оброненным: «Но это и моя...», которое и привело ее к отчаянному решению на время сбежать.

От тонкого свитера до поношенных джинсов и ботинок одежда мужчины удручающе черна, подстать его настроению, единственное белое пятнышко – воротник футболки, выглядывающий из-под свитера. Он выглядит так, словно не спал несколько ночей, и при виде его безумных, покрасневших глаз Дана в ней, снова поднимает голову.

– Я прошу прощения. Я не хотела, чтобы ты волновался. – Она стряхивает пепел и делает глубокий вдох, призывая на помощь Ану. – Я же сказала маме, куда отправляюсь.

– Ничего подобного, – отзывается он, устало, протирая рукой глаза.

Он страшно измучен, но сейчас беглянкастарается не поддаться еще одной зависимости, с которой живет уже несколько лет – неразрешенному вопросу боли/комфорта в своих с ним отношениях. Они только друзья: готовы друг для друга на все – кроме смягчения душевных страданий. Они слишком хорошо понимают друг друга и знают, когда нужно отойти в сторону. Когда следует отказаться от желания добиться ответов, оставить все как есть...

...и вдруг однажды – осознать, что твоя вторая половинка все время была с тобой рядом.

– Я сказала ей, что еду немного проветриться. Она все поняла. – Со внутреннего двора доносятся томные гитарные переливы. Прекрасная мелодия, и женщина представляет, что именно ей посвящена эта серенада.

Но, конечно же, это не так. Наоборот, сейчас она – объект внимания одержимого ею мужчины-собственника, который готов брать, но не давать. Нет, не развязного мужлана – того, кто заботится о ней... но даже он не в состоянии дать ей то, что она хочет. Почему? Потому что убежден, что для нее между ним и тем придурком из Теннесси нет никакой принципиальной разницы! Разве он не понимает, что женщина, сидящая сейчас перед ним, готова ради него на все? Неужели ему так трудно признать, что их жизни навеки спаяны воедино?

Другое дело, что когда она чересчур уверена в себе, холодна, высокомерна, как сейчас, это угнетает его. Именно из-за этого он начинает заниматься самокопанием и отождествлять себя со всякими неудачниками.

Хватит вилять. Да, она приехала в Новый Орлеан, чтобы доказать себе то, что она и так прекрасно знает – напарник преданно, как собака, последует за ней. Однако существуют вещи, которые нельзя обсуждать в подвальном офисе Гувер-билдинг над грудами пыльных файлов. И неважно, что их разговор, где бы и когда бы он ни состоялся, в любом случае не поможет ей.

Вздохнув, он поднимает голову – внизу, в саду, неожиданно вспыхивают газовые фонари.

– Скалли... я тебя не узнаю. Почему Новый Орлеан?..

Губы женщины кривятся, когда ее взгляд останавливается на тенях, мелькающих в окне одного из номеров отеля, напротив, через двор. Тот отель очень похож на этот, он так же пропитан романтикой и старым как мир грехом. За занавесками балкона напротив она различает силуэты мужчины и женщины.

Их танец готов начаться. И ее танец тоже. Все, что ей нужно, – это партнер для танца. А Малдер всегда рядом, стоит только позвать.

– Вообще я ненавижу Флориду, но мне захотелось туда, где тепло. Можешь считать это капризом.

– Ты не из тех, кто изводит других капризами. Но Ана может позволить себе все что угодно, не так ли?

Под ее взглядом в упор он судорожно вздыхает и опускает голову. Как же ей хочется уколоть его за этот покровительственный тон, но она помнит, что время сердиться прошло. Если он хочет развязать словесную битву, то ей понадобится всего лишь сделать один короткий звонок коридорному – и о госте останется лишь воспоминание. Судя по краске сожаления, разлившейся по его щекам, он тоже это сознает.

Прежде чем он открывает рот, чтобы извиниться, она холодно произносит:

– Малдер, я же извинилась. Может быть, закончим эту дискуссию?

Краешком глаза она замечает, что по его челюсти проходит желвак. Но она знает, что он не станет до поры до времени называть вещи своими именами, особенно когда столько карт может сейчас раскрыться. Разве он упустит такую возможность?

– Хорошо. Могу я спросить, чем вызвано все это?

– Ты в самом деле хочешь знать?

Его глаза загораются уверенностью и смятением.

– Да.

Он до сих пор ищет объяснение случаю с Джерсом, догадывается она. И еще она знает, что время туманных обобщений позади. Истина – единственное, что удовлетворит его... и ее.

– Две недели назад я была на приеме у своего врача.

Дыхание Малдера учащается.

– Скалли...

– У гинеколога. До этого я виделась с ней за несколько дней до отъезда в Филадельфию. Обычный ежегодный осмотр.

Его бровь озадаченно изгибается.

– Почему я должен знать об этом? С тобой что-то случилось?

Ее взгляд улавливает мгновенно поднявшееся в нем беспокойство, она тянется успокоить его и кладет тонкую руку ему на колено.

– Да ничего особенного, Малдер. Просто я чувствовала себя уставшей, гормоны разыгрались... Голова раскалывалась почти постоянно. – Коленная чашечка под ее пальцами немного расслабляется. – Но, представь себе, визит к врачу совершенно выбил меня из колеи.

Ладонь, что накрывает ее руку, влажна и холодна.

– Выбил из колеи? Это из-за того что... Я хочу сказать, эта история с Джерсом...

– Полагаю, в какой-то мере. Я была перевозбуждена, ничего не соображала, тут мне подвернулся он... – Он едва не белеет от ее чудовищной откровенности, и она решает больше не говорить об Эде Джерсе. Что было, то было. Хватит. Разговор не об этом. – Знаешь, что сказала мне медсестра?

Его губы выжидающе раскрываются, он кивает головой в беззвучной просьбе продолжать.

– Это был всего лишь рутинный ежегодный осмотр... мало ли что могло случиться за год...– Она не рассказывает ему о том, что однажды ночью у нее пошла кровь из носа, так как это больше ни разу не повторялось, и врач списал это на стресс, хотя на всякий случай направил ее к неврологу на дополнительное обследование. – Итак, медсестра задала мне вопрос: «Какие средства предохранения вы используете?» – Последняя фраза выговаривается ею медленно, с ударением, напрашиваясь на определенную реакцию с его стороны.

– Что ты ответила? – Он начинает понимать: она видит это по его нетерпеливо вздернутой голове, по его руке, стиснутой в кулак.

– Сначала ничего. Мне нужно было подумать. И я поняла, что годами не предохранялась... мне это было не нужно, если ты понимаешь, о чем я говорю. – Рационально мыслящий мозг твердит ей, что в воздержании нет ничего дурного; однако это не тот стиль жизни, к которому она привыкла. Она наслаждалась здоровой сексуальной жизнью... пока это место не заняла работа.

– Кажется, понимаю, – говорит он с ухмылкой, но, заметив серьезное выражение ее лица, моментально сникает и добавляет: – И именно это расстроило тебя?

– Нет. Хотя скажу честно, я была раздосадована – ситуации нелепее не придумаешь. Мне тридцать два года, Малдер, я врач. Я почувствовала себя смешной... – Тут она машет рукой, словно отбрасывая в сторону все сантименты, и продолжает: – Но что меня действительно вывело из себя, так это слова медсестры: «Вы что, не понимали, что можете забеременеть?» Как будто я только что выбралась из колыбели!

Малдер тяжело вздыхает и начинает:

– Скалли...

Но та опять не дает ему закончить фразу. Увлекшись, она даже не смотрит на него.

– Ну, я и вспылила: «Я не девственница, просто мне некогда заниматься сексом!»

В воздухе повисает молчание – она ждет какой-нибудь реакции с его стороны. Однако, после паузы, осознает, что ему нечего сказать. Продолжение истории срывается с ее губ:

– «На вашем месте я бы плюнула на воздержание». Так она мне и сказала. Наглая скотина. – Горький вздох завершает ее рассказ.

Пальцы Малдера, ласкающие ее руку, скользят по указательному пальцу и играют с кончиком ногтя.

– Скалли, я знаю... с нашей работой личной жизнью заниматься некогда... – начинает он извиняющимся тоном, словно во всем грешен он один.

Хотя и на нем лежит какая-то часть вины, она все же признает, что виноваты они оба, и быстро поправляет его:

– Дело не в работе, Малдер. Отчасти и не в тебе. Только во мне.

– Почему же?

Убрав руку, она откидывается в шезлонге, и между раздвинувшимися полами халата показывается ее обнаженная нога.

Взгляд Малдера мрачнеет, он поспешно отворачивается, и ей видно, что он тяжело сглатывает. Проходит одна, две секунды... пока он не решается вновь посмотреть на нее – и только по тому, как дергается его щека, можно определить, что партнерша вовсе не безразлична ему, хотя он и не подает виду.

Но то ли это, что ей нужно? Или это то, что даст ей любой мужчина, вроде Эда Джерса?

Все время, пока потное тело Джерса раз за разом вдавливало ее в матрас так неистово, что мозги закипали, она думала о бессовестной медсестре и мучительно хотела еще раз оказаться в том самом кабинете. Она заявила бы: «Да, мне нужны презервативы, желательно побольше, спасибо вам огромное», потом стерла то отвратительное слово и написала: «"Троянский конь", крупный размер».

Забавно – пыхтевший на ней мужчина совершенно не тратил время на раздумья, сосредоточившись только на ощущении своего затянутого в резину пениса, методично входившего и выходившего из нее. Она умело сымитировала оргазм, поцеловала Эда в щеку и попросила его, если он не против, лечь на диване. Она привыкла спать одна.

Даже обычно уверенных прикосновений собственных пальцев этой женщине теперь было недостаточно. С ней еще никогда такого не было.

– Малдер, моя жизнь – сплошное воздержание. Я не курю, не пью, не занимаюсь сексом. Редко ем красное мясо. Не плачу над слезливыми мелодрамами, не смеюсь над твоими шутками. В один прекрасный день я поняла, что не живу. Я просто существую.

– Поверь мне, Скалли, секс и курение чересчур переоцениваются. Вот хороший кусок мяса – это совсем другое дело...

Его попытка оживить разговор проваливается. Напарница выпрямляется на сиденье и начинает раздраженно болтать ногами. Враждебная реакция – еле слышное шипение – и по нему пробегает волна холода.

– Вот ты опять. Прекрати.

– Что я «опять»?

– Опять не слушаешь меня. Приехал за мной, чтобы снова отпускать дурацкие шутки? Не мог подождать, пока я сама не вернусь! – Фыркнув, женщина встает и направляется в темную спальню, шелковый подол ниспадает к ее ногам и подметает пол. – Если тебе нечего больше сказать, уходи. В понедельник я буду на работе. – Напрасно она пытается выбросить из головы беспощадный диагноз – он все время неумолимо преследует ее.

– Что я должен тебе сказать? – В словах напарника – просьба о сближении, но физически он все еще держит порядочную дистанцию. – Какого ответа ты ждешь от меня, Скалли?

Обернувшись, она встречает его мрачные глаза, прищуренные из-за ярких неоновых вспышек за окном.

– Я не прошу у тебя ответа, Малдер.

Упершись руками в бедра, он взывает к ней:

– Черт возьми, что же тогда тебе нужно?!

Дюжины слов вихрем взлетают в мозгу беглянки: любовь, секс, понимание, уважение – и все первым пунктом списка. Но есть еще кое-что, чего она хочет больше всего, к чему страстно стремится... то, что, ей казалось, она найдет с Джерсом, но теперь знает, что это было всего лишь бледным подобием того, в чем она по-настоящему нуждается.

– Забытье. Безрассудство... безумие... освобождение...

IV

Она ждет, что он рассмеется или выскажет недоумение и отступит, этим избавив их обоих от неизбежного выяснения отношений. Все станет как прежде: партнеры и друзья попрощаются и увидятся вне работы только когда это будет необходимо.

Но, хотя его лицо омрачает непонимание, он не собирается отступать.

– Что?

– Кажется, я ясно сказала: я хочу освободиться.

Его руки, которые только что были готовы схватить ее за плечи и как следует потрясти, бессильно опускаются.

– И весь этот разговор ты затеяла, чтобы сообщить, что тебе нужен новый напарник?!

– Нет. Ты не слушаешь меня, Малдер. – Усмиряя его растущий гнев, она пытается преодолеть безразличие в своем голосе. – Просто это что-то... Я уже несколько раз проходила через это... это словно пик фрустрационного цикла. Словно будильник, который звонит в определенное время...

Размышляя о том, что было раньше, она осознает, что почти каждая ее связь с мужчиной была результатом того, что она не могла больше переносить эти фрустрации плоти. Любви здесь не было места: фактически, все эти связи строились на холодной логике. Хочешь секса? Без всяких обязательств? Перепихнись с чьим-нибудь мужем. Либо – вот уж запретный плод – со своим научным руководителем, либо с амбициозным выскочкой, чья карьера развивается так же успешно, как твоя. Даже с новоявленным психопатом, который выжигает татуировки на себе. Получишь гарантированное удовольствие всего за полцены. Что такое несколько синяков на теле и в душе?..

Еще не все потеряно. Этот город полон желающих знакомства на одну ночь.

Глядя прямо в глаза его смущению – и правде, которую больше не может отвергать – она шепчет:

– Я хочу ощущений. Хочу освобождения.

Отрывисто выдохнув, он изображает на лице понимание. Наконец-то.

– Джерс?..

–...был всего лишь источником ощущений. – Вот теперь он знает. К ней снова возвращается уверенность, она поднимает на него спокойные глаза. – Я не жду от тебя понимания, точно так же, как не ждала твоего приезда, хотя и знала, что ты не усидишь в Вашингтоне. Но мне не дали бы номера в отеле без кредитной карточки... поэтому ты здесь.

Он окидывает ее недоверчивым взглядом и издает смешок:

– Все это... из-за того, что тебе захотелось с кем-то переспать?

Она краснеет и пытается объяснить:

– Я такого не говорила. Я сказала, что нуждаюсь в ощущениях. Называй это физиологическим, психологическим вывертом, как тебе угодно... Я только знаю, что чего-то хочу.

После нескольких напряженных мгновений тяжелого, затяжного молчания, она отворачивается.

– Прости, что заставила тебя волноваться и искать меня, но со мной все нормально, честное слово. И ты мне здесь не нужен.

Наступившее молчание оглушает своей суровой окончательностью.

Она поворачивается к выходу – все объяснения даны. Проходя мимо напарника, она говорит:

– Я возмещу тебе расходы на самолет. Если ты слишком устал, чтобы лететь обратно, я пойду, узнаю, могу ли заказать для тебя номер...

Раздается его мягкий голос:

– Я мог бы сделать это для тебя.

Она останавливается, положив руку на дверную ручку, и шепчет, категорически покачав головой:

– Я тебе не позволю. – Она так и думала, что, узнав это, он предложит ей свои услуги.

– Значит, незнакомому мужику ты позволишь... – он осекается. Джентльмен до мозга костей. Она понимает, что, сдержавшись, он не сказал то, что на самом деле хотел сказать. – Я в этом плане гораздо более безопасный объект, Скалли. Не считая периодических попаданий в больницу, потрясающего невежества и колоссального эго – я совершенно чист.

Услышав вымученную приподнятость в его тоне, она снова поворачивается к нему, и на ее лице расцветает легкая улыбка.

– Не знаю, Малдер. Твое эго порой готово раздавить меня... – С этими двусмысленными словами на ум ей невольно приходит картина: образ напарника, двигающегося над ней... в ней.

...Она знает, она видит, что он думает точно о том же. В его глазах загораются чувственные огоньки – единственная примета волнения на его затененном лице.

Он думает об этом, и думал раньше, так же, как и она. Ей хотелось бы видеть его лицо более четко, но все же она остается на месте. В запретное лучше всего входить с закрытыми глазами. И делая это, она отворачивается от него, ее слабое цеплянье за принятое решение еще более слабеет под его испытующим взглядом.

Последняя попытка воззвать к разуму срывается с ее губ с горячностью кошачьего мурлыканья:

– Ты слишком дорог мне. Я так не могу.

– Используй меня.

Два кратких и жестких слова вызывают в ней такое ошеломление, что у нее подгибаются колени. Неужели это то, чего она все время желала? Использовать его так, как он пользовался ею все эти годы?

– Я готов сделать для тебя все что угодно, Скалли. Я сделаю для тебя все. – Она слышит шорох его одежды – он подходит к ней. – Тебе пора уже знать, что я...

– Я всего лишь хочу ощущений, – говорит она, прерывая то, что, по ее мнению, является прямым признанием в любви. Так это или нет, но она не даст ему это сказать. – Только один раз. Я хочу почувствовать, что живу. Один раз.

Невысказанное становится невидимым барьером, останавливающим его наступление. Джека Уиллиса и Дэниэла Уотерстона можно было назвать друзьями, но, в конечном счете, они стали мужчинами в ее жизни, которым от нее требовалось нечто большее, чем просто секс. Тогда, давно, ее амбиции побороли чувства; но однажды эмоции возобладают в ней. В данном случае, хотя она не желает приносить в жертву дружбу ради секса, ей вовсе не хочется испытать кошмар в виде другого Эда Джерса.

Один раз. Это все, что ей нужно. Один раз. Чтобы почувствовать себя живой.

– Я мог бы, Скалли. Один раз, – говорит он тихо. – Могу и не делать этого. Никогда, если захочешь. Только скажи мне.

Словно она раскрыла ему тайны своего сердца. Она только что рассказала ему больше, чем когда-либо намеревалась, Это так не похоже на них – говорить об интимном. Но если они сделают это – а она так этого хочет! – они не пойдут дальше. Он связан своими бесконечными поисками... она в свою очередь не желает заставлять его выбирать.

Поэтому остается лишь один вопрос.

– Ты можешь пообещать мне, что наши отношения останутся прежними? Что впредь ни слова... об этом... не будет произнесено? – Пожалуйста, Малдер, скажи, что обещаешь, беззвучно умоляет она.

– Скалли, у меня губы пересохли.

– Скажи это! – Она должна слышать его слова.

– Обещаю.

V

Он встает позади нее, и она сразу хватается за столбик кровати, потому что его открытый рот пробует на вкус ее не прикрытый воротником халата затылок. От его прикосновений она выгибается дугой, ладони ее скользят по столбику, завитки на мореном дубе словно извиваются под ее пальцами.

Ни слова между ними не было произнесено, пока она слушала, все еще стоя спиной к нему, как он раздевается. И только почувствовав прикосновение его горячей руки через шелк своего рукава, она прошептала:

– Не в постели. Здесь. Прямо здесь.

– Хорошо.

Напряженные пальцы, обвившие ее руку, выдали его удивление, но сам он больше ничего не сказал.

Она вытягивается в струнку, пока его рот повторяет все изгибы ее голой шеи, выпуклость позвоночника и ямку под шеей, словно изучая карту. Когда его рука соскальзывает с ее груди и тянется к ее подбородку, она угадывает его намерение и быстро выпаливает:

– Нет!

Остановившись, он спрашивает тихо:

– Ты не хочешь, чтобы я целовал тебя?

Она подавляет крохотную вспышку чувства вины, вызванную этими короткими ранящими словами. Просто от воспоминания о слюнявых поцелуях Джерса ее мутит до сих пор. С другой стороны, она понимает, что поцелуй Малдера опустошит ее. Она навсегда потеряет себя в нем. Чуть развернувшись назад, она прижимает к губам большой палец его руки и шепчет:

– Это не то, что мне нужно. Если ты не в состоянии вытерпеть такое, ничего страшного не...

Опустив руки на ее талию, он поворачивает ее к себе и пресекает ее колебания. Реакция рождается откуда-то издали, из самой глубины горла, – хриплые, задушенные слова:

– Я же сказал тебе... все, что захочешь...

Горячая рука змеей проскальзывает под ее халат, находит и сжимает одну грудь. Растирая пальцами ее сосок, он спрашивает:

– Так нравится?

Она едва не вскрикивает от касаний его пальцев и от ощущения тепла его тела сквозь тонкий шелк. Как она могла думать, что Джерс способен дать ей нечто подобное? Это был всего лишь жалкий суррогат.

– Еще, – задыхается она.

– Говори, чего ты хочешь. Ты должна сказать.

Значит, он понимает. Понимает, что, отдаваясь таким, почти животным, образом, она полностью владеет собой.

– Поговори со мной, – шепчет она, вжимаясь спиной в его грудь и ища там жизни.

– Что я должен сказать тебе? – бормочет он, его пальцы присборивают складки халата, обнажая ее дрожащие ноги. – Что всегда хотел трахнуть тебя?

Она вздрагивает от такой грубости. Он немедленно замечает ее реакцию и начинает нарочно играть ею, как струнами арфы:

– Трахнуть тебя... да, Ана... только тебя... всегда тебя...

При звуках своего вымышленного имени она всхлипывает и откидывает голову назад, на его голую грудь, ее глаза закрываются от нарастающего, давящего чувства безысходности.

Неожиданно он рывком задирает на ней халат до пояса. От ощущения его горячей, настойчивой эрекции, тычущейся ей в зад, у нее перехватывает дыхание. Одной рукой он придерживает подол халата, другая рука высвобождает наружу ее грудь и потом скользит вниз.

– Какая ты горячая, Ана, – стонет он, наработанным движением запуская в нее средний палец руки и одновременно прикусывая раковинку ее уха. – Ты всегда такая горячая?

– Только для... – выдыхает она и осекается, когда другой его палец находит ее клитор. «Тебя», хочет договорить она, но не осмеливается.

Тут он убирает пальцы, чем совершенно лишает ее дыхания и заставляет разочарованно простонать.

– Подними одно колено, – просит он и свободной рукой тянет к себе ее бедро. – И на кровать. Быстро. – Последняя фраза, сопровождающаяся укусом в шею, уже напоминает требование.

И она подчиняется – ее левая нога остается лежать на высоком, застеленном простынями матрасе. Правую ногу она сгибает в колене и упирается ступней в матрас – таким образом ее бедра оказываются на одном уровне с его бедрами.

С приглушенным стоном он входит в нее, словно пронзая ее живот своим копьем. От неожиданности она делает беззвучный вдох и сквозь зубы произносит его имя, прижимаясь пылающей щекой к прохладному, добротному дереву.

Он замирает на пару секунд, и она понимает, что он дает ей время привыкнуть. Однако на смену этому пониманию приходит другое.

– Малдер... а резинка?.. – Она чувствует каждый дюйм его раскаленного пениса внутри себя и слегка дрожит от страха. – Я взяла... с собой... – Она запинается: – Мы должны...

– Все нормально, – говорит он, обвивая ее талию одной рукой, его шепот раздается прямо над ее ухом. – Ана, ты же хотела забыться. Доверься мне... ведь ты доверяешь мне, правда?

– А как же бере...? – заикается она, хотя ее бедра уже двигаются сами собой, наплевав на логику, которая полностью улетучивается из той половинки мозга, что принадлежит Скалли.

– Обещаю, ты не забеременеешь. – Его бедра начинают работать в ответном ритме, и он умоляет ее: – Пожалуйста, Ана. Дай мне трахнуть тебя. Я выну, когда понадобится.

Последняя разумная мысль неясно всплывает в ее голове – что он говорит глупость, что использование кондома обязательно, потому что, как написано в учебнике, «даже в предэякуляционном состоянии из члена выделяется сперма». Малдер все еще может избавить ее от беспокойства по этому поводу, однако теперь ее шансы очень малы.

Но... когда в последний раз она ощущала в себе мужской орган, не отягощенный дурацким резиновым псевдобарьером? И она не может отказаться от мысли, что это великолепно, это крайняя степень риска и... забытья. И хотя в последнее время он относился к ней, как к последнему ничтожеству, он ни разу не лгал ей. Он способен подвергнуть свою жизнь опасности и обречь ее на вечную тревогу, но он никогда, никогда не солжет ей. Раз он говорит, что вынет, он так и сделает.

Но стоит ли игра свеч?

Пока его основание скользит по ее лобку, она выдыхает ответ, обращаясь к нему и к себе самой:

– Да.

Она чувствует краешком челюсти, как раскрывается его рот – он начинает усердно ударять в нее. Слова его клятвы громовыми раскатами отдаются в ее голове. Потом через открытые двери балкона она видит разряд молнии и понимает, что действительно надвигается самая настоящая гроза.

Гроза, которой никто не посмеет мешать.

Когда особенно яркая вспышка освещает комнату, он внезапно останавливается. Она знает, что именно он увидел, и подгоняет его, чтобы он продолжал.

– Ничего страшного, – нетерпеливо шепчет она, имея в виду бледнеющие синяки на своем теле, которые она получила в схватке с Джерсом.

– Я делаю тебе больно, – шепчет он.

– Нет-нет, – возражает она. – Мне все нравится. Пожалуйста, не... не останавливайся...

Он снова начинает двигаться, на этот раз чуть медленнее, и хватка его рук ослабевает.

– Сильнее! – Узкое пространство меж ее согнутых ног не слишком позволяет ему маневрировать, зато для него это – кратчайший путь, а ей это способно доставить огромное наслаждение. Она требует:

– Я сказала, сильнее!

Постанывая, он продвигается в нее еще дальше, задыхаясь от усилия.

– Так?

При каждой фрикции его ядра касаются внутренней стороны ее бедер, его правое колено соприкасается с ее лежащей на кровати ногой. От давления сверху ее ноги раздвигаются еще шире.

– Да... да! – кричит она. Хотелось бы лучше, но лучше уже невозможно. – Боже мой...

– Дьявол, – стонет он и толкает согнутой ногой ее ногу. Схватив ее за бедро, он заключает ее в надежную ловушку из упругих мускулов. – Трогай себя, – приказывает он. – Давай, Ана. Кончи ради меня.

Обвив одной рукой столбик кровати, другую она опускает к своей талии. Мучительная похоть, которую она испытывает к этому мужчине, такому суровому и настойчивому, направляет ее дрожащие пальцы, она достает до его скользкой плоти и слегка царапает ногтями гибкие сухожилия. Ей с ним так хорошо, она хочет продлить соитие, чтобы он потерял самоконтроль вместе с ней...

– Нет! – Его гневный вопль заглушает раскаты грома за окном. – Не я... не я... только ты... ты!

В ответ на его выговор она едва не разражается слезами. Ей кажется, что она теряет сознание. Она добивалась вовсе не этого. Она не собиралась бессовестно, эгоистично манипулировать человеком, который поступился собственными интересами, чтобы удовлетворить ее. Ведь он обыкновенный мужчина, а не какой-нибудь комок мышц, который занимается этим за деньги.

– Малдер! – Вся горечь, на которую она способна, вложена в это коротенькое слово. Но теперь он безвозвратно потерян для нее – это чувствуется в каждом его выдохе в ее ухо.

– Трогай себя, я сказал, – жестко и требовательно произносит он и направляет ее руку своей туда, где они соединены. – Давай, сделай это.

Не зная, получится ли у нее, она все-таки пытается, его пальцы удерживают ее на нужном месте. Объединенные таким образом, фрикции вновь заставляют ее кровь райски запеть. Не так давно напрочь отказавший ей с Джерсом, оргазм горячей рябью проходит сквозь нее, еще более подогреваясь его словами:

– Давай, детка... вот так... давай...

Ее стенки неистово сокращаются вокруг его члена, и прерывистый вздох срывается с ее губ. Она напрягается от восторга – волны блаженства захватывают ее снова и снова, постепенно затихая, и в конце концов она без сил падает в его предусмотрительно раскрытые объятия.

С каждой секундой гроза подкатывается все ближе. Он все еще тверд внутри нее и ждет. Она тянется обратно, настаивая на том, чтобы он тоже испытал оргазм; шепотом из пересохшего горла она пытается освободить его от данного им обещания:

– Малдер...

Но он непреклонно выходит из нее, слегка поворачивает ее лицо к своему и прижимается твердым ртом к ее рту. Его язык проникает внутрь и царапает ее нёбо. И она немедленно отвечает ему, все эмоциональные преграды в ее мозгу снесены сумасшедшим взрывом любви. На ней уже нет халата – благодаря его умелым рукам он куда-то незаметно улетучился.

– Теперь ты счастлива, Ана? – говорит он, выдыхая слова прямо в ее рот.

Она отрывается от его губ, чтобы вдохнуть, и протягивает руку к его небритой щеке. Теперь ей хочется немного тепла. Но, наверное, богам было угодно мельком высветить его лицо, когда молния озарила комнату.

Его затвердевшие щеки сведены судорогой горечи. От этого зрелища ее глаза наполняются слезами – каждая его черточка кричит о глубокой боли. Она ни в коем случае не хотела доводить его до такого состояния и открывает рот, чтобы сказать ему об этом.

– Заткнись, – рычит он, выражение его лица скрыто темнотой. – Заткнись и ложись обратно.

– Малдер...

– Делай, что я говорю, черт подери! Или я сейчас уйду!

И она больше никогда его не увидит. Она знает, что такое вполне возможно – потому что слишком поздно поняла: сейчас она сделала с ним именно то, что над ним проделывали всю его жизнь. Он же только хотел быть любимым и получать радость от этого. И сейчас он уже ничего не станет слушать.

Потом. Она скажет ему потом. Скажет, что именно его любит, именно его желает. Попросит прощения за то, что заставила его пройти через это ради ее прихоти, но только так она смогла вернуть себе давно забытые ощущения.

Она, не отрываясь, смотрит, как он вновь садится на постель. Его руки прижаты к бокам, член напряжен и блестит от ее влаги. Он наблюдает за каждым ее движением, наблюдает, как она откидывает ногой одеяло, и ложится. Когда она лениво тянет руку к нему, он судорожно вздыхает.

– Послушай, всего один раз, – говорит он, становясь коленями на простыни, – я хочу ощутить себя живым. – Он накрывает ее, протягиваясь во всю длину, словно большая гибкая кошка из джунглей, на его мускулах играют отблески света. Ей кажется, что стоящие дыбом волоски на его руках отражают ее собственные.

– Все, что хочешь.

– Только один раз, – продолжает он, заключая ее в объятия, и аромат секса заполняет ее ноздри, – я хочу кончить в тебе. – Вытянувшись, он опускается на ее раскрытые бедра, и она тянет руку вниз, чтобы помочь ему. – Я хочу... я хочу... – Его глаза сужаются, и видно, что он подыскивает слова.

– Да, – шепчет она, – все... все, что захочешь... – Когда он проскальзывает внутрь, она старается держать глаза открытыми и подносит руки к его лицу. – Обещаю. – Она приподнимается, чтобы коснуться губами его губ.

– Нет! – Он резко отдергивается. – Я не этого хочу. – Он выходит из нее и отворачивается, пряча лицо в ладонях. Сквозь зубы он выцеживает: – Вот чего я хочу.

Снаружи начинается дождь, настоящий тропический ливень – влага яростно рассекает воздух, словно накрывая их обоих прохладным одеялом из слез природы.

Слабый кивок – и, с комком в горле, она уступает, откидывая руки назад и сжимая подушку. Ей совершенно ясно, что он намерен хорошенько отодрать ее, но она не боится: сейчас ему нужно именно это. У них потом будет достаточно времени для извинений – с обеих сторон.

Через несколько секунд он яростно вминает ее в матрас, и его рот жадно ищет впадинку у основания ее шеи.

– Какая же ты шлюха, Скалли, – стонет он, – какая ты дрянь...

Сладкое забвение настигает ее, и губы беззвучно шепчут в темноте:

– Любимый... Малдер... любовь моя...

VI

Свежесть раннего утра будит ее, и она переворачивается на спину, чтобы подставить лицо рассвету. Под одеяло проникает прохладный воздух, который смягчает приятную боль в натруженных мускулах. Они горят от перенапряжения – у нее давно не было такого сексуального марафона.

«Всего лишь один раз» превратился в три. Три непохожих друг на друга, душераздирающих раунда любви, порой медленной и наполненной нежными, сладкими поцелуями... а иногда подобной их первому столкновению – раскаленной от остатков гнева, но неизменно заканчивавшейся вздохами сожаления и прощения. После этого первого раза они обменялись всего лишь несколькими словами в темноте. Вместо них общались их кожа и дыхание.

В первый раз он сдержал обещание, вынув в самую последнюю секунду, отказавшись от того, чтобы завершить акт внутри нее – несмотря на все его желание. Сосчитав алмазы на небе от второго по счету оргазма и более того – от сознания того, что внезапно все ощущения в ней родились заново – она изобразила полнейшее изнеможение и услышала, как он заковылял прочь от кровати. Конечно же, он не остался с ней – и она почти немедленно отдалась во власть беспокойного, скорбного сна, не желая, чтобы он стал свидетелем ее душевного упадка.

Но теперь она лежит с закрытыми глазами, в полной уверенности, что он остался. Провел всю ночь, изучая ее тело, так же, как она изучала его, педантично используя презервативы, которые она привезла с собой, – хотя при мысли о возможной беременности крошечная надежда озаряет ее. Нет, она решительно не должна на это надеяться – от этого попахивает сумасшествием. И, кроме того, сейчас им нужно обсудить более насущные дела.

Главное, что он остался. Это все, что имеет сейчас значение.

Широко улыбаясь, она приподнимает голову с подушки, чтобы пожелать доброго утра человеку, которого теперь может назвать своим любовником. Но его нет. На постели остался отпечаток его тела... но сам он ушел. Она проводит рукой по соседней половине кровати – там все еще тепло. Чуть заметно, но все же довольно ощутимо. Он не мог уехать далеко – прошло самое большее полчаса...

Она быстро садится и обозревает комнату. Ни единого следа его пребывания здесь, за исключением томительного воспоминания, отпечатавшегося у нее на коже. Она вскакивает с постели и лихорадочно ищет свой чемодан.

После трех гудков в трубке слышится короткий, сухой ответ:

– Малдер.

Несколько секунд царит молчание, во время которого она слышит приглушенный голос, объявляющий о посадке на самолет. Он уезжает. Ошеломленная, она мямлит:

– Ты... едешь домой?

Его тон прохладен и жесток:

– Вообще-то я лечу в Даллас. Помнишь, я рассказывал тебе о том случае?

– Каком... случае?

– Про девочку на рекламном щите, помнишь?

Она смутно припоминает его сумбурный рассказ о пропавшей девочке, которая потом невесть как появилась на верху рекламного щита.

– Да... Малдер, я...

– Все хорошо, Скалли, – прерывает он, и тень жалости проскальзывает в его голосе. – Я, наверное, немного огорошил тебя тем, что не предупредил заранее, да?

Нет... наверное, нет. И вообще, говорить сейчас нужно не об этом!

– Не беспокойся, мне кажется, здесь нет ничего стоящего внимания... Завтра я просто навещу местный департамент полиции и в понедельник утром буду на работе.

Что? Она теряет дар речи от удивления. Он не мог забыть о прошлой ночи! Слова застревают у нее в горле.

Проходит несколько секунд в напряженном молчании. Затем Малдер, на минуту приоткрыв свое забрало и тщательно подбирая слова, говорит:

– Я обещал им, что займусь этим делом... а я всегда сдерживаю свои обещания.

Да, он не скажет ни слова об этом. Как и обещал. Слезы начинают жечь ее горло.

– Скалли?

Нельзя говорить этого, нельзя... Малдер, я люблю тебя... черт подери, да скажи же это!

В его слова врывается беспокойство:

– Скалли? Скалли, скажи что-нибудь!

Она как подкошенная падает на стул, увидев на полу его смятую футболку, наполовину высовывающуюся из-под дивана. Должно быть, он забыл ее в спешке. Маленькая беглянка подносит ее к лицу. В оцепеневшем мозгу восстают и требуют освобождения миллионы слов. Слов, которые она никогда не произнесет вслух.

Ткань футболки заглушает всхлипывания... на ней остался его запах, острый запах последней сумасшедшей ночи...

Люблютебялюблюлюблюпожалуйстанеуезжай...

– Скалли! Черт возьми, с тобой все нормально? Скалли, скажи...

Остановиегопокаонне... тыпростодура...

Наконец из ее груди вырывается нетвердый ответ.

– Извини, Малдер, – кашлянув, говорит она. – Кто-то стучит в дверь. Я должна идти.

Несколько томительных секунд в трубке слышен только нестройный гул аэропорта.

– Мой рейс, – сообщает он сухо, прерывая молчание.

– Увидимся в понедельник, – произносит она.

– Конечно.

– Малдер... я забыла сказать тебе...

Но он уже отключил телефон. Гудки отрезвляют ее.

–...что в понедельник иду к врачу, – вяло договаривает она, и трубка выскальзывает из ее разжавшихся пальцев.

Я не заплачу, твердит она про себя. Я не заплачу.

Но влага, что падает ей на губы, предательски соленая. Она судорожно вытирает рукавом это доказательство непрошеных эмоций и тут же замирает под их грузом. Одна капелька, другая, третья окрашивают мягкий хлопок простыни.

Исследователь в женщине отмечает, что цвет крови идеально подходит к цвету лака на ее ногтях. Ее мозг автоматически регистрирует это – как, впрочем, и все остальное.

Продолжение следует...

Поиск по сайту: